Внутренний свет [Толкование слов «свет, который в тебе» (Мф. 6:23; Лк:11, 35)]

...τὸ φῶς τὸ ἐν σοι...

Mф. 6:23; Лк. 11:35

Стихи 22 и 28 шестой главы евангелия по Матфею с параллельным текстом евангелия по Луке (Лк. 11:38–86) образуют одно из труднейших для истолкования мест Свящ. Писания. Пишущему эти строки приходилось слышать и читать различные объяснения данного места, но ни одно из них не могло дать чувство полного удовлетворения. Минувшим великим постом мне пришлось еще раз задуматься над словами Спасителя о «свете, иже в тебе». Под рукой у меня был исправленный текст Нового Завета в издании и с примечаниями В. Weiss’a. Прочитав по-гречески изречение, я познакомился и с объяснением, даваемым ему в примечании Б. Вейссом. Но и оно меня не удовлетворило – своей малоопределенностью и необоснованностью. По счастливой случайности, в тот же день мне пришлось быть в академической библиотеке. Обозревая текущую печать, я встретил в журнале Zeitschrift für wissenschaftliche Theologie статью Das Auge ist des Leibes licht со ссылкою на то самое место Евангелия, которым в это время был заинтересован и я. Беру журнал и читаю. Статья подписана именем немецкого пастора – Фридриха Швенке (Fr. Schwencke). Из этой статьи я узнаю, что и немецкий комментатор Юлихер (Jülicher) признает Мф. 6:22–23 труднейшим для понимания отрывком и что различные экзегеты понимают его за границей, как и у нас, различно. Что касается самого автора, то он, обращая внимание на этический оттенок выражений: ἁπολῦς и πονηρὁς, – характеризующих ὀφϑαλμὁς с положительной и отрицательной сторон, cтремится дать односторонне-назидательный комментарий. Тогда я сам стал вчитываться в греческий текст и был поражен ослепительно-ясным смыслом изречения

τὸ φῶς τὸ ἐν σοι.

Меня как бы озарил своего рода свет и я понял, постиг всем существом своим, что в указанных местах обоих евангелий речь идет именно о том самом свете, одно из слабейших осияний которого являет собою произведенное им только что во мне впечатление и понимание... Дальнейшии строки и представляют собою изложение этого понимания.

Опыт повседневной жизни непосредственно вещает нам о существовании видимого света. Как элемент вне нас сущего мира, свет этот в отношении ж нашему собственному существу, является чуждым, «внешним»; по характеру восприятия, – чувственным; по субстрату – материально-физическим. Сомневаться в его существовании или отрицать его имеет основание только слепорожденный. Воспринимать его может не только человек, но и животное, даже не наделенное особым органом зрения, а впитывающее его в себя, так сказать, всею своей чувствующею поверхностью. Без света, наконец, не живет ни одно растение, которое, как бы оно ни было элементарно и чахло, всегда тянется к источнику света; слепое, оно, тем не менее ищет его; не имеющее зрения и воли, стремится к нему, испытывает, как выражаются биологи, фототропизм. Учению о свете посвящается целый большой отдел физики; о нем же трактуют: физиология и медицина – в главах, исследующих строение и болезни глаза, как органа восприятия света, и биология, рассматривая свет, как одно из условий органической жизни. Так обстоит дело с внешним, чувственным, материально-физическим светом.

Но есть другой свет, который, по противоположности с первым и по характеру среды, где он обнаруживается, может быть назван, внутренним, духовным. Этот свет столь же реален, также важен для жизни духовной, сколь и как реален и важен первый в мире физическом, для жизни органической. Лишь при наличности этого света, становится доступным созерцание предметов и красот духовного мира. Только под условием «внутреннего» освещения в той или другой степени, возможен правильный рост, цветение и плодоношение души. К сожалению, этот свет игнорируется не только психологией, наукой о душевных явлениях, одно из которых он составляет, но и, что всего удивительнее, теологией, изучающей религиозную сторону жизни, где этот свет всего интенсивнее и чаще обнаруживается. Причина этому лежит, быть может, как в самой природе внутреннего света, так и в воспринимающих его способностях человека. Понятие научной объективности слишком сужено и ограничено внешней, эмпирической реальностью, или душевной обыденностью, тогда как внутренний свет представляет собой явление иного, высшего порядка. С другой стороны, если в отношении к физическому свету, воспринимаемому даже животными, существуют индивидуумы, лишенные возможности и счастья зреть его, то еще более должно быть слепых в отношении света внутреннего, для восприятия которого нет ни специфического органа, ни соответствующих всегда нравственных условий. Однако, сколько бы наукой ни игнорировался, – а некоторыми даже и, – отрицался внутренний свет, он представляет собою несомненный факт духовной, в особенном же смысле, религиозной жизни человека. Источник утверждения этого факта тот же, что и в отношении к физическому свету, т.е. опыт, только не внешний, а, соответственно характеру самого феномена, главным образом внутренний. Что же касается игнорирующей науки и некоторых, совсем не признающих духовного света, то первая не может претендовать на звание единственной выразительности универсальной истины, а «некоторые» могут быть и «слепы». Не касаясь пока природы внутреннего света, констатируем лишь самый факт, его наличность в опыте человечества.

***

Начну с высших ступеней христианской мистики, где «внутренний свет» имеет особое значение, где его интенсивность равна силе физического света и где, поэтому, его созерцание сопровождается наивысшим чувством реальности. Документы такого интимного содержания не малочисленны, и как всей своей совокупностью, при значительной иногда хронологической отдаленности друг от друга и авторской независимости, так и каждый отдельно, благодаря своей искренности и правдивости в других отношениях, не оставляют ни малейшего сомнения в действительности внутреннего света.

