Об альтернативной атеистической хронологии

Вначале следует рассмотреть отношение Ильича к религии, чтобы понять истоки отношения советской власти к Русской Православной Церкви.

Г.Г. Хмуркин пишет, что «никакого «государственного курса» на якобы «физическое уничтожение духовенства» не существовало, что «причиною гибели священнослужителей в 1917–1926 гг. были вовсе не их религиозные убеждения, не принадлежность к Церкви, а та сверхнапряженная военно-политическая обстановка 1918–1922 гг.», т.е. гражданская война. А вот как только она начала стихать, «число арестов и казней духовенства стремительно пошло на спад». Все это произошло благодаря руководству и принципиальными установками Владимира Ильича Ленина⁶. Ну а что касается дальнейшей истории, то такие исследователи лицемерно становятся своего рода агностиками, заявляя, что она весьма сложна (надо полагать, это об истории «большого террора») и еще недостаточно хорошо изучена математиками, поэтому с ленинской идиллией ее смешивать нельзя⁷.

Ну что ж, для начала обратимся к трудам классика и посмотрим, как «вождь мирового пролетариата» относился к религии и духовенству.

Наиболее полно отношение к религии В.И. Ленин выразил в своей работе «Социализм и религия» (3 декабря 1905 г.). Там мы встретим такие выражения эмоционально ярко окрашенные выражения будущего главы советского государства, что «религия есть один из видов духовного гнета… Религия есть опиум народа. Религия – род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ…»⁸. Для российских революционеров была очевидна идеологическая несовместимость их идеологии с религией, в которой они видели не просто препятствие, а своего рода конкурента в построении социального «рая на земле». Об этом находим в той же работе: «Единство этой действительно революционной борьбы угнетённого класса за создание рая на земле важнее для нас, чем единство мнений пролетариев о рае на небе»⁹.

Борьба с религией виделась пламенным марксистам первоначально как нечто второстепенное, т.к. религия должна была отмереть в результате проповеди научного мировоззрения и естественного, по их мнению, хода «экономического развития»¹⁰. Усвоив примитивные марксистские догмы (возможно, справедливые в каких-то экономических областях в отношении тогдашнего капиталистического общества), классики советской атеистической идеологии считали, что достаточно разрушить экономический «базис» религии и вся ее «надстройка» – религиозные институты – разрушатся. Об этом, например, пишет Ленин в работе «Об отношении рабочей партии к религии» в 1909 г., полагая что надо всего лишь «материалистически объяснить источник веры и религии у масс» и устранить социальные корни религии¹¹.

При этом, объявляя религию частным делом «партия пролетариата требует от государства объявления религии частным делом, отнюдь не считая «частным делом» вопрос борьбы с опиумом народа (курсив мой.– Д.П.), борьбы с религиозными суевериями и т.д.»¹². Другими словами, будущие декреты советской власти об отделении Церкви от государства вовсе не предполагали нейтралитета коммунистов в отношении религии, а наоборот, а наоборот, были направлены на борьбу с религией. Только способы борьбы с ней, из-за ошибочности прогнозов марксистских идеологов, не предусматривали первоначально прямых кровавых репрессий против верующих.

Наиболее откровенно вождь революционных масс раскрывает свое восприятие религии в известном письме М. Горькому в ноябре 1913 году, где он отчитывает известного писателя за «богоискательство». Там Ульянов (Ленин) не скрывает своей ненависти и какого-то инфернального восприятия религии: «…всякий боженька есть труположство… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза»»¹³.

Уже придя к власти, Ленин в интервью газете «Правда» 18 октября 1921 г., отмечает как достижение то, что большевики, в отличие от Временного правительства, не испытывали никакого уважения к «пережиткам, остаткам крепостничества... трижды проклятого средневековья», к которым он относил и религию: «Мы с религией боролись и боремся по-настоящему»¹⁴. Если посмотреть на законы и действия советской власти в этот период, то становится понятна как боролись большевики с религией. Это и лишения Церкви права юридического лица по декрету «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» (23 января 1918), «ликвидация» мощей, ликвидация монастырей, запрет колокольного звона, заложники, которые часто брались из духовного сословия в период «красного террора», кощунственная и часто кровавая компания по изъятию церковных ценностей»¹⁵. Все эти явно не только экономические и полемические, но и кровавые способы борьбы с религией осуществлялись непосредственно по инициативе В.И. Ленина и его ближайших соратников.

Для примера можно сослаться на труды советского классика. Осознав, что марксистские методы борьбы с религией не работают, Ленина дает своим единомышленникам в том числе и такие советы: «Пенза Губисполком (9 августа 1918 г.) «…провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города»¹⁶. При этом подобные мероприятия вождь революции советовал осуществлялись без «идиотской волокиты» (22 августа 1918 г.)¹⁷, т.е. во внесудебном порядке. Заметим, что такие распоряжения отдаются еще до покушения на Ленина (30 августа 1918 г.) и до официального объявления «красного террора» (5 сентября 1918 г.). Для незнающих отметим, что православное духовенство не представляло военной опасности для советской власти, т.к. по каноническим правилам не могло оказывать никакого вооруженного сопротивления (см.: 27 Апостольское правило, 9 правило Двукратного собора, 55 правило св. Василия Великого, 5 правило св. Григория Нисского).

О результате такой борьбы с религией свидетельствует, например, обращение святого Патриарха Тихона в Совет Народных Комиссаров от 29 октября/11 ноября 1918 г. по поводу расстрела епископа Балахнинского Лаврентия (Князева), где патриарх пишет, что «это уже десятый архиерей православной церковной иерархии Российской, подвергшийся насильственной смерти»¹⁸. Да и сами отрицатели массовых репрессий духовенства в ленинский период приводят сведения о 951 священнослужителей расстрелянных «по постановлениям ГубЧК в 1918–1919 гг.»¹⁹.

Однако наиболее откровенно людоедское отношение к никак не разрушающейся религиозной надстройке В.И. Ленин озвучивает в секретном письме членам Политбюро ЦК РКП(б) от 19 марта 1922 г., вызванном событиями в Шуе, когда несколько тысяч человек выступили против большевистского варианта изъятия церковных ценностей: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления … именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий… Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше»²⁰.

