Опыт о совершенстве

Вселенная разделяется на два главные чина существ. Одни, неодаренные смыслом и рассудком, имеют с самого рождения своего все то, что свойственно их породе, следуют по одному пути и сохраняют между собою одинаковый порядок, никогда от оного не уклоняясь. Сии творения произведенные Богом, по начертанию достопокланяемых Его совершенств, суть видимое зерцало, в котором, по слову св. Апостола Павла, созерцаем невидимое Божие, приєносущную силу Его и Божество. Другой Чин существ отличен от первого совсем особенным удивительным свойством: т. е. способностию познавать самих себя и окрестные предметы, и могуществом свободно учреждать действия свои сообразно закону, независящему от одного токмо механизма. Но cие толь превосходное отличие вдруг кажется превращенным в уничижительную слабость, когда видим, что одни свободные существа выходят из порядка, и имеют пагубное преимущество, естественное свое совершенство изменять, уничижать, и соделываться виновниками собственного cвoего несчастия. Какой убо жребий вожделеннее тварей ли неодушевленных и скотоживотных, или существ разумных и свободных? Сей вопрос, взирая с ужасом на бесчиния, грехом сим достооплакиваемым плодом злоупотребления свободы, в мире произведенные, почитали проблематическим¹, обоюдным; и даже завидовали состоянию первого чина сушеств, в котором они были поставлены, находится вне грозных прещении Бога против тварей разумно свободных. Но при внимании и размышлении даже минутном, человек не может отрещися быть человеком. Сии размышления внушают ему страх, казаться неблагодарным пред Творцем бытия своего, и почитать благословения Божия как бы оядотворенными дарами; кои лучше было бы и не получать.

Правда, мы в самих себе носим начало своего несовершенства, и своих бедствий: но оного начала сие ли предуставление? и уже ли мы неизбежимо ограничиваемся по оному поступать бедственным для нас образом? Ежели сие так; мы, подлинно были бы несчаснейшие из всех творении; малейший червь и презренная песчинка, находилися бы гораздо в меньше тягостнейшем пред нашим состоянии. Все пространство наших познаний; вся тонкость чувствований служили бы одними токмо средствами к погружению нас в бездны несчастий.

Да не оскорбляем Бога толико обидными ему вменениями: напротив, да признаем особенную благость Его в том преимуществе, которым облечь он нас благоволил, создав нас таковыми, каковы есьмы! – Cей рассудок, сия свобода, сии свойства разумной души, (о которых иные скотозавидно сожалеют) открывают нам путь к совершенству, составляюшему для нас единственный подвиг и производящему в нас некоторое сходство с самим виновником нашего бытия; а чрез то отверзают они нам источник блаженства, воспрещенного для всех существ, лишенных смысла и свободы. Из всех тварей, известных нам по опыту, один только человек может стремиться к совершенству, и последовательно, исполнять урок, данный от Сына Божия ученикам его. Будите, говорит им, совершенны, якoжe Отец мой небесный совершен есть.

Писателей не редко укоряют увеличиванием важности предпpиемлeмогo предмета: но я в сем случае такового упрека не опасаюсь дерзновенно говоря, что заповедь сия есть самая высокая, самосущественная, какова была когда-либо преданная, и заключающая сокращение закона естественного и откровенного, заповедь, от коея степени исполнения зависит степень нашего блаженства и настоящего и будущего. Будучи убежден важностию заповеди оной, потшусь ее открыть, и таким порядком, во-первых исследую, что есть совершенство? потом предложу правила, могущие руководить к oному, а на конец, представлю к тому убеждения, взятые из понятия, и, так сказать, из примера самого Бога.

Много есть в свете вещей, о которых хотя говорят много, но разумеют их мало. Из числа таковых, есть совершенство. Совершенный! Сим словом называют премногие вещи; но по одной поверхности случается, что и свойственно, к предмету оное именование прилагают; но не могут дать тому причины, и доказать справедливость сего приложения. Мы судим о видимых вещах, по представлению наших чувств, и довольствуясь приобретением общих некоторых впечатлений, подробное рассмотрение почитаем досадным и скучным. Однако внимательное сих подробностей рассмотрение не может не произвести ясного познания вещей, и правого суждения о совершенстве оных или несовершенстве.

При воззрении на существа должно рассуждать о сложности частей, составляющих целое, и к чему сие целое относится. Если мы не будем иметь одного из двух сих познании, касательно какого-либо существа, то, совершенство его останется для нас навсегда неведомым. Например: животное, коего тончайщие части теряются пред моими чувствами, никогда не может произвести во мне удивления, сколь ни было бы оное совершенным; или машину, коей все устроение могу и видеть и исследовать, не буду почитать ни совершенною, ни несовершенною, доколе не узнаю, для чего она сооружена?

Убо мы тогда начинаем познавать совершенство вещи, когда познав конец, для коего она учинена, рассматриваем части ее состава, и признаем, что как части, так и целое совокупно действительно, стремятся к своему по их составу концу. Так! тело человеческое, сей толь художественным образом устроенный состав, с первого взгляду есть для меня загадка. Я, оное внимательно рассматривая, нахожу, что сила его действовании состоит в том, чтоб доставлять, продолжать и хранить свойственные своему существу движения как- то: дыхание, пищеварение, обращение крови и других жидкостей, от коих зависит жизнь. Я потом внимательнее оное разбираю, и усматриваю, что каждый член, каждое чувственное орудие, каждая мышица² пособствуют произведению и сохранению оных движений; так что части ни одной нет бесполезной, но все вместе, без взаимного себя повреждения, служат к составлению тела здорового, бодрого, совершенного.

