Описание жизни и подвигов преосвященного Тихона, епископа Воронежского и Елецкого, сочиненное для любителей и почитателей памяти сего преосвященного

Сохранять в памяти имя, жизнь, подвиги, наставления и благотворные деяния мужей благочестивых и добродетельных, обязует нас глас совести и Закон Божественный. Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их, заповедует Св. Апостол Павел (Евр. 13:7). Сию память и сей пример их добродетели достоит предавать и потомству, как для подражания, так и для славы – сей, хотя малой земной им дани, которой в жизни сами они не искали. Правда, сия слава их не столь громка, как покорителей народов, притеснителей человечества, опустошителей градов, разрушителей государств и прочих, подобных сим, людей, наполняющих бытописания человеческого рода: но она не слезами, а утешением человечества приобретена; она не ужасает, а умилением исполняет сердце потомков; не оправдывает, а посрамляет примером своим тщеславных и всуе летописях славимых злодеев, которых, и продолжения жизни, и возвращения на свет устрашился бы мир, тогда как память сих вечно живет и в благословении жизни их, и в сожалении о кончине. Такова благословенная память и слава описываемого здесь благочестивого и добродетельного Пастыря, Преосвященного Тихона, бывшего Епископа Воронежского и Елецкого!

Сей Преосвященный родился в 1724 году, Новгородской Губернии, Валдайского уезда, в селе Корецке, от бывшего в том же селе дьячка, Саввы Кириллова, и при крещении наименован Тимофеем. Первое, по возможности приличное себе, воспитание получил он в доме родительском, в коем и оставался до 14-ти лет. Бедность состояния, сама по себе, не обещала ему образования лучшего, тем паче, что он в детстве еще лишился своего родителя. Посему, может быть, сей светильник Церкви остался бы под спудом, и даже не возжегся бы, если бы Провидение, часто изводящее людей на пути предопределения своего неожиданным воззванием, нечаянно не поставило также и сию сироту на поприще заслуг и чести. Случаем к тому был в 1757 году, Февраля 4, последовавший Именной Указ Государыни Императрицы Анны Иоанновны, коим велено было сделать церковнослужительским детям разбор, и лишних, особенно, не учащихся, отдавать в военную службу; то же было подтверждено еще строже другим Указом сего же года, Марта 5. Оба сии предписания, а наипаче, строгое исполнение оных со стороны Гражданского Правительства в сиротствовавшей¹ тогда Новгородской Епархии, принудили церковнослужителей с последним своим иждивением отдавать детей своих в бывшую тогда при Новгородском Архиерейском доме Духовную Славянскую Школу; потому что до 1710 года не было еще в Новгороде полной Семинарии. Но мать Тимофея, по бедности своей, и по случившейся тогда (от неурожая хлеба) дороговизне, нуждаясь в содержании, не могла и сим средством сохранить сына своего, и для облегчения даже собственного пропитания привезла его в Новгород, на рассмотрение Начальству, которым он и назначен уже был к выключке из Духовного звания и к определению в Военную Арифметическую Школу. Старший сын ее, бывший тогда в Новгороде причетником при некоторой церкви, сжалясь над участью своего брата, при всей собственной бедности, употребил, однако ж, ходатайство у властей о назначении его в Духовное Училище на его содержание, и с 11 Декабря 1738 года, записал его в оное. Тимофей, начав учиться в школах, упражнялся и дома под надзиранием брата в чтении полезных книг, а в свободные часы приобретал сам себе пропитание, нанимаясь у огородников копать гряды. По несчастию, тогда множество, без различия, собравшихся, всякого возраста, учеников, коих число простиралось до тысячи, и недостаток учителей, коих находилось только двое с несколькими помощниками; были препятствием успехам тех и других в училище. Но с 1740 года, когда в Новгород переведен был Вологодский Епископ Амвросий Юшкевич, и в Октябре прибыл в свою паству; то Училище Новгородское с тех пор получило совсем новое и лучшее устройство. Сей Преосвященный, с самого прибытия обратил попечительнейшее внимание на заведение полной Семинарии. На сей конец вызвал он из Киева одного искусного в Латинской словесности Иеромонаха, именем Иннокентия Мигалевича, и препоручил ему, как управление школ, так и заведение всех классов попорядку. Семинария, как говорит Историописатель оной², в тот же год приведена была в надлежащий порядок, и, поскольку тогда же снабжена была весьма довольным казенным жалованьем, то, по правилам Духовного Регламента, выведена из Архиерейского дома за город, в монастырь святого Антония Римлянина. Из вышепоказанного великого числа учеников выбраны были только надежнейшие: прочие ж, от учения уволены: а из надежнейших – лучшие 200 человек определены на казенное в оном монастыре содержание. В сие число казенных учеников помещен, для продолжения наук и Тимофей, прозывавшийся Соколовым. Таким образом, Провидение, помогая и недостатку его содержания, поставило его с пособиями, на предназначенный ему путь.

Префект Иннокентий Мигалевич, со вступления своего в управление Семинарии, обучал сам учеников – сперва Синтаксису, в последующий год – Поэзии; а потом, два года, Риторике, вспомоществуем будучи в низших классах, вызванными, так же, из Киевской Академии другими учителями. Тимофей Соколов, всегда будучи в числе учеников, наипаче преуспевавших, переходил за учителем своим Мигалевичем в высшие классы: в Риторическом учился он четыре года, то есть, до Сентября 1746 года, (потому что не учреждены еще были тогда классы высшие) и имел учителя в оном от 1742 до 1743 года вышеупомянутого Мигалевича, а с 1743 по Сентябрь 1746, Иеромонаха Иосифа Ямницкого. При Ямницком, с 1744 года, он начал обучаться Греческому языку; а с 1745 года усовершил себя в оном, при бывшем учителе сего класса Павле, или, как после в монашестве назывался, Парфении Сопковском, так что после и место своего учителя он заступил в обучении других сему языку, как ниже будет сказано.

В Августе 1745 года, по кончине Преосвященного Архиепископа Новгородского Амвросия Юшкевича³, переведен был из Пскова в Новгород Преосвященный Архиепископ Стефан Калиновский. Сей просвещенный Пастырь приложил более сильные, о Новгородской Семинарии, попечения, и с 1746 года завел философский класс, в который переведен был из Риторики, с прочими преуспевшими соучениками, также, и Тимофей Соколов. Учителем ему и в сем классе был вышеупомянутый Иосиф Ямницкий, через два года. В Сентябре 1748 года, Преосвященный открыл Богословский класс, и Тимофей переведен был в оный, с тем же своим учителем – Ямницким. Но сей учитель, о коем благодарный ученик его всегда вспоминал с уважением и сожалением, скончался в Декабре того же года от чахотки. Посему, Богословского класса ученики, а с ними Тимофей, опять обращены в философский, и продолжали слушать философию, при учителе, Иеромонахе Иоасафе Миткевиче. Между тем, дарования, прилежание и успехи отличали Тимофея, и приобретали ему любовь и уважение, как от Семинарских начальников, так и от самого Архипастыря. Посему, когда с Сентября 1750 года, Риторический и Греческий учитель Парфений Сопковский определен был учителем философии, а от Греческого класса отказался, то должность обучать юношество Греческому языку в Семинарии и возложена была на Тимофея Соколова, который с 1750 года и Греческому языку обучал четыре года, и сам, притом, обучался Богословию у Ректора Иоасафа Мыткевича⁴. Ибо, сей первый курс Богословия был четырехгодичный, и кончился перед 15 Июля 1751 года. По окончании же оного, в том же 1751 году, с Сентября определен он учителем Риторики, на место поступившего в Философский класс Иеромонаха Иерофея Кремянского, а Греческий класс преподавать оставил ученику своему Феодору Сотскому, бывшему потом переводчиком Греческого языка при Св. Синоде.

Еще со времени своего учительства в Греческом классе, Тимофей, по склонности к духовной жизни, возымел желание вступить в монашеское состояние, и сию благочестивую склонность тайно питал в себе долгое время. Но родственники, заметив его намерение, и желая в нем иметь неотлучную подпору и украшение своего рода, всячески старались преклонить его к браку и вступлению в чин Белого Священства. По кончине же покровителя его, Преосвященного Стефана, Архиепископа Новгородского (случившейся в 1755 году, сентября 16), поскольку Новгородская Епархия пребывала тогда без Пастыря целые четыре года, то он решимость свою отложил на несколько времени. А когда в 1751 году Октября 22 переименован был из Рязанского Епископа Архиепископом в Новгород Преосвященный Димитрий Сеченов, присутствовавший тогда в Святейшем Синоде и живший в Санкт-Петербурге, то Тимофей объявил, посланной к нему просьбой, давнее свое желание вступить в монашество.

Итак, по благословению сего Преосвященного, пострижен он, вместе с соучеником, бывшим тогда Философии учителем, Стефаном Лаговским, 1758 года, Апреля 10, в самую Лазареву субботу пред Литургией, Ректором Семинарии Новгородской и Архимандритом Антониева монастыря Парфением Сопковским, (который после был Смоленским Епископом) и в пострижении наречен Тихоном. На следующей седмице Пасхи, по повелению преосвященного Димитрия, отправился он с упомянутым товарищем Лаговским, в Санкт-Петербург, где оба посвящены были: Лаговский – во Иеромонаха, а Тихон – во Иеродиакона; в самое Фомино Воскресенье; и потом отпущены обратно в Новгород. Во время следующей летней вакации, Тихон, опять будучи призван в Санкт-Петербург, посвящен был во Иеромонаха.

В том же 1758 году, с Августа 21, возложены на него новые, по Семинарии, труды. Ибо, когда бывший дотоле Философии учитель Стефан Лаговский, по пострижении в монашество нареченный Симоном⁵, произведен на место бывшего Ректора Парфения Сопковского, Ректором Семинарии Новгородской и учителем Богословия, то Тихон, из Риторического класса, поступил на место его – в Философский; а 13 января 1759 года, наименован и Префектом Семинарии. Но недолго трудился он в звании сем, и Провидение вскоре позвало его к высшему. Ибо Преосвященный Афанасий, Епископ Тверской, довольно знавший дарования, просвещение и добродетель Тихона, испросил его у Преосвященного Новгородского Архиепископа Димитрия в свою Епархию; и потому, 26 Августа 1759 года последовал из Св. Синода Указ об увольнении его в Тверскую Епархию, с предписанием, к определению по рассмотрению тамошнего Преосвященного к, лучшему пред сим, в коем он находился, звания, послушанию.

Когда прибыл он в Тверь, то немедленно Преосвященным Афанасием произведен во Архимандрита Желтикова Монастыря; в том же 1759 году переведен в Отроч Монастырь, с определением Тверской Семинарии Ректором и Богословия учителем. В сем звании пробыл он около двух лет, и 1761 года, Мая 15, по Имянному Заказу Государыни Императрицы Елисаветы Петровны, а по представлению Святейшего Синода, хиротонисан в Санкт-Петербургском Петропавловском Соборе во Епископа городов, Кексгольма и Ладоги с тем, чтобы, управляя Новгородским Хутынским монастырем, быть Викарием Новгородского Архиепископа, коим тогда находился вышеупомянутый Преосвященный Димитрий Сеченов, пребывавший всегда в Санкт-Петербурге, и, по благоволению к Тихону, желавший иметь его своим помощником по Новгородской Епархии.

