V. О клятве и присяге

Общий характер взглядов гр. Толстого таков, что для него весьма важно доказать, будто Христос безусловно отрицал всякую клятву именем Божиим и в особенности присягу. Действительно, он и сделал все. возможное для него, чтобы доказать недозволительность клятвы и присяги. Запрещение их он видит особенно в следующих словах Спасителя: Слышали вы, что сказано древним, не преступай клятвы, но исполняй предо Господом клятвы твои. А я говорю вам, не клянитесь вовсе ни небом, потому что оно престол Божий, ни землею, потому что она подножие ног Его, ни Иерусалимом, потому что он город Великого Царя, ни головой твоею, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше да, да; нет, нету, а что сверх этого, то от лукавого.¹¹⁸⁸ Приведя эти слова Спасителя, Л. Толстой вдается в следующие рассуждения, чтобы выяснить и доказать несогласимость их с употреблением клятвы и присяги среди христиан.

Место это, говорит он, когда я его читал, прежде постоянно смущало меня. Оно смущало меня не своей неясностью, как место о разводе, не противоречием с другими местами, как разрешение не напрасного гнева, не трудностью исполнения, как место о подставлении щеки. Нет, оно смущало меня, напротив, своей ясностью, простотой и легкостью. Рядом с правилами, глубина и значение которых ужасали и умиляли меня, вдруг стояло такое бесполезное для меня, пустое, легкое правило, которое, казалось, ни для меня, ни для других не имеет решительно никакого значения. Ведь и без того я не клялся ни Иерусалимом, ни Богом, ни чем-либо иным, и это не стоило мне никакого труда. Кроме того, казалось мне, что, буду или не буду я клясться, это не может иметь ни для кого какой-нибудь важности. Желая же найти объяснение этого правила, смущавшего меня своей легкостью, я обратился к толкователям. На этот раз они помогли мне.¹¹⁸⁹

Все толкователи, продолжает гр. Толстой, видят в этих словах подтверждение третьей заповеди Моисея, не клянитесь именем Божиим напрасно. Они объясняют эти слова в том смысле, что Христос, как и Моисей, запрещает произносить имя Божие всуе. Кроме того, толкователи говорят, что правило Христа не клясться не всегда обязательно и вовсе не относится к той присяге, которую каждый гражданин дает предержащей власти. Подбираются толкователями тексты из Священного Писания, но не для того, чтобы подтвердить прямой смысл предписания Христова, а для того, чтобы доказать, что его не необходимо нужно исполнять и что можно и должно обойти его исполнением. Толкователями говорится, что Христос сам утвердил клятву на суде, когда на слова первосвященника: «заклинаю тебя Богом живым» отвечал «ты сказал». Говорят, что апостол Павел призывает Бога во свидетели истины своих слов, а это де, очевидно, есть не иное что, как клятва. Говорится, что клятва была предписана законом Моисея, но Господь не отменил этой клятвы. Говорится, что запрещены лишь пустые, фарисейско-лицемерные клятвы. Поняв смысл и цель этих объяснений, я увидел, что заповедь Христа о клятве совсем не так ничтожна, легка и малозначаща, как мне казалось сначала, когда я не относил к числу клятв, запрещенных Христом, присяги, требуемой в государственных целях. Я и спросил себя: да не сказано ли здесь, в заповеди Христа о клятве, что непозволительна и та присяга, которую церковные толкователи так старательно выделяют из всяких других клятв? Не воспрещается ли здесь та самая присяга, без коей невозможно разделение людей по государствам, без коей немыслимо военное сословие? Солдаты это те люди, которые совершают всякие насилия и которые не даром сами себя называют «присягою». Всякий военный предпочтет требованиям Евангелия требования воинского устава именно в силу данной присяги. Она так нужна для поддержания страшного зла, производимого насилием и войнами, что даже во Франции, где христианство отрицается, все-таки сохраняется присяга. Христос должен был сказать: «вы отнюдь не присягайте никому». Не Он ли приходил для уничтожения зла? Но ведь пока не изгнана из употребления клятва, до тех пор зло будет беспрепятственно держаться в мире. Но, быть может, во время Христа зло было заметно не так, как теперь? Это неправда. Не даром же еще Епиктет и Сенека говорили о том, что ненужно никому присягать. Не даром же это самое говорится и в законах Ману.¹¹⁹⁰ Можно ли же утверждать, будто Христос не видел этого зла? Нельзя утверждать этого уже потому, что Он высказался на этот счет прямо, ясно и даже обстоятельно

Он сказал: «Я говорю, что вы совсем не должны клясться». Выражено здесь запрещение клятвы и присяги так ясно, просто и несомненно, что не оставляет места ни для каких разноречащих толкований, замечает гр. Толстой. Это тем более, говорит он, должно сказать, что в заключение Своих слов о клятве и присяге Христос прибавил: «все же, что от тебя требуется более такого ответа, каков: да или нет, происходит от начала зла». Да и как скоро учение Христа состоит в том, чтобы мы исполняли волю Бога, то разве может человек клясться, что он будет исполнять волю человека? Ведь не всегда же совпадает воля Божия с волею человеческою. На это указывает сам же Христос в рассматриваемом месте, говоря: «не клянитесь головою, потому что не можешь сделать ни одного волоса белым или черным». О том же говорится в послании Иакова. В послании своем, в конце его, как бы в заключение всего, этот апостол говорит: прежде всего же, братия мои, не клянитесь ни небом, ни землею, ни другой какой-либо клятвою, но да будет у вас: да – да, нет – нет, дабы вам не впасть в лицемерие (Heuchelei). Апостол прямо говорит, почему не нужно клясться, клятва сама по себе не кажется каким-либо преступлением, но чрез нее люди впадают в лицемерие, а потому вовсе не следует клясться. Можно ли же еще яснее сказать то, что высказали Христос и Апостол? Но я так был запутан, что долгое время спрашивал себя в изумлении: да значит ли это то, что значит? Как же все мы клянемся на Евангелии? Этого быть не может. Прочитавши же толкования, я увидел, как невозможное превратили в возможное.¹¹⁹¹ Главное препятствие к тому, чтобы понять запрещение Евангелием всякой клятвы и присяги, и состоит в том, что лжехристианские учители с необычайной дерзостью заставляют людей клясться на Евангелии и Евангелием, т.е. принуждают делать то самое, что противно Евангелию. Как придет в голову человеку, которого заставляют клясться крестом и Евангелием, что крест от того и свят, что на нем распяли Того, Кто запрещает клясться, и что присягающий, может быть, целует, как святыню, то самое место, в коем ясно и определенно сказано: вы никак не должны клясться. Но меня эта дерзость более уже не смущала. Я прямо вижу, что в стихах: 33–37 выражена ясная, определенная и удобоисполнимая заповедь, не присягайте никогда, никому и ни в чем; всякая присяга вымогается от людей для (zum) зла.¹¹⁹²

Я не могу не верить в это, так заканчивает Л. Толстой свои рассуждения, а потому более уже не могу, как это раньше я делал, обязываться кому-нибудь какой-либо клятвою. Не могу по-прежнему оправдывать мое присягание тем, что в нем нет ничего вредного для людей, что все присягают, что присяга необходима для государства и что как для меня, так и для других было бы хуже, если я откажусь от присяги. Я знаю теперь, что она зло для меня и для других людей и уже не в состоянии более делать его. Но не это только знаю я. Теперь известен мне и тот соблазн, который вовлекал меня в это зло, в я уже не могу служить ему. Соблазн же состоит в освящении обмана именем Божиим, а обманом является то, что люди наперед обещаются повиноваться повелениям людей же или одного человека, тогда как мы решительно никому не должны повиноваться, кроме Бога. Я знаю теперь, что страшнейшее зло мира, проявляющееся в убийствах на войне, заключениях в темницы или крепости, в казнях, пытках существует только вследствие того соблазна, во имя коего люди, совершающие подобное зло, освобождаются от всякой ответственности за сделанное ими. Вспоминая теперь многое зло, понуждавшее меня на суде осуждать людей и чрез то попирать любовь к ним, я вижу теперь, что всякое подобное зло вызывается присягою, признанием необходимости подчиняться воле других людей. Я теперь понял значение слов: все, что говорится сверх простого утверждения или отрицания, т.е. сверх да или нет, всякое обещание, данной вперед, есть зло. Поняв это, я верую, что клятва разрушает благо как мое, так и других людей, а эта вера изменила мою оценку доброго и злого, высокого и низкого. Все, что прежде казалось мне хорошим и высоким, как-то: обязанность присягою подтверждать верность правительству, вымогание этой присяги от людей и все поступки, противные совести, но совершаемые во имя присяги, все это кажется мне теперь дурным и низким. Поэтому, теперь я уже не могу отступить от заповеди Христа, воспрещающей клятву, не могу уже присягать кому-либо сам, или других понуждать к присяге, или как-нибудь содействовать существованию среди людей присяги и признанию её не только важною и нужною, но даже и безвредною.¹¹⁹³