Cиe наблюдается самое и в художествах. Чтобы сделать картину, статую, дом: к сему потребно известное расположение красок на полотне, порядок сечений долотом на мраморе, распределение материалов и покоев, к известному их назначению. – Если убо я узнав намерения живописца, ваятеля и зодчего, и производя постепенное исследование всех частей их работ; признаю, что все согласно с своим концем: то, и говорю, что сию работу ни в чем не можно осуждать, т. е. что художники достигли совершенства! одно положение противное их цели, есть шаг к несовершенству, которое увеличивается по количеству таковых неуместных расположений.

Таково есть совершенство само в себе. Оно есть согласие и стройность, с которыми различные части целого стремятся к одному концу. Мы понятиe сие приспособим к совершенству человека.

Человек есть целое; разделяемое на две главные части на душу и тело. Каждая из них имеет собственные свойства, или способности, являющие сами собою, к чему они определены. Душа снабдена возможностию, приобретать понятия, их распространять и обогащаться множайшими познаниями. Тело, как выше сказано, есть собрание членов, от которых согласного действования зависит здравие и жизнь. Душа и тело, по воле Творца, весьма тесным сопряжены союзом; так что все возмущения и беспорядки в душе, суть вредительны для действований тела: и вопреки все, что расстраивает и повреждает телесный состав; препятствует и душе употреблять свои способности. Убо предназначение для сего из души и тела составленного существа, которое именуется человек; состоит в употреблении, сохранении и усовершенствовании способностей душевных и телесных; что всеми возможными средствами доставлять себе обязан человек.

Но что он имеет в своей возможности? не природа ли, или паче не сам ли Бог дал человеку душу с ее способностями, и тело с его чувствами? и может ли поправить человек естественные недостатки своего состава, если бы какие в нем находились? Здесь должно различать два рода действий, дабы познать, от которых зависит наше совершенство? Есть действия естественные и необходимые, рождающиеся, восследствующие одни другим, без нас, и не завися от нас. Мы видим, слышим, осязаем, и понятия, чрез телесные чувства о вещах получаемые, тот час возбуждаются в нашей душе. Должно быть сему так; и мы не можем воспятить действие сего впечатления. Воображение вновь производить другие понятия о тех же вещах, кои мы чувствами прежде узнали; и производил их, без нашего требования, а иногда и против нашей воли. Память упускает вещи, кои желали бы мы удержать, и кои, не смотря на наше желание, изглаждаются из оной. Равно, и тело отправляет все действия своего внутреннего устроения, не будучи управляемо нашим соизволением, и, почти обыкновенно, без всякого нашего сведения. В нашем составе рождаются разнородные беспорядки, различные зла нас стесняют; но причины оных, совершенно не в нашей власти, и мы не можем их ни предвидеть, ни предупредить. Однако все сие еще не препятствует совершенству человеческому, о котором здесь говорится; ибо оное основано совсем на ином чине деяний.

Я намерен говорить о свободных наших действиях; по колику мы лучше хотим сии, а не другие творить, и решимость нашей воли дает им бытие. Сказанное мною, всякому понятно; ибо нет никого, кто бы не умел отличить действия свои свободные от естественных необходимых. Так! мы не вольны, по принятии пищи воспретить желудку варить оную: но, до принятия, в нашей воле состоит вкушать столько, сколько потребно. Так же, когда воображение чье соблазнено студными представлениями, срамными беседами и чтением развратных книг; он не властен удержать возрождение прежних воображений: но имеет свободу уклоняться таковых и представлений, и бесед, и книг; словом: с самой той минуты, когда дитя начинает понимать, что оно может уже что-нибудь делать, или не делать; и что сделанное, или несделанное зависит от его выбора; с самой сей, говорю, минуты, даже до смерти, составляется продолжение и сцепление действий свободных, соделывающих нравственную человеческую жизнь, весьма отличною от скотоживотных, неимеющих ни разума, ни свободы.

Касательно убо сей нравственной жизни можно сказать человеку: буди совершен. Ибо оная есть его произведение; для нее он составляет все свои предначертания и каждое действие, входящее в исполнение сих предначертаний, зависит от него. Например: когда ты сравниваешь день проведенный в трудах и в исполнении своих должностей, со днем протекшим в праздности и рассеянности беспутной; то, не ощущаешь ли внутренно, что и то есть следствием твоего выбора? Совесть твоя, одобряя одно, а осуждая другое, не убеждает ли тебя, что и то и другое есть твое дело? Не зазорно, имешь слабое зрение, или какое-либо неправильное расположение в составе телесном; когда тому причиною рождение, или другой какой тому подобный случай. Но, если учиненные тобою в жизнeпoвeдении беспорядки подвергли тебя поносным укоризнам: ты не можешь подумать о сем без сожаления, и не желать, лучше бы не делать того, что уже сделал; следственно ты признаешь возможность свою, и не делать было того, что сделано.

Но оставим доказывать, что человек имеет свободу. Cия истина осязательна. Многие, против собственного уверения в оной плодят токмо, пустые умствования с таковыми же заключениями, т. е. свободно-несмысленные противоречащие удостоверению, каковое мы всегда имеем в себе. Должно только рассмотреть, как- то свобода есть началом нашего совершенства, или несовершенства, смотря по нашему оному употреблению. О сем рассуждаю так: совершенство какой либо вещи состоит в согласии всех ее частей, с которым они стремятся все к известному своему концу. И сие неоспоримо. Но как нравственная человеческая жизнь, происходящая из соединенного последствия свободных деяний, может почитаться за целое, в коем всякое деяние есть часть: следовательно, совершенство сего целого, нравственной т.е. человеческой жизни, состоит в согласии всех частей, т.е. всех свободных наших действии, с истинным концем своим.

