Протоиерей Александр Иванович Сулоцкий

Биографический очерк

3-го мая 1884 года, в 10 часов вечера, в г. Омске скончался, после продолжительной болезни, бывший законоучитель Сибирского кадетского корпуса, магистр богословия, протоиерей Александр Иванович Сулоцкий. Почивший окончил свою многотрудную и многополезную жизнь на 72 году от роду, оставив после себя истинно-праведническую «с похвалами» память в сердцах всех, не только лично его знавших, но и знакомых с ним по слуху или по его сочинениям, помещавшимся во многих столичных и сибирских периодических изданиях, а частью напечатанных отдельно. Покойный о. протоиерей был один из достойнейших пастырей Церкви Христовой, опытный и ревностный наставник юношества, трудолюбивый писатель и исследователь родной старины, преимущественно сибирской, примерный муж и отец, добрый, благожелательный, кроткий, скромный и в высшей степени приятный член общества, наконец, высокой нравственности христианин. Усопший пользовался общей любовью и уважением не только в Омске, где он прожил около 40 лет, но и по всей обширной Сибири и далекому Туркестану, где расселялись его многочисленные ученики, знакомые, друзья, корреспонденты и прочие.

Один из учеников покойного Александра Ивановича, лично ему многообязанный и благодарный, я считаю своим священным долгом, в память незабвенного наставника моего и многих, а равно и в назидание благочестивых читателей «Душеполезного Чтения», предложить несколько биографических сведений о почившем о. протоиерее.

Покойный о. протоиерей Александр Иванович Сулоцкий родился в 1812 году, Ярославской губернии, Ростовского уезда, в селе Сулость, по имени которого и дана была ему фамилия Сулоцкий. Отец его был бедный причетник. Воспитывался Александр Иванович сперва в Ярославской Духовной семинарии, из которой, как лучший ученик, отправлен на казенный счет в Санкт-Петербургскую Духовную академию (1833 г.). По окончании академического курса (1837 г.), со степенью кандидата богословия, Александр Иванович бывшей комиссией Духовных училищ определен был учителем церковной истории и греческого языка в Тобольскую Духовную семинарию (1838 г.).

В те времена Сибирь еще менее была известна Европейской России, нежели теперь, и Бог весть какие ужасы рассказывали тогда про эту далекую сторону. Покойный о. протоиерей рассказывал, что и ему наговорено было столько страшного о холодах, зверях и самых двуногих обитателях Сибири, что невольно делалось страшно за самого себя. К тому же о тогдашнем архиепископе тобольском Афанасии¹ носились слухи, как о высшей степени строгом и суровом начальнике, при котором будто бы крайне тяжело было служить подчиненным, в особенности наставникам семинарии. Все это не могло не пугать от природы скромного, робкого и застенчивого Александра Ивановича. Но воспитанный в духе всецелой преданности Промыслу Божию и твердо веруя, что, по слову Премудрого, «от Господа исправляются стопы мужу: смертный же како уразумеет пути своя?» (Притч. Сол. 20:24), молодой наставник положился на волю Господню, осенил себя крестным знамением и смело отправился в далекий путь. И что же? Все ужасы, распространяемые о Сибири, в действительности оказались сильно преувеличенными: и люди, и сама природа этого «края ссылки и каторги» были отнюдь не хуже российских, а грозный будто бы архиепископ тобольский Афанасий оказался, хотя действительно строгим к заслуживающим строгости, но был в высшей степени справедлив ко всем и во всем, и в душе очень добр, а в частности к молодому наставнику Сулоцкому, впоследствии сердечно привязался и был истинным его отцом и благодетелем.²Наконец обжившись в Сибири и потом, породнившись с сибиряками, Александр Иванович уже навсегда и добровольно водворился в этом крае, ставшем для него второй родиной. И он всегда искренно и горячо любил Сибирь.

В Тобольской семинарии Александр Иванович проходил кроме преподавательской, еще должность библиотекаря. В 1840 году, по случаю издания правил о преобразовании учебной части в семинариях, предоставлены были ему для преподавания библейская и церковная истории, Древности церковные и обряды, церковные законы (каноническое право) и история русской Церкви; а в воскресные дни говорил он ученикам семинарии катехизические поучения.

