Саровская пустынь в ее прошлом и настоящем

Сильное, глубокое впечатление производит Саровская пустынь на православного богомольца, как эффектным величием и красотой своей внешней обстановки, так и всем строем ее внутренней жизни, – молитвенно-трудовой, подвижнической, святой. He менее поразительной и поучительной является для интересующегося судьбами православия русского и вся прошлая жизнь, вся история Саровской пустыни. Правда, история эта не отличается глубокой древностью, не блещет какими-либо выдающимися громкими событиями и великими, в истории отчизны нашей, делами; но она богата своим внутренним содержанием и глубоким религиозным смыслом. История Сарова явно гласит нам, что помимо всяких предположений, соображений и усилий человеческих, единственно содействием милости и благости Божией, из ничего и как бы чудодейственно возникла эта звезда русского благочестия и проливающий далеко вокруг благотворные лучи свои яркий светоч православия. Как и другие знаменитейшие наши обители, напр. Киево-Печерская, Троице-Сергиева, и Саров воздвигнут, по выражению черноризца печорского Нестора, не златом и не сребром, а молитвенным потом и слезами пустынножителей; краеугольным камнем и его послужила пустынная молитва забытого отшельника в земной пещере. Эта знакомая нам история, многих и притом замечательнейших и славнейших христианских обителей, особенно знаменательна в применении к Сарову. Он не только далек от многолюдных центров православия, каковы напр. старый Киев или стольная Москва, а он заброшен в едва доступную глубину вековых лесов и казалось, беспросветного мрака инородческих и иноверческих убежищ. Никаких жизненных удобств, никаких человеческих радостей, ни тем более богатства или славы, – ничего, одним словом, привлекательного не сулила дикая беспросветная глушь явившимся сюда первым отшельникам; и ничто, – ни отсутствующая здесь сила человеческая, ни неведомое тут богатство людское, – не могли обещать им благоденствия, возвеличения и процветания их безвестного, убогого приюта. Но, видно, они и не искали ничего, кроме Бога; видно, они и не надеялись ни на кого, кроме Его всесильной помощи. И Бог призрил искавших Его, благословил обитель к Нему стремившихся. И вот, среди непроходимых лесов, среди тьмы инородческого иноверия, возникает новый оплот православия, проливающий теперь лучи благотворного, нравственного и просвещающего влияния своего не только на близлежащие и теперь уже просвещенные верой Христовой окрестности, а и на православную Россию вообще; имя Сарова теперь уже всюду известно, слава его величия и святости влечет к нему поклонников со всех концов православного отечества. И без сомнения, всякий, побывавший в Сарове, выходит из него хоть немного, хотя бы и не надолго, но все же и добрее, и нравственнее, и лучше, нежели вошел в него.

He имея в виду излагать подробной истории Саровской пустыни, я отмечу только некоторые факты из истории возникновения, устройства и возвеличения этой знаменитой обители, – факты, поражающие своей чрезвычайностью и убеждающие, что Саров есть место богоизбранное, святое, что над Саровом почиет всемогущее благословение Божие.

Замечательно, прежде всего уже то, что такой выдающийся пункт веры Христовой и православного благочестия возник, как раз на месте сильного когда-то пункта иноверческого, магометанского. Еще в эпоху монгольского ига и господства Золотой Орды на Руси (в XIV стол.) здесь именно, на месте теперешнего Сарова, стоял центральный для целого округа, один из стольных городов Орды, г. Сараклыч. Остатки укреплений и глубоких рвов, окружавших этот город, расположенный на горе саровской, доселе еще заметны около Сарова¹. После того, с падением Золотой Орды, город Сараклыч был разорен до основания, пришел в полнейшее запустение; само место его поросло лесом и со временем, превратилось в непроходимые дебри. Это то место Промыслу Божию и угодно было освятить, воздвигши здесь для земли святорусской один из центров православия.

Совершилось это, впрочем постепенно, далеко не сразу. Страшная глушь этого места, отсутствие всяких удобств к жизни и отдаленность человеческого жилища долго препятствовали основанию здесь обители. Первоначальные, исходные нити истории Сарова начинаются уже с половины XVII стол.; притом, в течение почти целого первого полустолетия нашлись только три великих подвижника, которые, восприняв на себя подвиг отшельничества от людей, не находили более уединенного, более глухого места, как гора саровская и преемственно, один за другим, жили здесь в крохотных самодельных кельях или в пещерах, ископанных ими в этой горе. Между прочим, Промысел Божий, приводивший сюда этих отшельников, чудесными знамениями уже предуказывал великую будущность этого богоизбранного места. Общенародное предание, а также и древние письменные акты сохранили нам, как имена этих первых обитателей саровских, так и свидетельства о совершавшихся на том месте чудесных явлениях. Первый, избравший саровскую гору и поселившийся здесь для подвижнической жизни отшельник был инок Феодосий (в шестидесятых годах XVII стол.). Святость его уединенной жизни, тем не менее, явлена была и миру; узнали о нем ближайшие к тому лесному месту жители и начали приходить к святому человеку за благословением и советами. И вот, между прочим, Феодосий поведал своим посетителям о чудесных явлениях, совершавшихся на горе саровской и смущавших его одиночный покой: «Удивительную вещь, рассказывал он, открою вам: вы видите гору эту; не раз ночью видится мне, что небо пред взором моим разверзается и оттуда является дивный свет, нисходящий на эту гору; в тоже время, громко раздается большой звон, как бы кто звонил во многие колокола»². Сам Феодосий долго не понимал значения столь удивительных и неоднократно повторявшихся явлений; тем менее конечно могла понять их невежественная суеверная толпа окрестных жителей, среди которых распространилась о том молва. Последние по своему так изъяснили себе эти явления, что вероятно свет и звон происходят от драгоценностей и сокровищ, скрытых в саровской горе, тем более, что предание гласило о существовавши на этом месте некогда многолюдного и богатого татарского города. И вот, из ближайших деревень являлись сюда люди с заступами, лопатами, во многих местах начинали рыть гору, но конечно ничего не нашли, так как совсем не вещественные сокровища предуказывались небесными знамениями.

Около шести лет пробыл Феодосий на горе саровской; но, не смотря на славу его, как подвижника, за все это время не нашлось еще ему подражателей, которые бы, подобно ему, восприняли на себя подвиг отшельничества; все это время, он оставался здесь совершенно один. Когда в глубокой старости Феодосий отсюда удалился в прежний свой монастырь (в г. Пензе), как бы на смену ему, Промысл Божий приводит сюда другого подобного же отшельника, инока Герасима. Те же сверхъестественные явления на горе продолжаются и при нем; изумленный, он также рассказывает об этом посещающим и его крестьянам. Снова приходят сюда толпы рыть гору (в 1667 г.), отыскивая в ней сокровища, по мнению народа, издававшие слышимый Герасимом по ночам сильный звон, На сей раз, при раскопках найден был в горе, неведомо как попавший сюда, медный складной крест. Крест этот долго и свято хранился поселянами, а впоследствии пожертвован был в пещерную церковь уже основанной обители Саровской и в настоящее время составляет одну из великих святынь Сарова.

