Третий век христианства

Третий век, вполне мученический, открылся подобно второму, гонением против христиан, столь жестоким, что они полагали уже близким явление антихриста, и все столетие протекло почти в непрестанных гонениях со стороны властителей Римских. После смерти кесаря Коммода Септим Север, одолевший всех искателей престола, будучи раздражен на Иудеев Палестинских за то, что благоприятствовали его соперникам, смешал в гневе своем евреев с христианами. Область Африканская, которая уже процветала множеством церквей, хотя история не сохранила времени ее просвещения, более других прославилась своими мучениками и исповедниками в это пятое гонение. Первые двенадцать жертв, из которых главные были Сперат, Нарзал, Цеттан и три женщины, Доната, Секунда и Вестина, пострадали в Карфагене и, как граждане Римские, усечены были мечом, по приговору жестокого проконсула Сатурнина, который вскоре ослеп.

Вслед за ними взяты были под стражу четверо, еще только оглашенные верою, из сословия рабского, между ними была одна беременная рабыня Фелицитата, и в ту же темницу заключили благородную жену Перпетую с грудным младенцем; шестой исповедник Сатир присоединился добровольно, и Перпетуя, сохранившая удивительное присутствие духа, сама описала первую часть своих страданий. Тщетно ласками и угрозами старался совратить ее престарелый отец-язычник; она воспользовалась кратким сроком жизни, чтобы принять святое крещение вместе с участниками заключения, утешала мать и брата, кормила своего младенца, и душная темница показалась ей раем; небесные видения услаждали ее в узах; она предузнала о тех, кому надлежало предварить ее в получении мученического венца. Судия, упрошенный отцом ее, убеждал на первом допросе Перпе-тую отречься от Христа и приговорил ее за упорство на терзание зверям с прочими исповедниками. Радостно возвратилась она в темницу, и по обычаю просила кормить младенца, но жестокий отец отказал ей и в последнем утешении.

Сатир подкреплялся также небесными видениями и еще заживо беседовал с прежними мучениками Африканской Церкви, епископами и пресвитерами, уже восприявшими страдальческий венец. Другая узница Фелицитата родила в темнице; с нетерпением ждала она часа разрешения, чтобы не отложили для нее дня казни, и просила о том молитвы сподвижников; ее желания и их молитвы исполнились за три дня до определенного срока мучений. Тяжки были безвременные роды в узах, слабая жена не могла удержать воплей. «Ты плачешь теперь, – сказал ей один из стражей, – что же сделаешь посреди зверей?» – «Тогда Другой будет страдать во мне, потому что я за Него страдать буду!» – отвечала она. Диаконы втайне утешали страждущих.

Накануне казни мученикам приготовили обычную трапезу пред вратами темничными, они же обратили ее в вечерю любви и смело увещевали всех сделаться христианами. «Наглядитесь завтра, – говорили они любопытной толпе, – теперь же всмотритесь лучше в наши лица, чтобы узнать их на страшном суде!» Со светлым челом предстали все в амфитеатре и отринули одежды языческие, какими обыкновенно облекали обреченных на игрища. Перпетуя пела гимны; мужественная осанка прочих раздражила чернь. На них выпустили зверей, но леопард и медведь слегка только смяли свои жертвы, разтерзав одного Сатира. Перпетую и Фелицитату обнажили ради большего поругания, и опять прикрыли рубищем из омерзения, потому что народ не мог на них смотреть в таком виде, после недавних родов. Обеих мучениц опутали сетьми, и разъяренная телица, однажды взбросив их на воздух, промчалась мимо; первой поднялась Перпетуя и, собрав целомудренно свою одежду, подняла за руку Фелицитату, словно и не чувствуя удара рогов. «Когда же бросят нас зверям?» – спросила она в дверях амфитеатра и не хотела верить, что уже прошла испытание; ее в том убедила разодранная одежда. Свирепая чернь вопияла о смерти мучеников; спокойно взошли они опять в амфитеатр и дали друг другу последнее целование мира; не было слышно их воплей, под неопытными ножами учеников гладиаторских, которые всегда довершали пощаженных зверями.

Стольких ужасов не вынесла пламенная душа красноречивого Тертулиана, который, будучи сыном сотника Карфагенского, обратился с юных лет к Христианству и получил впоследствии степень пресвитера. Он уже славился в Церкви многими духовными творениями, о таинствах крещения, покаяния, брака, и громкими обличениями против идолослужения и зрелищ, когда жестокость язычников побудила его написать не только утешительные увещания к мученикам, но и сильную апологию в защиту христиан. В смелых выражениях доказывал он властителям Римским всю несправедливость их судебных преследований, ибо когда прочих преступников предавали казни после первого признания, добровольное исповедание христиан служило для них только началом мучений. Напомнив о кесаре Тиверии, который получил от раскаявшегося Пилата все сведения о распятии Господа и даже хотел включить его в число богов, но был остановлен сенатом, Тертулиан называл Траяна, Адриана и других благонамеренных кесарей, издававших милостивые указы в пользу христиан, и указывал на первого их гонителя Нерона, как на позор человечества. Потом, обличая нелепость мифологии язычников, невольно приводил каждого к сознанию единства Божия и предлагал примером первоначальное свое неверие: «Люди не родятся, но делаются христианами, – писал он, – и мы прежде смеялись над тем, чему веруем ныне».

Тертулиан приводил в свидетельство истины, события всех пророчеств над Иудеями и самое затмение солнца в час распятия, записанное в архивах Римских. Потом излагал учение о Сыне Божием и о каждом Лице Св. Троицы, в противоположность лжеучениям языческим, внушенным демонами. «Приведите, – смело говорил он, – приведите беснуемого или волхва вашего на судилище, куда влечете христиан, и каждый из нас заставит демона обличить самого себя; если же то не будет, пролейте тут же, на месте, кровь христианина. Всем дозволяете вы свободно исповедовать свою веру; одни мы лишены такого преимущества, хотя непрестанно молимся о благоденствии кесарей, о тишине их державы, мудрости сената, крепости воинов, благочестии народа и о мире всего мира, по заповеди Божественного Учителя. Вы гоните нас, однако же мы многочисленнее каждого из подвластных вам народов, ибо мы не составляем одного народа, но во всех обретаемся, и могли бы вредить вам, если бы только хотели. Давно ли мы? И вот уже наполняем ваши грады, села, замки, дворцы, сенат! вам остались одни ваши капища. Но не бойтесь союза с христианами и не клевещите на них: мы чужды всякого честолюбия, чужды и шумных наслаждений; собираемся только на молитву и на трапезу любви, милостыней поддерживая друг друга. Лучшим свидетельством нашего благонравия служат ваши судебные акты: загляните в них, найдете ли хотя одного христианина между преступниками? Причиною тому истинное понятие наше о Божестве. То, что едва знают у вас одни философы, доступно у нас каждому простолюдину. Многое писали философы ваши, как должно преодолевать мучения и смерть, страдания же христиан действительнее на самом опыте их тщетных увещаний».

Так писал Тертулиан, но гонения не преставали; жертвою их пал, со многими мучениками, знаменитый епископ Ириней в Галлии. Еще более пролилось крови в Египте. Некоторые бежали из Александрии, следуя, впрочем, заповеди Евангельской: «Когда будете гонимы в едином граде, бегите в другой». Ученый Климент оставил свое училище и поселился в Каппадокии, где временно принял попечение о сиротствующей Церкви одного заключенного епископа, исповедника Александра, и утвердил ее в вере. Александр избран был впоследствии на престол Иерусалимский, когда престарелый Наркисс, возвратясь к общей радости своей паствы, из сокровенной пустыни, не мог уже более управлять по дряхлости: он обещал народу, что Бог пошлет ему преемника в том человеке, который встретится первый во вратах города, и встретился Александр, шедший на поклонение св. местам.

Между тем Клименту готовился также славный преемник в юном Оригене. В числе мучеников Александрийских находился отец его Леонид, воспитавший сына с чрезвычайною заботливостью до семнадцатилетнего возраста, будучи сам исполнен удивления к необычайным его способностям. Когда открылось поприще мучений и Леонид был ввержен в темницу, сердце юноши воспламенилось неодолимой ревностью пострадать вместе с ним за имя Христово, и едва могла силою удержать его мать, отняв необходимую одежду. Тогда Ориген излил свои чувства в сильном послании, ободряя к смерти отца, умоляя его забыть о своем малодетном семействе, и ту же чрезвычайную ревность оказал он во все продолжение гонений, сопутствуя мученикам до места казни, омывая раны исповедников, посещая узников, так что не раз подвергался ярости народной, и полумертвого приносили домой. Провидение хранило его для иных подвигов: претерпевая нищету, он снискивал себе пропитание преподаванием грамматики, доколе епископ Димитрий не поручил ему училища, оглашаемых верою. Но посреди непрерывных занятий Ориген вел образ жизни самый суровый для своего тела, изнуряя его бдениями, постами, зноем и холодом, и отвергал всякое пособие друзей, которых привлекал к себе сладостью речи и лаской обращения. Несмотря на юный возраст, в короткое время собралось вокруг него множество учеников, даже из числа язычников и философов эллинских, изумленных его необычайной мудростью. Семь из ближайших последователей Оригена различными мучениями запечатлели истину, которой он их научил; первый и более именитый был Плутарх, не только обращенный им к Богу, но как бы и переданный в руки Божий, ибо заботливый наставник укреплял его беседою до последней минуты.

Посреди сих мучений ясно обнаружилось, сколь многое может молитва праведных, споспешествуемая верою, даже и после их смерти. Потамия, рабыня, редкой красоты, предана была суду, как христианка, своим владетелем, который не мог склонить ее к удовлетворению постыдной страсти, и обещал большие деньги префекту Египта, если он убедит ее пожертвовать собою; но обольщения остались тщетными и целомудренную рабыню присудили ввергнуть в кипящий котел. Потамия испросила только сохранить свою одежду, предлагая взамен сей милости, чтобы ее постепенно опускали в котел и тем умножили муки. Согласился префект и велел одному из стражей, Василиду, вести ее на казнь; но воин, исполненный сострадания, старался облегчить ей тяжкий путь кротким обращением, отклоняя от нее яростную чернь; тронутая Потамия обещала ему умолить о нем Господа, тотчас по исходе из временной жизни; обещала и то, что он скоро почувствует действие ее признательности, и с чрезвычайной твердостью перенесла все муки; тут же сожгли и мать ее Маркеллу. Немного спустя, товарищи Василида хотели заставить его поклясться ложными богами, но он отвечал, что христианину недозволена такая клятва. Сперва над ним смеялись, полагая, что и он смеется, но видя его твердость, донесли префекту и заключили в темницу. Там посетившие его христиане спрашивали о причине скорого обращения. «Мне явилась ночью Потамия, – отвечал он, – через три дня после ее кончины, и, возложив на меня венец, сказала, что уже испросила милость у Господа и что я скоро сподоблюсь небесной славы». Верные запечатлели нового брата таинством крещения, неверные же мученичеством, отсекши ему голову. Таким образом св. Потамия после блаженной кончины содействовала к спасению оставшегося еще в живых, силою молитвы, по неразрывному союзу Церкви видимой и невидимой, воинствующей и торжествующей. Ориген свидетельствует в своих писаниях, что он видел многих людей, столь чудным образом привлеченных к вере христианской, которые снами или видениями внезапно обращались и терпели смерть за истину, прежде ими ненавидимую.

Неодолимая ревность этого замечательного мужа увлекла его, однако же за должные пределы умеренности. Будучи обязан по должности огласителя непрестанно обращаться с учениками обоего пола, он убоялся искушений и решился последовать буквальному смыслу Евангелия о скопцах, скопивших себя ради царствия Божия. Ориген старался утаить от всех свой проступок, и епископ Александрийский Димитрий, когда узнал о том, не решился обличить виновного, положив, впрочем, не допускать его до священства. Но сам Ориген осуждал впоследствии столь грубое перетолкование слов Евангельских и изъяснил духовный смысл Св. Писания о скопцах.

Между тем смертью императора Севера прекратилось гонение, и в краткое правление жестокого его сына Каракаллы, и двух родственников, сладострастного Гелиогавала и тихого Александра Севера, отдыхала бедствующая Церковь. Ориген воспользовался временем мира, чтобы посетить Рим, где священствовал тогда епископ Зефирин и где знаменитый адвокат Минуций Феликс со славою защищал религию христианскую против нелепых клевет языческих, которые рассеевали юрисконсульты, в особенности же Ульпиян, бывший префектом Рима, потому что почитали сию религию враждебною всем основным постановлениям государства.

Едва возвратился Ориген в Александрию, как его потребовал к себе правитель Аравии, грамотами к епископу Димитрию и префекту Египта, чтобы совещаться с ним о ученых предметах и о вере. Междоусобная война заставила потом Оригена остановиться в Кесарии Палестинской, где по просьбе епископа Феоктиста стал преподавать открыто в училище, чем возбудил неудовольствие собственного пастыря, ревновавшего к славе школы Александрийской. Феоктист и Александр епископ Иерусалимский вступились за Оригена; однако же призывные грамоты Димитрия и личные убеждения посланных к нему диаконов заставили его возвратиться в Александрию.