По мнению специалиста в области религиозной политики советской власти И.А. Курляндского, именно это антицерковное письмо Ленина «побудило власти к оперативным и немедленным действиям»²¹. В частности, свидетельством радикализации всей государственной политики в отношении Церкви свидетельствует отклонение «поправки Молотова» о том, чтобы исключить из изъятия ценностей «бедные сельские церкви»²², т.е. наряду с террором решили грабить всех.

Можно спорить о том, сколько духовенства было уничтожено в этот период: не более 1600 человек или больше (на самом деле больше)²³, однако непримиримость и ненависть к Церкви, к духовенству и ее верным чадам очевидно прослеживается в высказываниях В.И. Ленина, в постановлениях советской атеистической власти и ее делах. Например, специально организованная для расправы с духовенством и верующими кощунственная компания по изъятию церковных ценностей в 1922–1923 гг. привела к тому, что общее число привлеченных к ответственности верующих возмущенных действиями властей в этот период, «по разным данным, составляло около 10 тыс. человек ... в период проведения кампании погибло более 2 тыс. человек. В связи с обвинениями в противодействии изъятию церковных ценностей и сопротивлении обновленцам в 1922–1923 гг. были заключены в тюрьмы или отправлены в ссылку 66 архиереев – до половины их общего числа»²⁴.

Списывать убийство духовенства и верующих в ленинский период на перипетии гражданской войны с ее неизбежной жестокостью не совсем честно. Да, были отдельные случаи, когда священнослужителей убивали войска «белых», однако многие священнослужители, монахи и монахини (которых не посчитал Г. Хмуркин) были зверски замучены бандитами и красноармейцами, которые руководствовались, как известно, не идеями пастафарианства, а лозунгами и идеологией новой большевистской атеистической власти²⁵. Священников распинали²⁶, варили в котле со смолой, как семь монахинь Митрофаниевского монастыря в Воронеже²⁷, скальпировали как архимандрита Аристарха²⁸ или воронежского священника Георгия Снесарева²⁹, «причащали» расплавленным оловом, вбивали гвозди под ногти и сдирали с рук кожу, так поступили с преподавателем Воронежской семинарии иеромонахом Нектарием (Ивановым)³⁰. Чердынского священника Котурова обливали холодной водой на морозе, пока он не обледенел³¹, топили в реках, как Тобольского епископа Гермогена (Долганова) или епископа Феофана (Ильменского).³² Обычно просто расстреливали, например, всех монахов Зилантова монастыря в Казани или Мгарского монастыря на Полтавщине³³.

Гонения в этот период были именно за принадлежность к православной Церкви, как открыто заявлял об этом на судебном заседании 29 июня во время «московского процесса 1922 года против “церковников”» заместитель Наркома юстиции Петр Красиков. По мнению этого лица, официально занимавшегося атеистической политикой в советском государстве, действия властей были направлены не против религии, а против контрреволюционной организации: «Вы спрашиваете, где мы усматриваем преступную организацию, да ведь она пред вами. Эта организация – сама Православная Церковь, с ее строго установленной иерархией, ее принципом подчинения низших духовных лиц высшим и с ее нескрываемыми контрреволюционными поползновениями»³⁴.

Этот руководитель VIII т.н. «ликвидационного» отдела Наркомата юстиции, занимавшегося реализацией советской политики в отношении Церкви в издаваемом его органом журнале «Революция и церковь» сетовал, что новая власть разбила и уничтожила в октябре всю старую государственную машину, старую армию, старые суды, школы и т.д., «однако оказывается, что сломав всю эту помещичью жандармерию и т. д., мы Церковь, которая составляет часть этой старой государственной эксплуататорской машины, не уничтожили»³⁵.

Таким образом, можно заметить, что именно в ленинский период был заложен сам принцип отношения советской власти к религии, строившийся на чередовании экономического удушения и разного рода репрессий в отношении верующих и духовенства³⁶.

Иногда представители атеистического мировоззрения пытаются представить репрессии против Православной Церкви и верующих как следствие проявления верующими экстремизма. В качестве примера такого экстремизма ссылаются на послание святого патриарха Тихона от 19 января 1918 г., которое у атеистически настроенных авторов получило название «анафемы большевикам и советской власти». Сюда же относят Воззвание Священного Собора к православному народу по поводу декрета Совета Народных Комиссаров о свободе Совести (27.01.1918 г.) (встать на защиту святынь, пролить свою кровь, сподобиться венца мученического).

Однако послание святителя Тихона было выпущено после начала кровавых расправ над верующими в Петрограде. Это известные события 13–21 января (старого стиля) в Александро-Невской лавре, когда по распоряжению большевистской власти 13 января 1917 г. от братии Александро-Невской лавры потребовали оставить монастырь и освободить его помещения под лазарет. Лаврские власти согласились разместить раненых, но обитель покинуть отказались. Тогда 19 января в лавру прибыл отряд матросов и красногвардейцев с распоряжением комиссара Александры Коллонтай о конфискации имущества, что спровоцировало массовое сопротивление верующих вооруженным захватчикам и убийство последними протоиерея Петра Скипетрова, который пытался увещать не творить насилие к вооружённым представителям новой власти³⁷.

Кроме этого, необходимо отметить, что в самом послании патриарха нет ни слова ни о большевиках, ни о советской власти, речь идет о «безумцах», чинящих «ужасные и зверские избиения ни в чем не повинных... людей». Суровому осуждению патриарха впервые были подвергнуты конкретные шаги советской власти в отношении Церкви: ограбление церквей, закрытие церковных и духовных школ, насилие и кровавые расправы над верующими. Патриарх справедливо называет их «жесточайшим гонением». Верующих послание призывало встать на защиту Церкви, но не при помощи оружия, а покаянием, уповать на «силу своего святого воодушевления». В послании святитель Тихон отлучает от Церкви, т.е. анафематствует, всех тех, кто проливает невинную кровь³⁸. О том, что здесь имеются в виду не только большевики свидетельствует другое послание патриарха от 21 июля 1919 г. в котором осуждаются не только практика заложников и убийства невинных, но и еврейские погромы, которые, как известно, происходили на территориях, контролируемых белыми и петлюровцами³⁹.