Подвижническая жизнь Герасима поддерживала в народе известность горы саровской, но тем не менее и Герасим, во все пять или шесть лет его пребывания здесь, оставался совершенно одиноким. В старости и он, и то впрочем вследствие угроз и нападений каких-то злоумышленников на его келью, удалился в прежний свой монастырь (Краснослободский). Около 10 лет после Герасима гора саровская оставалась необитаемой. Но потом, снова является здесь отшельник, инок Иларион. По образцу своего святого покровителя, св. Илариона, митрополита киевского (в XI стол.), спасавшегося, как известно, в пещере около Киева, на берегу Днепра, в горе и этот Иларион саровский, около реки Саровки, на склоне горы, выкопал себе пещеру. Пещера его сохранилась доселе; она то и послужила началом пещер саровских, которые так и называются доселе, по имени первого основоположника их, «Иларионовыми» пещерами. Илариона, первому из отшельников, подвизавшихся на горе саровской, выпало счастье иметь своего ученика и непосредственного преемника, который и стал основателем здесь уже целой общины монахов, т. е. монастыря Саровского.

Это был Исаакий, иеромонах из Санаксарского монастыря, человек необыкновенно строгой, подвижнической жизни. Еще молодым человеком, он покинул свой монастырь, желая поработать Богу в труднейшем подвиге отшельничества. Молва народная о великом саровском отшельнике Иларионе привела Исаакия в глубину леса, на гору саровскую и здесь то, он остался. В высшей степени трогательная повесть передается о жизни Исаакия в пещерах саровских, когда он остался здесь один по смерти Илариона. Ему пришлось переиспытать здесь невероятные козни духа злобы: всевозможные ужасы, ночные видения, нападавшие на душу его тоску и невыносимое уныние, наконец даже сильнейшую болезнь телесную, так что вся жизнь его здесь, в течение первых семи лет, представляется сплошным и невероятным мученичеством. Но Исаакий все это преодолел силой своей непоколебимой веры и всевыносящего терпения, – и Бог благословил этого испытанного своего исповедника! Один за другим стали собираться около Исаакия с разных сторон люди разных званий, ищущие отшельничества, так что и составилась около него целая семья пустынножителей. Тогда то Исаакий и задумал основать, правильно организованную и церковной властью утвержденную, монашескую Саровскую пустынь, – тем более, что к этому неотложно вынуждали и тогдашние обстоятельства.

Дело в том, что наступило тогда время самое опасное и неблагоприятное для саровских отшельников; тогда именно, при Петре Великом, все направлено было к сокращению монастырей; между прочим, издан был указ, воспрещавший монахам жить вне монастырей, так что все пустынники, отшельники, все живущие в лесах, без ограды и церквей, объявлялись беглыми или раскольниками, и подвергались преследованию закона. Таким образом и саровцам оставалось что-нибудь одно: или оставить излюбленную гору саровскую и разойтись, или попытать счастья, – хлопотать об открытии их нового монастыря, хотя рассчитывать на это теперь было в высшей степени трудно, почти невозможно. Тем не менее, Исаакий решился на последнее. И как это опять-таки ни странно, грозившее несчастье и привело к неожиданному счастью, – то, что повидимому, должно было положить конец саровскому отшельничеству, послужило к прочному учреждению Саровской пустыни. В надежде на помощь Божию, Исаакий основательно взялся за хлопоты об основании монастыря. Первым делом, он лично явился к собственнику той лесной местности, где находились их кельи и пещеры, к князю Кугушеву и выпросил у него место для монастыря в вечное владение. Затем Исаакий составил строгий устав для основываемой пустыни и на волю Божию, отправил его на утверждение в тогдашнюю патриархию русскую, с просьбой об открытии Саровской пустыни. Понятно, с каким страхом и опасениями саровские отшельники ожидали решения своей участи. Нам не известна процедура всего дела об открытии Сарова; во всяком случае, представляется поразительным и в высшей степени знаменательным, совершившийся, – явное дело, по особенному изволению Божию, – факт, что просьба совершенно безвестных, бедных, лишенных всякой силы и какого-либо земного предстательства отшельников саровских была уважена. Мало того, не только издана была в 1705 г. грамота патриаршая об открытии Саровской пустыни, а тогдашний, за смертью патриарха Адриана, местоблюститель патриаршего престола, весьма известный в истории русской церкви, митрополит рязанский Стефан Яворский обратил, – опять таки по какой то малопонятной причине, – особенное внимание на новооткрытую пустынь и скоро прислал сюда большую грамоту свою, с наставлением об иноческой жизни. В конце грамоты, Стефан Яворский приложил особое свое послание саровцам, изложенное даже в стихах. Вот это интересное стихотворение знаменитого нашего архипастыря древне-русского, известного в свое время оратора-проповедника и пииты церковного. Оно любопытно, во 1-х, как произведение столь известного исторического лица, а во 2-х, – как знак его особенного внимания и благорасположения к только что открытой Саровской пустыни: «Божией милостью смиренный Стефан, митрополит рязанский и муромский, Саровской пустыни настоятелю и еже о Христе с братией:

«Братие, блюдитеся, черну нося ризу;

Имейте смирение, око держа низу:

Убегайте гордыни, тщеславия злаго,

Еже погубляет всем небесное благо.

Зависть, славолюбие и гнев отлагайте,

Постом и молитвою оных прогоняйте;

Лицемерства, лености лишатися тщитесь,

Но смиренно постяся, в молитвах трудитесь,

Единообщее все вам всем да будет;

He сумнитеся, понеже Бог вас не забудет,

Высший брат над низшим не высокомудрствуй,

Но всегда себе равна быти умствуй.

Сице образ показа и Христос собою,

Аще, рек, кто в вас вящший, да будет слугою.

Сего ради благость, мир в вас да пребывает,

Кротость, воздержание в вас да водворяет;

Имейте же наипаче любовь между собою

Истину, а не лестну, совестью благою:

Сия бо вас представить небесному трону

И даст нескончаемой радости корону».