Там с новой ревностью посвятил себя преподаванию, в котором наблюдал благоразумную постепенность: сперва начинал он похвалами философии, т.е. истинной мудрости, возбуждавшей каждого познать самого себя и выйти из грубого невежества и равнодушия, свойственного только животным; речи его, исполненные разнообразия в выборе предметов, были увлекательны, потому что он старался примениться к характеру учеников, наблюдая тщательно за действием слов своих на их сердце, то изумляя вопросами, то поражая необычайными ответами, и все это с такою кротостью, что невозможно было противостать ему. Когда же из предварительных бесед замечал способность юношей, тотчас приступал к смирению их гордости и здравому направлению разума, логическим разбором предметов и наблюдениями физическими, дабы могли созерцать величие Творца в деле творения. Геометрия и астрономия служили ему пособием в науках естественных, нравственные же уроки утверждал он благими примерами и после избранного чтения всех знаменитых писателей древности приводил, наконец, к чтению Священных Писаний, основывая на них высшую науку богословие. Таким образом, пройдя весь круг наук человеческих, укреплял их, как на неподвижном камне, на преданиях божественных и покорял суетный разум премудрости Божией.

Не в силах будучи удовлетворять один требованиям стольких учеников, Ориген разделил тяжкое бремя их образования с другом своим, просвещенным Ираклом, который впоследствии заступил место епископа Димитрия, и поручил ему начинающих, предоставив себе более совершенных. Много способствовал ему также денежными средствами некто Амвросий, именитый гражданин Александрии, обращенный им к Православию от секты Валентиновой. Амвросий принимал на себя все издержки по необъятным занятиям Оригена; потому что кроме приискания дорогих рукописей семь скорописцев постоянно заняты были изложением на хартию устных преподаваний великого учителя. Достигнув уже совершенного возраста, не устрашился он трудностей языка еврейского, по любви к Священному Писанию, которое не только изъяснил многими толкованиями, но еще собрал тщательно различные его тексты на еврейском и греческом наречии.

Перевод семидесяти толковников предпочитаем был Оригеном подлиннику еврейскому, как видно из письма его к Африкану, ученому христианину Палестинскому, потому что перевод тот был полнее и принят во всеобщее употребление Кафолических Церквей; некоторые христиане тогда уже сомневались в неповрежденности еврейского текста. Двадцать восемь лет занимался Ориген сличением разных текстов и принимал в соображение списки и переводы Св. Писания, первого и второго века, сделанные евреями Аквилою и Феодотионом, и современный Симмаха, и найденные им самим в Иерихоне и Эпире. Для удобнейшего сравнения текстов он написал их в восьми, шести и четырех столбцах, один подле другого, и, наконец, из всех сличений вывел один полный и очищенный текст, более сходный с семидесятые толковниками.

Когда Император Александр Север посетил Восток, чтобы противостать новой державе Артаксеркса Персидского, сокрушителя Парфян, его заботливая мать Маммея, которая старалась внушить сыну расположение к христианам, вызвала Оригена в Антиохию и много совещалась с ним о истинах веры, так что и самого кесаря начали подозревать в Христианстве. Но хотя он и не обратился, столь велико, однако же, было его уважение к Лицу Господа, что даже поставил изображение Его между своими домашними богами и хотел воздвигнуть Ему храм, если бы не воспретил сенат, как некогда Тиверию. Светильник своего времени, Ориген, принужден был снова оставить Александрию, чтобы идти развеять в Афинах и в Церквах Ахаии ересь Ноэтия, который смешивал Лице Сына Божия с Лицем Отца, не разумея догмата Св. Троицы. С отпускною грамотою своего епископа, Ориген опять остановился на пути в Кесарии Палестинской, где Феоктист, местный епископ и Александр Иерусалимский поставили его пресвитером. Сильно вознегодовал Димитрий Александрийский против такого нарушения порядка церковного и обличил обоим епископам грех юности Оригеновой, воспрещавший ему священство. Александр извинился незнанием и похвальною грамотою самого Димитрия, но посвящение Оригена произвело многие смуты в Церкви. Епископ Александрийский не только запретил ему преподавать в своем городе, но даже и жить там, выставил некоторые погрешительные его мнения и впоследствии еще соборно осудил изгнанника. Ираклий заступил место его в училище и через год занял кафедру самого Димитрия. Тогда Ориген основался в Кесарии, к чрезвычайной радости епископа Феоктиста, который поручил ему дело проповеди своей пастве. Множество учеников из всей Сирии собралось опять вокруг красноречивой кафедры бывшего учителя Александрийского. Святитель Иерусалима и соседние епископы приходили совещаться с ним о вере, и даже епископ отдаленной Кесарии Каппадокийской, Фирмилиан, не редко оставлял свою паству, чтобы в Палестинской Кесарии беседовать с Оригеном.

Однако же заблуждения столь великого мужа, которые не имели дурного влияния в его время, потому что он не выдавал их за догматы, а только за частные мнения, произвели большие прения в последующих веках, когда еретики исказили многие места его творений, как еще при жизни своей он обличал в том некоторых. Так опасно, хотя на одну йоту, отступать от чистого учения Церкви, и слишком смелыми порывами мечтательного ума за должные пределы веры подавать другим, менее опытным, повод к нелепым толкованиям мысли, иногда довольно правильной в сущности, но непросто выраженной. Философия Платона, которую исключительно любил Ориген, внушила ему, в его началах Богословия, странные мысли о телах небесных, движимых будто бы заключенными в них духами, которые, переходя различные степени очищения, сообразно со своим состоянием, облекаются в более или менее светлые тела, также о душах человеческих, созидаемых прежде рождения человека, что исключало бы первородный грех, и о том, что мучения адские не вечны, вопреки ясным словам Евангелия.

Замечательно, что современник Оригена, Тертулиан, который будучи подобно ему проповедником, служил, однако же, светилом области Африканской, увлекся также в преклонных летах если не собственными мечтами, то таинственностью ереси монтанистов. Вдали от зараженного гнезда Фригии, ересь эта спустя несколько лет утратила грубые нелепости своего основателя и пленяла пытливые умы, не имевшие в себе простоты Евангельской, уверенностью в ближайшем их общении с Богом и необычайной строгостью правил жизни.

Полагают, что зависть и оскорбления клириков Римской Церкви были причиною падения Тертулиана и что его раздражительностью воспользовался Прокл, самый красноречивый из монтанистов, внушив гордому пресвитеру, что он уже преисполнен Параклита, т.е. Духа утешителя, ибо ересь всегда приходит к нам от раздраженного самолюбия. Пламенный и вместе суровый характер Тертулиана совершенно соответствовал мнимой суровости монтанистов и ожесточению их против Церкви, милующей падших. Однако же и после своего заблуждения он продолжал иногда писать полезные книги богословские: в пространном творении против ереси Маркиона изложил чистое учение Церкви о Сыне Божием, изъясняя Ветхий Завет Новым, опровергая философии эллинские как начало ересей; и доказывая преемством епископов истину преданий. В обличение еретиков он говорил, что у них нарушен всякий порядок иерархический, и люди, едва оглашенные верою, не различаются от верных, священники смешаны с мирянами, а жены проповедают, потому что все напыщены ложным знанием и никто не хочет смириться.

Весьма замечательно, что такое сознание исторглось у человека, последовавшего ереси, в которой именно прорицали женщины, и оно показывает, что Тертулиан не вполне ей предался, сохранив в себе прежние правила Православия. Столь же превосходное творение о Святой Троице написал Тертулиан против еретика Праксеаса, и другое, против Гермогена, о воскресении тел, где изъяснял, каким образом таинства Церкви служат источником будущего нетления плоти. Рассуждение его о единстве супружества было противно учению Православной Церкви, разрешавшей вторые браки; но книги о постах свидетельствовали напротив того, с каким тщанием соблюдала первоначальная Церковь посты, преданные ей от Апостолов, в среды и пятки каждой недели и великий пред Пасхою, кроме тех, которые в различные времена налагали еще епископы своей пастве по издревле принятому обычаю; посты эти состояли в лишении мяса, вина и даже плодов. Последнее же творение Тертулиана о венце мученическом заключает в себе драгоценные сведения о церковных обрядах того времени, о заклинаниях и отрицании от демона пред крещением; о Причащении Тела и Крови только от руки пресвитера, о ежегодных приношениях и молитвах за усопших и праздновании дней мученических, о разрешении всякого поста в Воскресение и во дни между Пасхою и Пятидесятницею, о знамении крестном при всяком действии христиан, и об иконе Спасителя, изваянной на чаше приобщения, в виде благого пастыря.

Виною последнего творения Тертулианова было новое гонение, которое, после двадцатипятилетнего отдыха, воздвиг против христиан убийца и преемник кесаря Александра кровожадный Горф Максимин, раздраженный благосклонностию к ним своей жертвы. Но гонение сие было только местным, и христиане могли легко избегать его, потому что мучители большей частью искали одних наставников или старейшин; оно продолжалось три года до насильственной смерти Максимина, уступившего престол Гордиям. Тогда пострадал Понтий, епископ Римский, который лишился своей кафедры и кончил дни изгнанником на острове Сардинии. Котда же после его смерти братия Римская недоумевала, кого назначить ему преемником, голубица, слетевшая посреди собрания верных на главу св. Фавиана, решила в его пользу единодушный выбор.

Ориген, бывший главной целью гонений, укрылся из одной Кесарии в другую, к епископу Фирмилиану, и оттуда ободрял письмами друга своего Амвросия к твердому исповеданию имени Христова; потом переселился в Тир, странствовал опять в Ахаию и в дальнюю Бостру Месопотамскую для утверждения в православии епископа Берилла и посвятил последние годы жизни любимому делу проповеди в Тире, где окончил свои глубокие толкования Св. Писания. Там написал и обличительную книгу на ругательное творение эпикурейца Цельса против религии христианской, истину которой доказывал самим ее утверждением по вселенной, вопреки нелепым толкам философов. Ориген говорил, что она уже повсюду господствует, а Тертулиан прямо объяснял, что в его время веровали во Христа все языки: Парфяне, Мидяне и Эламиты, жители Месопотамии, Армении, Понта и Малой Азии, Египта, Африки и всего помория, Римляне и их колонии, Иудеи Иерусалимские, разноязычные Гетулы и дальние Мавры, и все пределы Испании, племена Галлии и Германии, Сарматы, Скифы и даже неприступные Римлянам, но покорные Христу Британцы. Так быстро распространилась проповедь Евангельская в течение двух столетий, что во многих местах уже процветали Церкви, когда другие, более древние, еще и не знали о их существовании, хотя все соединены были Духом во Христе, невидимой Главе неизвестных, но не чуждых друг другу членов.

Весьма замечательно, что многие новейшие мудрователи, ожесточенные против Христианства, заимствовали горькие свои укоризны из книги эпикурейца, не заглянув в современную книгу Оригена, который с такою силою опровергал то, что через пятнадцать веков они выдавали опять за новое. Кроме других многочисленных творений Оригена после него осталось более тысячи бесед, говоренных им в Церкви, из коих явствует тогдашнее ее управление и богослужение. Он называет главою вселенской Церкви единого Господа, каждого же епископа главою своей частной Церкви, а пресвитеров его советом, и диаконов служителями; упоминает и о других низших степенях, проявлявшихся по мере надобности в клире: чтецах, привратниках и заклинателях против лести демонской; говорит также о диакониссах, или вдовицах, и о девах, обрученных Богу, и о подвижниках, изнурявших плоть свою постами. Мирян же разделяет на две части: на верных, вполне наслаждавшихся таинствами, и на оглашенных или кающихся, из них первые еще только готовились ко вступлению в недра Церкви, вторые же, нарушив ее заповеди, очистились молитвами верных и собственным покаянием, приносимым пред всею Церковию. И Ориген, и Тертулиан одинаково говорили о крещении младенцев и о святом мире, коим помазывали их тотчас после крещения, чтобы, сообщив дары духовные, дать им после вкусить и небесную пишу Тела и Крови Господа. Таким образом, из современных творений этих двух учителей ясно видно, как сходствует первобытное состояние Церкви Христовой с нынешним, не изменившимся через столько веков между православными.

Два великих епископа восстали из учеников Оригена: Дионисий, избранный после Иракла на кафедру Александрийскую, и Григорий чудотворец Неокесарийский. Необычайно было все течение жизни Григория: юношею хотел он посвятить себя изучению Римского права, в Верите, и вместо того сделался учеником Оригена, который наставил его правде Божией; потом искал уединения на родине в Понте, но тщетно, преследуемый молвою о своей добродетели, скитался из пустыни в пустыню, чтобы избежать священства; Федим епископ Амасийский, исполненный духа пророческого, провидел его очами духовными на расстоянии трех дней пути и, избрав заочно, невольно рукоположил в епископы Неокесарии, где насчитывалось только семнадцать Христиан. Григорий просил себе у Федима хотя краткое время для размышления о догматах веры, во избежание лести еретической, и молил Бога ниспослать ему свыше откровение истины. Во глубине ночи погруженный в божественные созерцания, внезапно увидел он пред собою величественного старца и потом светозарную Жену, которая повелевала старцу внушить истины веры новому епископу. Григорий с трепетом познал из их таинственной беседы евангелиста Иоанна и Пречистую Матерь воплощенного Бога и в то же мгновение начертал изложение веры, которое навсегда сохранилось в Церкви Неокесарийской: «Един Бог Отец Слова живого, Премудрости самосущей, силы и образа вечного; совершенный Родитель Совершенного, Отец Сына единородного. Един Господь, единый от единого, Бог от Бога, образ и выражение Божества, Слово действенное, мудрость, содержащая состав всего, зиждительная сила всего сотворенного и сила, сотворившая все созданное, истинный Сын истинного Отца, невидимый невидимого, нетленный нетленного, бессмертный бессмертного, вечный вечного. И един Дух Святой, от Бога исходящий, посредством Сына явившийся, то есть людям жизнь, в которой причина живущих, святой источник, святыня, подающая освящение. Им является Бог Отец, Который над всем и во всем, и Бог Сын, Который чрез все, Троица совершенная, славою и вечностию и царством нераздельная и неразлучная. Почему нет в Троице ни сотворенного, ни служебного, ни привходящего, чего бы прежде не было и что вошло бы после; ни Отец никогда не был без Сына, ни Сын без Духа; но Троица непреложна, неизменна и всегда одна и та же».

