Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря иеромонах Арсений

Биографический очерк, посвящаемый боголюбивым почитателям памяти почившего мужа¹

Если когда, то особенно в нынешнее время оскудения живой и крепкой веры в Бога и чистой, бескорыстной любви к ближнему, нельзя от души не пожелать, чтобы как можно чаще выходили в свет биографические сведения о лицах, стоявших, так сказать, выше своего времени, жизнь которых, при помощи благодати Святого Духа, горела ярким пламенем веры в Господа Бога и добрых, истинно христианских дел.

Ничто так сильно не может обличить современных маловерия и неверия как живые, современные же примеры христианского совершенства. Люди же идущие тесным и узким путем спасения, в сих примерах найдут для себя, столь необходимые для них, и благое воодушевление, и надежное руководство, и крепкое утешение.

Но сколько биографические сведения о современных нам избранниках Божиих благотворны, столько составление более или менее точных таковых сведений бывает трудно, – трудно, именно, по причине сокровенной со Христом в Бозе жизни избранников Божиих (Колос. 3:3). Люди, избравшие себе единое на потребу (Лук. 10:42), имеющие внутрь себя царствие Божие (Лук. 17:21), обыкновенно, скрывают свой духовный и многоценный бисер (Мат. 13:45) от постороннего взора и слуха и только некие малые, едва уловимые, проблески от сего бисера проявляют вне, сообразно с родом своего служения церкви и обществу (Мф. 5:14). В особенности это надо сказать о лицах монашествующих. Самое название «монах» или «инок» означает человека, живущего одиноко, так сказать, особняком и ведущего иную, в сравнении с мирскими людьми жизнь, жизнь отшельническую.

Так предварительно оговориться мы сочли нужным, приступая к составлению биографических сведений о почившем в недавнее время в Москве избраннике Божием, иеромонахе Русского на Афоне Пантелеймонова монастыря, отце Арсение. Боголюбивые почитали памяти его, которым посвящаются сии сведения, не должны ожидать от нас точного очертания земной жизни почившего мужа. Эти сведения ни более, ни менее, как только слабое отображение духовно-благодатных дарований, царивших в душе почившего, насколько невольно они должны были проявиться в служебно-послушнической его деятельности. О. иеромонах Арсений, как Афонский строгий инок, вел сокровенную, подвижническую жизнь и, проникнутый глубоким смирением, не любил поведать кому-либо не только о своих монашеских подвигах, но и о прежней, мирской своей жизни. Как ни близки были мы к нему в некоторые годы: но мы не могли добиться от него сведений ни об его прежнем мирском звании и месте и времени его рождения, ни об его образовании, ни об его мирских занятиях. Даже прежнего, мирского имени его мы не знали. Кое что из его мирского мы могли узнать уже по смерти его, и то главным образом только от родной сестры его, монахини; других же близких родных о. Арсения, у которых можно было бы навести нужную справку, в живых нет. Что касается боголюбивых почитателей памяти его, то и для них, как и для нас, о. Арсений был сокровенным лицом. За нужными нам сведениями обратились мы к старцам Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря и оттуда дали нам более или менее положительные сведения, касающиеся первоначального прибытия о. Арсения на Афон и пребывания его на Афоне. Что же касается до мирской жизни о. Арсения, то и старцы Афонские сообщили о ней нам не более того, что узнали мы от родной его сестры. «О рождении и воспитании о. Арсения», – пишет к нам между прочим о. архимандрит Макарий, игумен монастыря, – «что могли мы узнать от родной его сестры, сообщили вам. О продолжении жизни его в мире, может быть, он и сообщил нам что-нибудь, но мы теперь не помним ничего. В надежде на продолжение его жизни и на его деятельность, мы полагали, что он напишет сам свои записки. В одной краткой записи его и видно, что он хотел вести свои путевые записки, но не успел за кончиною». Так сокровен был о. Арсений! И на самом далеком от мира Афоне и между близкими к нему по духу лицами он не хотел сколько-нибудь открыться!

В письме к нам от 21 июня 1880 года о. игумен Макарий со всею о Христе братиею благоизволил прислать благословение св. Афона на предначинаемый нами труд «возобновления памяти о приснопамятном труженике обители Афонской, отце Арсение». С сего благословения, отложив всякие недоумения и колебания в сторону, приступаем к делу, в надежде на помощь Божию и снисходительную благосклонность читателей.

Мирское имя отца Арсения было – Александр. Родители его были люди благочестивые – Иоанн и Александра Минины, купеческого звания Тверской губернии, Новоторжского уезда, и жили Казанской губернии в Мамадышском уезде на мельнице, где производилась ими хлебная торговля. Здесь в 1823 или 1824 году в августе месяце и родился о. Арсений. Семейство Мининых состояло из пяти сыновей и трех дочерей. Александр, по времени рождения, был третьим сыном². Первоначально научившись грамоте и некоторым познаниям Закона Божия дома, он был отдан, для дальнейшего образования, в Мамадышское уездное училище. По окончании же в сем училище курса наук, был отдан родителями своими на жительство в Петербург у дяди своего, служившего управляющим по откупам у г. Базилевского, где обучался бухгалтерии, затем занимал конторскую должность у самого г. Базилевского и жил в его доме. В ведении своего дела у г. Базилевского он был точен и аккуратен и потому, кроме хорошего жалованья, получал он от г. Базилевского и денежные награды. Но не столько житейскими выгодами увлекался Александр Иванович, сколько возможностию к возвышению в просвещенной столице своего образования: так он в доме Базилевского на свои денежные средства обучался французскому языку н музыке. Живя в шумной столице и вращаясь в обществе образованных людей, Александр Иванович, естественно, не мог не облагородиться внешне, именно, он стал развязен в разговорах, полюбил одеваться чисто и даже щеголевато и ознакомился с приемами светского приличия, но, как благовоспитанный родителями своими в страхе Божием и от природы любознательный, он не имел привязанности к мирским удовольствиям и свободное от занятий время употреблял преимущественно на усовершение своего образования. Мягкосердечный и общительный, он был любим всеми; какие же оставались у него лишние деньги, употреблял их на пособие бедным из своих родных и чужим нуждающимся. В праздничные и воскресные дни старался быть в храме Божием: но, как от природы слабый здоровьем, почти постоянно употреблял мясную пищу. Послужив известное число лет у г. Базилевского, он, как сведущий и честный конторщик, был послан им для конторской же должности в Енисейск на золотые прииски. Бот что пишет об образе жизни и службы его в Енисейске один из его бывших сослуживцев, Гжатский мещанин Михаил Кононов, в письме от 15-го июня 1880 года к Афонскому иеромонаху Иассону, служащему при Афонской, в Москве, часовне: «Отец Иассон, вы пишете в своем письме и желаете знать о мирской жизни блаженной памяти отца Арсения. Я знаком был с ним в Енисейске. Мы оба служили по золотопромышленности, только у разных хозяев, он в К-° Баркова лет, кажется, до 5-ти занимал обязанность бухгалтера, это было в 50-х годах. Тогда он был Александр Иванович Минин и был уважаем, как своими хозяевами, так и прочими многими жителями г. Енисейска, вел себя очень прилично, одевался щеголевато и был прилежен к церкви. Кажется, едва ли не каждый праздничный день ходил в собор к поздней литургии, но постов не соблюдал и кушал постоянно скоромную пищу и нельзя было думать, чтобы он пожелал в монастырь, но верно Богу так угодно вложить ему такую добрую мысль. Но когда он удалился, я не знаю. В 1856 году я уезжал в Екатеринбург и, возвратившись в 1862 году, узнал, что А. И. отправился на Афонскую гору, это меня даже удивило. Более я не могу вам описать о мирской его жизни». .

По получении в Енисейске печального известия о смерти своего родителя, Александр Иванович прибыл в свой родственный дом, чтобы получить следуемую ему отцовскую наследственную часть. При помощи сего наследства, а также и своего собственного капитала, нажитого им на золотых приисках, он устроил в Чистопольском уезде, Казанской губернии, мыловаренный и свечной завод, где с свойственною ему энергией и занялся новым, избранным им самим, делом. На заводе до самых мелочей он доходил все сам, сам же ездил по разным уездам, для закупки потребного для завода материала; вообще, при его способностях и уменье вести дело, завод его стал процветать. В Казани, где часто бывал он по делам завода, понравилась ему одна девица, дочь купца, и он сделал было ей предложение жениться на ней, но та не согласилась выйти за него, по нежеланию жить в деревне. Этот неожиданный отказ невесты сильно повлиял на Александра Ивановича: он сделался задумчив и стал особенно прилежать молитве и чтению святоотеческих и подвижнических писаний. По словам родной его сестры, прежнего – светского, Петербургского франта и узнать в нем тогда нельзя было: так согласно с переменой душевного строя мыслей, изменилась и самая его внешность. В сие время Александр Иванович, действительно как бы переродился, он стал скучать мирского суетою и мысленно порывался оставить все мирское и поступить в монастырь, но все еще колебался в своем решении, ожидая на то предуказания перста Божия. Этот предуказующий перст Божий вскоре и явился ему. На заводе вместе с Александром Ивановичем жил последний из его братьев, Иоанн, скромный юноша лет 17–18-ти. Александр Иванович хвалил ему службу на золотых Енисейских приисках и склонял его туда ехать, по примеру братьев. Юноша согласился и поехал и, застигнутый на дороге непогодою, остановился на время в Саровской пустыни. Тишина уединенной, пустынной жизни и чин Богослужения церковного, так ему понравились, что он отложил свое намерение ехать в Сибирь и решился остаться в пустыни навсегда и сделаться монахом, о чем и написал к брату своему, с нетерпением ждавшему от него из Енисейска известия³. В поступке своего меньшого брата Александр Иванович тотчас узрел предуказуемое рукою Божиею и ему поприще иноческой жизни. «Могу ли я», восклицал, по прочтении письма, он, «более томиться в душной, мирской атмосфере? Как я останусь в мире, когда самый меньший мой брат – монах? По истине, и самый меньший он мне брат, а гораздо умнее меня⁴»! Тут Александр Иванович уже не стал более колебаться и решительно утвердился в мысли поступить в какой-либо монастырь, но монастырь, непременно дальний, в тихом и уединенном месте, дабы беспрепятственнее было ему в подвигах строгой иноческой жизни спасти свою душу. Всякое, более или менее важное, дело, Александр Иванович приучил себя начинать с предуказания воли Божией, тем более такое важное дело, как избрание монастыря, он не осмеливался предоставить своей воле. У него давно было желание побывать в святом граде Иерусалиме. Это желание свое он и вздумал прежде всего осуществить, твердо веруя, что Сам Господь и Сама Царица Небесная, к молитвенному предстательству которой он весьма часто прибегал, укажут ему место спасения. Это место спасения вскоре и предуказалось ему рукою провидения Божия. Вот в 1857 году, сдав завод свой своему дяде, он в конце августа или начале сентября, 32-х или 33-х лет от роду, с несколькими поклонниками отправляется во св. град и, по пути к Иерусалиму, богомольцы пожелали побывать на св. Афоне, о котором, как жребии Царицы Небесной и как месте строгого подвижничества иноческого, им приходилось читать и слышать. Подъезжают они на судне (пароходов тогда еще не было) к Афону и вступают на его берег и что же? Чудесная природная красота Афона так пленила Александра Ивановича, что он мысленно решился здесь остаться теперь же навсегда. «Благодарю Господа Бога», воскликнул он от полноты радости духовной, «что Он сподобил меня вступить в жребий Пречистой Своей Матери, прошу Ее материнского заступления и милосердия принять меня грешника». Прибывших богомольцев встретил иеромонах (ныне игумен и архимандрит) Русского Пантелеимонова монастыря, о. Макарий, благословил их и препроводил в гостиницу. Осмотрев вкупе с прочими богомольцами святую гору, пещеры и монастыри ее и побывав на службах церковных, Александр Иванович стал именем Господа Бога и Царицы Небесной умолять старцев монастырских принять его в число братства Русского Пантелеимонова монастыря. Видя чистоту и искренность его просьбы, старцы охотно приняли его и сначала дали ему, для испытания, низшие послушания иноческие, как то: чистить в кухне овощи, наблюдать за чистотой коридоров, вне же обители носить сено, пшеницу; собирать маслины, сливы и подобное, – и послушания эти проходил он с горячим усердием. Затем дали ему послушание, сообразное его образованию и способностям, именно перевели его в письменную канцелярию, которою управлял монах Пантелеимон. В сем послушании тотчас выказались его опытность и способности: но Александр Иванович был так смирен, что, и при послушании письменном, вменил себе в обязанность подметать ежедневно коридоры, чего не оставлял он до самого посвящения своего во иеромонаха. Согласно его желанию, келлия была ему отведена маленькая вверху при Покровском храме. Вследствие непрестанных упражнений в молитве Иисусовой, под руководством опытного в духовной жизни старца, срастворяемых глубоким самоукорением и всегдашнею памятью смерти, у него явилось благодатное дарование слез.