Как видим, отвержение клятвы и присяги по взгляду гр. Толстого должно вести к весьма важным и в сущности к разрушительным последствиям для всякого государственно-общественного и церковного порядка. Тем, значит, необходимее внимательно рассмотреть, насколько тверды и основательны соображения и доводы, приводимые этим писателем против клятвы и присяги. Сказанное же им относительно этого предмета сводится к следующим общим положениям: а) Заповедь Христа о клятве и присяге представляет собою, будто бы, решительное отрицание ветхозаветного учения о них; б) слова Спасителя, взятые сами по себе, безусловно де отвергают употребление клятвы и присяги, и лишь ложное и злонамеренное их истолкование со стороны церковных учителей и писателей может видеть и видит в них иной смысл; в) не только призывание ап. Павлом Бога в свидетели истинности его слов, но и употребление Христом клятвы на суде не оправдывает существующего взгляда на клятву и присягу; г) присяга служит де злу и поддерживает его, а потому Христос не мог де не отвергать её; д) человек должен исполнять лишь волю Божию и не в состоянии поручиться за непременное исполнение своих обещаний, а потому присяга бессмысленна. Все это и рассмотрим с возможной здесь обстоятельностью.¹¹⁹⁴

Что такое человеческая клятва и присяга? Под клятвою обыкновенно разумеется удостоверение в истинности сказанного или в исполнении обещанного, соединенное с благоговейным призыванием самого Бога во свидетели истины и в каратели лжи и обмана. Когда же клятва дается по установленной церковью и государством форме и с соблюдением предписанных ими обрядностей, она получает название присяги. Только этим одним и отличается присяга от клятвы в христианском обществе. Уже из этого видно, что было бы не рассудительно допускать присягу и безусловно отвергать клятву, и наоборот. Если будет признана дозволительной одна, то должна считаться позволительной и другая. Данное нами определение клятвы нужно признать самым правильным, ибо оно основывается на Богооткровенном учении. Люди, говорит ап. Павел, клянутся высшим, и клятва во удостоверение оканчивает всякий спор их.¹¹⁹⁵ Высшее же для людей это Господь. Посему и Бог, желая преимущественнее показать наследникам обетования непреложность Своей воли, употребил, продолжает Апостол, в посредство клятву. А поскольку Бог не мог никем высшим клясться, то клялся Самим Собою.¹¹⁹⁶

То, что говорит этот Апостол о клятве, представляет собою не более, как обобщение того, что говорится о ней, вне злоупотребления ею у людей, вообще в Священном Писании. Так же именно определяли клятву и отцы, и учители церкви Христовой. «Что значит клясться, замечает св. Амвросий Медиоланский, как не исповедовать божественное могущество Того, Кого мы признаем Владыкою нашей верности».¹¹⁹⁷ 30-е правило вселенского Халкидонского Собора разумеет под клятвою то же самое. Отсюда глубоко ошибаются думающие, будто под клятвою должно разуметь не призывание Бога во свидетели, а объявление кого-либо или чего-нибудь порукою за исполнение наших слов, так что, в случае нашей измены последним, мы должны отдать другому то, чем ручались.¹¹⁹⁸ Здесь имеется в виду собственно не клятва, а её извращение у людей, подмена её особого рода заклинаниями или заклятиями. По словам св. Григория Богослова в его время «клялись», например, женой своей, детьми, своей кровью, землей и тому подобным.¹¹⁹⁹ Но это и были заклинания или заклятия. Клятвы, понимаемой только в этом смысле, не усматривал Григорий Богослов, например, в следующих словах св. апостола Павла: свидетель мне Бог.¹²⁰⁰ В действительности же и он определял клятву, в согласии с Апостолом, именно как непререкаемое подтверждение важности сказанного,¹²⁰¹ каковое подтверждение происходит при благоговейном призывании Бога во свидетели.¹²⁰² Что призывание Бога во свидетели есть именно клятва, об этом блаж. Августин замечает в следующих даже очень энергических выражениях. Было бы, говорит он, признаком развращенного сердца (perversi cordis) отвергать клятвы ап. Павла потому только, что он не сказал: клянусь Богом, а выразился: свидетель мне Бог. Итак, несомненно, что клятва или присяга есть удостоверение в истинности сказанного или в исполнении обещанного, соединенное с благоговейным призыванием самого Бога во свидетели истины и в каратели лжи и обмана.

Чтобы правильно и основательно судить об отношении слов Спасителя о клятве к ветхозаветному учению о ней, необходимо предварительно изложить сущность этого последнего. Клятва, употреблявшаяся среди евреев еще во времена патриархальные и освященная примером самого Бога,¹²⁰³ со времени Моисея и чрез него заповедана свыше. Употреблять ее в потребных случаях дозволил сам Бог в следующих словах: Господа, Бога твоего, бойся, Ему одному служи, к Нему прилепись и Его именем клянись.¹²⁰⁴ Со времени Моисея клятва иногда употреблялась и при судебных процессах, равно как для наибольшего засвидетельствования верноподданической преданности власти предержащей, для обеспечения исполнения еврейским народом царских постановлений и при заключении международных договоров.¹²⁰⁵

Но ради какой же цели сам Бог, как главный Виновник Моисеева закона, не только дозволил, но и несомненно установил клятву и присягу для известных случаев в жизни евреев? На этот вопрос нужно ответить здесь несколько обстоятельнее. Назначение клятвы и присяги состоит в следующем. Во-первых, дозволяя призывать Себя во свидетели истины и карателя обмана, Господь этим самым, конечно, давал людям, в видах их собственного блага, средство сообщать их показаниям наибольшую достоверность в глазах других, а обещаниям наибольшую обязательность и полное доверие.¹²⁰⁶

Во-вторых, дозволяя людям в надлежащих случаях свидетельствоваться самим Собою, как вездесущим, всеведущим, всемогущим и праведным Судиею людских слов и действий. Господь, само собою разумеется, чрез это внушал им, чтобы они в вообще ходили пред Ним всегда, т.е. не забывали бы лежащего на них долга творить Его волю во всех случаях и обстоятельствах жизни и быть в живом внутреннем общении с Ним, как источником истины и добра.¹²⁰⁷ Уже то обстоятельство, что сам Бог разрешил употребление клятвы и присяги в погребных случаях и что клятва и присяга имеют высокую цель и назначение, заставляет предполагать обязательность для людей самого серьезного отношения к случаям и способам употребления клятвы и присяги. Это мы и видим из всего, что говорится в ветхозаветных священных книгах касательно этого предмета. Так, строго воспрещается, например, клясться именем каких-либо тварных существ и предметов, превращать в привычку словесное призывание Бога во свидетели, прикрывать ложь и обман клятвою, нарушать ее и т.п.¹²⁰⁸ Наконец, в виду особой важности клятвы и присяги и по причине благотворного значения их для блага людей, Бог чрез Своих ветхозаветных пророков предсказал, что и в благодатном царстве Христа клятва и присяга будут иметь место, не отменятся.¹²⁰⁹ Таково ветхозаветное учение о клятве и присяге. Можно ли же ожидать, чтобы Христос совершенно отверг употребление клятвы во всех случаях и в каком бы то ни было виде?

Это противоречило бы Его же собственному учению о Своем отношении к сказанному в законе и у пророков Ветхого Завета и в частности было бы не согласно с предсказаниями Исаии и Иеремия касательно клятвы в благодатном царстве Мессии. Отношение Спасителя к ветхозаветному учению о клятве должно понимать, по нашему убеждению, не иначе, как следующим образом. Формальное призывание одними людьми самого Бога во свидетели для окончательного заверения других людей в истинности и непреложности какого-нибудь свидетельства или обещания, возникшее из человеческой потребности в обезопашении от лжи и мало-по-малу вошедшее в обычай среди евреев, упорядочивается и регулируется Моисеевым законодательством, а чрез это уже перестает быть делом только человеческим, становясь в тоже время и Божеским учреждением.¹²¹⁰ Оно, как мы видели, не только допускаюсь под определенными законом условиями, но и положительно требовалось при судебном, например, разбирательстве некоторых дел. Оставляя в стороне государственно-гражданскую сферу жизни и отказавшись от законодательствования в ней, Иисус Христос, в качестве основателя и главы благодатно-духовного царства, предъявляет его сынам и дщерям высшую заповедь и в данном случае и противопоставляет ее, главным образом, фарисейским лжетолкованиям клятвы.