Григорий оставил свое уединение для проповеди Слова Божия, и святость жизни его обнаружилась столькими чудесами, что современники назвали его Чудотворцем. На пути в свою языческую паству, застигнутый бурною ночью, взошел он в храм идольский, и демоны бежали от его молитв. Лишенный оракула, жрец грозил ему судом, если не возвратит богов в обычное их жилище, и как бы устрашенный, епископ написал три слова на хартии: «Григорий сатане – вниди», чтобы, удовлетворив нечистому желанию жреца, обратить его к чистому Богопознанию. Изумленный служитель демонов сделался учеником обладавшего над ними, и молвою о том подвигся весь народ Неокесарийский в сретение будущему своему пастырю: но удивился, видя убожество такого мужа, который не имел даже приюта в целом городе; богатейший из граждан предложил ему дом свой. Еще день не склонился к вечеру, как уже многие познали свет невечерний Христа, и наутро множество исцеленных всякого возраста сделались, в свой черед, проповедниками; скоро соорудилась общими силами церковь, которая уцелела посреди многих землетрясений и гонений. Григорий сделался советом и судьею народа: два брата, спорившие о наследстве отца за воды озера, не хотели примириться по увещанию пастыря; они вооружились к бою, и в одну ночь иссохло их озеро. Река Лик опустошала наводнениями окрестность, разбивая все плотины; Григорий, по просьбе народа, с молитвою водрузил свой посох на оплоте земли, и посох разросся древом, укрепившим оплот.

Однажды Евреи хотели употребить во зло милосердие святителя и, положив на пути его одного из братии своих, сотворили над ним плач, как бы над усопшим, и просили у мимоидущего мертвенного покрывала. Григорий снял с себя мантию, накрыл мнимого мертвеца и, сотворив о нем молитву, прошел далее: со смехом стали подымать лежавшего Евреи, но уже не могли возбудить от смерти; молитва епископа обратила их притворство в истину.

Не одна Неокесария, но и окрестные города призваны им были к Христианству и прияли от руки его епископов. Команы просили себе пастыря и представляли ему самых почетных граждан, но ни на одного из них не пал выбор того, кто искал внутренних достоинств, а не внешних. Тогда некто из старейшин насмешливо предложил Григорию избрать угольника именем Александр и указал его в толпе, покрытого сажею и рубищем, как свойственно его промыслу; но к общему всех изумлению, ни Григорий, ни сам Александр не удивились такому странному предложению. Епископ втайне спросил ремесленника: кто он? И, убогий по виду, открыл ему глубокую тайну своего смирения, которое искало утаить совершенства Христианские под личиною угольного праха. Когда же святитель, наставив его в вере, велел омыть следы низкого ремесла и облечься в приличные одежды, все опять изумились нечаянной перемене Александра, восприявшего величественную наружность. Григорий рукоположил его к общей радости народа, и сей достойный пастырь был одною из первых жертв наступавшего гонения.

Готовились для сей жатвы и другие колосья, созревшие на двух первостепенных престолах Востока: Александр Иерусалимский и св. Вавила Антиохийский, Вавила, не допустивший убийцу юного кесаря Гордия, Филиппа, который овладел его державою и выдавал себя за христианина, вступить без покаяния в святилище, с царскою кровью на душе. И на западе, рукою провидения, возжегся яркий светильник в лице святого Киприана, одного из самых образованных мужей своего времени. После долгого размышления обратился он к Христианству и сам не переставал дивиться такой перемене, когда вспоминал, из какой глубокой тьмы воссиял ему внезапно божественный свет и как исчезли все его сомнения в благодатных водах крещения. С язычеством оставил он и свои земные богатства, которые роздал нищим, посвятив себя единственно изучению священных книг: Тертулиан был его любимым чтением. Молва народная о добродетелях юного Киприана открыла ему ранний путь к священству, вопреки правил и собственного желания, а единодушный выбор граждан столь же невольно поставил его на кафедру умершего епископа Карфагенского Доната.

Киприану открыто было о наступающем бедствии, посредством видения одного святого старца его паствы. Ему виделся отец семейства, имеющий одесную печального юношу, исполненного небесным гневом за нарушение заповедей Божиих, а по левую сторону стоял некто с раскинутой сетью, готовый уловить ею беспечный народ; ибо в таком небрежении находилась Церковь Христианская после долгого мира. Миряне, забыв нестяжание времен Апостольских, заботились только о приобретении имуществ, и им подражали клирики, а иногда и сами епископы. Нравственность начинала ослабевать, верные сообщались с язычниками; клятвы и преступления клятв, зависть и ненависть умножались, а нищая братия страдала голодом. Надлежало прийти искушению, чтобы опять как в горниле очистить Церковь, и оно пришло с воцарением Декия, который восстал против кесаря Филиппа, ибо тогда не иначе как кровью добывался престол Римский, и христиане пострадали опять за то, что им благоприятствовал предместник нового императора, подобно как при Максимине за благосклонность Александра Севера. Но жестокость и ужасы сего гонения превзошли бывшие прежде, потому что злоба на христиан возрастала с последними усилиями потрясенного ими язычества.

Указы царские разосланы были по всем областям и повсюду правители стали изобретать новые казни, чтобы отнять самую надежду смерти у терзаемых, доколе не изменит им крепость сердца. Вот образцы утонченной жестокости. Одного, измученного пыткою и раскаленным железом, обмазали медом по язвам и выставили на палящее солнце жертвою насекомым; другого, чтобы заставить прежде нарушить целомудрие, связав в прохладной роще, предали неистовым объятиям блудницы; но он выплюнул ей в лицо откушенный язык свой.

Ужас объял христиан, и поколебалась вера многих. Люди почетные малодушествовали более других, и даже языческая чернь над ними смеялась, когда бледные предстояли идолам, не решаясь ни принесть им жертвы, ни умереть: некоторые бежали, другие отрекались, иные, исповедав имя Христово, в узах и темницах падали при первых мучениях. В Карфагене же многие, не ожидая допроса, устремились сами к судьям языческим, объявить, что никогда не были христианами или отрицаются от веры, особенно богатые, которые не могли расстаться со своими тленными благами. Различны были степени падения: одни приносили и вкушали жертвы, другие только возжигали фимиам кумирам; некоторые, избегая общенародного отречения, подкупали судей и брали от них свидетельства или либеллы, будто бы уже воскурили фимиам; однако же верные считали таковых наравне с идоложертвовавшими и называли их позорным именем либеллатов. Еще иные выставляли вместо себя рабов к допросу или совершенно откупались деньгами от отречения.

Но если вначале столь горькие падения проявлялись между людьми, отвыкшими от прежних истязаний Церкви Христовой, с другой стороны утешалась она великими подвигами своих исповедников. Мученичество, называемое вторым крещением крови, было предметом пламенных желаний, так что Церковь принуждена была останавливать рвение многих, чтобы не падали от самонадеянности, если не от малодушия. Продолжение столь напряженного состояния сделалось для Христиан обыкновенным, и подобно как отпадение от веры разделялось на многие степени, так многими степенями восходили и на верх мученичества, почитавшегося за высшее благо и совершенство. Особенно уважались исповедники, пребывшие твердыми после многих истязаний; различие мук и число допросов умножали их достоинство между верными: иные претерпевали только узы, другие, изможденные едва не до смерти, подвергались иногда по нескольку раз пыткам; потому и предоставлялись им особенные преимущества. Они имели право писать соборные послания к различным Церквам, как некогда Апостолы, и ходатайствовать пред епископами о прощении кающихся или о сокращении их епитимий, и голос их был первый на соборах, если носили степени церковные; не только верные, но и еретики наипаче страшились их обличения, ибо истина, запечатленная собственной кровью, есть страшное свидетельство. Таким образом малодушие, обнаружившееся вначале, обратилось в неодолимое мужество, когда обличили себя и отпали все недостойные; произошло даже несогласие в некоторых Церквах, судя по тому, с какой точки: строгости или снисхождения, смотрели на уклонение от мученичества.

Один из первых пострадал Св. Папа Фавиан, и полтора года после него сиротствовала Церковь Римская, от заточения или рассеяния могущих избрать ему преемника; оставшийся клир управлял своей Церковью и сносился с прочими. Декий простер гонение на всех первопрестольных епископов Христианского мира. Святый Вавила Ацтиохийский и Александр Иерусалимский, уже за сорок лет пред тем бывший исповедником при Севере, ввержены были в темницу, один в своем городе, другой в Кесарии преставились в узах. Шествуя на место мучения, с тремя отроками, им просвещенными, Св. Вавила просил окружающих зарыть тело его в оковах, чтобы в день суда не лишиться такого украшения, и, взглянув на отроков, возгласил: «Се аз и дети, их же дал ми есть Бог». Престарелому Оригену предстояло также за год до кончины претерпеть томления жестокой пытки, чтобы присоединить деяния к славным писаниям.

Странный случай спас св. Дионисия Александрийского из рук мучителей. Четыре дня спокойно ожидал он их прихода и не был найден ищущими; наконец, по внушению Божию, оставил дом свой и тогда впал в руки сотника и стражи, которые привели его на ночь в малый городок Египта. Между тем один пресвитер, имевший до него нужду, пришел в дом епископский, но, увидя там стражу проконсула, бежал из Александрии и, встретив поселянина, открыл ему причину бегства. Оба взошли в близлежащее селение, где праздновалась свадьба, и народ, услышав о пленении своего пастыря, толпою устремился в городок, где содержался Дионисий. Рассеялась стража; св. епископ принял сперва избавителей за хищников и предлагал им свою убогую одежду; потом же, узнав причину их пришествия, умолял не лишить его мученичества, но тщетно: силою извлекли его верные из города и привезли в пустынное место на рубеже Египта, где оставался до конца гонений.

Григорий, чудотворец Неокесарийский, зная неопытность своей паствы, недавно только обращенной, советовал всем избегать мучений, и по благоразумному совету епископа никто не пал. Сам он, чтобы подать пример, укрылся на уединенном холме, с бывшим некогда жрецом идольским, который уже служил ему диаконом. Подняв руки к небу, оба стояли неподвижно на молитве, и тщетно их искали мимоходящие язычники, которым издали казались они, по Промыслу Божию, двумя сросшимися древами; когда же удалились воины, проводник их внезапно обрел мнимые древа и, с трепетом упав к ногам Григория, вкусил от него плоды вечной жизни. Молитвы святителя заочно поддерживали исповедников и мучеников его паствы, с которыми невидимо присутствовал, а поставленный им епископ Александр в Команах пострадал огнем.

В Смирне малодушествовал епископ Евдемон и принес жертву богам, но мужественный пресвитер Церкви Пионий поддерживал паству своим примером, напомнив ей блаженного мученика Поликарпа. Смело обличал он и жреца идольского, и самого епископа, раболепствовавших у алтарей языческих, вытерпел все жестокие пытки и, укрепив падших в темнице, сподобился наконец огненной смерти Поликарповой. Прикованному к столбу на костре, предложили еще однажды отречение. «Я уже чувствовал крепость гвоздей, – отвечал он. – Спешу к Господу». Пламя вспыхнуло и обняло костер. Пионий как бы очнулся от внутренней молитвы, радостно сказал: «аминь», вздохнул и в легком вздохе улетела душа его. Тело же сохранилось невредимым в огне подобно Поликарпову, которому во всем подражал. Много мужества явил и другой исповедник веры епископ Акакий, который презрел все угрозы проконсула и остался непоколебим в темнице с епископом Трои Пизаном, доколе не был освобожден по указу императора, изумленного его твердостию.