Чрез полтора года Александр Иванович, как довольно наученный и испытанный в духовных трудах и подвигах, был назначен к пострижению в великий Ангельский чин. Во всех Афонских киновиях пострижение монашеское, обыкновенно, бывает великим постом после «последования часов» в тот день, когда совершается преждеосвященная литургия. Всякого вновь постригаемого восприемным отцом всегда бывает игумен, разве только в крайних случаях один из старших иеромонахов, или схимонахов. Игумен о. Герасим (родом грек и преклонных лет старец), при всей своей дряхлости, охотно согласился быть восприемным отцом Александра Ивановича. Пострижение его, с наречением ему имени Арсения, происходило 1859 года 6 числа марта в пятницу 2-й недели великого поста. Вся братия монастырская была обрадована его пострижением, так как прозревала в нем, строгого монаха и полезного для монастыря труженика; а один из иеромонахов приветствовал его следующими импровизованными стихами:

«Когда-то Илия, возшедши на колесницу добрых дел,

В избытке кои он имел,

Понесся в небеса поспешно,

Поднявшись выше от земли,

Как бы на крылиях зари.

Душа моя! Спешим ко свету,

Помысли о восходе днесь

К блаженству в высоте небес,

И подражай его полету».

Преподобный Арсений Великий, имя которого

дано было при пострижении Александру Ивановичу, празднуется св. церковью 8-го мая, вместе с возлюбленным учеником Господним, св. Апостолом и Евангелистом Иоанном Богословом, – и новопостриженный о. Арсений, сколько, с одной стороны, старался, при помощи благодати Божией, преуспевать в сокровенной во Христе Боге смиренноиноческой жизни, по образцу новоданного ангела, св. Арсения Великого, столько, с другой стороны, по образцу Апостола любви, непрестанно возгревал в себе благодатиею Божиею любовь к Богу и ближним. Нельзя умолчать о подвиге самоотверженной любви его в отношении к тяжко заболевшему схимонаху обители, о. Неофиту, жизнь которого вкратце он после описал. Начав служить страдальцу еще послушником он и в монашестве служил ему до самой его смерти. Когда этот добродетельнейший старец совсем слег в постель и когда келлия его от гниения его тела стала наполнятся тяжелым запахом, о. Арсений почти неотлучно был при нем, всеусердно ухаживая за больным. Случалось растворять келлию о. Неофита и проходивших по коридору обдавало едва выносимым запахом, но о. Арсений, оставаясь по долгу у болящего, никогда не жаловался на тяжелый запах. За такое самоотверженное служение болящему Господь сподобил о. Арсения, по кончине старца, несказанного утешения: именно, при чтении им псалтири над почившим, а также при отпевании его, он ощущал обильнейшее благоухание от подвижнического тела страдальца Христова, – благоухание это в некоторой степени ощущали и прочие братия.

Посвятив себя всецело Господу Богу, юный инок не хотел, чтобы что-либо мирское задерживало его в деле спасения, потому довольно значительную сумму денег, вырученную, согласно его желанию, от продажи его завода и присланную ему от родных, он тотчас принес в дар Афону. Тихо и безмятежно протекали дни его. На Афоне именно обрел он то, чего жаждала душа его, – и уединение природы и строгий иноческий устав, и руководство опытных в деле спасения старцев, и богатые книгохранилища. Св. Афон возлюбил он всем сердцем своим и укрепил себя в намерении на Афоне окончить земную жизнь свою: но не так судил ему Господь. Господу благоугодно было его, удалившегося от сует мира на Афон, с Афона опять «явить» его «мирови» (Иоан. 7:4), дабы свет веры его и добрых дел не таился под спудом, а разливался бы повсюду, к прославлению имени Божия (Мф. 5:15–16). Устроилось это таким образом:

В 1861 году, по крайней скудости средств Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, Высочайше разрешена была братии его книга для сбора по России доброхотных пожертвований. Для сего сбора и предназначались старцами монастырскими иеромонах Макарий, по прозванию Семыкин, Старооскольский, и монах Селевкий: но о. Макарий, по болезненному состоянию, отказался от возложенного на него послушания, из других же иеромонахов иной был стар, иной же нужен был для священнослужений и других послушаний на самом Афоне. В виду таких обстоятельств старцы монастырские решили найти среди простых монахов способного для сбора и достойного сана иеромонашеского, – и предоставили выбор такового общему духовнику братии, о. Иеросхимонаху Иерониму. Опасаясь погрешности в выборе, старец духовник решил избрать трех лиц и выбор из них одного предоставить воле о. игумена Герасима. Три достойных лица и были им избраны, именно: о. Пантелеимон, о. Анатолий и о. Арсений, которые и были представлены о. игумену. О. игумен первых двух знал хорошо, ибо один из них был управляющим письменною канцелярией, а другой, служил на архондарике (то есть гостинице), отец же Арсений хотя и носил иногда о. игумену письма для подписи, но не успел еще обратить на себя его внимания. Благословив трех избранных кандидатов, о. игумен велел первым двум из них, как хорошо ему уже известным, идти обратно, отца же Арсения несколько приудержал при себе, чтобы ознакомиться с ним. Какое-либо важное дело почивший о. игумен никогда не решал сразу, а всегда, по предварительной молитве, спустя день или два. Так он поступил и в настоящем случае, не прежде велел прийти к нему за узнанием его решения, как на другой день. Когда же в сей день о. иеромонах Макарий (теперешний игумен) явился к нему за ответом, старец игумен сказал ему: «помысл возвещает мне Арсения». Такое решение старца игумена не мало удивило братию монастырскую: но в каждом его решении она обыкла видеть волю Божию. Как новоизбранный к посвящению во иеромонаха, о. Арсений должен был получить благословение игуменское на приуготовление себя к хиротонии, именно, по каноническом испытании, он должен был держать пост неделю. В 1861 году 8 июня, в четверток пред св. Пятидесятницею, он был в соборе св. Великомученика Пантелеимона произведен во иеродиакона митрополитом Иосифом Варнским, жившим на покое в Ватопеде, а в самый день св. Пятидесятницы – 11 числа июня был произведен во иеромонаха. После того он служил положенные 40 дней в соборном храме. При назначении о. Арсения к посвящению в иеромонахи, Промысл Божий не замедлил положить на нем печать своего избрания. Об одном иеродиаконе, исполнявшем в обители Афонской должность подэконома, в братстве прошел слух, что его произведут в иеромонахи. Однажды сей подэконом видит себя во сне находящимся в трапезе и готовящимся принять сан иеромонаха, архиерей будто бы ожидает его в церкви. Но вдруг из ликов святых, расписанных на простенках трапезы, отделяется преподобный Пахомий, опускается на пол, подходит к группе братии и говорит, указывая в тоже время на о. Арсения: «этот самый будет посвящен, его Владыка, и Господь избирает, а по времени и тот будет посвящен.» Сказав это, преподобный возвратился па свое место. Согласно с сновидением, подэконом, по времени, так же был посвящен в иеромонахи и в настоящее время подвизается в обители. Так премудрый Промысл Божий, ими же весть судьбами, предуказует и предизбирает каждому «имеющему очи видети» род деятельности! Как утешительна должна быть истина сия для верных рабов Божиих!

По окончании сорокадневного служения в соборе о. Арсений не оставлял, по своему усердию, благоговейнейшего литургисания ни на один день до самого отбытия из обители Афонской. Это отбытие, по непредвиденным обстоятельствам, замедлилось на целый год. И это Промысл Божий для о. Арсения устроил к лучшему. Не торопясь, он лучше мог приготовиться к предстоявшему трудному послушанию. Наконец 1862 года августа 28 дня, напутствованный благословениями и молитвенными благожеланиями братии, выбыл он из св. Афона с его святынею, составлявшею Крест с частью Животворящего Древа, часть от камня живоносного Гроба Господня, часть мощей св. Великомученика и Целителя Пантелеимона и многих других угодников Божиих. Кроме сей святыни, в напутствие о. Арсению дана была еще чудотворная малого размера икона Тихвинской Царицы небесной.

Тяжелое и многотрудное возложено было послушание на о. Арсения: но, издавна обыкший волю Божию считать выше всех своих желаний, сомнений и недоразумений, он всецело, как смиренный и покорный раб, подчинился ей, хотя и очень прискорбно ему было расставаться с возлюбленным им местом уединения. Всегда энергичный и деятельный, новому послушанию своему он посвятил все силы свои, как вообще в мирской жизни своей не любил делать он какое-либо дело кое-как: тем более не мог изменить себе в деле Божием, деле пользы своей дорогой обители, а паче всего деле распространения славы Божией! Не будем перечислять градов н весей России, которые, в течение четырех лет, объехал он с Афонскою святынею, скажем только, что, при огне ревности по Бозе, это посещение градов и весей России сопровождалось для о. Арсения великим физическим его трудом. Так иногда не только целые дни без всякого отдыха, но и целые ночи приходилось ему проводить в предстоянии святыне и служении пред нею молебнов, иногда же он должен был, уже усталый, с крестным ходом пеший сопровождать святыню из веси в весь. Усердие народа русского к святыне, конечно, воодушевляло труженика Божия, – и с своей стороны он и сам не только опасался каким либо малым опущением охладить усердие, но и старался всячески поднять и возвысить его, – и благоговейным служением молебнов, и кротким, предупредительным обращением с каждым, и безмездным раздаянием привезенных им с Афона и находившихся при святыне различных священных предметов, как то: икон, изображений святых на бумаге и холсте, крестиков, образков, четок, ложечек и книжек. И Господь, богатый в милости, с избытком вознаграждал труды верного раба Своего. От Афонской путешествующей святыни, благодатиею Божиею, повсюду для притекавших к ней с верою и теплым молением стал истекать обильный источник исцелений от душевных и телесных болезней. Это благодатное явление чудес от святыни, распространяясь слухом и оповещением в различных повременных духовных журналах, а также и в особопечатаемых книжках, естественно, возжигало повсюду огнь усердия к святыне, а, вследствие большего и большего возгорания этого усердия, расширяло более и более круг вещественных добровольных пожертвований на св. Афон.

Объехав грады и веси России, святыня Афонская в 1867 году посетила и первопрестольную нашу столицу. Соборный храм Московского Богоявленского мужского монастыря, где она пребывала, с утра до позднего вечера был наполнен бесчисленным множеством богомольцев. Тотчас же от святыни Афонской потек обильный поток благодатных исцелений и, что особенно знаменательно, первое исцеление от святыни было явное, воочию всех, предстоявших в храме, – именно: вдова унтер-штеймейстера 1-го класса, Дарья Ивановна Колоколова, в течении 11 лет не владевшая ногами и ползавшая на коленях, при помощи рук, 11-го сентября, как только приложилась к святыне, тотчас ощутила крепость в ногах и стала ходить⁵. Не было ли такое исцеление, как явное знамение, силы Божией, для о. Арсения как бы свидетельством с неба благословения Божия на предстоявшие ему труды? Так и понял это о. Арсений. «Великая милость Божия осеняет нас», сказал он мне растроганным от волнения голосом. «Господь видимо благоволит к нашим немощным трудам».

Держась заповеди слова Божия «тайну цареву хранити добро, дела же Божия открывати славно» (Тов. 12:11), о. Арсений тотчас поспешил во множестве появившиеся благодатные исцеления от святыни предать гласности, но не иначе, как с благословения на то высокопреосвященнейшего Филарета, митрополита московского. Его высокопреосвященству и были представлены в рукописи упомянутые благодатные исцеления, тщательно проверенные и законно удостоверенные. Из сих исцелений владыка выбрал два, как более разительные, и благословил отпечатать их в духовном журнале: «Душеполезное Чтение», где они и напечатаны были в ноябрьской книге того же 1867 года. Остальные же исцеления были отпечатаны о. Арсением, уже по смерти владыки († 19 ноября 1867 года), в 1868 году в особо изданной им книжке, под заглавием: «Вера»⁶.