Таким образом, Тихон получил от Промысла Божия жезл пастырства на тридцать седьмом году своей жизни, и начал пасти словесное стадо Христовых овец наставлением и примером. В Августе следующего, 1762 года, когда Святейший Синод для совершения коронации Императрицы Екатерины II, из Санкт-Петербурга отправился в Москву, а в Санкт-Петербурге оставил на время отсутствия своего Синодальную Контору, то Преосвященному Тихону Высочайше повелено было председательствовать в сей Конторе, и посему, переехал он в Санкт-Петербург. Между тем, пока Двор и Св. Синод находились еще в Москве, 1763 года, января 1, скончался Воронежский и Елецкий Епископ Иоанникий Павлуцкий, на место коего, по представлению Св. Синода Имянным Указом Государыни Императрицы Екатерины II, Февраля 3 назначен в Воронеж сей Преосвященный Тихон, и во исполнение Указа сего, по возвращении уже Св. Синода в Санкт-Петербург, отправился он на новую паству свою в конце Апреля того 1763 года, и Мая 14, прибыл в загородный Воронежский Троицкий Архиерейский дом.

Народ тогдашнего времени в сем краю России был проще, ближе к старинному образу жизни, привязаннее ко всем давним обычаям, и, вообще, не столько просвещен, как нынешний. Благочестивому и добродетельному Пастырю многое в нем приятно было; но также, много находил он и такого, что смущало душу его, и, наконец, в исправлении того, неусыпностью изнурило его даже здравие. Первое свое внимание, как Архипастырь Церкви, обратил он на подначальных Пастырей и служителей. Ибо, и сей первый чин его паствы был тогда сообразен вышеупомянутому свойству парода. В Воронежской Епархии до тех пор еще не было полной Семинарии, а Преосвященный сей, по прибытии своем, не застал и никакой: потому что, хотя она заведена была еще с 1745 года⁶, при Преосвященном Феофилакте, однако ж, при нем, и при его преемнике – Преосвященном Кирилле, учение семинаристов происходило только до Риторики. А когда Преосвященный Кирилл в 1761 году переведен в Чернигов, то взял с собою и Семинарии Префекта Иерофея Малицкого⁷, тогда обучавшего Риторический и Пиитический классы. Синтактический же учитель, Иеромонах Смарагд Разчисловский, вскоре потом, до приезда еще Преосвященного Иоанникия, умер, и Семинария осталась при одном только, низшего класса учителе, Тимофее Долматове.

Преемник Кириллов, Преосвященный Иоанникий, был сам из не учившихся в школах и, когда прибыл в Воронеж; то уничтожил совсем Латинское языкоучение; а учеников распустил. На место же Латинских классов; для малолетних церковнослужительских детей, уставил одну Славянскую школу при своем доме, а другую такую же – в городе Острогожске. Но через 9 месяцев от прибытия своего в Воронеж, преосвященный сей скончался.

Когда на место его прибыл Преосвященный Тихон, то предлежало ему заводить всю Семинарию вновь. Но, сверх недостатка учителей, встретились ему тогда на время неожиданные препятствия, а именно: до сих пор Семинария содержалась по силе Духовного Регламента и Указа 1724, сентября 28, на иждивении собиравшейся с монастырей и пустынь двадцатой, а с церковнослужителей – тридцатой доли всякого хлеба, и, притом, разных штрафных и прежними Преосвященными возложенных на Духовенства даней; а, вскоре по прибытии в Епархию Преосвященного Тихона 1-го, то есть, 1764 года, Февраля 29; по Заказу Императрицы Екатерины II; отписаны были все духовные вотчины; и пятым пунктом новых духовных штатов запрещалось собирать на Семинарии с монастырей и церквей помянутые доли хлеба; а также, и все дани с Белого Духовенства; вместо же сего, впредь обещано Семинариям определить денежное жалованье из Коллегии Экономии, Почему Преосвященный Тихон, до исполнения обещания сего, паки оставался без всяких пособий к основанию Семинарии. Однако, до следующего года старался поддерживать, по крайней мере, Славянские заведенные предместником своим школы при Архиерейском доме и в Острогожске; а, притом, таковые школы для предуготовления к Семинарии учредил он еще в епаршеских городах своих Ельце и Черкасске. Со следующего, 1765 года, когда по штатам снабжена была Воронежская Семинария годовым жалованьем по 653 руб. 55 коп., завел он и Латинское языкоучение во всех оных Славянских школах; а в Воронеже собрал и всю, почти распущенную, Семинарию, и через два года возвел оную на прежнюю степень, приглашенными некоторыми учителями, отчасти, из Киевской Академии, а более – из Харьковского Коллегиума⁸.

Его попечение о воспитании юношества для Церкви сим одним не ограничивалось. Он сам часто посещал классы, предначертывал порядок в учении, отмечал лучшие и поучительнейшие, из писателей, места для толкования юношеству, давал собственные письменные правила для поведения и надзора учеников, а отличавшихся своих питомцев ободрял – иных – подарками платья, иных – денежным жалованьем, а иных – полным казенным содержанием. Притом, как для семинаристов, так и для народа учредил он с 1765 года открытое преподавание Христианского Закона в Соборной церкви по Воскресным дням⁹; а для Священников своей паствы, сочинил он еще в 1763 году, вскоре по прибытии, особенную книжицу, под названием: Должность Священническая о седьми Тайнах Святых, и разослал по всем монастырям и Духовным правлениям, для раздачи священникам. В следующем, 1764 году, в дополнение к сей книжице, написал он еще: Прибавление к должности Священнической о Тайне Святого Покаяния. А потом, в 1765 году, издал еще: Наставление Священнослужителям о предостережении от пьянства, увещание к непразднословию, к братолюбию и прощению обид, к достойному приуготовлению себя на Священнослужение, к надлежащему продолжению оного, к внимательному чтению Евангелия и посланий, к прилежному исповеданию грешных, к утешению в болезни лежащих и прочая, и сие последнее наставление состояло в 10 статьях. В руководство же Духовньм Правлениям, сочинил он: Увещание о сохранении правосудия и присяги.

Между сим самим, он занимался, вместе, исправлением и просвещением народа. На сей конец он сочинял приличные поучения и рассылал их для чтения по церквам. Сверх того, составил он в 1765 году, для пользы всей своей паствы, четыре особые книжицы, под заглавиями: 1) Краткое увещание, что всякому Христианину от младенчества до смерти всегда в памяти содержать должно. 2) Примечания некии из Святого Писания выбранные, возбуждающие грешника от сна греховного и к покаянию призывающие, с последующими образами; а при конце, краткое, к скорому обращению увещание в пользу душевную всякому. 3) Наставление о должности Христианской родителей к детям и детей к родителям. 4) Плоть и дух, изображающие борьбу и противоположность сих составов человека, по указанию Св. Писания и Св. Златоуста; с присовокуплением своих рассуждений и наставлений. Сие сочинение после было поправляемо и дополняемо и окончено уже в 1767 году.

Все сии книжицы повелел он Священникам чаще в церквах прочитывать народу, напоминать оному описанные в них наставления при всяком случае; а, для большего сведения, списки с первых трех, яко кратких, прибить листами на стенах в церквах. Кроме того, неусыпный сей Пастырь иногда присылал для чтения по церквам случайные некоторые увещания и наставления народу; ибо он недремлемо надзирал свою паству. Достоин здесь, более, упоминовения один случай, в коем он показал ревность Илии и пастырское дерзновение, подобное Златоустову и Амвросиеву.

В Воронеже, исстари, и, вероятно, последуя еще древнему какому-нибудь языческому Славянскому празднеству, был некоторый праздник, называвшийся Ярило, и отправлявшийся ежегодно перед заговеньем Петрова поста до вторника самого поста¹⁰. В сии дни весь городской а также и окрестный сельский народ съезжался на, прежде бывшую за старыми Московскими воротами в Воронеже, площадь, составлял род ярмарки, а в домах по городу делалось приуготовление к сим дням, как бы, к какому-нибудь знаменитому празднеству. На сборище сие избирался человек, которого обвязывали всякими цветами, разными лентами и колокольчиками; на голову надевали высокой колпак, сделанный из бумаги, раскрашенный и развязанный, так же, лентами; лицо ему намазывали румянами; в руки давали позвонки. В таком наряде ходил он, пляшущи, по площади, сопровождаемый толпами народа обоего пола, и назывался Ярилом. Повсюду видимы были, также, игры, пляски, лакомство и пьянство, и страшные кулачные бои, от коих часто праздник сей ознаменуем бывал смертоубийствами и увечьями людей. В 1765 году, когда с Мая 25 началось такое бесчинное празднество на вышеупомянутой площади, то ревностный по Христианскому целомудрию Пастырь сей, уведомлен будучи от некоторых благонравных граждан о сем буйном игрище, не мог пребыть спокоен, и в последний день оного, то есть, в понедельник Петрова поста, случившийся тогда в 30 день Мая, из загородного своего Троицкого дома приехал на самую площадь.

«Я увидел, (так писал сам сей Пастырь в увещании своем народу, в воскресенье июня 5, в Воронежском Соборе), что множество мужей и жен, старых и младых, и малых детей из всего города на то место собралось. Между сим множеством народа, я увидел иных, почти бесчувственно пьяных, между иными – ссоры, между иными – драки; иных – раненых, иных – окровавленных, и приметил плясания жен пьяных, с скверными песнями и проч. и проч.»… – Сие неистовое позорище воспламенило его благочестивым негодованием. Он въехал в самую средину бесчинствующей толпы, начал обличительное и трогательнейшее слово к народу, устыжденному самим присутствием его, и, вдруг, прекратившему игрища свои. Многие от стыда разбежались тотчас по домам, а на лицах окружающих его, видимо было безмолвное угрызение совести. Одушевляем будучи Пастырской ревностью, он обличал, умолял, советовал, и потом с угрожением отлучения от Церкви повелевал прекратить сие, несходственное с Христианским благочестием, игрище. Наконец, столько успел словом своим, что принудил народ, в то же время, пред лицем своим разрушить игрищные и торжищные шалаши потом возвратился в дом.