Преподаватель Александр Иванович был ревностный и влиятельный. Он приходил в свой класс на урок не на час или на час с четвертью только, как было принято, но на целые два часа. В случае недостатка времени, брал для себя классы у наставника греческого языка и употреблял их для своих предметов. Все это при тогдашних учебных порядках в семинарии было возможно. Кроме того не ограничиваясь преподаванием официально возложенных на него предметов, он, по собственному побуждению, начал приватно преподавать своим ученикам историю собственно сибирской Церкви и историю Тобольской епархии. В своей «Авторской исповеди»³о. протоиерей так объясняет причины, побудившие его к принятию на себя преподавания предметов, не входивших в программу: «Думалось мне: я преподаю ученикам семинарии церковную историю всех ее видов (библейскую ветхозаветную и новозаветную, собственно церковную после библейских времен, российской Церкви, церковные древности и пр.); мои ученики знают от меня о начале христианства у народов, более или менее чуждых нам, напр. у греков, римлян, англичан, шведов, немцев и пр., знают о главных деятелях в распространении у них веры и утверждении христианской нравственности, знают о важнейших, по крайней мере, событиях в церквах народов отдаленных, об их знаменитейших святынях; отчего же мне не сообщить им, отчего и им, моим ученикам, не знать о начале христианства в их родной стране, среди их предков? Отчего им не знать, по крайней мере, о важнейших пастырях родной-туземной Церкви, а также о многочтимых среди их святынях, например, чудотворных иконах, о причинах и начале их почитания, о поводах к совершению местных празднеств, крестных ходов? Рассуждая так и подобным образом, я начал особенно после того, как уже хорошо познакомился с преподаваемыми мной предметами, заниматься историей Сибири, читать все, что только попадалось мне о Сибири печатного и рукописного; по временам разбирал и читал старинные дела архивов семинарского и консисторского, сносился лично и через письма с людьми, знакомыми с сибирской стариной, а также с имеющими доступ в архивы церковные и присутственных мест, и таким образом стал собирать материалы для истории христианства в Сибири и предшествовавших ему, да и до сих пор еще существующих в ней язычества и магометанства; стал от времени до времени о тех или других событиях и лицах, действовавших в Сибири, составлять собственно для себя статьи, а вскоре стал даже и ученикам высшего отделения семинарии (пользуясь остававшимся у меня от преподавания официально возложенных на меня предметов временем) преподавать историю собственно сибирской Церкви и историю Тобольской епархии. И так как любовь к этим предметам в учениках я видел, можно сказать, страстную, от того сам еще более стал пристращаться к истории и археологии сибирской Церкви, а отсюда мало-помалу перешел и к печатанию как отдельных изданий, так и журнальных статей (своего сочинения)».

Много семинарских учеников покойного Александра Ивановича и в настоящее время здравствуют. Многие из них состоят протоиереями, благочинными, законоучителями, городскими и сельскими священниками в епархиях Тобольской и Томской⁴; многие находятся и в светской службе. Все они с любовью и благодарностью вспоминают своего доброго, кроткого, смиренного и трудолюбивого наставника. Многие из них, до самой кончины Александра Ивановича, вели с ним деятельную переписку, получая от него всегда дружеские, опытные и полезные советы и указания в деле пастырского служения и вообще в различных обстоятельствах жизни.

За постоянно рекомендуемую с отличной стороны учительскую в Тобольской семинарии службу, А. И. Сулоцкий получал, с разрешения синодального обер-прокурора, квартирное пособие по 50 руб. в год, по день увольнения из семинарии.

В бытность свою в Тобольске Александр Иванович вступил в брак с дочерью священника Андрея Гавриловича Бекреева⁵, Марией Андреевной, с которой счастливо прожил до конца своей жизни.

В 1846 году в г. Омске был открыт Сибирский кадетский корпус, преобразованный из бывшего войскового казачьего училища, и для нового учебного заведения потребовался законоучитель с высшим богословским образованием. До 1847 года начальство кадетского корпуса не могло приискать подходящего к этой должности человека: из России никто не хотел ехать в далекую Сибирь, а в Тобольской епархии священников с академическим образованием не было; светские же профессора семинарии почему-то отказывались от принятия священного сана. По предложению и убеждениям тогдашнего архиепископа тобольского Георгия⁶, А. И. Сулоцкий, после продолжительных и глубоких размышлений, решился принять должность законоучителя кадетского корпуса, с рукоположением в сан священника, настоятеля корпусной церкви. В 1848 году Александр Иванович, вышеупомянутым преосвященным рукоположен был в священника и отбыл в Омск.

С этого времени, главным образом, и начинается трудовая и многополезная деятельность о. Александра, как писателя и как законоучителя, деятельность, почти не прекращавшаяся в течение 36-ти лет до самой его кончины.

Скажем сперва несколько слов о литературной деятельности о. Александра.

Все его сочинения, т.е. и отдельные издания, и журнальные или газетные статьи, имеют предметом своим Сибирь, и в особенности историю тобольской и частью всесибирской епархии, историю христианства в Сибири, и церковные сибирские древности, а частью и гражданскую историю Сибири. Всех сочинений и статей, написанных и напечатанных о. Александром в продолжение своей почти 40-летней литературной деятельности, было 100⁷. Из них девять сочинений издано было покойным отдельными книгами и брошюрами, прочие помещены в журналах и газетах. Несколько статей о. Александра Сулоцкого было напечатано и в «Душеполезном Чтении».

О значении литературных трудов покойного о. Александра в следующих словах говорит Редакция «Тобольских Епархиальных Ведомостей», в кратком некрологе почившего: «Едва ли кто приступит теперь к изучению Сибирского края в церковно-историческом отношении, не ознакомившись предварительно с литературными трудами Александра Ивановича. Правда, он не оставил цельных и особенно капитальных трудов, но это зависело от того, что покойный о. протоиерей был один из первых, в полном смысле самостоятельных тружеников по разработке разных письменных архивных и других памятников сибирской старины. Ему приводилось не обобщения делать, а первому пролагать путь к занятиям сибирской церковной историей; по его следам теперь легко будет идти всякому, кто пожелает принять на себя труд изучения и дальнейшей разработки церковно-исторической науки Сибирского края. Мы уверены, что покойному Александру Ивановичу, как первому труженику по разработке церковно-исторического материала Сибирского края, останется навсегда, благодарен всякий, кто займется изучением Сибири в церковно-историческом отношении, потому что на этот раз им сделано много»⁸.

