VII. Греция

Из всех арийских народов древнего мира греки и римляне оставили наиболее заметный след в истории. В течение многих веков новые европейские народы в сфере умственной и художественной жизни удовлетворялись почти единственно только тем наследием, которое осталось от этих классических народов; но и современный нам мир не может окончательно отрешиться от этого наследия, будучи связан в силу преемства культуры с произведениями греко-римского гения в области науки, философской мысли, искусства, права и т. д. тысячью нитей. Греки и римляне должны быть призваны самой богато одаренной ветвью арийцев. «Поселившись в Европе, они может быть принесли с собою довольно скудные приобретения культуры, но вместе с тем они принесли и большие способности. Они обладали удивительным талантом перенимать то, что видели у других, и сообщать этому перенятому своеобразный вид и высшее совершенство, так что оно становилось как бы их собственным произведением» (Мензис).

Останавливаясь прежде всего на греках, мы должны сказать, что они сумели сочетать в удивительной гармонии силу мысли с чувством красоты. Греческие мифы и до сих пор привлекают нас богатством воображения, чуждого тех крайностей, которые обнаруживаются в религиозном творчестве восточных народов. Не даром Гегель назвал религию греков религией красоты. Но художественное чувство грека приняло своеобразный характер и в другом отношении: мысль его мало-помалу отвлекалась от внешней природы и сосредоточивалась главным образом на человеческой личности, на ее духовной и физической красоте, силе и величии. «Красота природы только возбуждала в нем чувство любви к иной высшей человеческой красоте. Из всех народов древнего мира греки по преимуществу остановились своим вниманием на собственной человеческой жизни: дух грека видел себя самого в этих прекрасных явлениях природы. Его воззрение было проникнуто мыслью, что без человека и его сознания все мертво и безжизненно, что природа прекрасна только тогда, когда мы вносим в нее жизненность из себя самих, из своего духа. Антропоморфизм или теантропизм (представление божества в человеческом образе) составляет отличительную черту греческой религии. Πα᾿ ντα υεια χαι α᾿ νυρω᾿ πινα πα᾿ ντα, все божественно и все человечно (слова Гиппократа), – вот основная мысль, проникающая религиозные воззрения греков» (Еп. Хрисанф).

Греческая религия сделалась предметом научного изучения раньше всех других языческих религий; но и до сих пор мы о подлинной религии греческого народа знаем еще очень мало. Если греки и имели священную письменность в виде гимнов, молитвословий и т. д., то она, за исключением незначительных отрывков, до нас не дошла. И до сих пор о религии греков приходится составлять представление главным образом по тем произведениям классической литературы, в которых излагаются религиозные мифы и обряды греков, как например, по сочинениям Гомера, Гезиода и т. д. Но «собственная религия греков, – та религия, в которую действительно веровали, – во многих случаях совершенно отлична от той, которую мы обыкновенно разумели под названием греческой мифологии: ни гомеровских картин, ни мыслей Софокла нельзя встретить в религии жрецов и народа. Напротив, здесь мы встречаем всякого рода обычаи и представления, сходным с обычаями и представлениями первобытных народов. Культ мертвых и вера в духов, почитание животных и совершенно фетишистические тенденции, особенно почитание бесчисленных мелких богов, имевших значение для отдельного места, для отдельного явления природы или человеческой жизни, образуют основу всей греческой религиозности; даже самые изображения богов, которые мы знаем в этих культах, отличаются таким убожеством, какого мы менее всего могли бы ожидать на греческой почве» (Шантепи-де-ля-Соссей).

Источником для изучения народных форм греческой религиозной жизни являются главным образом археологические памятники, и именно – идолы богов, находимые при раскопках, монеты со священными изображениями, надгробные памятники с надписями и изображениями, гробницы с погребальными принадлежностями и золотыми пластинками который клались в могилу вместе с покойниками, изображения и надписи на сосудах, особенно имевших погребальное значение и т. д.; наибольшую важность имеют здесь, конечно, надписи религиозного содержания, которые в настоящее время изданы в особых сборниках, например в Corpus iuscriptionum graecorum. Нечего и говорить о том, что эти памятники греческих древностей дают нам только разрозненные и отрывочные сведения о религиозной жизни греков, но зато они знакомят нас с действительными верованиями народных масс, а не с той опоэтизированной или философски систематизированной религией, которую мы находим в сочинениях греческих поэтов, историков и философов.

Но при изучении греческой религии нельзя обойтись и без этих сочинений; хотя они и отражают индивидуальные мысли и чувства авторов, но в основе излагаемых здесь мифов все же лежат народные религиозные верования. По своей сравнительной древности и богатству религиозного материала на первое место должны быть поставлены поэмы, приписываемые Гомеру, Илиада и Одиссея, составление которых относится различными учеными не к одному времени (от 10 до 7 века до Р. Х.). Сами греки смотрели на эти поэмы, как на самый важный источник для изучения греческой мифологии. Собственно, Илиада и Одиссея написаны не с религиозной целью, но нигде мифологические представления греков не изложены с такою подробностью, как здесь, хотя, конечно, многие из религиозных обрядов и верований греческого народа остались не затронутыми в поэмах Гомера, поскольку основная нить эпического повествования не представляла повода к их изображению. Нельзя сомневаться в том, что Гомер в своих мифологических сказаниях исходит из традиционных народных верований; но он привнес сюда и значительную долю собственного индивидуального творчества, сообщив древним натуралистическим божествам антропоморфический характер. Благодаря тому чрезмерному влиянию, каким пользовались поэмы Гомера у греков, они составили эпоху в истории греческого религиозного развития; последующая религиозная жизнь в значительной мере подчинилась гомеровскому представлению о богах; последние навсегда сохранили те типические черты, которые были приписаны им в Илиаде и Одиссее. Но этим не ограничивается значение Гомера: «он дал греческому миру, верования которого раньше состояли из множества бессвязных или даже противоречивых легенд, связную систему учения о богах, на которой умы могли успокоиться: сами греки считали гомеровское изображение их религии образцовым» (Менезис). Кроме того, Гомер способствовал религиозному объединению греков и ослаблению местных культов: опоэтизированные им божества сделались национальными и общенародными, а в силу этого местные божества должны были потерять свое прежнее значение. Второе место после поэм Гомера по важности для изучения греческой религии должны занять поэтические произведения Гезиода, время жизни которого относят к 8 или 7 в. до Р. Х. Первое из его произведений – «Дела и дни» – не заключает в себе специально религиозного содержания: здесь излагаются события из собственной жизни Гезиода, но мимоходом передается содержание двух мифологических сказаний о Прометее и о пяти эпохах человеческой истории; кроме того здесь даются и другие, чрезвычайно ценные сведения о народных верованиях и моральных понятиях греков. Напротив, «Теогония» Гезиода («Происхождение богов») излагает исключительно только мифологические сказания: здесь представлена родословная греческих богов с указанием их специальной деятельности, а вместе с тем изложено учение о происхождении мира; сочинения Гезиода имеют тем большее значение для изучения греческой мифологии, что содержащиеся здесь сказания большею частью не встречаются в поэмах Гомера.

Довольно обширный материал для изучения религии греков дается и в позднейших произведениях греческих писателей, но все это носит еще более субъективную окраску, чем религиозные сказания Гомера и Гезиода, и поэтому слишком далеко стоит от верований народной массы. Сравнительно большей безискусственностью и искренностью религиозного чувства отличаются так называемые гомеровские гимны (около 30) в честь главных греческих богов. Из поэтов позднейшего времени заслуживает наибольшего внимания знаменитый лирик Пиндар (523–448 гг. до Р. Х.), который еще не был проникнут религиозным индифферентизмом и скептицизмом, распространившимся в греческом обществе главным образом со времени софистов. Мифологические сказания занимают довольно видное место в его стихотворениях, хотя он обращается к ним для побочных целей, и именно для прославления какого-нибудь победителя и героя, с именем которого он связывает тот или другой миф. Характерная особенность религиозной поэзии Пиндара состоит в том, что он, вдохновленный искренним религиозным чувством, старается обрисовать только идеальные стороны в личности известного божества и умалчивает о таких подробностях, которые унижают нравственное достоинство этого бога. Отражение религиозных воззрений и идеалов греческого общества мы видим также у знаменитых трагиков Эсхила (525–456 гг. ) и Софокла (496–406 гг.), которые, хотя и не обнаруживают той свежести религиозного чувства, какая замечается в произведениях Пиндара, но однако ясно выражают свое признание постоянного воздействия божественных сил на человеческую жизнь; народная вера не является для них отжившим суеверием, поэтому они и темами своих произведений избирают такие сюжеты, которые соприкасаются с религиозными вопросами и древней мифологией. Последующие греческие трагики и поэты обнаруживают уже не только критическое, но и прямо отрицательное отношение к мифологическим сказаниям.

