Гермоген, Патриарх всероссийский

Патриарх Гермоген родился около 1530 года в Казани и в молодости служил клириком в казанском спасо-преображенском монастыре под руководством основателя этого монастыря, св. Варсонофия, в 1568 году оставившего свою епископскую кафедру в Твери и удалившегося на покой, в основанный им вместе со св. Гурием Казанским, монастырь. В 1579 году, мы видим Гермогена в сане приходского священника в Казани при церкви св. Николая в Гостином ряду. В этом 1579 году, в присутствии Г., произошло явление и обретение чудотворной казанской иконы Божией Матери; при виде чудотворной иконы Г., как рассказывает он сам о себе, прослезился и с благословения архиепископа казанского Иеремии отнес св. икону на своих руках в ближайший храм св. Николая Тульского; это было 8 июля 1579 года. Впоследствии, в 1594 году, Г. составил сказание о явлении этой иконы и о совершившихся от нее чудесах.

Вскоре, после обретения св. иконы, Г. принимает иночество и поставляется в архимандриты казанского спасо-преображенскаго монастыря; в 1582 году, мы видим его уже в этом сане. 13 мая 1589 года Г. был посвящен в архиерейский сан на казанскую кафедру и первый начал собой ряд митрополитов казанских, после введении патриаршества в России. Управление Г. казанской кафедрой ознаменовано следующими деяниями. В январе 1592 года, Г. писал патриарху Иову, что в Казани, доселе, не совершается поминовение по русским воинам, павшим при взятии Казани и просил установить для этого определенный день. Писал, вместе с тем, о трех мучениках, пострадавших в Казани за христианскую веру, Иоанне, Стефане и Петре, и выражал сожаление, что эти мученики, доселе, не вписаны в синодик, который читается в неделю православия, и им не поется вечная память. В ответ Г., патриарх прислал от 25 февраля указ; по всем православным воинам, убитым под Казанью и в пределах казанских, совершать в Казани и по всей Казанской митрополии панихиду в субботу после Покрова Пресв. Богородицы и вписать их в большой синодик, читаемый в неделю православия; повелел также вписать в этот синодик и трех мучеников казанских, а день для поминовения их предоставил назначить самому Г. Г., объявляя патриарший указ по своей епархии, прибавил от себя, чтобы по всем церквам и монастырям служили панихиды по казанским мученикам и поминали их на литиях, и на обеднях 24 января.

В том же 1592 году, Г. ходил в Свияжск для встречи, перенесенных сюда из Москвы, мощей св. Германа, второго архиепископа казанского. Г. открыл гроб с мощами и нашел мощи совершенно нетленными, после чего приказал поставить гроб внутри алтаря в Успенской церкви, основанного св. Германом Свияжского Богородицкого монастыря.

В 1595 году, при перестройке соборной церкви в Казанском Спасо-Преображенском монастыре, произошло открытие мощей св. Гурия и Варсонофия Казанских. Это открытие Г. затем описал, как очевидец, в составленном, по поручению царя Феодора Иоанновича, житии св. Гурия и Варсонофия. Житие это, составленное просто и с умилением, ярко характеризует благочестивую душу Г. и является крупной литературной заслугой его для потомства, потому что чрез него сохранилась и до нас память о святых первых просветителях Казанского края христианской верой.

Как пастырь ревностный и просвещенный, Г. обратил внимание на печальное состояние своей новопросвещенной казанской паствы в религиозно-нравственном отношении. Вскоре, после вступления на казанскую кафедру, Г. написал царю и патриарху, что в Казани и в уездах Казанском и Свияжском, новокрещенные татары совсем отпали от христианской веры. Они живут с татарами, чувашами, черемисами и вотяками, едят и пьют с ними, к церквам Божиим не приходят, крестов на себе не носят, в домах своих икон не держат, попов в свои дома не призывают и отцов духовных не имеют, к роженицам попов не зовут и детей своих не крестят, умерших к церкви не приносят, а кладут по старым своим татарским кладбищам, женихи к невестам по татарскому своему обычаю приходят и если венчаются в церкви, то после вновь венчаются в своих домах татарскими попами; во все посты и в среды, и в пятницы едят скоромное, кроме жен, держат наложниц и детей от них не крестят. В 1591 году, Г. созывал всех этих новокрещенов в Казань, в соборную церковь и поучал их в продолжение нескольких дней от божественного Писаная, и убеждал, как подобает жить христианам; но новокрещены учения евангельского не принимают и от обычаев татарских не отстают и только скорбят, что от своей веры отстали, а в православной вере не утвердились. Причиной этого Г. считал то, что новокрещены живут с неверными, а не с христианами, вблизи себя не имеют церквей Божиих, между тем, как мечети начали ставить вблизи посада, чего прежде с самого взятия Казани не бывало. В то же время Г. писал, что многие русские, пленные и не пленные, живут у татар, черемисов и чувашей, едят и пьют с ними, женятся у них и все отпали от христианской веры и приняли татарскую; также многие русские, взрослые и малолетки, живут у немцев по слободам и по деревням, добровольно и за деньги, и отпали от православия в веру римскую и лютеранскую. Получив такие прискорбные известия, царь, по совещании с патриархом и другими своими советниками, послал казанским воеводам следующий приказ от 18 июля 1593 года, о котором тогда же сообщил и казанскому митрополиту Г.: 1) переписать по именам всех новокрещенов с их женами, детьми и людьми, созвать всех в Казань и объявить им, что они крещены по их собственной воле и челобитью, и все дали обещание жить крепко в православной вере, и к прежней мусульманской не обращаться, а между тем, как живут вовсе не по-христиански и держатся татарской веры, несмотря на все поучения митрополита Г.; 2) устроить для новокрещенов в Казани особую слободу и велеть всем им в ней селиться; слобода должна быть между русских людей и вдали от татар; поставить в слободе церковь, попа и весь церковный причт; поручить слободу доброму боярскому сыну и беречь ему накрепко, чтобы новокрещены держали христианскую веру, ходили в церковь, носили на себе кресты, имели у себя образа, призывали в свои дома отцов духовных и вообще жили по-христиански, чтобы они часто ходили к митрополиту Г. и слушали его поучения; а которые не станут держать христианской веры и слушать митрополита, тех смирять, сажать в темницы и в оковы; иных же отсылать к митрополиту для наложения на них епитимьи; 3) мечети татарские в Казани, которые ставить запрещено царскими указами и которые в последнее время начали появляться только по небрежности воевод, упразднить и впредь не дозволять строить; 4) всех русских людей, живущих у татар и у немцев, отобрать и занимающихся торговлей поселить в посадах, а пашенных, – в дворцовых селах и деревнях, чтобы они, живя между русскими, вновь сделались православными христианами, татарам же и немцам приказать, чтобы впредь русских к себе на жительство и на служение не принимали. После этого указа Г., без сомнения, продолжал свою проповедническую деятельность для новокрещенов, но еще больше он сделал для них своими литературными трудами, составлением сказания о явлении казанской иконы Божией Матери и повествования о житии и открытии мощей св. Гурия и Варсонофия.