На другой день, во Вторник, Мая 31, созвал он к себе в загородный Троицкий дом все городское Священство и лучших граждан, начал паки увещательное и обличительное пространное к ним слово, доказывал безобразие и бесчиние сего праздника; умолял оставить оный навсегда, и, истребовав от них в том обещание, назначил в следующий Воскресный день быть в Воронежском Благовещенском Соборе всеобщему собранию народа, для последнего своего увещания. Здесь сперва описал он простым, но выразительным и точным образом бесчинства сего праздника, и примолвил: «вот какой праздник, усмотрел я в Христианах, в тех людях, которые троекратным отвержением отреклись сатаны и всех дел его, троекратно присягнули служить Христу и записались в воинство Его: в тех людях усмотрел я праздник сей, которые исповедают Бога, сотворшего небо и землю, уста прославляют имя Святой Троицы, украшаются именем Христианским, Веру исповедают, Тайны Святые приемлют, чают воскресения мертвых и жизни будущего века, и проч., а когда? в такое время, в которое, по узаконению Церкви Христовой, общей нашей матери, истинные Христиане пост начали, в такое время, в которое не успела Церковь Святая отпраздновать праздник Святой Пятидесятницы, праздник, уставленный в благодарение Господу Богу нашему и проч. – В такое, глаголю, время, в которое всякой Христианской душе должно благоговеть, изрядный сей совершают праздник! и кто же празднует так?... Христиане – так, славного рода люди, рода Христова люди, род избран, Царское священие, язык свят, люди обновления; они-то сей совершают праздник, и с таким усердием и горячностью, как в начале слова моего слышали вы, слушатели: но, увы, ослепления! Христиане забылись, что они Христиане суть; уста Христа исповедают, а делом отмещутся Его; словом прославляют Бога, а бесчинными делами хулят имя Его Пресвятое. Я вам самим отдаю на рассуждение, слышашели: сами рассудите – какой се праздник есть, собираться на пустое место в великом множестве, упиваться бесчувственно, производить пляски, игры бесчинные, возносить кличи и вопли богомерзкие, друг с другом сквернословить, браниться, ссориться друг с другом, биться, друг друга ранить, друг друга окровавить и прочее, сим подобное делать, которых слух души целомудренные не могут стерпеть и проч.» – После этого, Пастырь доказывает, что праздник сей есть идолопоклоннический, бесовский и неприличный Христианам, и через сравнение с пленением Израильским, описанным у Иеремии (Плч. 5), живо и с состраданием описывает порабощение в сем душ Христианских от диавола. Потом, с отеческим сердобольным увещанием присовокупляет: «В сей горести и болезни сердца обращаю мое слово ко всем живущим во граде сем, и с плачем молю, истребите зло сие от среды вас. Священницы! Пастырие словесных овец Христовых! Стражие дому Господня! Ангели, возвещающие волю Отца небесного! по своей должности настойте, умолите, запретите! пощадите души, порученные вам от Пастыреначальника Иисуса Христа, Кровию Его искупленные, за которыя вы в день судный страшному Судии имеете отдать ответ! Отвращайте их от сего нечестия десными и шуими! Господа Командующие, которым от Благочестивейшей Монархини поручен меч на устрашение злодеев и нечествующих! устрашайте мечем сим и пресекайте бесчиние и соблазны людей, противящихся слову истины. Честные отцы и матери! удерживайте от того детей своих всяким образом, и паче воспитывайте их в страхе Божием и во всяком наказании, да не и за них истезани будете в день судный. Господа! воспрещайте продерзость рабов своих. Честною сединою и житием непорочным красящиеся граждане! советуйте благообразным советом. Всех вообще молю! вси потщитесь единодушно впредь сему нечестия сонмищу и прочим подобным нехристианским игрищам быти не допущать, и проч.» – После сего, он опровергает то извинение, что-де сей праздник не новый, а давно введенный в обыкновение, и в заключение, с умилительной простотой прибавляет: «Напоследок, и я, недостойный Пастырь ваш, увещеваю и молю, от обычаев сих злых и душевредных удаляться, и праздник сей бесовский забвению предать, яко многих зол виновный. Ибо, чем более, как сим беззаконным и неистовым торжеством имя Христово хулится, и благочестивая наша Вера порочится? Противницы наши, видя сие неистовство, точно поношают и говорят: вон-де какие у них праздники! Знать, такая и Вера у них, такое и благочестие! Сим праздником обесславляется и град сей: ибо прочих Российских градов жители, смотря на таковые праздники, праведно говорят: вот, что у них делается! в Воронеже-де никакой праздник, праздник, какого нигде нет»… и проч.

От сего беззаконного торжества претерпевает укоризну и Пастырь ваш: чего-де он смотрит тако? Ведь-де он на то учрежден, чтобы такие нечестия возрастающие отсекать. Знать, что он или не знает своего звания, или позабыл, или не радит о том. Да праведно и говорят то. Ах беззаконный праздник! О, студное имя Ярило, мерзкое имя Ярило! гнусное имя Ярило! слуха целомудренного недостойное имя Ярило! диявольское изобретение Ярило! столь многих зол виновное имя Ярило! О, когда бы и не слыхивать имени того! О, когда бы и из памяти изгладилось имя то нечестивое! Но, да избежим, слышатели, все, вообще, греха и общего стыда. Разрушите, молю и прошу, разрушите сонмище сие! не попускайте впредь быть сему беззаконному собранию! изгладите из памяти своей варварское сие и мерзкое именование Ярило! Предайте забвению праздники сии! а празднуйте Единому Триипостасному Богу, Отцу и Сыну и Святому Духу, в Него же креститеся, и на всяком месте прославляйте Величество Его. А и за то, что благость Его доселе беззаконными сими праздниками прогневляли, покайтеся, жалейте, и к благоутробию Его с сокрушением сердца и со слезами прибегните. Он, как Отец многомилостивый, кающихся приимет вас, и грехи ваша вам оставит, и помилует, по велицей Своей милости. Аминь!»¹¹

Сие не витийством, но простосердечием и Пастырской ревностью одушевленное слово, имело удивительный успех. В церкви все собрание беспрестанно рыдало и частыми стонами слушателей иногда заглушаемо было даже слово. Все с чистым сокрушением сердца раскаялись, и к славе сего Пастыря действительно навсегда оставлен сей бесчинный праздник в Воронеже, и с тех самых пор уже не существует. Вышеупомянутое Пастырское увещание повторено было тогда же по всем Приходским церквам, и тем более вдохнуло и распространило повсеместное раскаяние. Многие, приходя в загородный дом, где он, обыкновенно, пребывал летом, припадали к ногам благочестивого и добродетельного своего Пастыря, и от горячности своего покаяния со слезами просили прощения у него за причинение беспокойств сердцу его. А Пастырь давал им новые увещания и утешения. Наконец, совесть всех успокоена, и Пастырь всегда славословил Бога за успех своей ревности по Христианскому благочестию.

В том же году он употребил такое же тщание о пресечении бесчинств, обыкновенно, бывающих и в сырную седмицу. В сочиненном, для сего, слове к народу¹², он сперва изъясняет долг свой и обязанность к обличению беспорядков, оказывающихся в Христианах. Потом, просто, но живо и уличительно начинает описывать народное празднование сырной седмицы. После сего, изъясняет, для чего Церковью сия седмица уставлена, и что в оную Церковь Христианам напоминает; а из сего уставоположения выводит он трогательнейшие обличения празднующим бесчинно седмицу сию Христианам; сравнивает их празднование с языческим древним праздником, называвшимся Вакханалиями, напоминает читанное в предшедшую мясопустную неделю Евангелие о страшном суде , и оттуда разительным образом описывает суд сей; а потом из церковной службы сыропустной недели, также живейшим образом описывает память падения праотцов, и все сие заключает отеческими увещаниями провожать благоговейно сырную седмицу, сообразно чиноположению Церкви. Слово сие имело, также, желанный успех, и пока сей Пастырь правил Воронежской паствой, то не видно было таких бесчиний в сырную седмицу, какие бывали прежде; да и после его не скоро возобновлены все оные, из подражания другим городам.

Между тем, его здоровье ослабевало уже от самых Пастырских подвигов и ревности к исправлению своей паствы. Он от природы был чувствительнейшего сердца и деятельнейшего духа. Неутомимость его простиралась до того, что никогда не был он в праздности и когда по пастырству требовались какие-нибудь приготовления, то часто проводил он целые ночи без сна и не мог успокоиться, пока не окончит своего дела. Поутру, обыкновенно, занимался он рассматриванием Епархиальных дел с беспристрастным судом, выслушивал просьбы и жалобы с живейшим участием, а на виновных обращался иногда с великой строгостью. После обеда, по кратком сне, он упражнялся почти всегда до полуночи в сочинении поучений, наставлений и увещаний своему Духовенству и народу. Вместо отдыха, занимался он чтением Святых Отцов, а больше – Златоуста, который был самым любимейшим его учителем. Посему-то Златоустов дух и слог повсюду отзываются во всех сочинениях сего Пастыря. Для собеседования с приезжающими к нему, меньше всего употреблял он времени. Самые свои беседования наполнял он больше благочестивыми и нравоучительными рассуждениями. Но людям бедным и нищим всегда был свободный к нему доступ. Чувствительное сердце его никаким предметом столь страстно не занималось, как вспоможением бедности и утешением в скорби. Не довольствуясь частным приниманием нищих в своем доме, он имел еще обыкновение каждый праздник Пасхи, Рождества Христова, и в иные некоторые случаи, как то в неделю Сыропустную и во все заговенные дни, рассылать по нескольку денег в богадельни, в остроги и к другим заключенникам на милостыню. Иногда даже переодевался в простое монашеское платье, по вечерам в помянутые дни приезжал в жилища их, как бы, посланный от своего имени; а, подавая милостыню, делал им, притом, словесные, к терпению, наставления, увещания и утешения. Темнота ночи сперва не позволяла им узнавать сего высокого милостынедавца и утешителя, но, когда по нескольких посещениях, они начинали узнавать его или по сладкословесным его увещаниям, или по слуху народному, то прекращал он на несколько времени свои к ним приезды, а вместо себя посылал подчиненных своих монахов, но никогда не прекращал подаяния милостыни. Обыкновенно, по словам Златоуста, называл он нищих Христовой и своей братией. С таким расположением своего сердца и духа, при неупустительных во всю жизнь упражнениях по должностям, он издавна был предрасположен к нервным болезням, и к ипохондрическим припадкам, а от Пастырских трудов и подвигов, и от человеколюбивых состраданий, паче же от многих затруднений, с разных сторон помешательств и препятствий в исполнении благих своих намерений и начинаний, непрестанно более и более растрогиваясь, он вскоре получил совершенную ипохондрическую болезнь. Частая бессонница и тревоги крови начали его беспокоить и останавливать дела его, так что, наконец, отчаяваясь уже быть исправным в Пастырском своем звании, решился он лучше не занимать места Пастыря, нежели упускать обязанности свои. Посему, в половине 1767 года послал он в Святейший Синод прошение об увольнении с должности своей и о дозволении для покоя избрать себе на пребывание монастырь в той же Епархии. Его желание было исполнено, и он в конце того же года получил увольнение со Всемилостивейше пожалованной пенсией, по 500 рублей в год. Таким образом, Воронежская паства озаряема была учением и примером сего Пастыря только 4 года и 7 месяцев, и разлучилась с ним в самых последних числах Декабря, 1767 года¹³.