Смысл заповеди Спасителя таков. Моисеев закон требовал, чтобы евреи, открыто или формально призывая единого истинного Бога во свидетеля своих заявлений и обещаний, говорили всегда истину. Иисус же Христос внушает Своим последователям, чтобы они воспитали в себе такое религиозно-нравственное настроение, при котором их простое «да» или «нет» имело бы по существу своему одинаковую с формальной клятвою убеждаемость и непреложность. Моисеев закон требовал, чтобы люди не обманывали, торжественно поклявшись самим Богом, а Спаситель внушает Своим последователям отличаться, по своему религиозно-нравственному настроению, такой правдивостью, при которой возможно высказывание лишь истины всегда и пред всеми. Моисеев закон поставляет гарантию человеческой правдивости в формальном призывании Бога во свидетели, а Иисус Христос во внутреннем настроении, неразлучном от благоговейной мысли о Боге и предполагающем всегда живое сознание Его везде присутствия и всеведения.

В среде людей, проникнутых таковым настроением, формальная клятва становится уже излишнею. Если же они и должны давать её в особенных случаях, то потому только, что вынуждаются к ней подозрительностью, господствующей среди «людей мира сего», их недоверчивостью, которая в свою очередь является плодом наблюдаемой в этих людях склонности ко лжи, к обману. Не иное что, а лишь благо ближних, заставляет истинно благочестивых людей не уклоняться, при указанных условиях, от произнесения и формальной клятвы. В виду сказанного заповедь Богочеловека касательно клятвы должна считаться действительно усовершением Моисеевых постановлений о ней и должна быть названа несомненно новой заповедью. Что именно так нужно понимать заповедь Спасителя, рассматриваемую здесь, это и предстоит нам, невозможности, доказать и разъяснить.

Прежде всего остановимся на раскрытии той мысли, что предсказания ветхозаветных пророков касательно законного употребления формальной клятвы и в благодатном царстве Мессии исполнились на самом Богочеловеке. Наше внимание невольно останавливается на том, что он, по повествованию Евангелистов, неоднократно свидетельствовал истинность Своей проповеди, ссылаясь на Отца Своего Небесного, как на верховного и непререкаемого Свидетеля правдивости Своих слов.¹²¹¹ Разве это не есть своего рода несомненная клятва? Ведь сущность её и заключается в том, что мы в удостоверение истинности наших показаний или обещаний призываем самого Бога во свидетели.

Но еще важнее то обстоятельство, что Христос однажды, именно на суде, формально принял присягу. Л. Толстому также известно это весьма важное обстоятельство, да и никто в мире не может отвергнуть его. Оно как бы нарочито передано Евангелистом со всей ясностью и точностью. Из ветхозаветных книг Священного Писания видно, что у евреев клятвенная формула произносилась во время судебных процессов не тем лицом, которое должно было принесть присягу, а только приводившим к ней, присягавший же обязывался выразить свое принятие присяги словами: аминь, или да будет так, или ты сказал.¹²¹² Все это соблюдено было и при принесении присяги Спасителем. Когда первосвященник сказал Ему следующие слова: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, ты ли Христос, сын Божий, то Он отвечал: ты сказал,¹²¹³ т.е. принял присягу и под присягою показал, что Он действительно есть вочеловечившийся Единородный Сын Божий, или Мессия.

То, что последовало вслед за этим, еще более и окончательно доказывает, что Христом действительно была принесена присяга. После того, как Он ответил на клятвенные слова первосвященника, последний разорвал одежды свои и сказал: на что еще нам свидетелей, вот теперь вы слышали богохульство Его.¹²¹⁴ Так как сказанное под присягою считалось безусловно достоверным, то посторонние свидетельские показания, по решению первосвященника, оказались уже излишними и ненужными. Таким образом, прежде всего очевидно для нас то, что сам Спаситель неоднократно клялся, когда это было нужно, а однажды, именно в торжественнейшие минуты Своей земной жизни, принял присягу. Все это имеет громадную важность в решении вопроса об Его отношении к ветхозаветному учению о клятве и присяге и о Его собственном учении о том же предмете. Уже из одного этого обстоятельства мы, вопреки неблагочестивому мнению противников клятвы, в праве заключить, что в словах Своей Нагорной проповеди, превратно истолковываемых гр. Толстым, Христос отнюдь не отвергает вообще употребления клятвы и присяги в особенно нужных случаях.

В самом деле, если бы клятва и присяга были не иным чем, как злом, и служили злу, то Христос, учащий нас и самой жизнью Своею, разве стал бы не только присягать на суде, но и вообще как-либо клясться? Даже Л. Толстой и его единомышленники по отвержению клятвы и присяги отказываются же от употребления их. Стал ли бы клясться и присягать в особенности Спаситель, если бы Он в самом деле отрицал ту и другую? Само собою разумеется, что нет. При этом скорее всего следовало бы ожидать, что Он осудить самого первосвященника за его требование клятвы и присяги. Противоположный же образ действий Богочеловека неопровержимо говорит в пользу их признания Им. Ведь Христос не мог учить одному, а делать другое. Не только безмерная чистота и высота нравственного Его характера отнюдь не допускала этого, но и простое соображение ужасных последствий, какие для Него должно было повлечь за собою, например, принятие присяги на суде. Подтвердить клятвою, что Он воплотившийся Единородный Сын Божий, для Спасителя значило прямо обречь Себя на все ужасы крестных страданий и самой мучительной смерти. Как только Он клятвенно исповедал Себя истинным Мессиею или Богочеловеком, вслед за этим произнесен был судьями и смертный приговор Ему.¹²¹⁵ Таким образом, уже одно употребление самим Христом клятвы и присяги не допускает, на взгляд рассудительных и благочестивых христиан, мысли о том, чтобы Он в Своей Нагорной проповеди совершенно отверг ту и другую.

В действительности ничего такого мы и не находим в Нагорной беседе, сколько бы ни уверяли в противном, ради своих дурных целей, гр. Толстой и его единомышленники. Предварительно же замечу следующее. Он и они умышленно и заведомо ложно обвиняют представителей и богословов православной церкви за то, будто бы те и другие, преднамеренно опуская из виду прямой, буквальный, смысл слов Христа о клятве, превратно истолковывают их в благоприятном для государственно-общественной власти смысле. На самом деле не иной кто, а именно Л. Толстой и его единомышленники нарочито хватаются лишь за буквальный смысл слов Христа о клятве и сознательно истолковывают их только в духе собственных возрений, не смотря на совершенную противоположность последних всему учению Богочеловека. Гр. Толстой отвергает клятву и присягу исключительно потому, что он, с одной стороны, отвергает бытие личного Бога, Творца, Промыслителя и верховного Судии человека, а, с другой, сполна отрицает всякий государственно-общественный строй со всеми его необходимыми принадлежностями.¹²¹⁶

Значит, как бы ясно и прямо ни говорил Спаситель о безусловной обязательности для человека клятвы и присяги в известных случаях, все-таки Л. Толстой отрицал бы клятву и присягу, если бы не хотел противоречить себе в этом случае. Отсюда же видно, что коль скоро этот писатель возымел грешное намерение так или иначе оправдать анархическо-коммунистическое свое учение ссылками на учение Христа, то он неизбежно должен фальшивить и далее, т.е. во что бы то ни стало навязать самому Богочеловеку решительное отрицание клятвы и присяги. Так именно и поступает наш писатель. Разражаясь же искусственными обличениями представителей и богословов православной церкви за мнимо превратное истолкование учения Христа о клятве и присяге, он, нужно думать, лишь отводит глаза читателей от собственных надругательств над этим учением и от собственного злонамеренного его искажения. Из нечистого же источника выходит уверение со стороны гр. Толстого и в том, будто бы слова Спасителя о клятве следует понимать не иначе, как буквально. Это для беспристрастных людей очевидно уже из следующего. Во-первых, в большинстве других случаев Л. Толстой не только усиливается придавать речам Христа смысл, противоречащий как буквальному их смыслу, так и смыслу всего Христова учения, но и не останавливается пред произвольной переделкою Его слов. Переделками этими переполнено «Краткое изложение Евангелия», сделанное гр. Толстым.