Однако же в малой Азии продолжала литься кровь христианская. Проконсул Оптим отличатся особенной жестокостью; но во всех возрастах и званиях встречал равную твердость; миряне соревновали епископам и клирикам. Богатый купец Максим не был удержан тленными сокровищами от верного исповедания имени Христова; под сильными ударами он повторял только, что хочет жертвовать одному Богу, Которому служит радостно от юных дней своих, и грудою метаемых в него камней утвердился на неподвижном камне Христе. В Лампасаке Петр, в Никомидии Кондрат, в Никее Трифон и Респикий, и Христоф в Ликии, Меркурий в Каппадокии и Полиевкт в Армении со многими другими запечатлели смертью свою веру. В Троаде же близ развалин древней Трои три юноши взяты были проконсулом и смело объявили себя христианами; но один из них, одоленный муками, посреди пытки решился служить демонам и, внезапно объятый тем, кому жертвовал, в страшных судорогах испустил дух. Услышав столь постыдное отречение, юная дева Дионисия выступила из толпы и горькими упреками осыпала малодушного. Раздраженный проконсул велел ввергнуть ее в темницу на поругание, но небесный юноша охранил деву, и наутро, с двумя другими исповедниками – Андреем и Павлом, достигла она желанного венца. Многими мучениками прославилась и Александрия. Старец Иулиан, едва двигавшийся от дряхлости, привлекся на судилище исповедать Христа и среди поруганий был сожжен вместе с тем, кто поддерживал его на пути к казни, и с другими мучениками, Макарием, Александром и Епимахом, прошедшими прежде через все пытки. Другой старец Метра, который не хотел повторить некоторые бесчестные слова, по многократном биении и извертении глаз засыпан был камнями в предместий города. Немезион, сперва осужденный как разбойник, но оправдавшийся, был мучим за христианство тяжелее, нежели самые разбойники, и сожжен между ними. Сатурнин епископ, отрекаясь от жертвоприношения идолам, сам сделался жертвою ярости народной; а Диоскор, отрок, поразивший судей своими ответами и твердостию в муках, отпущен был до времени на свободу. Не были пощажены и женщины, объявившие себя христианками, и воины Римские, обратившиеся к Богу зрелищем их мучений, и иные Египтяне, имена их неисчислимы. Многие бежали от ужаса в пустыни Аравийские и там сделались жертвою варваров. Херемон, престарелый епископ Нилополиса, скрылся без вести. Благородный юноша Павел, сын богатых родителей, принужден был также бежать из нижней Фиваиды, от жестокого преследования единокровных. Углубляясь все далее и далее в пустыню, он полюбил ее безмолвие и, достигнув наконец уединенной пещеры, в расселинах которой росла плодовитая пальма и журчал источник, основался там на все течение временной жизни. Посреди глубокого созерцания и совершенного уединения он не заметил, как прошли над его главою девяносто лет, и пустынное житие его связалось с началом иноческого мира в Египте, на расстоянии почти целого века. Антонию, великому отцу отшельников, суждено было в свое время открыть сего первого пустынника Фиваиды.

Между тем в Карфагене, при самом начале гонения, уже раздались мятежные вопли в амфитеатре: «Киприана львам!» Он удалился, по тайному внушению, не ради себя, но ради блага своей Церкви, чтобы не возбудить большого смятения; все его достояние взято было правительством, и сам он объявлен вне закона. Однако же из своего уединения Киприан посланиями поддерживал и управлял паству. Особенно трогательны его письма, обнаружившие не только пламенную душу святителя, но и дух времени, и сами обстоятельства. Он умолял оставшихся в Карфагене клириков свято исполнять свою и его обязанность по церкви, и все доходы епископские раздавать убогим; но слишком большим стечением в темницы к исповедникам не раздражать черни, а только ходить туда одному священнику с диаконом для литургии. Писал и к исповедникам Сергию, Рогациану, Фелициссиму, с благоговением целуя их язвы, принятые за Христа, и уста Его исповедавшие, и руки отвергшие идольские жертвы.

Сиротствующий Рим известил Киприана о смерти святого пастыря своего Фавиана и вступил в письменное сношение с Церковию Карфагенскою, открывая ей свои торжества и уроны, советуясь, как поступать с отпадшими, чтобы возбудить малодушных к новому подвигу. Киприан с любовью ответствовал за свою Церковь пресвитерам и диаконам Римским. Когда же умножились гонения в Африке и многие, после жестоких мук, восприяли венец, бдительный их епископ опять укреплял посланиями оставшихся в темнице, утешая их на тот случай, если водворится мир в Церкви, прежде нежели сподобятся они мученичества; ибо некоторые, по ревности, страшились такого лишения. Он возбуждал и клир свой к большей молитве и постам, чтобы отнюдь не нарушался порядок церковный, и повелевал тщательно соблюдать не только тела мученические, но и умиравших в узах за имя Христово, чтобы потом торжествовать память усопших над их мощами.

Между исповедниками, некто Лукиан, получил письмо из Рима от другого исповедника Келестина, который с соболезнованием извещал его о падении двух сестер и просил молиться за их спасение. Лукиан, превознесенный страданиями, какие сам претерпел ради Христа, ответствовал, что блаженный мученик Карфагенский Павел, в час своей смерти, дал ему власть, именем его, разрешать всех падших, и потому, готовясь сам восприять муки, преподает он мир церковный не только обеим сестрам, но и другим виновным, когда после гонения покаются перед епископом.

Следуя первому надменному движению сердца, Лукиан начал без разбора давать отпустительные листы и сделался как бы главою отступников, ибо и сам не умер в темнице, спасенный однако же случаем, а не отречением. Св. Киприан не скоро узнал о его поступках; но, заметив между многочисленными исповедниками послабление нравов, увещевал пресвитеров Карфагенских внушить им более смирения и благочестия. Когда же слух о беспорядках Лукиана дошел до уединения, где обретался святитель, из глубины сокрушенного сердца написал он три убедительных послания к мученикам и исповедникам, к пресвитерам и диаконам, и к верным мирянам своей паствы, заклиная их не отступать от древнего порядка, не потворствовать малодушию и не производить соблазнов; он угрожал отлучением от церкви для непокорных и, только по снисхождению к болящим, дозволял им причащение Св. Тайн в случае опасности.

Послание римского клира к клиру Карфагенскому совершенно оправдало действия епископа; но дерзость Лукиана возрастала все более и более; он даже написал от своего лица повелительное письмо к Киприану, извещая о дарованном от него мире падшим, давал мир и епископу, хотя сам не занимал никакой степени церковной. Снова обратился святитель к своей пастве, к соседним епископам и к Римской Церкви, чтобы общими усилиями остановить зло, и получил от нее, в пространном послании, новое удостоверение единства ее духа и мнений с его определениями, так что еще с большею твердостью мог воспротивиться нарушению порядка. Тогда образовался раскол в Церкви Карфагенской, главою были пресвитер Новат и диакон Фелициссим, беспокойные нравом, опороченные деяниями. Негодуя на строгость, с какою разбирал пастырь образ жизни своего клира во дни гонений, они возмутились против него и удалились в горы, где составили особую секту под именем горных. Услышав о такой дерзости св. Киприан, отлучил их от истинной Церкви Христовой и предостерег верных против их обольщений. Когда же окончание гонений позволило ему, по смерти Декия, возвратиться в Карфаген, он созвал собор всех епископов своей области и осудил торжественно Новата и Фелициссима с их последователями, разобрал также различные степени отпадших, определив известные сроки для их отлучения или приобщения, по мере вины каждого.

На том же соборе положено было послать в Рим за достоверным сведением, кого избрали на сиротствующую кафедру столицы. Потому что правильное поставление добродетельного Корнилия, клиром своей Церкви, произвело также раскол, началом был опять мятежный Новат, перебежавший из Африки в Рим. Там соединился он с другим пресвитером Новатианом, осуждавшим избрание Корнилия за то будто бы, что он сообщался с падшими епископами; Новатиан, мнимою строгостью правил церковных, привлек нескольких на свою сторону и убедил поставить себя епископом Рима, вопреки всем канонам. К расколу присоединил он еще и ересь, называя себя и последователей Кафарами, т.е. чистыми, и утверждая, что нельзя никогда иметь общения с падшими или вступившими во вторые браки. Он разослал письма о своем поставлении ко многим епископам, но никто их не принял, в том числе св. Дионисий Александрийский и Киприан, которые советовали ему искать мира душе своей в покаянии.

Тогда и Корнилий, утвержденный на своем престоле согласием первенствующих пастырей, соединил в Риме малый собор подчиненных ему епископов и пресвитеров и, приняв все положения собора Африканского, осудил начальника раскола Новатиана, за его неумолимую жестокость к падшим во время гонений, и известил о том Церкви Карфагена, Александрии, и Антиохии. Отступники Римские вступили опять в общение со своим святителем; Новатиан же, побежденный в Риме, бежал в Африку и там с Новатом и другими соумышленниками возбудил новые смятения. Но Киприан бодрствовал в Карфагене; посланиями своими о неразрывном единстве Церкви, основанной на неподвижном камне, и о бедственном состоянии падших, и о снисходительных мерах, какие должно употреблять в отношении кающихся, он наставлял своих епископов и обличал раскол Новатиана; созвал и другой собор из сорока двух святителей области Африканской, на нем определил еще с большим милосердием разные степени падших и образ их принятия в Церковь, дабы не овладело ими отчаяние. Положено было различие между падшими от малодушия и вовсе отвергшимися от Церкви: первых очищало долгое покаяние, последние приобщались только в случае смертном; епископы же и клирики, однажды малодушествовавшие, не могли быть принимаемы в церковь иначе как простыми мирянами. Впоследствии св. Киприан сильно воспротивился папе Стефану, когда он хотел признать в первобытном сане двух падших епископов Испанских, Василида и Марциала.

В Антиохии созван был также местный собор из епископов Сирии и Малой Азии для осуждения Новатиана, на нем присутствовал и св. Дионисий Александрийский, посланиями своими возбуждавший твердость исповедников веры и, подобно Киприану, определивший у себя различные степени покаяния для падших. Они разделены были на многие годы: сперва отлученные от церкви, под именем беспокровных, стояли вне храма, прося молитв у приходящих; потом допускались в притвор с оглашенными для слушания Св. Писания; потом припадали с готовящимися просветиться св. крещением под благословение епископов; наконец, стояли с верными, не удостоиваясь, однако же, Св. Даров, до времени совершенного разрешения.

Однако же соборным осуждением Восточных епископов не кончились неустройства Африканские. Как Новатиан хотел сделаться епископом в Риме, так и в Карфагене некто пресвитер Фортунат посвящен был пятью непокорными епископами и поспешил отправить с вестью о том в Рим закоснелого врага Киприана диакона Фелициссима, который уже отлучен был однажды от церкви. Папа Корнилий отринул сперва посланника и его подложные грамоты, мнимо подписанные двадцатью пятью епископами, но смущенный потом угрозами, потребовал ответа от Киприана, жалуясь, что не был им предварен о избрании Фортуната. Силен был ответ Киприана; он упрекал Корнилия в послаблении строгости церковной к людям, не заслуживающим снисхождения, и в неправильном разбирательстве дела, однажды уже решенного судом собственных епископов; ибо, по древним уставам, каждому пастырю определена своя паства, от него единственного зависящая, и не должна она перебегать от одного к другому, дабы не нарушилось единство зависящих, и не должна она перебегать от одного к другому, дабы не нарушилось единство духа и любви между епископами. Он представил и нелепость двух противоположных расколов, которые раздирали тогда Церковь Африканскую, ибо Фелициссим и Фортунат отделились за излишнюю строгость Киприана к падшим, Новатиан же за излишнее к ним снисхождение.

Между тем новое гонение, хотя и не столь сильное, возникло опять на Церковь Христову, после смерти императора Декия, при его преемнике Галле. Моровое поветрие послужило тому виною, потому что указами царскими повсеместно назначены были жертвоприношения богам языческим. Папа Корнилий первый исповедал имя Христово и сослан был на устье Тибра, куда скоро последовал за ним и его преемник Лукий. Оба скончались мученически, и Стефан архидиакон, которому в час смертный поручал свою паству Корнилий, заступил их место. Из мучеников Римских более всех прославились благородная дева Анастасия, истязанная жесточайшими пытками, и ученый пресвитер Ипполит, написавший, в числе многих творений, жизнь двенадцати Апостолов. Долго следовал он расколу Новатиана, но обратился к Церкви в час мучений, и когда прочим исповедникам отсекли головы, Ипполита, за сходство имени его с сыном Фезея, привязали к хвосту бешеных коней.

Язвою совершенно обратилась к Богу Неокесария, ибо частые посещения епископа Григория в домах граждан вместе с боязнью изгоняли из них неверие. В Карфагене же, где вначале раздались опять мятежные клики: «Киприана львам!» – пример его и увещания возбудили народ к милосердию; ибо верные разделяли между собою попечения о болящих; с тою же любовью заботился он и о пленных Африканских и даже об Антиохийских, которые увлечены были в неволю нашествием варваров на пределы империи и посылал обильные даяния деньгами для выкупа их к пограничным епископам, при убедительных посланиях.

Воцарением Валериана прекратилось ненадолго гонение, и это было лучшее время Церкви Африканской, которая всех непродолжительнее цвела в общем составе Вселенской Церкви. Киприан председательствовал на частых многолюдных ее соборах, и к его мудрости обращались епископы соседней Испании, Галлии и первостепенных епархий Востока, для обличения новатиан, для разрешения частных вопросов, о падших между мирянами или духовными, а иногда и о предметах более важных, относившихся ко всей Церкви. Общее ее согласие против ереси Новатиана было засвидетельствовано именами верховных пастырей: Дионисия Александрийского, Димитриана Антиохийского, Мозавана Иерусалимского, Феоктиста и Фирмилиана обеих Кесарии, Марина Тирского, Илиодора Лаодикийского, Гелена Тарсийского и посланием первого из них к папе Стефану; но едва не расстроилось единодушие вопросом, возникшим о крещении еретиков.