Что касается греческих историков, то у них мы встречаем сравнительно очень мало сведений о религиозных верованиях греческого народа; наибольшую ценность могли бы иметь древнейшие историки, но сочинения их до нас не дошли. Знаменитый Геродот (484–406 гг.), оставивший описание религиозных верований других народов древнего мира, почему-то не считал нужным подробно останавливаться на верованиях своего собственного народа; впрочем, у него сообщаются некоторые мифологические сказания, приводятся изречения оракулов, описываются религиозные обряды, празднества, народные суеверия и т. д. Попадаются ценные сведения о религии греков и у последующих историков из времен римской империи и христианства. «Географ Страбон, Павзаний, собиратели анекдотов вроде Эмиана и Атенея, философствующий биограф Плутарх, а также и неоплатоники, оставили нам сведения о некоторых фактах, которые важны для истории греческой религии и которых без них мы бы не знали. У греческих отцов церкви, например, у Климента Александрийского, даже у византийских собирателей, в словаре Свиды и др. можно также найти разного рода данные. Но относительно мифологических писателей надо иметь постоянно в виду то обстоятельство, что они находились под влиянием известных, отчасти очень односторонних теорий, с точки зрения которых они писали и освещали свои сообщения» (Шантели-де-ля-Соссей).

Нужно сказать, что у греческих писателей, начиная с 6 века, речь идет не о древней форме греческой религии, а о той облагороженной, какую она получила под влиянием усилившегося образования. «Жизнь становится теперь богаче и глубже, являются новые чувства, нация лучше сознает свое единство, а личность в то же время научается выше ценить себя и сильнее проявлять себя. С одной стороны, мысль пробуждается для самостоятельной деятельности, и традиционные верования подвергаются критике; с другой – чувствуются духовные потребности, которых старый культ не удовлетворяет и для которых религии приходится искать новых выходов» (Мензис). Новое направление религиозной жизни обнаруживается в том, что к религии начинают применять рациональную оценку традиционных верований, а это приводит или к отрицательному взгляду на религию или же к очищению ее от всего суеверного, противоречивого и нескромного. Народный политеизм благодаря этому колеблется в самых своих основах: все высшие умы Греции, сохранившие религиозные стремления, начинают разделять то убеждение, что мир находится под управлением единого Бога; с особенною определенностью эта мысль выражается у знаменитого философа Платона (428–347 гг. до Р. Х.), а затем у его последователей.

Греческая религия, прежде чем получить тот антропоморфический характер, какой придан ей в поэтических произведениях Гомера и Гезиода, должна была пройти длинный ряд видоизменений, начиная с самых примитивных и грубейших форм. Однако восстановить первоначальный вид греческой религии и проследить все ее дальнейшие видоизменения едва ли когда-нибудь удастся. Бесспорно только то, что исходной точкой в религиозном развитии греков служили те верования, которая составляли общее достояние древнейших арийцев до разделения их на отдельные народности, и что, следовательно, религия греков имеет один и тот же первоначальный источник, из которого произошли и религии индусов и персов. Но общеарийские верования после переселения греков в Европу должны были подвергнуться существенным переменам с одной стороны в силу новых природных условий, а с другой – под влиянием верований тех туземных племен, который греки встретили на своей новой родине; впоследствии к этому присоединились влияния со стороны многочисленных иноземных народностей, с которыми греки завязали сношения, и именно – малоазийцев, вавилонян, египтян, персов и т. д.; по крайней мере уже в древнейшую пору можно подметить в религиозной жизни греков примесь сторонних культов.

Характерную особенность древнейшей греческой религии составляет ее раздробление на местные культы. Сначала каждая семья, затем каждый род и каждое колено, а потом каждый город имели свою собственную религию, свою мифологию, свой сонм богов. «Глава семейства, как отец, священник и повелитель, поклонялся только своим богам и не признавал никаких обрядов, кроме тех, которые относились к поклонению этим богам. Но чем более поколений следовали за поколениями, тем большее число младших сыновей сделались в свою очередь отцами новых семейств, и все эти семейства обязаны были покланяться одним и тем же богам, с одинаковыми обрядами. Все, которые не были одной крови, считались чужестранцами или врагами, что было синонимом» (Дж. Кокс). Та же религиозная разобщенность в течение долгого времени поддерживалась и между отдельными городами.

В древнейшем своем виде греческая религия носила характер обоготворения природы и ее явлений, как великих, так и мелких. Почти все боги, составившие впоследствии греческий пантеон, были сначала чисто натуралистическими божествами; антропоморфический и этический характер они получили только в сравнительно позднее время. Для древнего грека Зевс был таким же богом светлого неба или сияющего солнца, каким был для древних индусов и Диаус; да и вообще все греческие боги первоначально считались представителями той или иной стихийной силы, природы.

Практиковавшееся у греков в древнейшую эпоху поклонение мелким предметам и явлениям природы проявлялось иногда в таких формах, которые очень близко напоминают фетишизм диких и некультурных племен. Греческие писатели сообщают, что в различных местностях Греции до позднейшего времени сохранились следы поклонения камням; в глухих и малокультурных областях оно практиковалось даже в христианскую эпоху. С течением времени эти священные камни стали подвергаться некоторой обработке; отсюда возникли так называемая гермы или гермены, т. е. четырехугольные столбики с человеческой головой наверху, ставившиеся в честь бога Гермеса при дорогах и в домах. Здесь мы видим несомненно остаток почитания бога межи или границ, соответствовавшего римскому Термину. Вместе с почитанием камней существовало у древних греков и почитание ксоанов, т. е. деревянных чурбанов, почти совсем не обделанных или же имевших только самые отдаленные намеки на человеческую фигуру; может быть и эти ксоаны были символом бога границ.

Далее, у греков божественное значение приписывалось рекам и источникам, которые олицетворялись в образе нимф; из этих нимф впоследствии выродились музы, который пользовались у греков широкой известностью и первоначально считались покровительницами пения. Культ растений и деревьев также был распространен у древних греков; особенно почитались у них древесные нимфы, жилищем которых признавались некоторые наиболее священные деревья, почему эти деревья тщательно охранялись от порубок; думают, что и почитание некоторых общегреческих божеств, например, Деметры и Диониса, возникло из почитания священных деревьев, на что указывает усвояемое им иногда наименование δενδοιτις, «происшедший от деревьев». Что касается культа животных, то он сохранялся у греков до позднейшего времени, и именно в почитании священных змей; таковы были змеи в Олимпии, Саламине и даже в Афинах. На существование в древности у греков культа животных указывают также изображения некоторых греческих богов или в виде какого-нибудь животного или совместно с ним, как их символом; так, символом Афины считалась сова; Дионис часто изображался или в виде быка или с бычачьими рогами; Пан представлялся в образе козы. Может быть намеком на древнейший культ животных служат и мифологические сказания о превращениях богов в животных: так, Зевс при своих любовных похождениях превращался то в быка, то в лебедя, то в муравья.

Заслуживает особенного упоминания так называемый хтонический культ, т. е. почитание богов земли и тех благодетельных и зловредных сил, которые сокрыты в ней. В основе этого культа лежала та мысль, что с одной стороны довольство и изобилие имеют своим источником присущие земле силы, от которых зависят земледелие и скотоводство, а с другой – в недрах земли скрыты страшные чудовища, в роде, например, Фанатоса, бога смерти, Гадеса, пожирающего вместе со своими товарищами трупы умерших, мстительных Эринний, обвитых змеями и мстящих людям за тяжелые преступления, и т. д. Само собою понятно, что при таких представлениях греческий культ богов земли и подземного царства стоял в близкой связи с культом умерших, которые представлялись живущими в мрачном подземелье. По мнению некоторых ученых, культ хтонических божеств, один из самых древнейших, был непосредственным результатом своеобразного представления об умерших. По мнению грека, «владелец очага не переставал жить и после смерти; он продолжал ощущать потребности, удовольствия и страдания своего прежнего существования. Его право собственности нимало не изменялось, а его способность делать зло увеличивалась в значительной степени; он становился поэтому домашним божеством. В результат естественно могло получиться развитие ужасных обрядов, которые сопровождали хтонический культ. Так как умерший мог по-прежнему охотиться, есть и спать, то явилась необходимость отправлять вместе с ним в неведомый мир его лошадь, повара и жену. Он имел надобность и после смерти в одежде, а потому следовало ему приносить в дар и сжигать огнем драгоценные одежды, как рассказывает об этом Геродот» (Дж. Кокс).