Преосвященный сей, при самом принятии намерения об оставлении Епархиальных трудов, сперва предызбрал себе для пребывания в Воронежской Епархии заштатный Толшевский Монастырь. Сия обитель¹⁴ отстоит от Воронежа на 40 верст к Северо-востоку, лежит неприкосновенно ни к какому селению, над протекающей с восточной его стороны рекой Усманью, и окружена была отовсюду лесами, в то время почти непроходимыми. В сие-то уединенное и сокрытое дремучими лесами убежище удалился Преосвященный Тихон перед самым новым 1768 годом. Он надеялся там в безмолвии, от действия природы и от телесных упражнений, получить облегчение в своих немощах. В самом деле, он употребил наступившую следующую весну и лето так, как предположил в своем намерении: но природа сего места не соответствовала его желанию. Он испытал, а наипаче – в наступившую осень, что пребывание там, по причине окружающих болот и от самой густоты лесов, а также и по причине иловатой реки Усмани, тем больше только расстраивало его здоровье и усиливало его припадки. Сверх того, к прискорбию своему, нашел он в обители сей настоятеля, зараженного неисцельным расколом, отвращающегося Православной Церкви и Священства ее, и роптавшего явно на водворение у себя Пастыря своего, который усердно хотел обратить его, но не усмотрел и надежды к тому.

Посему, хотя и не хотелось ему столь скоро переменять своего убежища, однако, принужден был в следующем, 1769 году, оное оставить, и выпросил себе место для пребывания в той же Воронежской Епархии, в Задонском третьеклассном монастыре. Сей монастырь отстоит от Воронежа к Северу на 90 верст, лежит на открытой полугоре, близ реки Дон, и, при подошве своей, изобилует чистыми ключами. Описание сего монастыря смотри в конце сей книги. В то время, близ сей обители было только небольшое селение, под названием Слободы Тешевки, но через 10 лет, потом, в 1779 году, сия слобода переименована Задонском уездным городом Воронежской Губернии. В сие новое убежище перешел Преосвященный Тихон в Великой пост, 1769 года. Однако, не забыл потом и прежнего, коего безмолвным и пустынным уединением пленяясь, часто даже из Задонска приезжал в оное и летом, и зимою на несколько дней для пребывания, паче же для подаяния милостыни окрестным бедным.

Пребывание в Задонске было для него действительно здоровее. Он всю наступившую весну и лето занимался телесными, в саду монастырском, упражнениями, от коих начал чувствовать уменьшение своих припадков. Но при облегчении телесном, почувствовал он бремя скорби в душе своей. Мужам деятельным, привыкшим к должностям и чувствующим еще в себе силы к оным, нет ничего тягостнее удаления от обыкновенных своих занятий. Они больше всех тогда чувствуют, как бы, потерю своего существования, пустоту времени и, будто бы, бесполезность свою, по крайней мере, в первые годы своей свободы. Уединение и досуг, которых искали сами они при делах, становятся им обременительнее самих дел, и мрачная скука одолевает их. Все сие в первый год пребывания своего в Задонском Монастыре испытал на себе и Преосвященный Тихон. Он укорял сам себя в кратковременном служении Церкви; для коей принял сан пастырства; в нетерпеливом и добровольном оставлении своего звания, к которому опять увидел себя способным; в недокончании многих полезных Церкви учреждений, которые могли вовсе уничтожиться, и даже в погибели, может быть, многих душ, его попечению врученных, от воззвавшего его Промысла Божия. В сей грусти он часто признавался окружающим его и приезжим, и даже писал о ней к первенствовавшему тогда в Синоде Санкт-Петербургскому Архиепископу (после, бывшему Новгородскому Митрополиту) Гавриилу, который, почитая его жилище скучным, в утешение предлагал ему Валдайский Иверский, близ отечества его, монастырь, или какой другой, с полным управлением оного. Но, через год, размыслив зрелее о сделанном уже решении судьбы своей, Преосвященный сам признал все скучные свои мысли только искушением; освободился от них молитвами, и описал их очень живо в одной статье книги своей Сокровища Духовного, под заглавием Вода мимотекущая. При этом, обдумав трудности епархиального управления, при стеснении разного рода обыкновениями и требуемыми обрядами, а на покое свободу стремления своего к нравственному только служению Христианству и человечеству, ничем не ограничиваемому, кроме Закона Божия, нашел он средства и в уединении быть не меньше полезным Церкви и стаду Христову.

Вслед за сим, испытал он еще и другое, на те же мысли, стороннее искушение. Известно, что и Поповщинского, и Беспоповщинского толка раскольники, вовсе почти прошедшее столетие совестью беспокоясь о неимении ни церкви, ни правильного Священства, ни церковных Таинств, а первые из них всегда обманываемы будучи только, перебегавшими к ним порочными Священниками, разные изобретали средства получить особого себе Архиерея, который бы, по их обрядам и книгам, рукополагал Священство, и прочие Архиерейские действия совершал в их церкви. О сем с просьбами обращались они – то к Патриархам Константинопольскому и Сербскому, то к Грузинскому Католикосу, то к Митрополитам Молдавлахийскому и Крымскому, то к иностранным Архиереям Греческого исповедания, в Польше и России пребывавшим, умоляя некоторых или перейти к ним, или, лучше, посвятить им кого-нибудь из их единомышленников Архиереем. Но все сии домогательства были тщетны. Один только Крымский Митрополит иногда посвящал для них Диаконов, Священников, Игуменов и Архимандритов; а Молдавлахийский Митрополит Антоний, обманут будучи подложными грамотами, составленными от имени Киевского Митрополита, якобы просившего его посвятить в Чигирин Епископа, в 1724 году, хотя и посвятил было в сан сей одного Киевского монаха, лишенного уже прежде по суду и Священства, и монашества, однако, сей лжеепископ пойман был, и, содержавшись в разных местах под стражей, наконец, умер под оною в Киеве, 1735 года. Первый сей неблагоуспешный опыт ободрил потом из, подобных сему, обманщику других двух, перебежавших к ним монахов, назваться без посвящения уже для них Епископами, но их обман после, к стыду своему, сами раскольники узнали. После многих, и затем еще разных покушений произвести кого-нибудь из своих в сей сан, или сыскать готового, по мыслям своим, Архиерея, они, услышав о святой и добродетельной жизни Преосвященного Тихона, или, может быть, узнав и его сожаление об оставлении Епархии, вообразили, что могут его преклонить к себе, и отправили к нему из Москвы одного Саратовского купца с предложением. Но благочестивый и всегда о истинной Вере и Церкви ревновавший Пастырь сей, принял посланного с презрением, и, обличив суеверие единомышленников его, наконец, отвечал, что, по оставлении Православной Епархии, к чему предлагают ему приступить, когда сами предлагающие пусты и суетны? Несмотря на сие, за строгую и добродетельную жизнь его, уважение от самых раскольников к нему не прекратилось. Многие из них часто приходили с предложением ему сомнений своих о Вере и Церкви, и всегда были от него вразумляемы. А около 1799 года, Донской Оксайской станицы, ревностный по истинному благочестию, Священник Василий для увещания привез к нему одного упорнейшего раскольнического начальника с несколькими единомышленниками, которых всех он вразумил, и, когда, удовольствовавшись решениями его, хотели они прямо возвратиться в дома, то уговорил он их, для большего уверения в истине его доказательств, отправиться к Новгородскому Архиепископу Гавриилу в Санкт-Петербург, где они совершенно обратились к Православной Церкви. При возвращении на Дон, с упомянутым Священником своим, заехали они воздать благодарность и Преосвященному Тихону, который принял их с восхищением, а бывшего раскольнического начальника даже облобызал, и, при отпуске всех благословив, одарил несколькими тетрадями своих сочинений.

Между тем, совершенно успокоясь в мыслях своих, он еще 1770 года всего себя расположил на пользу Церкви Православной и человечества. Его дух, горевший благочестием, ум, обогащенный сведениями, и сердце, одушевленное стремлением ко всему доброму и к пользе ближних, обещали ему довольно занятий. При таких расположениях, после строгого уединения, в коем сперва заключал он себя даже и от келейных, начал он чаще появляться всем, сделался снисходительнее к окружающим, к коим сперва был строг и взыскателен, так что иные от этого и служить при нем не хотели; ходил почти к каждой службе церковной, а паче – в праздники; в ранних Литургиях простых дней, когда не бывало народного собрания, становился на правый или на левой клирос, читал сам и певал благоговейно, наипаче – Киевским распевом; а в прочие дни стоял в алтаре. В первые годы, на Императорские праздники, облачась в Архиерейскую мантию с омофором, выходил и на молебствие; а также, в первый день Пасхи и Рождества Христова, в том же облачении служил утрени. Но в следующие годы, оставил сии выходы: а только в облачении сем часто причащался Святых Таин в алтаре, перед Престолом; или, когда не было в церкви его мантии, либо некому было другому его облачить, то вместо оной, для причащения, полагал на себя Священнические ризы. Между тем, в келии писал краткие нравоучительные слова для братии монастырской и собиравшегося в церковь народа, и сии слова заставлял прочитывать в монастырской церкви по праздникам и воскресным дням; а в наступившие продолжительные вечера осени 1770 года, предпринял сочинить для пользы Церкви целую систему Нравоучительной Богословии. Всю сию книгу писал он собственноручно и окончил через два года, в шести частях, под названием об Истинном Христианстве. При продолжении оной, в промежутках занимался он перепиской со многими своими приятелями и знакомыми, которые письмами часто испрашивали от него советов и наставлений. Из собрания сих ответных писем составилась после целая книга, под названием Письма к приятелям. Кроме сих, писал он и другие, названные им Письма келейные, догматического и нравственного содержания, как бы, в запас для будущих случаев или для не упущения мыслей своих, когда они текли у него свободно; а для некоторых приятелей своих в разные времена сочинял он целые книжки о разных нравоучительных предметах. С 1777 года, в течении трех лет, составил он в четырех частях книгу, под названием Сокровище Духовное, от мира собираемое. В некоторых статьях оной, под прикрытием описаны многие случаи, с самим им бывшие в жизни, или на других виденные. Кроме книги об Истинном Христианстве, прочие писал он не своей рукой, а диктовал писцам, и весьма быстро, по большой части, в утренние часы, перед поздней обедней, а редко – вечерами, которые употреблял он больше на чтение Священного Писания Нового Завета, житий Святых и некоторых Святых Отцов. Из сих только книг состояла и вся его малая библиотека, сверх коей не имел он никаких других ученых пособий к сочинениям своим; а главным источником оных было ему Слово Божие, собственный разум, долговременная опытность и размышление. Притом, память его была столь тверда и обширна, что, будучи напитана прежним и давним учением и замечаниями, служила ему до смерти вместо многих книг. Замечательный пример своей памятливости показывал он наипаче в знании Священного Писания, коего текстам без затруднения сказывал он книгу, главу, а, иногда, даже стих, и на все то, при разговорах, мог еще приводить толкования Святых Отцов, а иногда и филологические замечания. Псалтирь он знал всю наизусть и читывал с прикладными молитвословиями, как для монашеского правила, так и для размышлений при всяком свободном времени. Несколько и письменных, на Псалмы, размышлений найдено по кончине в его бумагах и издано в остальных его сочинениях. Новый Завет памятовал он так же, и желал его для простого народа видеть на простонародном языке, даже сам покушался перевести его, но остановился, опасаясь, чтобы не соблазнить слепо приверженных к Славянскому слогу. Из Пророков Ветхого Завета, чаще всех читывал, или заставлял себе читать Исаию. Но, по нескольку глав и других библейских книг прочитывал ежедневно; а во время обеда всегда читал ему оные келейник. Сон его продолжался часа четыре ночью и около часа после обеда. Стол его был самый умеренный и простой, которым, однако, угощал он иногда некоторых из братии монастырской и даже из простолюдинов, близко себе знакомых; а больным посылал в келии свою пищу. Но для чиновных гостей никогда обедов не делал. Крепких напитков, живши на покое, никаких сам не употреблял, хотя и держал для немощных братий и простолюдинов, с лекарственными настоями, на случай болезни, по действительности оных в Русском народе. В уединении не оставлял он и келейного монашеского правила, особенно ночью и на рассвете с поклонами, с коленопреклонением, со слезами и взыванием. Жившие при нем келейные, замечали, что в сии часы он, затворясь в своей спальне, и стоя на коленях, или, иногда, распростершись ниц крестообразно, рыдал, потом на несколько минут приходил, как бы, в исступление от воспоминания смерти, суда и двоякой вечности (как сам признавался замечавшим сие), и после того вырывались из уст его стон и восклицания: помилуй, Господи! пощади, Господи! потерпи грехам нашим! не погуби нас со беззакониями нашими! услыши, Господи!, и проч. Иногда, все утро до самой обедни пребывал он в затворении сем, и тогда никому не дозволялся к нему доступ. Если же келейные, иногда, упрошены быв какими-нибудь отличнейшими посетителями, прерывали его молитву и докладывали о их желании видеть его, и принять благословение с наставлением: то с просьбою сам он уговаривал докладчиков отказывать сим посетителям, а иногда даже кланялся им, умоляя их, дабы они не допускали никого прерывать его утреннее Богомыслие, и не развлекали его. Если же не мог он отказать усиленным просьбам, то его свидание с такими посетителями было уныло и кратко.