Вот немногие – из очень многих примеров:

Преподобный Симеон, Новый Богослов, в одном из своих слов (91-е по переводу еп. Феофана; изд. 2-е, Москва, 1890, стр. 496) в молитвенной, следовательно, наиболее искренней, форме выражает следующее: «Приходя таким образом ко мне и отходя довольно долгое время, Ты, все яснее и яснее являлся мне, все больше и больше омывал меня водами своими, и даровал мне видеть свет все более и более чисто, все более и более обильно. Делая это для меня многое время, Ты, наконец, сподобил меня увидеть и некое страшное таинство. Однажды, когда ты, пришедши, орошал и омывал меня, как мне казалось водами и многократно погружал меня в них, я видел молнии, меня облистававшие, и лучи от Лица Твоего, смешивавшиеся с водами, и видя, как омываем был водами световиднейшими и блестящими, пришел в исступление»...

Тот же Святой Отец об одном послушнике (по всей вероятности, о самом себе) передает вот что. «Один юный рассказывал мне, что был он послушником у одного старца благоговейного, равного по добродетелям великим святым, и слыша, как он часто говаривал, что на тех, которые подвизаются, свыше приходят божественные озарения и множество света, в каковом состоянии бывает и собеседование Бога с человеками, удивлялся сему, и такое, говорил он мне, возымел я желание получить и себе такое блого, что от жаждания того, забывал все земное и небесное, – забывал пищу и питие, и всякой телесный покой... В один день пошли мы в город, близ которого он жил, для посещения духовных детей его, и пробыли там весь день. Вечером возвратились мы в келию, от большого труда и жара алчные и жаждущие; ибо старец не имел обычая где либо есть или отдыхать; – было же тогда лето, и старцу, – годов с шестьдесят. Когда сели мы за стол, я же ел, потому что очень утомился и думал, что если поем и попью, то совсем не смогу стать на молитву, и с обычным жаром испрашивать желаемого. Так думал я и сидел, как бы находясь вне себя. Тогда святой мой, смотря на меня и, по дару прозорливости, зная причину, по которой я не ел, и какими мыслями занята голова моя, возымел жалость ко мне и сказал: ешь, чадо, и пей, и отныне оставь всякую печаль; потому что если бы Бог не хотел явить тебе милость, то не благоволил бы Он привести тебя ко мне. Итак, поели мы и напились, паче нежели вдоволь; ел и он, снисходя к моему изнеможению. Когда потом убрали мы трапезу, говорит мне он: ведай, чадо, что Бог не благоволит много ни к посту, ни к бдению, ни к другому какому телесному труду, ни какому другому доброму делу, и не являет Себя никому другому, кроме только смиренной, непытливой и благой души и сердца... Отпуская меня, старец дал мне заповедь – прочитать на ночь лишь Трисвятое, – и лечь. Вошедши туда, где имел я обыкновение молиться, и начав: «Святой Боже», – и вспомнив слово святого старца, я вдруг заплакал, и в такие пришел слезы, и в такой пламень к Богу, что не могу выразить того словом, ни той радости и сладостного утешения, какие были тогда во мне. Падши затем лицом наземь, я увидел нечто дивное, ибо се – воссиял мысленно во мне великий свет (курсив мой) и взял к себе весь мой ум и всю душу. Изумился я такому чуду внезапному и стал как вне себя, забыв и место, в котором стоял, и что такое я, и где я, – вопиял только: «Господи помилуй», как догадался, когда пришел в себя... В душе же моей он произвел радость великую, чувство умное и сладость, высшую всякой сладости чувственной. Сверх того он даровал мне дивно свободу и забвение всех помыслов, кои в мире, и открыл самый способ исхождения из настоящей жизни; потому что все чувства ума и души моей прилеплены были тогда к единому неизреченному веселию и радости от того света. – Но когда безмерный тот, явившийся мне, свет мало-по-малу умалился, и наконец совсем стал невидим, тогда я пришел в чувство и познал, какие дивности внезапно произвела во мне сила того света... Свет оный», – продолжал ученик великого старца, описывая действия открывшагося в нем с такою силою духовного света: «свет оный, когда является, веселит, и когда скрывается, оставляет рану и болезнь в сердце. Приходя, или нисходя на меня, он возводит меня на небеса, одевая и меня светом. Он является мне, как некая звезда, и есть невместим для всей твари, сияет как солнце, – и мне понятно, как вся тварь держится силою его. Он показывает мне все, что есть в творении, – и повелевает мне не заходить за пределы человеческого естества. Меня объемлют кровля и стены, а он отверзает мне небеса. Поджимаю чувственные очи мои, чтоб посмотреть,. что есть на небе, и вижу, что там все так же есть, как было прежде»... (Слово 86-е по тому же изданию; стр. 436–439).

***

Такие же данные о «внутреннем свете» можно встретить в творениях и других отцов-мистиков: Преп. Макария Великого, Преп. Исаака Сирского, до позднейших включительно: еп. Феофана, прот. Иоанна Кронштадтского.

Однако, не одними «мистиками», но и святыми отцами – «теоретиками» «внутреннему свету», выступающему, впрочем, у них в сравнительно слабой (интеллектуальной) форме, придается огромное значение.

Возьму в пример Св. Григория Богослова. Из его творений не видно, чтобы ему были известны мистические состояния, характерные для только что цитованного Преп. Симеона Нового Богослова. Но и он в своих словах столь часто упоминает о «свете», так много восписует ему в области боговедения и вообще познания истины, что не может быть и сомнения, о каком именно свете говорит он.

