На 1-й день Пасхи в калмыцкой кибитке

Судьба калмыков, коснеющих целые века во мраке язы­чества, составляет предмет забот и попечений духовной и свет­ской власти, а потому все, что относится к быту и образу жизни их не может не представлять особенного интереса. В этих видах я нахожу не лишним сообщить рассказ о своем первом посещении калмыцкой кибитки, несколько лет тому назад.

Дело было на 1-й день Пасхи. Волга только что разошлась. После вечерни я и четверо моих товарищей порешили переправиться на форпост¹, чтобы подышать чистым воздухом и полюбоваться пробуждающеюся природою, после той жестокой зимы, которая была в 1875–76 г. и которая должна быть памятна для астраханцев. Так называемый казенный перевоз «не ходил», поэтому нам пришлось нанять частную лодку, отдать по 5 коп. с человека. Прогулка по форпостинскому валу и прилегающей к нему степи продолжалась недолго; по предложению А. И. мы все отправились в кибитку знакомого ему калмыка К.

В кибитке застали хозяйку с дочерью лет 12 и малюткой сынишкой, копошившимся в песке с куском сырого бараньего жиру во рту. Грязная рубашонка, немытое лицо и длинные нечёсаные волосы красноречиво говорили, в какой холе воспитывается этот степной птенец. Посредине кибитки горел огонь; хозяйка занималась чисткой бараньих ножек, по всей вероятности, приготовляя их к предстоящему ужину. И, как знакомый хозяйки попросил ее сварить нам калмыцкого чаю. Не говоря ни слова, степнячка оставила свою работу, поставила на огонь таган, а на него довольно объемистый котел с водой и накрошила в него чаю. Котел не был вымыт пред тем, как она наполнила его водой. Прочие товарищи уселись по-калмыцки на полу; а я и Г. хотели сесть на кровать, но товарищи посоветовали нам последовать их примеру, чтобы не набраться тех паразитов, которыми так обильна чуть ли не всякая кибитка². Мы составили небольшой кружок в пе­редней части кибитки. Б. и И., как изучающие калмыцкий язык, спрашивали хозяйку название по-калмыцки тех вещей, какие им попадались случайно на глаза, и их употребление в калмыцком быту. Калмычка сначала; ничего не говорила, отделываясь усмешками; а потом через дочь прямо объявила, что она не может говорить по-русски. Те, засмеявшись, спросили ее: «Как же ты говоришь, что ты не умеешь говорить по-русски, а понимаешь то, что тебе говорят другие?!». От такого неожиданного вопроса калмычка, видимо, сконфузилась, тем более, что заметила, что ее расспрашивают вовсе не для смеха, а серьезно; а потому отказалась от своего упорного молчания и начала говорить ломаным русским языком; охотно и даже предупредительно отвечать на все вопросы, задаваемые ей Б. и И. Между тем в это время я успел осмотреть внутренность жилища степняков.

Направо и налево при входе лежали кучу палок, щепок и кизяку;³ тут же находились (кухонная) посуда и ведра с водой. Далее, по обе стороны стояли деревянные кровати, устланные кошмами, в головах в беспорядке лежала зимняя одежда, а на ней с засаленными наволочками подушки. За кроватями стояли нагроможденные друг на друга сундуки, а против самого входа в кибитку находился довольно высокий сундучок, на котором возвышалась молитвенная машина (кюрду) с наброшенными на нее чётками (эрипэ), несколько маленьких деревянных чашечек (дээчжин цекце) и кусочек лепешки (целвек), испеченный в золе. Над этим сундучком на голубой шелковой материи висел намалеванный различными красками бурхан. (Мне рассказывали, что бурханы у калмыков вывешиваются только по их праздникам в остальное же время, тщательно свернутые, хранятся в сундуках; но на этот раз они были вне их). Рядом с бурханом висели портреты Государя Императора Александра Николаевича, Его наследника Александра Александровича и покойной Императрицы Марии Александровны – амазонкой на белом коне.

