Теология Секста Проперция: очерк из религиозной истории Рима

В распоряжении автора настоящей статьи были, между прочим, комментированные издания Проперциевых элегий, сделанные Лахманом (1816), Якобом (1827), Гертцбергом (1843–1845), Шульце (1884) и Рамзаем (1887), – издания текста элегий, принадлежащие Гаупту (1868) и Миллеру (1874), также сочинение Группе под названием «Римская элегия (1838–39). Текст поэта цитован по изданию Л. Миллера

Около 732 (22) года¹, будучи приблизительно лет под тридцать от роду², Секст Проперций писал: «Мне приятно в первой молодости пожить на Геликоне и участвовать с Музами в хороводах. Мне приятно и сковывать мысль свою обильным Лиэем и иметь всегда на голове венок весенних роз. Когда же степенный возраст прервет радости любви и седина коснется моих черных волос, тогда пусть доставляет мне удовольствие изучение законов природы и исследование того, какой бог столь искусно управляет этим мирозданием, как приходит нарождающаяся луна, как она убывает, откуда раз в месяц возвращается, вполне соединивши свои рога, – отчего господствуют бури на море, что ловит ветер восточный своим дуновением, откуда является в облаках неиссякающая вода, придет ли день, который разрушит твердыню мира, почему пурпуровая радуга пьет дождевую воду или отчего дрожит твоя вершина, фессалийский Пинд, и отчего диск солнечный явился с конями, одетыми в черное, – почему Боот медленно поворачивает быков и повозку, почему Плеяды, как бы сходятся одна с другой, сливая свой свет или почему море не выступает из своих пределов, и отчего целый год делится на четыре части, – есть ли под землей суд божий и муки грешников, ярятся ли черные змеи на голове Тисифоны, мучат ли там фурии Алкмеона и голод Финея, есть ли там (среди орудий мук) колесо, скала, жажда подле воды, стережет ли подземную пещеру цербер, три пасти имеющий, и мало ли девяти югеров для (распростертого) Тития, – или же все это басни, пущенные для устрашения бедных людей, и за погребальным костром бояться нечего»³. До старости поэт не дожил (он умер, как можно думать, в 738 или 739 году, приблизительно лет пять спустя после того, как выразил приведенные мысли) и таким образом, исполнить своего намерения не успел⁴. В течение всей своей недолгой жизни, он остался в сущности тем, чем был и хотел быть, по его собственным словам, в своей первой молодости, т. е. человеком, который больше всего ценил легкую и игривую поэзию, пиры и любовь⁵, и особенно, расположен был думать и говорить о наслаждении, хотя и не уклонялся совершенно от тем более возвышенных⁶. Такое его настроение, конечно, не могло не отразиться, хотя отчасти и на его суждениях о богах.