Так, в начале слова «о поставлении епископов и о догмате Святой Троицы» (20-го по русскому переводу, 3 изд. «Творений», ч. 2-я, Москва, 1889; стр. 133–134) читаем: «Когда смотрю на усиливающуюся ныне болезнь языка, на скороспелых мудрецов, на производимых вновь богословов, для которых довольно только захотеть, чтобы стать мудрыми: тогда ощущаю потребность высшего любомудрия, ищу с Иеремиею «виталища последнего» (Иер. 9:2), и желаю быть один с самим собою. Ибо для меня всего кажется лучше, замкнув как бы чувства, отрешившись от плоти и мира, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собою и с Богом, жить превыше видимого, всегда носить в себе божественные образы, чистые, не смешанные с дольними и обманчивыми напечатлениями, быть и непрестанно делаться как бы неомраченным зерцалом Бога и божественного, приобретать ко свету свет, – к менее ясному лучезарнейший (курсив мой); пока не взойдем к Источнику тамошних озарений, и не достигнем блаженного конца, когда действительность сделает не нужными зерцала. Посему, едва ли кто в состоянии преодолеть влекущее долу вещество, разве уже обучил себя долговременным любомудрием, и постепенно отторгал от низкого и сопряженного со тьмою, что есть в душе благородного и световидного, или удостоился Божией милости, или, сверх того и другого, прилагал всевозможное старание вознести взор свой горе. А пока нет сил преодолеть вещественное, достаточно очистить слух и мысли; до тех пор не безопасно принимать на себя попечение о душах и вдаваться в богословствование».

Особенно много рассыпано св. Григорием Богословом свидетельств о «внутреннем свете» в словах: «на святые светы явлений Господних» и «на святое крещение» (39 и 40 по тому же изд.). Так, в последнем слове, говоря о трех живых «светах»: Боге, как свете высочайшем и самобытном, Ангеле, свете вторичном и заимствованном, и человеке, признаваемом за свет даже в языческом мире, Св. Григорий называет другие виды и откровения света: первозданный, райскую заповедь, закон, купину, огненный столп, колесницу Илии, свет вифлеемский и т.д. «Сверх сего» – заканчивает свое перечисление Св. Григорий: «свет в собственном смысле есть просвещение Крещения, о котором у нас ныне слово, и в котором заключается великое и чудное таинство нашего спасения» (40-е сл., ч. 3-я; стр. 226–228).

Определяя подробно характер ваптисматического просвещения, Св. Григорий Богослов говорит: «Просвещение есть светлость душ, изменение жизни, «вопрошение совести», которая от Бога (1Петр. 3:21). Просвещение есть пособие в нашей немощи, отложение плоти, последование Духу, общение с Словом, исправление создания, потопление греха, причастие света, (курсив мой), рассеяние тьмы. Просвещение есть колесница возносящая к Богу, сопутствование Христу, подкрепление веры, совершение ума, ключ царствия небесного, перемена жизни, снятие рабства, разрешение от уз, претворение состава. Просвещение (нужно ли перечислять многое?) есть лучший и величественнейший из даров Божиих. Как есть именуемое Святая-Святых и песни песней; поколику последние многообъемлющи и особенно важны; так и оно светлее всякого иного, возможного для нас, просвещения». (Там же, стр. 225). Из такой характеристики «просвещения» ясно видно, что тот свет, о котором учит Григорий Богослов, носит характер внутренне-духовный.

Тот же самый «внутренний свет» переживали и констатировали в своих творениях Св. Кирилл Иерусалимский, Св. Василий Великий и другие Отцы Церкви, теоретики и практики.

***

Энергия «внутреннего света» бывает иногда столь велика, что, как бы не довольствуясь озарением «внутреннего человека», она излучается вовне и по-своему «превращается» в энергию видимого света, одевая собою, «яко ризою», даже тело человека. Примеры такой видимой светозарности от преиснолнения души внутренним светом среди святых безчисленны. Начнем с подвижников последнего времени.

Всем интересующимся явлениями мистической жизни должен быть хорошо известен, записанный очевидцем (Мотовиловым), случай из жизни Прец. Серафима Саровского. Сидя на карточках на полянке среди Саровского леса, засыпаемый снегом (какая «жалкая», уничиженная обстановка!), Преп. Серафим явил ученику своему и почитателю Мотовилову «славу свою», внешне обнаружил внутренне-присущую ему Благодать Св. Духа. Лик его просиял, как солнце, что вызвало даже своеобразное отражение духовного света на лице самого Мотовилова.

Нечто подобное передается из жизни оптинского старца иеросхимонаха Амвросия.

Менее заметное просветление лица наблюдалось также у еп. Феофана, прот. Иоанна Кронштадтского и цр.

Если мы углубимся в века древности христианской, когда пульс благодатной жизни бился интенсивнее, то, вместе с другими внешними обнаружениями «горения духа», мы и видимых излучений внутреннего света найдем гораздо более, чем в наше «просвещенное» время. Сколько таких случаев собрано и записано в одном «Луге Духовном», аскетическом памятнике VI в., творении блаж. Иоанна Мосха! Сколько их в других подобных документах до «Житий» включительно!

Об одном подвижнике, напр., рассказывается, что он никогда не возжигал огня в своей келье, так как она и без того всегда была озарена ярким светом, что могли наблюдать и посторонние.

О другом подвижнике (Павле Латрском) сообщается, что достаточно ему было стать на молитву и воздеть руки к небу, как эти самые руки начинали сиять, точно лампады и т.д. и т.д.