Вообще культ умерших был распространен у греков чрезвычайно широко. В честь умерших устраивались особые празднества, и именно в такие дни, когда покойники, по верованию греков, оставляют свое подземное жилище и бродят по земле, причиняя вред живущим; чтобы обезопасить себя от зловредного влияния этих теней, греки смазывали смолою дверные косяки и умилостивляли умерших жертвами, иногда даже человеческими. Но, впрочем, греки не всегда приписывали умершим такое враждебное отношение к живущим: начальники родов и племен часто представлялись в образе благодетельных существ, продолжающих и по смерти заботиться о своих соплеменниках. В связи с таким представлением стоит культ героев, который получил чрезвычайно широкое развитие у греков в позднейшее время. Основанием для подобного культа служили воззрения греков на смерть: по их верованию. «жизнь души не превращается со смертью тела; человек в существенных чертах остается в том же состоянии, в котором он находился в момент смерти, вследствие чего он нуждается в условиях земного существования. Однако эта первобытная вера в бессмертие была у греческих племен очень аристократична. Неизменное продолжение жизни души доставалось на долю только того, кто мог быть назван человеком в полном смысле слова. Но таковыми были только избранные люди, в особенности храбрые и знаменитые. С этим различием можно познакомиться из надгробных памятников Микенского периода: в то время, как обыкновенные смертные должны были довольствоваться могилами, рассчитанными только на кратковременное существование, куполообразные могилы князей и знатных лиц сохранились до нашего времени и свидетельствуют нам о той роскоши, с какою они были воздвигнуты» (Шантепи-де-ля-Соссей).

Из многочисленных богов, почитавшихся у греков в эпоху Гомера, едва ли возможно выделить таких, которые были известны в древнейшую эпоху. Вероятнее всего, эти многочисленные божества почитались задолго до Гомера, но им приписывались иные функции, более скромные и ограниченные, чем в позднейшую пору. По мнению Узенера, «древне-европейские религии (греческая и римская) ведут свое начало от почитания чисто случайных божеств, богов отдельного случая или момента: эти божества имели значение только для одного определенного процесса, или иногда для отдельного факта природы или человеческой жизни». Таковы боги и богини созревающих плодов, весеннего дождя, утренней росы, жатвы, троекратного вспахивания и т. д. С течением времени эти боги «отдельного случая» начинают постепенно уступать место богам с более общим характером и более широкой сферой деятельности, сливаясь с ними таким образом, что божества отдельного момента становились эпитетами высших богов, так в позднейшее время пользовались почитанием Посейдон-Фитальмий (покровитель роста растений), Посейдон-Георгос (земледелец), Зевс-Ликос или Ликейский (бог света), Зевс Гелханос (покровитель раненых) и т. д.

При переработке древних представлений о богах антропоморфический характер последних усиливался все более и более. Этому в значительной мере способствовали мифологические сказания, разросшиеся в Греции до необыкновенных размеров: каждый из богов имел более или менее длинную историю своих похождений, обрисовывающую основные свойства его личности и характер его деятельности. Как ни очевиден сказочный характер этих мифов, но грек не хотел, а, пожалуй, даже и не мог отказаться от них, так как на них была основана вся его религиозная жизнь, начиная с верований и кончая обрядами. Богослужебный культ большей частью всецело опирался на мифы: совершавшиеся в честь того или другого бога церемонии были в некотором роде только повторением соответствующего мифа или по крайней мере более или менее ясным намеком на него. С другой стороны, живучесть мифов обусловливалась в значительной мере и тем обстоятельством, что искусство во всех его видах черпало свое содержание главным образом из мифологии. Все, например, скульптурные изображения воспроизводили какой-нибудь момент из мифологической истории известного божества или целой группы богов. Греческая трагедия, особенно на первых порах, точно также черпала свое содержание из мифологических сказаний, что можно видеть в произведениях Эсхила и Софокла. Благодаря всему этому греческая религия так и осталась на точке мифологического развития, не обнаруживая тенденции перейти к чистому догмату или определенному вероучению. Это не значит, что грек безусловно верил в объективную истинность мифологических сказаний; но он слишком свыкся с ними, дал им слишком большое место в своей жизни, чтобы отвергнуть их, как нелепость, как басню. Критическое или недоверчивое отношение к правдивости мифологических сказаний о богах обнаруживается довольно рано. Оно замечается уже у Гомера и Гезиода, которые дозволяли вносить в миф или некоторые поправки, или же собственные толкования.

Если древнейшая греческая религия носила в отдельных местностях своеобразный характер, то она сохранила местную окраску и в более позднее время. Хотя в различных местностях и стали исповедоваться одни и те же боги, но им приписывались здесь и там особенные своеобразные черты; так, Аполлон Критский. Аполлон Карнейский, Аполлон Сминфейский, Аполлон Амиклейский и т. д. были как бы различными божествами и с ними связывались далеко не одинаковые представления. Проследить эти местные представления о каждом греческом божестве нет никакой возможности; поэтому нам придется остановиться только на общей характеристике важнейших греческих богов.

Существенное видоизменение, какое было внесено в религиозные представления греков в позднейшую эпоху, заключается, как мы сказали, в том, что прежние натуралистические боги получают вполне человекообразный характер. Этот антропоморфизм нужно понимать не в том только смысле, что греческие боги представлялись в телесном образе человека, но и в том, что им усвоялись все телесные и духовные свойства человеческой природы. Мир богов есть тот же мир людей; различие между богами и людьми только в степени совершенства, в степени величия. Правда, боги всегда именуются бессмертными, но это бессмертие не абсолютное, а условное: как и люди, они нуждаются в пище и питье; без нектара и амброзии и они не могут существовать. Признавая их небожителями, грек в то же время как бы не желал слишком отдалять их от земли и поэтому поместил их на горе Олимпе. Все, свойственное людям, не исключая слабостей и нравственных недостатков, свойственно и богам, они враждуют между собою и с людьми, испытывают чувственную страсть к дочерям земли, переживают муки ревности, не стесняются прибегать к хитрости, обману и вероломству. Ограниченность и слабость богов, по представлению греков, доходит до того, что они могут подвергаться опасности быть ранеными на войне, испытывать боль и физические страдания и т. д.

Мир греческих богов представляет, как бы, многочисленную семью высших существ, где все члены связаны между собою родственными отношениями. Но генеалогия богов не была никогда точно установлена не только в сознании народа, но даже и в сочинениях греческих писателей. Наибольшей известностью пользуется генеалогия, излагаемая Гезиодом в его сочинении «Теогония». Оставляя в стороне детали, общую родословную богов по Гезиоду можно представить в таком виде: в начале существовали четыре первобытных существа – Хаос, Гея (земля), Тартар и Эрос (любовь); от каждого из них, за исключением Эроса, произошло многочисленное потомство высших существ: но в греческой мифологии получило значение только потомство Геи, которая сначала произвела из себя Урана (небо), Понта (море) и горы. От союза со своим сыном Ураном Гея производит титанов и между ними Кроноса и Рею, а от последних рождаются Гестия, Деметра, Гера, Гадес, Посейдон и Зевс. Младший из Кронидов Зевс мало-помалу приобретает господствующее положение в ряду других богов, но для этого он должен был выдержать продолжительную борьбу с титанами и Тифеем, олицетворяющим землетрясения, бурю и вулканическая извержения. Все остальные боги греческого пантеона являются преимущественно потомством великого Зевса от союза его с Герой и другими небожительницами и земнородными. Но изложенная теогония не была общепринятой; часто родоначальником олимпийских богов считался Океан; точно также матерью Зевса признавалась не Рея, а Гея.

Переходя к характеристике отдельных богов греческой мифологии, мы должны сказать, что божеский род, предшествовавший Зевсу по теогонии Гезиода, не занимал видного места в греческом культе. Бог неба Уран, связь которого с древнеиндийским божеством Варуной в настоящее время многими решительно отрицается, известен, главным образом только как теогоническое и космогоническое божество; существование особого культа в честь Урана даже и в древнейшую пору подвергается большому сомнению. Напротив, Гея, богиня земли, пользовалась почитанием во многих местностях Греции и особенно в Додоне, Дельфах, Спарте и т. д.; в ней видели также богиню прорицательницу, открывающую тайны в сновидениях; поэтому знаменитый дельфийский оракул в древнее время был посвящен Гее; но в позднейшее время культ Геи не имел широкого распространения. Кронос, один из титанов, о котором в мифах рассказывается, что он враждовал даже со своим отцом Ураном и кастрировал его, в древнее время почему-то был связан с земледелием и почитался как бог плодородия; но если он и имел значение в культе, то только в самое древнейшее время. Богиня Гея, культ которой, по мнению некоторых, был заимствован греками или с острова Кипра или из Малой Азии, подобно своему супругу Кроносу, с распространением культа Зевса отступила на задний план и сделалась богиней подземного мира и владычицей титанов.