Так как Проперций был далек от последовательного скепсиса относительно предметов веры, то традиционные римские представления о богах должны были заметно сказываться и на самом деле обнаруживались в его речах о богах. Он придает богам традиционный эпитет «великие», называя так Юпитера⁷ и Венеру⁸, дает имя «отец» некоторым из них, именно Юпитеру⁹, которого он называет также отцом богов¹⁰, Плутону¹¹, Марсу¹² и Бакху¹³ называет «святой» Весту¹⁴ и «чистой» Палладу¹⁵. Он говорит о покровительстве, которое оказывают ему Аполлон и Музы¹⁶ Бакх и Аполлон¹⁷. В одном из своих стихотворений, поэт рассказывает, как ему снилось однажды, будто он в эпическом произведении излагал историю Рима, причем говорил о несчастной битве при Каннах и о «богах, которые вняли благочестивым мольбам      (римлян), и о Ларах, прогонявших Ганнибала от Рима¹⁸, – рассказ также, повидимому, свидетельствующий о некоторой вере поэта в божественное провидение. Свою мысль о зависимости людей от некоторых богов высказывает Проперций и в более определенной форме¹⁹ и эту мысль выражает не только от себя, но и от имени выводимых им лиц²⁰. Сказавши о замечательном умение одной женщины плясать, играть на лире и писать стихи, поэт замечает: «эти небесные дары даны тебе богами и ты не думай, что унаследовала их от матери»²¹. Он утверждает, что от богов зависит здоровье людей²². Задумав предпринять далекую морскую поездку, Проперций говорит, что он теперь должен обратиться с мольбой к богам, от которых зависят бури на море²³. Касаясь внезапной смерти известного М. Клавдия Mapцелла в Байях, Проперций ставит эту смерть в зависимость от какой-то высшей силы, действующей в Байях, когда обращаясь к Байям, говорит: «какой это враждебный бог поселился в ваших водах?»²⁴. Останавливаясь однажды на обнаружившемся нерасположении Цинтии, Проперций причину этого не прочь был видеть в божестве, хотя, впрочем, подумывал при этом и о колдовстве²⁵. Касаясь возвращения из Иллирии одного ненавистного и в некотором отношении опасного для него лица, Проперций, в порыве досады, сказал: «разве не мог он положить свою жизнь на скале Керавновой? О Нептун, какие дары принес бы я тебе» в таком случае!²⁶. Поэт думает, что боги являются карателями неверности. По нему, «Юпитер не всегда лишь усмехается благодушно, взирая на преступающих клятвы и не всегда остается он глух и невнимателен к проклятиям. Вы видели, как по всему небу пронесся гром и упала молния из эфирного дома. Не Плеяды производят это и не обильный дождем Орион, и не без причин падает гневная молния²⁷; тот бог обыкновенно наказывает тогда преступивших клятву девиц, потому что и сам он плакал, когда бывал обманут»²⁸. Взывая к Юпитеру о пощаде для одной опасно больной, он опять видит главную причину болезни в ее непочтении к богам²⁹. Имея в виду ту же зависимость людей от богов, он, в день рождения своей подруги, советовал ей помолиться богам восставши от сна и принести жертву из ладона на увенчанном алтаре³⁰. Когда однажды увидел он во сне крушение корабля, на котором находилось дорогое для него лицо, он во сне обратился к помощи Нептуна, Поллукса с Кастором и Левкотеи, и дал при этом не один обет названым божествам, от которых так много зависела судьба мореходов³¹. Он, по одному поводу, припоминает, как бог эпидаврский Асклепий Андрогеона умершего воротил к жизни при помощи трав критских³². Он верит в судьбу, владычествующую над людьми³³. Он видимо скорбит о начавшемся запустении храмов, покрытых паутиной и заросших негодной травой³⁴. Однажды он, руководясь, правда, личными побуждениями, выразил неудовольствие по тому поводу, что римские храмы вносят порчу в нравы³⁵, причем, очевидно имел в виду довольно обычные тогда свидания людей легкомысленных в храмах. Веруя в богов, он, по крайней мере, отчасти верит и в допускаемые народной религией магические средства, чары, колдовство и приметы. Возможно, что во время одной болезни Цинтии, не иначе, как при участии Проперция, прямом или косвенном, были применены некоторые средства для того, чтобы узнать судьбу больной и подействовать на ее болезнь, именно: был, между прочим, пускаем магический ромб, обмотанный шерстяными нитями, причем, во время их разматывания, пелись магические формулы, хотя впрочем, благоприятных указаний при этом не было получено, – затем, на очаге были зажжены лавровые ветви; но они не трещали и, – следовательно, – благоприятных знамений также не дали³⁶. Проперций не прочь допустить, что человек может возненавидеть другого, если выпьет приготовленного колдуньей отвара из травы, выросшей на горах Кавказа и, – следовательно, – как бы из внутренностей Прометея³⁷. Размышляя о своей смерти, он думает, между прочим, о даре, который принесет Просерпине³⁸; думая об опасности смерти, угрожающей Цинтии, он опять молит ту же богиню и ее супруга о пощаде³⁹ и т. д.

Приведенные места из Проперция обрисовывают этого элегика со стороны его религиозного консерватизма, его положительных взглядов на религиозные вопросы, давая возможность признать его, до известной степени, верующим человеком. С этой точки зрения не совсем, кажется, лишены значения некоторые другие, употребленные Проперцием, выражения⁴⁰, хотя их ценность для характеристики Проперция в указанном отношении может подлежать спору; эти замечания поэта о себе, как и некоторые замечания его о религиозности Цинтии⁴¹, на иной взгляд, могут казаться простыми фразами, характеризующими лишь образ выражения поэта.

Но Проперций изменил бы своему характеру и указанной им самим главной цели своей жизни, если бы судил о религиозных предметах только так, как объяснено выше; он стоял бы совершенно особняком среди своих соотечественников, как необычное исключение, если бы, выражая в один раз консервативные, в известном смысле ортодоксальные и разделяемые многими лучшими римлянами суждения о предметах веры, в другой или третий раз не высказывался об этих предметах иначе.