Теперь остается знать: какой сей конец? И тогда узнаем основание или начало человеческого совершенства. Но можем ли не ведать сего основания, на котором утверждено и наше бытие? оно начертано внутрь нас. Закон, написанный в наших сердцах, утвердительно наставит нас в познании конца нашего бытия, если только воспросим совета его. Природа для нас есть непогрешительный руководитель; она непрерывно стремится к собственному своему совершенству; следуя расположениям ее, мы учинимся совершенными, яко призванные к совершенству. Изьясним мы сие с большею точностию.

Всяк здравомыслящий может войти в рассматривание способностей своей души и тела, и сказать самому себе: я имею душу, которую можно извлечь из невежества, и коея внимательная деятельность способна учинить столь же многоразличные как и полезные познания. – Сия душа имеет притом естественную и непреоборимую склонность к добру. Сей склонности я могу дать направление к исканию истинных благ, который соделают душу мою истинно счастливою. Имею еще тело, коего силу и бодрость могу сохранять и умножать, употребляя и члены, и орудия оного к тому, к чему природою они определены; а наблюдая трезвость и целомудрие, могу избежать тысячи зол, сих неминуемых следствий из пороков, противных оным добродетелям. – И кто не может учинить паковых наблюдений над самим собою, и ощутить оных истину? Следственно всякому можно познать, в чем состоит ero совершенство, и что потребно для достижения оного? Сие общее правило довлетельно. Должно только по оному следствию свободных деяний управлять таким образом, чтоб ни одно из них не противоборствовало действиям естественным по предназначениям природы, чтобы ни одно из них не препятствовало, а тем меньше бы опровергало то наше предопределение, о котором возвещают нам наши способности.

Здесь все таинство совершенства! оно состоит в постоянном преемстве и последовании свободных действий, кои все будучи согласны и между собою и с естественными деяниями, совокупно стремятся к одному концу, и составляют души нашей и тела полновластное употребление своих способностей. Если бы кто при последнем издыхании мог поистинне засвидетельствовать, что он всегда делал то, что служило к просвещению его разума, к исправлению его воли, к сохранению в добром состоянии его тела; o тaковом можно бы сказать несомнительно, что он провождал жизнь совершенную.

Убо первое оное общее к достижению совершенства правило достойно уважительной внимательности. Но чтобы оное исполнить, должно еще знать, и, зная, следовать некоторым частным правилам из первого проистекающим.

О сем в следующей главе.

Люди весьма часто легко обманываются теми различными тайнами коими их обольщают под предлогом мечтательных обещаний, льстящих получить то, чего с величайшею страстию желают. Сие, говорят одному, путь к славе! Иди по сей дороге; она беспрепятственно доведет к желаемому тобою. Вот, сказывают другому, неистощимый рудник богатств; ройся, и счастиe твое свершится. Желательно ли тебе быть ученым? Тысячи голосов кричат: иди, приближися; Здесь токмо одна истинная наука, а другие все мрак, или очарование. Ищешь ли здравия? на каждом шагу ты встретишь разносчиков лекарств, которые будут тебе обещать поправление здоровья, бодрость сил мало что не прибавят к тому, бессмертие. Чтож из всего того? бедные смертные во всю жизнь питаются мечтами, и оплакивают, но весьма поздно, свою легковерность, видя под ногами своими отверзающийся гроб, и все чаяния свои пропадающие без исполнения.

Bникнем в источник сих многочисленных заблуждений; поищем причину толико противную осуществлению, если могу так сказать, Всех предначертаний человеческого счастия. И вот она по моему мнению! Истинное счастие есь целое, но коего части не должны быть раздробляемы по одному только хотению человеческому, так чтобы один мог сказать: желаю я для себя славы, другой богатства, сей здравия, а тот наук. Все сие приобрести можно. Беспредельная благость Виновника бытия нашего на то изволяет и содействует тому. По сему тому понятию всяк ищущий истинного счастия обретает на всяком шагу всякородные блага; кои поспешествуют к составлению оного. При встрече частных выгод не должно быть в нерешимости; когда они не противны закону природы; разума, Бога. Стоическое мнение, что мудрый есть все; он бoгaт, могущ; велик и, даже в оковах, он есть царь; почитается сумасбродным. И подлинно оно сумасбродное в рассуждении тех философов, кои не могли предложить ни основания, ни правил истинной мудрости: однако не могут оного не почесть истинным все те, кои познают и основания мудрости, и правила ее, и в состоянии, по оным следовать.

В предыдущей главе я исследовал понятие о совершенстве, положив оному и первоначальное правило; я показал, что правило сие состоит в управлении всем последствием действии свободных составляющих нравственную жизнь; но таким образом, чтобы они совершенно были согласны с действиями естественными или необходимыми, и чтобы все вкупе доставляли душе и телу непрепятственное употребление своих способностей. Сей-то закон природы представляю читателям моим; и не почитаю за нужное, предварять смешенное понятие, или двусмысленность между сим законом и тем, который многие неприлично называюте природою: то есть грубой страсти, общей нам с животными, как будто бы я учил, что можно следовать естественному побуждению, коль скоро оное в себе почувствуем, и почитать его за глас самой природы. Не буди то! Закон естественный, мною предлагаемый, есть правило всего изящного, справедливого честного, что токмо разум ни выводит из рассматривания нашего бытия и во вселенней положения. Cиe правило обуздывает и усмиряет чувства всякий раз, когда ни предлагают они требования бесполезные, или вредные, и то с такою же строгостию, как и Религия: и те; кои живучи под владычеством мнимой своей природы; думали более усовершенствоваться, все вообще обманулись: они ибо приняли закон растления вместо закона естественного. Предварительные сии размышления почел я нужными для моего предмета: теперь вхожу в самую материю, полагая в заключение сей главы четыре правила, могущие привести нас к совершенству.

Первое правило есть весьма простое; то есть:

«Чтобы сделаться совершенным, должно того желать».