В служении молебнов пред святынею подсобляли о. Арсению, из усердия к святыне, многие из иеромонахов Богоявленского монастыря. Он бы сам и не мог всех молебнов служить, ибо постоянно был вызываем из храма в келлию. Келлия его с утра до вечера была наполнена народом. Являлись в нее во множестве с разных концов, то жаждавшие беседы с о. Арсением о предметах веры и нравственности христианской и в это время келлия была именно «домашнею церковью», то заявлявшие о полученных ими от святыни благодатных исцелениях, то желавшие вписать в синодик Афонский на вечное поминовение имена преставльшихся своих сродников, то просившие о. Арсения посетить со святынею их жилища для молитвословия и водоосвящения. Всех старался о. Арсений удовлетворить, со всяким побеседовать самолично, – кого наставить, кого утешить, и в течении целого дня не было у него, можно сказать, свободной минуты. «Дело Божие надо делать, не откладывая», обыкновенно, говорил он и сему правилу был верен до смерти, совершенно иногда забывая о пище и телесном покое. «Удивляюсь, как только он выносит», говорил мне один из послушников Афонских, «почти совсем не спит, поздно ляжет и весьма рано встанет и постоянно при деле».

Что касается внешнего вида келлии о. Арсения, то она походила как бы на некую канцелярию. В ней за несколькими столами сидело и писало несколько человек. Некоторые из них, из усердия к святыне, возжелали безмездно подсоблять о. Арсению, некоторые же из бедного состояния за небольшое вознаграждение. О. Арсений умел каждому дать дело, сообразно способности и образованию. Так, мы видели, иной переписывает проверенные благодатные исцеления от святыни, иной вписывает, под диктовку, в книгу поминовенную имена, иной переписывает различные письма о. Арсения и тому подобное. И все эти занятия производились под контролем и наблюдением о. Арсения. Как сам энергичный к каждому делу, точный во всем и аккуратный, он требовал и от пособствовавших ему энергии, точности и аккуратности и, чуть заметит в ком леность и невнимание к делу, тотчас отсылал от себя.

Много было дела у о. Арсения и был он способный н неутомимый деятель, но все это было мало для мощного духа его, пламеневшего истинною любовью к Богу и ближнему. В начале 1868 года, когда был я у него в келлии, он говорит мне: «у меня есть намерение по временам издавать, при помощи Божией, душеспасительные размышления для народа, взятые преимущественно из творения св. отцов Церкви. Мы от своего немощного ума мало что можем сказать полезного, а святые, отцы, как сосуды благодати Божией, писали по вдохновению свыше. Речь в этих размышлениях должна быть краткая, но сильная. Вооружаться надо особенно против современного неверия и господствующих в народе пороков, как-то: пьянства, стремления к скорой и не всегда чистой наживе, сквернословия, разврата, памятозлобия, неуважения воскресных и праздничных дней и тому подоб. А чтобы пробудить и растолкать беспечного грешника, надобно как можно чаще напоминать ему о страшном суде Божием и неизвестности для нас часа смертного». Я, конечно, не мог не одобрить высказанного намерения о. Арсения, как, действительно, благополучного, но, быв неоднократным свидетелем многообразной его деятельности, усомнился в его осуществлении. «Без того», – подумал я, – «много дела у о. Арсения, когда еще заниматься ему сочинениями?» Но в том же самом 1868 году, к немалому моему удивлению, он уже из дал книжку, под заглавием: «Единое на потребу». Когда же о. Арсений находил время заниматься? Поздно вечером, по окончании дневных занятий, тогда, когда многие уже отходят ко сну, – как раз случайно мне и пришлось видеть это. Именно в один из осенних вечеров вхожу я в келлию о. Арсения, чтобы чрез послушника его возвратить ему какую-то, взятую у него, свято-отеческую книгу. Было уже 8 часов, я так и полагал, что о. Арсений, как днем не видевший покоя, уже почивает. Что же? вхожу я в келлию и вижу, о. Арсений, при зажженной свече, сидит за столом, покрытом разными книгами, и что-то пишет. Увидев меня, он невольно смутился, так как должен был признаться, что тишину вечернюю считает он самым благоприятным временем для писания душеспасительных статеек. И способен был о. Арсений быстро писать, как вообще быстро он и говорил, и действовал! И Господь благословил задуманное им благое предприятие на пользу души ближнего. Нашлись ему многие помощники из ученейших, как светских, так и духовных. Да и сам о. Арсении умел из творений отеческих составлять весьма назидательные книги и брошюры, такова, например, изданная им еще в 1866 года книга, под заглавием: «Беседа о молитве», такова упомянутая выше, изданная в 1868 году книга под заглавием: «Единое на потребу», а потом в – 1876 году изданная им книга, под заглавием: «Маргарит, или избранные душеспасительные изречения, руководящие к вечному блаженству, с присовокуплением некоторых бесед, относящихся исключительно к женским обителям».

При помощи Божией и содействии усердствующих, время от времени, а с 1878 года и довольно часто стали выходить в свет весьма назидательные статейки издания Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, украшенные каким-либо святым изображением⁷. Служить чрез печать духовной пользе ближнего было для о. Арсения, можно сказать, насущным хлебом, и он не пренебрегал никаким представившимся к тому случаем. Так, как скоро знакомились с ним способные к духовной литературе лица, он давал им для сочинения различные духовного содержания темы. Раз сказал я ему, что у меня есть выписки из разных печатных проповедей, эти выписки тотчас же он выпросил себе, для переписки. «Что пользы, что они лежат у вас в шкафу!» сказал он, «лежат и истлеют, не принеся своей пользы, а у меня они пойдут в дело, для славы Божией и назидания ближних». Как скоро же узнал он, что у одного из моих братьев, хранятся выписки назидательных мыслей и добрых советов, извлечённые из трудов ученых мужей и писателей, преимущественно же из творений св. отцов и учителей церкви, то с радостью воскликнул: «Ах, какое бесценное сокровище! Я непременно выпрошу у вашего братца эти выписки для напечатания». Выписки эти и были в скором времени взяты им у моего брата, сданы в цензуру, а потом в типографию⁸.

Одному только пламенному желанию о. Арсения не пришлось осуществиться, именно, в обличение современного неверия, он пламенно желал издать в свет книгу, в которой бы, на основании источников христианских и не христианских, на подобие изданной им в 1869 году книги: «Сказания о земной жизни Пресвятой Богородицы», заключалось самое полное описание земной жизни Спасителя нашего, Господа Иисуса Христа, и для сего обращался с просьбою взять на себя этот труд ко многим ученым мужам, но за раннею своею смертью не успел видеть исполнения сего своего желания.

Те или иные проявлявшиеся признаки современного неверия, равно как и распущенности нравов сильно возмущали отца Арсения. В Некрологе о нем, помещенном нами в № 50 Московских Епархиальных Ведомостей за 1879 год, сказано: как сильно возмутила его книжка Петербургского издания, под заглавием: «Прииди ко Иисусу Христу» и составлявшая вольный перевод с немецкого. О. Арсений не утерпел чтобы о продавателях таких зловредных книжек в Петербурге не отпечатать в одной из газет. Но и сим он не ограничился. Книгу эту он вскоре, после моего разговора о ней с ним, присылает ко мне и при сем пишет: «Прошу, уважаемый о. Н., – прочтите и разгромите, – это явное безобразие, взгляните 39 стр.» – Не менее возмущала о. Арсения распущенность нравов. «Я что недавно узнал!» – раз говорит он мне. «От страстно танцующих отступают Ангелы хранители».

Около о. Арсения, как глубоко верующего и строго подвижнической жизни аскета, постоянно группировался кружек многих и многих, искренне преданных ему лиц, алкавших и жаждавших или его мудродуховного совета в разных духовных недоразумениях и искушениях, или его утешения в различных скорбях и треволнениях житейских, – и никто не отходил от него тощ. Одно уже мирное и любвеобильное выражение лица его невольно вливало духовную теплоту в сердце скорбевшего. Обыкновенно молчаливый, о. Арсений, когда нужно, изливал обильный поток духовной речи. Речь его была сильная, как основанная на духовном опыте богомудрых отцов церкви и их писаниях и как изученная собственным его опытом. Кроме сего, о. Арсений умел как-то тотчас распознать человека, пришедшего к нему за духовною помощью, а потому и преподать каждому потребное духовное врачевство. Для духовного уврачевания грешника, кроме словесного его вразумления и обличения, он прибегал и к молитве: так, мы слышали, с одним, страдавшим запоем, он ходил в часовню Иверской Царицы небесной, пред которою, как «Надеждою ненадежных», и изливал свою усердную о страдавшем молитву. Многие и многие имели его своим молитвенником, а некоторые и своим духовным отцом. Вот что пишет о нем одна из бывших его духовных дщерей, вдова помещица А. Т. Безобразова⁹! «Чья горячая слеза благоговения, признательности, любви не оросит еще свежую¹⁰ могилу незабвенного Ангело-подобного батюшки, отца Арсения, истинного друга человечества? Одаренный высокими качествами ума и сердца, он жил только для счастья и спасения нас грешных. Как истинный, ревностный апостол православия, он не щадил, ни жизни, ни трудов, чтобы приобрести Христу заблудшие души. С святою любовью евангельскою, он устно и письменно сеял слово Божие в сердцах наших и какою небесною радостью радовался, когда Господь, по горячей, подвижнической молитве его, исцелял тяжко больных, укреплял немощных, вразумлял неразумных и возставлял надающих! Спасение душ наших было для батюшки насущным хлебом. Для него был бы потерян час, в который он не успел бы утешить скорбного, или вразумить неведущего. С ангельскою кротостью он принимал всех приходящих, сочувствовал всякой скорби и немедленно врачевал, или молитвою, или советом, но никто не отходил от старца неутешенным. И чувствуя, и сознавая, что одно его святое благословение уже разливает в душе радость и утешение, все стремились к нему, как дети к нежно-любимому отцу, не думая, что это может утомить его и отнимет драгоценное время, которым он так дорожил, но он чадолюбивый, нежнейший отец, готов был лучше лишить себя необходимого отдохновения, пищи, сна, только бы никого не огорчить всякому преподать спасительное благословение, утешение и наставление. А книги и святые иконы всем раздавал бесплатно. Во всякое время дня и ночи, даже во время болезни, он постоянно писал назидательные сочинения, чтоб, сколько возможно, укрепить в нас веру и добродетель и напомнить нам близость смерти. И какие чудные, вдохновенные беседы выливались из святой, девственной, иноческой души его! Ему как бы хотелось всех верующих увлечь с собой на небо, где постоянно витала чистая, непорочная душа его.

Но никогда он так не радовался, как во время исповеди: все существо его как бы преображалось, – лик горел неземною святостью и умилением, а вдохновенные уста с небесною радостью изрекали благодатное прощение грехов. Батюшка весь как бы светился небесною благодатью и ощущалась при его разрешительной молитве такая невыразимая радость, которую описать нельзя словами. Истинно он, по словам святителя Димитрия Ростовского, «был в молитве Серафим, по уму Херувим, а в обращении с людьми Ангел». И устно, и письменно батюшка всегда внушал любить Бога беспредельною любовью, всем сердцем, всею душою, всеми силами существа своего, чтобы не полсердца отдавать Богу, другую же половину миру, а всецело предаваться Господу и святой воле Его. Учение о благодатном смирении, терпении и благоразумном несении креста было любимейшей его беседой. Он всегда говорил: «благодарите Господа за скорби еще больше, чем за радости, потому что скорби – это обручальный залог души с Господом, – это драгоценнейший дар распятого за нас Спасителя, оставленный Им в наследие и благословение любимейшим Своим ученикам, апостолам, мученикам и всем святым подвижникам. Без скорби не войдешь в рай». И все это высказывалось с таким сочувствием, с такою теплотой евангельской любви к страждущему от скорби, что хотелось-бы еще более страдать, чтоб только удостоиться подобных утешений».