Приведу еще один пример из творений уже цитированного выше Святого Отца-"теоретика». – Св. Григорий Богослов в слове, посвященном своему отцу Григорию Старшему (18-м по цит. изд.) рассказывает, со слов очевидцев, о чуде – явлении света, происшедшем при крещении отца. «Предложу о сем во услышание одних верных, ибо душам нечистых все кажется невероятным. Родитель приступает к возрождению водою и духом, чрез которое, как исповедуем пред Богом, образуется и совершается человек Христов, земное прелагается в дух и воссозидается. Приступает же к омовению с пламенным желанием, с светлою надеждою, предочистив себя сколько мог, став по душе и по телу гораздо чище готовившихся принять скрижали от Моисея. Ибо их очищение простиралось на одни одежды, состояло в кратковременном целомудрии и в том, чтобы обуздать несколько чрево; а для него вся протекшая жизнь была приуготовлением к просвещению и очищением до очищения, ограждающим дар, дабы совершенство вверено было чистоте, и даруемое благо не подвергалось опасности от навыков, противоборствующих благодати. При выходе из воды осиявает его свет и слава достойная того расположения, с каким приступил он к дарованию веры. Сие явственно было и для других (курсив мой). Хотя они сохранили тогда чудо в молчании, не осмеливаясь разглашать, потому что каждый почитал себя одного видевшим; однако же вскоре сообщили о том друг другу. Но тому, кто крестил и совершил его таинством, видение было весьма ясно и вразумительно, и он не мог сохранить его втайне, но всенародно возвестил, что помазал Духом своего преемника». (Часть 2-я, стр. 92–98).

Такие знамения «внутреннего света» при крещении бывали не раз и не в одно только древнее время. Один священник писал Льву Н. Толстому, убеждая его вернуться в Церковь, что он, священник, своими собственными глазами, каждый раз видит свет, при совершении таинства крещения. (Письмо это было напечатано в журнале «Христианин», изд. Преосвящ. Евдокима).

Эти и др. подобные факты нельзя ни оспаривать, в виду их многочисленности, ни тем менее отрицать. Их можно только игнорировать, как игнорируются многие иные феномены духовной жизни, и по-различному объяснять. Происходившие некогда на Афоне споры о природе «Фаворского света» служат наилучшей «исторической» гарантией действительности подобных явлений.

Приведенные примеры видимой светозарности не составляют, собственно говоря, самого «внутреннего света», о котором у нас речь. Они лишь служат внешней оболочкой, дополнительным аксессуаром, утверждающим со стороны даже внешнего опыта, реальность «внутреннего света» в моменты, так сказать, его наивысшего напряжения.

***

Указанными примерами внутреннего света и его отражений, как наиболее типичными, заимствованными из области религиозно-христианской мистики, я хотел только доказать самый факт существования «внутреннего света». Однако, явление это, хотя и не в такой типичной форме, имеет более обширную сферу существования. Его можно констатировать и в мистике других религий; буддизме, магометанстве и даже язычестве, не говоря о христианских инославных исповеданиях и сектах. С другой стороны, «внутренний свет» находит себе широкое применение в обиходе нашей обыденной жизни.

Первое положение – наличность «внутреннего света» в нехристианских религиях, даже в язычестве (Плотин и др. неоплатоники), не должно нас смущать потому, что, если физическое солнце, по благости Отца Небесного, одинаково освещает добрых и злых, то, по той же беспредельной благости, и внутренний свет может озарять (конечно, не одинаково, в этом д. б. разница между физическим и духовным светом) не только христиан, но и нехристиан, по крайней мере, «избранников».

Св. Иоанн Богослов называет Божественный Логос светом, «просвещающим всякого человека, вступающего в мир». (Ин. 1:9). Следовательно, по учению Евангелиста-Богослова, духовного, внутреннего света – света истины и жизни, – не лишен и язычник, хотя и затмевающий своею ложью и нечистотой свет Логоса, но не помрачающий его в себе до полного, бесследного уничтожения (что признается нами, напр., и относительно «Образа Божия»).

Апологеты, начиная со Св. Иустина Мученика, учили, что «семя», или, что то же, свет Логоса, воплотившагося со всею полнотою только во Христе, тем не менее, в рассеянном виде присуще всему миру, причем особенно заметно выступает в законодателях, поэтах и мудрецах, бывших для язычников тем же, чем служили, по учению Апостола Павла, закон и пророки для евреев, т. е. путеводителями ко Христу, только, конечно, в гораздо слабейшей степени.

Итак, без противоречия самому же христианскому учению, мы не можем ограничивать область «внутреннего света» одним христианским миром, но должны расширить ее до более далеких границ. Значит, в известном смысле и в некоторой мере внутренним светом обладали и Будда (вспомним его «ночь просвещения»), и Сократ (δαιμόνιον), и Платон, и Плотин, и Магомет и Лютер – до современных нам писателей и мыслителей, – до Толстого включительно, – так как в их учении, кроме явной противоположности христианству, следовательно, темной стороны, была и есть другая светлая сторона – истина.

Второе положение, устанавливаемое здесь, имеет тот смысл, что внутренний свет не только не ограничен православной мистикой, где он имеет свое наиболее типичное, «яркое» до внешних фотизмов выражение, но и сферой религиозного опыта вообще. Он имеет огромную ценность и в других духовных деятельностях человека, благодаря чего понятие «внутреннего света» еще более расширяется. Пусть солнце ярко блещет в голубом высоком небе, но оно льет свои лучи и на грешную землю, и здесь, на земле, оно не только освещает вершины гор, блещет на крестах и «золотых маковках» храмов, но и проникает в лачуги бедняков, даже в вертепы злодеев.