Во-вторых, разве можно и должно понимать в буквальном смысле речь Спасителя касательно того, что небо престол Божий, земля подножие ног Божиих, Иерусалим резиденция или столица, где обитает Бог? Этих образных выражений не понимает же в буквальном смысле сам Л. Толстой. На каком же разумном основании он не только сам берет в буквальном смысле, но и от других требует брать в таком же смысле слова Христа касательно клятвы? Очевидно, что его побуждает к этому не любовь к истине и не благоговение пред Спасителем, а только то, что в данном случае для успехов его антихристианского учения весьма полезно понимать указанные слова исключительно в буквальном смысле. Но сказать этого мало, гр. Толстой пытается извратить даже и буквальный смысл слов Богочеловека. Так, он уверяет, будто бы Христос, повелев людям говорить лишь да или нет на предложенные им кем-либо вопросы и требования, тем самым воспретил нам обещаться пред представителями власти исполнять какие-либо их требования. Но разве следует что-нибудь подобное даже из буквального смысла слов Спасителя? Отнюдь нет. Из них следует только то, что наше обещание должно выражаться словами: да или нет. Так как в речи Христа о клятве нет ни малейшего намека на представителей власти, а не только что прямого указания на них, то Л. Толстой не имел никакого права говорить даже о том, что эта речь имеет в виду наше отношение к требованиям предержащей власти. Этого сказать никак не решился бы гр. Толстой и на основании цитируемых Спасителем в той же Его речи ветхозаветных изречений, если бы наш знаменитый писатель дорожил объективным пониманием дела. Эти изречения неоспоримо касаются только таких клятв, кои употреблялись людьми в их частной жизни и в частных сношениях друг с другом,¹²¹⁷ но отнюдь не присяги, приносимой по требованиям церковной или государственной власти. Не напрасны ли после всего этого те ужасные обвинения, которые фальшиво возводит Л. Толстой на представителей и богословов православной церкви за якобы злонамеренное извращение смысла Христовых слов о клятве и присяге? Эти обвинения еще яснее и неопровержимее представятся таковыми, если мы вникнем в подлинный смысл учения Христова об этом предмете.

В речи Спасителя о клятве наше внимание прежде всего останавливается на том, что Он, исчислив клятвы иудеев небом, землею, Иерусалимом и головою, решительно не упомянул о клятве именем Божиим, клятве, несомненно употреблявшейся среди них и, как знаем, заповеданной им самим Богом.¹²¹⁸ В другом месте Христос осуждает фарисеев за изобретение клятв храмом, золотом храма, жертвенником, даром, лежащим на жертвеннике, но точно также вовсе не упоминает о клятвенном призывании Бога.¹²¹⁹ Что же все это значит? Ведь если бы правильна была мысль тех, кто усвояет Христу безусловное отрицание всякой клятвы и присяги, то Он непременно и прежде всего должен был бы ясно указать на клятву именем Божиим или Богом и безусловно, без всяких оговорок, воспретить ее. Между тем, именно этого-то и не находим в словах Спасителя о клятве. Ни клятвы именем Божиим, ни клятвы живым Богом Он не упоминает между теми формулами клятвы, которые Им воспрещаются. Ужели это недомолвка? Она совершенно неуместна и невозможна в данном случае. Ведь Христос противопоставляет Свою заповедь не фарисейским только клятвам, но и тому, что значится касательно клятвы в Моисеевом законе, цитируемом в Нагорной беседе. Сказанное в этом законе о клятве поставлено Спасителем на первое место.

Значит, прежде всего и главным образом оно и должно быть упомянуто. Но говорят, что запрещение клясться Богом само собою подразумевается в словах: не клянись вовсе. Странное объяснение! Ведь и клятвы небом, землею. Иерусалимом и прочим тоже должны сами собою подразумеваться в этих словах. Однако, именно они обстоятельно перечисляются. Это тем непонятнее, что исчисляемые Христом клятвенные формулы (например, головою, землею и прочим) вовсе не встречаются в ветхозаветных книгах Священного писания. Напрасно утверждают, будто безусловное со стороны Спасителя запрещение клятвы именем Божиим само собою очевидно из запрещения клясться, например, землею, как подножием ног Бога, и т.п. Если бы это было так, тогда вся речь Христа о клятве была бы выражена иначе. Он сказал бы: не клянитесь не только Богом, но даже и землею, как подножием ног Его, и т.д. Мало того, Спаситель, и не прибегая к перечислению разных клятвенных формул, употреблявшихся у иудеев во время Его земной жизни, мог бы сказать только, чтобы люди не клялись ни Богом, ни как-нибудь вообще.¹²²⁰ Этого было бы совершенно достаточно, если бы Христос имел в виду действительно безусловное отвержение клятвы и присяги, соединенной с призыванием Бога во свидетели.

Возьмите в частности хотя бы присягу. Авторитетная присяга, против коей в сущности и ратует гр. Толстой, немыслима без призывания самого Бога во свидетели истинности наших показаний и обещаний, и в каратели лжи, и измены данному обету. Для церковной и для государственной власти в сущности только эта клятва и представляет достаточную гарантию правильности чьих-либо свидетельств и готовности людей выполнить данное ими обещание.¹²²¹

Клятвы же небом, землею и тому подобными предметами, как не допускались в сфере церковно-гражданской жизни евреев, так они большей частью не допускались и не допускаются здесь и в христианском мире. Значит, если бы Спаситель имел намерение совершенно отвергнуть присягу, Ему надлежало упомянуть прежде всего, главным образом, о призывании Бога во свидетели. Но замечательно, что, этого-то Он и не сделал. А почему же? Единственно правильным объяснением этого может быть только то, что заповедь Христа о клятве отнюдь не заключает в себе безусловного, простирающегося на все разнообразные случаи и обстоятельства, запрещения клятвы, соединенной с формальным призыванием Бога во свидетели. Из благоговения к Богочеловеку дерзнем сказать даже, что Он и не должен был, говоря о клятве, воспрещать формального призывания Бога во свидетели в потребных случаях. Искренно, от всей души, с полным благоговением формально призывать Бога во свидетели значит мысленно ставить себя как бы пред лицо Бога и переживать соответственные этому чувствования и желания. Разве должен был воспрещать это Спаситель?! Такую «клятву» св. Григорий Богослов справедливо называет не иным чем, как «делом благочестия».¹²²² Этого рода поставление себя пред лицом Бога само собою требуется и при произнесении, вместо формальной клятвы, слов: «да или нет». Кто стал бы отвергать это, тот этим показывал бы лишь совершенное непонимание существа истинно-христианской нравственной жизни. Несомненно, что Христос, преподавая новую заповедь, имел в виду указанную благочестивую настроенность произносящего «да или нет». Повторяем, разве мог Он, при этом, воспрещать благочестивое употребление и формальной клятвы в особых случаях. На этот вопрос должен быть только отрицательный ответ.¹²²³

Но указывают на то, что Сам же Христос сказал: не клянитесь вовсе (ὅλως). Как ни важны эти слова, однако же было бы ошибочно обсуждать и определять их смысл и значение вне связи и с заключительными словами Христовой речи о клятве. Вот они: да будет слово (δ λόγος) ваше: да, да; нет, нет; а что сверх сего, то от лукавого (ἐχ τοῦ πονηροῦ). Весьма знаменательное значение имеет здесь прежде всего постановка пред словом λόγος; определяющего члена δ. Этот последний показывает, что в словах: да, да; нет, нет предлагается Христом не иное что, как своего рода клятвенное слово. Так именно думает и проф. А.А. Некрасов, специально занимавшийся исследованием греческого текста Евангелий с целью точнейшего перевода его на русский язык.¹²²⁴ Во всяком случае нет ни малейшего основания полагать, будто упомянутый член поставлен для указания на то, что слова: да, да, нет, нет суть вместо клятвенная, а не клятвенная формула своею рода. Дело ведь не в определяющем только члене, но и во всем ходе и смысле речи Христа о клятве. Выше, надеемся, уже достаточно разъяснено, между прочим, и то, что Спаситель не мог устранять, а мог лишь требовать и несомненно требовал внутреннего поставления себя пред лицо Бога произносящим да или нет. Это-то внутреннее поставление христианином себя пред лицо Бога, само собою предполагающееся особенно во время свидетельствования об истине и предъявления тех или иных обещаний, и сообщает словам: да, да – нет, нет значение своего рода клятвенной формулы.¹²²⁵

Признавать эти слова вместо клятвенной формулою значило бы прямо считать ненужной внутреннюю благочестивую настроенность в произносящем их. Но это очевидная странность. Коль скоро же слова: да, да, нет, нет суть своего рода клятвенные слова, то уже и поэтому одному никак нельзя в данном случае переводить слова δλωσ словами «совсем, вовсе, совершенно». Это слово всего правильнее было бы перевести словами: или всячески, иди как бы то ни было, как бы ни пришлось. В славянском тексте не без уважительной же причины слово δλωσ переведено словом «всяко» и после него, согласно греческому тексту, поставлено двоеточие. Этим прямо и справедливо указывается, что означенное греческое слово должно быть относимо собственно к клятвам небом, землею и тому подобными предметами, а отнюдь не к призыванию истинного Бога во свидетели, совершается ли это призывание и наружно, или же происходит лишь в глубине человеческого духа.