Здесь предполагается делопроизводство не невольное, которое может происходить от счастливого стечения внешних причин, и без нашего посредства. Собрание свободных деяний не можно иначе отнести к концу, определяющему их совершенство, как токмо по рассудку, утверждающему конец сей, и с оным сообразующему свои поступки. Но есть столько движений души, несправедливо называемых волею, что должно дать большую точность нашему правилу, нежели просто сказать: чтоб быть совершенным, должно того желать. Можно подумать, что воля оная есть простое токмо желание, одно из тех несовершенных xoтений, коих всегда исполнен человек, и кои не в силах, извлечь его из хладнокровного бездействия. При желании совершенства надлежит предположить оное себе последним и первым концем всех своих деяний: и оно, доколе не получит сего отличительного и постоянного свойства, дотоле будет токмо прелестною мечтою. мгновенно в глазах наших исчезающею. Пусть о нем судят по предприятиям человеческим, и которых из них счастливый возымели успех? Известно, что в художествах и науках успех предоставлен для одних любоучительных и старательных, кои твердо решились преодолеть все трудности, и приложить все внимание и всю прилежность, каковых требует предзримый ими предмет. Так касательно и счастия, если и открываются непредвидимые случаи, по коим можно без усилия получить знатные выгоды: то, сие служит только простым исключением из главного обязательства, употреблять всю деятельность и все благоразумие своe, когда желательно возвыситься в свете. Одно неосторожное слово, одно действие неуместное довлеют, к опровержению здания, стоющего весьма многих прудов. Но сынове века сего, по замечанию самого Спасителя, будучи мудрейшими паче сынов света (оного), ничего для себе не почитают тягостным и досадным, ничто не скрывается от их внимательности, только бы достигнуть предположенного конца, никогда оного не теряя из виду своего. Сие пример, к освящению, которого чрез подобное прилежание в приобретении совершенства мы призваны! если частные, кратковременные блага и обманчивые блага, могут людей заставить непрестанно трудиться: то, превосходнейшее ли благо, или лучше, соединение всех благ действительно от совершенства зависящих, к таковому подвигу побудить не сильно? Если есть люди, кои чрез всю жизнь свою могут самим себе повторять: я хочу быть богатым; я желаю получить чести: и они чрез неутомимые труды достигают своего желания: то, уже ли не сыщется никого, кто бы мог сказать: я желаю быть совершенным: и желание cие так сильно укоренить в себе, чтобы все действия его к oному относились? Однако сие единое есть токмо средство, руководящее нас к совершенству! Ибо совершенство не как благодать нас предваряет, но ожидает нас, позволяя себя находить токмо тем, кои поставляют ero первоначальным своим предметом, и ищут его без малейшего ослабления.

II. Второе правило, без коего предыдущее останется бесплодным, есть cие: «никогда ничего не делать», не относя его к какому «либо концу». Я просто говорю, к какому либо концу, вместо того, чтоб сказать, к нашему совершенству; ибо мы после увидим, что есть частные концы, кои позволительно человеку иметь в виду, яко не удаляющиеся от главного конца. Убо все то чего, требую теперь от разумной и свободной твари, состоит в том, чтоб не делать ничего, не будучи в состоянии дать отчета самому себе в своем поведении, и приобучаться, каждому действию своему преднаписывать цель, ограничивающую оное и ясно и утвердительно. Но к сему сколь мало имеют внимания, хотя и должны; а из того сколько деяний несмысленных безрассудных, вредящих и нам самим и другим. Большая часть людей в действиях своих признает два начала: привычку и случайность. Они то делают потому, что всегда так делали; и в случаях заставляющих поступать не по обыкновенному образу приемлют первую, встретившуюся их уму сторону, без всякого размышления. Таковые ли деяния могут поспешествовать созиданию нашего совершенства? Нет! Они совершенству совсем противоположны. Отсюда происходить одно лишь неустройство понятий, и такое жизнeпoвeдeние, которое повергает нас из заблуждения в заблуждение, и из несовершенства в несовершенство. Например: есть в обществе весьма много праздных людей кои потому, что их состояние и их нужды не заставляют упражняться в некоторых трудах душевных или телесных, кажутся совершенно неспособными и ни к чему, и на лице их читать можно, что они тягостны самим себе. Пойдем вслед за сими людьми, наблюдая единодневные их деяния (ибо кто видел их день, тот видел и все другие) и мы весьма удивимся, что душа, до некоторых отличий показывающая свой ум и рассуждение, остается в полном бездействии относительно средств, могущих ее усовершенствовать. Ибо, вместо того, чтобы в покоях ходить из горницы в горницу, в городе из улицы в улицу; задирать, так сказать, прохожих, дабы свести с ними поверхние и пустые знакомства, услаждаться суетными забавами, с коими, яко единственною пищею праздные души, не можно расстаться без уныния; вместо того, говорю, чтобы каждый день доставлять таковое подлинно постыдное для разума упражнение, и возобновлять непрерывное круговращение сущих безделиц; уже ли не возможно обрести тысячи способов просвешать свой ум, управлять страсти, доставлять какую либо пользу обществу; словом: стараться быть лучшим, и следственно счастливейшим? От чего же, закосневая в таковом бездействии, более и более в оном углубляются? от того, что живут не зная для чего.

III. Приступаю к третьему правилу, и оное полагаю в следующем:

«Частные концы нашего жизненоведения должно подчинять одни другим, и их связывать вместе, так чтобы один всегда служил средством другому, и чтобы все вместе составляли главное средство к достижению совершенства».