Когда чай прокипел раза два-три, калмычка выдернула из решетки кибитки длинную палку, с прикрепленным к ней мешочком; в нем хранился так называемый в простонародье «спитой чай», (у калмыков этот «спитой чай» называется шаром) который она высыпала в котел и стала процеживать жидкость, заключающуюся в нем через этот мешочек; таким образом, листья чая снова перешли в мешочек, а жидкость одна осталась в котле. Чтобы не пропала даром часть этого дорогого напитка, калмычка, перекрутив мешочек вокруг палки, стала выжимать; черная грязная жидкость полилась в котел… Я не мог без отвращения смотреть на это перецеживание чая, в особенности, когда представлял, что мне придется пить эту жидкость… Процедив, она подлила молока, дала скипеть еще раз, положила масла и стала разливать в деревянные чашки. Чашек не достало на всех, поэтому хозяйка послала свою дочь в соседнюю кибитку принести несколько чашек оттуда. Приказание было исполнено. Калмычка вместо полоскания, как это бывает у нас, отгребла, из-под котла в сторону горячих угольков, пожарила на них чашки, перевернув вверх дном, и наполнила их чаем. Прежде чем подать нам чашки, калмычка взяла один из сосудиков, стоявших на сундучке перед бурханом, наполнила его чаем и, постояв в молитвенном положении минуты три перед бурханом, поставила на прежнее место и затем уже раздала нам чашки. Я еще прежде решился не пить чаю, и потому, когда калмычка подала мне чашку, стал отказываться, но товарищи убедили принять ее, так как добродушная хозяйка могла обидеться моим отказом. Я принял чашку, но выпить всю мутную жидкость, заключавшуюся в ней, было выше моих сил. Я отлил часть этой жидкости в чашку моего соседа, а сам с трудом мог заставить себя проглотить только несколько капель… К чаю поданы были на деревянном кружке лепешки, замещенные на бараньем жиру. За чаем хозяйка сделалась еще словоохотнее и развязнее; мы говорили и особенно много смеялись, когда Б. назвал дочь ее бабгой (пожилой женщиной). «Какой она бобга, с сердцем заметила хозяйка, она молодой!»

Наше необычайное посещение привлекло любопытных калмычек из смежных кибиток в гостеприимную кибитку. Переступив порог ее, они молча усаживались в кружок, а некоторые стояли в почтительном отдалении. Одна и з них – лет 40 с лишком; побойчее других, заметив, что мы запросто общаемся с хозяйкой и ее домашними (я забавлял малютку) решилась завести с нами разговор. Приподнявшись с полу, она обратилась к нам: «Здравствуйте, ребятишки! С праздником!» «Благодарим, ответили мы. Калмычка обошла нас, пожимая нам руки. «Можно с вами похристосоваться?» снова обратилась к нам калмычка,– «Ведь у вас христосываются нынче». Я поторопился ответить: «нет – нельзя», но Б. перебил меня: «можно» и поцеловался с нею. Она подошла ко мне. Я поцеловался с нею один раз и хотел отойти в сторону. «Что же?! – нужно еще, ведь у вас по три раза христосуются», – обратилась ко мне калмычка. Я поцеловался еще два раза. Прочие товарищи сделали то же самое. Случай этот меня поразил. Некрещенная калмычка, без всякого с нашей стороны повода, первая обратилась к нам с предложением похристосоваться... «Ну, ребятишки, (калмычка эта недурно говорила по-русски) извините: кресел нет, стульев не бывало; не побрезгуйте; чем рад, тем богат», (щегольнула русской пословицей, исковеркав ее) – продолжала тараторить та же калмычка, уса­живаясь на прежнее место. «Ничего, ничего, мы народ не спесивый, нам ничего не нужно», проговорили мы. Во все это время остальные калмычки пересмеивались и переглядывались между собою. Б. начал по поводу христосования рассказывать ко­ротко историю настоящего праздника. Калмычки слушали его со вниманием. В 7 ½ часов вечера мы распрощались с гостеприимной хозяйкой, обещаясь посетить ее вскоре и принести подарочки для ее детей.