Напрасно утверждают некоторые, будто слово δλωσ ни в каком случае не может значить и не значит «всячески, как бы то ни было, как бы ни пришлось», и думают, будто оно исключительно значит «совсем, вовсе, совершенно». Правда, слово «всячески» выражается и греческим словом πάντωσ. Но ведь это слово значит также «вовсе, совершенно, во всяком случае» и таким образом как бы отожествляется, по своему значению, с словом δλωσ. Почему же воображают, будто последнее из этих слов не значит и не может значить «всячески» и т.п.? Чтобы утверждать это на достаточных основаниях, необходимо иметь в виду не лексиконы только, но и текст с его контекстом, содержащий это слово. Обратившись к контексту, видим, что слово δλωσ в Новом Завете употребляется в различных значениях, смотря по содержанию и характеру речи, в которой оно стоит. Во всем Новом Завете оно встречается лишь четыре раза, сколько и мы могли проследить. Кроме 5:34 Евангелия от Матвея, находим его в следующих местах первого послания ап. Павла к коринфянам 5:1; 6:7; 15:29. Только в последнем из этих трех мест слово δλωσ передано в русском переводе Нового Завета словом «совсем», но и то неправильно. Вот это место: если мертвые совсем (δλωσ) не воскресают, то для чего и крестятся для мертвых.¹²²⁶ К чему бы ни относить здесь слово δλωσ, оно не может значить «совсем». Так, если отнесем его к слову «мертвые», то оно ни в каком случае не может иметь обобщающего дело значения. Что мертвые (тела) мертвы не отчасти, это само собою ясно. Что Апостол говорит вообще о мертвых, а не о некоторых только, это разумеется само же собою. К тому же, в греческом тексте пред словом «мертвые» поставлен определительный член, уже сам по себе ясно указывающий, что идет речь о всех умерших.

Коль скоро же отнесем слово δλωσ к слову «не воскреснут», то оно и тут не должно значить «совсем», ибо о воскресении лишь наполовину нельзя и помыслить, а, следовательно, странно и прибавлять упомянутое слово. Что же собственно значит здесь δλωσ? Ничего иного не остается, как признать, что оно употреблено здесь в значении «всё равно».¹²²⁷ В 5:1 упомянутого Послания (1Кор.5:1) слово δλωσ в русском переводе передано словом «верно (несомненно)», если употребленные в этом переводе три слова «есть верный слух» заменим двумя словами «верно слышно». Здесь первое из этих слов всего лучше было бы заменить словами «как бы то ни было», или же «во всяком случае». 6:7 того же послания (1Кор.6:7) читается в русском переводе так «и то уже весьма (δλωσ) унизительно для вас». Как видим, здесь придано уже третье значение слову δλωσ, в сущности ничего же общего не имеющее с употреблением этого слова в смысле полного обобщения тех или иных предметов. В данном случае русский перевод понял слово δλωσ в качестве указания лишь на степень унизительности известного поступка. Правильно или неправильно сделано это, но переводчик нисколько не ошибся, отринув тут обобщающее значение за словом δλωσ.

Итак, контекст не дает никакого права на то, чтобы слово δλωσ в словах Христа о клятве непременно переводить словом «вовсе», обнимающим и клятву во имя Божие. Что это греческое слово можно переводить и словами «как бы то ни было, как бы ни пришлось», это мы видели выше. Эти слова синонимичны слову: всячески. А именно этим последним словом и переведено в одном месте Вульгаты слово δλωσ. Разумеем 5:1 первого послания к коринфянам. В Вульгате слово δλωσ переведено тут словом omnino, которое значит и «всячески», но не «вообще» (communiter, in universum и т.п.) Рассмотренное греческое слово употреблено в Евангелии с этим значением, конечно, не для затемнения дела, а для его уяснения. Этим словом, взятым в связи со всем строем речи Христа, прямо указывается, что выраженный Им запрет отнюдь не простирается на благоговейное призывание Бога во свидетели в случаях, настоятельно требующих этого призывания. Вот почему Спаситель и не упомянул о клятве во имя Божие. Значит, не только контекст, во и сам текст слов Христа о клятве вполне благоприятствует такому их пониманию, какое отстаиваем.

Ссылка гр. Толстого на слова ап. Иакова о клятве не только не опровергает, но, напротив, подтверждает сказанное нами. Апостол говорит: не клянитесь ни небом, ни землею и никакою другою клятвою, но да будет у вас да – да и нет – нет, дабы вам не подпасть осуждению.¹²²⁸ Где же здесь запрещение призывать Бога во свидетели наших показаний и обещаний? Слова «никакой другою клятвою» имеют в виду клятвы разными тварными предметами, из которых у Апостола указаны для примера только небо и земля. Об этом свидетельствует и вся связь речи, и значение отдельных, употребленных в ней выражений.

Обратимся сперва к связи речи. Апостол, как и Христос, оставляет совершенно в стороне клятвенное призывание Бога и упоминает только о клятвах тварными предметами. Из них у него названы лишь небо, земля. Но разве этими двумя предметами исчерпаны те тварные предметы, какими тогда клялись и какими могут клясться люди в то или иное время? Чтобы напрасно не перечислять этих предметов, но указать на них вообще, Апостол и сказал и никакою другою клятвою. Здесь могли разуметься и, конечно, разумеются только такие другие клятвы, которые совершенно однородны, с клятвами небом и землею. Клятвенное же призывание Бога, как Творца и Владыки всего сущего, совсем иного рода клятва и не может подразумеваться под упомянутыми клятвами тварными предметами. Клянясь последними, люди имели и имеют в виду так или иначе поплатиться ими в случае нарушения клятвы. Если человек клянется, например, своей головою, то чрез это он обещает, в случае измены своему слову, пожертвовать непременно собственной головою. Клянясь, например, небом, человек призывал на себя страшные громы и сокрушительные удары неба. Клясться Богом в указанных смыслах нельзя. Ведь невозможно пообещать Бога, как какой-нибудь тварный предмет, и бессмысленно иметь в виду прекращение Его бытия, способное повлечь безусловно гибельные последствия для клянущегося.¹²²⁹

Между тем, у ап. Иакова идет речь о клятве именно в смысле обязательства или ручательства чем-либо. А если это так, то он действительно не имеет в виду клятвы в смысле призывания Бога во свидетели. Это подтверждается, так сказать, и самой буквою речи ап. Иакова о клятве. Упомянув о небе и земле, он прямо затем говорит: и никакою другою клятвою (δρχον). Слово δρχοσ, стоящее наряду с словами «небо и земля» в виде дополнительного же в грамматическом отношении слова, должно быть рассматриваемо здесь, как указание на предмет, обещаемый клятвенно. Что δρχοσ означает и вещь, которою ручаются и которую обещают клянущиеся, это можно видеть из любого хорошего лексикона. В виду этого слова ап. Иакова не клянитесь ни небом, ни землею и никакою другою клятвою нужно бы передать так: не клянитесь ни небом, ни землею и никаким другим предметом из тех, которые обещаются людьми при клятвах в виде некоего залога. Таким образом, слова ап. Иакова имеют совершенно тот же смысл, какой имеют и слова Спасителя о клятве. В них нет безусловного запрещения призывать Бога во свидетели ваших показаний и обещаний.

Теперь спрашивается, то обстоятельство, что Христос предложил в качестве своего рода клятвенных слов слова: да и нет, свидетельствует ли об устранения Им призывания людьми Бога во свидетеля истины и в каратели лжи и обмана? Отнюдь нет. В противном случае Он и не усвоил бы словам: да и нет своеобразно клятвенного значения. В виду этого все дело сводится к тому, какого обращения к Богу требует Спаситель от членов благодатного царства Своего, когда они говорят в ответ ближнему: да или нет? Современные Христу евреи, руководимые книжниками и фарисеями, всё более и более забывали одну из самых важных целей употребления клятвы именем Божиим.

Как известно, целью употребления клятвы было и то, чтобы приучить людей, часто забывающих о Боге и живущих вне внутреннего общения с Ним, ставить себя не только в своих словах и делах, но и во внутренней своей жизни, пред лицом и судом вездесущего, всеведущего и праведного Бога. Евреи же не только поставляли всю сущность клятвы Богом в чисто внешнем упоминании Его имени, но и изобретали одна за другою такие клятвенные формулы, которые давали бы им, по их взгляду, даже право возможно чаще избегать внутреннего благочестивого поставления себя пред лицом и судом Господа. Пришедши усовершить и ветхозаветное учение о клятве, Спаситель требует от Своих истинных последователей, чтобы они, вопреки фарисеям и их ученикам, непрестанно ходили пред Богом, ставя себя пред Его лицом и судом во всех своих помыслах и делах, а в особенности же тогда, когда им приходится свидетельствовать истину пред ближними или давать им какое-нибудь обещание. Коль скоро люди будут свято выполнять это требование Христа, тогда каждое их «да» и каждое «нет» будет иметь все значение и всю силу истинно-клятвенных слов, хотя бы наружно они и не призывали Бога во свидетели.