В свободные часы, как в келии, так и вне оной был он гораздо обходительнее. В первые годы пребывания своего в Задонском Монастыре, как выше уже сказано, бывая почти на каждой службе в церкви, по выходе из оной, на дворе и на крыльце келии он останавливался, вступал в разговоры с монастырской братией, послушниками и бывавшими простыми Богомольцами, как из близлежащей слободы, так и из других отдаленных, допускал всех их к благословению; а между разговорами увещевал их чаще приходить в церковь, особенно приласкивал он к сему хождению слободских малых детей, и паче сирот, раздавая им и в праздничные, и в простые дни по нескольку копеек. Посему, они почти ежедневно приходили в церковь и многими десятками окружали его, а за ним входили в самую келию его, где он учил их молишься: возрастных заставлял твердить Иисусову молитву, а малолетних – выговаривать, по крайней мере: Господи помилуй, Господи помоги, Господи услыши, Господи пощади; Пресвятая Богородица спаси нас; все Святые молите о нас! слава Тебе, Господи, слава Тебе, и проч. Обыкновенно, их оделял он поровну; а тем, коих усматривал смирнее и послушнее, давал иногда и лишнее. От сего – часто замечал он в прочих, вместо исправления – досаду, зависть, отнимание друг у друга денег, и даже драку с отличенными. Но он, наставлениями и увещаниями, вскоре пристыжал их, принуждал просить у товарищей прощения с поклонами, и, для примирения, обниматься. Сие в детях замечание разных природных свойств и следов естественного повреждения, изобразил он в некоторых статьях сочинений своих, трогательно и разительно. Возрастных нищих, коих всегда к нему стекалось также множество, иногда сам, иногда через келейных оделял он за дверьми, на крыльце, или на дворе после обедни, но не отказывал и ни в какое другое время.

В те же часы, перед обедом, а, иногда, и после вечерни, принимал он приезжих к нему знакомых и беседовал с ними довольно. Во время здоровья разговор его был жив и быстр. Он приспособлял его к состоянию, званию и обстоятельствам посетителей. С молодыми, например, говаривал он об опасности страстей и светских обхождений; со старыми – о совершенном отвержении от мира и упражнении паче в Богомыслии; с отцами – о Богобоязненном воспитании детей; с детьми – о почитании родителей. Каждому делал он приличные поучения и всегда подтверждал их правилами Священного Писания и примерами из Церковной Истории и житий Святых. Но, преимущественно, любил он беседовать с простым народом, и еще с большим удовольствием, когда сии люди не узнавали его под простым одеянием. Часто, в виде монастырского брата, встречая их на дворе или у крыльца, заводил он с ними простодушный разговор, сажал около себя, расспрашивал каждого, сперва об их работах и делах, а старых – о прежних происшествиях, и потом – о выгодах и невыгодах, о пропитании и нуждах, об их общественных распоряжениях и повинностях. Сим неприметным образом, изведывая их положение, сердце и мысли, унывающих – он утешал, ропотливых, особенно, против начальства – пристыжал собственной их строптивостью; злоречивых на собратию – обличал, малодушных – ободрял к терпеливости, и всем давал приличные советы и наставления. Сии пришлые собеседники, почитая его простым монахом, при свободных с ним разговорах, часто ему открывали то, чего бы подробно не осмелились и сказать, если бы знали сан его. Такой способ скрытно изведывать обстоятельства и нужды простых людей потребен ему был наипаче, для оказания помощи непритворно бедным и беспомощным, что составляло его любимейшее упражнение в жизни. Всю почти свою ежегодную пенсию, он употреблял на сие; а для себя оставлял самую малейшую часть, тем паче, что в пропитании не допускали его нуждаться приятели его из помещиков. Но лишнее из самых присылаемых ему припасов раздавал он нищим, а особенно сиротам, вдовам и старцам дряхлым; а пришлым из других мест – у себя иногда готовил пищу и даже сам с ними обедал. Бедные, слыша о его милосердии, со всех сторон к нему стекались, изъясняли ему свои нужды и просили помощи, которую непременно от него и получали. Кто лишился, пожаром или каким другим случаем, дома, тому пастырь ссужал деньги на заведение нового; болезнью или другими какими приключениями доведенных до нищенства, наделял не только для настоящего, но и для будущего на несколько времени безнуждного их пропитания; разоренным от худого управления крестьянам покупал скот, земледельческие орудия и, на посев, хлеб; прохожих крестьян и мастеровых, заболевших на дороге и не имеющих пристанища, принимал в свои кельи, кормил и лечил до выздоровления, а иным – на квартиру посылал и пищу, и лекарства; сиротствующих не только из простого, но из дворянского рода девиц – снабжал на воспитание и на приданое, обижаемым и притесняемым в судах, давал просительные письма к начальствующим и судьям, и у них ходатайствовал за них. Достоин здесь особенного упоминовения пример ходатайства его за двух родных братьев Задонской приходской церкви причетников, которые по клеветам и наветам, произошедшим от мщения за некоторые справедливые их доносы, оба вместе отданы были в военную службу в 1770 году. После сих причетников осталась престарелая мать их, жены и девятеро малолетних детей в их бедных домах, бывших в смежности с монастырским садом. Однажды Преосвященный, прохаживаясь около Монастыря, и зашедши в, бывшую за оным, небольшую рощицу на горе, нашел там и матерей, и малолетних всех детей, плачущих и воющих. Он расспросил о причине рыданий их, живо тронулся их положением, старался их утешить обещанием помощи в их содержании, а от обид – защитой и покровительством. Действительно, с тех пор всегда посылал он им и хлеб, и деньги на пропитание. Но сиротам никакие обещания и подаяния не заменяли потери родителей. Часто и после того, ходя в монастырском саду, слыхал он за стеною в соседних дворах их плачевный вой. Сердце его терзалось от сих воплей, и он сам тогда горько плакал о их участи. Наконец, вышел он из терпения, и, хотя дело сие казалось уже невозвратно: (ибо оба причетника давно уже разлучены и разосланы были по военным отрядам в разные и отдаленные пограничные полки): но, разведав обстоятельнее о доносе и обвинениях, и нашедши наказание их неправедным, вступился он за сирот, написал им в Св. Синод просьбу об отцах их и при своем письме отправил с нарочным из келейников своих к Санкт-Петербургскому Архиепископу Гавриилу, первенствовавшему тогда в Синоде. Вскоре, дело потребовано было на пересмотр, признано неосновательным, оба причетника из армии вытребованы и возвращены на прежние места к детям своим. Таким образом, отер он слезы сиротам и отцам их. Были и другие, подобные сему, случаи, в которых ходатайство его спасало невинных от судебных притеснений. Словом сказать, он был отец, защитник и помощник всем бедным и нуждающимся окрест Задонска. Но, не довольствуясь попечением о сих, иногда посылал он келейного и в ближний город Елец, для тайных подаяний. Сей посыльный часто, сверх посещения тамошних богаделен, в торговые дни на городовой площади входил в разговоры с, продающими хлеб на возах, крестьянами о их нуждах и изнурениях, а, узнав их бедность и нищету, торговал у них хлеб, и, давши половину им денег в задаток или и всю цену, скрывался от них, и возвращался с донесением к благодетелю. На все таковые человеколюбивые вспомоществования часто не доставало ему своей годовой пенсии. Тогда он занимал, или выпрашивал пособия у достаточных друзей своих, или продавал, казавшиеся ему ненужными, свои вещи. Таким образом, при недостатке денег на подаяние просившим, продал он еще с первых лет своей отставки лучшее свое платье и перину с подушками и одеялами, и единственные свои карманные часы серебряные, оставшись с одними стенными, кукушечными; а вместо перины употреблял тюфяк, сшитый из ковра, и набитый соломой. Тот день, когда не случалось ему подать кому-нибудь милостыни, почитал он у себя потерянным и казался тогда скучен. В один год, при бывшем около Задонска неурожае, и оттого – дороговизне хлеба, спасительнее всего была для бедных его помощь. Каждый день при вратах Монастыря и при его келии являлись алкающие, которым он раздавал, иногда, деньги, а, иногда, хлеб, выпрошенный им у добрых помещиков, из коих он же многих приучил к человеколюбию и милостыни подаянию. Получавшие, ублажали его сердечными благодарениями и молитвами, а человеколюбивый сей поступок прославил имя его по всем окружным сторонам.

Всеобщее почитание начало привлекать к нему многих, из одного любопытства видеть особу его: но от сего самого сделался он уединеннее, меньше начал показываться народу и часто принужден бывал благотворить бедным не лично, а через руки своих келейных. Нищие, привыкшие видеть самого его и ему изъяснять свои нужды, часто не довольны были заочной милостыней, а иные роптали даже, якобы, за недовольное подаяние или за подавание другим больше их. Тогда являлся он сам им и лично выслушивал их жалобы, которые иногда простирались даже до укоризн и грубой брани, ибо иногда и нищета имеет свою наглость. Но он равнодушно и с кротостью таковым прибавлял подаяние и успокаивал. С другой стороны, приезжавшие из любопытства, пересуждали его за то, что он не удостаивал их своего приема и лицезрения. Ибо, чего суетная гордость и спесь не придумают для обвинения не угождающих им? Были и такие, особенно из бояр, которые без дозволения, сами входили в его келии с разряженными женами. Но таких встречал он строгим нравоучением, и женщин пристыжал украшением тела больше души. Самых друзей его помещиков жены не смели с мужьями приходить к нему в модных уборах и всегда наперед переодевались в скромное платье. Он им откровенно говорил, что, если щегольские и нескромные их наряды для супругов и домашних, то они не нужны, ибо и без них долженствовали они им нравиться; а, если для чужих; то обнаруживают только предосудительный и постыдный умысел их. В сочинениях его есть многие резкие статьи о ветренном щегольстве в нарядах; доказывающие какого был он мнения о сих соблазнах. Наипаче достойна внимания о сем предмете 1-я глава третьей статьи во 2-м томе его книги об Истинном Христианстве.