Невозможно и описать всей понятной радости отшельников саровских, когда в начале 1706 года получен был ими указ об открытии монастыря. Тотчас же своими руками принялись они строить церковь и чрез 50 дней был уже готов деревянный первый храм саровский, который, как бы для освящения источника, бьющего из земли, как раз около пещер Иларионовых, этого основного зерна обители Саровской и решили посвятить Божией Матери Живоносному Источнику. 16 мая воздвигнут был на новосозданном храме деревянный крест. Необычайная радость и религиозный восторг еще неизмеримо более охватили и одушевили маленькое общество саровцев, когда вечером того же 16 мая и в полдень следующего дня услышали они непостижимый, чудесный звон на своем храме, хотя колокольня его была еще совсем пуста, на не не было ни единого колокола. Все поняли, что они удостоились чуда, что Господь благословил начало их обители. Ровно через месяц, 16 июня, храм был уже освящен. Молва о новой обители и о чудодейственных явлениях, совершавшихся на том месте, быстро стала распространяться и потекли в Саров богомольцы, а с ними и чрез них и пожертвования, приношения. Саровская пустынь быстро стала расти, увеличиваться и украшаться.

Как неожиданно и знаменательно было само возникновение пустыни в такой глуши лесной и в то время, при тогдашних неблагоприятных условиях, так же необычайно и поразительно шло ее возрастание, возвеличение; менее чем в два столетия своего существования, из убогой пещеры, вырытой в земле, забравшаяся в непроходимые лесные дебри, как только можно далее от жилья человеческого, пустынь Саровская превратилась в блистающую великолепием, богатейшую обитель, известную теперь всей православной великой России, на ряду с древнейшими и историческими обителями, каковы: Киево-Печерская, Сергие-Троицкая, Соловецкая, Почаевская и некоторые другие.

Само внешнее возвышение и украшение Саровской пустыни, возрастание ее великолепия, шло часто как-то необыкновенно, как-будто чудодейственно. В состав братии Сарова собирались только нищие, бедняки, люди неимущие; сюда совсем не поступали бояре, дворяне, вообще люди с богатыми вкладами, как это бывало в истории других монастырей; Саров и теперь справедливо называют крестьянским монастырем. С самого его возникновения и доселе, он состоит из безвестных тружеников, попреимуществу крестьян и во всяком случае, людей простых, не славных ни именами, ни образованием, ни богатством. И однако, этот крестьянский монастырь не только теперь богато обстроился, величественно украсился, но и владеет большой собственностью, вполне уже обеспечивающей для него не только безбедное существование, а и широко поставленную благотворительность, особенно деятельно обнаруживающуюся во время бедствий народных, как напр., в голодные годы. Всем этим богатством и благосостоянием монастырь в значительнейшей степени обязан сам себе, т. е. своим монахам, их трудолюбию и подвижничеству; каждый член братии в Сарове обязательно так или иначе трудится на монастырь и своим личным трудом поддерживает его благосостояние.

Даже лучшие здания монастыря и те возникли тоже необычно, почти минуя чьи-либо посторонние услуги, а своими дружными братскими силами. В Сарове, кажется, никогда не бывало никаких зодчих, архитекторов, людей искушенных в искусствах, а однако, какие великолепнейшие здания украшают собой теперь Саров! Конечно, самое грандиозное и величественное сооружение в нем, – Успенский собор; но, как и величественно проста, необычайно удивительна история этого многоценного украшения пустыни! Тут не было ничего такого, на что тратится у нас обыкновенно масса денег, что стоит многих усилий даже и для специалистов архитекторов; не было ни проектов, ни смет, ни ассигновок, не было и архитекторов, вырабатывавших общий план здания. Храм этот сам собой слагался и изменялся из своего первоначального простейшего вида в теперешний, поражающий красотой и величием. Начало ему положено еще в 1730 году, при первоначальнике и основателе Сарова Исаакии. При постепенном возрастании своей обители, Исаакий замыслил украсить ее, конечно в самых скромных размерах, каменным собором. Строился собор своими руками, исподволь, по мере накопления средств в монастыре. При следующем настоятеле, иеромонахе Дорофее, в 1744 г. храм был готов и служил великим источником радости, и если так можно выразиться, гордости скромных и тогда еще бедных саровцев. Но прошло после того сто с небольшим лет; Саров изменился до неузнаваемости и Успенский собор оказался уже не соответствующим величию и богатству пустыни, да и недостаточно вместительным при громадном притоке богомольцев. Нужно было его так или иначе перестроить. Настоятель Ефрем первый сознал эту необходимость и сам же взялся за дело. Начал его он невероятно просто и находчиво; он сообразил, что не только разрушать, а и существенно нарушать собор, как бы поступили конечно заправские архитекторы, для расширения его в новый и обширнейший, не следует; раздвинуть же, как-нибудь стены его тоже невозможно, – так очень просто; отнять только одну западную стену и оставивши весь прежний храм в неизменном виде, превратить его в алтарь, а храм к этому алтарю уже пристроить новый, большой. И вот, в результате остроумнейшей выдумки Ефрема во-первых сохранен, как драгоценный памятник для монастыря, его первоначальный собор почти в неприкосновенном виде, a во-вторых, – имеется громадный по вместительности новый собор с беспримерно оригинальным и величественно-красивейшим алтарем; алтарь этот есть самостоятельная церковь с высоким и широким, во всю восточную стену его, старинным иконостасом.

Далее, не менее оригинально и просто, сам же Ефрем приступил и к осуществлению своего остроумного умного плана; без всяких чертежей, планов и рисунков, около старого собора, он, благословлясь, стал втыкать в землю колышки, и таким образом, обозначил ими обширную площадь для предполагаемого нового здания собора. Саровцы, на первых порах, увидя большую, охваченную колышками площадь, даже осудили своего настоятеля за его грандиозные замыслы, что мол «не подобает пустыне такое великолепие». Но Ефрем этим не смутился и вся братия тотчас же начала работу, а продолжала ее уже при преемнике Ефрема, настоятеле Пахомии. При этом, один монах Иоаким составлял план, а другой Питирим, в звании ктитора, строил по этому плану. Таким образом, один отмежевал площадь, второй вел саму постройку, третий мастерил план, четвертый управлял работами, и наконец, все монахи работали. И таким-то путем явился, при очевиднейшей, в таком сложном и трудном деле, помощи Божией простым самоучкам, явился свой собственный, без сторонней помощи воздвигнутый великолепнейший собор, грандиозное украшение «крестьянской» обители. – Такая именно простота, самобытность, трудолюбие и явное благословение Божие характеризуют и все дела и начинания Саровской пустыни, из ничтожества восставшей так скоро в выдающуюся силу и славу.