Такое именно понимание слов Иисуса Христа о клятве представляется нам единственно правильным. К сожалению, мы находим его лишь у двоих богословов, у Делича,¹²³⁰ и у автора обширной статьи «Новозаветный закон в сравнении с ветхозаветным», напечатанной в «Православном Собеседнике» за 1855–56 годы. Заграничный богослов ограничился простым голословным замечанием касательно занимающего нас предмета, а не подписавшийся под своей статьей русский богослов высказался о нем сравнительно обстоятельнее. Считаем не излишним кратко привести относящиеся к трактуемому предмету суждения отечественного богослова.

Значение Христовой заповеди относительно клятвы, говорит он, то, чтобы мы и делали, и говорили всё в очах Божиих, и, чтобы, поэтому, простое да или нет, сказанное в чувстве присутствия Божия, имело полную удостоверительную силу, утверждаемую в духе и истине свидетельством Божиим. В противном случае мы обратили бы в одну мёртвую букву слов «ей, ей, ни, ни» саму духовную заповедь Нового Завета и таким образом превратили бы христианство в иудейство, с правдою которого нельзя войти в царствие небесное. Христово да или нет, произносимое человеком, поставившим себя духом веры пред самого Христа, и есть, по своему истинному значению, клятвенное показание, равное формальной клятве и присяге, благочестиво же произнесенной.¹²³¹ Таковой-то несомненно истинный смысл речи Спасителя о клятве не только не понят, но и совершенно извращен гр. Толстым и его единомышленниками.

Однако, не прав ли Л. Толстой со своими единомышленниками, по крайней мере, настолько, насколько он имеет в виду формальное призывание имени Божия для подтверждения истинности наших слов и в особенности присягу? Конечно, он прав был бы в этом отношении, если бы что-нибудь уполномочивало его утверждать, что Христос действительно воспретил формальную, очевидную для всех, клятву Богом. Этого запрещения, однако, нет ни в каких словах Христа, а тем более в Его собственном образе действий. Напротив, все говорит в пользу того, что Спаситель обязывает нас прибегать в потребных случаях к формальной, слышимой всеми, клятве Богом.

Гр. Толстому, как и всем его единомышленникам, кажется, будто таковая клятва непременно запрещается словами Христа все же, что сверх да или нет, происходит от лукаваго. Касательно этого прежде всего заметим следующее. Л. Толстой неправильно переводить слова «от лукавого» (ἐχ τοῦ πονηροῦ). Он утверждает, будто они значат «для зла». Между тем, предлог ἐχ никогда не значит «для», а значит «от, из, с» и т.п. Значение же слова πονηροῦ нам уже известно. Отсюда все три греческие слова переведены на латинский язык словами а malo, на славянский «от неприязни», на русский язык «от лукаваго». Слова ἐχ τοῦ πονηροῦ, указывая на первоначального и главного виновника зла в мире, в то же время обозначают собою господство в человечестве, с одной стороны, лжи и обмана, а, с другой, вызываемых этими пороками недоверия и подозрительности. Существование этих-то различных греховных склонностей и действий в «людях от мира сего» и говорит в пользу необходимости и законности формального призывания даже и праведными людьми самого Бога во свидетели истинности и непреложности их показаний и обещаний. Пусть данное лицо сопровождает каждое свое «да» иди «нет» внутренним поставлением себя пред лицом и судом Самого Бога и говорит лишь одну правду.

Но разве все другие люди несомненно знают это и потому уже исполнены к нему безусловного доверия? Могут это знать лишь немногие, весьма близкие к этому лицу, люди, тем более, что истинно-благочестивые христиане обыкновенно бывают смиренны и не выставляют напоказ своих высоких религиозно-нравственных качеств. Значит, не только лица, способные солгать и обмануть, особенно когда затронуты их личные своекорыстные интересы, но и самые правдивые и честные из христиан вызываются существованием в мире нравственного зла к тому, чтобы свидетельствовать истинность своих показаний и непреложность своих обещаний формальною клятвою. Не даром же Сам Христос не только во время Своих речей призывал Отца Своего небесного во свидетели истинности Своего учения и вообще Своих слов, но и принес формальную присягу на суде. Такой образ Его действий неоспоримо подтверждает ту истину, что существование в мире нравственного зла делает не только нужною, по и обязательною для всех людей в потребных случаях формальную клятву и присягу.

Отсюда представляется в высшей степени ошибочною та чисто католическая, по иногда высказываемая некоторыми и из православных, мысль, будто употребление формальной клятвы вообще служит признаком или проявлением сравнительно низшего уровня нравственности людей и будто стремящийся к высшему моральному совершенству вовсе не должен клясться. Это мнение безусловно осуждается употреблением клятвы со стороны самого Бога и Иисуса Христа. То обстоятельство, что Сам Бог и Спаситель употребляли клятву лишь в виду свойственных людям мнительности, недоверия и неверия, только ради наибольшего удостоверения их в непреложности и благотворности Божественных откровений, велений и обетований. нисколько не умаляет безмерной нравственной высоты Господа и Христа. Отсюда не достаточно сказать, что истинный христианин лишь не грешит, прибегнув по вызову обстоятельств к клятве ради блага людей, для торжества истины и добра. Он не только не грешит в этом случае, но, напротив, творят в высшей степени «благочестивое дело», по выражению св. Григория Богослова,¹²³² если, конечно, внутренне настроен так, как должно быть настроенным по учению Спасителя. О христианине, действительно стремящемся к нравственному совершенству и более или менее ставшем внутренне чистым, святым, должно сказать лишь то, что сам он, привыкший к правдивости во всём, не нуждается в том, чтобы подтверждать свои свидетельства и обещания формальной клятвою, но это совсем другое дело. А коль скоро интересы истины и добра в известной человеческой среде, преисполненной греха, требуют от него формальной клятвы, он совершил бы дурное, пал бы нравственно, отказавшись от её употребления. Согласившись же прибегнуть к ней, он выполнил бы лежавший на нем долг истинолюбия и братолюбия и совершил бы святое дело. Только фарисейству свойственно думать, будто никогда не следует употреблять формальной клятвы и будто всегда должно говорить лишь «да-да» или «нет-нет», если не хотим грешить.

Произносит эти слова Спаситель заповедал собственно чадам и дщерям благодатного Своего царства и в их собственной среде под условием укоренения и развития в них благочестивого настроения вообще и в частности правдивости. Но этим самым Христос вовсе не устранял употребления таких клятвенных формул, какие могут быть установлены, например, в государственно-общественной среде, если только они не противоречат христианскому вероучению и нравоучению. Спаситель, как знаем, отрекся от всякого законодательствования в этой среде. Мало того, даже и в области церковной жизни, пока в ней наряду с пшеницею есть и плевелы, по праву может быть употребляема в потребных случаях, с согласия или по требованию церковной власти, особая клятвенная формула вместо слов «да-да» или «нет-нет». Грех состоит вовсе не в уклонении от буквы Христовой заповеди, а в уклонении от её духа и смысла.¹²³³

Дух же и смысл заповеди Спасителя о клятве заключается, как мы видели, собственно в том, чтобы люди, вообще свидетельствуя или обещая что-нибудь пред другими, внутренне преисполнены были: а) живейшего чувства присутствия Божия; и б) правдивости. Без этого же довольствоваться хотя бы и словами, «да-да» или «нет-нет» значит грешить премного. Напротив, произносить формальную клятву, но с соблюдением указанного условия, значить творить высоконравственное дело. Тем, кто думает, будто употребление формальной клятвы служит вообще признаком сравнительно низшего уровня нравственности, следует получше запомнить следующие слова св. Иоанна Златоуста. «Одно и тоже, говорит он, может быть хорошим и нехорошим, как это неопровержимо доказывается всеми делами, искусствами, плодами и всем прочим. Поэтому, не станем просто судить о делах, но будем тщательно вникать во время, причину, намерение, в различие лиц и во все другие обстоятельства. Иначе нельзя дойти до истины».¹²³⁴

Нужно ли после этого, особенно много распространяться в доказательствах того, что гр. Толстой в словах: все, что сверх да или нет, происходит от лукавого, неправильно усматривает признание в особенности присяги самой по себе злом и источником зла в мире? Присяга отнюдь не есть зло и не может быть таковым, если она приносится благоговейно, с сознанием её важности и соединенных с нею обязательств, и свято выполняется.