Начало XVII века было смутным временем на Руси. В это время Г. оказал весьма крупные услуги церкви и государству. В 1605 году, он имел мужество оказать сопротивление Лжедмитрию I по вопросу о браке последнего с Мариной Мнишек; он решительно потребовал, чтобы прежде бракосочетания, Марина вполне приняла православную веру и была вновь крещена. Находясь в Москве на соборе, по случаю помазания Лжедмитрия на царство, когда Лжедмитрий предложил собору вопрос о браке своем на Марине, Г. ответил: «не подобает христианскому царю брать некрещеную и вводить во святую церковь, и строить римские костелы. Не делай так царь, потому что никто из прежних царей так не делал, а ты хочешь сделать». За эту твердость Т. подвергся опале; Лжедмитрий выслал его в Казань и отдал приказание лишить его сана, и заточить в монастырь, но приказание это не было приведено в исполнение за смертью его.

После смерти Лжедмитрия на русский престол вступил царь Василий Иванович Шуйский, который вскоре после своего восшествия на престол собрал в Москве собор русских епископов, низложивших поставленного Лжедмитрием патриарха Игнатия и избрал на патриаршую кафедру Г. Казанского. Сам бывший патриарх Иов, низложенный Лжедмитрием и живший на покое в Старицком монастыре, указал на Г., как на человека способнейшего к управлению церковью в те тяжелые времена. 3 июля 1606 года, Г. был посвящен русскими епископами в Успенском соборе в сан патриарха по чину поставления патриарха Иова.

Главная деятельность патриарха Г. была посвящена на служение царю и отечеству в их борьбе сначала с самозванцем, потом с польским королем Сигизмундом. Так как затем и другим стояли иезуиты с замыслом ввести в России католичество, то служение Г. государству было вместе с тем и служением церкви. В первые же дни царствования Шуйского распространился слух, что Дмитрий жив и бежал из Москвы, а в Москве вместо него убит какой-то немец. Вскоре от Шуйского отложились Путивль, Чернигов, Стародуб, Новгород-Северск, Белгород и другие южно-русские города. Для того, чтобы убедить народ, что Дмитрий, сын Иоанна IV, действительно мертв, Шуйский приказал перенести из Углича в Москву мощи царевича Дмитрия. Г. вышел за городские ворота навстречу мученику и на себе нес открытые мощи до церкви св. Михаила. Здесь в приделе Иоанна Предтечи, где лежали тела Грозного и его сыновей Федора и Иоанна, было приготовлено место и для царевича Дмитрия; так как от св. мощей произошло много чудесных исцелений, то они были поставлены поверх земли для всеобщего чествования. Кроме того, Г. учредил три раза в год праздновать память его день рождения, убиения и перенесения мощей из Углича в Москву. Затем, он издал приказание, чтобы по всем церквям предавали анафеме самозванца Гришку Отрепьева. В то же время, по благословению Г., перенесены были из обители св. Варсонофия в троицкую лавру и погребены здесь тела Бориса Годунова, его супруги Марии и сына Федора.

Между тем, к бунту стали приставать и города средней России, Орел, Тула, Рязань и др. Во главе бунтовщиков стали Иван Болотников и князь Григорий Шаховской. Болотников разбил царское войско, а Шаховской, от имени царя Дмитрия, рассылал по городам указы с приложением государственной печати, которую он похитил в Москве при убийстве Лжедмитрия. 14 октября 1606 года, Г. учредил в Москве трехдневный общенародный пост и молитвословие для избавления отечества от мятежников. В ноябре Болотников подступил к самой Москве. Тогда Г. разослал по русским городам грамоты от 29 и 30 ноября с извещением о гибели Лжедмитрия, о перенесении в Москву и явлении мощей истинного царевича Дмитрия, и о воцарении Шуйского; говорил далее, что нашлись изменники царю, которые говорят, что Лжедмитрий жив, восстали против законного государя, собрали вокруг себя толпы вооруженных людей, насильно увлекли многих и подступили к Москве, стоят станом в селе Коломенском. В заключение патриарх предписывал духовенству, чтобы оно прочитало эти грамоты народу и не один, а несколько раз, пело по всем церквям молебны о здравии и спасении Богом венчанного государя, об умирении его царства и поучало православных не слушаться тех воров, злодеев и разбойников. Эти грамоты произвели свое действие; во многих городах жители вооружились против бунтовщиков, изгнали последних и поспешили в Москву на помощь. Казанский митрополит Ефрем, узнав, что жители Свияжска изменили царю, наложил на них церковное запрещение, после чего свияжцы смирились. Г. прислал Ефрему за это свое благословение (22 декабря). Между тем, московское войско, усилившееся пришельцами из разных городов, под управлением князя Михаила Скопина-Шуйского, разбило Болотникова, последний бежал в Калугу.

Чтобы еще более успокоить народное волнение, царь с благословения Г., решил вызвать в Москву престарелого патриарха Иова, чтобы он простил и разрешил всех православных христиан за совершенные ими нарушения крестного целования и измены. Г. написал к Иову послание, умоляя его именем государя учинить подвиг, приехать в столицу «для его государева и земского великого дела». Иов, дряхлый и уже ослепший старец, приехал из старинного монастыря в Москву 14 февраля 1607 года, а 20 февраля, в пятницу, в 8 часов утра, оба патриарха явились в Успенский собор, где уже собралось бесчисленное множество граждан московских. Совершен был молебен, после которого Г. стал на патриаршем месте, а Иов в простой монашеской одежде вблизи патриаршего места. Тогда все, находившиеся в храме, с воплем и плачем обратились к Иову, просили у него прощения и подали ему челобитную. Г. приказал своему архидиакону взойти на амвон и громко прочитать челобитную. В ней православные исповедовались пред своим бывшим патриархом, как они клялись служить верой и правдой царю Борису Федоровичу и не принимать вора, назвавшегося именем царевича Дмитрия, и изменили своей присяге, как клялись потом сыну Бориса Федору и снова преступили крестное целование, как не послушались его, патриарха и присягнули Лжедмитрию, который лютостью отторгнул его, пастыря, от его словесных овец, а потому умоляли теперь, чтобы первосвятитель простил и разрешил им все эти преступления и измены, и не им только одним, обитающим в Москве, но жителям всей России, и тем, которые уже скончались. По прочтении этой челобитной, патриархи Иов и Г. приказали тому же архидиакону прочесть с амвона разрешительную грамоту, которая ранее была составлена, по приезде Иова в Москву и составлена не от его только лица, но от имени обоих патриархов и всего освященного собора. В грамоте, патриархи Г. и Иов, со всем освященным собором, сперва весьма подробно изображали те же самые клятвопреступления и измены русских; потом молили Бога, чтобы он помиловал виновных и простил им согрешения, и приглашали всех к усердной молитве, да подаст Господь всем мир и любовь, да устроит в царстве прежнее соединение, и да благословит царя победами над врагами; наконец, по данной от Бога власти им, прощали и разрешали всем православным, соделанные ими клятвопреступления и измены. Разрешительная грамота возбудила в слушателях слезы радости; все бросались к стопам Иова, просили его благословения, целовали его руку и дряхлый старец, вскоре затем скончавшийся (19 июня), убеждал всех, чтобы, получив теперь разрешение, они уже никогда впредь не нарушали крестного целования.