Гораздо более еще знаменательна история внутренней жизни Сарова. Совершенствам и величию этой то жизни конечно и обязан Саров, как всесильным покровительством Промысла Божия, так и своей славой, известностью среди православного русского народа. При общей строгости общежительной, именно подвижнической жизни всех монахов, жизни, сплошь занятой и наполненной молитвой в храмах и для всех без исключения обязательными трудами в разных родах монастырского послушания, Саров, за всю не длинную историю своего существования, может выставить целый ряд великих имен замечательнейших подвижников, людей самой высокой, святой жизни. Уже не говоря о самых первых отшельниках, положивших начало монашеству на горе саровской, – Феодосии, Герасиме, Иларионе, – следует назвать нескольких, великих своей святой жизнью, настоятелей пустыни. Таков, прежде всего, основатель и первый настоятель Саровской пустыни, упоминавшийся ранее, иеромонах Исаакий, в конце жизни принявший схимонашество с именем Иоанна. Учредитель строжайшего монастырского устава для Саровской пустыни, он сам во всю жизнь свою был и самым ревностнейшим, неуклонным исполнителем этого устава. В конце жизни своей, он подвергся и еще особенному тягчайшему испытанию; по недоразумению, при императрице Анне Иоанновне, дряхлый старец схимонах, помышлявший уже единственно о христианском преставлении в мир горний, заподозрен был в политическом преступлении, внезапно вытребован в С.-Петербург и там, от сильнейшего потрясения душевного, скончался³. Так, что и прах схимонаха Иоанна, священный для Саровской пустыни, нашел себе безвестное упокоение на каком-то петербургском кладбище; не смотря на многие старания и хлопоты, могила его так и не была найдена.

Святой и подвижнической жизнью известен и преемник Исаакия, второй строитель Сарова, иеромонах Дорофей. После семнадцатилетнего настоятельства, он отказался от управления обителью и принял схиму под именем Димитрия. Но особенно замечателен святостью жизни и многострадальной судьбой своей Ефрем, 6-й по счету настоятель саровский. В Описании Сарова об этом замечательном муже сказано: «Промыслу Божию угодно было провести Ефрема сквозь огнь и воду, испытать его в горниле искушений, чтобы, как злато просияла в нем добродетель терпения»⁴. В раннем юношестве, принявши иночество, Ефрем одним из первых пришел тогда еще к отшельнику саровскому, одинокому Исаакию и потом стал правой рукой его при устроении пустыни. Как ближайший помощник Исаакия, он вместе с ним был вытребован и в Петербург по вышеупомянутому подозрению. Хотя в Петербурге, он оказался чист от всякой вины, но тем не менее, как, по старинному судебному выражению, «приличившийся делу», он был сурово наказан; уже в ту пору иеромонах, он лишен был священства, сослан в Оренбург и целых шестнадцать лет пробыл здесь в тяжком заточении, восприняв на себя обязанности пономаря в крепостной церкви. Хотя после, при восшествии императрицы Елизаветы Петровны на престол, достаточно было Ефрему одного только напоминания о себе, чтобы получить полную свободу, однако он, в неподражаемом смирении, решил безусловно покориться воле Провидения Божественного о нем. И Промысл Божий действительно освободил его, как это большей частью в таких случаях бывает, по одному совершено неожиданному и как это тоже всегда может казаться, будто случайному обстоятельству. Однажды, копая землю, несчастный узник Ефрем нашел богатый клад и тотчас отнес его начальству, решительно отказываясь принять себе за находку хоть какое-нибудь вознаграждение. Необыкновенное поведение Ефрема обратило на него внимание начальника крепости. Навели о нем справки: кто, откуда и за что сослан. Узнав о его совершенной невинности, не только освободили его, а исходатайствовали указ Святейшего Синода и о восстановлении его в сане священника. Ефрем немедленно возвратился в Саровскую пустынь и здесь единогласно братией избран был в настоятеля. В течение семнадцатилетнего управления обителью, он всегда был живым правилом и образцом святой монашеской жизни для монахов, а своей добротой и беспримерно широкой благотворительностью, особенно во время страшного голода в 1775 году, когда самоотверженно открыты были Ефремом все житницы монастырские для голодающих, он пронес славу Сарова по всей России, воспитал к своей обители глубочайшее уважение и непоколебимую благодарную любовь во всем, особенно простом русском народе. Настоятель Ефрем был, в свое время, весьма известный человек; его знали и с благоговейным уважением относились к нему многие русские архипастыри, а святитель Тихон Задонский находился в постоянной с ним переписке.

He буду называть других настоятелей Саровской пустыни, именно за святость жизни и за духовные совершенства свои и избиравшихся обыкновенно всей братией пустыни в это почтенное звание. Обращу внимание на выдающиеся лица из среды братии саровской, т. е. из среды простых, рядовых монахов. Сколько уже воспитал и выставил Саров истинно великих людей, более или менее известных всей православной России! Кто, напр., из интересующихся судьбой русского православия и святынями русскими, не слыхал о Марке, о Серафиме, подвижниках саровских! А их было далеко не два таких, – только другие проводили святую жизнь, еще более скрытую от света, а потому и остались менее известными в народе; тем не менее, слава их совершенств духовных часто далеко выступала за пределы монастырских стен и доходила даже до столиц, ведома бывала и высшим представителям церкви русской.

Вот, например, старец Назарий, один из величайших светильников Сарова, – инок христиански образованный, начитанный и святой, подвижнической жизни. Про него знал сам митрополит С.-Петербургской Гавриил и потребовал его к себе, чтоб отправить в некоторые монастыри для исправления в них монашеской жизни. Напрасно Назарий всячески отклонял от себя эту честь, напрасно и настоятель саровский Пахомий, и даже местный епархиальный епископ тамбовский Феофил, желая удержать в Сарове Назария, отписывали о нем, что он и не годится для предполагаемой миссии, так как де человек, он простой, малоумный, – ничто не помогло, митрополит понял смысл этих уклончивых ответов и писал: «у меня много своих умников, пришлите мне вашего глупца». Делать было нечего, Назарий подчинился и в течение многих лет пересылался из одного монастыря в другой, всесторонне их устрояя и исправляя. И ему стали обязаны своим благоустройством, между прочим, такие древние и известные на Руси обители, как Южская (в Ярославской губ.), Знаменская, близ Курска (так называемая Коренная), и знаменитая древняя пустынь Валаамская. Невероятными трудами и подвигами Назария, эти обители приведены были в блестящее состояние и навсегда, вероятно, останутся копией Сарова. Исполнивши свою высокую и плодотворнейшую миссию, Назарий возвратился в Саров и тут на своей, так сказать родине духовной, христиански окончил свою многотрудную и высокоправедную жизнь.