И не одни душевные нужды удовлетворял о. Арсений, но и материальные. «Бедные», – как в том же к нам письме пишет г. Б.– «были самыми его любимыми, и не было для него более радости, как оделять их необходимым». Пособия его бедным были как единовременные, так и месячные, в виде положенного жалованья. У него находился список бедных лиц и, по проверке чрез доверенных лиц истинной их бедности, они получали пособие. Доложат ли ему о случившемся где-либо пожаре, сделавшем нищими многих лиц, или о неурожае, постигшем какую-либо деревню, тотчас летела в потребные места помощь, иногда и очень значительная, от о. Арсения. В одну какую-то деревню, пострадавшую от неурожая, было раз отправлено им несколько возов муки. Больницы и тюремные замки, особенно пред великими праздниками Рождества Христова и Пасхи, снабжались им чаем и сахаром. И все эти благотворения производились о. Арсением, по христианскому его смирению, по большой части темно, – чрез посторонние доверенные лица. И, что замечательно, как бескорыстный, о. Арсений не держал при себе, собственно для себя, как говорят, обыкновенно, «на черный день» денег и весьма часто потому сам нуждался в пособии. Откуда-же он мог делать нуждавшимся пособия, и довольно значительные? Как выше было сказано, около о. Арсения группировался кружок многих и многих, искренно преданных ему лиц. В числе сих лиц многие были богатого состояния. Из таких то богатых лиц одни, по вразумлению о. Арсения, а другие, но движению собственного, христиански-любвеобильного сердца, охотно и делали ему или – единовременные, или ежемесячные пожертвования для разных бедных и нуждающихся! Бескорыстие о. Арсения было в среде духовно-близких к нему вне всякого сомнения и потому на бедных и нуждающихся шли обильным потоком пожертвования в его руки. «Господь на все посылает», как-то говорил мне о. Арсений», было-бы только наше усердие делать добро, – Он Своею благодатью Сам располагает добрые сердца к благотворению. Довольно иногда потому бывает только высказать кому-либо свою нужду или указать на какое-либо доброе дело, а не прямо просить пожертвований. Прямыми просьбами скорее раздражишь, а не расположишь». И действительно, как в устных собеседованиях, так и в письмах о. Арсений, по большей части, как-бы вскользь, между прочим, указывал на лица и места, требующие пособий, а не прямо испрашивал их и, силою его крепкой веры в Господа Бога и усердных молитв к Господу, являлись ему сами собою нужные ему благотворители и благотворения. В № 39-м Московок. Церков. Ведомостей за 1880 год сообщено нами об освящении в селе Иоакимоанском, Клинского уезда, придельного храма во имя св. великомученика и целителя Пантелеимона. На устройство сего храма первоначально не было совершенно никаких средств, и христолюбивый строитель А. С. Шустрый, уповал только на молитвы и посредство о. Арсения, благословившего его на задуманное благое дело и обещавшего ему свое содействие. И что же? Чрез посредство о.

Арсения, подогретое его твердым, молитвенным упованием на Господа Бога, летом 1879 года был заложен храм, а 11 сентября 1880 года был он уже освящен. Обширное свое знакомство о. Арсений употреблял также на приискание некоторым нуждавшимся лицам благопотребных для них занятий.

Дела чистой, бескорыстной любви христианской о. Арсений считал выше всякого подвига. «Особенно дел любви нам не должно оставлять», – как-то говорил он. «Поститься, – как следует, мы не постимся, молиться, – плохо молимся. Одно средство у нас остается к наследию царствия небесного, – это именно дела любви. И сими делами спешить надобно, ибо жизнь наша коротка». – «Раз мы были с о. Арсением великим постом в остроге», – рассказывал мне один богатый помещик, М. А. К-н, «и раздавали узникам к наступающему великому празднику чай с сахаром. 0. Арсений был довольно усталый, только что приехавший с Кавказа. Что же он сказал мне на замечание мое об его утомлении?» – «Какая-то особенная радость ощущается, при исполнении долга любви. На другое какое дело у меня не осталось бы свободного времени, а для дел любви всегда можете мною располагать». – «Удивительный, поистине, был человек!» – так закончил свой рассказ об о. Арсение Михаил Александрович. «Где только такие люди родятся?»

В наступившую Русско-Турецкую войну за освобождение славян от иноземного ига, когда все города и веси России подвигнулись единодушно на пожертвование в пользу единоплеменного и единоверного народа, – эти пожертвования шли обильно и от о. Арсения вкупе с прочею братией Афонской часовни. Когда открылось «Общество Красного Креста», под Августейшим покровительством в Бозе почившей благочестивейшей Государыни Императрицы Марии Александровны, имевшее целью попечение о раненых и больных воинах, о. Арсений тотчас стал членом сего Общества. Не ограничиваясь сим, он вместе с наместником кафедрального Чудова монастыря и председателем «Братства св. равноапостольной Марии», о. архимандритом Вениамином принял живейшее участие в устроении означенным Братством на Девичьем поле барачного лазарета, за что вместе с о. архимандритом удостоился получить чрез г. Чепелевскую, председательницу Александровского местного Комитета и учредительницу Братства, искреннюю признательность Государыни Императрицы. Ее Императорское Величество милостиво соизволила принять от них иконы св. равноапостольной Марии Магдалины и св. целителя Пантелеимона. Сбор пожертвований на устроенный лазаретный госпиталь Высочайше разрешено было производить и в Афонской часовне. Как истинный патриот, как искренний сын русского своего отечества, о. Арсений и сим не ограничился. Он усердствовал еще для раненых и больных воинов устроить 8 кроватей на Полянке, в доме Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, бывшем Сушкина, и делал уже к тому нужные приспособления, которые не привел в исполнение только за своею смертью. При появлении в Москве тайных лиц преступной пропаганды, о. Арсений выступил против них и своими статьями в издаваемых им душеспасительных беседах и брошюрою, неоскудною рукою, раздаваемою им всем и каждому, под заглавием: «Напоминание православным христианам о повиновении властям, выписанное из Священного Писания» (издание св. Афон. горы). Это был именно общественный деятель, был, опять повторим, апостол бескорыстной, чистой любви, проповедующий ее и устным словом и чрез печать, и чрез разнообразные дела благотворения. Вот почему ни одно общественное полезное учреждение не обходилось без живого участия о. Арсения, – и в Японию, и на Алтай и в Кульджу шли его пожертвования и, что особенно замечательно, о. Арсений не довольствовался одними разными пожертвованиями (не одними деньгами, но и книгами и св. иконами) во многие общественнополезные учреждения, но и переписывался с начальниками сих учреждений. Так в бумагах, оставшихся по смерти о. Арсения, между прочим оказались письма к нему г. Чепелевской, – учредительницы Братства св. равноапостольной Марии, – русского миссионера в Японии, иеромонаха Анатолия, – начальника Алтайской духовной миссии, архимандрита Владимира, – миссионера г. Кульджи, Семиреченской области, протоиерея Михаила Путинцева.

Широкую заботливость о. Арсения об удовлетворении духовных и материальных нужд своих ближних, движимую духом чистой, христианской любви, Господь, кроме испытываемого им духовного, внутреннего утешения, видимо, воочию всех, вознаграждал и внешне, во исполнение евангельских слов Своих: «ищите прежде царствия Божия и правды его, – и сия вся приложатся вам». Все нужное для св. обители Афонской прилагалось к нему, можно сказать, само собою. Сами собою являлись к нему жертвователи на св. Афон и, помощью обильных доброхотных их подаяний, обитель Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря стала во внешнем своем состоянии, «яко финик процветать, и яко кедр, иже в Ливане, умножаться». – «Господь не прежде о нас позаботится», – говаривал о. Арсений, – «как только мы сами будем заботиться о других».

Праздного какого-либо слова никто не слыхал от о. Арсения. «Хоть бы раз когда промолвился», сказал о нем мне один из Афонской братии, – «как есть, никогда». Так как у него было множество разных дел, то, обыкновенно, была при нем памятная книжка. «Однажды ехали мы с ним куда то», – передавал помещику К-ну Афонский иеромонах Иассон, – «и пришлось ехать по асфальтовой мостовой. Всю дорогу о. Арсений не проронил ни единого слова. «Какая хорошая мостовая», сказал я и тем думал было прервать его молчание. Что же он? – Он ничего не ответил и, видно, вспомнил о каком-либо добром деле, которым был озабочен (а чего он не принимал близко к сердцу?), ибо сейчас вынул из кармана памятную книжку и что-то стал писать. Я более не стал уже его развлекать». Как в устных беседах не было празднословия у о. Арсения, так и в письмах. В письмах говорилось им одно только дело, некоторые-же из писем его – те же поучения. Как был умерен и осторожен о. Арсений в слове, – ясно видно из того, что самые приближенные к нему лица почти ничего не знали об его образовании, – и вообще об его мирской жизни. Мы, при всей близости к о. Арсению, только по смерти его узнали от г. Сушкина, что о. Арсений знал французский язык.

Смирение о. Арсения было изумительно. Он всегда считал себя первым из грешников. Весьма смущало его, что, среди разнообразных занятий, вдали от св. Афона, не мог он исполнять во всей точности его устава иноческой жизни, – и это нарушение устава старался восполнять он делами любви христианской. Раз, думая утешить его в его многообразных занятиях, по делу послушания, – я назвал его подражателем Святогорцу (известному по своим печатным письмам о св. горе Афонской) иеросхимонаху Сергию. «Полноте, какой я подражатель?» – воскликнул он, весь вспыхнув. И я не стал уже более нарушать его смирения, догадавшись, что похвалы, хотя и справедливые, ему неприятны.

До чего смирен и осторожен был в слове о. Арсений, показывает нижеследующее: в 1878 году послал он, в виде сюрприза, к прежнему своему сотоварищу по Енисейской службе, Гжатскому мещанину Михаилу Васильеву Кононову¹¹ несколько духовно назидательных книг Афонского издания, но при сей посылке книг какого-либо дружеского, сотоварищеского письма счел не нужным послать о. Арсений¹². Михаил Васильев, получив книги, недоумевал: от кого и откуда они присланы к нему. Из надписи на пакете узнал он только, что они присланы к нему из Москвы. Из выставленных же под некоторыми статьями авторских начальных букв: «И. А.» он понял, что книги присланы к нему от Афонского иеромонаха, настоятеля Афонской в Москве часовни, о. Арсения (имя о. Арсения было тесно связано с путешествовавшею по России Афонскою святынею). Но кто это о. Арсений? Сотоварищ ли его по мирской службе, Александр Иванович Минин, или какой другой? Сего не знал еще Михаил Васильевич. Надобно заметить, что он оставил службу в Енисейске ранее о. Арсения и только в 1862 году, по возвращении из Екатеринбурга, узнал, что его прежний сотоварищ пострижен на Афоне в монашество с именем Арсения. Чтобы рассеять недоумения, М. В. написал о. Арсению письмо, где, после изъявления своей благодарности за присланный духовный презент, между прочим вот что пишет: «Я, живши в Енисейске, имел одного знакомого человека, образованного, который оставил мирскую жизнь и пожелал посвятить себя на труженическую жизнь и, как слышно было, отправился на Афонскую гору в монастырь. Имя его было в мирских Александр Иванович Минин. Осмеливаюсь вас спросить, честнейший о. Арсений, не вы ли и есть мой бывший знакомый или не известно ли вам: действительно ли есть в Афонских монастырях из монашествующих, по фамилии Минин? Не оставьте меня уведомить» (по такому то адресу). Письмо это, впрочем, не дошло до о. Арсения, так как писано было 1880 года 23 января, уже по его кончине. Из письма М. В-ча, пребывавшего в разных городах, видно, что посылка к нему книг была адресована в прежнее место его жительства, потому и не скоро дошла до него, вследствие чего и письмо это запоздало.

Кто-то в письмах к о. Арсению превозносил его разными похвалами, называя его «владыкою», о. Арсений на это вот что написал: «тяжелы мне похвалы; не зовите меня, ни владыкою, ни подобными словами, а просто о. Арсений».

Обидел ли кто кого, случилась ли с кем какая скорбь, о. Арсении советовал скорбевшему и потерпевшему обиду забыть все это, как неприятное «сновидение».

Благотворить не из любви евангельской, а из мирских выгод и почестей означало, по о. Арсению, благотворить из-за детских игрушек.

«Чем более кто уповает на премудрый Промысл Божий», говаривал о. Арсений, «тем более Бог открывает ему многообразные виды Своего благого и премудрого промышления».

В монастырском доме, на Полянке, бывшем Сушкина, о. Арсений отгородил себе в одной из комнат самое малое пространство, где и устроил свою канцелярию и свою спальню. Когда ему заметили: зачем он, при большом удобстве, так себя стесняет, он отвечал: «для меня, как монаха, и этого еще много».