Спустя два месяца после этого, 15 тысячный отряд царского войска изменил Шуйскому и под Калугой перешел на сторону Болотникова. Тогда Г. предал церковному проклятию Болотникова и главных помощников его. Вскоре, 1 августа, в Стародубе объявился второй самозванец и вокруг него стали собираться русские изменники, запорожские и донские казаки, поляки под предводительством Лисовского, Сапеги и других панов. Г. убедил царя самому лично отправится во главе войска против изменников. Царь послушался и ему удалось захватить в Туле Болотникова и Шаховского, и таким образом, предупредить соединение их с самозванцем. Но после этого, Шуйский имел неосторожность вернуться в Москву и тогда самозванец, подкрепляемый новыми изменниками, двинулся также к Москве, и 1 июня 1608 года стал станом в 12 верстах от Москвы в селе Тушине, от которого и получил название Тушинского вора. Сюда к нему пришла Марина Мнишек, признавшая его своим мужем и иезуиты, составившие для него инструкцию, как действовать для обращения русского государства в унию с Римом. Отряды тушинцев рассеялись по разным городам русской земли и везде производили смуту и опустошения, особенно в Коломне, Твери, Ростове, Суздале и др. городах, а в сентябре 1608 года, Сапега и Лисовский с 30 тысячным войском осадили Троице-Сергиевскую лавру и держали ее в осаде 16 месяцев. По убеждению Г., царь послал помощь лавре, благодаря чему лавра была в состоянии выдерживать осаду. Смута, произведенная Тушинским вором в самой Москве, была настолько велика, что среди самих московских бояр явились попытки низложить Шуйского. 17 февраля 1609 года, крамольники громадной толпой собрались на площадке около лобного места, бросились за патриархом в Успенский собор и требовали, чтобы шел на лобное место; Г. не хотел идти, его потащили, подталкивая сзади, обсыпали его песком и сором, некоторые схватывали его за грудь и крепко трясли. Поставив его на лобное место, заговорщики начали кричать народу, что Шуйский избран незаконно одними своими потаковниками, без согласия земли, что кровь христианская льется за человека недостойного и ни на что непотребного, глупого, нечестивого, пьяницу, блудника. Но вместо одобрительных кликов заговорщики услышали из толпы слова: «сел он, государь, на царство не сам собой, выбрали его большие бояре и вы, дворяне и служивые люди, пьянства и никакого неистовства мы в нем не знаем; да если бы он, царь и неудобен был, то нельзя его без больших бояр и всенародного собрания с царства свести». Тогда заговорщики закричали: «Шуйский тайно побивает и в воду сажает братию нашу, дворян и детей боярских, жен их и детей, и таких побитых с две тысячи». Патриарх спросил: «как же это могло статься, что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?» Заговорщики продолжали кричать: « и теперь повели многих, нашу братию, сажать в воду, за это мы и стали». Патриарх опять спросил: «да кого же именно повели в воду сажать?» В ответ закричали: «мы послали уже ворочать их, уже сами увидите». Потом начали читать грамоту, написанную ко всему миру из московских полков от русских людей: «князя де-Василия Шуйского одной Москвой выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царство нелюб и для него кровь льется и земля не умирится; чтобы нам выбрать на его место другого царя?» – «До сих пор», – сказал на это Г., – «Москве, ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам; государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран, и поставлен Богом и всеми русскими властями, и московскими боярами и вами, дворянами всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами, изо всех городов на его царском избрании и поставлении были в то время люди многие, и крест ему, государю, целовала вся земля, присягала добра ему хотеть, а лиха не мыслить; а вы забыли крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свести, а мир того не хочет, да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристанем же». Сказав это, Г. отправился домой. Заговорщики, не встретив подкрепления в народе, не смели его удержать и вскоре бежали в Тушино. Туда Г. послал две грамоты с трогательными увещаниями опомниться русским людям и отстать от измены. «Бывшим», так начинается первая грамота, «православным христианам всякого чина, возраста и сана, теперь же не знаем, как вас и назвать, ибо вы отступили от Бога, возненавидели правду, отпали от соборной и апостольской церкви, отступили, от Богом венчанного и святым елеем помазанного, царя Василия Ивановича; вы забыли обеты православной веры нашей, в которой мы родились, крестились, воспитались и возросли; преступили крестное целование и клятву стоять до смерти за дом Пресв. Богородицы и за московское государство, и пристали к ложно мнимому вашему царьку. – Болит моя душа, болезнует сердце и все внутренности мои терзаются, все составы мои содрогаются, я плачу и с рыданием вопию: помилуйте, братья и чада, помилуйте свои души и своих родителей, отшедших и живых. – Посмотрите, как отечество наше расхищается и разоряется чужими, какому поруганию предаются святые, иконы и церкви, как проливается кровь неповинных, вопиющая к Богу. Вспомните, на кого вы поднимаете орудие, не на Бога-ли, сотворившего вас, не на своих-ли братьев, не свое-ли отечество разоряете? – Заклинаю вас именем Господа Бога, отстаньте от своего начинания, пока есть время, чтобы не погибнуть вам до конца; а мы, по данной нам власти, примем вас, обращающихся и кающихся, и всем собором будем молить о вас Бога и упросим государя простить вас; он милостив и знает, что не все вы по своей воле то творите; он простил и тех, которые в сырную субботу восстали на него и ныне невредимы пребывают между нами их жены и дети». – «Мы чаяли», пишет Г. во второй грамоте, «что вы содрогнетесь, воспрянете, убоитесь праведного Судии, прибегните к покаянию; а вы упорствуете, разоряете свою веру, ругаетесь святым церквям и образам, проливаете кровь своих родственников и хочете окончательно опустошить свою землю. – Не ко всем пишем это слово, а к тем, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов и преступив крестное целование, отъехали и изменили царю государю Василию Ивановичу и всей земле, и своим женам и детям, и всем своим ближним и особенно, Богу. А которые взяты в плен и крови своих братий не проливают, таковых мы не порицаем». Рассказав затем подробно, как происходила в сырную субботу на лобном месте, попытка свергнуть Шуйского, в заключение патриарх пишет: «солгалось про старых то слово, что красота граду старые мужи; а эти старые и молодому беду доспели, и за молодых им в день страшного суда Христова ответ дать. Это чудо в летописцы записали мы, чтобы и прочие не дерзали делать подобного, а к вам мы пишем, потому что Господь поставил нас стражами над вами, стеречь нам вас велел, чтобы кого-нибудь из вас сатана не украл. Отцы ваши не только к московскому царству врагов своих не подпускали, но и сами ходили в морские отоки, в дальние расстояния и в незнаемые страны, как орлы острозрящие и быстролетящие, как на крыльях парящие и все под руку покоряли московскому государю царю».