Были и другие случаи, когда великие, по совершенствам своей духовной жизни, старцы саровские вызывались высшей властью по разным надобностям. Но чуждые честолюбивых стремлений и ищущие только уединенного подвижничества, эти подвижники всегда старались уклоняться от всяких лестных предложений и поручений, тщательно отстаивали свое иноческое право оставаться в неизвестности. Так, напр., тот же митрополит с.-петербургский Гавриил, когда нужно было назначить начальника православной миссии в Северную Америку, из всей России обратил внимание опять таки именно на Саров и отсюда потребовал для указанной цели известного же тогда подвижника саровского Иоакима, предлагая ему даже епископский сан. Но смиренный Иоаким, чтобы уклониться от этой чести, наложил на себя подвиг юродства и как юродивый, уж конечно оставлен был в Сарове.

Ближе к нам по времени, уже в нынешнем столетии, славу Сарова, как поприща великого и особенно в наше время поразительного подвижничества, поддерживали и укрепляли несколько знаменитых пустынников и отшельников, каковы Дорофей, Иларион, Александр, Лев, Марк, подвизавшиеся в дремучем лесу саровском. Некоторые из них совсем никому из народа не показывались, пребывая в полном отшельничестве и безвестности. Более известен из них Марк; о нем имеются, по крайней мере, хоть некоторые сведения. Пройдя все монастырские должности и много поработав монастырю и братии, он решил посвятить себя исключительно Богу. Приняв ради Христа юродство и наложив на себя подвиг молчальничества, он удалился из монастыря в лесные дебри и целых шестнадцать лет провел здесь в невероятных подвигах, не имея даже своей пещеры, а бесприютно бродя по лесу, постоянно меняя место своего пребывания, чтобы никто не мог нарушить его одиночества. Только в великие праздники являлся он в храме монастырском для приобщения св. таин и тотчас же опять скрывался. Просто изумляет мысль, как-то не укладываются в сознании нашем эти шестнадцать лет такой невероятной жизни! Может ли быть еще сильнее вера, еще полнее человеческое самоотвержение ради Бога, как это явил в жизни своей Марк?! Только уже почувствовав приближение смерти, восьмидесятилетний изможденный старец, схимник Марк, вернулся в обитель и здесь на веки успокоился у алтаря Успенского Собора, рядом с о. Серафимом.

Несколько иной образ своей святой жизни проходил этот подвижник саровский, иеромонах Серафим, памятью которого буквально наполнен Саров и имя которого, без преувеличения говоря, известно всей православной России. He буду пересказывать подробно жизни этого знаменитого подвижника, тем более, что всюду и всем доступны подробнейшие жизнеописания его, как конечно все же видали и всюду распространенные изображения его. Тем не менее, считаю обязанностью напомнить хоть только некоторые, самые крупные факты из жизни этого замечательнейшего человека, потому что немыслимо говорить о Сарове и ничего не сказать об о. Серафиме, – так неразрывно теперь слились эти два имени, – Саров и о. Серафим, – в устах и помышлениях православного человека!

О. Серафим, в мире Прохор, был родом из г. Курска, происходил из благочестивой купеческой семьи. С раннего детства возлюбил он благочестие, просветлил себя чтением религиозно-нравственных книг, а семнадцати лет от роду решился порвать все связи с миром. Надел на грудь большой медный крест, – не расстававшийся с ним во всю жизнь, благословение родной матери, за плечи котомку, в руки посох и пошел новым своим путем в новую для себя жизнь. Путь этот привел его прежде всего в Киев на поклонение киево-печорским чудотворцам, а потом тут же, около Киева, в Китаеву пустынь к знаменитому тогда подвижнику, прозорливому старцу Досифею. С трепетом приближался Прохор к святому человеку, потому во-первых, что в мыслях своих положил безусловно подчиниться решению Досифея о своей дальнейшей судьбе, а во-вторых и потому что старец Досифей был строгий, суровый, далеко не для всех доступный. Но какова же была радость Прохора, когда к великому удивлению не только его самого, а и всех окружающих, суровый старец встретил Прохора совсем не как других, – необычайно ласково, приветливо, с непонятной тогда для всех искреннейшей радостью, как родного сына. «Иди в Саров, сын мой и пребуди там», – сказал Досифей Прохору. И вот, уже не рассуждая, не соображая, Прохор отправляется скорее в далекий путь к неведомому для него Сарову. Путь был очень длинный, тяжелый и даже, – при тогдашних неустроенных путях сообщения, – не безопасный; но Прохор бодро идет вперед шаг за шагом, верста за верстой, губерния за губернией. Уж лето сменилось осенью, уж осень перешла в зимние вьюги и метели, а он все идет и идет. Но, слава Богу, наконец то открылась и пред ним его земля обетованная; вот он и дремучий лес саровский! А вечером, накануне Введения (в 1778 году), засветился и сам Саров пред глазами будущего неугасимого и яркого светильника духовного этой обители. Итак, исполнилась вся цель жизни Прохора: «Иди в Саров и пребуди там», звучали в ушах его слова Досифея; значит, Саров, – вековечный дом его, значит, здесь он должен и жить, и умереть.

И вот началась в Саровской пустыни полная великого назидательного смысла и неподражаемо высокой, так сказать, поэзии религиозной, жизнь новопришедшего общника и трудника саровского. Восемь лет исполняет Прохор разные тяжелые обязанности в качестве послушника, потом постригается в монашество с именем Серафима. Неуклонно исполняя все обеты воспринятого на себя иночества, Серафим, чрез размышление и чрез чтение священных и святоотеческих сочинений, все более и более углубляется в богомыслие, достигая все большего и большего духовного совершенства. Несказанна была радость юного подвижника, когда однажды, во время болезни, после причащения св. таин, явилась о. Серафиму в осветившем всю келью его светлом облаке сама Матерь Божия… Он понял, что Господь и Пречистая Матерь Божия приемлют его подвиги и милостиво взирают на него. И это еще решительнее побудило его, как только можно, всего себя и всю жизнь свою посвятить Богу. Серафим возлагает на себя вериги, постоянно уходит из монастыря в лесную пещеру для ничем и никем не развлекаемой молитвы, а потом, наконец и совсем уходит в лес. В пяти верстах от монастыря, на берегу Саровки, строит он крохотную келью и здесь, в отшельничестве, продолжает свою праведную жизнь, всю ее наполняя молитвой, чтением священных книг и физическим трудом; рубит лес, копает землю, устраивает себе огород, даже погреб и т. д. Слава его святой жизни, тем не менее, не могла укрыться и в глубине дикого леса; и вот потянулись к нему толпами все, в жизни убогие, несчастные, томящиеся в тесноте своей душевной, а потом и вообще всякие благочестивые богомольцы, – кто для того, чтобы услышать слово утешения, ободрения от святого человека, кто предузнать в его речах свою судьбу будущую, а кто и просто из благочестивого любопытства, чтобы увидеть Божия подвижника.

