Общий характер развития Франции и Западной Европы

Хлодовик был вождём дружины и передал это право своему потомству; но в то же время он принял звание патриция (истинное коронование по всем обрядам) и благословение церкви. И то и другое относилось не к дружине, весьма равнодушной к римскому титулу и более чем наполовину чуждой христианству, но к туземцам завоёванной Галлии. И это значение короля-патриция и лица полудуховного перешло к царственным потомкам Хлодовика; церковь римская продолжала их называть своими любимыми чадами, покровителями церкви, несмотря на отвратительный, разврат их кровавой жизни. Наступило время умирения и единства царского для Франции; но тогда ярче и живей выразилась двойственность королевского сана, соединяющего в одном лице вождя и царя. Высокая человеческая истина нравственной идеи превозмогла. Вождь уступил царю. Облагороженный потомок свирепого и вероломного Меровинга явился царём тишины и духовной правды, променяв бранного коня на мирную упряжь белых волов и меч воина на жезл патриарха. Его слуги, приказчики его домовитого хозяйства (majores domus, вероятно то́ же что́ Thuneinus, miуn с ключами) повели на бой его воинственные рати и стали править делами дружины, полузабытой королём. Гордая сила дружины не стерпела своего унижения: она вспомнила своё древнее право выбирать себе вождя, право, принадлежащее собственно дружинам народным, но присвоенное дружиной личной по слабости королей. Народ завоевателей возвратился к обычаю, засвидетельствованному великим историком упадающего Рима, к обычаю ставить царя по роду, вождя по доблести (reges ex nobilitate, duces ex virtute): мэры, избранники дружины, стали против короля, представителя завоёванного народа и духовенства, свободные и самовластные, но признающие ещё, по-видимому, власть мирных своих владык. Франция разделилась на свои две стихии: на землю завоёванных Римлян и завоевательных Германцев, на запад и восток, Невстрию и Австразию. Каждая половина избирала своего мэра; и между мэрами начались раздоры, как прежде между царями, и слабые короли поневоле благословляли победителей, и нравственное лицо мирного судьи величественно рабствовало перед торжествующими начальниками дружины. Германская земля была сильнее галло-римской: Австразия победила. Великий род Пипина Геристальского получил наследственное звание мэра и подавил почти вполне род Меровингов. Бессильный народ молчал; но духовенство не мирилось с новой властью: оно проклинало Карла Мартела, победителя Мавров и спасителя Франции, победителя идолопоклонников Фризов и распространителя христианства. Оно понимало вражду, едва скрытую под личиною покровительства. Наступило время опасности для епископа римского от грозы Лонгобардов. Он просил покровительства от Франции; ничтожные короли не могли подать помощи; могучие мэры не захотели её подать из видов личной выгоды. Глава Западной церкви отступился от своих любимых чад Меровингов, и новые любимые чада были усыновлены. Короли Меровинги угасли в монастырях. Потомки Пипина – Карловинги вступили на престол, совокупляя в себе и звание мэра, и звание царя.

Так в VIII веке кончилась первая династия; но двойственность начал не исчезла, и нравственная идея снова превозмогла. Карловинги немедленно после великого Карла вступили в то же поприще, по которому шли их предшественники и так же исчезли, как Меровинги. Новая династия, Капетинги, заменила их и продолжала прежнее дело, но, не утрачивая вполне своего воинственного значения.

Так объясняется особенно лицо Людовика IX и бессознательное выражение французского писателя: Le Roy est le grand juge de paix du royaume de France.

Быть может, Капетинги подверглись бы той же участи, как и их предшественники; но народ окреп; но короли поняли, что нравственное значение мирного судьи недоступно грубым понятиям безнравственного племени. Вместо духовного оружия начал правды человеческой, они взяли оружие римского права, и Филип Прекрасный и его преемники, бездушные крючкотворцы, стяжали победу, которую заслужили их благородные предместники. Таковы значение и характер первой французской истории, резко отделяющие её от истории германской, основанной на другой почве и под другими условиями.

Победы оружия, а ещё более союз с римским епископом распространили Францию и прославили Меровингов. Франки, властители почти всего Запада, располагали его судьбой; но вся эта внешняя, мёртвая жизнь оставалась без плода для человечества. Ни слово, ни песнь, ни наука не просыпались ни в области погибшего Галла, ни в дикой стране Германца зарейнского. Тёмные века ждали нового света.

Племя германское овладело западом Европы. Иранское учение, сохранённое Израилем в продолжение двадцати веков и мгновенно развившееся во всём своём величии, сделалось учением и верой свежих и сильных народов, назначенных к всемирному владычеству. Но ни учение, полное жизни и силы, ни народы, одарённые неистощимым богатством разумных способностей, не могли принести плодов животворных для человечества. Народы германские, искажённые дикостью военной жизни в своих родных лесах, ещё более искажённые или развратным владычеством Рима, или своим собственным владычеством над Славянином или Кельтом, сомкнулись окончательно в форму условной дружины, в форму касты бесчеловечной и угнетательной, исполненной вражды и презрения к слабым народам романским или кельто-кумрийским, подпавшим их игу. Учение мира, любви и просветления духовного, принесённое с Востока проповедниками-страдальцами, исказилось в торжестве своём над римскими началами. В победе над религией государственной и внешней оно приняло характер религии побеждённой, характер внешний и государственный. Оно требовало не любви, а покорности, не веры, а обряда. Единство истинное, живое, единство духа, высказывающееся в единстве видимых форм, заменилось единством вещественной нормы, и понятие об этой норме перешло мало-помалу в понятие о власти, ставящей норму, в понятие о касте, заведывающей духовным делом, о духовенстве, признанном за церковь по преимуществу, и наконец об одном епископе, епископе древнего Рима, выражающем и полное единство учения, и полное единство духовной власти и её безусловную непогрешительность.

Идея права лежала в основе римской жизни, и римская жизнь, передающая новое начало просвещения германским завоевателям, передала им идею строго-логического права, не только в быте государственном, условном и, следовательно, невозможном без подчинения праву логическому, но и в жизни духовной и религиозной. Кушитское начало логической необходимости проникло в учение, завещанное иранской Иудеей, и придало отношениям человека к Богу значение вечной тяжбы, молитве и таинству – смысл заклинания, любящей вере характер принудительного закона. Жизнь внутренняя и духовная оставалась ещё на Западе достоянием Кельто-Кумрийцев, Ирландии и отчасти Саксонцев в Британии, но им суждено было призвать к просвещению зарейнскую Германию, а самим погибнуть от внешнего насилия и от внутреннего раздора, принесённого из земель Романских. Семена зла, посеянные Римом, должны были принести плод свой в искажении разума. Семена вражды и ненависти, посеянные завоеванием, должны были принести плод свой в искажении духа, и Запад должен был сомкнуться в могучее целое, извне непобедимое и живое, внутри же нестройное, слабое и мёртвое. Зародыши, брошенные в первые века христианства на почве германо-римской, выросли и созрели историей восемнадцати веков.