Отзыв этот совершенно точен и правдив. А вот что говорит сам почивший о. протоиерей о побуждениях, которыми он руководился в своей литературной деятельности:

«Да не подумает кто-либо из читавших мои сочинения и статьи, или слышавших о них, что я писал их из тщеславия, из желания сделаться известным, получить похвалу. Нет, кое-что (напр. Сказание об иконе Абалацкой Божией Матери и некоторые из мелких журнальных статеек) мной писано для назидания, а большинстве написано и напечатано в роде материалов: авось, думал я, кто-нибудь более меня способный из желающих писать о Сибири, и воспользуется ими и составит, при помощи их, что-нибудь дельное, интересное, хорошее».⁹

Кто знал прямоту, правдивость и глубокое смирение о. Александра, тот не будет сомневаться в искренности этих посмертных признаний почившего о. протоиерея, у которого слово никогда не расходилось с делом.

За одно из своих сочинений, именно: «Филофей Лещинский, митрополит сибирский и тобольский», изд. 1854 г. о. Александр удостоен, конференцией Санкт-Петербургской Духовной академии, степени магистра.

Ко всему сказанному прибавим, что литературные свои труды о. Александр обыкновенно печатал в разных журналах и изданиях безвозмездно. Когда однажды Редакция «Тобольских Епархиальных Ведомостей», в январе 1884 г. выслала ему за сотрудничество в этом издании гонорар, о. протоиерей писал редактору, о. ректору семинарии: «гонорарий, приложенный к вашему письму, удивил и изумил меня. Я никогда не был, подобным образом балуем гг. редакторами журналов и газет, хотя иным из них мной были пересланы целые кипы статей... А вы, а вы, что это сделали?!»

Начал было о. протоиерей писать и автобиографию, но за смертью не окончил ее. Начатый им очень обширный и интересный труд этот доведен только до времени учения его в училище, и составляет довольно толстую тетрадь, исправленную покойным и набело переписанную. Тетрадь эта, как слышно, передана будет наследниками о. Александра в редакцию какого-либо периодического издания.

Тридцать лет продолжалась законоучительская служба о. протоиерея Сулоцкого, и он оставил после себя в Сибирском кадетском корпусе память глубоко-религиозного, доброго, кроткого, ревностного до самоотвержения наставника, истинно-отечески любившего своих воспитанников, готового оказать им во всякое время помощь советом, утешением, назиданием, предстательством перед начальством. Покойного о. протоиерея любили и почитали не только воспитанники корпуса, но и сослуживцы его по этому заведению, начиная от директоров и кончая самым младшим воспитателем.

Я поступил в Сибирский кадетский корпус в августе 1858 года, будучи девятилетним мальчиком. Живо помню впечатление, произведенное тогда на меня и на моих товарищей законоучителем корпуса, о. Александром Сулоцким. Это было на приемном экзамене. Нас новичков набралось довольно много, что-то около 40 человек. Непривычная для нас обстановка большого учебного заведения, военная выправка старых кадет, звуки барабана, которыми возвещалось начало и окончание лекций, незнакомые лица учителей и офицеров, все это наводило на наши юные сердца какой-то страх, мы невольно робели и на экзамене часто отвечали невпопад. Возбужденные нервы наши каждого учителя и офицера рисовали нашему воображению строгим и суровым, хотя после в действительности таковых почти не оказалось. Словом, мы сильно трусили, а многие втихомолку и поплакали. Но вот входит к нам в класс статный, красивый, средних лет священник, с прекрасными вьющимися русыми волосами. Кроткий взгляд его ясных голубых глаз, доброе, симпатичное лицо, тихий голос, скромные приемы и походка, ласковое отеческое обращение с нами, все это сразу очаровало нас, успокоило, придало смелости, мы почувствовали себя как будто в присутствии родного, любящего отца. На вопросы «батюшки» мы отвечали бойко, и, как видно было по довольному выражению лица о. Александра, удовлетворительно. Экзаменуя нас, о. Александр часто вставал из-за стола, за которым сидел, и тихим, плавным шагом ходил по комнате, причем мы ощущали легкое благоухание ладана, которым была пропитана ряса законоучителя. Это последнее, по-видимому, незначительное обстоятельство, но взятое в совокупности с благоговейным видом благочестивого священника и с божественным предметом, в котором мы экзаменовались, облекало перед нами часы экзамена по закону Божию в какое-то как-бы священнодействие: мы чувствовали себя в те часы точно в храме Господнем... Это первое впечатление у нас затем сохранилось и до самого выпуска из корпуса: уроки закона Божия всегда для нас были важным временем; мы присутствовали на них с благоговейным вниманием, не меньшим, нежели в церкви. Да и сам о. законоучитель ежедневно не словом только, но и самым делом, научал и побуждал нас к тому. Классы у нас начинались в 8 часов утра. На площади напротив корпуса стоит войсковая Николаевская церковь, мимо которой надлежало проходить или проезжать в классы о. Александру из его дома. Летом и зимой он чаще ходил пешком. Каждый день мы видели в окна наших дортуаров, как за четверть часа или даже за полчаса до начала классов, о. Александр тихо идет по площади, останавливается у западных дверей войсковой церкви, снимает шляпу, и минуты две-три благоговейно молится на храм Божий. Это было всегда и неизменно во всякую погоду. Глядя на молящегося законоучителя, многие из нас осеняли себя крестным знамением, а остальные, даже самые шаловливые, невольно затихали, когда раздавалось несколько голосов: «батюшка идет, скоро в классы!» Это был для нас первый сигнал для сбора в класс: мы начинали укладывать книги и тетрадки, оправляться, а затем раздавался рокот барабана или заливалась кавалерийская труба, официально призывавшая нас к нашему «делу и деланию»: тогда мы строились во фронт и стройными рядами, предводительствуемые дежурным офицером, отправлялись в классы.