Все cиe ясно и удобопонятно при посредстве малого внимания. Требовать от людей, чтобы в душе своей всегда занимались единым умовоображением о совершенстве; и, чтобы оставя все потребности жизни, все нужды и все частные занятия безослабно упражнялись в сем созерцании: внушило бы с первого раза им отвращение; и, требуя от них многого, ничего бы не можно получить. Нет! мы можем, каждый в своем состоянии питать понятия, oному приличные, и прилежать к их усовершенствованию. Человек военный может, находясь в таком- то степени, иметь в виду степень непосредственно высший, а достигши сего, ожидать, по времени и заслугам другого, не ограничивая своих желании, кроме как достижением высочайшей степени по своему состоянию. Купец может поступать от предприятия к предприятию – и от года в год распространять свою торговлю, ecли тому благоприятствуют обстоятельства. Странствование, бракосочетание, и множество других обстоятельств составляют так же в жизни частные концы, привязывающие к себе наше внимание, и приводящие нас в заботливость доколе их не исполним. Мы не можем сих частных концев порочить; поскольку каждый из них есть средством к совершенству; ежели только мы имеем в виду те два условия, предписанные мною. Первое, чтобы концы сии подчинять одни другим так, чтобы один всегда предшествовал другому, и служил бы ему средством. Здесь должно иметь великую осторожность, в рассуждении многопогрешительных суждений человеческих, сего камня, всегда onacного для претыкающихся об оный; то есть чтоб вместо того дабы соединять между собою частные концы; иметь в виду из них сегодня один, завтра другой, не разбудив, сходны ли они между собою: или желать вдруг и без порядка достигнуть известного состояния, не прошедши всех споспешествуюших к тому степеней. Желают быть учеными, не учившись; богатыми не трудившись; возвышенными на достоинства без заслуг; хотят вдруг удовольствовать противные вкусы и склонности; предначинают различные дела, кои надлежало бы уже окончать; словом нет ничего в жизни человеческой правильно основательного; и множество частных концев, коими люди занимаются, не составляют целого, связного и порядочного. Часто телосложения, возрасты, или внешние обстоятельства решат обо всем. Что ж из того выходит? То, что под конец долговременной цепи годов и после понесенных в жизни толиких трудов, не узнаем мы ничего, кроме суеты; ибо не старались трудиться для самих себя, и созидать собственное совершенство. И так, второе условие, изображенное в частном правиле выше предложенном, есть истинно; что бы, то есть, все частные концы, соединенные вместе составляли средство к достижению совершенства. Се последний предел, где все должно кончиться. Без него суетен труд наш; мы будем сеять при ветре, и пожнем в непогоду. Я не стану доказывать, для чего мы существуем? Для того ли или сего частного конца? Создал ли Боге одного, чтобы быть великим; другого чтоб быть богатым; сего для наук, а того для художеств? Нет! Бог сотворил всех людей, и ввел их в сей свет с тем, чтобы время их жизни было временем учения, познавать свое совершенство и блаженство. Все убо, что ни делают, должно окончательно к тому стремиться. Сему учит Религия, так как и разум: яже творите, вся во славу Божию творите. И что же ecть Слава Божия, как не то, чтоб мы были совершенны и блаженны?

IV. Четвертое и последнее правило можно почесть следствием из предыдущих:

«Никогда не должно допускать, чтобы в расположение нашего жизнеповедения входили виды и намерения противные нашему совершенству; хотя бы они и не были нашими главными видами и намерениями».

Часто различные побуждения содействуют к предприятию какого дела; качество же сих побуждений не одно и тоже. Одни бывают существенные, а другие сторонние. Для пропитания себя употребляют яствы здоровья и приятные: но также употребляют их для одного точию чувственного услаждения. Для неминуемых причин предпринимают путешествия; но в тоже время думают, что сей их труд будет полезен, или по крайней мере, забавен. Таким образом сопрягать многие решительные причины позволительно; и оскорбительною была бы та нравственность, чтобы все делали из единого принуждения по обязанности. Cиe множество понятий и выгод есть душа общества, делающая людей более или менее живыми и пылкими в их предприятиях.

Все, что требуется от совершенных, т. е. от стремящихся к совершенству, состоит в том, что они в самые посторонние для себя виды, не принимают ничего бесчестного и зловредного; ничего, из чего бы могло произойти их несовершенство. Ибо, как малой квас делает все тесто квасным: так один из таковых непохвальных видов изменяет всю нравственность деяний и вообще останавливает великую работу совершенства. Здесь-то, здесь находится одна весьма обыкновенная причина самообольщений человеческих, одно главнейшее к совершенству. Чтобы прикрыть свои поступки знаменитым именем какие-либо добродетели, часто не совестятся предполагаемое главное побуждение сопрягать со многими видами несправедливыми и порочными. Нaпример: ревность к Религии коликократно служила прикровением гордости, зависти, ненависти и неумолимой мстительности? Благоразумие отца семейства желающего оставить детям своим чем жить, не бывает ли часто руководимо ненавистною скупостию под сим благовидным предлогом сокрываемою? Чем глубже вникаем в человеческое сердце: тем более находим, что в трех четвертях деяний, слывущих добродетельными, добродетель есть побуждением токмо сторонним, а такая, или другая страсть есть побуждением действительным и решительным. Сие еше поистинне счастие для обществ, что люди как бы принуждены оберегать и сохранять хотя внешность добродетели: но сего не довольно для совершенства, требующего от человека, чтобы он действовал для блага, яко блага; и чтобы в изящности и в преимуществах добродетели, искал единственных начал делам своим.

Из представляемых нам древними язычества суеверствиями, достопримечательнейших странностей суть, боготворения, т. е. прехождение из coстояния человеческого в состояне богов; что почиталось за возможное, и как бы награждением, котоpoe и получили некоторые первейшего ҷина Герои.

В последствии времен сие понятие, столь благородное в своем начале, обезображено ласкательством; и чесь Боготворения была определяема таковым, кои во всю жизнь свою были ненавистнейшими мучителями.