«Внутренний свет» это не только тропический луч, сверкающий в душе мистика и вызывающий пышный расцвет всех ее сил, но и – северное холодное сияние фантазии художника, сумеречное ясновидение поэта, «волшебный фонарик», тихо мерцающий в мысли ученого.

«Внутреннему свету» не только все религии, но и вся учено-художественно-практическая деятельность человека обязана всем, что в ней есть наиболее величественного и ценного, возвышенного и глубокого.

В широком значении слова, «Внутренний свет», это – озарение души мыслителя новой плодотворной идеей, это – прозрение таланта, гениальная мысль, творческое вдохновение, философская интуиция.

Логика человека с ее органом – мозгом отчасти заменима: как есть пишущия и счетоводные машины, облегчающие и заменяющие письмо и математическое соображение: как есть граммофоны, увековечивающие и заменяющие живую речь и т.д., – так возможны и «думающие», логические машины, (одна из таких недавно демонстрировалась в Москве), заменяющие человеческую мысль со всей ее механикой. Но «внутренний свет» незаменим, как своеобразная духовно-жизненная стихия.

Оканчивая первую главу очерка, в которой имелось в виду дать только общее констатирование факта «внутреннего света», не могу не отослать читателей к исследованиям, более полным и компетентным, каковыми являются: «Многообразие религиозного опыта» В. Джемса, «Свет Незримый» Μ. В. Лодыженского, «О духовной истине» свящ. П. А. Флоренского.

Переходя к выражению τὸ φῶς τὸ ἐν σοί, послужившему отправной точкой настоящей статьи, можно с несомненностью утверждать, что речь ждет здесь именно о «внутреннем свете».

Докажем сначала, что идея внутреннего света не чужда ни Библии вообще, ни Евангелию в частности и особенности.

Библия для нас – памятник Божественного Откровения. Самый текст этого памятника мы признаем боговдохновенным. Откровение же и вдохновение не только в тесном, теологическом значении слова, но и в широком, общечеловеческом – применительно к философскому или поэтическому творчеству, суть явления «внутреннего света». Известно, что Св. Отцы, сами будучи «богопросвещенными», если только не понимали боговдохновенности механистически, в смысле «богоодержимости», то разумели под ним именно особое состояние внутреннего «озарения», виновником которого был Св. Дух.

Факты пророчества, прозрения в будущее и прошлое, без внутреннего света, были бы непонятны и невозможны, как лишенная физического света пространственная перспектива.

Не оставляют в том никакого сомнения и такие выражения, как: «во свете Твоем узрим свет», или наставление Апостола Петра внимать пророческому слову, пока не озарит день и не взойдет денница в собственном сердце.

Наконец, как Ветхому, так и Новому Заветам известны и внешнии светоявления. Так, Моисей должен был прикрывать лицо своего рода вуалем, вследствие исходившего от него ослепительного блеска. Светом сопровождались в Новом Завете явления ангелов...

Что касается Евангелия, то, как часть Божественного Откровения и Библии, оно не может не разделять общей идеи «внутреннего света».

Но Евангелие есть особеннейшая часть, или точнее полнота Откровения, так сказать, «Библия в Библии». Это – солнце, в сравнении с которым другие боговдохновенные книги – только планеты, сияющии заимствованным светом. Там вещал Бог устами пророков; здесь говорит с нами Сын Божий – Богочеловек, вся жизнь Которого была откровением – светом.

Я – свет миру (Ин. 8:12) – возглашает Христос, давая разуметь в себе абсолютное средоточие внутреннего света. Он не носитель только света, как пророк, не темный сам по себе и лишь загорающийся от приобщения Божеству светильник, как мистик, а Само-Свет, воплощенный, ипостасный Свет. Эта идея «света» в учении Господа проступает не редко, особенно в четвертом Евангелии. И каждый, верующий в Него, по собственному опыту знает, что своим внутренним просвещением он обязан именно этому всемирному свету, как солнцу – в мире физическом. Христианство это не только религия любви, но и в такой же мере света. Сосредоточению во Христе внутреннего света соответствовал и свет внешний. Сюда относится прежде всего свет Преображения Фаворский – свидетелями которого были три ученика, а затем дамасский свет, физически ослепивший, но зато духовно просветивший Савла и преобразивший его в Павла.

***

Поставим теперь изречение τὸ φῶς τὸ ἐν σοί в связь с контекстом в обеих редакциях.

1-я редакция – Μф. 6:22–23: ὁ λύχνος τοῦ σώματός ἐστιν ὁ ὀφθαλμός ἐὰν οὖν ᾖ ὁ ὀφθαλμός σου ἁπλοῦς, ὅλον τὸ σῶμά σου φωτεινὸν, ἔσται ἐὰν δὲ ὁ ὀφθαλμός σου πονηρὸς ᾖ, ὅλον τὸ σῶμά σου σκοτεινὸν ἔσται εἰ οὖν τὸ φῶς τὸ ἐν σοὶ σκότος ἐστίν, τὸ σκότος πόσον.

2-я редакция – Лк. 11:33–36: Оὐδεὶς λύχνον ἅψας εἰς κρύπτην τίθησιν οὐδὲ ὑπὸ τὸν μόδιον ἀλλ᾿ ἐπὶ τὴν λυχνίαν ἵνα οἱ εἰσπορευόμενοι τὸ φῶς βλέπωσιν. ὁ λύχνος τοῦ σώματός ἐστιν ὁ ὀφθαλμός σου ὅταν ὁ ὀφθαλμός σου ἁπλοῦς ᾖ καὶ ὅλον τὸ σῶμά σου φωτεινόν ἐστιν ἐπὰν δὲ πονηρὸς ᾖ καὶ τὸ σῶμά σου σκοτεινόν. σκόπει οὖν μὴ τὸ φῶς τὸ ἐν σοὶ σκότος ἐστίν. εἰ οὖν τὸ σῶμά σου ὅλον φωτεινόν, μὴ ἔχον μέρος τι σκοτεινόν, ἔσται φωτεινὸν ὅλον ὡς ὅταν ὁ λύχνος τῇ ἀστραπῇ φωτίζῃ σε.