В одном из классов, или в коридоре, мы обыкновенно заставали уже нашего законоучителя по большей части в беседе с добрейшим помощником инспектора классов, подполковником Яковом Антоновичем Домалевским, человеком глубоко-религиозным¹⁰. Большая часть кадет тотчас же спешили принять благословение от о. Александра и с непритворной любовью лобызали его руку. Многие из нас сердечно были убеждены, что благословение о. Александра приносит счастье и успех в усвоении и сдаче классных уроков на целый день. При входе в класс законоучителя, благоговейно читалась положенная молитва, и затем начинался урок, это вещь обыкновенная, но памятно мне то, что с появлением о. Александра, в классе водворялась такая тишина, какой с трудом достигали преподаватели других предметов, и которую еще труднее было соблюдать самим школьникам при других уроках. В классе закона Божия мы невольно проникались каким-то благоговением, чуждым притом всякого страха. Очень редко, и то разве в младших классах, приводилось о. Александру скорбеть или гневаться на недостатке внимания и шалости воспитанников.

Программа закона Божия в нашем корпусе была та же, что ныне в гимназиях министерства народного просвещения. Число уроков по закону Божию, особенно в старших классах, было незначительно; например, в специальном, всего два урока в неделю. При о. Александре мы не только успевали в каждом классе пройти всю положенную программу, но по нескольку раз повторяли пройденное, особенно перед годичными экзаменами.

О. Александр, при преподавании священной истории ветхого и нового заветов, держался в пятидесятых годах известного в то время учебника А. Зонтаг, а впоследствии других учебников, которых с шестидесятых годов появилось много. Но в таких учебниках мы нуждались разве только при повторении пройденного курса перед экзаменами, а в течение года довольствовались рассказами законоучителя на уроках, так как рассказы эти были настолько просты, увлекательны, и так глубоко западали в восприимчивые детские сердца, что мы их сразу и основательно усваивали, не нуждаясь в пособии книги.

О. Александр имел обычай, рассказав урок внятно и толково, еще раз сам повторять рассказанное, а потом уже заставлял повторять и воспитанников. По пространному катехизису и церковной истории мы получали от о. Александра дополнительные к учебникам, им самим составленные, записки. Записки эти были кратки, просты, но весьма содержательны. И в корпусе, как в семинарии, насколько было возможно, Александр Иванович давал больше места изучению церковной сибирской истории, нежели было положено программой: мы получали от него весьма основательные сведения о знаменитейших сибирских иерархах, святынях и примечательнейших событиях истории христианства в Сибири. Многим из более интересовавшихся церковной историей воспитанников о. Александр давал для прочтения свои печатные и рукописные сочинения о Сибири, и вообще старался распространять и поощрять в нашей среде любовь к изучению родной церковной старины.

Вообще же о. Александр, не ограничиваясь преподаванием закона Божия в классе, старался развить в кадетах любовь к чтению духовно-нравственных книг и вне классов. В корпусной библиотеке богословский отдел был довольно полный и хорошо составленный; но помимо этого, о. Александр имел и собственную весьма богатую библиотеку, и желающие из нас могли пользоваться обеими названными библиотеками во всякое время и без всякого почти ограничения. При этом только в выборе книг руководил неустанно и с должной разборчивостью сам законоучитель. В мое время было очень много охотников до духовно-нравственного чтения, которые даже не довольствовались библиотеками корпусной и законоучительской, но обращались за книгами в Омский Воскресенский собор, где с давнего времени существует одно из богатейших по Сибири книгохранилище.

С любившими духовное чтение кадетами о. Александр имел обыкновение вне классов, например в праздничные дни, беседовать о прочитанном ими. Для того он иногда приходил сам в корпус, а чаще приглашал воспитанников к себе на дом. Беседы эти были также просты, удобопонятны и вразумительны, как и его классные уроки. Мы положительно заслушивались этих бесед, и могу смело сказать, что беседы эти оставили во многих из нас на всю жизнь доброе семя, давшее, конечно, не во всех сердцах одинаковый плод, а иное во сто крат, иное в шестьдесят, иное же в тридцать (Мф.13:8). При отметках об успехах воспитанников ежемесячно и, в особенности на экзаменах о. Александр непременно принимал в соображение усердие кадет к чтению духовных книг, и отличавшиеся этим усердием всегда получали лучшие отметки, что было и вполне справедливо, так как такое чтение, естественно, расширяло и упрочивало знание предмета, приобретаемое изучением положенного по программе, и благотворно влияло на сердце и душу воспитанника. Экзамены закона Божия у нас всегда и во всех классах сходили хорошо. На годичные экзамены обыкновенно было приглашаемо старшее в городе духовное лицо – соборный протоиерей, каковым в мое время был известный своей святоподвижнической жизнью старец о. Стефан Знаменский. Экзаменаторы всегда оставались довольны основательными познаниями кадет в законе Божием, и провалиться на экзамене из этого предмета считалось в кадетском мире тяжелым, неизгладимым позором. Но я, за свое, по крайней мере, время, и не упомню подобного случая. В старших классах экзамены обыкновенно оканчивались блестящим образом, и нужно было видеть тогда радостное, сияющее лицо о. Александра! Почтенный батюшка не находил слов для выражения благодарности своим питомцам. Вообще закон Божий у нас всегда шел во главе прочих предметов.