Поэтому, как отмечают исследователи, «вопреки устоявшемуся в советской атеистической литературе мнению, указанное послание не может рассматриваться доказательством враждебности Православной Церкви к новому государству»⁴⁰. В ответ на послания патриарха власти лишь продолжили курс на конфронтацию с Церковью. Советское государство посредством своих декретов решительно выступило против благотворительной, религиозно-просветительской и миротворческой деятельности Церкви⁴¹.

Поэтому, когда разного рода демагоги пытаются приписать Церкви экстремизм, они просто скрывают подлинные причины политики советской власти в отношении православной веры, выставляя на обозрение лишь её реакцию, вполне безобидную по нынешним меркам. Фактически, то что встречается в посланиях святителя Тихона отражено и в современных документах Церкви. Например, в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» в частности говорится, что «если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям», то Церковь «должна отказать государству в повиновении» и может «обратиться к своим чадам с призывом к мирному гражданскому неповиновению» (ОСК. III.5).

В качестве иллюстрации того, как на самом деле относилась новая власть к Церкви и к какому результату в итоге должны были привести ее постановления можно рассмотреть историю епископа Леонтия (Вимпфена). Будучи человеком нестяжательным и милостивым, он отличался искренней ревностью к справедливости, которая превращалась порой у владыки в ревность не по разуму. Будучи епископом Енотаевским, викарием Астраханской епархии, епископ Леонтий принял и даже приветствовал декрет об отделении Церкви от государства, что было вызвано не страхом его перед властями, или исканием своей выгоды, а следствием заблуждения, по которому «он видел в Советской власти благо и принимал её постановления с искренней простотой за чистую монету»⁴². В результате такой позиции у него были проблемы во взаимоотношениях с правящим архиереем – архиепископом Митрофаном (Краснопольским).

Желая оказать помощь больным и раненым красноармейцами, а также инвалидам первой мировой войны, которых просто выписывали на улицу из-за нехватки мест в больницах, епископ Леонтий обратился к православному населению с призывом «оказать помощь раненным и больным воинам» старой императорской и красной армии. Воззвание было напечатано в местной советской прессе и оканчивалось ссылкой на Евангелие: «Помните слова Христа: «Я был наг и вы не одели Меня, был болен, и вы не посетили Меня» (см. Матф.25:43). Кроме этого владыка Леонтий участвовал вместе с архиепископом Митрофаном (Краснопольским) 24 мая 1919 г. в многотысячном крестном ходе, посвященном памяти святителя Иосифа Астраханского. Данные факты вызвали большое озлобление у местных военных властей. Председатель Астраханского Губчека Атарбеков с согласия председателя Астраханского Ревкома и любимца И.В. Сталина С.М. Кирова арестовал архиереев и предъявив им бредовое обвинение «в организации широкомасштабного белогвардейского заговора с целью отравить весь высший командный состав Красной армии цианистым калием» приговорил их к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 6 июля 1919 года⁴³.

Подобный пример показывает, что речь идет не об особой обидчивости советской власти за критику ее декретов, а о том, что само существование Церкви, участие в обрядах, цитирование в большевистских изданиях библейских цитат уже само по себе воспринималось новой атеистической властью как повод к проведению репрессий.

Если провести обобщение, то у любителей советской действительности в целом получается примерно такая картина: большевики дали Церкви свободу, государство, отделив Церковь от себя, перестало вмешивается в ее внутренние дела, вера стала частным делом каждого человека, а имущество передали в пользование общинам верующих. В общем выполнили все пожелания Церкви, но лишившись финансирования из бюджета духовенство оказалось в сложных условиях и практически все побежало устраиваться на советскую службу⁴⁴.

Иногда фантазии авторов на эту тему распространяются до невиданных масштабов. Например, причисляющий себя к православным А.Г. Купцов делает следующее открытие: оказывается, Русская Православная Церковь не была зарегистрирована в советском государстве не потому что не имела статуса юридического лица, а все это «была игра, которая расчётливо велась долгие десятилетия», чтобы потом «церковникам» выступить в ореоле «мучеников за веру»!⁴⁵ По его мнению все годы советской власти, атеистическое государство вынуждено было негласно финансировать православную Церковь, «включая создание фонда заработной платы для никому не нужных попов и причта», а все демонстративные антицерковные кампании «антипоповского содержания» носили искусственный и лишь демонстративный характер. Помимо таких прозрений, которые смело можно отнести к новой атеистической «альтернативной хронологии», этот автор опускается до прямого сквернословия в адрес закрытых храмов и не стесняется выражений в отношении Православия и самой православной Церкви⁴⁶.

При всей сомнительной компетентности подобных авторов рассмотрим их аргументацию.

Следует сказать, что в общедоступных законодательных документах советской власти можно найти лишь весьма общие указания на то, как поступать в отношении религии и православной Церкви (декреты, конституция). По мнению историков, «в 1920-е – 1930-е гг. политика по насильственной ликвидации религии была законодательно оформлена в указах и постановлениях органов советской власти. Принятию правительственных постановлений чаще всего предшествовали указания партийных органов»⁴⁷. На основе этих принятых законодательных актов государство уже активно «вмешивалось в церковные жизнь и каноны» Церкви⁴⁸.

По декрету советской власти «Об отделении церкви от государства школы от церкви» (от 20 января 1918 г.) Православная Церковь не получила прав частного религиозного общества. Она утратила права юридического лица и все имущество Церкви и религиозных обществ подверглось национализации, т.е. отошло новой государственной власти⁴⁹. Как замечает протоиерй В. Цыпин, декретом 1918 года «Церковь на территории Советского государства была исключена из числа субъектов гражданского права»⁵⁰. Храмы, денежные средства и имущество передавалось в пользование общинам верующих, так называемым «двадцаткам», которые отвечали за сохранность, содержание, ремонт и т.п. перед государством. Естественно, что и финансирование храмов и духовенства со стороны государства, как это было в Российской империи, тоже было упразднено. Это было намного более радикальное понимание светскости, чем во французском законе⁵¹. Однако, как это было обычно для советской власти, декларации и реальная жизнь сильно отличались⁵².

Как поясняла официальная советская того периода, «по смыслу декрета об отделении церкви от государства существование «церковной иерархии», как таковой, невозможно. Декрет предусматривает только существование отдельных, не объединённых между собой никакой административной властью, религиозных общин»⁵³.