Св. Киприан настоятельно утверждал необходимость крещения младенцев, более достойных просвещения духовного, нежели взрослые грешники, ибо они очищались в купели только от первородного греха Адамова, а не от собственных согрешений; но не хотел признавать действительным крещения, которое давали отступники от истинной Церкви, почитая их лишенными благодати Духа Святого, и положил на соборе перекрещивать обращающихся от ересей. Не только епископы Африканские, даже многие из восточных, с кем сносился он письменно, приняли его мнение, и Фирмилиан Кесарийский торжественно утвердил его на многочисленном соборе в Иконии. Но Стефан Римский, придерживаясь древнего Предания церковного, отверг решение собора Карфагенского и грозил нарушить общение с Церквами Восточными. Следуя словам Апостольским о единой вере и едином крещении, он полагал всякое крещение твердым, если произносимы были правильно имена Отца и Сына и Св. Духа, и почитал только необходимым для обращающихся из ереси сообщение даров Св. Духа, через таинство миропомазания при возложении рук. Он приводил в свидетельство и то, что для мучеников крещение в собственной их крови заменяло иногда крещение водою, если не успевали получить его до смерти.

Разногласие по этому предмету продолжалось еще несколько лет, до первого Вселенского Собора, не нарушая, впрочем, единства Церквей, которые руководились местными обычаями до решительного определения, и потому угрозы Стефана возбудили негодование Киприана и Фирмилиана Кесарийского; они обличили посланиями своими такое неуместное его величание, не признавая власти епископа над равными ему епископами, долженствующими пасти в союзе любви единое стадо Христово. Оба ссылались на определения местных соборов Африки и Малой Азии, которые сходились довольно часто в промежутке гонений, когда позволяли обстоятельства, для устроения дел церковных.

Дионисий Александрийский склонялся отчасти на их мнение и приводил в письмах своих к папе Стефану некоторые примеры того бесчиния, с каким совершалось таинство крещения вне Церкви Православной. В других письмах к преемнику Стефана, Сиксту, он обличал возникшую в Египте ересь Савеллия, который не признавал разности трех божественных лиц Св. Троицы и отвергал особенную ипостась Сына Божия и Духа Святого, стараясь затмить ясное и догматическое учение о воплощении Христовом.

Дионисий уже писал письма эти в заточении, которому подвергся за вторичное исповедание имени Христова; ибо после трехлетнего благоприятного для Христиан правления Валериана настало опять гонение, по ненависти к ним префекта Римского Макрина, его любимца. Само изгнание святого мужа было спасительно для того дальнего места в пределах Ливии, куда сперва был сослан; вместе с ним проникли туда лучи света Христова, и с сожалением оставил он свой дикий приют, когда опять подозрительный префект переселил его ближе к Александрии, для лучшего надзора за действиями старейшины христиан; но вместо того сам пастырь мог удобнее наблюдать за своею Церковью и собирать вокруг себя верных, несмотря на строгое запрещение кесарей. Пресвитер Максим, наследовавший ему на кафедре Александрийской, и два диакона, Евсевий, который прославился впоследствии пастырскими добродетелями в Церкви Лаодикийской, и Фавст, доживший до последнего гонения Диоклетианова, чтобы восприять в глубокой старости венец мученический, сопутствовали св. Дионисию в его заточении.

В Риме присутствие префекта Макрина умножало казни. Он исходатайствовал у императора, занятого войною Персов, жестокий указ Сенату против христиан: епископы, пресвитеры и диаконы, должны были наказываться смертью, за исповедание Сына Божия; сенаторы и всадники Римские и почетные жены лишением достоинства и имуществ; отпущенники же из числа рабов лишением свободы, и указ тот обнародовали по всем областям империи. Епископ Римский Стефан первый усечен был мечом в начале гонений, и Сикст, его преемник, последовал самому образу его смерти, когда готовился совершать литургию. Тогда ревностный диакон Лаврентий, старший между семи диаконов Римской Церкви, видя пастыря своего ведомого на смерть, воззвал к нему со слезами: «Отец мой, куда идешь без сына? Ты не привык приносить жертвы без служителя, испытай ныне, достоин ли я твоего избрания!» «Не я оставляю тебя, – отвечал Сикст, – но лучший подвиг тебе предназначен: чрез три дня последуешь за мною». И через три дня мученически пошел он вслед за пастырем. Префект, слышавший о сокровищах Церкви, потребовал их от Лаврентия, как от доверенного казнохранителя Сиксто-ва. Мужественный диакон просил себе трехдневного срока и собрал в притворе хромых, слепых и всех странных и убогих, которых питала милостынею Церковь Римская. «Вот наши лучшие сокровища, – сказал он изумленному префекту, – златые и серебряные сосуды и таланты, с которыми не может сравниться никакое богатство века сего: пользуйся ими для спасения кесаря и самого себя». Макрин велел положить мученика на раскаленное решето, и небесным светом прославилось лице его; благоухали горящие члены. Пролежав долго на одном боку, Лаврентий спокойно сказал мучителю: «Уже испекся, обрати». И потом опять: «Теперь готов я, можешь есть». И воззвав к Богу о спасении Рима, испустил дух. Сенаторы, пораженные его долготерпением, понесли на раменах останки архидиакона до места погребения. Между тем и в Африке, при начале гонений, Киприан позван был на суд проконсула, с угрозами смерти, если не отречется от Иисуса Христа. «Я христианин и епископ, – отвечал святой муж, – верую в Единого истинного Бога, которого молю о здравии императоров, и пребуду тверд в благом исповедании». «Итак, иди в заточение, – сказал ему судия, – и укажи своих пресвитеров». «Ты найдешь каждого на своем месте, – отвечал Киприан. – Собственные законы ваши запрещают нам делаться доносчиками, а наши правила не позволяют нам произвольно представлять себя мучениям; твори, что тебе поведено».

Целый год продолжалось заточение Киприана в малом городке на берегу моря. Оно служило ему тихим приготовлением к смерти и приготовлением для других, которых возбуждал трогательными посланиями к твердому исповеданию; ибо девять епископов, со многими священниками и диаконами, и даже жены и дети из числа верных сосланы были в рудники Мавританские, обремененные оковами, истерзанные ударами. Молитвы и милостыни Киприановы последовали за ними, и ему открыта была в сонном видении собственная участь. Святителю снилось, что он уже пред судиею, который писал приговор его, а юноша, стоявший с мечом позади, знаком дал уразуметь ему, что приимет смерть от меча; когда же осужденный просил себе отсрочки для устроения дел церковных, тот же юноша опять изъявил ему знаками согласие судии.

Киприан уже возвратился из своего заточения и спокойно доживал последние дни в малой усадьбе своей близ Карфагена, когда строгий указ кесаря достиг области Африканской. Друзья советовали ему скрыться, но он не соглашался, предчувствуя, что уже время довершить подвиг, и только ждал возвращения проконсула, желая пострадать пред лицом своей Церкви. За ним послана была почетная стража; с радостным лицом встретил ее старец и поспешил в дом военачальника, уверенный, что уже ничто не лишит его скорого венца. Там посетили его все близкие; народ толпился всю ночь на улице; добрый пастырь заботился о юных девах, чтобы не подверглись поруганию среди толпы. Утром потребовали его на судилище.

«Ты ли Киприан, папа сих беззаконных?» – спросил проконсул. «Я», – отвечал Киприан. «Жертвуй богам или подумай о себе», – сказал судия и услышал столь же твердый ответ: «Делай что знаешь, я готов!» Смертный приговор был произнесен вслух подсудимому, и он воздал хвалу Богу. Вокруг зашумел народ. Воины извели старца из города на место, осененное рощею, и вслед за ними устремилась толпа, взывая: «Умрем с нашим пастырем!» Св. Киприан распростер мантию и преклонил колена на молитву; потом отдал диаконам верхнюю одежду и уделил несколько денег тому, кто должен был поразить его мечом; сам он завязал себе глаза и просил священнослужителей связать ему руки; верные бросали вокруг платки и полотенца, чтобы сохранить священную кровь его, и на это поставленное их любовью ложе скатилась старческая глава.

Св. мощи мученика погребены были с великою честию, и Флавиан, его диакон, имел утешительное видение: ему снился радостный Киприан и отвечал на заботливый вопрос: страдают ли мученики во время терзания? «Не может страдать тело, когда дух уже на небе и душа вся в Боге». Лукиан наследовал кафедру Киприана; но мучения не прекращались. В Иппоне епископ Феоген, в Нумидии три епископа Агапий, Секундин и один неизвестный со своим диаконом Иаковом и чтецом Марином пострадали после мужественного исповедания имени Христова, и еще на земле уже вкусили предчувствие небесного блаженства. В Утике триста исповедников предпочли сгореть во рву известковом, нежели возжечь фимиам идолам, ибо так одушевил всех пример пастыря, который многим являлся, укрепляя на муки. Восемь других учеников его в Карфагене, томимые в узах и утешаемые также небесными видениями, последовали вскоре за своим учителем, возбудив твердостью общее изумление. Пресвитер Виктор, диаконы Флавиан и Понтий, описавший блаженную кончину Киприана, были из числа первых, и многие другие из клира и мирян скончались в темницах и рудокопях. Испания, Галлия и Восток имели также своих мучеников при Валериане, хотя гонения не были там столь жестоки, как в Африке. Епископ Террагонский Фруктуоз кончил жизнь на костре с двумя верными диаконами. Строго соблюдая пост пятка, он не хотел нарушить его даже в минуту смерти, хотя и томимый жаждою посреди амфитеатра, потому что еще не наступил вечерний час, разрешавший пищу и питие; пламенно молился он о Церкви вселенской, простертой от востока до запада, и преклонил колена на самом костре, когда обгорели узы его, привязывавшие к столбу. Такими пастырями уже процветала Церковь Испанская, начала которой мало известны; такими же славилась и более древняя Церковь Галликанская, ибо в Лимогии, Нарбонне, Туре, Клермонте, Арлах, Тулузе, Париже уже учредились кафедры епископские. Сатурнин Тулузский, по злобе жрецов языческих, привязан был к рогам бешеного вола, приготовленного на жертву богам, и разбился на каменных ступенях высокого капища. Дионисию Парижскому отсекли голову, как и его пресвитеру и диакону, пред вратами будущей столицы Франции; пострадали и другие епископы, менее знаменитые, Понтий в Нисе, престарелый Максим и верный его пресвитер Феликс в Ноле, и Проват на рубеже Германии. Великое свидетельство слов Апостола Павла, что любовь превыше всего, и что если кто не имеет любви, хотя бы и Ангельскими говорил языками, будет только кимвалом бряцающим и медью звенящею, представилось в Антиохии. Двое из числа верных, Саприкий и Никифор, один пресвитер, другой мирянин, связанные во всю жизнь братской любовью, по внезапной ссоре, изменили любовь свою в ненависть; однако же Никифор первый очувствовался и просил мира у бывшего друга; но его моления оставались тщетными. Настало гонение, Саприкий, как пресвитер, твердо исповедал имя Христово и после многих пыток уже готовился приять мученический венец; раскаявшийся Никифор, услышав, что ведут его на казнь, бросился навстречу и, обнимая колени исповедника, молил о прощении; Саприкий молча прошел мимо. Во вратах города еще однажды воззвал к нему бывший друг: «Мученик И. X., прости меня», и опять не было ему ответа; наконец, на самом месте казни в последний раз упал он к ногам мученика, готового принести себя в жертву за Христа, и напомнил ему слова Спасителя о взаимном отпущении грехов; в час жертвы не тронулось ожесточенное сердце Саприкия, и венец его был отдан Никифору. «О чем, безумный, ты просишь сего осужденного? – спросили у него воины. – Или не видишь, что скоро его не будет в живых?» Они велели Саприкию преклонить голову на плаху; но сердце его, остывшее к чувству любви человеческой, внезапно остыло и к Богу. «Зачем хотите казнить меня, – воскликнул он, – жертвую богам!» Ужаснулся Никифор, он умолял его уже не за себя, но ради собственной души, не отрекаться от Господа, не лишаться венца после стольких мучений, но тщетно; тогда сам заступил место отверженного и, смелым исповеданием имени Христова, восприял его награду.

И в кесарии Палестинской св. Марин, знаменитый своим рождением и богатством, променял славу житейскую на горнюю. Он готовился получить высшую степень в звании воинском, когда от него потребовали, ради такой почести, чтобы жертвовал пред кумирами императоров; Марин не соглашался. Правитель Палестины дал ему три часа на размышление; услышав о том, епископ кесарии Феоктист взял за руку Марина и ввел в церковь. Внутри алтаря он указал ему одною рукою на меч, им носимый, другою же на Евангелие, лежавшее на престоле, и велел избрать лучшее. Марин радостно простер руки к Евангелию и пастырь укрепил его молитвою на смерть. Из церкви повели его прямо к судилищу, оттуда на смерть и патриций римский Астурии, пораженный его великодушием, понес на раменах своих окровавленный труп его до места погребения.

Жестокая казнь за трехлетнее гонение постигла самого гонителя кесаря Валериана, который в неудачном сражении против Персов впал в руки царя их Сапора и десять лет томился в неволе, несмотря на выкуп, предлагаемый его сыном и преемником Галлиеном. Сапор в железной клетке возил за собою знаменитого пленника, и напыщенный своей победою, употреблял его вместо скамьи, когда садился на коня. Но если отдохнули христиане в тихое правление Галлиена, не отдохнула империя Римская, ибо тридцать тиранов возникли в одно время в разных ее пределах, оспаривая порфиру друг у друга, доколе более счастливый из них не утверждался на престоле. В то же время варвары нахлынули с севера: Германцы вторглись в Италию и опустошали Галлию, Сарматы Паннонию и Готфы проникли в Грецию и Малую Азию, и Парфяне наступили на Сирию. Это было начало того страшного движения народов, которое сто лет спустя поколебало в основаниях ветхую монархию Рима и одним неиссякаемым потоком наполнило Европу дикими племенами Азии.