В следующем 1610 году, положение Шуйского сделалось еще хуже. Г. продолжал убеждать и со слезами умолять народ хранить верность царю. Наконец, 11 июля 1610 года произошло свержение Шуйского. Захар Ляпунов с товарищами большой толпой пришли во дворец, причем Ляпунов обратился к царю со словами: «долго-ли за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над нашей гибелью, положи посох царский, а мы уже о себе как-нибудь промыслим». Шуйский, поводимому, уже привык к подобным сценам и в ответ закричал: «смел ты мне вымолвить это, когда бояре мне ничего такого не говорят» и вынул было нож, чтобы еще более пристращать мятежников. Ляпунов был человек высокого роста и сильный; услыхав брань и увидав грозное движение Шуйского, он закричал ему: «не тронь меня; вот, как возьму тебя в руки, так и сомну всего!» После этого мятежники отправились на лобное место, куда вскоре собралась громадная толпа народа, так, что когда приехал патриарх и нужно было объяснить дело, народ не помещался на площади. Тогда Ляпунов и товарищи закричали, чтобы все шли на просторное место за Москву-реку, к Серпуховским воротам; сюда должен был отправиться и патриарх. Здесь бояре, дворяне и лучшие купцы стали советоваться. как предотвратить полное разорение московского государства, и приговорили; бить челом государю царю Василию Ивановичу, чтобы он, государь, царство оставил для того, что кровь многая льется, а в народе говорят, что он государь несчастлив, и города украинские, которые отступили к вору, его государя на царство не хотят же. Г. сопротивлялся такому решению, но его не послушали. Во дворец отправился князь Воротынский просить Василия, чтобы оставил государство и взял себе в удел Нижний Новгород. На эту просьбу, объявленную Воротынским от имени всего московского народа, Шуйский должен был согласиться и выехал из дворца с женой своей в прежний свой боярский дом. Так как Г. и после этого продолжал признавать Шуйского царем и увещал народ к тому же, то мятежники 19 июня насильно постригли Шуйского, причем обеты монашеские вместо Шуйского произносил князь Тюфякин. Г. не признал этого пострижения и называл монахом не Шуйского, а Тюфякина, тем не менее, Шуйского заключили в Чудов монастырь. Об участи Шуйского, Г. продолжал заботиться и тогда, когда потеряна была всякая надежда возвратить ему престол. Так, он не соглашался, чтобы Шуйский из чудова монастыря был переведен в Иосифо-Волоколамский, откуда поляки легко могли увезти его в Польшу и предлагал боярам лучше удалить его для его безопасности в отдаленный Соловецкий монастырь. Но большинство бояр не приняли совета патриарха, царь был отправлен в Иосифов монастырь, где действительно был схвачен поляками и отправлен в Варшаву в качестве пленника.

После низложения Шуйского, государством стала управлять боярская дума во главе с князем Мстиславским. Немедленно возник вопрос об избрании царя. Мстиславский предложил избрать царем польского королевича Владислава, чем немедленно было бы прекращено участие поляков в русских смутах. Г. понимал выгоды избрания Владислава, но в избрании последнего, не без оснований, видел опасность для православной веры и потому со всем своим авторитетом восстал против предложения Мстиславского, и с своей стороны, предлагал избрать на престол или князя Голицына, выдававшегося своим умом и твердостью, или Михаила Федоровича Романова, как ближайшего родственника царя Иоанна Грозного по супруге его Анастасии Романовны. «Чего еще», говорил Г. боярам, «вы ищете от поляков, если не окончательного разорения царству, христианству и православной вере? Разве нельзя избрать на царство кого-либо из князей русских»? – Г. даже установил по всем церквям русским моление «о избрании на престол царский от корене российского рода, но не из иноземцев». Но, так как смута достигла таких размеров, что прекратить ее русским боярам казалось невозможным без помощи поляков, то предложение и увещания Г. остались напрасными. «Лучше нам», говорили бояре, «служить королевичу Владиславу, чем быть побитыми от своих холопов и в вечной работе у них мучиться». Г., однако, все еще настаивал на избрании царя из русских, не раз он «плакался пред всем народом и у его молить Бога, чтобы Бог воздвиг царя русского». Однажды, он далее захотел убедить народ примером из истории. «Помните, православные», начал он, «что Карл сделал в великом Риме»… Но русским людям было не до Карла и не до Рима. «Развращенные люди, по словам современника, о сем посмеяшася; заткнувши уши, чувственные и разумные, все люди разыдошася». Только один Филарет, митрополит Ростовский, вскоре, – патриарх всероссийский, разделял мнение Г. «Не прельщайтесь», говорил он народу с лобного места, «мне подлинно известно королевское злое умышление над московским государством; хочет он им с сыном завладеть и нашу истинную веру христианскую разорить, а свою латинскую утвердить». Так как бояре, побуждаемые польским гетманом Жолкевским, упорно стояли на своем, а дальнейшее продолжение междуцарствия грозило страшной опасностью для государства, то Г. наконец уступил, но принял со своей стороны решительные, все от него зависящие меры, чтобы избрание Владислава не принесло вреда православной вере. Он, безусловно, потребовал крещения Владислава в православную веру прежде избрания его на русский престол. «Если королевич крестится и будет в православной вере», сказал он боярам, «то я вас благословлю; если же не оставит латинской ереси и от него во всем московском государстве будет нарушена православная вера, и да не будет на вас нашего благословения». Бояре заключили с представителем польского короля гетманом Жолкевским договор, в котором сказано было, что православная вера должна остаться в России неприкосновенной и что к королю будут отправлены великие послы бить челом, да крестится государь Владислав в веру греческую. 27 августа, жители Москвы дали присягу новоизбранному государю на Девичьем поле, а 28 в Успенском соборе, в присутствии Г. Здесь, в числе других, подошли к патриарху за благословением Михайло Салтыков и его тушинские товарищи; патриарх сказал им: «если в вашем намерении нет обмана и от вашего замышления не произойдет нарушения православной веры, то будь на вас благословение от всего собора и от нашего смирения; а если скрываете лесть и от замышления вашего произойдет нарушение православной веры, то да будет на вас проклятие».