Положения декрета нашли свое отражение в первой советской Конституции. Священнослужители и монашествующие по Конституции 1918 года (раздел IV, глава 13, статья 65 «г») лишались гражданских прав и попадали в категорию т.н. «лишенцев»⁵⁴. Как отмечают исследователи, эти ограничения имели «не только символический, политический и культурный характер; существовали различия в доступе к материальным и социальным благам и ресурсам, а политические различия усиливались путем регулирования благополучия. Именно таким образом партия большевиков реализовывала свои принципы социальной справедливости – через возвышение одних и маргинализацию других»⁵⁵. При этом статус лишенца в период карточной системы (фактически до 1935 г.), когда государство выделяло основные продукты питания и непродовольственные товары населению, несли не только священники, ограничения распространялись и на членов их семей, «находящихся на иждивении у данного лица, зависящих от него экономически»⁵⁶.

Духовенство облагалось в усиленной степени налогами (81% подоходного налога) и подвергалось трудовой повинностью, вне зависимости от возраста⁵⁷. Дети духовенства могли учиться в советской школе только до четвертого класса, а о высшем образовании для таких детей речи идти не могло. В школах на детей духовенства устраивалась моральная травля, о чем свидетельствуют документы и воспоминания очевидцев⁵⁸.

Как отмечают исследователи советского феномена «лишенцев», «даже простое посещение культовых зданий во время проводившейся там службы воспринималось как проявление антигосударственной активности»⁵⁹. Т.е. на практике, а не «на бумаге» это было преследование именно за религиозные убеждения, которые якобы можно было свободно отправлять в советском государстве. Как писал один из несчастных попавших в такую категорию, «быть гражданами СССР и не иметь право голоса, значить считать себя заживо погребенными, или еще хуже какими-либо животными хрюканье коих ничто»⁶⁰.

Вот пример типичного отношения представителей власти к храму и духовенству: «30 июня 1936 г. верующие с. Милинова Ковровского района жаловались, что 25 сентября 1934 г. завшколой П.С. Кузнецов, уже и до этого стрелявший по окнам церкви, произвел выстрел в окно сторожки, где проживал служитель культа, дело замяли»⁶¹. Сохранилась также жалоба от жителей этого села о том, что сельсовет 85-ти летнего священника «старика Дементия Горностаева замучил налогами: зачем служишь (здесь и далее курсив мой.– Д.П.)»⁶². А вот другой пример «трепетного» отношения к верующим и духовенству гуманной советской администрации: «10 января 1935 г. церковный совет с. Илькина Меленковского района жалуется, что 7 января (в Рождество! .– Д.П.) священника отправили на лесозаготовки»⁶³.

Дело в том, что советская власть не просто лишила государственного финансирования Церковь, но и установила большие налоги на действующие храмы и духовенство⁶⁴. Т.е. это был двойной экономический гнет на верующих, которые содержали храмы.

Испытывая такой моральный террор и будучи поставлены на грань физической смерти не все выдерживали подобного рода советскую «свободу совести». Современным историкам известны весьма красноречивые обращения к советской власти с просьбами «о восстановлении в правах, где граждане раскаивались в том, что долгое время верили в Бога, писали, что эта вера была «по глупости», «ошибкой»»⁶⁵. Вот оказывается, чего добивались от верующих представители государственной власти! Не хотят ли современные сторонники советского понимания светскости испытать такие меры «свободы совести» в отношении себя?

В категории людей второго сорта духовенство находилось фактически до сталинской редакции Конституции 1936 года. Однако после получения полных прав бывшие лишенцы были первыми кандидатами на репрессии при новой массовой волне репрессий 1937–1938 гг. (см. Приказ наркома внутренних дел СССР № 00447)⁶⁶.

При этом следует заметить, что сталинская Конституция содержала один, но очень существенный момент ущемления прав верующих, по сравнению с Конституцией 1918 г.⁶⁷ По Конституции РСФСР (1918 г.) разрешалась наряду с атеистической пропагандой и религиозная (ст. 13), а Конституция СССР (1936 г.) провозглашала лишь свободу «отправления религиозных культов» и свободу антирелигиозной пропаганды (ст.124), т.е. религиозная проповедь запрещалась⁶⁸.

Декрет «Об отделении церкви от государства школы от церкви» действовал в советском государстве «почти до самого конца его существования и только постановлением Верховного Совета РСФСР от 25 октября 1990 года был объявлен утратившим силу»⁶⁹.

Что интересно: советская «свобода совести» распространялась не только на внешние стороны отношений верующих и государства, даже при лояльности первых, но и на внутреннюю каноническую и богослужебную жизнь Церкви ⁷⁰.

Практически как при османском иге в Греции и на Балканах по всей России шла война с колокольным звоном. 30 июля 1918 г. «вышло постановление СНК «О набатном звоне», согласно которому за созыв населения набатом виновные предавались суду трибунала»⁷¹. «Колокола сбрасывали под тем предлогом, что они мешают слушать радио и оскорбляют религиозные чувства нехристиан. Колокольный звон запрещался постановлением местных властей в Ярославле, Пскове, Тамбове, Чернигове. В начале 30-х гг. был снят и перелит самый большой в России 67-тонный колокол Троице-Сергиевой лавры. Запрещен был колокольный звон и в Москве. По словам А.И. Козаржевского, только за официальной чертой тогдашней Москвы, на Воробьевых горах можно было услышать звон единственной церкви»⁷². Это при том, что колокольный звон – неотъемлемая часть православного богослужения.

Священные предметы, в том числе необходимые для богослужения, изымались под предлогом помощи голодающим (компания по изъятию церковных ценностей 1922 г.). Самое яркое свидетельство о вмешательстве в догматическую и религиозную жизнь представляет собой компания по вскрытию мощей в 1918–1920 гг. и циркуляр Наркомюста «О ликвидации мощей» от 25 августа 1920 г.⁷³ Фактически власть воспроизводила действия еретиков-иконоборцев, только уже с антирелигиозных позиций. На практике это выражалось в кощунстве и вандализме, в лишении православных христиан возможности следовать догмату о почитании мощей святых угодников, утвержденному на VII Вселенском Соборе (787 года). При этом следует отметить, что репрессии во время компании 1922 года регламентировались секретными телеграммами чекистских органов и директивами по партийной линии⁷⁴, – такое себе «невмешательство».