И посреди смятения земли являлся Промысл Божий о Церкви. Варвары, увлекшие в плен многих христиан, епископов и пресвитеров, впервые озарились светом Христовым. Тронутые высокими добродетелями своих пленных, пораженные чудными исцелениями, какие совершались руками узников, они со смирением уверовали в Того, чье сильное Имя творило такие необычайные знамения между ними. С нашествием варваров постигли и другие бедствия империю: землетрясения по разным местам и моровое поветрие почти повсеместно. В Риме и в Александрии умирали до 1000 человек в день, и в этом случае опять явилась в полном блеске добродетель христиан; ибо, по внушению своих пастырей, жертвуя собственною жизнью, они непрестанно заботились о болящих, которых с холодным равнодушием покидали язычники на улицах и в домах.

Два Дионисия предстояли тогда Церквам Рима и Александрии, но первый начинал свое поприще, второй же в маститой старости довершал подвиг святой жизни; последними писаниями рассеивал он заблуждения епископа Непоса и Милленариев о том, будто еще прежде кончины мира будет тысячелетнее земное царство Христово и святых. Это ложное истолкование слов Апокалипсиса и в последующие времена несколько раз волновало умы. Св. Дионисий ясным изложением догмата о Св. Троице принужден был оправдывать и самого себя от нареканий, будто бы неправильно выразился о лице Сына Божия, говоря против ереси Савеллия, и убедительно доказал свое православие. Столь великим уважением пользовался на востоке первосвятитель, что даже послание его о времени празднования Пасхи признано было впоследствии каноническим, наравне с правилами Соборов, подобно как и послание современного ему чудотворца Неокесарийского Григория о степенях покаяния для падших в нашествии варваров. Оба великие светильника востока отошли к Господу в одно время, исполненные дней и деяний. Григорий в час блаженной кончины спросил, много ли еще язычников в Неокесарии? «Только семнадцать», – отвечали ему, и он воздал хвалу Богу, что, обретя не более семнадцати верных, когда пришел на епископию, оставлял в день отшествия своего столь же мало необращенных, сколько нашел тогда христиан в целом городе.

Однако в сам год своей кончины оба пастыря еще однажды и в последний раз отслужили Церкви: Дионисий – советом, Григорий же – личным присутствием на соборе Антиохийском, созванном против местного епископа Павла Самосатского. Надменный преемник кроткого Димитриана, неблагочестивый в образе жизни, еще более неблагочестив был по образу мыслей, ибо не веровал Божеству Христову и в темных выражениях старался затмить основные догматы о единосущии и равенстве Сына с Отцом, останавливаясь, преимущественно, на человечестве Господа. Знаменитый Фирмилиан, епископ кесарии Каппадокийской, председательствовал на соборе вместе с Григорием чудотворцем и братом его Афинодором и другими первостепенными епископами: Феоктистом кесарии Палестинской, Именеем Иерусалимским, Геленом Тарсийским, Никомахом Иконийским и Максимом города Востры. Они, со множеством пресвитеров и диаконов, обличили торжественно лжеучение Павла, и в надежде на его обращение не произнесли над ним решительного суда. Но Павел, полагаясь на покровительство Зиновии, царицы Пальмирской, которой власть простиралась по всему востоку, продолжал проповедовать свою ересь словом и писанием.

Между тем Дионисий, Григорий и сам председатель собора Фирмилиан, столь сильно его обличавшие, преставились один за другим прежде, нежели соединился второй собор из тех же епископов. Они собрались, хотя и опечаленные утратою трех великих иерархов, и, обличив еще раз жизнь и учение Павла, лишили его сана и общения церковного; потом поставили на место его Домна, сына бывшего епископа Антиохийского Димитриана, и окружными посланиями известили Дионисия Римского, Максима Александрийского, преемника св. Дионисия и все прочие Церкви. Однако же смятение продолжалось, потому что Павел, противясь власти церковной, не хотел оставить Антиохию, доколе не пришел на восток новый император Аврелиан и не покорил Антиохию и Пальмиру, захватив в плен саму царицу Зиновию для украшения своего триумфа в Риме. Сперва благоприятный христианам, он приказал с бесчестием изгнать Павла из дома церковного и признавать епископом Антиохии того только, кто будет в общении с Римским, но впоследствии воздвиг сам гонение против христиан, которое считается девятым. Оно было кратковременно, ибо Аврелиан вскоре пал от руки близких за свою жестокость. Проб, Кар и, наконец, Диоклетиан, один после другого, заступали его место.

Прежде, нежели воздвиглась при Диоклетиане последняя жестокая борьба язычников с Христианством, философия эллинская еще однажды вооружилась против Божественной истины Евангелия, и слабые ее усилия произвели двух мужей, известных своим учением на Западе. Плотин, почерпнувший образование в Александрии, в одно время с Оригеном и у того же наставника Аммония, пошел совершенно иною стезею и, придерживаясь более учения Платонова, сосредоточил в себе прочие системы философские – стоиков, Пифагора и Аристотеля, чтобы приблизиться к истине, которую, однако же, не мог обрести вне Христа. Славнейшим из учеников его был друг императора Галлиена, Порфирий, который, происходя от племени христианского, питал сильную ненависть к вере им оставленной и, следуя примеру Цельса, написал книгу, исполненную хулы против учения Христова, но многие из пастырей Церкви обличили его гордое невежество, и в особенности ученый епископ Тира, Мефодий, пострадавший в последнее гонение. Образованные язычники, подобно Филострату и другим, чувствуя всю нелепость идолопоклонства, усиливались, как свидетельствует историк Евсевий, составить для себя новую религию из Христианства и язычества: не оставляя, впрочем, многобожия и проповедуя также поклонение единому высшему Богу, они почитали меньших богов своих только силами, движущими природу.

На востоке в то же время явилась другая философия, исполненная мифов Персидских, которая, перейдя на запад и смешавшись с учением Христианским, образовала сильную и продолжительную секту манихеев. Основатель ее Манес, происхождения рабского между Персами, заимствовал свои ложные мнения в найденных им книгах одного умствователя Персидского, который сам колебался между Христианством, Иудейством и язычеством. Присоединив еще к суетной его философии учение магов, Манес возмечтал быть Параклитом, т.е. утешителем, Духом Святым, и творить чудеса, но покушения его оказались неудачными; обещав исцелить сына царя Персидского, он уморил младенца и принужден был бежать в Месопотамию. Там укрылся в малом замке близ города Касхарь и одному из благочестивых жителей впервые изложил свое хульное учение, но ревностный епископ города Архелай, узнав о том, вызвал на состязание Манеса и в присутствии языческих судей обличил его нелепость. Манес, вынужденный опять удалиться, впал, наконец, в руки ищущих его воинов царских и мучительной казнью кончил жизнь. Но после него осталось двенадцать учеников, которые, воздерживаясь от брака, как бы по ненависти ко всему плотскому, отвергали воплощение Христово, хотя и признавали догмат о Св. Троице по своему образу изложения. Они выдавали свои евангелия и послания под именами Апостолов и проповедовали странное учение Зороастра о двух началах, благом и злом, из смешения их будто бы создались видимый мир, и десять противоборствующих друг другу стихий, и души человеческие, переселяющиеся ради очищения в растения и животных.

Но когда суемудрие Порфирия, Манеса, Павла Самосатского и прочих ересеначальников соблазняло слабых христиан, над которыми висело, как туча, страшное гонение, совсем иная философия, вместе деятельная и созерцательная, основанная на совершенном самопожертвовании Богу и отчуждении от мира, возникала в Египте в лице пустынного Антония. Рожденный от богатых родителей и воспитанный ими в духе благочестия, еще юношею презрел он тленное богатство; когда же, оставшись сиротою, услышал однажды в церкви слова евангельские, что «тот, кто хочет быть совершенным, должен раздать имение свое нищим и идти вслед Христа», немедленно исполнил эту заповедь; его заботила только участь юной сестры, но услышав опять в храме, что не должно заботиться о дне грядущем, «ибо довлеет дню злоба его», Антоний последовал и совету, и, вверив сестру благочестивым женам, роздал убогим последние остатки своего имущества, чтобы вполне предаться Богу. Не было еще тогда обителей иноческих в Египте, где бы пламенный юноша мог удовлетворить влечение сердца, ибо ему суждена была слава основать их в мире христианском: еще и отшельник Фивейский Павел до времени таился в глубочайшей пустыне; но некоторые благочестивые старцы жили уединенно вблизи городов, в непрестанном посте и молитве. Их стал посещать ревностный Антоний, научаясь искусу и подвигу иноческого жития, и к одному из них прилепился, пребывая при нем в совершенном послушании и отчуждении своей воли. Скоро, жаждущий новых подвигов, заключился он в один из бесчисленных памятников, которые суетно воздвигали праху своему цари Египта, и там, в мертвом одиночестве, претерпевал жестокие искушения от духа лукавого, раздраженного его победою над похотями плоти. Однажды Антоний найден был полумертвым и вынесен близкими из гробницы, но встал ночью из среды спящих друзей и возвратился на место подвига, где после многих страшных видений и тяжких ударов восторжествовал верою в Распятого, Который обещал ему многих пустынных чад, подражателей его святой жизни. Однако же и от гробницы отошел ищущим большего уединения, в дальнюю пустыню, и там поселился в развалинах древней башни, оспорив дикий приют сперва у змей, потом же у демонов, его преследовавших, доколе снова не одолел их молитвою и постом, по заповеди Спасителя.

Два Императора – Диоклетиан и Максимиан Геркулий, один в Никомидии, другой в Риме разделяли между собою бремя правления, сделав участниками власти еще двух кесарей, Галерия в Иллирии и Констанция в Британии, когда воздвиглось десятое гонение на христиан, ужаснейшее из всех предыдущих. Давно уже собиралась грозная туча на небосклоне Церкви и вдруг разразилась; беспечность и послабление нравов вновь овладели пастырями и паствою, хотя по временам падали жертвы ревности языческой. Максимиан доставил несколько венцов мученических в Галлии, и св. Маврикий с целым легионом предпочел смерть отречению от Христа; дважды казнено было по десятому человеку из его дружины, наконец истреблен весь легион. И другой воин, вместе царский и Христов, Виктор, последовал тому великодушному примеру в Марселе, твердо исповедав Господа пред кесарем. Сам Господь ему явился и возбудил дух утешительным словом: «Мир тебе, Виктор, Я Иисус, страждущий в Моих святых». Мученик между пыткой и казнью успел обратить своих стражей к познанию истинного Бога и с ними разделил венец.

Однако же дружина Констанция Хлора была наполнена христианами, к которым особенно благоволил кесарь; они пользовались свободою и при дворе Диоклетиана, в течение его долгого единодержавия, доколе, наконец, внушения жестокого Галерия не возбудили против них слабого императора. Любопытный и боязливый, он искал выведать будущее во внутренностях жертв; гадатели сказали ему, что присутствие христиан препятствует действию их науки, и раздраженный Диоклетиан велел принудить всех своих приближенных приносить жертвы богам.

Тогда пострадал великомученик Георгий, родом из Лиды Палестинской, славный мужеством и красотою, занимавший высокую степень в дружине царской; никакие убеждения товарищей ратных, приготовивших ему дружескую трапезу, чтобы смягчить в час веселия строгое сердце, никакие обольщения ласки кесаревой и никакие пытки, неоднократно повторяемые, с промежутками душной темницы, не могли отклонить Георгия от избранной им цели спасения. Отважный, ниспроверг он кумира, пред которым заставляли его воскурить фимиам; и сама царица Александра, пораженная его твердостию, презрела гнев супруга Диоклетиана, чтобы подвергнуться одной участи с Георгием: обоим отсекли головы.

Подобные примеры повторялись и в других местах, особенно между войсками, где множество язычников и строгость воинского порядка делали более отважными гонителей; но они долго боялись распространять свои действия на многочисленный в городах народ христианский. Наконец, Галерий, превознесенный победами над Персами и овладевший волею устаревшего императора, заставил его созвать совет и в угодность богам языческим определить общее гонение на всех, которые будут чуждаться их жертвы. Назначен был день для истребления христиан, и в Никомидии начались казни. Великолепная их церковь была разрушена до основания, в день Пасхи погибло до 20 000 верных; Св. Писания сожжены и обнародован указ, что исповедующие веру Христову лишаются всякой почести и подлежат пыткам, несмотря ни на какой сан, будучи вне защиты законов. Вскоре последовал другой указ о заключении в узы всех епископов, чтобы заставить их жертвовать богам, и указы сии разосланы были к Максимиану и Констанцию.