Другой предмет его человеколюбия и сострадания составляли заключенные в темницах по преступлениям и долгам. Пока еще Задонск не был городом; то он ездил в город Елец¹⁵, под предлогом посещения друзей своих и приятелей, каковыми были ему многие граждане сего города, а особенно благочестивая фамилия Ростовцевых. Но его преимущественное намерение бывало то, чтобы посетить тамошние богадельни и тамошних узников, ибо иногда бывал он в Ельце так скрытно, что не ведали о том и тамошние друзья его. При случае такого приезда, он в сумерки останавливал свою повозку за рекой Сосной и пешком приходил к заключенным в темницы. При входе, он, как детей своих приветствовал их, садился с ними, каждого расспрашивал о вине заключения; а изведывая их совесть, утешал сперва, потом увещевал к признанию, к раскаянию и к великодушному терпению своих уз; наконец, при выходе, оделял их милостыней, а, содержащимся за долги, давал выкупные деньги; потом поспешно удалялся из темницы в богадельни, с таковым же подаянием, а после – и из самого города. Вскоре узнавали о сем и граждане, все стремились увидеть его, искали его, но он уже был далеко, и на пути останавливался только для перемены подвод.

С 1779 года, когда Задонск учрежден был уездным городом, то Провидение доставило ему предмет такового человеколюбивого упражнения гораздо ближе. Ибо, поскольку в новом сем городе не было еще казенных строений, то и судилище, и темница помещены были в монастыре. Тогда Святитель сей часто начал посещать по ночам печальное сие жилище несчастных, проводил по нескольку часов в утешительных для них беседах, и, расставаясь с ними, обыкновенно, оделял их милостынею; а в День Пасхи, Рождества Христова и в неделю сыропустную, кроме утешений и милостынного подаяния, он удостаивал их и лобызания с обыкновенными Христианскими приветствиями. К чести смиренных Христианских добродетелей сего Святителя, должно сказать, что они подвержены были таким же пересудам некоторых, хотя и немногих, злоречивых и гордых людей, каким, обыкновенно, подпадают все истинные добродетели. Но Пастырь сей, дабы не соблазнить и таковых, решился лишить себя удовольствия лично благотворить несчастным и беседовать с ними. От злоречия утешал и укреплял он себя примером своего Спасителя и словами Апостола Петра: потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его. Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному¹⁶. Сии слова, при таких обстоятельствах, часто повторял он; а, притом, не переставал благотворить бедным, по крайней мере, хотя через посредство других. Иногда же, от нетерпеливости, и сам, скрывши сан свой, в одежде послушников ходил опять в темницу и в дома несчастных, облегчать утешениями их скорби, и, узнав нужды их, по выходе, немедленно старался иждивением своим удовлетворить оным.

В первые годы своего пребывания в Задонском Монастыре иногда выезжал он и в уезд, для посещения друзей своих, окружных сельских помещиков, и, как выше упомянуто, Елецких граждан, у коих пребывал по суткам и более. Дважды был и в Воронеже, у Преосвященного Тихона 3-го, отменно любившего, и почитавшего, и взаимно неоднократно посещавшего его. Замечательное сказывают о его посещениях, что он часто приезжал к друзьям незваный и, обыкновенно, в такие, для них, случаи, когда его присутствие бывало для них по обстоятельствам очень нужно, так что без того хотели бы они сами призывать его. Сие случалось наипаче при раздорах семейств, при разделе наследств, при расстройстве детей и тому подобном. Когда появлялся он между ними, то встречаем был, как посланник небес, лобызаем, как благодетель и друг, и внимаем, как отец и наставник. Все его беседования одушевлены были кротостью и поучением к братолюбию. Никто не смел при нем изъявлять вражды, или осуждать другого, и кого он признавал виновным, тот беспрекословно и сам сознавал себя. Он не выезжал из такого дома, пока не укротит строптивых, пока не примирит всех и не водворит согласия. Тогда удовольствие и радость его были совершенны, а, оставляя их, призывал он на всех, с чувствительностью, благословение Божие. Миротворение почитал он блаженнее самой милостыни. Милостивии, говорил он по обетованию Христову, только сами помилование будут, а миротворцы – сынове Божии нарекутся. Посему-то каждая весть о примирении врагов, и без его содействия случившемся, всегда радовала его. Когда узнавал он о несогласиях у братии монастырской, то всегда призывал их к себе, или, в случае болезни своей, посылал келейного, для соглашения их. Потом, примирившихся приглашал к себе, угощал и увещевал впредь жить спокойнее. Даже сам он, когда кого-нибудь из братии в монастыре или, хотя из келейных прислужников, оскорблял случайно (ибо иногда, от чувствительности, не мог он удержать негодования на согрешающих), то вскоре раскаивался, подходил к оскорбленному и, при каком бы случае ни было, просил прощения. Такая кротость, смирение и признательность постыжали всякого того, кто хотел бы почитать себя обиженным от него. Но к звавшим его друзьям, иногда бывали его и такие выезды, которыми по возвращении не был он доволен; особенно, когда вовлекали его так в неприятные разговоры и суждения, наипаче же, оскорбляли его бывающими в свете нескромными беседами, пересказами о пороках других (чего он и от келейных терпеть не мог), пересудами ближних и превратными понятиями о вещах. Опровергая и обличая их, нередко растрогивал он самолюбивых, и оставлял их упрямыми и неисправленными. Посему, возвратясь, дня два бывал тогда скучен, обдумывал все слышанное и им самим говоренное, и раскаивался в своем выезде, признаваясь и келейным, что он не тот возвратился, каков был в уединении. Пустыня и уединение, говаривал он, собирает добро, а отлучка из оного и соблазны мира расточают; и ничем так не грешит человек, как языком. Во многих местах сочинений его есть прекрасные размышления о сем предмете, почерпнутые из опыта собственного. После такого раскаяния, он долго никуда не езжал, и когда друзья его присылали за ним лошадей с усильными просьбами о посещении, то нередко, целые сутки обдумывая, отказывался и отсылал повозку. Самое стечение в монастырь народа, с учреждения и населения Задонска городом, время от времени умножавшееся, начинало ему докучать любопытством приезжающих и приветствиями встречающихся с ним. Почему в торговые и праздничные дни сперва перестал он выходить в церковь, а, наконец, за три года до кончины своей, заключил себя неисходно в своей келии, устраняясь света и решаясь посвятить весь остаток жизни своей, преимущественно, уединенному Богомыслию. Бедные и нуждающиеся по-прежнему приходили к нему и получали милостыню, от него высылаемую, но почти никто уже не получал счастья видеть самого его. От посетителей, кроме ближайших своих друзей и благодетелей, так же совсем отказывался, и, если кто имел нужду в его советах и наставлениях, тот не иначе мог получить оные, как только в письме.

Таковую переписку продолжал он почти до кончины. Между тем, его здоровье от старости и от подвигов приметно начало расстраиваться. Нервные припадки постепенно умножались и причиняли ему бессонницу, содрогания и почти обмороки. За год и три месяца до кончины, в тонком сне представилось ему, якобы, он был в придельной монастырской церкви Св. Евсевия, Епископа Самосатского, где приходской Задонский Священник Михаил из алтаря в царские двери выносил, якобы, на руках своих под тонким белым покрывалом младенца. Он, подошедши к нему навстречу, спросил, что несет? и в ответ услышал, что младенца, которого носить, якобы, нанялся. Потом спросил, как ему имя? и Священник отвечал, что Василий. Тогда преосвященный, сняв с младенца покрывало, поцеловал его в правую ланиту, а младенец, якобы, правой рукой сильно ударил его по левой ланите, от чего, в ту же минуту проснувшись, почувствовал он у себя онемение той щеки, так же, левой стороны языка и левой ноги, а левую руку – трясущуюся. Сие сновидение сам он признавал посещением Божиим, предуготовлявшим его к совершенному отлучению от мира, ношением язв Господа Иисуса на теле своем, и предвещающим близкое разрешение его. Как скоро узнал о сем Преосвященный Тихон 3-й, Епископ Воронежский, то немедленно прибыл к нему, и целые сутки проводил в Монастыре, многократно занимая его утешительными беседованиями при одре его, на коем с тех пор проводил он и жизнь свою. Силы телесные повседневно в нем ослабевали, но дух сохранял свое мужество. Редкую неделю опускал он без причащения Святых Таин, которые из церкви приносили к нему; а в последнюю – приобщался он дважды. За три дня сам он предсказал свою кончину. И в тот же день позволил доступ к одру своему всем приходящим, желавшим видеть его; всех их благословлял; всех увещевал к Христианским добродетелям, и со всеми прощался. Друзья и все его знакомые стекались к нему толпами: всяк хотел оказывать ему последние услуги. Некоторые из ближайших, сидели при одре его день и ночь, и с рыданием взывали: на кого ты нас оставляешь? К кому мы прибегнем? И от кого получим наставление и пользу душам нашим? Но он, поднимая десницу, им указывал перед глазами на икону Распятого Спасителя, Ему поручая их. В последние два дня, чувствуя уже и слабость своего языка, дал он приказание келейному никого не впускать до кончины его. К полуночи 12 Августа сделалось ему труднее, и он требовал скорее совершить на утро раннюю Литургию, дабы причаститься еще Святых Таин. Между тем, спокойно и в молчании лежал с закрытыми очами. Но, не дождавшись Литургии, в продолжении утрени, в исходе 7-го часа утра, открыл он на минуту очи, а потом опять вскоре закрыл их тихо, уже вечным сном, 13 Августа 1783 года, в присутствии четырех только своих келейных, из коих у одного на руках была голова его. Таким образом Пастырь сей кончил многотрудную и святую жизнь свою на 59 году от рождения.

Поутру, едва весть о сем разнеслась по городу и окрестным селениям, то монастырь наполнился отовсюду народом, и везде слышан был жалобный глас, особенно нищих. До самого дня погребения множество сельских жителей и граждан из Воронежа, а еще более из Ельца, день и ночь приезжало в обитель и беспрестанно, по прошению приезжих, отправляемы были по усопшем панихиды, так что все монастырские Иеромонахи не успевали даже по желанию сих усердствующих исправлять служб.