Богослужение в корпусной церкви совершалось в воскресные, праздничные и высокоторжественные дни, начинаясь обыкновенно накануне всенощным бдением. Вместо колокола, барабан или труба призывали нас к церковной молитве. Церковь в нашем корпусе была небольшая, но благолепно и изящно украшенная. Ныне в корпусе уже две церкви: одна в зданиях корпуса, а другая в его лагерном помещении, за городом. Последняя устроена для удобства посещения воспитанниками храма Божия в лагерное время, так как водить кадет из лагеря в город довольно далеко.

Воспитанники моего времени охотно и нелениво ходили в свою церковь. Я не помню случая заведомого уклонения кадет от церковной службы. Пример усердного посещения храма Божия подавали нам и наши наставники и воспитатели, а во главе их незабвенные для сибирского кадетского корпуса директор его (с 1851 по 1862 гг.) инженер-генерал-лейтенант Александр Михайлович Павловский, и инспектор классов (того же времени), полковник Иван Викентьевич Ждан-Пушкин, теперь оба уже покойные. Они ни одной службы не пропускали без посещения нашего малого храма. Полковник Ждан-Пушкин был хотя и римско-католического вероисповедания, но любил православный храм и наше богослужение, читал наши духовные книги, и в душе кажется, был более православный, нежели католик. Супруга его была православная, и детей своих он воспитывал в глубоком благочестии и строгом православии.

Но не одни воспитатели и воспитанники корпуса любили посещать нашу церковь: каждое воскресенье и праздник многие особы высшего омского общества обоего пола приезжали к всенощной и к обедне в корпусную церковь. Любили посещать ее и генерал-губернаторы Западной Сибири того времени, генералы: Гасфорт, Дюгамел, Хрущов. Всех привлекало в нашу церковь прекрасное пение кадетского хора певчих, а также и благолепное

служение настоятеля церкви, о. Александра Сулоцкого.

О. Александр, обладавший приятной и сановитой наружностью, совершал богослужение с особенным благоговением и представительностью. Хотя голос он имел тихий, но в небольшой и отлично устроенной в акустическом отношении корпусной церкви каждое слово почтенного служителя алтаря Господня слышалось четко и ясно. Службы в церкви учебного заведения, тем более военного, не могли быть, конечно, особенно продолжительными, но о. Александр всегда служил, по возможности, неспешно. К тому же приучены были и псаломщики и певчие. По всему этому служение о. Александра всегда привлекало в корпусную церковь много молящихся и производило на них благодатное, отрадное впечатление. Мне не раз впоследствии приходилось слышать от многих, высокообразованных и благочестивых особ, посещавших кадетскую церковь, что при благоговейном служении о. Александра, сопровождаемом прекрасным, осмысленным пением его питомцев, души молящихся настраивались на самые возвышенные чувства: казалось, бессмертный дух уносился в небесные высоты и присоединялся там к сонму ангелов, непрестанно славословящих Предвечного.

Подобные же чувства испытывали и кадеты при служении своего «батюшки» ¹¹. Но в особенности памятно для нас служение о. Александра в седмицу говения, в великий пост. Кадеты говели обыкновенно в крестопоклонную (4-ю) седмицу. Это время для нас было временем истинного говения, т.е. поста, молитвы и нравственного подвига. Начать с того, что всю седмицу говения нам давали постную пищу, тогда как в прочие седмицы великого поста мы ели скоромное, кроме среды и пятницы. Затем классные и фронтовые, вообще всякие обязательные учебные занятия в это время были прекращаемы. Нам предоставлялось исключительно заняться чтением духовных книг, размышлением и религиозными между собой беседами. Насилия при этом никакого не было: желающие могли заниматься повторением пройденного по всем наукам или же приготовлением сочинений, задач, рисунков, чертежей и планов, которых очень много было по предметам военной специальности. Изгонялось на этот раз только легкое чтение. Но значительное большинство кадет предпочитали дни говения посвятить исключительно Богу и заботам о своей душе. Благочестивыми занятиями этими с любовью руководил о. Александр, усиливавший в это время свои назидательные беседы с кадетами и снабжавший нас соответствующими времени духовными книгами.

Великопостное богослужение о. Александр совершал, кажется, еще с большим благоговением, нежели в прочее время. На клиросе читали большей частью кадеты, между которыми были очень хорошие чтецы. Прислуживали в алтаре также кадеты. То и другое, впрочем, было и в обыкновенное время. Но в дни говения все это в наших глазах принимало более торжественный, так сказать, покаянный отпечаток.

Вместе с кадетами говели все корпусные начальники с их семействами. Было много говеющих из посторонних лиц, преимущественно местной аристократии. Служба тогда совершалась по два раза в день: утром и вечером, продолжаясь, каждый раз более часа, а иногда и долее. Сколько помню, это нас не утомляло, а напротив многие с сожалением выходили из церкви, когда служба оканчивалась. О. Александр в черной, простенькой рясе, в темном церковном облачении, с выражением глубокого благоговения в лице, тихо и торжественно произносил возгласы, благоговейно творил земные поклоны и казался нам в это время каким-то схимником-подвижником. Мы знали тогда, что он в эти дни строго постился.