Кесарь Галерий, желая еще более возбудить Диоклетиана, велел тайно поджечь дворец его и обвинил в пожаре христиан. Придворные палат царских подверглись тяжким пыткам; священники и диаконы без всякого суда предавались казни. Анфим, епископ Никомидийский, пострадал вместе с паствою; одних убивали мечом, других сжигали толпами или толпами погружали в море. Исполнены были темницы клириками, не оставалось в них места для преступников; судилища нечестивых судей расставлены были по стогнам с жертвенниками для возжжения фимиама, и новые мучения непрестанно изобретались, как бы по недостатку прежних. Иным насильственно полагали в руки фимиам, и полумертвым, тщетно вопиющим против насилия, закрывали уста, как будто уже принесли они жертвы богам. В то же время рассеивали в народе хульные писания против религии Христианской, которыми осмеивали самые священные догматы. Из Никомидии гонение распространилось повсеместно: вся Римская империя, кроме Галлии, сделалась поприщем кровопролитий. «Никогда, никакою войною, – пишет один из летописцев, – не была столь опустошаема земля, и мы никогда не побеждали с таким торжеством, как в настоящее время, ибо поражаемые десять лет остались непобедимыми. Выбита была даже монета властями языческими, в память истребления имени Христианского, и оказалась тщетною».

В Палестине первым пострадал церковный чтец Прокопий, от юности истомивший тело свое бдением и постами; после него несколько епископов и клириков подверглись той же участи в кесарии. Диакон Роман, обличавший язычников в Антиохии за разрушение ими церкви, прошел испытание огненное и, хотя отрезали ему язык, продолжал смело обличать мучителей, доколе не был ими задушен. С Романом пострадал семилетний отрок, исторгнутый из объятий матери, которая, видя его мучения, воскликнула только: «Честна пред Господом смерть преподобных Его!» В Тире многие мученики брошены были в амфитеатр зверям, и звери, устремляясь на них с яростью, не смели коснуться; с ужасом останавливались они пред их крестообразно поднятыми руками, по свидетельству очевидца историка Евсевия. Тот же Евсевий видел в Египте, как тупились мечи от множества отсеченных голов и ослабевали руки палачей, и как осужденные с радостными гимнами встречали разноликую смерть. Одни на крестах, другие пригвожденные вниз головою, кто в огне, кто под бичами, кто под строганием железных когтей; иных расторгали на части напряженные деревья; казни сии продолжались несколько лет сряду, и каждый день падало по несколько десятков жертв всякого возраста и пола: в один месяц погибло там до 17 000.

Один из сих мучеников Филеас, епископ Фмуи, описывал незадолго до кончины другу своему страдания христиан: «Нас ни во что вменяют, как будто бы мы уже не существовали, хотя никто не в силах исчислить все подвиги нашей доблести; всякому позволено оскорблять нас и мучить, удары сыплются на беззащитных: иных растягивают на пяльцах, раздирая все тело железными когтями; других привязывают лицом к столбу, не давая касаться ногами земли, и непрестанно сменяющиеся палачи стягивают крепче и крепче узы, доколе не готова улететь душа; тогда бросают изъязвленных на стогнах, без всякой милости, или в душную темницу; но, несмотря на все страдания, едва дышащие предпочитают еще смерть идольским жертвам». Через несколько дней сам он был призван на судилище и твердостью своею возбудил мужество другого исповедника, Филорома, который занимал почетное место между сановниками Александрийскими и вместе с ним запечатлел кровью веру в Господа Иисуса. Там же в Египте трогательна была участь благородной девы Феодоры; преданная жестоким судиею на поругание воинам за вольное исповедание имени Христова, без всякого уважения к ее высокому роду, она была втайне избавлена юношею Димимом, который, проникнув в темницу, облекся в ее одежды и выпустил узницу; но когда приговоренный за то на смерть, он готов был восприять казнь, мужественная дева прибежала на площадь и разделила его славную участь.

В Сирии, Месопотамии, Каппадокии, Понте мучения разнились по обычаю мест. В первых двух жгли исповедников малым огнем; в Аравии и Каппадокии ломали им члены; в Понте забивали гвозди за ногти или обливали горячим оловом, иногда же изобретались и такие позорные муки, которые невозможно описать. Во Фригии нашелся целый городок христианский, все власти его отреклись от жертв идольских; пришли войска и сожгли город со всеми жителями. В области Галатийской особенно свирепствовал против христиан правитель, так что никто не смел показываться на стогнах, и все скрывались по ущельям, питаясь травами, как дикие звери. Но некто гостинник Феодот, украшенный всеми добродетелями с самой юности, не страшился гонений; он возбуждал к подвигу, исцелял болящих, посещал темницы, погребал мучеников и доставлял хлеб и вино для Св. Даров, ибо все жизненные припасы были осквернены язычниками. Однажды выйдя из города Анкир для добрых дел, встретил на пути христиан и послал в ближнее село за священником, чтобы благословить гостеприимную трапезу, какую предложил им. Услышав же от пресвитера, что он ищет святых мощей в основание устрояемой им церкви, обещал ему с клятвою доставить желаемое. Между тем семь благочестивых, престарелых дев подверглись жестокости правителя и после многих пыток и поруганий брошены были в озеро за то, что презрели кумиры Дианы и Минервы. Феодот, с тремя подвижниками, решился извлечь из воды священные останки, и укрепленный небесным видением, исполнил благочестивый подвиг и погреб мучениц близ соседней церкви св. Патриархов. Сам он, вскоре выданный одним из ближних, радостно пошел на судилище и с улыбкою смотрел на приготовленные орудия пыток. Когда воины, растерзав его тело когтями, влили уксус в свежие раны и подожгли их, Феодот жаловался правителю на утомление своих палачей и продолжал славить Дарующего ему силу посреди немощи. Через пять дней душной темницы опять растравлены были огнем его раны и, наконец, отсечена голова. Но под вечер того дня, когда воины стерегли тело мученика, мимоидущий пресвитер, тот самый, кому обещал мощи Феодот, услышав от упоенных вином, чье тело они стерегут, похитил его из рук их и предал с честью земле в своей новой церкви. Так на востоке, на западе же, в областях кесаря Констанция, мирны были христиане. Желая испытать своих приближенных, он велел всем исповедавшим Христа отречься от Него, если хотят остаться при дворе кесаря, и удалил от себя малодушных, которые решились пожертвовать небесным для земного. Но в Италии, и особенно в Риме, раздавались вопли ожесточенной черни против христиан, в амфитеатре и на ступенях Капитолия; сладостно отозвались они жестокому сердцу императора Максимиана, и потекла кровь духовных и мирян, благородных и простых, старцев и дев. Венустиану, правителю Тосканы, велено было отыскивать христиан, и он обрел престарелого епископа Сабина с двумя диаконами, святитель не убоялся разбить его домашний кумир и раздраженный судия велел отсечь ему обе руки и умертвить обоих диаконов; но, остатком отсеченных рук, Сабин исцелил слепого младенца и самого Венустиана, пораженного слепотою. С телесного прошла и душевная слепота; он крестился во имя Распятого, преследуемого им, и вместе с епископом, его обратившим, лишился жизни временной от руки нового правителя. Многие другие мученики – имена их в книге жизни, подвиги же неисчислимы – пострадали во всех частях и городах Италии, оставив по себе святую память и нетленные мощи для назидания последующих времен.

В Африке преследование началось расхищением имущества церковного и священных книг. Правитель Нумидии принудил епископа Цирты выдать все сокровища своей церкви, и сам, входя в домы иподиаконов и чтецов, отбирал у них книги Св. Писания; однако же епископ Тивиура, Феликс, смело объявил, что он не выдаст сокровища своей церкви, наипаче книги, и предпочел смерть малодушию. И первопрестольный епископ Карфагена, Мензурий, не удовлетворил желанию гонителей; сперва, пользуясь их невежеством, укрыл он у себя в доме Св. Писание и оставил на сожжение в церкви одни еретические книги, чтобы очистить от них свою паству; потом же, когда его самого потребовали на суд императора, роздал в руки людей верных все сокровища своей митрополии и таким образом сохранил их до времени мира. Но в других городах Африки многие пролили кровь свою за утаение священных книг, и в городе Авитине до пятидесяти верных обоего пола, одушевленные примером престарелого своего пресвитера Сатурнина и юных его детей, преставились мученически, восклицая, что Св. Писание в их сердце, Господь же Иисус Христос – вечное их упование.

Тогда, как некогда Тертулиан в годину гонений, знаменитый ритор Арновий поднял в Африке голос для защиты религии Христианской, которую сам некогда опровергал, так что епископы долго не могли верить его внезапному обращению; но книга его против язычников не остановила их ярости. В соседней Сицилии, архидиакон Евпл Катанский пришел с Евангелием в руках на судилище исповедать Христа и последовать за Ним на смерть, чтобы быть Его достойным. И в дальней Испании, другой диакон Викентий, пред лицом своего епископа, исповедника Валерия, презрел все муки; натираемый солью по свежим язвам, над раскаленным железом, тихо испустил он дух, когда готовили его к новым мукам. Ириней, юный епископ Сирмиума, отрекшийся от близких ради Христа, ради Него же был ввержен в море, и другие клирики области Паннонии не уступили мужеством своему пастырю. С таким же духом пострадал и старец Филиа, епископ Ираклийский, во Фракии, с двумя сослужителями, пресвитером Севером и диаконом Гермесом; ибо гонители старались наиболее поражать блюстителей стада. Когда на праздник Богоявления правитель закрыл церковь Филиппа, старец посмеялся его тщетной злобе и созвал верных на молитву в притвор, прислонясь по дряхлости к дверям храма. Жестокий судья потребовал от него сокровищ церковных и долго пытал пресвитера и диакона. «Зачем вам книги, – отвечал мучителям Гермес, – если бы даже вы истребили их с лица земли, дети наши сохранят их в памяти и напишут снова». Все трое брошены были в темницу и через несколько месяцев повлечены в Адриаполь на суд нового правителя, который приговорил их к сожжению. Привязанные к столбам не преставали молиться, и пламя, задушив мучеников, пощадило их святые телеса: раздраженные язычники бросили их в волны Гебра, но граждане Адриаполя извлекли нетленные мощи.

В то же гонение прославился в Солуне святой витязь Димитрий, тяжкими мучениями достигший венца, и четыре непорочные девы, Агапия, Хиония, Ирина и Анисия, предпочли вечность со Христом временной славе; как злато, искушенное огнем, души их, в пылающем костре, возлетели к Господу. Не уступила им мужеством св. Параскева, пострадавшая в Иконии ради небесного жениха, и в Тарсе Киликийском три мужественных исповедника, Тарасий, Пров, Андроник, испытанные всеми муками, пощаженные зверями амфитеатра, довершены были гладиаторами, более их свирепыми; верные, собрав мученические останки, сохранили и повесть о их страданиях. Там же царственная Иулитта, от рода владетелей Ликаонских, с трехлетним младенцем, забыла высокий сан свой и материнскую любовь для небесного Царя и Отца. С изумительной твердостью перенесла она горькое зрелище, как свирепый судья разбил о камень ее младенца, и потом спокойно положила голову свою на плаху. И многие между христианами Палестины, которые пощажены были вначале гонений, когда жертвами наиболее избирались клирики, не избежали мучений. Так, в течение трех лет гонение языческое обтекло вселенную и возвратилось к тем же местам, где возникло; но одни только замечательные жертвы из тьмы пострадавших сохранили нам поименно, или летопись Евсевия, или подлинные акты трибуналов Римских, или местное благочестие христиан, записавших подвиги своих мучеников для назидания близких и отдаленных краев.

Между тем престарелый Диоклетиан вынужден был Галерием сложить с себя порфиру, вместе с соправителем Максимианом Геркулием, и облечь ею двух новых кесарей, столь же ненавистных, Максимина Даию и Севера. Повиновался слабый император и, уступив верховный сан тому, кто заставил его отречься от престола, удалился в грустное уединение на родину свою Далматию. В Британии Констанция Хлора провозгласили также императором, а сын его, великий Константин, на которого обращены были все надежды империи, видя несправедливость Галерия в выборе кесарей, спасся бегством из Никомидии, где готовилась ему тайная гибель. Он застал в Британии отца своего уже на смертном одре и был объявлен его преемником по единодушному воззванию преданных ему легионов и областей, благоденствовавших в кроткое правление Хлора. Константин немедленно обнародовал полную свободу вероисповедания. Тогда отдохнул Запад от тяжкого гонения, и мир водворился временно в Церквах Италии, Африки, Испании, Галлии; но Иллирия, Восток и Египет страдали под гнетом свирепого Галерия, уже не знавшего меры своим злодействам, и подобного ему Максимина Даии, который избрал Сирию поприщем своих беззаконий.

Пользуясь возвращением мира, несколько епископов Африки собрались в городе Цирте для избрания пастыря Церкви Нумидийской; но взаимные обличения их за малодушие, какое оказали при выдаче священных книг, и за безнравственное поведение некоторых из их числа бросили первые семена тому долговременному раздору, который несколько лет спустя возмутил Церковь Африканскую, под именем донатистов. Самый же раскол начался по случаю избрания диакона Цецилиана на первостепенную кафедру Карфагенскую, по смерти блаженного Мензурия. Зависть двух клириков, жаждавших кафедры, и ревность Цецилиана к отысканию сокровищ Церковных, которые предместник его вверил хранению некоторых почетных старцев, возбудили негодование. К местным злоумышленникам присоединились до семидесяти епископов Нумидийских под предводительством некоего Доната, мятежного нравом, утверждавшего, что избрание Цецилиана неправильно, потому что не все в нем участвовали, хотя по давнему обычаю епископы каждой области избирали своего митрополита, и Нумидийские не должны были участвовать с Карфагенскими. Все собрались в Карфаген; тщетно Цецилиан, защищая права свои, предлагал им еще раз снова приступить к избранию, чтобы с общего согласия поставить его на кафедру и тем водворить мир. Они отлучили его от Церкви, как отступника, и рукоположили епископом чтеца Маиорина из домашних одной богатой жены Карфагенской, которая приобрела деньгами общее согласие в его пользу. Грамоты их ходили по всей Африке, Мавритании и Нумидии, которые разделились между двумя епископами; Донат, столь же неправильно избранный в преемники скоро умершему Маиорину, еще более усилил раскол; но Церковь вселенская отвергла его, и Цецилиан сохранил ненарушимо общение Рима и прочих высших престолов.