Затем патриарх и бояре, от лица всей русской земли, избрали послов к королю Сигизмунду, ростовского митрополита Филарета, князя Василия Васильевича Голицына, Авраамия Палицина, келаря Троице-Сергиевой лавры и других, и дали им подробную инструкцию, которой послы должны были руководиться в переговорах с королем. Осторожность, с которой Г. руководил всем делом и в частности, выработкой этой инструкции, обнаруживает в нем, при обширном разуме, непоколебимую твердость характера, не оставлявшую патриарха в самых бедственных, стесненных обстоятельствах. Он ничего не опустил из виду, что только могло служить к пользе и выгодам отечества. Чтобы видеть, чего особенно домогался Г., мы приведем в сокращенном виде пункты инструкции: 1) требовать, чтобы Владислав принял греческую веру в Смоленске от митрополита Филарета и архиепископа смоленского Сергия и явился в Москву православным; 2) чтобы Владислав, будучи на престоле, не сносился с папой о делах веры, а только о делах государственных; 3) если кто-либо из людей московского государства захочет, по своему малоумию, отступить от греческой веры, таких казнить смертью, а имение их отказать в казну; 4) чтобы королевич взял с собой из Польши немногих необходимых людей; 5) прежнего титула московских государей не умалять; 6) жениться Владиславу в московском государстве на девице греческого закона; 7) города и места, занятые поляками и вором, очистить к московскому государству, как было до смуты; 8) полякам и литовцам, которые приедут с Владиславом, давать поместья внутри государства, а не в порубежных городах; 9) всех пленников, взятых в московском государстве во время смут, возвратить без выкупа; 10) король должен отступить от Смоленска, на посаде и в уезде никакого насилия не делать; 11) на будущий сейм должны приехать московские послы, в присутствии которых вся Речь Посполитая должна подкрепить великое утверждение между двумя государствами. – Патриарх отправил вместе с послами от себя письмо к Сигизмунду, где умолял короля отпустить сына в греческую веру: «любви ради Божией смилуйся, великий государь, не презри нашего прошения, да и вы сами Богу не погрубите и нас, богомольцев своих, и таких неисчетных народов не оскорбите». Отправил Г. грамоту и к Владиславу, в которой убеждал его принять веру греко-российского закона и изображал пред ним величие православной Руси. Наконец, вместе с боярами, Г. дал послам наказ, как действовать послам в случае несоглашения королевского на какую-либо статью, что отстаивать, что оговаривать, на что уступать. Отдав грамоту, Г. сделал послам приличное наставление, изобразил пред ними великое значение возлагаемого на них поручения, от успешного исполнения которого зависит благополучие отечества, потом «много поучил их от божественных писаний, дабы ни на какие прелести мира не прельщались и не иначе соглашались на принятие Владислава, как если он будет крещен православным крещением, в противном случае, повелевал им, стоять за веру крепко и непоколебимо, и страданием терпеть». Сам растрогавшись, Г. со слезами умолял и «укреплял послов на подвиг, яко мучеников, хотящих мучиться, даже до смерти не щадить живота своего ради венцов небесных за таковые подвиги». Ревностный Филарет тут же дал обет «лучше умереть за православную христианскую веру, нежели учинить что-либо противное и постыдное». Получив такое твердое удостоверение в точном исполнении всех наставлений, Г. изрек следующее благочестивое напутствие в путь шествующим: «идите, Бог с вами и Пречистая Богородица, и великие чудотворцы, иже в России просиявшие, наши заступники и хранители: Петр и Алексий, Иона и Сергий, и Димитрий Чудотворец, и святой новострадальный благоверный царевич Димитрий». 11 сентября 1610 года, послы выехали из Москвы. Опасения Г. Оправдались; Сигизмунд и гетман оказались людьми вероломными и клятвопреступными.

Немедленно по отъезде послов, гетман Жолкевский начал склонять бояр к пропуску поляков в столицу. Чтобы лучше достигнуть желаемого, он побудил Михаила Салтыкова и других своих сообщников распустить молву, будто чернь хочет пустить в Москву самозванца и что потому следует немедленно пустить поляков, так как Москва присягала не самозванцу, а королевичу польскому. Узнав об этом, Г. послал за боярами и начал убеждать их не вдаваться в обман, искусно придуманный поляками и тайными изменниками московскими, поставлял на вид все могущие последовать пагубные явления, наконец, «заклинал их великими запрещениями», но все было напрасно; недальновидные и злокозненные бояре открыли с гетманом переговоры о введении польских войск в столицу и о занятии ими окрестных селений. Жолкевский при этом потребовал, чтобы бояре отвели для поляков Новодевичий монастырь и ближайшие к нему слободы, и бояре согласились. Но этого Г. уже не мог снести и решительно потребовал оставить монахинь в покое. К нему примкнули многие дворяне, торговые и посадские люди, и стрельцы. Для окончательного решения дела, патриарх дважды посылал за боярами, приглашая их на совещание и когда те не пошли, приказал сказать им, что он сам придет к ним со всем народом. Бояре испугались, пошли к патриарху и толковали с ним часа два, опровергая подозрения его о неблагонамеренных замыслах Жолкевского. Г. говорил, что гетман нарушает условия, не отправляет никого против калужского самозванца, хочет ввести свои войска в Москву, а русские полки выслать из столицы, чтобы тем удобнее овладеть всеми государственными сокровищами. Бояре с своей стороны утверждали, что введение польских войск в Москву необходимо, иначе чернь предаст ее самозванцу. Иван Никитич Романов даже сказал патриарху, что если гетман отойдет от Москвы, то всем им боярам придется идти за ним для спасения своих голов, тогда Москва достанется самозванцу и патриарх будет отвечать за это. Затем бояре прочитали Г. строгий устав, написанный гетманом для своих войск в предотвращении буйств, какие могли бы позволить себе поляки. Между тем Жолкевский, узнав о предмете спора бояр с патриархом, послал Гонсевского сказать боярам, что завтра же он высылает войска свои против самозванца, если только московские полки будут готовы. Это известие дало боярам решительный перевес в споре. Мстиславский воспользовался случаем, чтобы превознести гетмана; говорят даже, будто бояре в торжестве решили сказать Г., чтобы он смотрел за церковью, а в мирские дела не вмешивался, ибо прежде духовенство никогда не управляло государственными делами. Как-будто предание государства иноверцам не касалось церкви! Тогда патриарх уступил боярам. Ночью с 20 на 21 сентября, поляки тихо вступили в Москву, поместились в Кремле, Китае и Белом городе, заняли и монастырь Новодевичий, заняли Можайск, Борисов, Верею для безопасности своих сообщений с королем. Жолкевский своей обходительностью привлек к себе стрельцов и поладил даже с патриархом, сперва, он сносился с ним посредством других, а потом стал ходить к нему сам и приобрел его расположение. Доверие русских к Жолкевскому усилилось после того, как союзными польско-русскими полками самозванец был разбит и лишился большинства своих приверженцев. Однако, Жолкевский понимал опасность своего положения в Москве в случае, если в Москву придет слух о безуспешности переговоров русских послов по вопросу о воцарении Владислава. Он поспешил выехать из Москвы, но в качестве трофея захватил с собой свергнутого царя Василия Шуйского, предварительно настояв на высылке его в Иосифово-Волоколамский монастырь, чему сильно противился Г., потерпев даже за это «много бесчестия и поругания от изменников русских и от поляков». Начальство над польскими войсками в Москве после Жолкевского принял Гонсевский, после чего бесчинства поляков усилились. «С посадских и жилецких людей, и с волостных крестьян произведены были многие денежные сборы и корма не мерные, отобраны ключи от всех городских ворот, увезены в Кремль пушки, ядра и порох, поставлена везде стража. Наконец, иноверные начали многие насильства и позоры чинить; от мужей жен, от отцов и матерей не скверных девиц к себе на позор стали имати». Подобные насилия, естественно, должны были вызвать негодование в русских. Опасаясь народного восстания, Гонсевский постарался отнять у жителей столицы все средства к обороне и защите. Он запретил русским людям ходить с саблями, потом начал отбирать и топоры у купцов, которые выносили их на продажу и даже у плотников, которые шли с ними на работу, затем запрещено было носить ножи, боялись даже, что за недостатком оружия народ может вооружиться кольями, и запретили крестьянам возить мелкие дрова на продажу. Буйство поляков не знало уже пределов; по вечерам побивали людей, которые шли из двора во двор, или поутру не только мирским людям, но и священникам не давали ходить к богослужению. В то же время, отовсюду шли в столицу вести о грабительстве поляков в других городах. Терпение русских, наконец, истощилось, когда получены были вести о коварстве поляков в переговорах с русскими послами.