Кроме таких интересных проявлений свободы совести, советское государство еще и вмешивалось в кадровую политику Церкви. Как замечает И.А. Курляндский, созданные И. Сталиным в 1943–1944 годах Советы по делам РПЦ и делам религиозных культов получили «обширные полномочия в контроле не только над духовным образованием, но и над перемещением иерархов и духовных лидеров, а также над содержанием проповедей»⁷⁵. В дальнейшем контроль за кадровой политикой в Церкви будет вести уже Совет по делам религий при Кабинете министров СССР (1965 – 1991 гг.). Вместо кровавых гонений советские уполномоченные будут заниматься лишением регистрации активных священнослужителей и экономическим удушением Церкви.

Уголовный кодекс РСФСР 1922 года имел статью 121 по которой предусматривалось наказание принудительными работами сроком на 1 год за «преподавание малолетним и несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных или частных учебных заведениях и школах». То есть научение вере стало уголовным преступлением. Как показывает правоприменительная практика советских органов статья толковалась весьма широко и под нее попадал даже факт беседы священника с детьми на религиозную тему или присутствие в храме во время проповеди несовершеннолетних⁷⁶. Именно за проповедь в храме на Евангельскую тему, когда в нем оказались дети, получил свой первый срок в 1929 г. епископ Вениамин (Милов)⁷⁷.

Преподобноисповедник Гавриил (Игошкин) получил очередной срок в 1949 году за то, что в проповеди просто упомянул святого праведного Иоанна Кронштадского (†1908)⁷⁸. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) получил свой срок в 1951 году за «монархическую пропаганду»: упомянул на отпусте богослужения святого благоверного князя Александра Невского⁷⁹. Заметим, что это происходит в период т.н. смягчения сталинской политики в отношении Церкви.

Ярким примером грубого вмешательства во внутрицерковную жизнь со стороны атеистической власти стало инициирование и создание расколов. Председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский 30 ноября 1920 года направил В.И. Ленину «доклад о попах Лациса и Самсонова», в котором обосновывалась политика расчленения русской Церкви на враждующие между собой группировки, «в результате чего она перестала бы существовать как единая организационная структура». Уже «в декабре 1920 года Т.П. Самсонов докладывал Дзержинскому: секретный отдел ВЧК сосредотачивает все свое внимание именно на поповскую массу, и только через нее мы сможем путем долгой напряженной и кропотливой работы разрушить и разложить церковь до конца»⁸⁰. Так советской властью оформлялся первый церковный раскол – обновленчество.

При этом практика применения советского законодательства в области религии в этот период была на стороне обновленчества. Против той части духовенства и верующих, которые признали обновленческое Высшее церковное управление (ВЦУ), репрессии временно приостанавливались, «тогда как отказ признать ВЦУ рассматривался как солидарность с патриархом Тихоном» и вело к уголовной ответственности⁸¹. Под патронатом спецслужб и при помощи советской власти проводятся обновленческие съезды и соборы⁸².

Представители советских карательных органов лично занимались созданием расколов в церковной среде для ослабления и дискредитации Церкви. ГПУ играя на честолюбии архиереев предлагает епископом Борису (Рукину) и архиепископу Григорию (Яцковскому) в обмен на обещание лояльности и отстранение патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) регистрацию их Высшего церковного управления (так называемый «григорианский» раскол). С другой стороны, начальник 6-го отделения ОГПУ Е.А. Тучков коварно используя незнание митрополитом Агафангелом (Преображенским) истинного положения дел в Церкви, лично просил его занять пост Местоблюстителя патриаршего престола. При этом другой Местоблюститель – митрополит Петр (Полянский) – был еще жив, но находился в заключении. Также представители советских спецслужб пытались вовлечь в раскол и ссору по поводу Местоблюстительства митрополита Сергия (Страгородского)⁸³.

Создание этих трех расколов находит свое одобрение в антирелигиозной комиссии при ЦК ВКП (б). В протоколе №72 (от 24 апреля 1926 года) находим: «Проводимую ОГПУ линию по разложению тихоновской части церковников – признать правильной и целесообразной»⁸⁴.

Подобная политика власти продолжалась и в последующее время. О чем, например, свидетельствует документ от руководителя «Союза воинствующих безбожников» Е.М. Ярославского (Губельмана) – «Докладная записка в Политбюро ЦК ВКП (б) о деятельности Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП (б)» (от 4 июня 1929 г.). В ней говорится, что «в отношении церковной политики деятельность Антирелигиозной комиссии была направлена на дальнейший раскол православной церкви …»⁸⁵.

Следует сделать важное замечание о том, что культивируемое ныне атеистами мнение о том, что преследование Церкви и верующих было только из-за нелояльности их государственной власти, а вот лояльную часть – обновленцев – не преследовали, есть следствие некомпетентности или откровенной лжи. Еще на заре возникновения обновленческого раскола Л.Д. Троцкий (Бронштейн) характеризуя обновленцев, как лояльных к советской власти, и годных для создания расколов в Церкви, в дальнейшем предполагал «начать подготовку ко “второй кампании” по разгрому и этих “последних”»⁸⁶.

Несколько позже сами обновленцы станут в равной степени объектом преследования и репрессий, и никакая лояльность их к советскому государству карательные органы интересовать не будет⁸⁷. В 1937–1938 годах помимо простого духовенства были арестованы и физически уничтожены наиболее видные лидеры обновленчества: Петр Блинов, Петр Сергеев, Василий Челябинский, Александр Боярский⁸⁸. По мнению современных историков, «в середине 1930-х годов государство стало расценивать обновленчество как реакционную силу, а, следовательно, репрессии стали распространяться и на них»⁸⁹.

Это далеко не все факты и документы о советском варианте атеистической «свободы совести», однако они помогают понять, как на самом деле выглядела эта свобода совести и политика атеистической власти в отношении религии.

До сих пор можно столкнуться с утверждением, что вот, православная Церковь учила Закону Божьему народ, а как только при советской власти это запретили и отделили Церковь от государства, тот же народ во все «поповские сказки» перестал верить и тут же с радостью пошел громить храмы. Атеисты усиленно вбивали этот миф в головы народа многие десятилетия, поскольку альтернативной информации не было и архивы были засекречены. Однако после крушения атеистической власти все поменялось. Действительность оказалась совсем иной.