Очистив сие понятие от всего странного примеса, слабостию человеческого ума привнесенного, мы найдем, что вероучение сие само по себе не недоказательно; и что, напротив, Боготворение действительно предложено человеку последним пределом трудов его, и в неложное награждение его привязано к порядку, добродетели и к благочестию. Совершение сего блаженного состояния предоставлено для другой жизни: но мы онаго полагаем основание в сей жизни, и еще здесь на земли вкушаем начатки оного.

Основания сии, суть правила совершенства, в предыдущих главах предложенные, с соблюдением коих сопряжены начатки будущего блаженства. Спаситель научает нас, что главное начало сего блаженства состоит в сходстве с верховнейшим существом, в сем плоде совершенства. Мы теперь приступим ближе к сему понятию, его раскроем и рассмотрим оное, как главное побуждение, долженствующее нас преклонять к неупустительному подвигу о нашем совершенстве. Будите совершенны, яко отец ваш небесный совершен есть. Понятие о совершенстве, представленное нами доселе, и правила, к коим оное относили, единственно извлечено из природы человека, и из предопределения способностей его души, и его тела. Cие предначертание совершенства ничего инаго не требует, как токмо познания самих себя и истинных своих выгод; и вся к oному обязанность не имеет больше другой силы, кроме какую ему доставляют природа и разум. Самый безбожник должен здесь покориться: хотя он простирает следствия свои гораздо далее, нежели как ему позволяют его предположения; когда почитая себя свободным от всяких уз, отвергает различие нравственного добра и зла. Ибо наконец безбожник весьма может, по святотатской дерзости своей, свергнуть с престола Владыку вселенной, отрещись от вероимности к доказательствам, кои мир доставляет ему со всех сторон о бытии Бога. Он весьма может в безумии сердца своего сказать: несть Бога. Но непререкаемою останется истиною, что он есть человек существо составленноe из души и тела, или по крайней мере способное к должностям духовным и вещественным. Cие-то составляет его человечество; а сего-то человечества не может oн ни совлещись, ни отрещись. Но доколе он сие признает, до толе не может не видеть, что некоторые действия в нем превращают и состояние его, и занятие его посрамляют; когда другие напротив и то, и другое делают лучшими. Я от него более не требую, дабы убедить, что он не живет без закона, и дабы привести его к наблюдению правил, выше предложенных. Исполнение сих правил составляет добродетель философскую, coвместимую и с безбожничеством, без которой безбожник есть более не что иное, как дикий зверь, коего ярость необузданных страстей ввергает в самые ужаснейшие продерзости. Но по несчастию, отвержение Божества, обыкновенно сопровождается отвержением и человечества. Ибо, когда единожды разум довольно помешается в непризнании впечатления Зиждителева в творениях его, то, неудивительно, что помешанный так ум не ощущает закона естественного человеку. Почему весьма должно заметить, что для самого безбожника есть закон, начала и правила; и суть многие случаи, при коих должно внушить, что когда не слушают Религии, слушались бы, по крайней мере, разума.

Доселе мною сказанное может еще послужить легчайшим средством к решению одного вопроса, предложенного от некоего знаменитого, но не неопасного сочинителя. Сей вопрос затруднен всею хитростию умствований. Вопрос сей есть о существовании безбожнической республики. Сочинитель предполагает, что в сонме безбожников лучшее было бы благоучреждение, чем в обществах христианских. Многие, желая опровергнуть таковое предположение, отвергли сию совершенно – мечтательную возможность, но при том и сами уклонились в другую крайность, и попустили взять над собою верх своему противнику. Мы не давно доказали, что есть и для безбожника закон; и что нет невозможности ему в оной вникать и oному следовать. Если убо один безбожник может то учинить: то, десять, сто тысячей, словом: сколько потребно для составления безбожнического общества, могут тоже сделать; и сие общество, составленное из безбожников, строгих блюстителей естественного закона, должно быть непричастно тому множеству беспорядков, коими исполнены общества исповедующие Христианство. Вот чего не можно бы опровергать; но мнимый основатель таковой республики не предположил сего со стороны вещественности, или существования безбожнического общества. Тысяча безбожников, прямо добродетельных, существуют только в воображении. Но где они действительно существуют? где их сыскать на лице земном? Где найти хотя одного, в котором бы яд безбожничества не обезсилил чувствования и любви к добродетели? Пусть бы и составилось общество безбожническое: но оно не будет состоят из безбожников избраннейших, хотя возможных, но не существующих, по крайней мере в толиком множестве, чтобы составить республику; а будет состоять из таковых, каковых видим, и коих знаем, то есть, из людей взятых из толпы человеческого рода, зараженных пороками, владычествующими над светом; и кои, имея к удержанию их узду меньше сильную, чем какова есть самокрепчайшая узда, Религия; будут следовательно наибольше расположены вдаваться во все роды распутств. Таковому токмо обществу безбожников возможно быть в Государстве с своими их принадлежностями, но мечтательное представление общества, составленного из безбожников по всему добродетельных есть совершенная невозможность: разве бы должно так сказать перелить нарочно всех людей дабы оное составить. Здесь-то я останавливаю защитника такового общества; здесь понуждаю – его начать свое сравнение; и еще поддерживать, есть ли только дерзнет, свое начало, решив; какое из двух состояние предпочтительнее? состояние ли из которого страх Божий и деятельность Религии изгнаны? или состояние, где сии достойно уважаемые преграды существуют во всей силе своей? Само по себе разумеется, что здесь не приемлются в сравнение безбожники, каковыми бы они быть могли с христианами, каковыми они суть. Таковое сравнение совсем несправедливо; и безбожники не преминули бы громогласно укорять и издеваться над нами; если бы мы христианина беспорочного сообразующегося с законом Евангельским, противополагали безбожнику в обыкновенном, его состоянии. Нет! чтоб равновесие было в точности; должно сравнивать лучших в обществе безбожников с лучшими христианами; или худших безбожников с худшими христианами. Но в обществе истинных христиан всегда останется большая часть таковых, коих добродетелям дадут преимущество, как со стороны обширности их, так и степени. В сонме же безбожников всегда пребудут одни лишь ужасы, каковые никогда не обрящутся в сословии христиан. Тако приводя вещь в самую вещь, утверждаю: что мнение Белево, (ибо не для чего больше скрывать имя его) есть недоказательно; и рассуждения, кои намерен я ему противоположить, не почитаю за отступление от моей цели: поскольку они сами собою приводят меня к оной.