Покойный Преосвященный еще года за два сделал распоряжение всему своему малому имению, состоявшему в иконах, немногом платье и простой посуде. Иконы все назначил он в благословение благодетелям и друзьям своим, а из платья – иное приказал раздать сиротам, а иное – продать на милостыню нищим, а, также, хлеб и деньги расходные, если останутся. Но денег осталось по кончине его только 14 рублей 50 копеек.

Лучшее свое платье и вещи сам он давно распродал на подаяния. Для одеяния усопшего тела своего, сам приготовил он полотняную сорочку, подрясник и ряску из черной крашенины, и ременный пояс с медными бляхами, который носил он и в жизни, а сверху – малое собственное его Архиерейское облачение, состоявшее из старой мантии, епитрахили, омофора, панагии и камилавки с клобуком. Все сие лежало всегда у него заготовленное в зале на столе. А по кончине, того же 13 Августа, монастырской братией наложено было на его тело, при коем, по окончании панихиды, начато Священниками беспрерывное чтение Евангелия. Года за 4 или за 5 покойный приготовил себе и простой гроб, обитый черной фланелью с крестом наверху из белой тесьмы, хранившийся у него тайно в кладовой. Но сей гроб оказался для него короток, и потому, Елецкие купцы, друзья его, сделали ему новый, обитый черным плисом и обложенный мишурным белым газом. Местом погребения своего, назначил он, из смирения, с полуденной стороны, при входе в церковь близ папертного порога, под простым камнем, который за несколько лет сам он себе также заготовил. Но Преосвященный Тихон 3–й, Епископ Воронежский и Елецкий, из уважения к нему не рассудил за благо исполнить завещания его, как в рассуждении облачения, так и в рассуждении могилы; а 16 Августа прислал полное Архиерейское облачение, состоящее из подризника, саккоса и пр., которые, по снятии с него мантии, были и наложены на него; могилу же для него назначил в нижней, под Соборным алтарем, палатке. 17 Августа тело его, по отпевании над ним панихиды, соборно Иеромонахами и Священниками, с пением вынесено из келии в большую монастырскую церковь, и при гробе его началось паки денно-нощное Священниками чтение Евангелия. 18 Августа прибыл преосвященный Тихон 3-й, и на третий, после того, день назначил совершение погребения. По утру, 20 числа в 8 часов начался, для сбора, погребальный благовест, а потом – обыкновенный, для Литургии, которую совершал сам Преосвященный Тихон 3-й. Перед окончанием оной, сказал он над гробом преставившегося трогательнейшее, в похвалу ему, слово. Оно было у него не писанное, а в мыслях только обдуманное, как, обыкновенно, проповедовал сей даровитый вития. Но после, по просьбе почитателей памяти сего Пастыря, он написал его, и, большей частью, поместил в кратком описании жизни его и добродетелей, им особо сочиненном и напечатанном дважды, в 1798 и 1799 годах. Темой, или предложением сего слова, был первый стих из первого псалма Давидова: Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста: но в законе Господни воля его, и в законе Его поучится день и нощь. По кратком нравоучительном общем истолковании сих слов, Преосвященный применил все оные к усопшему Святителю, и исчислением добродетелей его доказал, что он всю жизнь свою располагал сообразно сему ублажению Давидову, достоин и титла мужа блаженного. Между подробностями его добродетелей, он описал живейшими красками весь его нрав, его убегание чести и славы, его Христианскую простоту, кротость, смирение, ревность по вере и любви к ближним, его неусыпность в наставлении ближних благочестию и истинной Христианской добродетели. Все сие порознь подтверждал он вышеописанными в жизни примерами его деяний, напоминая оные вкратце, и, вообще, первую часть своего слова заключил паки тем следствием, что преставившийся Пастырь сей есть блажен.

Вторую часть своего слова обратил он, во-первых, к себе, и потом – к слушателям. «Святитель сей блажен, – повторил он, – но смертью его не уменьшилось ли на земле наше удовольствие? Не находится ли праведных причин тем слезам, которые мы над гробом его проливаем? – Так, слышатели! я сам ныне лишен в нем не токмо собрата и сослужителя моего, но и друга. Я, праведные проливая слезы, теряю в нем того, коего сердцу открыты были мои чувствования, и коего опытность часто дополняла испытания мои. Поведайте ж теперь чувствования свои все те, кои пользовались такой же доверенной и дружеской откровенностью сего добродетельного мужа, поведайте нам праведные скорби сердца вашего – Но почто? ... Я верю скорби их, соразмеряя оную, скорби собственного моего сердца… и проч. Приидите ныне вы, коим давал он отеческие наставления и поучения; вы, коих он решил сомнения совести, коих сердца успокаивал он сладкими утешениями, коим подавал он душеспасительные советы, поведайте, праведны ли ваши слезы над прахом сего добродетельного вашего наставника? – Но все сие есть еще не столь великая потеря для вас, для вас, пользовавшихся его поучениями. Ибо он вам на все ваши нужды, на все недоумения совести, на все душевные скорби оставил правила, советы, врачества в своих книгах и в своих посланиях. Итак, вы не все потеряли в смерти сего Пастыря. Он для вас, и подобных вам, бессмертен будет в своих благочестивых и добропоучительных писаниях. Но вы – вы, стенящие под игом житейских несчастий и бедствий! вы, сиротствующие и нуждающиеся! вы, лишенные покрова и жилища, не имущие одеяния, алчущие хлеба! вы, осужденные на заключение в мрачных темницах и узах! не больше ли всех вы потеряли? – Кого вы ныне с нами погребаете? Чьим останкам даете на земле теперь последнее целование? ... Се охладело смертным морозом то сердце, которое пламенело к вам сострадательной любовью; онемели те уста, кои утешали вас в скорби, кои приветствовали вас, яко детей, кои часто даже лобызали вас снисходительно; оледенели те руки, кои простирались к вам на помощь со щедрой милостыней; неподвижны те ноги, кои всегда поспешно текли к печальным жилищам вашим, аки в жилища радости. – Приидите, обратите слезящие очи на благодетеля своего все те, кои во всякой нужде к нему прибегали, и рыдайте ныне рыданием достойным. Воспомяните, что он был яко праведный Иов, око слепым, нога хромым, одежда нагим, алчущим пища, прибежище всем скорбным, немощным подкрепление, печальным утеха, в душевных изнеможениях врачевства. Отселе, когда вы рыдать будете под бременем несчастий, когда болезнью отягчаемы будете без утешителя и помощника, когда истаивать будете от глада, скитаться без покрова, хладеть без одеяния; то не приидет уже к вам ваш Тихон, искавший некогда сам вас. Вы приблизитесь к его жилищу, воззрите на те двери, из коих являлся он вам яко небесный Ангел утешитель; пождете и не узрите отверзающего; не увидите десницы, простирающейся к вам для благословения и милостыни подаяния, не обрящете вопрошающего вас о ваших нуждах. Вы, припамятовав Тихона, обольетесь слезами, и с сугубой горестью сердца отыдете от жилища его без помощи, без утешения. Вы поищете его, и вам покажут гроб его, над коим вы в тяжких скорбях сердец ваших припадете с рыданиями… и проч.»

Так говорил преосвященный Тихон 3-й во второй части надгробного своего слова. После сего, предложив для всех несколько утешений столько же трогательных, он увещевал слушателей к подражанию добродетелей преставившегося Пастыря, и заключил слово свое воззванием: «о, муже святой! представ пред престол всеблагого Бога, помяни и нас, любящих и почитающих тебя!» Все собрание столько же проливало слез от утешений и увещаний его, как и от описания добродетелей преставившегося.

По окончании слова и Литургии, начато погребальное молитвословие, каковое совершается над Священниками. В сем отпевании участвовало великое число Священников Воронежских, Елецких и других окрестных. Перед последним целованием тела, первенствовавшим в службе Иеродиаконом Митрофаном читано было при гробе всему народу вслух духовное завещание покойного Преосвященного, состоявшее в следующих словах:

Духовное завещание

Слава Богу о всем!

Слава Богу, яко мене создал по образу Своему и по подобию! Слава Богу, яко мене, падшего, искупил! Слава Богу, яко о мне недостойном промышлял! Слава Богу, яко меня, согрешившего, на покаяние призвал! Слава Богу, яко мне подал слово Свое святое, яко светильник, сияющий в темном месте, и тем, меня на путь истинный наставил! Слава Богу, яко очи мои сердечные просветил! Слава Богу, яко подал мне в познание святое имя Свое! Слава Богу, яко банею крещения грехи моя омыл! Слава Богу, яко показал мне путь к вечному блаженству! путь же есть Иисус Христос, Сын Божий, Который о Себе глаголет: Аз есмь Путь, Истина и Живот. Слава Богу, яко согрешающего мене не погубил, но по Своей благости потерпел согрешения мои! Слава Богу, яко показал мне прелесть и суету мира сего! Слава Богу, яко помогал мне в многоразличных искушениях, бедах и напастях! Слава Богу, яко при бедственных и смертных случаях мене сохранял! Слава Богу, яко мене от врага диавола защищал! Слава Богу, яко мене лежащего восставлял! Слава Богу, яко мене печалящегося утешал! Слава Богу, яко мене заблуждающегося обращал! Слава Богу, яко мене отечески наказывал! Слава Богу, яко мне объявил страшный Свой суд, да того боюсь и каюсь за грехи моя! Слава Богу, яко объявил мне вечную муку, и вечное блаженство, да тоя убегну, а сего поищу! Слава Богу, яко мне недостойному подавал пищу, которой немощное мое тело укреплялось; подавал одежду, которою нагое мое тело покрывалось; подавал дом, в котором я упокоивался! Слава Богу и о прочих Его благих, которые мне, к содержанию и утешению моему, подавал! Столько я от Него получил благодеяний, сколько дыхал! Слава Богу о всем!

Ныне я к вам, братия моя, слово мое обращаю. Не могу я с вами, якоже прежде, устами и гласом беседовать, яко бездыханен и безгласен; но беседую малым сим письмецом. – Первое: храмина тела моего разрушилась, и яко земля земле предается, по слову Господню: земля еси и в землю пойдеши. Но со Святою Церковью чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Надежда моя сидит одесную Бога – Иисус Христос, Господь мой и Бог мой. Он Воскресение и Живот мой, Он мне глаголет: Аз есмь Воскресение и Живот; веруяй в Мя, аще и умрет – оживет. Он меня, спящего, всесильным Своим гласом возбудит. – Второе: отошел я от вас в путь всея земли, и отлучился, и уже друг друга не видим, якоже прежде. Но увидимся паки тамо, где соберутся вси язы́цы, от начала мира до конца пожившии. О! сподоби Господи и тамо видеться, где Бог видится лицем к лицу, и тем, видящих оживляет, утешает, радостотворит, увеселяет и вечно блаженными делает. Тамо люди яко солнце сияют; тамо истинная жизнь; тамо истинная честь и слава; тамо истинная радость и веселие; тамо истинное блаженство, и все вечное и бесконечное. Буди Господи милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя! – Третье: благодетелям моим, которые мене при нужде и немощи моей не оставляли, но по своей любви и милости, благими своими снабдевали; много благодарствую. Да воздаст им Господь в день он, в котором всем по делам их воздастся! – Четвертое: всем, которые меня как-нибудь обидели, простил я и прощаю; да простит им и Господь Бог Своею благодатию! Прошу и меня простить, ежели кого чем обидел, яко человек. Оставите и оставится вам, глаголет Господь. – Пятое: пожитков, как у меня не было, так и не осталось по мне. Прошу убо с тех, которые при мне жили и служили мне, ничего не взыскивать. Простите, возлюбленнии, и Тихона поминайте».