После выхода декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви (23.01.1918 г.) наиболее распространенной формой народного протеста против декрета стали крестные ходы. Накануне выхода декрета в ответ на попытку насильно отнять помещения Александро-Невской лавры 21 января 1918 г. в Петрограде прошел многотысячный крестный. Данные разнятся, приводятся цифры от 200 до 500 тысяч участников.⁹⁰ В городе были созданы союзы защиты православных храмов, в которые вступило около 57 тысяч питерских прихожан⁹¹. В общем, это далеко не советские первомайские демонстрации, на которые народ сгоняли в административном порядке.

28 января 1918 г. крестный ход прошел в Москве, он собрал «до 500 тыс. человек»⁹². Кроме этого, в конце января – феврале 1918 года крестные ходы прошли во Владимире, Воронеже, Вятке, Нижнем Новгороде, Орле, Саратове, Одессе, Харькове и других городах⁹³. Советская атеистическая власть, где могла, пыталась противодействовать мирному протесту народа. В г. Шацке разрешенный самими властями 17 (4) февраля 1918 г. крестный ход подвергся разгону, была устроена стрельба в воздух, все духовенство подверглось аресту. В Туле и Харькове крестные ходы были просто расстреляны⁹⁴.

Иногда репрессии наступали после крестных ходов. Например, после крестного хода в Солигаличе и попытки новой власти разграбить Богородице-Феодоровский монастырь, на защиту которого поднялся народ, последовали репрессии – 22 февраля (7 марта) 1918 года произошел массовый расстрел местных жителей по приговору «военно-революционного суда»⁹⁵. В Омске после крестного хода большевиками был арестован архиепископ Сильвестр (Ольшевский), а его эконом Николай Цикура – убит. После чего весь город поднялся на защиту своего архиерея, и большевики были вынуждены ввести в нем осадное положение⁹⁶.

Не меньше было сопротивление народа изъятию церковных ценностей. Самый известный случай – это расстрел 15 марта 1922 г. протестовавшего против грабежа храмов народа в г. Шуе Иваново-Вознесенской губернии. Как замечают исследователи, массовые аресты верующих имели место в Царицынской губернии, в Иркутске и Тюмени. «Сопротивление верующих было столь значительным, что с приближением Пасхи (в 1922 приходилась на 16 апреля) власти были вынуждены на несколько дней приостановить кампанию»⁹⁷. Всего в ходе кампании 1922 г. произошло около 1,4 тыс. серьезных столкновений, во время которых против верующих применялась военная сила. Иногда эту цифру пытаются оспаривать, т.к. она приводится обновленцами, но это современники тех событий. Массовые аресты духовенства и верующих в связи с кампанией по изъятию церковных ценностей прошли в большинстве губерний России, Белоруссии, Украины⁹⁸.

Как замечает И.С. Курляндский, сводки советских карательных органов (ГПУ) «не свидетельствовали в пользу широкой поддержки народом компании по изъятию церковных средств»⁹⁹.

Были и вооруженные выступления народа против церковной политики атеистической власти. Здесь необходимо упомянуть про крестьянские восстания в России, самое известное из которых получило название Тамбовского или антоновского (1920–1921 гг.). Конечно на первом месте причиной восстаний было возмущение продразверсткой, но второй причиной народных бунтов, как отмечают исследователи и документы самой советской власти, являлась политика новой власти против церкви (Декрет об отделении церкви от государства и изъятие церковных ценностей)¹⁰⁰. Были случаи восстаний, когда первопричиной возмущения народа являлась именно гонение на Церковь: «около 14 % крестьянских бунтов того времени имели первопричиной закрытие церквей»¹⁰¹. О том, какими методами народная власть боролась с восставшим крестьянством можно судить по приказам будущего первого советского маршала М.Н. Тухачевского и практики их реализации¹⁰².

Наиболее доступной и мирной формой протеста народа против советской «свободы совести» было обращение верующих с жалобами в органы советской бюрократии. «В правительственные инстанции хлынул поток жалоб на притеснения, которым подвергалась Церковь. Если в 1928 г. их было 2861, то в 1929 г. уже 5242, в 1930 г. число жалоб достигло огромной цифры – 17 637, в 1931 г. оно тоже было большим – 12 350, в 1932 г. их число уменьшилось до 6355, в 1933 г. – до 4808, в 1934 г. – до 3229»¹⁰³.

Советская власть была вынуждена реагировать. Появляются разного рода циркуляры о том, чтобы решения о закрытии храмов принимали не небольшие собрания атеистов «состоящих из коммунистов, комсомольцев и советских активистов», а большинство народа, т.к. это ведет к возмущению среди рабочих и крестьян и массовым волнениям верующих. «Причем в отдельных случаях дело доходило до вооруженных столкновений» (см. циркуляр ВКП (б) «О закрытии церквей» от 5 июня 1929 года; курсив мой.– Д.П.)¹⁰⁴. Вот оказывается, как на самом деле реагировал народ на закрытие храмов!

Созданная атеистической властью Комиссия по вопросам культов была завалена обращениями советских граждан, протестовавших против закрытия церквей. По словам председателя этой комиссии известного борца с религией П.А. Красикова, «приток жалоб и ходоков поглощает... все наши физические возможности»¹⁰⁵. Однако, как показывают документы, в подавляющем большинстве случаев «инициативу на местах», как это казенным советским языком именовали, в отношении преследования духовенства и закрытия храмов очень редко останавливали¹⁰⁶.

В 1935–1937 гг. комиссия по вопросам культов рассматривала за год около 9–10 тыс. обращений и принимала 2–3 тыс. посетителей. Большинство таких обращений от верующих не удовлетворялось. Например, в год начала «большого террора» (1937 г.) из «340 таких дел … только по 87 храмам решения о закрытии были отменены»¹⁰⁷, т.е. только 25,6% обращений граждан решалось положительно.