Несколько большее значение в греческом культе приобрели братья и сестры Зевса. Гестия, соответствующая римской Весте, считалась богиней огня и главным образом домашнего очага; это вечная девственница, охраняющая домашнее благополучие и поддерживающая порядок и законность. Культ ее считается одним из древнейших; однако скромная, молчаливая и неподвижная Гестия в представлении греков никогда не выдвигалась на видный план в ряду других богов. Гораздо большей популярностью пользовалась богиня земли Деметра («земля – мать») благодаря тому, что с ее именем были связаны знаменитые элевзинские мистерии или таинства. Ее культ также относят к древнейшему времени, при чем основываются на том, что все боги, связанные с земледельческой культурой, издавна пользовались у греков особенным почитанием. С именем Деметры были связаны два мифологических сказания, сообщившие ее личности своеобразные черты; по одному сказанию, дочь Деметры Персефона (Кора), богиня растительности, а потом сделавшаяся богиней смерти, била похищена подземным богом Гадесом; пораженная скорбью мать могла достигнуть только того, что в конце концов заключила договор с Гадесом, который обязался отпускать ежегодно Персефону к матери на 8 месяцев; ясно, что этот миф указывает на совершающиеся в течение года изменения в растительном царстве, то увядающем, то вновь оживающем. Отсюда возникло представление о Деметре не только как о богине плодородия, но и как покровительнице земледельческой культуры, так как это она сумела добиться ежегодного возвращения на землю из подземного царства щедродательной Персефоны; вместе с тем в ней (Деметре) стали видеть защитницу замужних женщин. По второму мифу, Деметра была обесчещена Посейдоном; оскорбленная богиня, после рождения богини Деспойны («госпожи»), удалилась в сокровенную пещеру и чрез это лишила людей плодородия; люди спаслись от голодной смерти только благодаря тому, что Пан открыл богам ее убежище. Согласно этому мифу Деметра представлялась в образе скорбной и мстительной богини (Эриннии).

Гера заняла видное место в греческом культе благодаря тому, что считалась супругой Зевса, хотя иногда такой супругой называлась также и Диана (женская форма от Dis – Зевс). Как дополнение к Зевсу, богу ясного неба, Гера считалась богиней ночного, звездного неба. Но чаще всего с ее именем соединялась мысль об орошении и плодородии; на это указывают и посвященные ей символы: кукушка, предвещающая по верованию греков дождь, корова и гранатовое яблоко. Кроме того, Гера почиталась, как покровительница женщин, как богиня супружеского счастья и материнства: это царственная женщина, не запятнавшая себя, подобно многим другим греческим богиням, изменой супругу. В Аргосе, где культ Геры праздновался с особенной торжественностью, ежегодно совершалось воспоминание о браке Зевса с Герой: «с цветами и венками прославляли божественную чету, Геру возили в одежде невесты и сплетали для нее брачное ложе из нежных весенних ивовых ветвей; весь обряд совершался на подобие человеческой свадьбы, прообразом которой считалась эта свадьба богов» (Шантепи-де-ля-Соссей).

Гадес (Аид или Плутон), бог подземного царства и владыка мертвых, никогда не занимал выдающегося места в греческом культе и был известен главным образом потому, что он в силу своей связи с Деметрой и Персефоной имел место в элевзинских мистериях. По свидетельству Павзания, самостоятельные алтари в честь Гадеса существовали только в Элиде.

Посейдон почитался в некоторых местностях Греции гораздо раньше и усерднее, чем сам Зевс. С именем Посейдона греки соединяли представление с одной стороны, как о боге морей, а с другой – как о покровителе коневодства, и в связи с этим как о боге плодородия, на что указывают усвоявшиеся ему наименования – Посейдон – Георгос (земледелец) и Посейдон-Фитальмий (покровитель роста растений). Странное на первый взгляд объединение в одной божественной личности таких двух не сродных функций, как коневодство и мореплавание, объясняется тем, что «большинство племен Греции, занимавшихся мореплаванием, были вместе с тем известны и своим коневодством; таковы лаконские мивийцы, беотийцы и усердные почитатели гиппийского Посейдона – фессалийцы. Позднее коней морского бога стали понимать символически, как волны, корабли и т. д.» (Шантепи-де-ля-Соссей). Помимо всего этого Посейдон считался иногда богом подземных вулканических сил; по верованию греков, колебания земли при вулканических извержениях производятся колесницей подземного бога Посейдона.

Последний сын Кроноса Зевс приобрел монархическую власть над всем сонмом греческих богов. Слово Зевс (санскр. Dyaus) первоначально означало и в понятии греков только блестящее, светлое небо; поэтому в первоначальных мифах он никогда не покидает своего высокого жилища и не принимает личного непосредственного участия в человеческих делах. Но затем он стал представляться, как царь и отец всех богов и людей, от которого зависит весь ход мировой жизни. Возвышению Зевса на степень верховного божества бесспорно способствовало то обстоятельство, что имя его жило в сознании всех греческих племен с того времени, когда они входили в состав нераздельного арийского семейства, почитавшего общего бога Диауса; однако это одно обстоятельство едва ли могло привести к признанию монархической власти Зевса над остальными богами; может быть самое представление о нем, как о боге животворного неба, встретило наибольшее сочувствие в религиозном сознании греков; не даром это представление всегда выдвигается на первый план: «от Зевса исходит день и свет; от него зависит смена времен года; много значат в нем светлые очи: он всегда смотрит на все, его око никогда не дремлет, поэтому он всевидящий надзиратель; злодей сквернит святое око Зевса; вершины гор, а также места культа всюду посвящены ему: он восседает на светлой вершине Олимпа высоко над короною облаков» (Узенер). Функции Зевса чрезвычайно обширны и разнообразны: он бог не только неба, но и земли; как источник света, он в тоже время является и покровителем растительности. Но главным образом его взор обращен на жизнь и судьбу людей. «Под его покровительство становится тот, кто переступает границы отечества (Ζενς ξε᾿ νιος) и кто ищет помощи в чужом доме (Ζενς ι᾿ χε᾿ σιος); он провожает странника к цели. Он верховный спаситель (σωτη᾿ ρ) и очиститель (χαυα᾿ ρσιος). Он устраивает браки, создает и поддерживает узы родства; жизнь и смерть в его руке; на золотых весах взвешивает он смертный жребий бойца. Оп дает счастье и богатство, охраняет границы (Ζ. δριος); царская власть и ее внешний знак – скипетр происходит от него. Он следит за клятвами и их соблюдением; где бы на земле ни было нарушено право, оно восстановляется его решением. Тяжко мстит он за несправедливые судебные приговоры и вообще заботится о наказании всякого злодея: он заносит все злодейства в большую книгу вины, так что они никогда не могут быть забыты» (Узенер). Таким образом, все стороны человеческой жизни были тесно связаны в представлении грека с именем Зевса громовержца; поэтому культ его везде, куда он ни проникал, мало-помалу уничтожал или ослаблял культы местных богов. Но стремление греков к объединению божественной власти в руках одного Зевса вовсе нельзя понимать, как выражение тенденции к монотеизму, к признанию единого бога: религия греков была только тем монархическим политеизмом, который имел место и в других религиях. Чтобы полнее обрисовать культ Зевса, нужно отметить тот факт, что в представлении о нем греков наблюдалось некоторая противоречивая двойственность: с одной стороны, с его именем связывались высокие моральные идеалы, а с другой – ни об одном греческом боге мифы не передают так много рассказов о любовных похождениях, часто очень нескромных и унизительных, как о Зевсе. Далее, он считался носителем высшей культуры и благородства, хотя его культ в некоторых местностях отличался крайнею грубостью и невоздержностью.

С развитием и упрочением государственного строя Греции в религиозной жизни греков получает особенное значение великая богиня девственница Афина Паллада. Предполагают, что и она в древности носила натуралистический характер, и именно в ней видят нимфу масличного дерева, на что указывают некоторые черты даже в позднейшем ее культе, а также усвояемое ей наименование “неистощимая» (в смысле неистощимого источника масла); впрочем, это название могло указывать и на неистощимый источник дождя, так как Афина почиталась иногда, как богиня грозы и всех других связанных с ней явлений. Впоследствии она получила чисто политическое и этическое значение: в Спарте, и в Афинах, и в других городах она считалась охранительницей города: она руководит ходом государственной жизни, направляет деятельность народных собраний, покровительствует развитию промышленной жизни и особенно женского ручного труда, принимает участие в борьбе с внешними врагами, как богиня воительница, и т. д. В духовном смысле она является богиней разума, почему и является покровительницей таких хитроумных людей, как Одиссей. Впрочем, нужно сказать, что образ богини Афины, несмотря на многочисленные исследования, и до сих пор не выяснен в полной мере; доселе, например, неизвестно, какой смысл имеют связываемые с ней символы – сова и змея, что означают прилагаемые к ней наименования – «Паллада» (некоторые переводят это словом «метающая» молнии), «Тритогенейя» (трижды рожденная) и т. д.