Смиренный, незлобивый, добрейший душой, о. Серафим никому не мог отказать; он с необычайным радушием и лаской принимал всех нуждающихся в нем, всех выслушивал и всем давал все, что имел из духовного своего богатства; кому мудрый совет, кому наставление, кроткое увещание, а кому и поразительно сбывавшиеся потом, предвещания. Между тем, многолюдная толпа посетителей о. Серафима соблазнила каких-то злодеев; они думали, что о. Серафим собирает от всех приношения и копит богатство. В одну несчастную ночь в 1804 году, три злодея напали на о. Серафима, требуя денег, которых у него ни копейки не было; они истязали его до потери сознания и оставили в покое, только сочтя его уже умершим. Прийдя в себя на другой день, о. Серафим собрал последние силы и окровавленный приплелся в обитель. К ужасу всей саровской братии, более недели он находился между жизнью и смертью; но Бог внял мольбе всех и восстановил силы своего многострадального избранника. Отысканы были и злодеи, но о. Серафим же умолил не предавать их в руки правосудия, а отпустить с миром.

Напрасно, и настоятель и братия Сарова упрашивали о. Серафима остаться в монастыре, и не подвергать себя снова риску одинокой, страшной жизни; о. Серафим снова отправился в лес и еще новых шесть лет подвизался там в той же самой кельи. Только после двенадцатилетнего отшельничества, чувствуя уже упадок сил, старец Серафим вернулся в обитель; но первые пять лет провел здесь в еще более тяжких подвигах, – затворничестве и молчальничестве. Все полные пять лет, он не выходил из кельи и не сказал ни единого слова, занят был исключительно молитвой, чтением священных книг и богомыслием; кроме того, каждое воскресение, он приобщался св. таин и то в кельи же своей. И только после всех этих испытаний себя и превозмогающих природу человеческую подвигов, о. Серафим, как бы уверившись в силе своего духа, на высокой степени духовного совершенства и самообладания, уже получив от Бога, дар прозорливости и исцелений, открыл двери своей кельи и отверз уста свои; всех стал принимать к себе и со всеми вести святые, назидательные и пророческие беседы. Но и теперь, он искал, как отдыха, лесного уединения; в двух верстах от Сарова, также в дремучем лесу, он устроил себе новую келью и постоянно ходил туда, целыми днями уединялся здесь. До самой блаженной кончины своей в 1883 году, он был, как бы великим ангелом Божиим среди людей, истинным светильником Саровской пустыни. К этому ангелу земному, блистающему духовностью светильнику саровскому, стремились сотни и тысячи православных людей со всех концов России. Свет духовного светильника саровского был так силен и оставил по себе такой, неизгладимый в памяти народной, след, что одно только имя о. Серафима, да могила его, – и доселе влекут к Сарову не меньшие сотни и тысячи поклонников.

Но не одно, впрочем, только великое прошлое Сарова влечет к нему православного богомольца; не одни только прошедшие уже в вечность, великие и во веки незабвенные саровцы, как Марк и о. Серафим, прославили его. И после них, и теперь Саров имеет в себе много привлекательного, редкого для земли и дорогого, отрадного для христианина. Саров доселе живет священным заветом своих великих отцов, проникнут тем же духом пустынничества, трудолюбия, не стяжательноети и непрестанного богомыслия, каковым духом в высшей степени одушевлены были вышеназванные великие подвижники саровские, своей земной святостью и светом жизни своей привлекавшие к Сарову тысячи, жаждущих духовного просвещения, богомольцев. Так что Саров и в настоящее время, один из великих центров русского паломничества, привлекает к себе не только минувшей своей славой или дивно-величавым видом девственных своих окрестностей, а именно и внутренним совершенством своим, светом благочестивой жизни и теперешних иноков своих, саровцев, далеко уединившихся от мира и посвятивших себя жизни бесстрастной, подвижнической. Суровый общежительный устав пустыни Саровской, согласованный с правилами и советами евангельскими, апостольскими и святоотеческими, обеспечил Саров подбором настоящих иноков, – людей сильных верой, крепких характером, не испугавшихся строгой жизни, продолжительных богослужений, тяжких подвигов послушания. Вся жизнь саровского монаха представляет непрерывный подвиг, невольно поражающий православного богомольца умилением и внушающий искреннее, благоговейное уважение ко всякому «убогому саровичу», как, вслед за подвижником Иларионом, любят называть себя саровцы. Это действительно, как бы люди не от мира сего, люди, сумевшие подавить в себе самые жгучие в человеке, могущественные в мире и более всего разрушительные страсти. Лишивший себя всяких мирских радостей общежития, монах саровский и в монастыре является отшельником и молчальником; каждый из них живет в отдельной, одиночной кельи, видит и собратий своих только в безмолвные часы или продолжительных богослужений, или в строго безмолвные же минуты общего обеда в трапезе. Все остальное время, он занят работой или пребывает в ничем и никем не развлекаемом уединенном богомыслии. Допускаемые иногда в монастырях взаимные хождения монахов по кельям, и приемы монахами гостей и посетителей в своих кельях в Сарове решительно не допускаются. Далее, всякий монах-саровец, совершенно отказавшись от своей воли и отдавая себя в полное распоряжение монастыря, готовый на всякое назначаемое ему послушание, в тоже время, лишается права на какую-бы то ни было частную, личную, хотя бы и самую незначительную собственность. Получая от монастыря одежду и за общей трапезой пропитание, он и работает на монастырь, и всякое приобретение свое обязательно отдает в общее пользование монастыря. Правила и требования эти, – отказаться от себя и от всего своего, – составляют для человека ужасное испытание, всю тяжесть которого нам трудно себе и представить; но, зато эти правила высоко и подминают нравственную жизнь саровских монахов; тут нет поводов к распрям, нет любостяжания, не мыслима роскошь, не возможна и нравственная распущенность. He даром и древнейшие русские подвижники, основатели монастырей, как напр. Феодосий Печерский, Сергий Радонежский, Иосиф Волоколамский и др., полагали в основание внутренней жизни своих монастырей такой именно, общежительный устав, каковой и воспринят с самого начала в Сарове, и доселе, с строгой неуклонностью блюдется в нем.