Цель сия состоит в том, дабы представить, что простая философская добродетель весьма ниже пред благочестием; и что гораздо удобнее стараться о своем совершенстве, с естественною обязанностию соединив на возлагаемую нас познанием верховнейшего Существа и его Божеских свойств. Сие-то желаю доказать несколько подробнейшим образом.

Есть первое Существо, начало всего, что ни существует. Оно обладает в самом превосходнейшем степени всеми совершенствами, кои видим изображенными в творениях его. Оно произвело cие неизмеримое целое, называемое нами вселенною, и содержит оную в зависимости от своей власти. Слепой случай, или судьба, не имеют никакого участия в происшествиях. Я находясь в сей вселенней, коей составляю часть, уверен, что не сам себе одолжен бытием моим; но имею оное от первого Существа. Ho с каким званием, и под каким условием? Когда испытываю себя и все способности мои: я не усматриваю ничего чтобы заставило меня мыслить, что Творец, даруя бытие, имел в виду свою токмо пользу. Все, что я есмь, и чем быть могу, не может ни малейшего приращения, или уменьшения причинить верховнейшему и неизменяемому блаженству Существа, наидовольнейшего в самом себе. Однако определен я к какому либо концу. Да и крайняя была бы несмысленность, не признавать предназначенных выгод, каковые могу получить из толь изящных качеств, мне дарованных. Сие, руководствует меня к изысканию конца бытия моего, в употреблении способностей моих, в их сохранении, в их приращении, словом в моем совершенстве. Преходя убо от бытия Божия, и приемля оноe за начало, обращаюсь к узнанию самого закона, находящегося в собственному моем совершенстве. Но, ежели взять оной закон во внимание; то, обязанность пещись о своем совершенстве, приобретает гораздо превосходнейшую силу; когда признаю, что Бог при сотворении меня предположил самое cие совершенство концем моим; Бог сей зритель и судия моих поступков; Бог, коему угождаю, соответствуя его намерениям, огорчаю, превращая оные; Бог, коего есть самым действительнейшим побуждением поведения моего. Делаться совершенным потому, что природа сие нам советует, внушает: довольно уже и сего обязательства к побуждению разумного существа стремиться к совершенству. Но всегдашние препятства, противные добродетели, могут стремление оное ослабить многими способами, а посему легко привести в уныние и расслабление. Ибо, когда помыслим; что сия обязанность существенно касается одних нас, а мы не можем соответствовать внутренному гласу естественных наших познаний, когда при сем возводим очи наши к существу, которое дав нам бытие, единственного от нас желает преуспеяния, то есть в совершенстве, от коего неразлучно зависят успех в достижении нашего блаженства: то, рассуждая о сем великом побуждении сообразовать нашу волю с волею Божиею, мы чувствуем себя воодушевленными ревностию и жаром, долженствующими естественно препобедить все затруднения. Так, о Боже мой! я Тебя познаю и благоговею к Тебе во всех творениях Твоих: я обретаю в них намерения Твои; слышу глас Твой, призывающий меня к содействованию оным, и спешу ответствовать сему преславному званию, находя в нем собственное счастие мое.

Впрочем общее сие понятие о бытии Бога не довольно еще представляет во всей ясности обязательство, проистекающее из оного понятия, относительно нашего совершенства. Должно иметь особеннейшее познание и размышление о совершенствах Божиих. Сам Спаситель не говорит. Будите совершенны, потому что есть Бог: но будите совершенны, яко же Бог совершен есть: или, потому, яко Бо есть совершен. Убо мы в небесном Отце нашем всегда находим и побуждение и пример к совершенству. И дерзаю сказать, что без примера совершенства, побуждение к oному много бы потеряло силы. Порочный родитель очень может советовать детям своим быть добродетельными: но пример его всегда большее произведет действие, нежели устные наставления его. Также, мудрые законодавцы всегда наблюдали благоразумие, показывать свету, что законов издаваемых, они сами суть первые исполнители.

Правда: Бог не подвержен таковым зависимостям человеческим. Но Он в собственной своей сущности имеет теснейшее и необходимое обязательство, кое хотя ни от кого из сторонних существ на его не возложено; но нарушить оное не может, не воспротиворечив самому себе, и не престав быть Богом, то есть, быть Существом всесовершенным.Таковые совершенства Божия сияют во всех его делах; они никогда не изменяются, и их единство и согласие, сколько может человек оные познавать у сocтaвляют славу Божию. Каждое из сих совершенств, понимаемое в особенности, и может и должно быть для человека побуждением и правилом его поступков. Что доказать кажется, удобно. Ибо как можно видеть дивный порядок, царствующий в природе и неизменяемые концы, к которым все стремится? как можно видеть cие, не удивляясь премудрости Божией? Но должно ли оной удивляться, не сказав самому себе: «Я ли буду возмущать сей порядок, превращать сии концы, ведя себя против самого себя, и во зло употребляя вещи определенные для пользы моей?» Можно ли при воззрении на необьятность вселенной не помыслить о бесконечных подробностях всеведения Божия, без коего вселенная ни созданною, ни управляемою быть не могла и не может? Можно ли при сем не воскликнуть: камо бежу от Духа Твоего? Можно ли признавать всеведение Божие, не сказав самому себе: «Сочту все пути и пойду по них, яко в присутствии Господа моего, испытующего сердца и утробы?» Можно ли ни сие бесчисленное множество всякородных благ взору нашему представляющихся, не воспеть: Хвалите Господа, яко благ, яко во век милость его? Можно ли прославлять благость Божию, не сказав самому себе: что воздaм Господеви? И чего Бог требует от меня в признательность толиких его даров, если не единого токмо, чтобы я делал добро? При сем как изьяснить разновидные злоключения, которым внити в сей мир попустил Бог, не возымев понятия о правосудии, употребляющем оные к наказанию или паче к исправлению человеческому? Но можно ли признавать, что Бог праведен, и закосневать в неправде; видеть толико примеров строгости его правосудия, и презирать оное, живя без раскаяния? Тако понятия о совершенствах Божиих делаются. источником побуждении к исполнению наших должностей, и наставлением соделываться совершенными, якoжe Отец наш небесный совершен есть!