Такой поэт, как Проперций, который жил любовью и для любви, и который поэтому богов любви называл «своими богами»⁴², естественно и в прочих богах старался усмотреть симпатичные ему черты⁴³, и выразить их возможно выпуклее; а это, конечно, придает его речи некоторый особый, не всегда даже удобный характер⁴⁴. Он любит при случае упомянуть о furta Юпитера⁴⁵, а равно и прочих богах и богинь. Он не стесняется сказать такого рода вещь: «Скажи мне…, какая богиня могла жить с одним богом, оставаясь его единственной привязанностью?»⁴⁶. Он представляет Юпитера лицом, которое, как-будто не упускает из виду ни одной красавицы на земле⁴⁷. Он не затрудняется не только кратко сказать, но даже распространяться относительно предосудительных в нравственном отношении фактов в жизни божеств, причем живописует эти факты весьма рельефно, приводит такие подробности, одно упоминание которых в речи о богах неуместно и при этом еще находит возможным заметить, что, не смотря на случавшиеся прегрешения богов, они пользовались на небе почетом не меньшим, чем прежде⁴⁸. Поэт, если представится ему удобный случай, никогда не преминет коснуться известного приема богов для приобретения благосклонности любимых существ, приема, состоящего в принятии чужого вида⁴⁹. Любовь богов и полубогов служит для него, в известном смысле, образцом, с которым он сравнивает отношения между смертными⁵⁰.

Если указанные потом подробности в жизни богов могли и могут представляться соблазнительными и неуместными, то так же непристойным должен был казаться человеку, с более светлым религиозным сознанием, нередко принимаемый поэтом тон в речах о богах. Видя, что боги пощадили жизнь Цинтии, поэт предлагает ей исполнить данные в болезни обеты, а потом, после этих благочестивых советов, совершенно неожиданно ввертывает замечание, которое с предшествующими советами имеет так же мало общего, как жизнь для бога и жизнь для собственного удовольствия, или жизнь чистая и жизнь развратная, и этим заканчивает все стихотворение, словно желая, чтобы это его замечание запомнилось тверже, чем все остальное содержание стихотворения⁵¹. Затем, раздраженный стеснениями, которые ему в одно время приходилось выносить вследствие участия Цинтии в культе Изиды, отождествляемой им с дочерью Инаха Ио, он желает гибели этой виновнице неудобного для поэта богослужения, дозволяет себе подсмеиваться над ней, когда, например, высказывает предположение о том, что Ио, быть может, потому вдруг возгордилась, что Юпитер освободил ее от вида телицы и говорит, что вследствие причиняемых ей стеснений, она вновь будет превращена в животное или же будет изгнана из Рима⁵². Прося друга своего, поэта Линкея, быть осторожным в обращении с Цинтией, Проперций замечает, что «он не мог бы стерпеть даже соперничества Юпитера»⁵³. С совершено неуместной игривостью, он упоминает о том случае, как однажды «две ночи оставалось небо без владыки»⁵⁴. О боге любви говорит он, что этот бог оскверняет родственные узы⁵⁵, – об Юпитере замечает, что он своим рабским служением женщинам «бесславит и себя, и свой дом»⁵⁶, – выражения, в которых однако было бы напрасно искать какого-нибудь общего суждения о несоответствии деятельности упомянутых богов с идеей божества, как существа высшего. Указанные выражения в устах Проперция звучат, как фразы, свидетельствующие единственно о том, что бросивший из поэт не стесняется в своих суждениях и отзывах о богах, а равно не заботится и о выборе при этом надлежащих выражений. Проперций поддерживает совершенно недостойные представления о богах и ведет крайне непригожие о них речи, когда например, замечает, что и сам Юпитер плакал, когда бывал обманут⁵⁷. Он представляет богов имеющими крайне ограниченное ведение, например, – способными забывать клятвопреступления людей⁵⁸, т. е. с свойствами и недостатками обыкновенных смертных. Человекоподобие богов Проперциевых для человека, с сколько-нибудь развитым религиозно-нравственным сознанием, едва понятно⁵⁹. Перебирая возможные причины болезни одной красавицы, Проперций, обращаясь к ней, говорил: «Не оскорбилась ли Венера сопоставлением тебя с ней? Богиня и сама по себе завистлива к красавицам. Или, быть может, ты отнеслась с презрением к храмам Пеласгийской Юноны? Или осмелилась говорить, что глаза Паллады не хороши?»⁶⁰. Боги в представлении Проперция являются крайне близкими к людям, говорят с последними, как с равными⁶¹ и даже хвастаются в таком же точно тоне, какой принимают недалекие по уму, но хвастливые люди. «Моя натура», говорит Вертумн у Проперция, «идет ко всем формам: какой хочешь придай мне вид, я буду пригож. Одень меня в косские ткани, и я был бы любезной девицей; когда надену я тогу, кто скажет, что я, – не мужчина? Дай мне косу и обвей мою голову скрученным сеном, и ты поклянешься, что мои руки косили траву. Когд то носил я оружие и меня, – помню – хвалили тогда; был я жнецом (сгибавшимся) под тяжестью лежавшей на мне корзины. Я воздерживаюсь от ссор, но когда за пирушкой лежит у меня венок на голове, ты воскликнешь, что вино бросилось мне в голову» и т. д.⁶². Чрезмерной, даже в устах римлянина, фамильярностью звучат слова поэта об его дарах Венере по одному важному для него случаю⁶³, – обращаемое им к Юпитеру приглашение быть внимательным, когда он, Проперций, прославляет Цезаря⁶⁴, – просьба к Юпитеру – пожалеть заболевшую девицу, в виду того, что допущение смерти такой, как она, красавицы было бы преступлением⁶⁵, – замечание поэта о том, что если Цинтия выразит готовность помириться с ней, то он будет тогда «в состоянии вынести и вражду Юпитера»⁶⁶ и некоторые другие подобные выражения, в которых проглядывает или задор молодого человека, или вынесенное из жизненного опыта сомнение в своевременной помощи богов. Когда, например, поэт узнал, наконец, что такое Цинтия, он сказал: «Здравый смысл, если только ты, – божество! Приношу себя, как дар, в твое святилище: глухой Юпитер не дослышал моих обетов, как ни много было их⁶⁷.