Сопряженная с такими лишениями, жизнь саровского монаха есть в тоже время и положительный подвиг, требующий немалого напряжения сил. Всякий из них обязательно стоит у какого-либо общемонастырского дела, несет какое-нибудь послушание. Благодаря, главным образом, этому-то общему неуклонному и непрестанному труду, монастырь Саровский и приведен в прекрасное состояние, хозяйство его находится в блестящем положении. Но кроме работы, большая часть времени саровского монаха назначается на главнейшую его обязанность, – на молитву. Все монахи обязаны присутствовать на всех церковных богослужениях; а богослужения эти, вследствие строгого соблюдения церковных уставов и протяжного древнего пения, занимают средним числом до десяти часов в сутки, а в дни праздничные, предпраздничные, особенно же в посты, – и гораздо того более. Продолжительность саровского богослужения, за которым у монахов (да еще при исполнении обязательного для всех послушания) не остается и минуты свободной, сближает наш Саров с знаменитейшим Афоном, известным своими необычайно продолжительными молениями. Едва ли не более всего поражают и мирянина, в жизни саровских монахов, долговременные их молитвы, для нас., людей непривычных, далеко не удобовыносимые. Бесспорно, большое значение имеет здесь и привычка, хотя бы просто привычка организма к продолжительному стоянию; но еще более, несомненно в этом случае, влияние души на тело, подъем духа, сила религиозной мысли, напряженность нравственного сознания, вливающие энергию и бодрость, и в утомленные, слабеющие органы тела. Всякому, конечно, из собственного опыта хорошо известно, что человек не чувствующий сердечного молитвенного расположения, тяготится и краткой молитвой, и недолгое богослужение требует от него уже насилия над собой, вызывает в нем несносную скуку. Зато, с другой стороны, для сердечно расположенного к молитве христианина, всякая молитва бывает легка и сама продолжительность ее остается даже, как бы не замечаемой. Это всякий и испытывает на себе, попавши, напр., в высоко благоговейную и молитвенно настраивающую обстановку того же саровского богослужения; никакой богомолец не уклоняется от этой службы и на первых порах, благодаря новости и силе впечатления, именно, как-будто не чувствует усталости, хотя бы прошел тысячи верст, и еле передвигал намученными ногами. Тем более, – саровские монахи; по своему строю своего монашеского существования, они почти живут в церкви, на молитве, всем складом жизни своей и нравственного своего настроения, они постепенно вырабатывают в себе неутолимую потребность в молитве, они достигают возможности истинной молитвы и высокого, искреннего благоговения пред священнодействиями. Поэтому, продолжительные богослужения являются для них не мучением, не самоистязанием, как пожалуй судят о том некоторые миряне, а напротив, как бы необходимой полнотой их счастья, блаженством их иноческой жизни. Само собой разумеется и в среде их многие, с великим трудом, борьбой, насилием над собой, приближаются к высоте такой жизни, многие оказываются даже и бессильными в достижении этой высоты и потому, такие скоро уходят из Сарова; но зато, несомненно, очень многие саровцы достигают и осуществляют идеал ангелоподобного жития, непрестанного хождения пред Богом, непрерывного служения Ему. Само однообразие службы и ежедневное повторение более или менее одного и того же, что так часто порождает простую машинальность в священнослужителях и скуку в молящихся, кажется, не имеет никакого утомляющего влияния на саровцев; богослужение их поражают искренностью и глубоким чувством; все произносится замечательно отчетливо, все действия производятся без малейшей торопливости. Очевидно, что тут именно священнодействуют, что тут поют и читают не для других, и не по внешней обязанности, а для себя и по своей внутренней потребности; очевидно, эти люди совершают серьезнейшее дело жизни своей, и потому-то так неподдельно звучит искренность в голосах служащих, так очевидно глубокое умиление в молящихся. Словно очарованные, стоят они вдоль стен своего величественного собора, всецело погруженные в мысль о присутствии Божием. – He менее поражает вид и молодых послушников, стоящих в средине храма; многие из них, очевидно, входят уже в дух истинного монашества; неподвижно стоят они пред иконами или устремив на них свои светлые взоры, или же в глубоком смирении и самососредоточении почти совсем закрыв глаза, как бы забывая, что они на земле. Да словом, едва ли возможно забыть саровское богослужение тому, кто его видел и кто хоть раз побывал в той благоговейной, так сказать, атмосфере, которая царит в саровских храмах!

Назову, еще в заключение, одну черту, которой заявил и заявляет себя Саров в благочестивой жизни святорусской, черту высоко симпатичную, истинно христианскую, это, – милосердие ко всем бедствующим, несчастным, самоотверженную готовность жертвовать своим для нужды других. Кто бы и откуда ни пришел в Саров, всегда он находит себе здесь бесплатно и хорошее помещение, и совершенно достаточное, даже в некоторой мере, приноровленное к положению пришельца содержание (в дворянской, напр., гостинице подается обед гораздо лучше монашеского и способный удовлетворить даже прихотливого посетителя). Особенно, странноприимством монастыря пользуются крестьяне, странники, вообще бедняки, целыми неделями проживающие здесь. Круглый год, таким образом, а особенно в большие праздники, на полном содержании Сарова живут сотни и тысячи богомольцев. Но не говоря уже о столь выдающемся гостеприимстве Сарова, не говоря о постоянных обильных подаяниях беднякам и хлебом, и одеждой, и даже деньгами, христианское милосердие саровцев, особенно деятельно, проявляется всегда в годины общественных народных бедствий. В голодные, напр. годы, Саровская пустынь самоотверженно растворяет житницы свои для бедствующего народа и были времена, когда сама она доходила, вследствие того, до крайнего истощения и бедственного состояния. Особенно памятен остался и доселе для Сарова страшный голод, посетивший Россию в 1775 году. В ту пору не организована была еще, так казенная и общественная помощь голодающим, как в наше время и народ погибал в безысходной нужде совершенно беспомощно. Тогда Саров открыл все свои житницы, прокармливая тысячи голодных, отовсюду сюда сбежавшихся. Наконец, запасы были уже истощены; некоторые из братии было смутились, предвидя, невдалеке и для себя, голодную смерть. Но бывший тогда настоятель Сарова Ефрем, собрал всю братию монастыря и убедил, – лучше самим пострадать до конца и умереть с народом, недели сытым смотреть на муки голода и смерть других. «Доколе Богу угодно будет за грехи наши продолжить голод, говорил Ефрем, дотоле лучше и нам страдать со всем народом, нежели оставить его гибнуть от голода. Какая вам польза пережить подобных нам людей? А из них, быть может, некоторые до сего бедственного времени и сами вас питали своими даяниями!»⁵. Таким образом, истощены были до конца все припасы и братия, заброшенного в лесной глубине Сарова, с ужасом предвидела уже гибель; – как вдруг Господь, чудесными путями своими, умилосердился над милостивыми; неожиданно и неведомо от кого прибыл в Саров громадный обоз из пятидесяти подвод, нагруженных хлебом. Так и осталось точно невыясненным, кто из благотворителей прислал этот хлеб; да впрочем и не бесполезно ли было узнавать это явное орудие спасающего Промысла Божия?!