Солнце уже село, когда мы подошли к перевозу. Здесь, между прочим, пришлось убедиться, что калмыки не прочь при случае и взять лишнюю копейку с русского человека. Мы стали нанимать калмыков перевезти нас на ту сторону, но они запросили по 10 к. с человека; такой суммы у нас не составилось, а потому мы принуждены были дожидаться другой лодки в надежде нанять ее за меньшую плату, По счастью с той стороны пришла вскоре другая лодка, на которой гребцы согласились перевезти нас за предлагаемую сумму. Мы вошли в эту лодку, но тут между калмыками этой лодки и той, которую мы нанимали прежде, завязалась ссора. Прежние перевозчики не пускали нас на том основании, что теперь их очередь везти. Мы вступились: „Что же вы прежде не везли нас, а заставили ждать целых 15 минут, теперь вот и мы не хотим ехать с вами!» Но калмыки настоятельно требовали, чтобы мы перешли в их лодку под угрозою не пускать нас с этого берега. Нечего делать, мы пересели в первую лодку и в 8 ч. были на астраханском берегу.

На третий день Пасхи я и И. решились побывать во второй раз в гостеприимной кибитке, чтобы исполнить обещание, данное нами при уходе. Накупив кренделей и лакомств, мы взошли на паром. В кибитке находилась уже знакомая нам хозяйская дочь – девушка с малютками-детишками, собранными сюда из соседних кибиток. Женщины и мужчины работали на плоту, – в это время пошла сильно рыба, русские же по случаю праздника не пошли на работу. Мы передали гостинцы хо­зяйской дочери и вышли из кибитки. При выходе из нее я заметил тот котелок, из которого два дня тому назад мы пили чай; его лизали собаки… По бокам котелка видны были кости варёной рыбы – следы недавнего обеда. Я молча указал И. на котелок, но тот только улыбнулся.

Нужно иметь особенные нервы и крепкую натуру, чтобы после этого решиться разделить трапезу, предлагаемую гостеприимными калмыками из одного котла, в котором варится чай и рыба, и одно после другого без всякого мытья и полоскания.... А в любезности и гостеприимности калмыков убеждается всякий, кому только приходится иметь дело с ними. Правда, на первых порах для человека, незнакомого с ними, они могут показаться необщительными и даже подозрительными, но приглядевшись, что это за человек, калмыки становятся ласковыми, любезными и даже предупредительными. Под весёлую особенно руку калмык не прочь даже пошутить, побалагурить. Рассказать о войне двенадцатого года и пропеть песню⁴, составленную по этому случаю, для калмыка составляет величайшее удовольствие, но на это, повторяю, он решится не иначе, как тогда, когда узнает, что за человек, с кем он имеет дело. Не чужды калмыки полюбопытствовать, что нового творится на белом свете… Причину к объяснению этого факта нужно искать не в характере калмыка, а в окружающей его среде. Калмыки живут по большей части среди русских крестьян, от которых они редко слышат доброе слово; нохо (собака) – имя, которым часто величают крестьяне калмыков, делает последних недоверчивыми, подозрительными и скрытными. Кому придется и приходится иметь дело с калмыками, в особенности миссионерам, необходимо, кроме знакомства с книжным языком калмыцким, быть знакомым с их образом жизни, характером, нравами и обыча­ями, а это можно приобрести не из книг, а из действительной жизни, из личного обращения с калмыками. Тем воспитанникам местной духовной семинарии, которые желают посвятить себя миссионерскому служению, не худо бы поэтому отправляться в вакационное время в калмыцкие ставки, где можно познакомиться и с разговорным языком калмыков и их житьем-бытьем.

А. Д. (бывш. воспит. Астрах. Семинар.)