Совершенно в другом духе собрались в Эльвире девятнадцать епископов главных городов Испании под председательством великого исповедника Осии Кордубского, который еще более прославился на первом Вселенском Соборе в Никее и был почитаем главою всех последующих соборов. Эльвирский, первый из поместных соборов на западе, оставил по себе многочисленные правила о благочинии церковном в предосторожность против обуревавшего язычества, и для сохранения чистоты нравственной и святости постановлений иерархических, особенно крещения и покаяния. Каноны собора Эльвирского послужили основанием грядущих постановлений западных, хотя и не распространили действия своего на Востоке, который руководился собственными постановлениями.

Но тогда еще, посреди жестокой бури гонения языческого, частые соборы не могли соединяться в бедствующих областях, и великие пастыри первостепенных престолов заменяли их Церкви. Так, св. Петр, епископ Александрийский, ограждал паству свою от ереси ученого египтянина Иеракса, который не признавал воскресения тел, и против раскола низложенного им за пороки епископа Фиваидского Мелетия; окружным посланием, признанным за каноническое всей Церковью, он определял различные степени покаяния для принятия падших, по случаю наступления Пасхи. Петр осуждал христиан, по излишней ревности произвольно предававших себя на муки, особенно клириков, потому что такая неуместная ревность служила часто поводом к соблазнам, когда отважные в начале, малодушествовали в час пыток; и приводил в пример Апостолов, иногда избегавших гонений.

Между тем взаимная вражда разделила властителей языческих; сын Максимина Геркулия, Максенций, свирепый нравом, как и отец, облекся порфирою царскою подобно великому Константину, к крайнему негодованию императора Галерия, который не хотел признавать обоих, едва уступая им сан кесарей. Максенций вызвал из уединения отца своего, чтобы с большею силою противостать идущим против него легионам Севера, и умертвил его, но другой кесарь Лициний воздвигнут был на место его императором, и сам он поднял оружие против Рима, хотя без успеха. Все то видел из глубины своего уединения престарелый Диоклетиан, скорбя душою о невольном отречении, более счастливый однако же, нежели сверстник его Максимиан Геркулий, который, будучи изгнан сыном из Рима, и, покусившись на жизнь зятя Константина в Галлии, подвергся заслуженной казни. Галерий как старший над всеми в Никомидии, Лициний в Иллирии, Константин в Галлии, и два исполненные пороков тирана Максенций в Риме и Максимин на Востоке, временно разделили между собою империю, наблюдая друг за другом: но Восток стонал от жестокостей Максимина, не знавшего меры злодействам.

Гонения продолжались; в Амасии юный воин Феодор Тирон, едва принятый в дружину царскую, исповедал Христа пред вождями и ратными товарищами, и благословляя имя Божие посреди мук, огненною смертью прославил Господа. Некоторые из Христиан Понта бежали в дремучие леса поморской области, и в числе их родители св. Василия Великого со всеми домашними обрекли себя в течение семи лет на дикую, скитальческую жизнь. Там, где ныне великолепные развалины храма солнца в Илиополисе, святая дева Варвара, проникнутая лучом истинного света, не убоялась запрета отцовского, и заключенная им в башню, втайне познала спасительные догматы учения Христова. Познав же однажды, не хотела расстаться более с Небесным Женихом и ради Него приняла смерть от руки жестокого отца. Многие девы и жены последовали ее примеру, чтобы сохранить чистоту своей веры. Феодосия, родом из Тира, ввержена была в море за то, что приветствовала исповедников на улицах города. Но более других прославилась в Александрии мужественная дева св. Екатерина, роду царского, украшенная добродетелями и всей мудростью своего века. Посвятив себя исключительно Богу, она отвергла предложения кесаря Максимина, искавшего ее руки, пребыла неколебимою в вере посреди вертящихся колес, раздиравших гвоздями ее нежное тело, и весело положила царственную голову на плаху.

Рудники Египта и Палестины наполнены были исповедниками, которых ссылали на работу, подсекая им жилы правого колена и выжигая огнем правый глаз, чтобы положить на них вечное клеймо и лишить возможности бегства. Там страдали вместе епископы и миряне, старцы, жены и дети, и оттуда извлекали их по временам для убийства, как жертвы, обреченные на всесожжение. Урван и Фирмилиан, правители Палестины, отличались своей жестокостью, и Кесария, их столица, служила местом казней. Сто и двести жертв были весьма обыкновенным числом для мучителей; иногда же падали и одинокие исповедники. Так погибли Пелей и Нил, епископы Египетские, с двумя своими пресвитерами, и Сильван, епископ Газы, знавший наизусть все Св. Писание, несколько раз подвергавшийся пыткам в течение долгих гонений и почитаемый главою всех исповедников, и старец Авксенций, брошенный зверям, и юноша Павел, исторгший слезы у самих палачей трогательной молитвой о спасении Иудеев, Эллинов и всего мира, и пресвитер Антонин с двумя клириками и тремя девами, смелой речью возбудившие гнев правителя.

Самый знаменитый из мучеников Палестины был пресвитер Памфил Кесарийский; представший на судилище с двенадцатью другими исповедниками, которые, разделив с ним муки и темницу, разделили блаженную кончину. Памфил, друг и учитель Евсевия летописца, бывшего впоследствии епископом Кесарии, получил высокое образование в школе Александрийской; он твердо изучил Св. Писание и все творения Оригена, в защиту их написал несколько книг, равно как и против лжеучения Гиероклеса, дерзнувшего сравнивать волхва Аполлония Тианского с Господом Иисусом; составил также полный текст Св. Писания со многих Греческих списков и собрал богатое книгохранилище в Кесарии, где во всю свою жизнь был истинным ревнителем просвещения духовного. В самой темнице не переставал он трудиться с другом своим, который принял от него имя Памфилова Евсевия и сохранил потомству жизнь мученика. Оба посвятили творения свои исповедникам рудокопей Египетских, и Евсевий посетил их по смерти Памфила, записывая великие подвиги современников, которым едва бы могло поверить охладевшее духом потомство, без личного его свидетельства, ибо одна только летопись Евсевия уцелела в потоке разрушительного времени.

Приближался, однако же, конец долгого гонения, и муки жестоких гонителей начали обращаться на них самих. Ужасная болезнь постигла императора Галерия; тело его покрылось язвами и нестерпимый запах обличал внутреннее гниение; зараженные палаты наполнялись его дикими воплями; с каждым днем усиливалась болезнь. Врачи, опасаясь казни, боялись приступать, но один, более отважный, напомнил ему зло, которое он причинил христианам, и дал совет обратиться к их Богу. Тронулось ожесточенное сердце чувством собственных мук; Галерий решился, хотя поздно, загладить минувшее и издал благоприятный указ, которым разрешал свободное исповедание веры, по свойственному будто бы его милосердию ко всем подданным.

С радостью принят был указ на западе, но Максимин Даия, закоснелый враг христианский, удерживал его действие на востоке. Несмотря на то, гонение временно прекратилось, исповедники вышли из темниц и из рудокопей, как бы из гробов, к общему утешению верных. Казалось, внезапный свет воссиял из темной полуночи; благочестивые собрания опять начались в селах и городах; оставшиеся твердыми посреди мучений, поддерживали молитвою и примером малодушных; все возвращались весело в домы, и пути Сионские исполнились опять идущими на празднества Церкви: сами язычники радовались водворению мира.

Но едва окончил горькую жизнь император Галерий, как снова закипел яростью Максимин, и, подобно дикому вепрю, еще однажды устремился на стадо Христово, под видом коварного милосердия он не многих лишал жизни, но только искажал лишением членов, ослеплением, муками; то возбуждал письмами ревность языческих городов, так что Антиохия, в которой верные начали называться христианами, просила его торжественно, чтобы все носящие имя то были из нее изгнаны; то рассылал в народе подложные акты Пилатовы, исполненные ругательствами на Искупителя; то с чрезвычайной пышностью совершал повсюду идольские жертвы. Однако же пало и несколько жертв его ярости, особенно в Александрии, где он обитал, и прежде всех знаменитый ее епископ Петр, тринадцать лет правивший Церковью в бурную эпоху гонений. Ему отсекли голову вместе с другими пастырями осиротевшего Египта, Исихием, Феодором и Пахомием, многими пресвитерами и мирянами. Диакон Алипий, твердостью своею среди мучений и чудным угашением возжженного костра, обратил судью и стражей своих и с ними вместе был ввержен в море по приказанию префекта Египта.

Тогда оставил свою дикую пустыню великий Антоний, чтобы разделить подвиги мучеников Александрии. Сколько ни жаждал он страданий, не хотел, однако же, вопреки заповеди, предаться сам в руки гонителей, а только возбуждал дух исповедников на судилище или служил им в темницах. Судья, заметив мужество Антония и его учеников, запретил им выходить на площади, но он презрел угрозы и не переставал являться в толпе верных; по смерти же св. епископа Петра, когда стало утихать гонение в Египте, возвратился опять в пустынную обитель.

И в других областях пролил много крови Максимин. При нем престарелый Сильван, сорок лет правивший Церковью Финикийскою, был растерзан зверями и убиен мечом Василиск, Команский епископ; сотник Гордий, простой поселянин Варлаам и благородная жена Улитта соревновали друг другу мужеством в Кесарии. Но всех знаменитее был пресвитер Антиохийский Лукиан, достойный сверстник Кесарийского Памфила, который, подобно ему, составил, после долголетних трудов, верный текст Св. Писания, соображаясь с греческим переводом семидесяти толковников; красноречивые письма его воодушевляли ревность Церкви Антиохийской. Привлеченный в Никомидию, он исповедал Христа пред самим императором Максимином и брошен был в темницу на голодную смерть. Там посещали его верные, и когда жаждущий приобщиться в последний раз Тела и Крови Господней затруднялся, как совершить литургию в узах, ему пришла утешительная мысль избрать собственную грудь престолом, потому что лежал прикованный к помосту; диаконы поставили ему на перси хлеб и вино и помогли поднять обремененные оковами руки, чтобы благословить Св. Дары. На другой день мученик окончил подвиг, отвечая только на все вопросы судьи о его роде, племени, звании: «Я христианин». И это был неизменный ответ многочисленных жертв, пострадавших в сие девятилетнее гонение. Все земное было им чуждо уже на земле, где, по словам Апостола Павла, не имели они пребывающего града, взыскуя грядущего, ибо знали, что все бедствия временной жизни ничего не значат в сравнении той славы, которая должна была в них открыться, и оттого, к общему изумлению мучителей, казались чуждыми нестерпимым мукам: их духовная природа, при содействии благодати Божией, заблаговременно побеждала плотскую; иногда же, для большего обличения язычников, делала ее даже недоступной орудиям казни или немедленно исцелялись их язвы, чтобы жестокие мучители невидимо обращались к Тому, Кто Сам страдал в Своих чистых жертвах.

Голод и мор присоединились к неистовствам Максимина на востоке и Максенция в Риме, доколе не исполнилась пред Богом мера их злодейств и не воздвигся на них мститель в лице великого Константина. Он собрал дружины свои против Максенция и призвал имя Бога Христианского. Идущему с полками внезапно явилось в светлый полдень знамение креста на небесах со словами, горящими ярче солнца: «Сим побеждай». Долгое время спустя, сам император с клятвою удостоверял о том летописца епископа Евсевия. Пораженный видением, размышлял он весь день о его тайном смысле, и в ночь явился спящему Господь И. X. с тем же знамением, повелевая носить его перед полками в битвах. Константин водрузил крест на позлащенном копье, украсив его драгоценными камнями с изображением имени Христова, и эта новая хоругвь, названная лабарум, предшествовала орлам Римским; крестом оградился также шлем Императора и прочих воинов. Дружина Максенция встретила крестоносное воинство пред стенами Рима и бежала от лица его хоругви; в волнах Тибра потонул Максенций; триумфальные врата, в честь Константина, увековечили, в древней столице мира, первую победу Христианства над язычеством. Немедленно была обнародована совершенная свобода исповедания для христиан и возвращение им всех храмов, прав и имуществ, ради того видимого покрова Божия, которым осенило их покровителей. Скоро погибли остальные гонители: ветхий Диоклетиан скончался, скорбя душою о своем невольном уничижении, а свирепый Максимин Даия – от тяжкой болезни, после неудачной битвы с императором Лицинием, который подобно Константину одержал победу, призвав на поле брани имя Бога Христианского. Позднее раскаяние овладело Максимином среди мучений; он видел пред собою грозного Судию, Которого гнал всю свою жизнь в лице исповедников, и с ужасными воплями излетела его душа. Лициний истребил все его племя и все потомство Галерия и Диоклетиана, не пощадив жен и детей; и эту назидательную повесть сохранил нам красноречивый оратор Лактанций, прозванный Цицероном Христианским, в книге своей о смерти гонителей. Так совершились над ними таинственные судьбы долготерпения и правды Божией!