В особенности памятны для меня дни исповеди и святого причащения. В пятницу, за преждеосвященной литургией, о. Александр обыкновенно преподавал нам простое, но полное любви и горячего благочестия, наставление о важности предстоящих таинств и о приготовлении к ним. Мы выходили из храма с ясным сознанием святости для нас этих часов, единственных в году. Исповедь начиналась после раннего обеда. Нас приводили в церковь по отделениям. Безмолвно входили мы в храм и становились у большого портрета (во весь рост) императора Николая I, стоявшего у правой стены церкви. По одному с благоговейным трепетом входили кадеты в алтарь, где имел обыкновение исповедовать нас о. Александр. Не менее 10–12 минут продолжалась исповедь каждого. Тихо, ласково беседовал духовный отец со своими юными исповедниками. Многие выходили от исповеди с заплаканными глазами. Можно смело сказать, что на редкого из кадет исповедь не производила благотворного нравственного влияния: дети и юноши после этого великого таинства значительно обновлялись духом, исправлялись в поведении и укреплялись в доброй христианской жизни. Говорим это не голословно, а в подтверждение сказанного нами указываем тот факт, что в первые месяцы после говения кадеты редко замечались в более или менее выдающихся проступках, да и вообще во времена о. Александра поведение и религиозное настроение воспитанников корпуса было весьма удовлетворительно.

В мое время несколько кадет увлеклись мыслью посвятить себя монашеской жизни. К числу таковых принадлежал и пишущий эти строки, со своим другом и товарищем, а, впоследствии и родственником, А. М. Ш-м¹². Такое настроение у нас образовалось вследствие чтения житий святых и других аскетических книг, которыми мы в изобилии пользовались от тогдашнего Омского соборного протоиерея, вышеупомянутого отца Стефана Яковлевича Знаменского¹³. О своем намерении мы, пятнадцатилетние тогда юноши, прежде всего, заявили о. Александру. С мудрой осторожностью отнесся незабвенный наставник к нашему, благому само по себе, но все же еще детскому, не могущему быть вполне твердым, желанию. Часто и по нескольку часов беседовал с нами о. Александр о монашестве: всесторонне испытывал чистоту и искренность нашего намерения, убеждал отложить его исполнение до более зрелых лет, до окончания курса, а теперь всецело посвятить себя учению, так как мы настаивали на том, чтобы тотчас же, оставив корпус, идти в монастырь. В тоже время о. Александр озаботился о том, чтобы выдавать нам для чтения духовные книги не аскетического, а общеназидательного содержания. Но мы со всем жаром и пылкостью юности увлеклись мечтой о монашестве, бросили заниматься уроками и настаивали об исключении нас из корпуса. Узнало, конечно, об этом корпусное начальство. Так как никакие убеждения на нас не действовали, то директор корпуса и другие наши начальники и наставники обратились было к мерам строгости, а один из наших строевых командиров эскадронный, по военному, обещал нас порядочно «высечь», чтобы «выбить, по его выражению, дурь из наших голов». При тогдашних порядках в военно-учебных заведениях, подобная угроза командира очень легко могла быть приведена в исполнение, и мы, получив наказание, без сомнения, почли бы себя страдальцами за правду, за душевное наше спасение, а тогда, естественно, еще более бы ухватились за свою мысль немедленно идти в монастырь. Но участие в нашем положении доброго о. Александра избавило нас от предстоявшей расправы: он упросил начальство оставить нас в покое, обещая сам заняться нами. И действительно, почти ежедневно беседуя с нами, о. Александр примерами из житий святых и из жизни многих, известных ему лично особ, рано и необдуманно поспешивших принять монашество, убедительно доказывал нам необходимость отложить осуществление нашего намерения до более зрелого возраста. Убеждал сперва послужить царю земному, в благодарность за воспитание, данное нам его монаршими щедротами, а потом уже, если останемся тверды в своем намерении, посвятить себя иноческой жизни. В особенности часто и с сожалением говорил нам о. Александр об одном из отличнейших учеников его по Тобольской семинарии иеромонахе Мануиле, который прямо со школьной скамьи ушел в монастырь, постригся, вскоре раскаялся в своем необдуманном поступке и... нравственно погиб... В беседах с нами о. Александра не было ни тени строгости: он полны были отеческой любви, хотя, в виду нашего значительного упорства, ему нужно было вооружиться большим терпением, в котором у него, впрочем, недостатка никогда не ощущалось. Добрый наставник сумел воздержать наш юношеский порыв: под влиянием его убеждений, мы снова с усердием принялись за уроки и наконец, мало-помалу, нетерпеливое, лихорадочное желание наше монашеской жизни обратилось в тихое религиозное настроение, чуждое горячих, но не всегда прочных, порывов увлекающегося сердца. Плодом бесед с нами о. Александра за это время было впоследствии, после производства в офицеры, серьезное уже намерение двух из нас посвятить себя служению Церкви в белом духовенстве, намерение, после многих препятствий и не малой борьбы, наконец осуществившееся в 1866 г.¹⁴ Я невольно и до сих пор иногда задаю себе вопрос: таков ли бы был исход нашей юношеской мечты о монашестве, если бы о. Александр отнесся к этому делу только форменно, и предоставил его усмотрению хотя бы, например, нашего покойного эскадронного командира? Теперь мы довольны своим служением и своим положением. Было ли бы тоже без отеческого участия нас о. Александра? Вечная память и глубокая благодарность нашему дорогому наставнику и руководителю!

Нередко случалось, что о. Александр спасал некоторых кадет от строгого наказания за какие-либо их проступки. В этих случаях он являлся предстателем за виновного перед корпусным начальством, и предстательство почтенного законоучителя всегда уважалось.