Могущество богов, по взгляду Проперция, иногда сомнительно и всегда не велико. Даже могуществу Юпитера есть границы и ставят эти границы люди, хотя бы и обоготворенные. Двух лиц, которые привязаны друг к другу, не в силах разлучить сам Юпитер против их воли⁶⁸. «Пока жив Цезарь, едва ли стал бы Рим бояться (самого) Юпитера»⁶⁹. Ведение богов ограничено. Они могут, например, забывать о клятвопреступлениях, а потому напоминать им об этом не безопасно⁷⁰. И в некоторых других отношениях, боги ничуть не выше людей, а равны им или даже ниже их. Цинтия, например, по внешнему виду и походке достойна быть сестрой Юпитера⁷¹; она даже своей красотой превосходит тех трех богинь, относительно которых произносил некогда известный пастух свой суд, почему поэт и предлагает этим богиням уступить ей первенство⁷².

Многие из этих и подобных выражений, даже с точки зрения римской религии, должны быть признаны не иным чем, как кощунством. Тоже нужно сказать о наименовании «божества», которое прилагает поэт к беспутной Цинтии⁷³ и о названии «бессмертный» в смысле «бог», которое относит он к себе по одному поводу⁷⁴. Нет даже надобности брать указанные места в контексте и достаточно взять их в отдельности, чтобы увидеть в них кощунство. Далее, Проперций позволил себе однажды сказать, что в некоторых делах, он по своей проницательности не уступит додонскому оракулу⁷⁵. Наконец, характерны некоторые названия богов у Проперция. Он называет одного из богов бесстыдным⁷⁶ и влагает в уста Авроры наименование богов несправедливыми⁷⁷. Он, далее, говорит о «вылепленных из глины богах», которых некогда чтили там, где потом возник Рим с своими великолепными храмами и не менее великолепными статуями богов⁷⁸, и влагает в уста уже упомянутого Вертумна признание, что он, Вертумн, до Нумы представлял собой простой кленовый чурбан, который наскоро был обтесан ножом, и что он очень благодарен Мамуррию, сделавшему изображение его из меди⁷⁹.

Итак, теология Секста Проперция представляет нечто довольно неопределенное. Взгляды в духе древних римлян, наивно веровавших во все, во что веровали предки и воззрения в духе позднейших римлян, воспитывавшихся под влиянием религиозного рационализма и нравственной распущенности, уживались у поэта рядом, и почти в одно время; при этом, в зависимости от обстоятельств жизни поэта и в связи с вызываемым этими обстоятельствами настроением его, получали преобладание в его сознании одинаково, как те, так и другие взгляды. Проперций, очевидно, не обладал даже и малой долей устойчивости и последовательности в религиозных взглядах, и таким образом, не удовлетворял одному из главных требований, предъявляемых к нравственной человеческой личности. Затем, никогда, кажется, вопросы религиозные не овладевали его мыслью всецело и не занимали ее сколько-нибудь продолжительное время. Этот элегик был слишком заинтересован своими интимными делами и своими удовольствиями, чтобы находить время и иметь достаточно охоты для размышлений о таких предметах, как вопросы веры. Ни обстоятельства, при которых протекала жизнь его, ни природные его склонности, ни воззрения, господствовавшие в том обществе, к которому он принадлежал и в котором вращался, не располагали к таким размышлениям. Это был один из тех римлян, для которых вопрос об истине в религии, повидимому, почти не существовал и если возникал в их сознании, то редко и не надолго.