Описывая некоторые из нравственных качеств о. Арсения, которыми преисполнена была душа его, мы несколько уклонились от порядка своего биографического очерка, именно ушли довольно далеко от описания его послушнического служения святыне. Возвращаемся теперь к сему описанию. Как достойный служитель святыни, о. Арсений предан ей был всем сердцем своим, посвящал служению ей все свои силы – и духовные и физические. И Господь благословлял труды его. Являлись новые и новые исцеления от святыни, – сведения о св. Афоне и Русском на Афоне Пантелеимоновом монастыре распространялись чрез разные книги и брошюры; распространялись также св. иконы и священные изображения; а вследствие того все более и более являлось богомольцев в Богоявленский монастырь, где пребывала святыня, все более и более шло пожертвований на св. Афон. Но, пока не было испрошено Высочайшего соизволения на устройство Афонской часовни, пребывание святыни в Москве было временное, и срок сему пребыванию уже истекал, что ни мало смущало о. Арсения, видевшего всю духовную пользу пребывания в Москве святыни. Но он не унывал и возлагал все свое упование на великого угодника Божия, целителя Пантелеимона. «Угодник Божий сам о себе позаботится», говорил он. И святое упование не посрамило его. Вскоре старцами Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря было подано на Высочайшее имя прошение об устроении в Москве при Богоявленском монастыре часовни во имя св. великомученика и целителя Пантелеимона и, при содействии к сему устроению некоторых влиятельных лиц, благоговевших к св. угоднику Божию, являлась надежда, что вышеупомянутое прошение о часовне будет Высочайше удовлетворено. С каким нетерпением ждал о. Арсений сего Высочайшего соизволения! Сколько, по всей вероятности, было пролито им о сем молитвенных слез ко Господу Богу? И как возрадовался он духом своим, когда прошение старцев его обители увенчалось успехом! «Угодник Божий возлюбил Москву», – говорил он, – «и возжелал не временно пребывать в ней, а постоянно. Слава и благодарение Господу, Его пречистой Матери и великому Угоднику! – И многая, многая лета благочестивейшему Монарху»!

Пока шло дело о часовне, – о. Арсений вздумал, с соизволения и благословения своих старцев, побывать во св. граде Иерусалиме и прочих св. местах, – что было, как известно, его заветным желанием. И в 1870 году желание это его исполнилось, именно мая 2 дня, – как с Афона писал он мне, – предполагал он отправиться на богомолье, обещаясь, по возвращении своем, известить меня. Того же 1870 года 10 июля он и известил меня таким письмом: «Боголюбивый и душевноуважаемый Николай Иванович! Давнишнее мое желание исполнилось. Господь сподобил меня посетить св. град Иерусалим и поклониться драгоценным святыням его, месту Благовещения спасения нашего в Назарете, Рождества Христова в Вифлееме, Богоявления на Иордане, Преображения на Фаворе, проповеди Христовой на Горе блаженств, Тивериаде и по всей Галилее, страданиям в Гефсиманском вертограде, в доме Каиафы, претории и темнице, распятию на Голгофе и наконец живоносному Гробу Его в Иерусалиме и Гробу Пречистой Богоматери в Гефсимании и Вознесению на Елеоне. Посетил я и дом, именуемый Давидов, гробницы многих пророков и царей Израилевых, Сион, именуемый Матер церквей, где была Тайная Вечеря и где возлюбленные ученики Христовы были первыми причастниками Тела и Крови Христовых, и им первым было открыто высокое значение священного сего таинства. Наконец был я на месте великолепного храма Соломонова; от него уцелели одни лишь своды, сделанные из больших камней и сохранился огромной величины камень, на коем приносились ветхозаветные жертвы животных, и много иных святынь и остатков древности видел я. При помощи Божией, хочу заняться описанием всего виденного мною в настоящем его положении и отпечатать книжку, которую буду иметь удовольствие доставить вам»¹³.

«При посещении этом сподобился я служить Божественную литургию на Гробе Господнем, на Голгофе, в Гефсимании, на Фаворе, в Назарете и на Иордане в временноустроенной церкви и за приятный долг себе поставил молиться о вас во св. местах».

«Путешествие мое продолжалось всего 7 недель. Возвратившись на св. Афон в пустынную обитель свою, я теперь отдыхаю от дальнего, трудного, по моему слабому здоровью, путешествия, которое, по милости Божией, было во всех отношениях благоуспешно... С приезда в обитель, имею множество ответов на мои письма.... Испрашивая ваших св. молитв, остаюсь взаимно ваш смиренный богомолец недостойный иеромонах Арсений».

Письмо это писано не собственною рукою о. Арсения, а постороннею, как обыкновенно, иногда поступал о. Арсений, по множеству своих дел и по слабости своего зрения. Какие-либо важные, или более или менее секретные письма он писал всегда сам, другие же вообще письма диктовал кому-либо из Афонской братии. А иногда и так делал: набросает на черно (пером ли, карандашом ли) письмо и велит переписать. Ко всем такого рода письмам о. Арсений только всегда собственною рукою прикладывал свое имя. Почерк его был всегда быстрый, беглый и чистый и тем вполне отражал быструю деятельность, чистоту и светлость души его.

По возвращения с своего богомолья в Москву, о. Арсений занялся построением часовни. Все заботы по ее построению лежали на нем, и он вполне оправдал доверие к себе старцев, как опытный и энергичный деятель. Фасад часовни был очень изящный и внутри она украсилась иконами, присланными с св. Афона, составляющими точную копию икон тамошних чудотворных. По средине часовни художественно изображено Распятие Христово с предстоящими Богоматерью и Иоанном Богословом, справа от Распятия помещена икона Божией Матери Тихвинская, прославившаяся многими благодатными знамениями и сопутствовавшая святыне в ее путешествии по градам и весям России, а слева икона св. великомученика и целителя Пантелеимона с частью св. Его мощей. Пред Распятием поставлен аналой с Афонскою на нем святынею. Св. иконы, составляющие иконостас часовни, описаны в брошюре, изданной в 1878 г. под заглавием: «Описание Афонской часовни и находящихся в ней св. икон», – На обертке сей брошюры изображен фасад часовни. Часовня была торжественно открыта и освящена преосвященнейшим Леонидом, епископом дмитровским, викарием московским, по отслужении им соборне божественной в Богоявленском монастыре литургии. В сослужении с его преосвященством был и о. Арсений. Богомольцев было весьма много. В торжестве открытия и освящения часовни приняли участие многие из почетных лиц. Открытие и освящение часовни духовно-радостное для всех боголюбивых чтителей св. Угодника Божия, было, понятно, особенно радостно для о. Арсения, положившего в построении ее весьма много трудов и увидевшего осуществление давнишнего своего желания. «Вот и мы теперь, помощью Угодника Божия, постоянные жители Москвы», радостно после восклицал о. Арсений. «Могли ли мы прежде о том и подумать»? При часовне разрешено было высшею духовною властью быть трем иеромонахам, в определенные же часы ежедневно заведены в ней о. Арсением общие молебны с акафистами. При ней желающие могут найти св. иконы, а также книги и брошюры Афонского издания. От утра до вечера ежедневно по настоящее время она полна богомольцами. В праздник же св. великомученика и целителя Пантелеимона 27-го июля и накануне молебны в ней св. Угоднику Божию служатся, можно сказать, непрерывно. От всех концов стекаются к безмездному Врачу разных званий, возрастов и состояний страждущие душевными и телесными немощами или же получившие исцеление от них помощью Угодника Божия¹⁴.

На св. Афоне 26-го февраля того же 1873 года, в день рождения Благоверного Государя, Наследника Цесаревича, ныне царствующего Государя Императора Александра Александровича было торжественно отпраздновано открытие и освящение в Москве Афонской часовни. И о. Арсений, как главный деятель по устроению часовни, получил много приветственных писем с Афона. Помещаем два из сих письма, как проливающие свет на несказанную радость братии Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, по случаю открытия и освящения в Москве Афонской часовни.

Письмо первое: «Ваше преподобие, батюшка, о. Арсений! И так, благодарение Богу, молитвы смиренных отцов обители нашей: услышаны. Великие предприятия их, клонящиеся к благу духовных чад своих, Божией поспешествующею милостью, приведены к желанному концу. На св. Афоне, в русском Покровском соборе, 26 сего февраля русская одноплеменная семья на благодарственном Господу Богу молебне любодружно, хорально, громогласно, стройным тоном, исполнителю достопамятного для обители дела, иеромонаху о. Арсению воспела многолетие. О, до какой степени для Русских день этот был вожделенным! Скудное перо мое этого изобразить не в состоянии, сознательно только скажу, что на лицах всех и каждого душевное удовольствие очевидно отпечатлевалось, каковым удовольствием будучи и я с избытком упоенный, с нежною, сыновнею, детскою любовью повергая себя у ног ваших, смиреннейше прошу, позвольте поздравить вас с окончанием постройки и освящением в Москве вожделенной для обители нашей часовни, при желании получить вам от Бога вящие и вящие духовные дарования и силы, укрепляющие вас в трудах ваших, на подвиги вашего послушания, среди многомятежных шумных волн беспредельного житейского моря... Не оставляйте в молитвах ваших и меня грешного, желающего вам мира, здравия и спасения, любящего вас о Господе, духовного вашего сына, многогрешного Иакова».

Письмо второе: «Всечестнейший батюшка, о. Арсений, благословите. При бывшем общем радостном торжестве братства Русского, и я убогий был участником в слышании громогласного пения. После молебна по преждеосвященной литургии было провозглашено многолетие преосвященнейшим – митрополиту Иннокентию и епископу Леониду, вам, батюшка, и всем благодетелям святой обители нашей. Какой радостный был отпечаток на лицах всей братии нашей в эти минуты, ибо день 26 февраля совпадал с рождением Государя Наследника....

Прошу ваших св. молитв и благословения, убогий Онисим».

По открытии и освящении часовни, – думал было о. Арсений просить своих старцев снять с него послушание служения при часовне и дозволить ему возвратиться на св. Афон, по котором постоянно тосковала душа его, тем более, что зрение и ноги его стали ослабевать: но Господь, ведающий сущие Своя, судил ему иначе. Старцы не только не сняли с него послушания при часовне, но дали ему еще другое послушание, еще более трудное и на более отдаленном уголке России, именно поручили ему приискать на Кавказе место, где бы могла быть устроена иноческая обитель, служащая, как бы некиим новосаждением Русского Пантелеимонова монастыря с соблюдением его же иноческого устава и с первоначальным водворением в ней некоторых лиц из его же братии. Целью устроения такой обители было просвещение православно-христианскою верою тамошних туземцев и обучение их мальчиков православно-христианскому Богословию и прочим наукам с тем, чтобы, по времени обучения, достойные из них в среде своей могли бы быть священниками и, вследствие того, послужили бы началом возжения и распространения света Христова, яснее сказать, были православными миссионерами своего, сидящего во тьме и сени смертной, «края». – Цель сия вполне гармонировала с духовными потребностями о. Арсения, вся послушническая деятельность которого доселе, как мы видели, и проходила в распространении и чрез устное слово и чрез печать учения христианского и любви евангельской. И всегда покорный воле старцев своих, как воле Божией, мог ли он отказаться от нового, возлагаемого на него послушания, тем более, что в сем послушании вполне удовлетворялся мощный дух его? – И он с обычными ему жаром и энергией принялся за новое дело и Господь, видимо, благоволил к нему. Вскоре нашел он весьма удобное место для обители, именно в Абхазии близ Сухума, где стоял разрушенный храм во имя св. Апостола Симона Кананита. О превращении храма сего в обитель Ново-Афонскую Симоно-Кананитскую, в 1875 году, по мысли о. Арсения, и подано было старцами Русского Пантелеимонова монастыря прошение на имя Его Императорского Высочества, великого князя Михаила Николаевича, наместника Кавказского. Прошение сие, к несказанной радости о. Арсения, увенчалось вожделенным успехом, и что же? В течении года, при помощи благотворителей, он успел уже в новосозидаемой обители устроить церковь в честь Покрова Пресвятой Богородицы, а также построить келлии для нескольких братий, присланных к нему с Афона из Пантелеимонова монастыря, и училище для мальчиков тамошних туземцев, которых и набралось до 20 человек; один из них, магометанин, вскоре, был просвещен св. православною верою и окрещен.