Всегдашнее отеческое, полное любви и внимания, отношение о. Александра к воспитанникам поселяло в последних искреннюю любовь и уважение к нему, не оканчивавшиеся и с выходом кадет из корпуса, ибо каждый офицер, бывший учеником о. Александра, в случае приезда в Омск, поставлял себе священным долгом посетить своего незабвенного наставника. С какой радостью, бывало, принимал о. Александр эти посещения своих питомцев, являвшихся к нему иногда чрез много лет, издалека и уже в значительных чинах! Многие из бывших воспитанников вели с ним переписку до самой его кончины. Не забыл о. Александр своих питомцев даже на смертном одре, в последние часы своей жизни: он завещал своей супруге известить о его кончине некоторых бывших кадет, с просьбой помолиться о нем. Завещание покойного, конечно, было исполнено.

О. Александр был добрый семьянин и дал прекрасное воспитание своим детям, которых у него в живых осталось два сына и три дочери. Дочери все составили себе хорошие партии, и о. Александр имел утешение дождаться от них внучат. Старший сын, после воспитания в сибирской военной гимназии, окончил курс в артиллерийской академии, участвовал с отличием в последней турецкой кампании, и ныне служит в Туркестанском крае. Младший состоит по гражданскому ведомству.

Домашняя жизнь о. протоиерея была нероскошная, скромная и мирная. Всю жизнь он провел в небольшом деревянном домике, который купил в первые годы пребывания своего в Омске. Все дни он проводил в трудах и занятиях: то в корпусе на уроках, то дома в чтении книг и журналов, и более всего в писании своих статей. Немало времени употреблял он на переписку со своими друзьями, знакомыми и бывшими учениками. Даже в преклонные лета, когда состоял в отставке и когда здоровье его, всегда слабое, от старости и того более расстроилось, он не прекращал ни чтения книг, ни литературных занятий, ни обширной переписки. Поистине это был великий труженик.

О. протоиерей Александр, по милости Божией, был, можно сказать, счастлив в своей земной жизни: благословенное супружество, добрые, умные и почтительные дети, полное обеспечение в материальном отношении, благорасположение начальства, любовь, уважение и почет от всех знавших его, все это было дано доброму старцу от всещедрого Господа, по Его неложному обещанию: «блажени кротцыи, яко тии наследят землю» (Мф. 5:5). А кротость именно и была главнейшим, отличительным свойством покойного. Никто из знавших о. Александра никогда не видел и не слышал, чтобы он кого-либо оскорбил или сам на кого оскорбился. Его обращение со всеми, от мала до велика, с вельможами и с простецами, всегда отличалось самым глубоким смирением, а речь тихостью и приятностью.

Нуждающемуся в добром совете, предстательстве перед кем-либо, или в иной помощи, о. Александр никогда не отказывал, а, напротив, с любовью и готовностью спешил быть полезным ближнему. Он сам никогда никого не осуждал, и крепко не любил слышать, если при нем кого-либо осуждали: в таких случаях он или старался переменить разговор, или совсем удалялся от беседы.

Высокая нравственная чистота доброго старца выражалась во всех его действиях и поступках и невольно замечалась всеми, имевшими с ним сношения. Всяких увеселительных собраний и бесед, даже простых и, по-видимому, невинных развлечений он удалялся, предпочитая им кабинетные занятия, или собеседования с благочестивыми и достойными его нравственной чистоты людьми. Такого свойства друзей он имел не мало, и из духовных и из светских лиц. Если ему доводилось случайно видеть нескромное действие или слышать нескромную речь других, он стыдился, краснел, и глубоко печальная дума отражалась в это время на его симпатичном лице, а чистое сердце его, конечно, скорбело о дозволявших себе нескромность. Верится нам знавшим почившего пастыря, что исполнится над ним обетование Спасителя: «блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Мф. 5:8).

За свои примерные нравственные качества, о. Александр Сулоцкий, по справедливости, пользовался уважением общества и самых высокопоставленных лиц. Тобольские архипастыри оказывали ему всегда и перед всеми преимущественное внимание. Об отношениях к нему высокопреосвященного Афанасия мы уже говорили выше. Равным образом благоволили к о. Александру и архиепископы: Георгий, Евлампий, Феогност, а также епископ Ефрем. Несколько строго относился к о. Александру покойный архиепископ Варлаам¹⁵. Это был, хотя и предобрейший сердцем, но несколько своеобразный в действиях и понятиях своих архипастырь. Строгий аскет, любитель монашества, глубокий богослов, ревностный, умный и неутомимый администратор, высокопреосвященный Варлаам по наружному обращению с духовенством был очень суров и любил побраниться. Этот владыка имел своеобразный взгляд и на науку. Так, например, хорошо знакомый с Физикой и Астрономией, он отвергал систему Коперника и написал целый ученый трактат, где доказывал, что солнце ходит вокруг земли. Трактат этот, как редкость, хранится в рукописи в библиотеке Санкт-Петербургской Духовной Академии. Также своеобразно взглянул преосв. Варлаам и на литературные труды о. Александра. Когда последний издал свое большое сочинение: «Описание многочтимых икон в Тобольской и частью в других Сибирских епархиях», преосв. Варлаам крепко прогневался на автора за то, что тот предварительно не представил рукопись своего сочинения на рассмотрение архипастыря, обвинил о. Александра в своеволии, в распространении якобы суеверия, веры в ложные чудеса, хотя сказания о последних в названной книге были основаны на точных и верных архивных данных; угрожал о. Сулоцкому судом, наконец, воспретил ему печатать что-либо без разрешения епархиального начальства. Когда же о. Александр попробовал послать две или три, самых невинных, своих статейки на рассмотрение владыки, то статейки те вовсе не были ему возвращены. Вследствие этого о. Александр, до отбытия преосв. Варлаама с Тобольской кафедры, вынужден был печатать свои статьи от другого лица. Конечно, почтенному труженику такое отношение к его трудам местного святителя не могло не быть обидным; но о. Александр с замечательным благодушием переносил эту неприятность и всегда с уважением отзывался о преосвященном Варлааме. Но нужно сказать, что преосвященный только лишь в отношении сочинений о. Александра был так строг и суров, во всем же прочем отдавал ему должную справедливость, и было заметно, что любил и уважал его. Таков уже был странный характер владыки! Вообще же преосв. Варлаам оставил после себя в Сибири память, хотя сурового по наружному обращению, но добрейшего по сердцу архипастыря. В особенности милостив был преосвященный в судных делах: редко кого виновных из духовенства он подвергал тяжелым наказаниям, ограничиваясь почти всегда денежным штрафом в пользу епархиального Попечительства, или только личным строгим выговором.