Когда послы прибыли к королю Сигизмунду под Смоленск (7 октября), поляки начали их проводить, спорили с ними, давали им неопределенные ответы и наконец, объявили, что в крещении и женитьбе Владислава волен Бог и Владислав, что король даст им Владислава в цари, но прежде должен испросить согласие на то Варшавского сейма, прежде желает сам вступить с войсками в Россию, уничтожить в ней самозванца и совершенно умирить ее, и что Смоленск должен сдаться немедленно не Владиславу, а королю. Когда прибыл под Смоленск Жолкевский, король стал отклонять пред послами не только вопрос о крещении и прямо говорил, что «не бывать королевичу на Московском государстве»; попрежнему требовал сдачи Смоленска и по прежнему домогался свободнаго пропуска под Москву, как будто бы для истребления самозванца, а на самом деле для водворения своей власти в России. В Москве скоро поняли желание короля самому царствовать в России.

Между тем, Сигизмунд принял с своей стороны меры к тому, чтобы в среде самого московского боярства найти защитников своей кандидатуры на русский престол. Он щедро раздавал русским боярам придворные чины и земельные владения. Мстиславский получил придворное звание конюшего, Шереметев громадные поместья, многие сами ездили к королю и выпрашивали у него разные милости. В думе получили важное значение два русских изменника, присягнувшие королю, Михайло Салтыков и думный дворянин, бывший купец кожевник, Федор Андронов. Происками этих людей везде по приказам посажены были люди, присягнувшие королю. Таким образом, у Сигизмунда постепенно составилась значительная партия приверженцев в самой Москве.

Русские люди увидели конечную гибель свою от поляков и обратили взоры свои на Г., как на последнюю надежду. Многие с плачем приходили к Г. и с плачем просили его, «чтобы он, великий святитель, на них бедных и насилуемых призрел и за Богом избранное свое стадо стал, и волком и хищником в расхищение не дал. Великий же святейший Г., патриарх Московский и всея Руси, видев сию, попущенную Богом, язву над российским государством и латинскую прелесть разливающуюся, и веру нашу окончательно погибающую, разжегся любовью по Христе, и поборая по православной вере, как истинный пастырь и учитель, не восхотел дать Богом избранного стада своего волкам и хищникам в расхищение, но укрепился верой и мужеством». – «Дети мои», отвечал патриарх, «не говорил-ли я вам ранее, не останавливал-ли я вас? А теперь не знаю, что предпринять». Однако, он неоднократно просил поляков мирно оставить Москву, чтобы предотвратить готовое вспыхнуть кровопролитное народное восстание, но поляки были глухи к этим советам благоразумия. В беседах с людьми благонадежными, Г. стал высказывать мысль о необходимости созвания общего народного ополчения для восстановления законного образа правления на Руси и изгнания поляков. Тогда воевода Рязанский Ляпунов Прокопий начал сноситься с жителями различных городов и к концу 1610 года, начали собираться народные ополчения. Равным образом и «между москвичами начала становиться смута». Гонсевский успел перехватить письмо москвичей к областным жителям и узнал из него, как о подготовляющемся народном восстании, так и о главе восстания, патриархе Г., однако предпринять, что-либо против патриарха не посмел. Дерзость же русских изменников Салтыкова и Андронова, дошла до того, что 30 ноября 1610, года они пришли к Г. и прямо стали просить его благословить народ на присягу Сигизмунду. «Патриарх благословить не согласился и у бояр за то с патриархом брань была, и патриарха хотели за то зарезать». Сначала Г. обратился к Андронову, укорял его за уклонение от православной веры и убеждал его оставить нечестивое свое желание соединиться с латинством. Потом, обращаясь ко всем пришедшим изменникам, много и долго обличал гнусные замыслы их, несмотря на притворные клятвы их и уверения в противном. 6 декабря мятежники снова пришли к Г., уже с Мстиславским и принесли ему для подписи две грамоты, одну на имя короля Сигизмунда, другую, – на имя послов московских при Сигизмунде. В первой говорилось, что все россияне во всем полагаются на волю его, Сигизмунда и совершенно готовы исполнить все его приказания, во второй повелевалось послам не противиться желаниям короля. Вместе с тем, изменники предлагали Г. послать приказание ополчившимся русским, чтобы они оставили свои замыслы и не ходили под Москву. «Я согласен писать королю», сказал Г., прочитав грамоты, «но не о том и не так». Если король даст сына своего на Московское государство и Владислав, оставив латинскую веру, крестится в православную веру греческую, и всех литовских людей из Москвы выведет вон, то я к такому письму руку свою приложу и прочим властям повелю сделать то же. А чтобы, писать так, как вы пишете, что нам всем положиться на королевскую волю и повелеть послам московским сделать то же самое, то это, ведомое дело, значит нам целовать крест самому королю, а не королевичу. Таких грамот ни я, ни прочие власти писать не будем и вам не повелеваем. Если же вы меня не послушаете, то я возложу на вас клятву и прокляну всех, кто пристанет к вашему совету. К восставшим же на защиту отечества гражданам писать буду так; если королевич примет единую веру с нами и воцарится в России, то повелеваю и благословляю вас твердо пребывать во всяком послушании к нему, но если и воцарится, а единой веры с нами не примет и людей польских из столицы не выведет, то я тех людей, которые ему крест уже целовали, снова благословлю идти под Москву и страдать за веру даже до смерти». Этот геройский ответ привел в ярость Салтыкова, с бранью выхватил он свой нож и замахнулся на Г. Г., не потеряв присутствия духа, осенил изменника крестным знамением и громко сказал: «не страшусь ножа твоего, но силой креста Христова вооружаюсь против твоего дерзновения; буди же ты проклят от нашего смирения и в сем веке и в будущем»! Затем, взглянув на Мстиславского, тихо сказал: «Твое начало! Ты теперь над всеми большей честью и тебе прилично было бы подвизаться, и пострадать за православную веру; но ты прельстился и уклонился от истины и если не обратишься на путь правды, то вскоре прекратит Бог живот твой, корень твой весь уничтожит от земли живых и не останется от твоего рода ни одного человека, и сам не получишь христианской кончины». По словам летописца, «так и сбылось его пророчество», Мстиславский окончательно изменил отечеству и вся фамилия его выродилась. Затем, Г. собрал народ в Успенский собор и здесь, обратился к народу с увещанием не прельщаться предложениями изменников; народ решительно отказался давать присягу Сигизмунду, хотя толпы вооруженных поляков стояли у собора.