Мысль о просвещении светом Христовым язычников и магометан, населяющих Абхазию, где созидалась новая обитель, заняла всецело о. Арсения; он придумывал лучшие способы спасительного воздействия на них и свои соображения отдавал на суд опытных более или менее миссионеров. В бумагах, оставшихся по смерти о. Арсения, нашли мы письмо к нему, как там выше было упомянуто, протоиерея г. Кульджи, Семиречинской области, Михаила Путинцева от 29 июля 1876 года. Из письма сего видно: как озабочен был о. Арсений миссией Христовою. И так как письмо это богато сведениями, по делу обращения язычников и магометан, то мы сочли долгом привести его здесь вполне, уповая на благосклонность достопочтенного автора его, о. протоиерея. Миссионерские сведения, сообщаемые в сем письме, почем знать? пригодятся, может быть, многим и многим.

Вот это письмо: «Ваше высокопреподобие, всечестнейший и многоуважаемый батюшка отец Арсений! Христос посреди нас! Почтеннейшее письмо ваше от 20-го июня из Сухум-Кале здесь получено в самый праздник св. Великомученика Пантелеимона, а сегодня я поспешаю отвечать на него. Душевно благодарю вас за это письмо, за сведения, в нем сообщаемые, за обещание выслать мне св. иконы и вещицы Афонские, а также карточку вашу, и равно за согласие на мою просьбу вести со мною переписку. Простите, Бога ради, честнейший отец, что я обременяю вас, при ваших многочисленных занятиях и трудах, перепиской со мною. Будьте добры, не стесняйтесь нисколько писать мне кратко, я и за это весьма буду благодарен, а также не стану роптать, если не скоро буду иметь ответ от вас. Я понимаю, что при ваших часто-временных и продолжительных странствованиях, при множестве дел, трудно вести правильную, частную переписку, когда, вероятно, у вас и эта переписка значительна. Дай вам Бог с успехом совершить св. дело устроения на Кавказе иноческой обители. Св. Апостол Симон Кананит, св. Великомученик Пантелеимон, при предстательстве Царицы небесной, да помогут вам в деле просвещения верою Христовою полудиких соседей новой обители. Согласно желанию вашему, представляю, в главных чертах, общий способ проповеди Евангелия здешним туземцам, но считаю долгом оговориться, что и сам я еще недавно вступил на подвиг апостольского служения, сам не весьма еще опытен в этом великом делании; впрочем, что знаю и испытал, как полезное, тем и поделюсь. Мне приходится более действовать между язычниками, затем уже между магометанами только частью. С язычниками, обыкновенно, начинаю беседу прямо с их идолов, стараясь убедить их, что это бездушные вещи, не могущие ни двигаться, ни говорить, ни помощи какой оказать человеку, который сам их и делает: поэтому не делающие идолов люди должны покланяться им, а идолы людям, как творцам своим. Этот аргумент, развиваемый с подробностями и применительно к случаю, к окружающей обстановке, часто имеет благодетельное действие на умы слушателей, которые быстро соображают и понимают сущность дела. Затем, обыкновенно, перехожу к рассказу о том, как веруем мы, христиане, в кратких и простых словах развиваю пред слушающими учение о истинном Боге, Св. Троице, сотворении мира и человека, грехопадении первых людей, наказании за грех, обещании Спасителя, рождении Его, жизни на земле, учении, проповеди, страданиях, воскресении, вознесении на небо, об участи ожидающей за гробом праведных и грешных, верующих и неверующих. После нескольких подобных собеседований бывает иногда добрый успех. С магометанами беседовать гораздо труднее. Не знаю, каковы магометане, с коими придется беседовать вам, батюшка, на Кавказе, а в нашем крае магометане, подстрекаемые своими муллами и хаджами, чрезвычайно фанатичны, чаще всего вовсе уклоняются от разговоров с миссионером о религии. Мне еще мало приводилось иметь дело с ними, так как все внимание пока обращено нами на язычников, более способных к восприятию евангельского учения. При случившихся собеседованиях с магометанами, я старался навести их на ту мысль, что и они и мы исповедуем одного и того же истинного Бога, что рассказы их религии о сотворении мира и человека, и праотцах и т. под. во многом согласны с нашею Библией, но что их лжепророк Магомет исказил эти рассказы из своих выгод, что Иисус Христос, почитаемый и магометанами за великого пророка есть истинный Бог, воплотившийся от Пресвятой Девы Марии, живший на земле, давший людям истинное учение, страдавший и умерший для искупления человеков, и воскресший в 3 день, а потом вознесшийся на небо. За тем раскрываю преимущества евангельского учения пред чувственным учением Магомета, величие нашего богослужения и мрачность служения их. Но по большей части, люди эти глухи бывают к словам истины. И только одна магометанка просвещена здесь св. крещением, во все 5-ти летнее существование миссии в Кульдже. Нужно заметить, что здешние, т. е. Кульджинские магометане, кроме того, что фанатичны в религиозном отношении, пока еще не вполне доверчиво относятся к русским, как к своим завоевателям. Для миссионерства среди их не настало еще время: «не у прииде час». Язычники же, особенно калмыки, народ весьма добрый, простой, преданный русским, освободившим их от тяжелой, деспотической власти магометан, именно султана Таранчинского, во владении которого до 1871 года был Кульджинский край. Поэтому на язычников удобнее действовать. Извините, достопочтеннейший батюшка, отец Арсений, за то, что не много могу сообщить вам практических советов в деле миссионерском. Общий способ миссионерских собеседований вообще можно указать тот, который я выше изложил, но он должен разнообразиться, применительно к местным условиям, к состоянию умственному и нравственному слушателей, а также к обстоятельствам и времени собеседования, в чем нас, слабых проповедников, вразумит Бог, великое имя Которого мы по силе своей проповедуем».

За сим о. протоиерей продолжает, – на что обращаем особенное внимание миссионеров. «И мысль ваша об издании картины страшного суда Божия, – прекрасна, ибо справедливо ваше мнение, что на умы грубые, младенчествующие сильнее действует наглядность. Хорошо и разумно исполненная эта картина может принести много пользы в деле христианской миссии. Но охотно ли будут брать такую, картину к себе магометане, закон которых строго запрещает иметь всякие изображения, даже портреты? По крайней мере Кульджинские магометане строго исполняют это запрещение. Но, полагаю, испытать этот способ следует. Если бы издание предполагаемой вами картины осуществилось, то и я бы купил несколько ее экземпляров для язычников. С удовольствием буду я ожидать от вас, батюшка, сведений об устрояемой вами обители на Кавказе, а также о миссионерских ваших действиях. Подай вам, Господи, доброго успеха, во славу св. Церкви! Испрашивая св. молитв ваших и пожелав вам от Господа всех милостей, с чувством искреннего уважения остаюсь вашего высокопреподобия всегда усердный сомолитвенник, протоиерей Михаил Путинцев».

Приведенное нами письмо Кульджинского о. протоиерея, по всей вероятности, сильно обрадовало о. Арсения, как богатое теми опытными миссионерскими сведениями, которых он добивался. Таков был о. Арсений! – Он не довольствовался одною тесною, узкою, только формальною стороною каждого принятого им на себя дела. Нет, каждое дело он близко принимал к своему сердцу, охватывал его мощным своим духом со всех сторон, взирал на него чрез призму широкой любви евангельской. Так мы видели, только еще начинала устроиваться Новоафонская на Кавказе обитель, много еще забот предстояло о. Арсению по ее устроению: о. Арсений, не довольствуясь сим, смотрит вдаль, изыскивает лучшие способы к просвещению светом Христовым язычников и магометан и переписывается с этою целью с опытными миссионерами. Не забудем, при деле устроения на Кавказе обители, о. Арсений не оставлял прежнего своего послушания при Афонской часовне. И мы не мало удивлялись: как мог он везде поспеть, как умел везде распорядиться, всему дать надлежащий строй и тон! Иногда, случайно завидев его в келлии, только что прибывшего с Кавказа, или из Петербурга, Тулы и Одессы, куда влекли его разные монастырские дела, думаешь: не почивает ли он, или не сильно ли утомлен? Входишь и удивляешься. О. Арсений как бы и не ездил никуда, по-прежнему сидит за столом и пишет: о какой-либо усталости нет и помину: по-прежнему дает разные приказания и делает распоряжения, по-прежнему трактует о духовно-назидательных статейках. Зная, что он недавно прибыл с долгого путешествия, стараешься, бывало, поскорее уйти от него, из боязни, как бы его не обеспокоить. Нет, о. Арсений по-прежнему не отпускает, пока не выскажет всего, что ему нужно. «Да вы, батюшка», – бывало скажешь ему, – «очень устали, наверное, потому позвольте уж в следующий раз к вам прийти». – «А Господь то!» – ответит он, – или просто скажет, что он нисколько не устал, что о деле Божием он всегда готов говорить, что дела Божии откладывать нельзя, при скоротечности нашей жизни. Нельзя было не приметить, что огнь духовной ревности горел в душе его сильным пламенем, что ясно отпечатлевалось в глазах его быстрых, насквозь, как бы, проникающих и в скорой, непрерывающейся его речи. «Удивительный был человек!» передавал о нем почетный гражданин Тулы, Иван Иванович Сушкин. «Бывало, видишь его усталым и просишь его в Туле у меня переночевать. Нет, ни за что не согласится. Дела, – скажет, меня в Москве ждут». – Вот уж праздно ни одной минуты у него не проходило», – заключил свой рассказ г. Сушкин.

В различных скорбях душа христианина, по слову Свящ. Писания, – «яко злато в горниле очищается». И на долю о. Арсения в исполнении его благих предприятий выпали не малые скорби. Так, по причине возгоревшейся войны России с Турцией, наступили дни злые для ново-устрояемой на Кавказе иноческой обители. Предначатые работы по ее устроению должны были приостановиться, и населившие ее Афонские иноки должны были разойтись, одни в более отдаленный от берега Черного моря монастырь, а другие на санитарную службу к раненым и больным воинам в Тифлисе и на театр военных действий. Не только Новоафонская обитель, но и самый Русский на Афоне Пантелеимонов монастырь находились в опасности от свирепства фанатичных Турок. Как это все печалило пылкого и энергичного деятеля Божия! Но он, сам учивший других и устно и чрез печать терпению и упованию на Промысл Божий, не предавался пагубному унынию, в твердой надежде, что дело ново-созидаемой им обители, как дело Божие, не пропадет. И твердое упование его на Господа Бога не обмануло его. Грозные воинственные облака прошли, милостью Божией, безвредно и для св. Афона и для ново-созидаемой обители, которую требовалось только восстановить после разгрома Турецкого; и это восстановление обители опять отцу же Арсению было поручено старцами Афонскими. И как радостно и энергично принялся о. Арсений за ее восстановление! И к великому его утешению, при помощи Божией, Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь стал быстрыми шагами идти к своему восстановлению!¹⁵ Мая 31 дня 1876 года ново- восстановляемый монастырь был осчастливлен посещением Их Императорских Высочеств великих князей Константина Николаевича и Константина Константиновича, при возвращении их из Батума. Живописное местоположение монастыря и быстро возникшие после Турецкого разорения постройки привлекли особое внимание высоких посетителей. Афонские иноки, с о. Арсением во главе, удостоены были от Их Императорских Высочеств милостивых благожеланий преуспеяния в дальнейшем устроении монастыря и в просветительной его деятельности. С поручением о. Арсению дела послушания на Кавказе, заставлявшего его предпринимать частые путешествия, то на самый Кавказ, – к месту ново-созидаемой, и потом восстановляемой, после разгрома Турецкого, обители, то в Петербург, то на св. Афон, мы уже редко стали видеться лично с о. Арсением: но тем явственнее для нас становилось постепенное распадение в нем его «земной храмины, его внешнего, ветхого человека».

Чем реже мы виделись с о. Арсением, тем яснее видели, как все более и более он седеет и худеет. Телесные силы его, как известно были немощные и, само собою понятно, не могли бесследно пройти для них те невзгоды, те душевные потрясения, которые пришлось ему, волею судеб Божиих, испытать, при деле своего столь сложного и многообразного послушания. В долгих и частых своих путешествиях, самих по себе уже утомительных, о. Арсению, кроме различных душевных тревог, неоднократно приходилось подвергаться и физическим опасностям и несчастиям. Так однажды на пути от Поти до Сухума, на пароходе по Черному морю, он с своими спутниками едва не потонул, и одной милости Божией приписывал после избавление свое от явной опасности. Такой же опасности подвергался он в 1878 году в морском путешествии своем к св. Афону и о сем написал так к одному лицу: «милостью Божией я достиг благополучно св. Афона, прибыл сюда 25 Июля; в путешествии по Черному морю и Архипелагу я выдержал сильную качку. В одном месте, по неимению парохода, верст на 100 довелось пуститься в открытое море на небольшой лодке и, в продолжение нескольких часов, лодочка ежеминутно была в опасности опрокинуться в море, но Бог сохранил. Такое затруднительное путешествие по случаю бывшей войны, а когда утвердится мир, то будет пароходное сообщение, как и было до войны».