О пассивном сопротивлении народа свидетельствует и то, что вплоть до 1929 года советская власть вынуждена была считаться с религиозными праздниками народа и объявляла их неоплачиваемыми выходными днями (советские выходные были оплачиваемые). Это было не от гуманности или невиданной свободы слова, просто в эти дни все равно на работу никто не выходил. Только через переход на рабочую пяти или шестидневку со скользящими выходными в новом советском календаре с 1930 года власть попыталась сломать такую неприглядную для атеистической власти картину. Но неудобство календаря, который оправдывался якобы необходимостью «непрерывности производственного цикла» (на самом деле больше ради борьбы с воскресными и церковными праздниками) в конце концов привел к его отмене в 1940 году¹⁰⁸. Однако это произошло уже после «большого террора» 1937–1938 гг., когда духовенство и активные верующие в большинстве своем были физически уничтожены или находились в лагерях и тюрьмах.

Несмотря на все способы борьбы с верой и Церковью, которые задействовала атеистическая власть, результаты такой политики не привели к ожидаемым советской властью результатам. Как показала всесоюзная перепись населения 1937 года «из 98 миллионов 400 тысяч человек старше 16 лет, проживавших в СССР, верующими себя назвали 55,3 млн человек, или более 55 %. Православными себя назвали 41,6 млн человек, т. е. 42,3 % взрослого населения, или 75,2 % из всех религиозных людей. Следовательно, около ⅔ населения страны остались верующими, из них ⅔ на селе и ⅓ в городе»¹⁰⁹. Перепись была не анонимной, поэтому число верующих было еще больше¹¹⁰. Как показывают современные исследователи, «в своей закрытой документации деятели «Союза воинствующих безбожников» признавали, что атеистов в стране не более 10%»¹¹¹.

Пропагандируемые атеистами теории Маркса – Ленина о естественном отмирании религии и Церкви не работали. Поэтому с 1937 года начинается период жесточайших кровавых гонений в отношении собственного народа. Однако начавшееся послабление репрессивной политики власти в отношении Церкви с началом Великой Отечественной войны (фактически с 1942 г.) показало, что как только начали открываться храмы, они заполнились молящимся народом. Фактически это означало провал атеистической политики и показало, что народ во многом сохранил веру в Бога и верность Православию.

Последним прибежищем атеистически одаренных историков является мнение о том, что репрессировали верующих и православное духовенство не за их религиозные убеждения, а за «государственные преступления». Если посмотреть на то, что писалось выше относительно политики советской власти в отношении Церкви и религии вообще, то становится понятным, что само наличие религиозных убеждений и их публичная демонстрация в атеистическом государстве уже воспринималась как минимум неблагонадежность, а как максимум – прямое преступление. По классификации атеистической власти, «церковники» относились к «классово чуждым» и попадали в категорию «антисоветских элементов», в отношении которых необходимо было применять те или иные виды репрессий (см. выше: «О советской свободе слова»)¹¹². Как отмечают исследователи, в CCCР в XX веке хотя христианство формально и не было под запретом, но «с Церковью и духовенством боролись с помощью обвинений в антигосударственной деятельности»¹¹³.

Поэтому можно сказать, что факт хождения в церковь, разговоры на религиозную тему и наличие в домашней библиотеке жителя «страны Советов» церковной литературы могло привести человека к тем или иным неприятным последствиям, вплоть до расстрела период 1937–1938 годов¹¹⁴. В частности, можно привести в качестве примера следственное дело протоиерея Владимира Воробьева, которого из-за найденных конспектов религиозного содержания в 1925 году обвинили по статье 72 УК РСФСР («изготовлении, хранении с целью распространения и распространение агитационной литературы контрреволюционного характера»)¹¹⁵. А в обвинительном заключении священномученика Александра Телемакова содержится указание на то, что «в целях борьбы с Сов. властью» вместе с другими священниками и мирянами ... проводил «нелегальные сборища для читки поучений черносотенного характера, книги Сергея Нилуса, а также старо-церковно-монархических книг (Библия, житие святых, Иоанна Златоуста и т. д.)»¹¹⁶.

О том, что репрессии осуществлялись именно по факту принадлежности к Православной Церкви, свидетельствует секретный приказ наркома внутренних дел Николая Ежова (№ 00447 от 30 июля 1937 года), предусматривавший меры по репрессированию «бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов»¹¹⁷. Как следует из этого приказа, в котором изначально был обозначен план, сколько человек надо расстрелять (по «первой категории»), а сколько осудить («по второй категории»), в число антисоветских элементов входили «церковники» (см. Контингенты, подлежащие репрессии. п. 6.)¹¹⁸. Кроме духовенства были репрессированы многие активные миряне «в числе “бывших кулаков” и “уголовников”, а часть духовенства разных конфессий пострадала в рамках так называемых “национальных операций”»¹¹⁹.

О том, что усиление террора против Церкви шло непосредственно по указаниям И.В. Сталина, свидетельствую документы. 13 ноября 1937 г. тогда главный редактор газеты «Правда» Л.З. Мехлис переадресовал Сталину письмо редактора газеты «Звезда» о вредном влиянии Церкви в Белоруссии, на которой «вождь написал резолюцию: “Т. Ежову. Надо бы поприжать господ церковников”»¹²⁰. После чего нарком Ежов в конце ноября 1937 г. предоставил отчет Сталину, по которому «с августа по ноябрь было арестовано 31 359 “церковников и сектантов”, из них митрополитов и епископов – 166, священников – 9116, монахов – 2173, “церковно-сектантского кулацкого актива” (т. е. активных верующих) – 19 904. Из этого количества приговорен к расстрелу 13 671 человек, из них епископов – 81, священников – 4629, монахов – 934, активных прихожан – 7004»¹²¹. По этим промежуточным итогам видно, что репрессии велись не против отдельных «антисоветски настроенных» представителей духовенства, а против самой административной структуры Церкви, о чем пишет сам Н. Ежов: «удар был нанесен исключительно по организующему и руководящему активу церковников и сектантов. В результате наших оперативных мероприятий почти полностью ликвидирован епископат православной церкви, что в значительной степени ослабило и дезорганизовало церковь. Остались одиночки-епископы, при том условии, что мы пресекаем попытки к выращиванию каких бы то ни было новых епископов и митрополитов. Вдвое сократилось количество попов и проповедников, что также должно способствовать разложению церкви и сектантов»¹²². Всего за 1937 год было арестовано 33 382 «служителя культа», за 1938 год – еще «13 438 человек за «церковно-сектантскую контрреволюцию"»¹²³.