Несмотря на противодействие Г., бояре отправили свои грамоты королю и русским послам, но успеха не имели, потому что на грамотах не было подписи патриарха. На требование поляков исполнить приказание бояр, Филарет, Голицын и другие послы, ответили, что они отправлены по полномочию не одних бояр, но и патриарха и освященного собора, от всех чинов и от всей земли, и что тем более, теперь не могут поступить без согласия патриарха, когда речь идет о деле духовном, о присяге королю и королевичу. Указывали, затем вообще, на важное значение патриарха во всех государственных делах России. «Изначала у нас, в русском государстве, так велось; если великие государственные или земские дела начнутся, то государи наши призывали к себе на собор патриархов, митрополитов, архиепископов и с ними советовались, без их совета ничего не приговаривали, и почитают наши государи патриархов великой честью, встречают их и провожают, и место им с государями сделано рядом, так у нас честны патриархи, а до них были митрополиты. Теперь, мы стали безгосударны и патриарх у нас человек начальный; без патриарха теперь о таком великом деле советовать непригоже. Когда мы на Москве были, то без патриаршего ведома, бояре никакого дела не делывали, обо всем с ним советовались и отпускал нас патриарх вместе с боярами, да и в верительных грамотах, и в наказе, и во всяких делах вначале писан у нас патриарх, и потому нам теперь без патриарших грамот, по одним боярским, нельзя делать».

11 декабря 1610 года, крещеный татарин Петр Урусов (родоначальник князей Урусовых) убил, на охоте за зайцами, второго самозванца из мести за смерть Касимовского царя Симеона, утопленного по приказанию самозванца. Когда весть об этом дошла до Москвы, «люди русские возрадовались и славя Бога, стали меж себя говорить, как бы де во всей земле, всем людям соединиться и стать против людей литовских, чтобы они из земли московской вышли все до одного, на чем и крест целовали». Со смертью самозванца у Сигизмунда и московских его приверженцев не было более основания требовать дальнейшего движения короля под предлогом очищения русской земли от самозванца, не было предлога и продолжать осаду Смоленска. У русских людей теперь руки стали развязаны, потому что коварство поляков и замыслы их покорить русскую землю, стали очевидны для всех. В Москве открыто по улицам стали раздаваться клики: «мы по глупости выбрали ляха в цари, однако не с тем, чтобы идти в неволю к ляхам; время разделаться с ними». Возбуждение достигло крайних пределов, когда в Москву пришла из Смоленска (в январе 1611 года) грамота с извещением о всех насилиях и вероломстве поляков. Жители Смоленска писали москвичам, что королю и полякам верить нельзя, что во всех городах и уездах смоленской области, где только им поверили и предались, православная вера ими поругана, церкви разорены, православные обращены в латинство, что отпустить королевича Владислава государем в Москву в Польше и не думают, а положил только сейм овладеть всей Московской землей и опустошить ее, и что если русские хотят остаться православными и не сделаться латинянами, то должны соединиться и общими силами прогнать от себя всех поляков. Действие этой грамоты было громадное. Г. «все народное множество всего российского царства, всех православных христиан дерзостно взывает и возложив все упование свое на Творца и Содетеля Бога, яко благ есть всем призывающим его, повелевает устремляться к подвигам». Г. принимает к себе послов из разных городов, убеждает их стоять крепко за веру и отечество, но грамот не пишет, потому что с 16 января 1611 года подвергся от поляков большим стеснениям, двор патриарший был разграблен, слуги патриарха разбежались, так что и писать было некому; так говорит сам Г. послам из Нижнего Новгорода. За то прежде, разосланные им грамоты, а также взаимные послания городов друг к другу с приложением копии со смоленской грамоты к москвичам, произвели сильный подъем патриотического чувства русских, отовсюду послышались клики: «Пойдем, умрем за святые Божии церкви и за веру христианскую!» В разных городах стали собираться народные ополчения и потянулись к Москве для освобождения столицы и государства. Первым ополчился воевода рязанский Прокопий Ляпунов, затем ополчились жители Владимира, Суздаля, Нижнего Новгорода, Романова, Ярославля, Костромы, Вологды и Перми. Ляпунов своими грамотами и воззваниями остановил все казенные доходы, собираемые думой с различных городов, не велел пускать хлеба в столицу и всенародно объявил, что правители московские «отступили от Бога и приложились к западу».

Когда в Москве увидели, что народное движение принимает громадные размеры, изменники во главе с Салтыковым подвергли преследованиям патриарха, как главного виновника народного восстания. Салтыков несколько раз приходил к Г. и требовал, чтобы он написал, приближавшимся к Москве, русским ополчениям, чтобы они прекратили дальнейшее движение и вернулись по своим городам. Г., жизнь которого всецело находилась в руках изменников, отвечал с мужеством, редким в истории. «Если», отвечал он, со свойственной ему простотой и бесстрастием; «если, ты и с тобой все изменники и королевские люди выйдете из Москвы, то напишу, чтобы ополчения вернулись назад и тогда все умирится. Благословляю их непременно свершить, не щадя жизни, все начинаемое, пока не увидят желаемого, – тем более, что уже и теперь, я вижу попрание и поругание истинной веры христианской, запустение святых церквей Божиих и конечное разорение граду Московскому от ненавистных еретиков и от вас, гнусных изменников. Не могу уже более слышать равнодушно латинского пения. Благословляю всех достойных вождей христианских утолить печаль церкви и отечества». Тогда мятежники подвергли Г. заключению под стражу, не пускали к нему ни мирян, ни духовенства, как к главному заговорщику, обходились с ним жестоко и бесчинно. Только когда ополчившиеся узнали о положении патриарха и потребовали у бояр облегчения его участи, Г. дана некоторая свобода и слуги. 17 марта, в вербное воскресение, Г. выпустили из под стражи, чтобы он совершил обычное торжественное шествие на осле. Подражая шествию Спасителя в Иерусалим на вольную страсть, Г. готовился сам к ожидавшей его мученической кончине. По площадям Гонсевский расставил полки поляков и немцев, опасаясь народного возмущения в громадной толпе, обычно собирающейся на это зрелище, но теперь почти никто не сопровождал патриарха, жители не выходили из домов, тем более, что распространился слух, будто Салтыков и поляки хотятъ изрубить, во время шествия, и патриарха, и народ. Действительно, Салтыков, в тот же день, говорил вечером полякам: «ныне был случай и вы Москву не били, ну так вот, они вас во вторник будут бить; я этого ждать не буду, возьму жену и поеду к королю».