В начале осени 1879 года о. Арсений в Петербурге нечаянно споткнулся, упал и ушиб ногу, так что принужден был от боли ее обратиться к помощи врача и, по совету его, довольно продолжительное время не выходить никуда.

И сам о. Арсений, в пребывание свое на Афоне в 1878 году, как бы предчувствовал, что он более не увидит возлюбленного своего Афона, что в последний уже раз посещает его. По выезде его с Афона в том же 1878 году, после храмового праздника Покрова Пресвятой Богородицы, нашли в келлии его запечатанный пакет с такою надписью: «прошу распечатать и прочитать по смерти моей. Иеромонах Арсений». – По смерти его, согласно его желанию, старцами Афонскими и был распечатан пакет. И что же в нем оказалось?

Духовное завещание, собственноручно написанное о. Арсением. Вот это завещание:

«Святые отцы, батюшка, о. духовник Иероним, и батюшка игумен Макарий! Благословите именем Господним! Когда распечатаете это письмо, то меня уже не будет на земле. Бог весть, кто из нас кого переживет. Его святая власть!

Прошу во всем отеческого благословения и разрешения. По милости Божией, я от вас никаких секретов не имел и не имею. Это очень облегчало путь моей немощной жизни. Вас имею в сердце моем, как первых на земле благодетелей моих. Вы, по милосердию Божию, научили меня знать Бога, любить Его и Пречистую Его Матерь и каяться в моих грехах.

Без сомнения, я мог бы быть более полезным и для обители, и для души своей, но моя немощь и любление плоти склоняли меня к небрежению и лености. Раздражительность, по действию диавольскому, и прочие греховные мои страсти вам известны, во всем прошу прощении и разрешения. В последнее время я удостаиваем был особого благоволения и милосердия от небесной нашей Владычицы, хотя и недостоин, но имею великую надежду на Ее матернее милосердие и ходатайство. Уповаю, что не лишен буду ваших св. отеческих молитв. Простите за малое писание. Собираюсь на Кавказ. Может, по времени, еще что напишу. Недостойный послушник ваш, убогий иеромонах Арсений. 2 октября 1878 г. вечер. Св. Афон»¹⁶.

Предчувствие скорого отшествия из сего мира не обмануло батюшку о. Арсения. Как в 1878 году он в последний раз провел Великомученический праздник на св. Афоне, так в 1879 году в последний раз провел сей праздник в Москве, в Богоявленском монастыре. Господу благоугодно было в скором времени вечно упокоить верного и неутомимого труженика Своего; и упокоить не в другом каком городе России, а именно в Москве, где благоволила постоянно обитать Афонская святыня, которую сопровождал он по городам и весям России, – в Москве, преимущественном месте и, можно сказать, главном центре его деятельности.

По возвращении в 1878 году с Афона, о. Арсений, как упомянул он в своем завещании, отправился прямо на Кавказ, в ново-устрояемую обитель, которой предназначался старцами Афонскими быть настоятелем. Старцы Афонские ценили многополезную его деятельность и в 1878 году, в достойное воздаяние его заслуг, наградили его, имевшего уже набедренник, еще «палицею» – в ознаменование того духовного, победоносного меча слова Божия, которым он устно и письменно отражал неверие и нечестие. Ободренный и утешенный милостивым благоволением к себе старцев, о. Арсений, как бы с новыми силами, принялся за обычную свою деятельность и в неожиданном посещении Ново-Афонской обители Великими Князьями (о чем было сказано выше) увидел знамение благоволения к себе Божия. Печать благословения Божия видимо пребывала на

нем и делах его, и в праздник св. великомученика и целителя Пантелеимона мы видели его довольно веселым и радостным: но дни земной страннической жизни его в судьбах Промысла Божия были уже сочтены. Как выше упомянуто было, в начале осени 1879 года о. Арсений, идя по улицам Петербурга, нечаянно споткнулся, упал и ушиб себе ногу. Нога его так разболелась, что он принужден был, по совету врача, довольно продолжительное время не выходить из келлии. С течением времени, боль в ноге, прошедшая было, возобновилась с новою и большею силою и о. Арсений нашел более для себя удобным заняться надлежащим излечением ее в Москве, куда и прибыл вскоре, и остановился, дабы не быть развлекаемым многообразными посетителями, в монастырском доме на Полянке, в приходе Успенской, в Казачей, церкви, – бывшем Сушкина. От боли ноги ходить он уже не мог и поспешил обратиться за помощью и советом к знаменитому хирургу Новоекатерининской больницы г. Новацкому.

«Ваше превосходительство многоуважаемый Иван Николаевич»! – так от 24 октября написал он к доктору письмо. «Вот уже 10 дней лежу, а нога моя не улучшилась¹⁷, и в такое пришла состояние, что никак не могу на нее наступить, хотя и нет особой боли. Не потрудитесь ли указать: к кому из докторов мне обратиться с просьбою о помощи? Простите утруждающего вас, имею честь быть смиренный богомолец и. Арсений».

Как явствует из письма, о. Арсений, при всем знакомстве своем с г. Новацким, не смел, по смирению своему, прямо просить его о помощи, и даже не отдумал ли, по тому же смирению, посылать это письмо, так как оно обреталось в подлиннике в его бумагах? Не знаем кто из докторов пользовал о. Арсения. Но только боль в ноге его уничтожилась и мог он ходить, и тогда тотчас принялся он за обычную свою деятельность; но деятельность эта продолжалась уже самое краткое время. Ноября 15 дня заболел он острым воспалением легких и принужден был слечь в постель. Тут уж

о. Арсений понял, что Господь воззывает его к Себе. И поспешил известить о себе Афонских старцев и испросить у них последнего прощения и благословения.

«Ваше высокопреподобие, всечестнейший батюшка, о. архимандрит Макарий и батюшка, о. духовник Иероним! – Благословите»! Такие строки под диктовку слабого его голоса написал один из его келейников. «Я очень опасно заболел и едва ли останусь жив. Прошу вашего прощения, благословения и св. молитв ваших! Я, при помощи Божией, всегда старался исполнять вашу волю и свое послушание. Касательно себя предаю все воле Божией. Для меня безразлично, где не умереть, но желал бы пожить, ради св. послушания. Припадаю к честным стопам вашим и приношу мою глубокую сыновнюю благодарность за ваше отеческое попечение и святое руководство на многотрудном пути иноческой жизни, вводящем в живот вечный. Простите, пишу кратко, затрудняюсь даже диктовать». Под сими строками с величайшим трудом он подписал: «недостойный послушник ваш, иеромонах Арсений».

Около тяжко заболевшего батюшки, как дети около любимого отца, собрались многие из духовно-близких к нему светских лиц обоего пола и сидели поодаль от него, дабы его не беспокоить, – вознося с крестным знамением молитву ко Господу Богу о его выздоровлении. Больной все более и более стал слабеть и врачи, пользовавшие его, просили его быть, как можно, покойнее и строго запретили посторонним вступать с ним в разговор. Но духовный пастырь, окруженный преданными ему словесными овцами, и во вратах смерти своей не утерпел, чтобы не преподать им какого-либо назидания. Подозвав к себе к кровати М. А. К-на, он тихо шепотом сказал ему: «вы видите, Михаил Александрович, я болен и умираю, но также видите, что я в просторной и теплой комнате, окружен попечительностью и около меня бывают доктора: а сколько на свете бедных больных, которые томятся в тесной и сырой каморке и не в состоянии пригласить доктора? Как для души хорошо достаточным людям таковым беспомощным больным оказать потребную им помощь! Ах, дела христианского милосердия выше всех прочих добродетелей пред Господом Богом»! Когда больному батюшке некоторые стали высказывать свое соболезнование об его болезни, – «напрасно, не печальтесь», сказал он, «на все воля Божия». Больного посетили в разное время оба преосвященные викарии московские и тем как бы благословили его в вечность. Неоднократно приобщился он св. Христовых Таин, таинство же св. елеосвящения было совершено над ним соборне, при Афонской святыне. Весьма жалел он, что Господь не судил ему принять схиму. Ноября 17-го дня совершено было над ним молитвенное последование на «исход души» и около двух часов дня он мирно почил о Господе. «Смерть его, поистине, была смерть праведника», сказал один из пользовавших его врачей. Согласно желанию почившего, отпевание и погребение тела его были совершены ноября 19 дня в московском Крестовоздвиженском Алексеевском девичьем монастыре. Богослужение совершал преосвященнейший Алексий епископ можайский, викарий московский соборне с двумя архимандритами, Высокопетровского монастыря о. Григорием и Старо-Иерусалимского подворья о. Никодимом и со многими протоиереями, иеромонахами и иереями. В храме в числе собравшихся с разных концов Москвы почитателей почившего, поспешивших отдать ему последнее христианское целование, было много из знатных светских лиц. Материалистическое направление века сего и светлый образ почившего инока -подвижника и его благой деятельности были прекрасно очертаны в надгробном слове, произнесенном за литургией Успенским, в Казачей, о. протоиереем А. С. Ильинским. Достоподражательные характерные черты почившего весьма назидательно высказаны были потом в надгробной речи, произнесенной во время отпевания, московского Богоявленского монастыря духовником о. иеромонахом Пантелеимоном. Это слово и речь, равно как и довольно подробное изложение его смерти и погребения, помещены в брошюре Афонского издания под заглавием: «Воспоминание монашествующей братии при часовне Русского Пантелеимонова монастыря о последних годах и днях жизни Афонского иеромонаха о. Арсения и изложение обстоятельств его кончины и погребения». Брошюра эта, первоначально изданная особо взошла после в состав Афонских «Душеполезных Размышлений» за 1879 год¹⁸.

В 9-й день, по кончине о. Арсения, а также в годовщину памяти его, поминовенная по нем литургия и панихида были совершены соборне в московском мужском Богоявленском монастыре, настоятелем оного, преосвященнейшим Амвросием, епископом Дмитровским, викарием московским.

Каких от роду лет помер батюшка о. Арсений? – Выше было упомянуто, что он родился в 1823 или в 1824 году в августе месяце, следовательно, скончался он 55-ти или 56 лет от роду. На кресте поставленном на его могиле показано ему 56 лет. «Скончався вмале он, исполни лета долга, угодна бо бе Господеви душа его; сего ради потщася от среды лукавствия, да не злоба изменит разума его, или лесть прельстит душу его».

Сим изречением премудрого Соломона, заканчиваем свой биографический очерк незабвенной памяти батюшки о. Арсения. Великих мужей трудно описывать. Сознаем вполне скудость своего труда и боголюбивых почитателей памяти о. Арсения, для которых и по просьбе которых составлен, при помощи Божией, сей биографический очерк, опять усерднейше просим не взыскать, если встретят в нем какие-либо неточности, а может быть и неправильности, особенно в описании мирской жизни почившего. Очень бы хорошо было, для цельного изображения характерных черт души его, собрать его письма к преданным ему лицам и печатать их, для общего назидания, в издаваемых Афонских «Душеполезных Размышлениях». С своей стороны, мы с удовольствием дали бы для печати несколько писем: так они духовноназидательны, так смиренны!

Слово есть выражение души. Вот почему «устне мужей праведных, по учению Премудрого, каплют благодать, уста же нечестивых развращаются».