Попытка представить столь масштабные репрессии как отдельные «перегибы» не получится. О том, что это было выражением продуманной и официально утвержденной государственной политики свидетельствует заранее, до всяких следственных действий составленный и согласованный план по арестам и, соответственно, расстрелам и тюремным срокам для советских граждан. Более того, этот план перевыполняли, и согласование на дополнительные лимиты по арестам и расстрелам утверждались на самом верху, в том числе И. Сталиным. В дальнейшем это не помешало «вождю народов» обвинить в перегибах исполнителей, но не себя самого, несмотря на то, что он сам все это и санкционировал.

Из советских документов о репрессиях можно выделить две основные причины, которые подталкивали большевистское руководство к полному уничтожению Церкви и религии. Во-первых, Церковь и верующие воспринимались советским руководством как потенциальная «пятая колонна», которую нужно было уничтожить. Во-вторых, большевики искренне верили в социализм, в котором, по их идеологии, места для религии не предусматривалось. По мнению исследователей, вина священнослужителей перед атеистическим государством и так была очевидна. Для органов НКВД «священники, которые не отказывались от своего сана, публично признавали свою враждебность Советской власти. Их вина не требовала доказательств, нужно было лишь соблюдение формальностей»¹²⁴.

Также необходимо сказать несколько слов и о методах ведения следствия советскими карательными органами. О том, как предъявлялось обвинение в «государственных преступлениях» и как все это оформлялось на бумаге, свидетельствует исследование более 20 тыс. следственных дел, которое провела Лидия Головкова («Особенности прочтения следственных дел в свете канонизации новомучеников и исповедников Российских»)¹²⁵. Следственные дела – это вполне заслуживающий внимания своеобразный источник «антирелигиозной политики советского государства и тех методов, на основе которых она осуществлялась» о чем пишут современные архивисты в ВАКовских журналах¹²⁶.

По мнению Л. Головковой, «есть основания предполагать, что … огромная масса людей была осуждена без единого вызова на допрос, без единой очной ставки и т. д. Следственные материалы подделывались, как и подписи подследственных, решения “троек” выносились заочно. Факты, которые бы напрямую подтвердили подобную гипотезу, можно найти в первую очередь среди воспоминаний жертв массовых репрессий»¹²⁷. В качестве примера можно сослаться на святителя Луку (Войно-Ясенецкого), от которого во время допроса и пыток в НКВД «требовали признания в шпионаже» на государство, которое он сам должен был придумать (видно, фантазии чекистов уже не хватало)¹²⁸.

Примерно такая же картина и со следственным делом епископа Вениамина (Милова), от которого на допросах в 1938 году с пристрастием в течение полутора лет требовали, чтобы обвинение на себя он написал сам¹²⁹. Как следует из следственного дела священномученика Иоанна Днепровского, обвинение строилось на том, что он вел религиозные разговоры и посмел в частной беседе высказаться о том, что «советская власть посягнула на религию, разграбила храмы, невинно сослала все духовенство». Как показало расследование, проведенное МВД СССР в 1961 году, свидетельские показания на него были полностью сфальсифицированы¹³⁰.

Показания, очные ставки и протоколы подделывались в НКВД¹³¹. Подавляющее число допросов писалось заранее, а затем побоями и пытками обвиняемых заставляли подписать протокол. Встречаются факты, когда «некоторое число дел оформлялось уже после расстрела»¹³².

При проведении следственных мероприятий требования верующим отречься от Бога и от веры, снять с себя священный сан тоже имели место. Однако в протоколы допросов они не вносились, т.к. формально «по закону» в стране с 1917 г. была провозглашена «свобода вероисповеданий». О таких фактах известно из воспоминаний священнослужителей, которым удалось вернуться живыми из лагерей¹³³. Но иногда такие свидетельства попадаются в следственных делах: «От Бога мы не отказывались и никогда не откажемся, что хотите, с нами делайте», – говорят на допросе простые малограмотные монахини Акатовского (Алексеевского) монастыря, ставившие вместо подписи крестики¹³⁴.

Помимо этого можно упомянуть практику внесудебных административных высылок, ссылок и заключения в концентрационный лагерь, которая практиковалась советскими органами ОГПУ (позже НКВД) как средство борьбы, в том числе и с духовенством¹³⁵. Например, такую практику применяли к священномученику митрополиту Петру (Полянскому), которому за отказ стать осведомителем советских карательных органов и нежелание отказаться от своей должности с 1925 года несколько раз продлевали арест и оставляли в заключении вплоть до его расстрела в 1937 году¹³⁶.

Что касается ненаучных домыслов некоторых представителей альтернативной атеистической историографии о том, что никаких массовых репрессий не было и Бутовский полигон – это мистификация, то, как и в случае с адептами «новой хронологии», все их «чудесные открытия» опровергаются археологией. Все желающие могут лично убедиться в реальности массовых казней, для этого можно посетить сам полигон и мемориальный комплекс и ознакомиться с соответствующими документами и фото, в том числе и из ФСБ¹³⁷. Также можно изучить результаты работы профессиональных археологов и антропологов во время поиска захоронений и проводившихся раскопок на Бутовском полигоне¹³⁸.

Вот так выглядит подлинная картина того, в чем обвиняли верующих, как проводилось следствие и казни верующих при советской атеистической власти и, самое главное, в чем заключались эти самые государственные преступления православных христиан.

Популярной в современном российском медийном пространстве является проблема фальсификации исторической правды. Действительно, очень важно отстаивать правду и быть принципиальным в вопросах отечественной истории, не допускать ее искажение в угоду геополитическим или каким-то иным целям. Но также важно помнить, что это не может относиться только к какому-то отдельному историческому периоду или обслуживать политические интересы какой-то отдельной группы российских граждан. Мифы и клевета в отношении Церкви, попытка представить верующих и духовенство не жертвами государственного атеистического террора, а собственно виновниками обрушившихся на них репрессий может привести к не менее опасным последствиям. Все это ведет к разрушению не только исторической правды, но и к упразднению основы национальной идентичности, демонтажу культурообразующих ценностей нашего народа и дегуманизации общества.