Во вторник страстной недели, 19 марта 1611 года, в Москве действительно вспыхнул мятеж; два дня продолжалось кровопролитие, пока наконец поляки, не имея сил одолеть русских, зажгли Москву в разных местах и выжгли ее совершенно, кроме Кремля и Китай-города, где сами укрылись от огня. На сожженных развалинах столицы поляки неистовствовали, разоряя церкви и монастыри, рассекая чудотворные мощи, обдирая дорогие оклады с икон, нагло издеваясь над всем священным для русского человека. Русское население в ужасе разбежалось. Г. был заключен в Чудовом монастыре, а потом на кирилловском подворье и содержался под крепким караулом. Изменники вывели из Чудова монастыря, поставленного первым самозванцем и низложенного после убийства самозванца, лжепатриарха Игнатия и заставили его служить в Пасху, объявив Г. Низложенным.

В понедельник, на светлой неделе, все русское ополчение из городов, в числе 100 000 человек, подошло к Москве; 1 апреля приблизилось к стенам Белого города и с того времени, начались постоянные стычки русских с поляками, продолжавшиеся несколько месяцев. Из Белого города и Китай-города поляки были вытеснены и принуждены держаться в Кремле. Положение их было критическое. Салтыков и Гонсевский не раз присылали к патриарху Г. и сами иногда приходили, и говорили: «вели ратным людям, стоящим под Москвой, идти прочь; а если не послушаешь нас, велим уморить тебя злой смертью». – «Что вы мне угрожаете?» – отвечал Г. «Боюсь одного Бога. Если все вы, литовские люди, пойдете из московского государства, я благословлю русское ополчение идти от Москвы; но если останетесь здесь, я благословлю всех стоять против вас и помереть за православную веру. Да будут благословенны от Бога и нашего смирения те, которые идут на очищение Московского государства. На вас же изменников, да излиется от Бога гнев и от нашего смирения будьте прокляты в сем веке и будущем». Уже из заключения Г. написал нижегородцам грамоту, узнавши, что некоторые крамольники пытались воцарить там сына Марины Мнишек. В этой грамоте Г. запрещает нижегородцам признавать сына Марины царем, ободряет восставших за отечество обещанием венцов небесных в будущем веке и как бы предчувствуя, что это, – последнее его слово к русским людям, передает нижегородцам свою власть собирать от городов грамоты, удостоверяющие в общем единодушии, повелевает им быть главой ополчающихся за родину, призывает посылать во все города послов и говорить везде от его патриаршего имени, наконец, в заключение грамоты, обращается к верным со своим благословением: «всем вам от нас благословение и разрешение в сем веке и в будущем за то, что стоите за веру твердо, а я должен за вас Бога молить». С теми же лицами, которые отнесли эту грамоту, Г. повелел нижегородцам взять в полки ту самую икону казанской Божией Матери, которую он нес на своих руках во время чудесного явления ее, когда еще был простым приходским священником в Казани у церкви св. Николая в Гостином ряду.

Отселе уста Г. были замкнуты насилием, но никакое насилие не могло запереть в тесную келью тех крылатых, великих слов, которые, из сердца России, из Кремля, из уст доблестного Г., разнеслись по всей русской земле. Великое дело Г. продолжали препод. Дионисий, архимандрит Троице-Сергиевой лавры и келарь Авраамий Палицын. Восстал в Нижнем Козьма Минин, явился новый вождь русского ополчения, вместо убитого казаками Прокопия Ляпунова, князь Пожарский, 22 октября 1612 г., произошло очищение Москвы от поляков русскими полками, воодушевленными присутствием в стане чудотворной казанской иконы Божией Матери. Но тот, кто подготовил это торжество русских, не дожил до этой радости: 17 февраля 1612 г. «святейший патриарх Г. мученически скончался от голодной смерти в душном заключении; тело его было погребено в Чудовом монастыре, как он сам завещал». Через 40 лет, в феврале 1652 года, тело Г. было перенесено в Успенский собор и поставлено поверх земли подле медного шатра ризы Господней. Входя западными вратами в Успенский собор, всякий может видеть на правой стороне скромную гробницу Г. и поклониться праху великого русского человека, великого патриота и высокой души человека.

Через девять лет исполнится 300 лет со дня смерти патриарха Г. Благодарность требует, чтобы русские люди почтили память доблестного Г. достойным памятником. Сравнительно с заслугами Г. ничтожны были заслуги Минина и Пожарского, увенчанные памятником в Москве, хотя эти лица, еще при жизни, удостоились славы и почестей. А Г., за все свои подвиги, не видел спасенного отечества и саму жизнь свою страдальчески отдал за него. Если мысль о памятнике Г. осуществится, то на памятнике прилично начертать слова из грамоты ярославцев к казанцам: «Г. стал за православную веру неизменно и не убоясь смерти, всем велел стоять и умереть за православную веру».

Источники и пособия. «Акты археогр. эксп.» т. II, 57, 58, 61, 67, 74, 164, 165, 169, 175. 176, 180, 181, 183, 188, 194, 202, 289, 290; «Собр. госуд. грам. и догов.» т. II, 89, 216, 226, 227, 229, 376; «Летоп. о мног. мятеж.» стр. 216 и дал. «Никон. Летоп.» т. VIII; «Чтения общ. ист. и древн.», III, 8; «Временник Моск. Общ. Ист. и Древн.» кн. 16, 17; «Ист. росс. иерар.» ч. I, 137, 390; ч. III, 382; ч. V, 628, 634, 635; «Авраамий Палицын. Сказание об осаде Троиц. мон.» «Повесть патриарха Филарета». «Древняя росс. вивлиоф. т. VII; Карамзин, «История госуд. Росс.» т. XII; Соловьев, «История России», т. VIII; Макарий, «Ист. русс. цер.» т. X; П. Рублевский, Гермоген, патриарх Всероссийский, «Странник» 1864 г, май-июнь (с портретом Г.), П. Мансветов, «Патриарх Г.», «Духов. Беседа», 1861 г., т. XIII; Служение Ермогена, патриарха Московского бедствующему отечеству, «Прав. Собес.» 1866 г,, ч. II.