Великий сын Зевса Аполлон первоначально считался богом пастухов, стад, пастбищ и полей, а в некоторых местностях и богом морей, откуда и произошло прилагаемое к нему наименование Дельфиний, указывающее на то, что он в образе дельфина показывает путь кораблям; по имени Аполлона – Дельфиния был назван и город Дельфы, где был знаменитый греческий оракул, по связи с которым и Аполлон стал считаться великим прорицателем, а потом и богом целителем. Но гораздо распространеннее было представление об Аполлоне, как о боге солнца; он совершенно заслонил собою древних солнечных богов Гелиоса и Феба; главное содержание мифов об Аполлоне составляют рассказы о борьбе бога света с демонами мрака, о путешествии его осенью к гипербореям, живущим в стране вечного света, и возвращении его весною и т. д. В позднейшее время Аполлон занял едва ли не самое выдающееся место в ряду других греческих богов; он был даже ближе к народному сознанию, чем сам Зевс, который казался слишком далеко стоящим от людей. Такое значение Аполлон приобрел как бог мудрости, искусств и всех видов культуры; история духовного роста Греции и развитие ее философии, искусств и поэзии стоят в тесной связи с именем Аполлона; ему были подчинены и те девять муз, которые олицетворяли науки и искусства.

Представление о Гермесе пережило в своем развитии несколько моментов. Сначала он, подобно Аполлону, почитался как покровитель стад и бог плодовитости, почему он в мифах часто рисуется сладострастным. Затем, с именем Гермеса было соединено представление о богатстве, вследствие чего он превратился во владыку земной глубины со всеми ее сокровищами и царством мертвых, а потом в покровителя не только торговли, как источника обогащения, но и воровства и обмана, без которого греки, очевидно, не могли представить себе торговли. Вообще Гермес является представителем хитрости и ловкости в сфере не только духовной, но и физической, почему гимназии, где молодые люди упражнялись в развитии физической силы и ловкости, вверялись его покровительству. Кроме того, Гермесу приписывалась охрана дорог и, кажется, земельных границ, откуда произошел обычай ставить при дорогах гермы, т. е. четырехугольные столбики в честь Гермеса. Но самое общее представление о Гермесе было как о вестнике богов; в позднейших произведениях искусства он изображался с крыльями на голове, ногах и на волшебном жезле, как необходимой его принадлежности.

Культ Диониса или Вакха получил у греков, хотя и в сравнительно позднейшую эпоху, не менее широкое распространение, чем культ Аполлона. Во времена Гомера он, по-видимому, не был еще известен, как бог вина; в виду этого предполагают, что вакхический характер был сообщен культу Диониса под влиянием фракийцев, у которых издавна совершались в честь его ночные оргии, носившие крайне грубый и невоздержный характер. В основе культа Диониса лежала страсть к пляске, кторая часто принимала какой-то эпидемический характер и сопровождалась самыми грубыми эксцессами; при этом путем возбуждения часто хотели достигнуть непосредственного общения с божественными силами, вследствие чего служение Дионису было связано с гаданием и пророчеством. «В Греции, где такие проявления религиозного фанатизма распространялись быстро и беспрепятственно, служение Вакху во всяком случае причинило страшное зло. Человеческие жизни массами приносились в жертву этому неистовству и притом самым отвратительным образом: менады (вакханки) растерзывали на части маленьких детей и пожирали дымящееся их мясо; при отправлении фаллических культов было достаточно также проявлений полового разврата. Но, как всегда, этому удивительному народу даже из самых грубых побуждений удавалось извлечь для себя нечто ценное; так было и в данном случае. Непосредственная веселая сторона сельских праздников в честь бога вина оживила греческое чувство, расширило и развило формы искусства. В лирической поэзии Дионис сопровождал и дополнял Аполлона Кифареда (игрока на кифаре или лире), драму же возрастил он сам. Лирическую поэзию он охватил возвышенным чувством и проникающими в сердце радостью и печалью: так было особенно в Лесбосе, Коринфе, Сикионе; драму он создал, исходя из печальных хоров и веселого маскарада, который заимствовал свои маски у дружественного стада коз, веселые и шутливые черты, насмешку и брань – из насмешливых игр» (Шантепи-де-ля-Соссей).

Точно также и служение Артемиде первоначально носило чистый и строгий характер. Ассимилировавшись с Селеной (луной), она стала почитаться как богиня луны, охоты и плодовитости, а также как охранительница женского целомудрия. Но знакомство с малоазийским культом Астарты и Кибелы привело греков к тому, что служение Артемиде получило чувственный характер, причем допускались даже и кровавые человеческие жертвы.

Восточному влиянию приписывается и создание образа Афродиты. Вавилонский миф о любви богини Истар к Таммузу был отнесен греками к Афродите и сделался у них любимейшим. Однако, восточные представления о богине любви были переработаны греками совершенно своеобразно: «силы греческой земли проникли в эту чужеземную форму и вместо первоначальной восточной грубости развили в ней то несравненное изящество и достоинство, которым мы удивляемся в лучших поэтических и художественных изображениях Афродиты» (Шантепи-де-ля-Соссей). Но все же культ ее получил восточную окраску: так, во имя этой богини совершалась проституция. Чаще всего с именем Афродиты связывалось представление о богине любви и красоты; в связь с нею поставляются хариты или грации, как ее служительницы; но в тоже время она считалась и богиней плодородия и роскошной растительности; под ее воздействием вся природа, увядающая от зноя или холода, опять воскресает в новой жизни. Соответствующим Афродите мужским божеством является бог войны, о преступной связи которого с Афродитой мифы передают не совсем приличные сказания. Арес представляет собою высшее выражение мужской силы и красоты, но в среде богов он не пользуется симпатиями: Зевс называет его ненавидимым всеми богами.

Из других греческих божеств наиболее видными являются: 1) Гефест, представляемый в образе хромоногого кузнеца; это бог огня, вулканов и главным образом кузнечного искусства, с хитрым и коварным характером; 2) Прометей, также бог огня; похитивши божественный огонь с неба, коварный Прометей принес его к людям и за это был прикован Зевсом к скале на Кавказе, где орел терзает его печень; впоследствии его стали представлять, как благодетеля человечества, положившего начало культуре.

Кроме туземных богов греки почитали и многих чужеземных богов, культ которых свободно допускался в Грецию даже по постановлению народных собраний и с одобрения дельфийского оракула. Так, в Афинах пользовались почитанием многие фригийские и фракийские божества, для которых существовал особый класс жрецов и были учреждены специальные празднества. Особенным почитанием пользовался финикийский бог Адонис (Адон), чувственный культ которого был тесно связан с культом Афродиты.

Своеобразную особенность греческой религии составляет культ героев-полубогов, которые подобно олимпийцам наделялись бессмертием, основным божественным свойством. Такое обоготворение людей лежало в самом характере греческого религиозного воззрения: приписывая богам человеческие свойства и даже вообще чисто человеческую природу, грек не полагал непроходимой пропасти между миром божественным и человеческим: если боги, по его представлению, могли сходить на землю в среду человеческую, то, стало быть, и люди могли переходить в семью небожителей. Исследования греческой мифологии констатировали любопытный факт, что большая часть героев Илиады были первоначально местными богами, а затем были переработаны в народном сознании в образы троянских героев. Так, Агамемнон с именем Зевса почитался в Лаперсах, Микенах и Херонее; Менелай и Елена были некогда древесными богами и почитались в Спарте; Диомед, по-видимому, был конским богом, на что указывают приносившиеся ему конские жертвы; Ахиллес в некоторых прибрежных морских местностях почитался как водяной бог и покровитель моряков и т. д. Здесь местные боги превратились в героев, но и люди очень легко превращались в богов; для этого не всегда даже нужны были какие-нибудь особенные заслуги: любимцы богов часто похищались еще при жизни в жилище бессмертных олимпийцев. Наибольшим почитанием пользовался из обоготворенных людей Геркулес (Геракл), дорийский боец и предводитель племени, о подвигах которого сохранилось очень много легендарных сказаний.

Существовала у греков и вера в духов, носивших у них наименование демонов; через них боги оказывают свое воздействие на мир и преимущественно на человека. Греки верили, что у каждого человека существует свой демон, который определяет общий характер человека и созидает его счастье или несчастье. Демон, по представлению греков, настолько сливается с личностью человека, что духовный облик последнего является только отражением демона; не даром Гераклит говорил: «характер человека есть его демон». В народной массе всегда поддерживалось верование, что зловредное влияние демонов может быть парализовано магическими действиями и заклинаниями.