Приняв таковую силу побуждении, проистекающих из совершенств верховнейшего Существа к устроению наших деяний, всяк удобно согласится, что чем более сии совершенства нам открыты, явлены, доказаны; тем больше находим в них пособия к достижению нашего совершенства. По мере той, как черты совершенств небесного Отца (если могу так изьясниться) соделываются приметнейшими, явственнейшими: умножается и удобность обьять их и изобразить чрез подражание. Таким образом, сколь ни был бы красноречив язык природы о сем предмете: но если бы угодно Богу употребить другое какое средство к явлению себя человекам, нежели дела рук своих; то, сие также была бы единственная Его любовь, достойная всей нашей признательности и всего нашего тщания употребить ее в свою пользу. Таковую особливую любовь явить нам Бог благоволил: мы приобрели познания о совершенствах Божих гораздо яснейшие, нежели каковые предносит нам природа.

Доселе предлагаемы были одни основания философского благочестия, познающего Бога в его творениях, и из созерцания Совершенств Божиих, природою представляемых очам нашим, извлекающего побуждения сообразовать поступки свои с Божественными совершенствами. Ho Христианское благочестие, утвержденное на откровении и получившее начало свое от самого Сына Божия, сокровища познаний, совсем в новой славе возвещает благость, всемогушество, премудрость, правду, все Божеские совершенства, столь живо изображенные в великом деле искупления. По сему благочестие Христианское, воспаряя выше философического, с большею быстротою влечет нас к подвигу совершенства. О! почто не могу указать: воззрите на сих Христиан, предохраненных от заразы века, верных законам Евангелия, горящих пламенем Божественные любви, и неослабно поступающих от веры в веру, от добродетели в добродетель, от совершенства в совершенство? Почто не могу единым словом посрамить неверствующих, смеющихся над Христианским совершенством, принудив их удивляться оному в самих Христианах? Но если трудно употребить сие очевидное доказательство; хотя еще остается по благодати Божией довольно верных, кои воцарив в сердце своем Спасителя, и соображая деяния свои с заповедями Его Божественными, сияют яко столько же светильников посреди рода строптива и развращенна: однако пребудeт всегда необоримым, что новые о Боге познания, Евангелием распространенные в мире, и яснейшие понятия осовершенствах Божиих, из оного почерпаемые, суть сильнейшими побуждениями соделываться совершенными, якoжe Отец наш небесный совершен есть.

В чем убо состоит совершенство Христианина? будет ли оно отлично от того, о кoем мы представили понятие и правила в сем рассуждении? Нет! Из сего усматривается не токмо некоторый вид совершенства. И можно ли что больше внушать человеку, как единодушное соглашение всех свободных своих действий с намерениями природы и Его Творца? Сие понятие заключает в себе всю способность человека: оно ведет его его к высочайшему уроку; оно показывает конец, которого должен он достигать; но не достигает на земле никогда.

По сему, может быть, скажут: убо увещание быть совершенными, изреченное Спасителем, не имеет никакой силы и Евангелие не предлагает высшего понятия о совершенстве, как каковое предлагает и предписывает природа. Да не грешим столь злостно, неблагодарно! да убоимся мнимой мудрости сумасбродного исступления! Сын Божий пришел показать человеку путь к совершенству, и учение Его есть к тому Божественным примером. Cие же совершенство основано в природе; но, будучи повреждено и как бы изглажено страшными человеческими заблуждениями, имело необходимость, быть: восставленным в своей первообразной чистоте. Пусть исследуют все Евангельские заповеди, и пусть покажут хоть одну, если могут, которая бы не имела концем, направлять свободные действия таким образом, чтобы они – стремились к совершенству души и тела, согласно с естественными деяниями. Ложные только учители могут предписывать наблюдения бесполезные, или вредные для сих душевных и телесных. – Религия христианская, хорошо постигнутая, и хорошо изьясненная, есть не что иное, как восстановление совершенное естественного закона, и то, чем преимуществует она над законом естественным, состоит токмо в силе вящших побуждений к совершенству. Один Иисус Христос может сказать: будите совершенны как ваш Отец небесный совершен есть: поскольку один только Иисус Христос открыл нам совершенства небесного Отца: и какое они должны иметь влияние в нашу жизнь? Словом: вести жизнь совершенную, значит, тоже самое и в естестве, и в благодати; поскольку и там, и здесь требуется токмо соображение действий свободных с теми же намерениями Бога, каковые он предположил, нам дарствуя бытие. Если Христианин есть совершеннее, чем безверный: то не потому, якобы он совершенство имел участию для себя; но поскольку вера доставляет ему и познания и пособия, каковых безверный лишается упорно.

Счастливы те, кои из чтения сего малого сочинения яснейшее получать понятие o совершенстве, к которому призывает нас Бог. Но счастливее те, кои не отлагательно и рачительно потщатся привести oнoe в действо.

Конец

8.VI.1832 .