священник Николай Воинов

Слово, сказанное протоиереем о. Александром Ильинским

В наше время обращается в обществе не мало мнений и убеждений, которые будучи противны учению и преданиям Православной Церкви, могут быть объяснены только неверием и материалистическим направлением века. К числу таких убеждений, порожденных духом времени, следует отнести с одной стороны рабское преклонение пред насущными, исключительно материальными потребностями, удовлетворением которых будто бы исчерпываются все существенные задачи человеческого бытия, а с другой почти совершенное отрицание всего того, что в каком-либо отношении возвышается над областью материальных потребностей. Люди века сего подозрительно и с недоверием смотрят на всякое лицо, всякое действие и учреждение, которое преследует иные цели – не материальные, но духовные и нравственные; такое стремление к тому, что невидимо и неосязаемо для чувств, что в тесном практическом смысле более или менее бесполезно, кажется людям века не понятным не естественным и вредным, – почему и подвергается от них всевозможным нападкам, подозрениям и порицаниям. Подобным нападкам едва ли не чаще и не более всего подвергается и иночество, как учреждение, которое прямо заповедует своим последователям, чтобы они лично для себя ничего не искали в мире – ни выгод, ни удобств, пренебрегали даже естественными требованиями плоти, и, отрешаясь от плоти и от мира, проводили жизнь преимущественно духовную, упражняя себя в молитве, богомыслии, в подвигах добродетели и посвящая себя всецело на служение Богу и спасение ближних. Люди века никак не хотят признать разумности и законности подобного учреждения, не хотят видеть в нем явления совершенно естественного, вполне отвечающего духовным требованиям человеческой природы, – явления при том высокого по своему внутреннему достоинству и благотворного по своему нравственному значению и влиянию на общество. Они смотрят на иночество, как учреждение случайное и временное, которое было вызвано обстоятельствами и потребностями временными и случайными и которое теперь будто бы уже отжило свой век. Здесь не место и не время входить в препирательство с людьми этого направления. Все мы собравшиеся в эту обитель иночества, чтобы отдать последний долг христианской любви почившему от трудов иноческих, вполне убеждены в высоком значении иночества как для самих иноков, так и для нас живущих в мире. Для иноков, возлюбивших иночество и живущих по уставу иноческого жития, – это есть верный и вполне благонадежный путь восхождения к высшему совершенству – от земли на небо, и для всех мирских людей постоянное и громкое напоминание о том, что не должно порабощать себя плоти, не должно предаваться житейской суете, но отдавая должное и земле, не забывать в то же время единого на потребу, – не забывать того, что мы всем сердцем должны служить Господу, исполнять Его святые заповеди и тем самым постоянно приготовлять себя к вечности. Убеждены мы также и в том, что никогда, пока будет существовать на земле Церковь Божия, не оскудеет дух иночества, всегда будут люди готовые и способные предпочесть небесное земному, вечное временному, – люди которые призванием от природы или путями Промысла Божия могут быть предрасположены к тому, чтобы добровольно возложить на себя и с терпением нести нелегкий подвиг иноческого послушания, целомудрия и нестяжательности. Эти-то избранники Божии и составляют лучшее украшение и как бы цвет иночества и лучшее оправдание его пред лицом мира и мирской мудрости.

К лику сих избранных иноков, кажется, не обинуясь мы можем присоединить и почившего новопреставленного раба Божия иеромонаха Арсения; это поистине был инок по призванию; не нужды, и не случайные обстоятельства привели его в монастырь, но, как видно, внутренняя потребность и добровольное желание высшей и совершеннейшей жизни. Вступая в монастырь, он ищет не безбедного и спокойного существования, но труда и подвига, – и вот почему, без сомнения, вместо обителей близких и в земле родной, он местом подвига избирает обитель, хотя и родственную по духу, но отдаленную, находящуюся в земле чуждой и под игом неверных, -это обитель Св. Великомученика Пантелеимона. Сия обитель тем особенно дорога для сердца русского, что в ней искони подвизаются преимущественно русские иноки и что она принадлежит к столь прославленной в летописях иночества св. горе Афонской, откуда первоначальном иночества русского принесено было к нам первое благословение на учреждение оного в России. Самое вступление в обитель почивший ознаменовал подвигом: он принес ей в жертву не только свою волю, но и свое достояние, которое было скоплено честными трудами нескольких лет и могло служить достаточным обеспечением от нужды. Этот добровольный подвиг был только началом многих дальнейших подвигов на пользу обители, совершенных им из послушания. Обитель, принявшая подвижника, была чтима на всем Афоне по своей святыне, так как здесь обретается честная глава угодника Божия Великомученика Пантелеимона, между монастырями Афонскими она славилась своею древностью, а еще более своим общежительным устройством, но в тоже время она находилась в упадке, – ей недоставало средств как для своего содержания, так и для поддержания в должном благоустройстве принадлежащих ей зданий и разных благотворительных учреждений ею заведенных; – и вот вместо успокоения в сей обители от житейских забот и треволнений, чего искал почивший, и вместо упражнения в трудах и подвигах духовных, к чему он стремился, Господь судил ему принять на себя особый труд, труд тяжелый, беспокойный, сопряженный с неприятностями и лишениями всякого рода: по желанию и просьбе братии он должен был отправиться в Россию для сбора пожертвований на поддержание и устройство обители. Хотя это послушание и удаляло его из монастыря, столь ему дорогого, разлучало его с ним на долго, быть может на всегда, как это и случилось, однако было принято оно почившим тружеником с покорностью и усердием достойными удивления. Быв отпущен из монастыря с частью мощей Св. Угодника, он с вверенной ему святыней в продолжении многих лет неутомимо странствовал по России и трудился на пользу обители, не зная покоя и отдыха. Такие великие труды и такое необычайное усердие Господь вознаградил с избытком: не только его неусыпными заботами обитель была устроена, обеспечена и приведена в цветущее состояние, но его и самого Господь, дивный во святых Своих, сподобил быть свидетелем и как бы некоторым орудием прославления в земле Русской и преимущественно в сердце России – Москве угодника Своего Великомученика Пантелеимона.

В последнее время обителью возложено было на него еще новое послушание и вместе новый труд насадить и укоренить в земле русской – на далеком юго-востоке отпрыск своей обители со всею строгостью общежительного иноческого чина Афонского; – и трогательно было видеть, с какою любовью и усердием он исполнял это поручение, как радовался его осуществлению, и как в тоже время высоко понимал призвание водворяемого им там иночества. По мысли его Симоно-Кананитский монастырь в Абхазии должен был сделаться по преимуществу учительным и служить к просвещению Кавказских горских племен, коснеющих в невежестве, под игом ислама.

Но не ограничивалась его деятельность и его подвиги только исполнением возлагаемых на него монастырем послушаний: он еще находил и время, и усердие принимать на себя труды добровольные во славу Божию и на пользу ближних. Так между прочим он занимался изданием полезных для народа духовно-нравственных бесед и листков, и в этом отношении потрудился не мало и оставил по себе память не скудную. Готов он был в этом направлении трудиться дальше: ревнуя о спасении ближних, он имел намерение издать в свет книгу, которая заключала бы в себе самое полное сказание о лице и жизни I. Христа, где по возможности были бы собраны все сведения о Нем, какие только могут быть заимствованы из источников как христианских, так и не христианских. Такая книга в настоящее смутное для веры время была бы во многих отношениях весьма полезна: – для верующих она могла бы служить щитом против неверия, для маловерующих утверждением, а для неверующих обличением. Но Господь не судил ему совершить это прекрасное намерение: преждевременная смерть положила конец всем его трудам и стараниям, как о пользах своей обители, так и вообще о благе ближних.

Я чувствую, что я слишком мало сказал об этом замечательном иноке труженике: для полноты его нравственного образа следовало бы указать отличительные черты его характера и его внутренней духовной жизни, в которых столько было общеназидательного. Но к сожалению, я слишком недавно узнал его, чтобы мог говорить обо всем этом с убеждением. Пусть те, которые имели возможность знать почившего лучше и больше меня, сами припомнят как для утешения, так и для назидания все, что только было в нем нравственно чистого, доброго и назидательного. Да пребывает же память о почившем с похвалами и вместе да не оскудевает у нас никогда дух истинного иночества!

Мир праху твоему досточтимый отец и собрат наш! Да простит тебе Господь вольные и невольные грехи и да упокоит тебя Он от трудов земного пришельствия в своих небесных и вечных обителях, идеже пребывают вси праведнии, и да сотворит тебе вечную память. Аминь.

Речь, произнесенная иеромонахом Пантелеимоном

Возлюбленный, почивший о Господе брат наш! Ты хотя и не принадлежал к братии обители нашей св. Богоявления; но будучи принят как странник св. горы Афонской, пребывал в ней часто, а иногда и по многу гостил в ограде св. обители нашей, всегда участвуя в общих молитвах с нами и сослужа вместе у престола Божия. Твой кроткий характер, всегда ласковое обращение с братией сблизили нас с тобою так, что весть о неожиданной кончине твоей преисполнила горестью сердца наши и исторгнула слезы, как о потере нашего родного брата и друга. Не прошло и недели, как мы видели тебя священнодействующего, довольно еще бодрого и спокойного духом! И вот теперь видим лежащего хладным и безгласным. О чудесе! Что сие еже о нас бысть таинство, како предахомся тлению, како сопрягохомся смерти, воистину Бога повелением.... Но позволь возлюбленный собрат наш, при твоем гробе воспомянуть нечто из твоей жизни, чтобы нам почерпнуть из оной уроки для жизни, которую мы еще преплываем обуреваемые напастями житейскими. Что же виднее всего было в жизни твоей? Какая особенно добродетель, более других, высказывалась в характере твоем? Это беспримерная любовь твоя к своей обители, а отсюда н любовь ко всем ближним. При своей строгой аскетической жизни, будучи слаб телом, ты был силен духом. Желание делать добро воодушевляло тебя, и ты как на крыльях летал с севера на юг, и с юга опять на север, и всегда бодрый и веселый. Причина самой смерти твоей, если судить по-нашему, была опять забота твоя о приюте, который ты намеревался открыть для бедствующих. Твоими неутомимыми трудами и непрестанными путешествиями св. обитель св. Великомученика Пантелеимона процветает и красуется среди обителей св. горы Афонской. Каких трудов стоило тебе, например, сооружение часовни в здешней столице! Каких трудов стоило тебе опять устроение Ново-Афонской обители в Абхазии, где ты провел долгое время неутомимо занимаясь первоначальною постройкой оной! Но все твои труды и старания об улучшении св. обители своей и успокоении братии, живущей в ней, были освящены любовью к ближним. У тебя не было ни одного предприятия, которое бы не имело концом своим пользу ближнего. На наших глазах сколько было роздано тобою лично бедным жителям столицы нашей. Всякий нуждающийся в помощи, кто бы он ни был, никогда не отходил тощ от тебя. Но помогая ближним вещественно, ты особенное имел попечение о спасении душ их. Сколько высказано было тобою полезных советов, сколько было издано тобою печатных душеспасительных книжек, которые ты раздавал бесплатно. Словом, вся твоя жизнь, истинно странническая, была преисполнена любовью к Богу и ближнему своему.

Посему не в одной столице нашей, но во многих градах и весях, когда дойдет печальная весть о твоей внезапной кончине, прольется не одна слеза с молитвою о упокоении души твоей. Но в сей краткой речи не высказать мне всего того что было сделано полезного твоими неусыпными трудами и стараниями.

Плоды трудов твоих уже сильно говорят, и еще долго будут говорить о тебе как о преданнейшем сыне св. горы Афонской.

Братия, жизнь почившего собрата нашего да научит как быть и в монастыре монахом, и быть полезным всякому ближнему. Чем полезным? Благим и мудрым советом своей жизни. К нам, преимущественно к нам должны относиться слова сказанные Спасителем ученикам Его: Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, иже на небесех (Мат. 5:16).

Русский народ и теперь еще любит, и уважает монашество, и во время несчастий и невзгод житейских соотечественники спешат в монастыри помолиться, высказать старцам свои невзгоды, поверить свои совести, и, спросив их советов и молитв, возвращаются в дома свои совсем успокоенными, и как бы обновленными. Будем же стараться, чтобы жизнь наша служила примером для ближних как была примером жизнь почившего собрата нашего.

Возлюбленный, почивший о Господе собрат наш! Св. Великомученик Пантелеимон, об обители которого ты так заботился, да восполнит своими молитвами недостатки в жизни твоей на мытарствах, которыми душа твоя проходит в сии минуты, как покрывал Василий угодник Божий недостатки послужившей ему в земной жизни блаженной Феодоры. И мы, братия, с своей стороны будем умолять Господа, да простит Он ему всякое согрешение вольное и невольное, и упокоит душу его в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, идеже вси святии упокоеваются.

Но и ты возлюбленный собрат наш, если будешь иметь дерзновение у Господа, молись о возлюбленной своей Афонской обители, воспомяни и обитель с братией, которая и приняла, и упокоила тебя как странника, дабы и мы, когда приближимся ко вратам гроба, могли тихо и мирно предать дух свой Богу.