Нельзя обойти вниманием греческого учения о Мойре судьбе (латинский fatum); думают, что оно составляет продукт позднейшего времени. Мойра полновластно парит не только над людьми, но и над богами; сам Зевс чувствует на себе ее тяжелую руку и скорбно восклицает: «горе мне, горе мне! меня угнетаете судьба». Она есть тот непреложный миропорядок, в котором и сами боги являются простыми звеньями, как и люди. Олицетворенными проявлениями Мойры в человеческой жизни у греков были три особенных богини: Клато, прядущая нити человеческой жизни, Лахеза, распределяющая эти нити, и Атрона, перерезающая их.

Учение о происхождении мира не получило полной разработки не только в греческой мифологии, но и у древнейших писателей; как у Гомера, так даже и у Гезиода мы встречаемся только с туманными намеками на решение космогонических вопросов. У Гезиода космогоническое учение совершенно сливается с теогонией: история происхождения богов есть в то же время и история образования мира. Прежде всего явился хаос, т. е. первобытное вещество, бесформенное и мрачное. Из хаоса образуется Гея, «широкогрудая» земля, но сначала в виде только грубой массы, еще не получившей никакого устройства; одновременно с землей образуется и тартар, т. е. та таинственная подземная область, где сокрыты источники производительной силы природы. Затем является Эрос – любовь; может быть, под этим именем разумеется та созидательная или творческая энергия, под влиянием которой неустроенная материя начинаете приобретать определенные формы и производить различные виды органических существ. После этого появляется свет, отделившийся от вечного мрака ночи, звездное небо, море, горы, реки и т. д., а в конце концов и организмы. Ясно, что здесь намечается только общий контур процесса образования мира; как и в какой последовательности появились различные виды растительного и животного царства, об этом совсем умалчивается. Такая неполнота космогонического учения не была восполнена даже и позднейшими философскими доктринами: здесь решался только вопрос о творческом или устроительном начале мира, но не давалось полной картины последовательного образования всех областей мира. Даже Платон ограничился решением только общих вопросов. По его учению, отец и творец всех вещей есть Бог; он образовал все из вечно существовавшей материи чрез посредство особого Димиурга (создателя), являющегося олицетворенным отражением высшей божественной мудрости; первым идеальнейшим творением божества был мир идей, а наш видимый мир есть только грубая копия этого идеального мира, так же далеко отстоящая от оригинала, как неясная тень предмета от ее первообраза.

Не решается с полной определенностью в греческой религии и вопрос о происхождении человека. Известно, что каждое греческое племя производило себя от какого-нибудь местночтимого божества и считало себя исконным обитателем данной местности. Ап. Павел, приводя слова греческого поэта: «мы (люди) божественного рода», выражает общее верование греков, часто повторявшееся и греческими писателями; так, Гезиод определенно говорит: «одинакового рода и боги, и смертные люди»; еще яснее выражается Пиндар: «один род и богов, и людей, от одной матери и те, и другие получили дыхание». Но в мифологии иногда высказывается взгляд на человека, как на естественный продукт сил природы; там дается намек на то, что люди произошли или от деревьев, или из рек, или от утесов; может быть эта мысль стоит в связи с практиковавшимся в древнее время почитанием рек, деревьев и камней. Такой взгляд на происхождение обыкновенных смертных людей от камней и деревьев слышится в словах Пенелопы к Одиссею, которого она приняла за небожителя: «скажи мне: кто ты? Уж верно не отрасль славного в древности дуба, не камень от груди утеса». Интересен в данном случае миф о Девкалионе, спасшемся со своей женой Пиррой от всеобщего потопа. Оракул Фемиды дал им совет бросить «кости великой матери» назад через себя, чтобы восстановить на земле после потопа человеческий род. Отгадав смысл слов оракула, Девкалион и Пирра стали бросать через себя камни, которые и стали превращаться в людей: от камней Девкалиона произошли мужчины, а от камней Пирры – женщины. Понятно, что в этом мифе нужно видеть отзвук древних верований греков в происхождение лютей от общей матери природы.

Эсхатологическое учение греков, т. е. учение о загробной судьбе человека, стоит в связи с их учением о составе человеческой природы. Не входя в подробности этого учения, мы укажем только на то, что греки различали в человеке, главным образом, две части; тело, подлежащее смерти и тлению, и душу, т. е. ту высшую сущность, которая с одной стороны составляет жизненное начало в человеке, а с другой – является источником всех высших проявлений человеческой природы. У Гомера эти два начала – телесное и духовное – поставляются в тесную связь и считаются как бы взаимно дополняющими друг друга; но в последующее время стал мало-помалу развиваться дуалистический взгляд; так, у орфиков высказывалась мысль, что если душа составляет высшее, божественное и дионисово начало, то телесная природа есть начало злое, неразумное, титаническое. Подобное учение поддерживалось и пифагорейцами, а также и Платоном, который учил, что душа, принадлежащая по своей природе к горнему, высшему миру идей, посылается в тела, как в темницу: живя на земле, душа в своих высших идеях и стремлениях руководится теми туманными воспоминаниями, которые она вынесла, как неясный сон, из высшего мира. Это учение нашло себе прекрасное выражение в известном стихотворении Лермонтова «Ангел».

Смерть по верованию греков есть отделение души от тела; последнее подлежит разрушению, а душа нисходит в аид, который помещался греками внутри земли, в царстве Гадеса или Плутона и похищенной им Персефоны; вход сюда находится на западе в киммерийской стране, где господствует вечный мрак и нескончаемая ночь. Все в аиде страшно, мрачно и тоскливо; текущие там реки (Стикс, Коцит, Ахерон и Перифлегетон) не оживляют страшной области, а сообщают ей еще более мрачный и безотрадный характер. Сюда-то и переходят души умерших, освободившись от тела, но сохраняя человеческий облик в форме неуловимого призрака, тени или облачного дыма. Жизнь души в аиде – жизнь безотрадная, сонная, бессознательная; только напившись крови, тень возвращается к кратковременному сознанию. Участь самого страшного несчастливца на земле гораздо завиднее участи умерших. Вот что говорила тень умершего Ахиллеса сошедшему в аид Одиссею:

О, Одиссей! утешения в смерти мне дать не надейся;

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать мертвый.

По-видимому, Гомер допускает различие в состоянии теней умерших людей соответственно их земным делам. Так, он рассказывает о страшных муках в аиде, на которые осуждены Титий, Тантал и Сизиф; у первого коршуны постоянно терзают печень и утробу; Тантал, стоя в воде, никак не может утолить своей мучительной жажды, а Сизиф напрасно старается поднять на гору тяжелый камень, который постоянно скатывается вниз, как только достигает вершины. В тоже время у греков была вера и в существование блаженной страны, именно Елисейских полей, где наиболее достойные из людей наслаждаются полным блаженством. Элизий – это далекая страна на западе, где солнце заходит за пределы земли, где Эос (заря) освещает пурпурным блеском конец дня. Жилищем блаженных существ служат золотые острова на пурпурном море; здесь нет ни холода, ни зноя, ни бури, нет ни болезней, ни смертоносных язв, нет ни горя, ни страданий: здесь вечная «бесслезная» жизнь.

Гораздо определеннее выражается мысль о бессмертии человека и загробном его состоянии в учении орфиков, признававших метампсихозис (переселение душ); по этому учению, душа после смерти тела для полного очищения переселяется в различная существа, чтобы в конце концов освободиться от уз телесности и возвратиться к своему истинному, чисто духовному бытию. С большей подробностью это учение орфиков было раскрыто у Платона, который вполне определенно говорит о бессмертии человека, понимая его в смысле возвращения души в свое первобытное жилище, – в мир идей.

Самую существенную особенность греческого религиозного культа составляет его государственный характер: служение богам было не столько выражением внутренней, религиозной настроенности отдельной личности, сколько делом, совершаемым в интересах государства. Религиозная и государственная жизнь считались настолько слитыми и объединенными, что самая целость государства поставлялась в зависимость от сохранения религиозного культа в полной его неприкосновенности. Поэтому государство считало своей обязанностью поддерживать общественное служение богам и тратило на это очень значительные средства. Предоставляя каждому свободу религиозного убеждения и не настаивая на участии отдельных лиц в служении богам, оно строго преследовало и карало тех, кто нарушал установленный культ. Самое благочестие грек понимал только в смысле внешнего служения богам.