Проезжавшие через Омск архипастыри других епархий всегда или останавливались у о. Александра, или посещали его дом. Так в 1868 году посетил его высокопреосвященный митрополит московский Иннокентий, проезжавший тогда с Амура в Москву. Со многими архипастырями о. Александр вел постоянную переписку.

Генерал-губернаторы западной Сибири генералы: Г. X. Гасфорт, А. И. Дюгамель, А. П. Хрущев, Н. А. Казнаков, и нынешний Степной генерал губернатор, Г. А. Колпаковский, оказывали свое постоянное внимание и уважение о. Александру. Те же чувства питали к нему и все высокопоставленные особы г. Омска.

Труды и заслуги о. Александра Сулоцкого, по званию священника и законоучителя, всегда были ценимы правительством, и за 30 лет своего служения в корпусе он, кроме изъявления благодарности августейших начальников¹⁶ военно-учебных заведений, имел награды: набедренник, палицу, скуфью, камилавку, наперсный крест, ордена св. Анны 2 ст. с императорской короной и Владимира 4 ст.

В 1878 году о. Александр, по слабости здоровья, испросил себе увольнение за штат, и за службу свою в военно-учебном ведомстве награжден был пенсией по 900 руб. в год.

Удалившись от служебных дел, о. Александр, уже состарившийся и больной, не оставлял однако своих прежних литературных трудов, а иногда служил в кадетской и других церквях г. Омска. В это-то в особенности время нельзя было не удивляться его чрезвычайному трудолюбию при дряхлости и слабости сил. Но давняя его болезнь – чахотка все более и более истощала его слабый, но чрезвычайно воздержанной жизнью до преклонных лет сохранившийся организм, и наконец, уложила его на смертный одр. В 6-е число апреля 1884 года о. Александр заболел и слег в постель. В тот же день он исповедался и приобщился св. тайн, а 10-го того же месяца над ним совершено таинство св. елеосвящения. После этого он уже каждую неделю, до самой своей кончины, исповедовался и приобщался св. тайн. Предсмертная болезнь его была тяжкая, мучительная, но он переносил ее с истинно христианским терпением и в молитве и св. таинствах находил себе подкрепление и утешение. Наконец в половине десятого часа вечера 3-го мая больной еще раз приобщился св. тайн, и через полчаса тихо, мирно и спокойно скончался.

Лишь только в городе сделалось известно о кончине уважаемого маститого о. протоиерея, как множество граждан двинулись к дому почившего, чтобы поклониться новопреставленному. Во время заупокойных литий, совершаемых по два раза в день, не только комнаты о. Александра, но и двор были переполнены его духовными детьми и почитателями всех званий и возрастов. Мая 7-го происходило торжественное отпевание почившего в войсковой Николаевской церкви, совершенное всем городским духовенством, при громадном стечении народа. При литургии и отпевании присутствовали высокопоставленные лица. Надгробное слово за литургией произнес соборный протоиерей

Ф. Соколов, а перед самым отпеванием другое слово сказано было законоучителем Сибирского кадетского корпуса, священником А. Фащевским; наконец перед последним целованием усопшего, произнесена прочувствованная речь духовником почившего, благочинным протоиереем К. Недосековым. Когда гроб с останками почившего вынесен был из церкви, то выстроенные фронтом на церковной площади все воспитанники кадетского корпуса обнажили головы и выслушали краткую литию, после которой воспитанники VІІ класса, учившиеся у о. Александра, приняли гроб на свои руки и несли на кладбище до самой могилы. Когда процессия поравнялась со зданием учительской семинарии, то законоучитель этого заведения, священник И. Рождественский, вышедший в облачении во главе своих учеников, совершил краткую литию и произнес речь усопшему, в которой принес ему благодарность за всегдашнее его внимание к ученикам семинарии, на экзаменах которых о. Александр ежегодно присутствовал. Погребен о. Александр возле кладбищенской церкви. Многочисленные толпы народа провожали усопшего до самой его могилы, которая тотчас же была украшена венками и букетами живых цветов.

Мир душе твоей, доблестный труженик и истинный пастырь Церкви Христовой!

Протоиерей Михаил Путинцев.