Памятуя это чудодейственное событие, пустынь Саровская никогда, с тех пор, не ограничивала своего милосердия, а всегда всячески усиливала и расширяла его, сообразно с нуждой в том. И прошедший, напр. год, когда Саров оказался в центре чуть ли ни семи голодающих губерний, отозвался, вследствие усиленного странноприимства, говорят, весьма заметным дефицитом на монастырском хозяйстве…

Запечатленное чудесными предзнаменованиями и божественным покровительством, возникновение и устроение Саровской обители, полное священного величия и отмеченное великими, угодными Богу и незабвенными в памяти людской, подвижниками прошлое Сарова, а также духовное совершенство его в настоящее время, – и соделали Саровскую пустынь, в мнении православного народа, местом святым, привлекательным светочем православия. Соответствующая внешнему грандиозному виду и поражающему взоры великолепию Сарова, внутренняя его христианская красота и влечет, манит к нему православного христианства. На ряду с великими святынями христианскими на Руси, каковы наши знаменитые лавры и Саров сделался заветным пунктом, куда стремятся тысячи богомольцев, жаждущих религиозного утешения и ободрения.

***

Среди несмолкаемого шума житейского, среди тревог и забот суеты жизненной, христианину обыкновенно не хватает досуга и удобства для нравственного самоиспытания, духовного самоуглубления. Беспощадно подавляемая и заглушаемая этой суетой искра небесного огня в душе христианской, однако, часто беспокоит совесть и настойчиво вопиет в сознании. Человек, не без ужаса, часто чувствует всю бедность своей души, сознает всю нищету духа своего. И вот, чтобы стряхнуть, хоть временно, гнетущее бремя суетности и обновиться духовно, чтобы утолить голод души своей, христианин прибегает к лучшему и действительному средству; он уединяется на время в монастырь. Здесь, он находит богатейшую пищу, обильно питающую его благоговение, веру, всю его душу; здесь, он запасается духовными силами, долго и после поддерживающими и предохраняющими его от полного погрязания в тине житейской. Накопилось ли в душе христианской много нечистоты нравственной, одолело человека бессмысленное, бесцельное перебивание изо дня в день, опротивела жизнь, закралась в душу тоска, отчаяние, – он идет на богомолье в монастырь. И он находит себе успокоение и отраду, обретает покой и примирение с жизнью в этом царстве благодати, где так просторно душе христианской, где ничто не давит, не удручает, где все житейское забывается и полное счастье почерпается в горячей молитве, в благоговейных размышлениях. Донимает ли человека бедность, тяжкий труд, беспросветное горемыканье, – он, как за светлый, благодатный маяк в жизни, хватается за мысль, – «поработать для Бога», сходить в монастырь, побывать близко к святыне. И он долго лелеет в себе эту заветную мысль, он часто ограничивает себя, не допивает, не доедает, чтобы только обеспечить для себя возможность богомолья. На последнюю, сколоченную напряженным трудом копейку, он пускается в путь; своими трудовыми ногами, он неторопким, ровным шагом меряет тысячи верст, чтобы только дойти до святой обители, поклониться святыне, около нее найти забытье от своих дум и печалей, излить пред ней свои скорби и жаркой молитвой умирить свою смятенную душу. Здесь его встречает новый мир и совсем иные люди; встречают его с любовью, относятся к нему с уважением; не гнушаясь горем и бедностью, его ласково принимают, о нем, как и о всех других, заботятся. Это ли не праздник для души, не торжество для изможденного жизнью духа?! Успокоенный, радостный, «работничек Христов», несомненно, чувствует здесь присутствие Бога, призывающего к себе труждающихся, успокаивающего обремененных; как нигде и никогда, он молится здесь от всего сердца, от полноты души и несомненно, находит здесь действительное облегчение для наболевшей души, получает отрадное утешение, почерпает новые силы безропотно нести свой тяжелый жизненный крест. – Такова великая сила и могущественное животворное значение святых мест, к которым искони тяготеет православный человек, к которым он стремится и в минуты светлых радостей, и в дни тяжелых испытаний.

Великая святыня православная, пустынь Саровская, без сомнения, много света религиозного и нравственного, много жизни, любви и отрады изливала и проливает на родную землю святорусскую. Многих, без сомнения, Саров примирил с жизнью и наделил душевным покоем; на всех и всегда, он производил и будет производить неотразимо глубокое и благотворнейшее впечатление. Это действительно особое царство, не от мира сего, – царство иного строения, иного порядка, иной жизни; тут чувствуешь себя в особой нравственной атмосфере, здесь дух естественно и непринужденно живет чистыми стремлениями, возносится к той родной для него небесной области, откуда изошел и куда рано или поздно, но несомненно, опять отыдет. Вся обстановка Сарова, уединенного, трудолюбивого, величаво-строгого, возбуждает в христианине неземные чувствования, трогает все струны его души, исполняя ее святой полнотой благодати. Когда присутствуешь, напр., за утренним саровским богослужением, в полумраке величественного храма, слушаешь величаво-трогательные и глубоко-умилительные песнопения саровцев, то так и кажется, что люди здесь приближаются к Богу и что Бог снисходит к людям… И сам невольно испытываешь чудные мгновения, когда молитва становится особенно, и необходима и сладка; только в такие мгновения и понимаешь, сколько умиротворяющей силы таится в христианской молитве и сколько придает она нравственных сил человеку. Кажется, какая бы скорбь ни подавляла душу, как бы черство и холодно ни было на сердце, молитва, в такой располагающей обстановке, всегда в состоянии согреть и освятить святая святых души человеческой теплым, отрадным чувством. Тут забывается все, чем горька жизнь, что изнуряет сердце, сушит мозг и как бы озаренная свыше, душа переносится в мир горний и успокаивается в присутствии всеблагого и всемилостивого Бога. Все горькое в сердце, все больное и нечистое, с чем только пришел сюда человек, все это остается за святым порогом, и переступает чрез него человек с сердцем предочищенным, полным горячей веры, открытым для любви, готовым на добро. Ни ложь, ни злоба, ни зависть, ничто суетное, земное, мирское, не касается христианина в этой святыне; весь он проникается чистотой и любовью. Здесь он может подметить в своей природе, что не весь еще пропитан он горечью зла, что не умерли еще окончательно в нем и святые стремления, не иссяк еще совсем в нем чистый родник добра. И трепетно бьется воскресшее сердце в заглохшей груди, и становится невыразимо хорошо и светло на воспрянувшей душе богомольца в этом святом месте, где так дышит все миром, любовью, христианским счастьем.

***

Всего два дня пришлось пробыть мне в Сарове, но и этого уже было достаточно, чтобы никогда не забыть его. Так много было здесь пережито и перечувствовано в эти два дня, что навсегда в моем представлении уединенный, трудящийся, молящийся Саров останется светлой и отрадной точкой, лучезарной звездой родной страны, обителью святости, местом истинного монашества, святого труда и вдохновенной молитвы.