Я не выписываю здесь ни предшествующих, ни последующих слов, так как прямого отношения к учению о свете они не имеют, и, потому, в редакциях они не совпадают.

Смысл же приведенных строк для всякого непредубежденного и неотуманенного ни схоластикой, ни каббалистикой, читателя должен быть ясен. Речь идет, очевидно, о внутреннем свете по аналогии с светом физическим, (нужным для «тела»), приемником которого служит человеческий глаз.

Господь, указывая, быть может, на горевший перед ним светильник (см. ред. Лк.) и беря отсюда свой образ, как это Он делает неоднократно, называет глаз «светильником тела» (обе редакции).

Основанием такого сравнения служит то назначение, которому служат глаза в организме, и светильник в доме. Подобно тому, как с помощью светильника вступающие в дом различают предметы, так и благодаря зрению или глазу человек ориентируется в мире. Другое основание – в самом устройстве того и другого, хрупком материале, форме, размере и т. д. Словом, ни с чем другим сравнение глаза не может быть вернее и изящнее, как со светильником (λύχνος).

«Если, поэтому», продолжает развивать свое учение Божественный Наставник; «глаз твой прост», т. е. цел, здоров, чист, смотрит прямо и т.д., то и «все тело твое будет светлым» (обе ред.), будет наполнено светом, как наполняется им комната с горящим впереди светильником, чтобы видны были окружающие предметы. «Если же глаз твой лукав», – слеп, болен, засорен, – «то и все тело твое будет темным» (обе ред.), будет погружено во мрак, как бывает темна ночью комната, лишенная светильника.

Конечно, речь Христа о свете и глазе не была ведь лекцией по офтальмологии. Он не учил о законах оптики. Его слова – «дух и жизнь». Он учил о тайнах Царствия Божия, поучал законам вечной, божественной жизни. Тот же характер имело Его учение и здесь. Предшествующая речь о «светильнике» и «глазе» была лишь предварением, притчею, уподоблением к последующему слову о «внутреннем свете», как об одном из законов духовной, богочеловеческой жизни.

«Если же свет, который в тебе, есть тьма, то сколь велика тьма» (Мф.). «Свет, который в тебе», это и есть евангельская формула внутреннего света, так как только о нем можно сказать, что он «в тебе», внутри человека, а не вне тебя.

Мысль Спасителя такова. Если есть в тебе свет, если душа твоя озаряется им, как светильником дом, то благо тебе. Но если свет этот, который должен быть внутри тебя, погас, уступил место мраку, стал тьмою, – то сколь велика, как ужасна, как опасна эта тьма! Насколько душа ценнее тела, настолько свет внутренний, или духовный, важнее внешнего, физического и, обратно, настолько же внутренняя, духовная тьма опаснее, губительнее, ужаснее мрака ночи и слепоты. Выкалывающий себе глаз лишается органа, нужного только для временной жизни, (Мф. 5:29, и паралл.). Теряющий внутреннее зрение утрачивает с ним вместе и вечную, божественную жизнь, принадлежностью которой так же, как и жизни физической, является свет (Ин. 1:4 и др.).

Евангелист Матфей сохранил только отрицательную часть этой мысли. Евангелист Лука выразил ее с обеих сторон: отрицательной и положительной.

«Смотри же, свет, который в тебе, не есть ли тьма»? Это – отрицательная половина редакции Луки. Мы обязаны следить за внутренним светом, как смотрим за светильником и глазом, подливаем масла, поправляем светильню и т. д., лечим глаз, вынимаем соринку и пр. То же обязаны мы делать и в отношении внутреннего света. Небрежность здесь бесконечно опаснее, чем в отношении светильника или глаза. Итак, мы должны тщательно наблюдать, чтобы свет, который в нас, не померк, не стал тьмою. Мы должны беречь свой «внутренний свет», как «зеницу ока», как дорожим единственной спичкой в доме...

Наоборот, «если все тело твое освещено, так что ни одной части в нем не остается темной»... – применительно ко внутреннему свету, о котором главная речь: если вся душа твоя, до последнего, самого отдаленного уголка, освещена внутренним светом то «оно будет все светлым, как бы светильник освещал тебя ярким сиянием» – то есть, все существо твое будет тогда светоносным, озаряясь изнутри точно блеском светильника. Такова положительная часть редакции Луки.

Итак, обе редакции под таинственным титлом τὸ φῶς τὸ ἐν σοί говорят о внутреннем духовном свете, аналогией и параллелью которого в мире физическом является свет видимый глазом, или внешний. Христос констатирует в нас присутствие этого света и учит беречь его, как сокровище.

Теперь нам понятно также, почему, характеризуя глаз Христос обозначает его качество этическими терминами: ἁπλοῦς и πονηρός. Ведь глаз является только подобием, аналогией того внутреннего, духовного ока, от целости или порчи которого зависит наше внутреннее зрение. Это же око, будучи духовным, должно характеризоваться непременно словами, имеющими этическое содержание. Благодаря этому, самая притча о светильнике и глазе получает характер еще более прозрачного намека.