В древнее время богослужебные действия у греков совершались под открытым небом; для этой цели служили священные рощи и особые священные участки, где устраивались алтари; такие священные места в ограждение от осквернения обносились межою. Когда появились изображения богов, то сначала они помещались под простыми навесами, но затем начинают появляться специальные храмы. Различают три рода греческих храмов: одни предназначались для совершения богослужебных действий, другие служили местом собрания для посвященных в таинства или мистерий, а в-третьих хранились предметы, употреблявшиеся при праздничных процессиях и раздавались награды победителям на играх; храм, например, Зевса в Олимпии специально был предназначен для олимпийских игр. Храм служил не столько для собрания молящихся, сколько для жилища божества; даже жрец читал свои молитвы большей частью в портике или предверии храма, а алтарь для жертвы всегда стоял вне храма. Обыкновенные храмы отделялись от других построек оградою и считались неприкосновенной святыней, вследствие чего они часто выполняли то же назначение, как и священные места убежища у евреев: рабы и убийцы, преследуемые господином или родственниками убитого, считались неприкосновенными, если они успели убежать в ограду храма. Как внутри, так и снаружи, храмы украшались статуями и другими произведениями искусства; вообще нужно сказать, что и после того, как греческое искусство достигло высшего расцвета, оно продолжало служить религиозным целям. Богатство храма всецело зависело от количества приношений со стороны не только частных лиц, но и государственных учреждений; приношения эти были самого разнообразного характера и ценности: они заключались и в поношенной одежде, и в драгоценностях, и в военной добыче. Наибольшими сокровищами владел храм дельфийского оракула.

Назначение жрецов почти исключительно состояло в совершении обрядов в честь того божества, при храме которого они состояли; во удовлетворение религиозных нужд частных лиц, особенно вне храма, не входило в их прямую обязанность. Совершение священных действий не составляло исключительной привилегии жрецов; приносить жертву имели право и частные лица, как представители семьи и рода, а также полководцы и должностные лица. В существе дела жрецы были государственными чиновниками: они должны были совершать священные действия по указанию правительственной власти и представлять отчет о своем служении. В качестве высших государственных сановников они имели первые места в театре; своим авторитетом в глазах народа они также были обязаны скорее своему государственному положению, чем жреческому достоинству. Классы жрецов были довольно многочисленны; кроме общего названия жрец (ιε᾿ ρενς), они носили различные наименования не только соответственно своим обязанностям, но и смотря по тому, какому божеству они служили; так, жрец Зевса в Сиракузах носит имя «амфипол», жрецы Деметры назывались «мелиссами»; по различию обязанностей жрецы назывались гиеропойями, гиерофитами, экзегетами и т. д. По обычной практике при храмах, посвященных мужским божествам, состояли жрецы, а при храмах богинь – жрицы; но часто допускались в этом случае и исключения.

Обрядовые действия отличались у греков значительной сложностью. Характер жертв и священных действий существенно изменялся сообразно тому, в честь какого божества совершалось служение: небесным богам жертвы приносились обыкновенно утром и притом из животных белого цвета, а земным – вечером из животных черного цвета; жертва в честь подземного бога сжигалась вся и не вкушалась участниками жертвы, так как общение людей с этими богами считалось не только греховным, но и опасным; выбор породы животного для жертвы также зависел от того, какому божеству нужно было принести жертву; чаще всего кровавая жертва состояла из овец, быков и свиней, но в честь некоторых богов можно было приносить в жертву только лошадь, собаку или дикое животное. В особенно торжественных и важных случаях приносилась так называемая гекатомба, т. е. жертва из ста животных, хотя это число не всегда было точным. Практиковались у греков и человеческие жертвоприношения даже в сравнительно позднее время, хотя не в широких размерах.

В большом ходу были у греков и бескровные жертвы, состоявшие из овощей, плодов, хлеба и т. д; вид жертвы и здесь зависел от чествуемого божества; так, в честь Артемиды приносились пирожки, в честь Зевса – хлебы в форме палки, в честь Геры – ячменная каша и т. д. К числу бескровных жертв нужно отнести также возлияния, совершавшиеся как при общественном, так и домашнем культе. Обыкновенно возлияние состояло из вина, но иногда употреблялось и молоко, как чистое, так и смешанное с медом.

Участники при жертвоприношении обыкновенно подвергались очищению чрез окропление водой и прикосновение углем с жертвенника; жрец также не мог приступить к совершению жертвы, если он прикоснулся к чему-нибудь нечистому и не обмыл рук при входе во святилище; видимым выражением чистоты служили для священника белые одежды. Самое священнодействие заключалось не в одном только обряде жертвоприношения, но сопровождалось всегда соответствующими молитвами, в которых выражалась или просьба молящегося, или прославление и благодарение божества; так было не только при общественных священнодействиях, но и при частных. Кроме того, в состав греческого богослужения входили пение, музыка и религиозные танцы; последние состояли из размеренных и строго определенных ритуалом движений, в которых выражались чувства, соответствующие каждому данному случаю. Часто совершались и религиозные процессии с воспроизведением мифологических сказаний, иногда в диалогической форме, что послужило зародышем греческой драмы. Своеобразная особенность греческого культа заключалась в том, что здесь значительное место занимали клятвы и проклятия. Первые служили юридическим и гражданским целям; кроме обещания верности данному слову, они заключали в себе угрозу страшными карами на клятвопреступников; проклятия же носили характер застращивания и произносились для предупреждения государственных и общественных преступлений против тех, кто изменяет отечеству, причиняет непоправимый вред другому, оставляет без погребения умершего и т. д.

Грек всегда обнаруживал особенное пристрастие к пластическому искусству и поэтому обильно украшал статуями богов не только общественный места, во и частные дома; в качестве покровителей дома они ставились и при входных дверях, и во дворе, и в самом доме. Наиболее чтимой богиней в домашнем культе была богиня семейного очага Гестия. Все важнейшие события в семейной жизни сопровождались религиозными обрядами, многие из которых сохранились и доселе у европейских народов; новорожденное дитя обносилось в пятый день вокруг домашнего очага; в случае смерти кого-либо в доме, у дверей ставился стакан с водой, очевидно, для омовения вышедшей из тела души, а в рот умершему клали монету. Поминовения умерших и приношения в честь их совершались на 3, 9 и 30-й дни, а также в годовщину их рождения и смерти. Трупы умерших в древнейшее время обыкновенно сжигались, но затем утвердился обычай погребать их в земле.

Не меньшее значение, чем богослужебный культ, имела в жизни греков мантика (пророчество), благодаря чему у греков появилось значительное число оракулов. Греки издавна обнаруживали склонность предугадывать будущее по некоторым явлениям и имели прорицателей, о которых очень часто говорится в поэмах Гомера; прорицания делались по полету птиц, появлению внезапных звуков, сновидениям, шелесту листьев священного дуба и т. д. В древнейшую пору появляются у них и общечтимые оракулы, посвященные имени какого-нибудь божества или героя; таковы были оракулы Зевса и Дианы в Додоне, Аполлона около Милета и в Фокиде, Геракла в Ахайе и т. д. Наибольшее значение не только в религиозной, но и в государственной и общественной жизни греков, имел оракул Аполлона в Дельфах; предсказания здесь давались жрицей Пифией, которая приходила в экстатическое состояние под влиянием выходивших из земли испарений; при оракуле находился большой штат жрецов, которые и сообщали известный смысл бессвязным изречениям Пифии. Дельфийский оракул, по общему признанию большинства ученых, оказывал благотворное влияние на многие стороны греческой жизни: одобряя или осуждая различные начинания и постановления государства, он всегда преследовал общегосударственные интересы. Достаточно указать только на то, что дельфийский оракул одобрил законы Солона и высказался за колонизацию на морских берегах, чтобы понять степень влияния оракула на греческую жизнь. Кроме того, он способствовал объединению разрозненных народностей; около него образовался самый мощный союз из двенадцати народов, объединившихся на почве общего почитания дельфийского Аполлона; результатом этого союза было установление более близких сношений между народами и устранение взаимных распрей посредством третейского суда.

Древний грек хотел всю жизнь превратить в веселый праздник; высшим идеалом жизни была для него безоблачная радость; эту мысль с редкой ясностью выражает Одиссей в беседе с Алкиноем:

........... Великая нашему сердцу утеха

Видеть, как целой страной обладает веселье; как всюду

Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая; гости

Рядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом

Пышно покрытыми; как из кратер животворный напиток

Льет виночерпий и в кубках его опененных разносит.

Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.