То обстоятельство, что присяга обусловливается существованием среди людей лжи, обмана, недоверия и подозрительности, не превращает саму ее во зло. Противоположное заключение представляло бы собою верх нелепости. Умозаключая иначе, мы вынуждались бы называть злом все, что ни есть благодетельного, высокого и святого для людей. Тогда злом стало бы, например, и насыщение голодного, ибо ведь оно вызывается страданиями одних людей от отсутствия пищи, каковое в известном смысле есть зло. Мало этого, мы должны был и бы назвать злом даже совершенный Спасителем подвиг искупления рода человеческого, равно как и учрежденные Им в церкви св. таинства.¹²³⁵ Ведь все то, что Христос благоволил сделать и установить для человечества, вызвано со стороны людей греховным их состоянием и царствующим среди них злом. Между тем, как совершенное и учрежденное Богочеловеком, так в частности и насыщение голодного или иное такого же рода деяние есть безусловное добро.

Точно также добро и клятва с присягою, поскольку они ставят человека в живое отношение к Богу, побуждают людей к правдивости и честности, укрепляют взаимное между ними доверие к показаниям и обещаниям друг друга и побуждают людей к выполнению лежащего на них того или другого долга. Само собою разумеется, всем этим мы не хотим сказать, что клятва с присягою всегда сопровождается благими последствиями, на какие рассчитано её установление. Люди способны злоупотреблять ею, как и всем на свете, не исключая даже христианской религии. Клятва не есть такое магическое действие, которое роковым образом вызывало бы соответственные ей последствия. Люди, требующие клятвы и произносящие её, суть свободные существа и потому могут относиться к ней хорошо или дурно. Но из этого никак не следует, что она по своему существу и назначению не располагает к истине и не есть добро. Толстофилы, поэтому, напрасно ухищряются видеть логический круг в том, что, с одной стороны, клятве усвояется располагание людей к истине и добру, а, с другой стороны, допускается, что некоторые из людей, будучи наиболее не порчены в нравственном отношении, нарушают даже и клятву. Последнюю, как и всё, необходимо брать и оценивать в её истинном существе и действительном назначении. Тогда никакого логического круга не окажется.

В противном же случае мы, и кроме клятвы или присяги, легко откроем повсюду своего рода безвыходные логические круги или узлы. Так, например, критика предназначена для того, чтобы компетентно и добросовестно оценивать человеческие произведения и чрез то служить прогрессу науки. Между тем, находятся и такие люди, которые нарочито превращают критику в средство побольше оболгать и всячески унизить чей-либо труд. Тут тоже нельзя усматривать логического круга. А кто хочет видеть его здесь, тот все-таки не в праве считать единственным средством к выходу из него запрещение всякой критики. Должно принимать меры лишь к тому, чтобы взявшиеся за критику чужих произведений выполняли ее по возможности компетентнее и добросовестнее или же отстранялись от неё. Это вполне применимо и к клятве с присягою. Злоупотребление ею вовсе не требует её запрещения, а предполагает только необходимость забот о надлежащем отношении к ней со стороны клянущегося или присягающего. При этом условии она может сопровождаться лишь благими для всех последствиями.

Уже отсюда видно, что клятва вообще и в частности присяга не должны сами по себе почитаться источником и такого зла, под каким гр. Толстой разумеет аресты, заключение в темницу, уголовные наказания и тому подобное. Ссылка на то, что ведь Сам Христос пострадал же и умер на кресте вследствие клятвенного объявления Себя воплотившимся Единородным Сыном Божиим, вовсе не доказывает того, будто бы присяга есть источник зла. Еврейские первосвященники и старейшины в виду клятвенного заверения со стороны Спасителя в том, что Он есть истинный Мессия, должны были бы преклониться пред Ним в смиренном и радостном сознании Его величия и благости, или по меньшей мере серьезнее и глубже поразмыслить о деле, а не обрекать Его на мучения и крестную смерть. Если же произошло иное, то оно зависело не от принесенной Христом присяги, а от совершенно других причин.

Равным образом, коль скоро и от нашего клятвенного показания на суде страдает кто-либо из наших ближних, то причиною этого страдания является тоже не присяга сама по себе, а совсем иное, как, например, или совершение нашим ближним какого-либо преступления, или недостатки уголовного кодекса и вообще существующих узаконений. Что же касается данной нами присяги, то ведь она имела своим естественным последствием только то, что нами сказана вся правда об известном нам деле. Лгать же или умалчивать о том, о чем нас спрашивают для раскрытия всей истины, вообще недостойно не только искреннего христианина, но и всякого порядочного человека.¹²³⁶ Ложь и обман в конце всего являются источником же многих бедствий для людей, а потому всегда говорить истину значит по-христиански служить их благу. Точно также отнюдь не сама по себе присяга бывает причиною того, что, положим, солдат убивает, например, разбойника, покусившегося на побег из темницы или откуда бы то ни было. К такого рода поступку он побуждается как существующими постановлениями и распоряжениями предержащей власти, так произвольными и нередко насильственными действиями разбойника.

Постановления же правительства, повелевающие убивать, в случае крайности, преступника, решившегося вырваться из рук правосудия, имеют в виду общее благо, коему обязан служить каждый гражданин. Присяга, приносимая солдатом, лишь усиливает и освящает сознание гражданского долга, лежащего на каждом гражданине, служить благу других людей. Вообще присяга, вопреки уверению гр. Толстого, не только не служит сама по себе к поддержке существующего зла, по представляется одним из могущественных средств для борьбы с ним и подавления его. Клятвенный обет подданных повиноваться законам, воспрещающим разные преступления, не располагает ли граждан воздерживаться от подлогов, разного рода обманов, воровства, поджогов, грабежей и тому подобных злодейств? Клятвенный обет, даваемый пред Богом представителями власти, заботиться об общем благе и о водворении правды и добра в государственно-общественной жизни не обязывает ли более, чем что-либо другое, всячески стараться о приискании наилучших мер и средств к возможному всеобщему благоденствию и к надлежащему устранению нарушающих правду и добро постановлений и учреждений? Если же мы видим, что клятвенные обеты тех и других лиц, т.е. подданных и правителей, далеко не всегда ведут к соответственным результатам, то причиною этого живущее в людях нравственное зло, которое особенно забывается, вопреки учению Христа, Л. Толстым из-за его склонности видеть главное зло во зле второстепенном, так сказать физическом, возникшем из нравственного зла, им питаемом и поддерживаемом в человечестве.

Далее, представляется несостоятельным и тот аргумент гр. Толстого и его единомышленников против присяги, по коему неуместность и вред её выводятся из того, что человек обязан исполнять лишь волю Божию, и, что он никогда не в состоянии поручиться за исполнение им данных обещаний.

Что человек обязан исполнять только Божию волю всегда и во всём, это не подлежит ни малейшему сомнению. Но, во-первых, воля Божия разве никогда не выражается и не выражалась в воле людей, преданных Богу, внимающих Его велениям и призывающих к её выполнению? За тем, разве удалось и может удастся Л. Толстому доказать сведущим и истинолюбивым людям, будто в частности нет воли Божией и на то, чтобы мы повиновались постановлениям и требованиям предержащей власти? Воля Божия в этом отношении, как мы уже знаем, весьма ясно и определенно выражена и Самим Христом. А Он не только ясно и определенно выразил требования воли Божией касательно нашего повиновения постановлениям и требованиям предержащей власти, но и Сам же подал пример такого повиновения.

Но, возражает гр. Толстой, не всегда же воля человеческая совпадает с волей Божией. Это возражение давно уже разрешено Спасителем и Его апостолами. В словах Христа: воздадите кесарево кесарю, а Божие Богу однажды навсегда указано, как мы должны поступать в случае несомненного разногласия между требованиями Бога и требованиями предержащей власти. Если последняя требует от нас явно и неоспоримо противного воде Божией, то мы обязаны выполнять требования последней с готовностью потерпеть всякое наказание со стороны гражданской власти. На противные воле Божией требования этой власти мы обязаны сказать вместе с апостолами: судите, справедливо ли слушать вас более, нежели Бога.¹²³⁷ Но кроме таких исключительных случаев, повиновение предержащей власти Спаситель внушает всячески. Так, если бы Л. Толстой дорожил истинным пониманием смысла речей и действий Богочеловека, то он нашел бы даже в сказанном Последним о клятве неоспоримое доказательство уважительного Его отношения к предержащей власти и её воле. Предлагая членам благодатного Своего царства своеобразную клятвенную формулу, Христос, однако, предназначил ее для употребления ими в их частных отношениях друг с другом, поскольку истинно-христианская жизнь стала бы общим их достоянием. Относительно же клятвенных формул, какие во время земной Его жизни употреблялись среди евреев по требованию законной власти, и какие в последствии могли быть назначены церковным или гражданским правительством, Он, как мы уже знаем, умолчал не без особой причины. Умолчание это свидетельствует, что Спаситель предоставил законной власти вводить для употребления в церковных и гражданских делах и отношениях такую клятвенную формулу, какую найдет нужною эта власть, лишь бы избранная формула не нарушала должных отношений человека к Богу.