***

Сила «внутреннего света» так же, как и область его, может быть различной: от «Фаворского света» до обыкновенной «светлой» мысли включительно; от озарения им одного разума до равномерного осияния всех уголков души, когда «ни одной части в ней не остается темной».

Превосходную иллюстрацию этой частной мысли мы находим у Преп. Макария Великого.

«Иногда огнь сей возгарается и воспламеняется сильнее, а иногда как бы слабее и тише, в иные времена свет сей возжигается и сияет более, иногда же умаляется и меркнет; и светильник сей, всегда горя и светя, иногда делается яснее, более возгарается от упоения Божиею любовию, а в другое время издает сияние свое бережливо, и соприсущий в человеке свет бывает слабее.

«Сверх того, иным во свете являлось знамение креста и пригвождалось во внутреннем человеке. Иногда также являлось как бы светоносное некое одеяние, какого нет на земле в веке сем, и какого не могут приготовить руки человеческие. Ибо как Господь, с Иоанном и Петром возшедши на гору, преобразил ризы свои и соделал их молниевидными, так бывало и с оным одеянием, и облаченный в оное человек удивлялся и изумевал. В иное же время свет сей, явясь в сердце, отверзал внутреннейший, глубочайший и сокровенный свет... Но после сего благодать умалялась, и нисходило покрывало сопротивной силы; благодать же бывала видима как бы отчасти, и на какой-то низшей степени совершенства.

«Человеку надобно, так сказать, пройти двенадцать ступеней, и потом достигнуть совершенства. Потом благодать снова начинает действовать слабее, и человек нисходит на одну ступень, и стоит уже на одиннадцатой. А иной, богатый благодатию, всегда день и ночь стоит на высшей мере, будучи свободен и чист, всегда пленен и выспрен...

«На деле же бывает так: подобно сгущенному воздуху какая-то как бы примрачная сила лежит на человеке и слегка прикрывает его. Светильник непрестанно горит и светит; однако же, как бы покрывало лежит на свете; и посему, человек признается, что он еще не совершен и не вовсе свободен от греха; почему, можно сказать, что средостение ограды уже разорено и сокрушено, и опять в ином чем-нибудь разорено не вовсе и не навсегда. Ибо бывает время, когда благодать сильнее воспламеняет, утешает и упокоивает человека; и бывает время, когда она умаляется и меркнет, как сама она домостроительствует сие на пользу человеку»... («Преп. отца нашего Макария Египетского духовные беседы, послание и слова». Пер. с греч. Моск. Дух. Академии. Изд. 4-е. 1904. Беседа 8-я. Стр. 69–70).

На какой бы ступени духовного просвещения мы ни стояли, нам заповедано беречь свой внутренний свет и стремиться к высшему совершенству. В противном случае–небрежения о внутреннем свете,–он может погаснуть, как гаснет выгоревшая до капли лампада, померкнуть, как меркнет глаз, лишенный всякого ухода, и нам грозят духовная слепота и внутренняя тьма,–опасность смешения истины с ложью, добра со злом, красоты с безобразием, божественного с человеческим и даже с сатанинским, подобно тому как физически слепой или находящийся в темной, неосвещенной комнате человек смешивает белое с черным, письменный стол принимает за кровать, а стоящую в углу швабру за самого хозяина.

Наставление Христа о внутреннем свете применимо сколько к каждому человеку, столько же и ко всякой эпохе. Наш век гордится своей «просвещенностью». И не напрасно! Сколько новых разных «лучей» открыто за последнее время! сколько зрительных стекол изобретено человеком! С другой стороны и светоч науки горит так ярко, как никогда. Но все это «просвещение» – душевнотелесное, нужное только в пределах пространства и времени. Между тем, какой смысл рассматривать под микроскопом инфузорию и не заглянуть ни разу в свою душу? Какая радость пользоваться электричеством и не видеть никогда дневного, солнечного света? Свет же солнечный, истинный свет, «просвещающий всякого человека, вступающого в мир» – свет внутренний, духовный. Он просвещает и в то же время животворит. Его- то в современном человечестве и мало.

Лишенный внутреннего света, человек являет собою жалкий тип «зрячего слепца», у которого роговая оболочка глаза цела, но зрительный нерв парализован. Такой человек не способен отличить истинного блага от призрачного. Ученый, без внутреннего света, превращается в сухого книжника, художник – в фотографа пошлой обыденщины, общественный деятель – в мертвого бюрократа, священник – в бездушного требоисправителя. Хотя логическая оболочка «внутреннего ока» у таких людей и цела, но нерв убит; «свет жизни» погас.

Внутренний свет есть одна из стихий духовной жизни, управляемой нравственными законами; как свет внешний есть стихия космической жизни, регулируемой законами необходимости. – Поэтому, мера внутреннего света всегда будет соответствовать степени нашего духовного совершенства. Обилие духовного света возможно лишь под условием высокого нравственного совершенства. В этом мы фактически убеждаемся на примере и учении Святых, соединявших в себе с духовным превосходством и яркий, доходивший до внешнего осияния, блеск «внутреннего света».

***

В заключение я позволю себе – исходя из основной евангельской параллели, провести дальнейшую аналогию между светом внутренним и внешним.·

Действия внешнего света несообщимы. Безполезно говорить слепому о солнце и свете, цветах и красках, радуге и северном сиянии. Он может поверить вам наслово, признать все это, но ни ясного представления, ни точного понятия, одними словами, без соответствующого опыта, вызвать нельзя. Только зрячие люди могут понимать друг друга, когда речь идет о свете.