Отсюда понятно, почему у греков было такое большое количество праздников, причем все они носили большею частью веселый и оживленный характер. Каждая местность праздновала свои собственные праздники, сообщая им своеобразный характер, хотя общий дух их был всюду более или менее одинаков. Время праздников определялось важнейшими моментами в смене времен года, а также в земледелии и виноделии; но большая часть праздников имела основу в мифологических сказаниях; были и гражданские праздники, связанные с выдающимися событиями в жизни государства, например, праздник в воспоминание Марафонской битвы. С наибольшей торжественностью совершались праздники в честь главных богов, – Аполлона, Афины, Деметры, Зевса и Диониса. Праздники, совершавшиеся в Афинах, носили общенародный характер: в них принимали участие не одни только афиняне, но и жители других областей. Главнейшим праздником были так называемые Панафинеи; они праздновались в честь богини Афины каждогодно, но в каждый четвертый год совершались с особенной пышностью великие Панафинеи. Празднество состояло, главным образом, в процессиях с факелами и с пеплосом, т. е. с одеждой, на которой были вышиты изображения какой-нибудь сцены из мифологического сказания о богине Афине; в процессиях принимали участие, как центральные лица, знатнейшие эвпатриды, почтенные старцы, красивейшие девицы и т. д.; здесь же вели жертвенных животных, украшенных зеленью и цветами. Праздник сопровождался состязаниями в гимнастике и музыке, бегом на колесницах, даже чтением стихов из Гомера. Праздники в честь Диониса носили большей частью нескромный и разгульный характер; важнейшую часть их составляли процессии с фаллосами, заканчивавшиеся попойками; но и при этих праздниках имел место художественный элемент: участие хоров во время дионисий было впоследствии перенесено в греческую драму.

Чисто религиозную основу имели и знаменитые греческие игры. Особенной известностью пользовались игры олимпийские, праздновавшиеся чрез каждые четыре года в пятый; на них съезжались даже варвары (не греки), хотя они могли присутствовать здесь только в качестве зрителей. Какое значение придавали греки этим играм можно видеть из того, что у них исчисление времени, начиная с 716 г. до Р. Х, велось по олимпиадам. Первоначально олимпийский праздник состоял только в религиозных церемониях в честь Зевса, имевшего здесь великолепный храм, но потом он превратился в состязания, которые заключались в так называемом пентаплоне, т. е. в пяти различных упражнениях: прыгание, беге, метание дискоса и дротика и борьбе; а впоследствии были допущены кулачные бои и бег на колесницах. Все эти состязания часто совершались в нагом виде, что нимало не смущало грека: он и в человеческом теле видел только выражение высшей красоты. Наградой победителю служил венок из ветвей и листьев священного масличного дерева; понятно, что не эта ничтожная награда увлекала участников состязаний, а тот всеобщий почет, которым пользовались победители в глазах всех соотечественников. Кроме олимпийских игр были еще игры пифийские в Дельфах, истмийские и немейские, возникшие также из религиозных празднеств; в общем характер состязаний и здесь был тот же самый, но на некоторых играх допускались еще состязания в пении, музыкальной игре и т. д.

Чрезвычайно важное место в религиозной жизни греков занимали так называемые мистерии или таинства, для участия в которых требовалась нравственная чистота; таким образом здесь устанавливалась связь человека с божеством на основах чисто нравственных; в этом и заключалось высокое моральное значение мистерий. Они совершались во многих местностях Греции, напрмер, в Афинах, Аркадии и т. д. Наибольшую известность приобрели таинства, совершавшиеся в Элевзине (в Аттике). Они возникли из культа Деметры и состояли в драматическом представлении мифологического сказания о похищении Гадесом Персефоны и о взаимном договоре между Гаадсом и Деметрой. На элевзинские таинства стекались десятки тысяч народа; зрителем мог быть каждый грек, если он не был опорочен каким-нибудь преступлением, но действующими лицами были только посвященные. Праздник длился несколько дней и начинался в Афинах, откуда затем громадная процессия направлялась в Элевзин с пением, плясками и принесением жертв на устроенных по дороге алтарях. После поста, который должен был служить напоминанием о скорби Деметры, потерявшей свою дочь, начинались священные представления. «Они происходили на огромной сцене, которая занимала главное здание элевзинских святилищ (это не был собственно храм). В глубочайшем мраке, если возможно, в безлунные ночи и в торжественной тишине участники мистерий занимали свои места. Тогда на сцене появлялся в роскошной жреческой одежде гиерофант (верховный жрец, толкователь священных обрядов). Под его руководством и при его пояснениях разыгрывались священный сцены, относящиеся преимущественно к истории Коры (Персефоны) и Деметры; они-то собственно и составляли μυ᾿ ησιζ (мюэсис, посвящение в таинство). А priori можно допустить, что при этом пользовались всеми сценическими средствами, которые только имелись в распоряжении, чтобы с эффектом вызывать требуемые этим рассказом контрасты настроения; не было недостатка, как мы знаем, ни в музыке, ни в плясках, ни в ярком свете факелов; зрители в достаточной мере приводились в напряженное и взволнованное состояние, для того, чтобы быть в высшей степени восприимчивыми ко всякому эффекту. Вероятно, при входе в ад наглядно были представляемы всякого рода муки, которые должны были испытывать в царстве мертвых злодеи и непосвященные в элевзинские таинства, и вид их, конечно, производил потрясающее впечатление на присутствующих (Шантепи-де-ля-Соссей). Идейный смысл мистерии не вполне ясен; некоторые думают, что «похищение Персефоны и последовавший за примирением договор Деметры с Гадесом, по которому Персефона (богиня плодородия) должна быть возвращаема из аида на землю на 8 месяцев, изображали собой умирание растительности и восстановление ежегодного порядка явлений природы»; по мнению же других, «главная сторона мистерий заключалась в изображении победы над природой, проявившейся в земледельческой культуре и представлявшей как бы ручательство за плодородие земли»; наконец, третьи утверждают, что изображавшаяся сцена «представляла только аллегорическое выражение идеи духовного характера, что здесь изображена судьба человека и человеческой души: подобно тому, как семя должно истлеть, чтобы произвести новое растение, так и тленное тело должно быть взято землею, тогда как душа достигает бессмертия». Первое из этих объяснений, как более соответствующее содержанию мифа о Персефоне, нужно признать более правдоподобным. Следует, однако, указать, что совершавшиеся при элевзинских таинствах обряды обнаруживали значительное сходство с обрядами восточных народов; поэтому многие из ученых ставят эти таинства в связь с культами Кибелы у фригийцев, Изиды у египтян и Истар у ассиро-вавилонян.

Нам остается еще упомянуть об орфизме, религиозном обществе, по своим религиозным воззрениям и задачам жизни существенно отличавшемся от общего направления греческой религии. Орфей, мифический поэт Фракии, изображается в легендарных сказаниях искусным певцом, очаровывавшим своим пением не только людей, но и животных и птиц; он спускался в аид, чтобы возвратить отсюда свою жену, и здесь видел сокровенные тайны мира; поэтому с именем Орфея стало соединяться представление о великом мудреце, посвященном в самые глубокие тайны; орфическая школа также задавалась самыми глубокомысленными вопросами как о природе богов, так и конечной судьбе человека. Сведения об орфизме и до сих пор очень скудны; хотя у орфиков существовала довольно богатая литература, но из нее кроме незначительных отрывков до нас ничего не дошло. По новейшим исследованиям, орфизм развился в Греции под иноземным влиянием (семитическим, фракийским, египетским и т. д.), но общий характер его носит чисто греческую окраску. Значение орфизма открывается из того, что он оказал несомненное влияние на направление философских школ; так, пифогорейцы усвоили многие из принципов орфизма; точно также зависимость от него обнаруживают и философы Гераклит и Эмпедокл. Основываясь на древних религиозных верованиях, орфизм выработал своеобразную космогонию и теологию, причем не только сообщил греческим мифам философский смысл, но и переработал их сообразно со своими основными воззрениями. Но главные цели орфизма были чисто практические: исходя из дуалистического взгляда на человека, по которому душа и тело представляют два противоположных начала – доброе и злое, орфики задались целью найти путь к освобождению от уз телесности; такой путь они видели с одной стороны в посвящении в таинства, как средстве единения человека с Богом, а с другой – в аскетизме: соблюдете чистоты, воздержание от мясной пищи и другие подобные средства должны вести, по мнению орфиков, к освобождению души от уз телесности, от которых не освобождает даже и смерть, так как она ведет к возрождению души в новых телесных формах; в этом пункте орфизм примыкает к браманизму и буддизму. Помимо воздействия на философские школы орфизм обнаружил свое влияние и вообще на греческую жизнь в том именно отношении, что он внес в нее некоторую долю сурового и даже пессимистического взгляда на жизнь.

Дело орфизма продолжали греческие философы; но, руководясь свободной мыслью, они все больше отступали от основ греческого политеизма. Некоторые из них пришли к тому, что порвали всякую связь с религией; но нашлись между ними и такие умы, которые старались очистить народную религию от грубых суеверий и выработали высокое представление о бесконечно мудром и добром существе, едином творце и правителе всего мира. Несомненно, что эта работа философов в значительной мере подготовила путь к принятию греко-римским языческим миром возвышенного учения Христа; такую мысль высказывают и христианские писатели первых веков.