Что же касается той мысли гр. Толстого, будто бы присяга уже потому неуместна, что человек не может наперед предузнать, чего от него потребуют, и что он не в состоянии поручиться за исполнение данного обещания, то и эта мысль нерезонна. В христианском государстве каждый гражданин может и должен знать, чего требуют от него действующие постановления и учреждения в чего, как явно противоречащего правильно понятым требованиям воли Божией, никто не в праве от него требовать. Из того же, что мы не можем поручиться ни за одно мгновение нашей жизни, никак не следует, будто мы не должны давать правительству каких-либо обещаний. Всякие человеческие обещания даются условно. Высказывая свою готовность что-либо сделать со временем, мы всегда выходим из того предположения, хотя бы прямо и не высказываемого, что Господь, быть может, сохранит нашу жизнь и наши силы, и, что, следовательно, мы будем иметь возможность исполнить обещанное. В условном же смысле принимают наши обещания и те, кому мы даем их. Отсюда и самую ответственность за исполнение или неисполнение данного обета мы берем на себя тоже условно.

Если бы мы не должны были давать таких условных обещаний правительству, как это думает Л. Толстой, тогда люди не должны были бы и друг другу давать какие бы то ни было обещания. Обещания, например, сегодня быть у такого-то знакомого, обедать дома тогда-то, завтра сделать то-то, чрез столько-то минут лечь в постель, были бы невозможными и бессмысленными, если следовать логике Толстого. Не странно ли все это? Но не менее странно и то, что он выводит свою мысль о неуместности и бессмысленности наших клятвенных обещаний правительству из осуждения Христом клятвы евреев их головою. Кто клялся своею головой, тот действительно обнаруживал этим странное притязание не только на полное хозяйничанье ею, но и на распоряжение самой волей Божией,¹²³⁸ но разве есть что-либо подобное в клятвенном призывании имени Божия? Здесь, напротив, мы выражаем нашу безусловную зависимость от Бога и предаемся Его праведному изволению и суду.

Оказывается, что все, чем ни вооружился Л. Толстой для того, чтобы доказать отрицание Спасителем клятвы и присяги, весьма тенденциозно и вполне несостоятельно. Напротив, мысль, что Христос безусловно не отвергал клятвы и присяги, всецело подтверждается как сопоставлением Его слов об этом предмете с ветхозаветным учением о том же, разнообразным анализом этих слов и разбором возражений гр. Толстого против обычного их понимания, так и церковным преданием, в коему теперь и обратимся.

Оставляя в стороне указываемые и Л. Толстым случаи призывания св. апостолом Павлом Бога во свидетели,¹²³⁹ остановимся на следующем. Из Апостольских посланий мы несомненно видим, что во времена апостольские клятва употреблялась среди первенствующих христиан. Так, например, вот что говорит ап. Павел: люди клянутся (όμνύουσι) высшим, и клятва во удостоверение оканчивает всякий спор.¹²⁴⁰ Слово «клянутся» не без причины же поставлено здесь в настоящем времени. Значит, идет речь об употреблении клятвы тогда, когда жил этот Апостол. Затем, Он говорит о всех людях, но не оговаривается, что современные ему христиане не входят в состав клянущихся Богом. В другом месте тот же Апостол указывает в числе великих грешников и на клятвопреступников.¹²⁴¹

Последние могли быть лишь в том случае и среди христиан, если они употребляли клятву в потребных обстоятельствах. А что в первенствующей церкви иногда бывали же клятвопреступники, это допускаем и на основании того, что говорится в 25-м Апостольском правиле. Важно то, что порицаются не клянущиеся вообще, а лишь клятвопреступники. Коль скоро употребление клятвы было бы уже само по себе грехом, как, например, кража и тому подобное, то порицались бы не одни клятвопреступники, а вообще прибегавшие к клятве, хотя бы и не нарушавшие её. Но этого не находим. Что сама по себе клятва не осуждалась, это подтверждается свидетельствами и мужей апостольских. Из них св. Варнава предостерегает первенствующих христиан не от клятвы, а от любви к ложной клятве.¹²⁴² В другом месте он говорит христианам: «не употребляйте понапрасну имени Господня».¹²⁴³ Не очевидно ли из всего этого, что клятва была в употреблении у самых первых христиан и, следовательно, разрешалась духовными вождями их, хорошо знавшими подлинное учение о ней Христа?

Указывают, впрочем, на Иустина мученика и на св. Иринея, как на безусловно воспрещавших клятву. Но тот и другой ограничиваются простой и почти буквальной передачею слов Спасителя о клятве и не вдаются ни в какие их толкования.¹²⁴⁴ Разве дозволительно утверждать лишь на этом основании, будто Иустин мученик и св. Ириней безусловно отвергали употребление клятвы? Это можно было бы говорить только в том случае, если бы слова Христа о клятве заключали в себе запрещение употреблять её при каких бы то ни было обстоятельствах. Но такого запрещения в них нет, как мы видели.

Вообще должно сказать, что у отцов и учителей церкви не находим принципиального отрицания клятвы, хотя у некоторых из них и встречаем энергические увещания против обычного её употребления. Эти увещания были вызваны крайними злоупотреблениями клятвою, состоявшими в том, что люди прибегали к ней постоянно и в самых пустых случаях. Кто знаком с отеческими творениями, тому ведомо, до какой своего рода чудовищности доходили люди в злоупотреблении клятвою. Так, св. Григорий Богослов свидетельствует, что в его время весьма и весьма многие стыдились своих речей, как чего-то неполного, если не употребили при этом какой-нибудь клятвы.¹²⁴⁵ Св. Иоанн Златоуст говорит подобное же об антиохийцах.¹²⁴⁶ В виду крайнего злоупотребления клятвою естественно было, например, Иоанну Златоусту сосредоточивать все свое внимание на том, чтобы так или иначе, но отучить свою паству от греховной привычки клясться всегда и по всяческим поводам? Тут легко было и самому проповеднику впасть в некоторую крайность.

Рассуждая же о клятве независимо от злоупотреблений ею, отцы и учители церкви, как, например, Григорий Богослов, видели в клятве лишь доброе. Заслуживает взимания и то обстоятельство, что блаж. Иероним, объясняя слова Спасителя о клятве, видел в них лишь запрещение клясться небом, землею и тому подобными тварными предметами.¹²⁴⁷

Вообще же нужно сказать, что? если бы и был указан какой-либо древний церковный писатель, несомненно отвергавший в самом принципе формальную клятву, это ничего не говорило бы против законности её употребления в надлежащих случаях. Важно общее мнение отцов и учителей церкви о клятве, а оно вполне благоприятно ей. Лучшим и самым неопровержимым доказательством этого служит уже и то одно, что отцы вселенских соборов, следуя исконной традиции, допускали клятву во имя Божие и строго запрещали лишь иные клятвы.¹²⁴⁸ Тем более присяга не воспрещалась древними отцами и учителями церкви. Если же от ней и отказывались первенствующие христиане, когда, её требовали представители гражданской власти, то отказывались потому, что она соединена была с явным богохульством. Тертуллиан прекрасно и точно объясняет, в чем заключалась причина такого отказа. Если, говорит он о христианах, они не клянутся гением императоров, не божатся демонами, то делают это ради того, чтобы не воздавать всему этому чести, которая подобает лишь Богу.¹²⁴⁹ Значит, если бы требовалась христианская, а не языческая, присяга, то ее охотно приносили бы первенствующие христиане. Когда вошла в употребление чисто христианская формула присяги, то и действительно никто из православных христиан, свято исполнявших свои обязанности, не отваживался отрекаться от принятия её, видя в ней дело не только богоугодное, но и в общественном отношении полезное.

Итак, с каких сторон ни рассматривалась бы клятва и присяга, все свидетельствует в пользу необходимости и дозволительности их употребления в уважительных случаях. Все же не только основные, но и второстепенные положения, к коим сводится сказанное гр. Толстым против клятвы и присяги, оказываются лишенными достаточного основания и говорят в сущности против него же самого.