Действия внутреннего света также неизреченны. Мы не можем ни понять надлежащим образом, ни ясно представить себе не только тех состояний, которые известны у мистиков под общим именем «созерцаний света», но и, – что гораздо ближе к нам: сущности творческого вдохновения, интуитивного просветления мысли, если сами этого не испытывали. Изречения священных и богослужебных книг, отеческих творений о «свете» – пустое место для нас, хотя их там так много и так они выразительно ярки. Если мы не совсем отрицаем подобные выражения и факты, мы игнорируем их или интерпретируем в узко-интеллектуальном смысле. Только люди, «просвещенные», могут понять и оценить, что значит «внутренний свет» и каковы его действия. Однако, как бы непонятны и странны нам ни казались подобные феномены: мистические озарения, Фаворский свет, пророчество, ясновидение, вдохновение, интуиция и пр. – эти радуги и излучения внутреннего света, мы, хотя на слово, обязаны верить тем, кто это испытал и не отрицать, по крайней мере, самого существования «внутреннего света».

Если для зрячих людей природа внешнего света представляет загадку, то еще более таинственна природа света внутренняго. Существо этого света божественно-непостижимо.

Наука пытается различными гипотезами определить природу света, но пока безуспешно. Ученые и философы мыслили и мыслят о свете различно. Одна гипотеза сменяет другую.

Декарт представлял себе свет, как давление, производимое светящимся телом на глаз, чрез посредство наполняющей пространство материи. Теория эта была скоро отброшена, так как соединялась с учением о мгновенной передаче света от предмета к наблюдателю. Декарту еще неизвестно было, что свет имеет определенную скорость, впервые установленную Ромером. Тем не менее, мысль о давлении света, как доказали новейшие исследования (напр., Лебедева), оказалась по существу правильной. Из двух соперничавших после того гипотез: эманационной – Ньютона и вибрационной – Гюйгенса, верх на долгое время одержала последняя.

Большинству ученых казалось невозможным, чтобы частицы, или корпускулы световой материи, могли с такой скоростью, какая была установлена для света, пробегать пространство, что утверждалось теорией эманации. Им вместе с Гюйгенсом легче было представить себе только передачу с такою именно скоростью (200,000 кил. в секунду) по волнам эфира энергии от источника света к органу зрения. Устранялись этой гипотезой и другие затруднения в понимании явлений света. Но главным основанием была для них все же трудность представления такой скорости материальных частиц, с какою свет распространяется в пространстве. Им, как в свое время Декарту – скорость света, неведомы были ни радий, ни другие новейшие открытия в области физики, преодолевающие все подобные затруднения. Теперь же, когда открыты лучи радия, некоторые из частиц которого обладают скоростию света, главное возражение против эманационной теории падает. Имея же, в другом отношении, преимущества перед вибрационной теорией, эманационное учение получает в наши дни все больший и больший перевес, так что в конце концов Ньютон оказывается более прав, чем Гюйгенс. Но мы еще не знаем, каким открытием и какой теорией нас может подарить будущее.

Указанное разнообразие и колебание научной мысли о природе физического света поучительно в том отношении, что, если мы так мало знаем о явлениях окружающего нас мира, если, несмотря на всю их общедоступность и каждодневный опыт, они оказываются труднопостижимыми, то духовный мир кроет в себе еще более тайн и, потому, явления его, к которым относится «внутренний свет», еще менее объяснимы. Кто постиг секрет вдохновения поэта? Какой психолог понял тайну творчества? На высших же ступенях христианской мистики, «внутренний свет» есть «велия благочестия тайна».

Приемником внешнего света служит глаз, источником солнце, – центральное светило, по крайней мере, для нашего земного и вообще солнечного мира. Есть также свой орган и свой объективный источник у света внутреннего. Таким органом выступает разум, почему внутренвий свет называется «умным», иногда сердце, или совесть. Источником же является Бог – Центр всего духовного мира. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Mф. 5:8). «Бог – возвещает от Лица Сына Его евангелист-Богослов: «есть свет, и нет в нем никакой тьмы» (1Ин. 1:5). На солнце есть все-таки пятна. А Бог-Солнце без пятен. Сам будучи для Себя Светом, Он является Источником всякого, по преимуществу же внутреннего света и для других существ. От того – в своих высших обнаружениях «внутренний свет» есть «свет Божественный». Это признают все мистики.

Свет физический делает видимыми все окружающие нас предметы. Свет духовный, озаряя наш внутренний мир, дает возможность на высших ступенях «созерцать», на низших – понимать объекты мира невидимого, их соотношения и связь; открывает тайны прошлого и будущего; вводит в постижение религиозных истин, умозрений, идей.

Физический свет не только светит, но и греет, оплодотворяет. Равным образом и духовный свет, не просвещает лишь, но и радует, животворит.

Внешне-физический свет не есть ни магнетизм, ни электричество, ни какой-нибудь газ. Это особый род энергии, особый продукт Божественного Творчества. Внутреннедуховный свет также неотожествим ни с совестью, ни с разумом, ни с сердцем, хотя все эти стороны нашей души в большей или меньшей степени могут быть проникнуты им. Это особый фактор внутренней жизни, самобытное явление, не сводимое ни на одну из душевных деятельностей.

Свет физический, по своему материальному субстрату, являет собою, в отношении к нашему телу, внешне-объективную реальность. Наш глаз служит только приемником света, органом его уловления. Духовный свет, в своей непостижимой сущности, превыше всякой души. Он присущ духовному миру, как целому. Чистое сердце, возвышенный ум, чуткая совесть и пр. только средство его созерцания. Но сам по себе он трансцедентен в отношении нашего духа.

А. Туберовский.