На подлинном подписано собственноручно: Ваш доброжелатель

Тихон, недостойный Епископ.

Во время чтения сего завещания, и сам читавший, и слушатели прерывали оное рыданием, а при начавшемся после чтения последнем целовании тела, народ поднял плач и вопль. Потом тело преставленного, на Священнических руках вынесено в, находящийся под алтарем Соборной церкви, погреб, где поставлено в обложенный камнем в земле склеп, глубиною не более одного аршина, и заложено, по надлежащему, с выводом томбы над оным. Сей погреб, усердием поминающих почтенную память сего добродетельного Пастыря, и тщанием Задонского Игумена Тимофея обделан и расписан благолепно: а на томбе положена медная доска¹⁷ с надписью, сочиненной Преосвященным Тихоном 3-м, заключающейся в следующих строках:

Здесь скончался, 1783 года Августа 13 дня Преосвященный Тихон, Епископ прежде бывший Кексгольмский, а потом Воронежский, рожденный 1724 года, Епископствовавший

с 13 Мая 1761 года, пребывавший на обещании с 1767 года по смерть, показавший образ добродетели словом, житием, любовью, духом, верою, чистотою, 1783 года Августа 20

погребен здесь.

Многие из почитателей преставившегося, сочиняли, также по усердию, надписи ему, хотя и нигде они не помещены. Из оных предлагается одна следующая, сочиненная Господином П.

Читатель!

Монумент сей гроб в земле скрывает,

В котором Пастырь стран сих телом почивает,

А духом о Христе благ горних ко странам

С надеждою отшел, пример оставив нам,

Да и в след Христов течем; творя любви законы,

Прслестну мира сласть, и плоть презрев с препоны.

Глас истины ко всем Святитель сей гласил,

Достичь небесного блаженства нас учил,

И был светильником, возженным нам от Бога,

Горящим на пути Сионских стран чертога,

Надежды, веры полн, с любовию во всем,

И радостно нося Христов благий ярем,

Терпеньем, кротостью, смирением, трудами,

Сиял обильно в нас сих подвигов плодами.

Щедрота бедным был, одежда, пища, сень,

Учением во тьме, невеждам – света день,

Друг, Пастырь и Отец, отрада, врач, предстатель,

Потребных благ был всем по мере сил податель,

И словом он пример нам дал, чтоб всяк свой крест

Подъявши, за Христом востек до горних мест.

Надеждой в жизни сам туда предвозлетая,

И к сим странам других с собой уготовляя,

Оставил по себе зовущий в книгах глас.

И убеждающий к последованью нас.

Прихожий!

Вспомяни, кто ты таков ни есть,

Что кончится твоя в сем мире слава, честь,

Что приидут и к тебе последних дней минуты;

Предупреди ж теперь последствия все люты.

Друзья, богатство, сан с мирскою суетой

Оставят все тебя, все это блеск пустой.

Внимай, к чему тебя сей Пастырь воззывает:

Блажен, кто ко Христу, доколе жив, взлетает.

Память сего Пастыря для всех, знавших его, доныне столь драгоценна, что они часто, во изъявление к нему почтения, приходят на гроб его и, в засвидетельствование к нему своих чувствований, приносят молитвы Богу о его упокоении. Слава добродетелей его, прославила и самую обитель, в которую, особенно на день его тезоименитства, Июня 16, и на день преставления, из разных и отдаленных губерний съезжаются многие и не знавшие его лично дворянские фамилии, купечество и народ, и составляют многолюдные собрания. Он оправдывает собою то Давидово слово, что в память вечную будет праведник. Пс. 111:6.

В заключение сего, присовокупляется роспись сочинений его, доныне изданных:

1) Наставление Христианское в одной книге, писанное во время пребывания в Задонске, для одного Острогожского гражданина, Ростовцева. Но после того, Преосвященный присовокупил еще к сей книжке прибавление о взаимных должностях Христианских. Вообще, цель сего сочинения состоит в том, чтобы наставить Христианина поступать во всех случаях, обстоятельствах и отношениях так, как Христианину прилично, и по слову Божию должно. Сия книга напечатана в 1784 году, сперва гражданскими буквами, в Санкт-Петербурге у Шнора в 8-ю долю листа, а потом, Славянскими, там же в 1787 году; потом в Московской Синодальной Типографии, такими же буквами 1789 и 1794 года, и после – неоднократно, все в 4-ю долю листа. Ибо Святейший Правительствующий Синод признал оную достойной быть второй книгой в числе поучительных церковных, таких, какие сочинить для Церкви предписано было в Духовном Регламенте, в главе о делах, управлению Духовной Коллегии принадлежащих, лист 181. Но надобно заметить, что в сем церковном издании, Св. Синод благоволил умножить книгу некоторыми статьями, взятыми из книг того же сочинителя. Таким образом, после § 31 поставлена здесь статья о том, что должно всемерно удаляться пьянства, взятая из книги об Истинном Христианстве, том II. § 106, 107 и 108. После § 51, коим в гражданском издании кончится все наставление Христианское, в церковном помещены по порядку все краткие его нравоучительные слова, числом 26, выключая одно слово о Христианском воспитании детей, (которое в церковном сем издании после помещено между взаимными должностями Христианскими, на место статьи того же содержания). По сих словах следует по порядку, положенное в гражданском издании наставлений Христианских, прибавление о взаимной должности Христианской, с некоторыми, по местам, подменами и сокращениями статей. Сие церковное издание напечатано под заглавием: Наставление о собственных, всякого Христианина, должностях, и разослано по всем Российским церквам, для чтения народу.

2) Разные проповеди, сочиненные и говоренные во время пребывания Преосвященного в Епархии, напечатаны в 8-ю долю одной книгой в Санкт-Петербурге у Шнора 1784 года, а вторично, 1794 в Синодальной Типографии. Книга сия состоит из 10 проповедей о разных догматических и нравственных предметах. Некоторые места в них, кажется, после поправлены и умножены. Расположение оных весьма порядочно, а слог весьма прост и ясен; в нравоучительных же наставлениях – довольно красноречив и трогателен. Число сих поучений не велико потому, что Преосвященный часто проповедовал без письменного приготовления.

3) Плоть и дух, или собрание неких нравоучений из Святого Писания Нового Завета и Псалмов, и толкователя Святого Писания Святого Златоустого, Великого Вселенныя Учителя, с приложением рассуждений в пользу духовную сочиненное; напечатано в Санкт-Петербурге в Корпусе чужестранных Единоверцев 1796 года в 8-ю долю листа одной книжкой. Сие сочинение писано во время правления Воронежской паствой и окончено в Июле месяце 1767 года. Преосвященный написал оное для чтения народу своей паствы; но за, вскоре последовавшим своим оставлением Епархии, не успел разослать оную повсюду, кроме весьма немногих списков. Книга сия состоит из 54 глав нравственного содержания. На каждую главу сперва выбраны тексты из Священного Писания; после прилагаются мнения из сочинений Святого Златоуста, потом собственные, сочинителя, размышления и увещания, расположенные по статьям. Вскоре по кончине Преосвященного, дошел один сей книги список известному издателю всяких книг Петру Богдановичу, который, переменив название и не упомянув о сочинителе, напечатал оную за свой счет в Санкт-Петербурге 1784 года, в 8-ю долю листа, под заглавием: Скрижали нравоучения, заключающегося в Древнем и Новом Завете, и в преданиях Великого Вселенского Учителя Св. Златоуста, с приложением о каждом предмете рассуждений. Присвоение себе издателем сей переиначенной книги, замедлило издание подлинной, пока не сыскан и не представлен был список, черненный рукою самого сочинителя.

4) Краткие нравоучительные слова, сочиненные во время пребывания на покое в Задонске, напечатаны в 8-ю долю листа одной книгой в Санкт-Петербурге 1784 года в Типографии Брейткопфа, и вторично, 1794 года, в Синодальной Типографии. Книга сия состоит из 27 кратких, также, догматических и нравственных поучений, писанных еще простейшим и внятнейшим слогом, нежели предыдущие слова. В описании жизни Преосвященного уже сказано, что слова сии он сочинял для монастырского церковного чтения; но оные в совокупности составляют некоторую связь и порядочное соотношение предметов. Святейший Синод удостоил их одобрения, помещением в показанной под № 1 книге для Российской Церкви.

5) Разные письма, к некоторым приятелям посланные, во время пребывания на покое в Задонском Монастыре, напечатаны одной книгой в Санкт-Петербурге 1784 года у Шнора, и 1803 в Императорской Типографии, оба в 8-ю долю листа. Книга сия состоит из 27 писем, писанных в ответы и просто к разным особам в научение, в утешение, а некоторые, и в обличение. Во всех оных слог прост, без приветствия, и без обыкновенных мирских обрядов: но дышит, вместо того, строгой поучительностью и необыкновенной искренностью. Вообще, более походят они на простое нравоучение, нежели на письма. Сих писем остается еще много неизданных, сохраняющихся подлинниками у его друзей и потомков их. Некоторые отысканные, помещены в остальных сочинениях, ниже сего упомянутых.

6) Письма келейные, догматического и нравственного содержания, писанные во время пребывания на обещании в Задонском Монастыре, напечатаны одной книгой в 8-ю долю листа, в Санкт-Петербурге 1784 года у Шнора, и 1786 в Типографии Корпуса чужестранных Единоверцев, оба в 8-ю долю листа. Книга сия состоит из 123 писем. В описании жизни уже сказано, что письма сии были сочиняемы не на открывшиеся какие случаи, и не именно для кого-нибудь, но, или в запас, для будущих случаев, или для неупущения размышлений, когда оные свободно текли на досуге у Сочинителя. Писем сих, так, как и предыдущих, открывается доныне гораздо более, нежели сколько оных издано. А некоторые помещены также в остальных сочинениях.

7) Об Истинном Христианстве. Название сей книге самим Сочинителем дано только двумя сими словами. Но издатель, или книгопродавец, из заглавия известной Арндтовой, сего же названия, книги прибавил от себя еще к названию Сочинителя слова: содержащее в себе учение о истинной вере, о святом житии, о спасительном покаянии, о сердечном умилении, о болезновании грехов и о пребывании истинных и неложных Христиан. Такожде, како истинный Христианин может победити грех, смерть, диавола, мир и всякое бедствие. Впрочем, книга сия, кроме общих Христианских догматов и нравоучения, ничего не имеет сходного с Арндтовой книгой и гораздо яснее, подробнее, поучительнее и лучше сей. Она писана Сочинителем собственноручно в 1770 и 1771 годах, то есть в первые лета пребывания его в Задонском Монастыре, а напечатана – в Санкт-Петербурге у Шнора 1789, и вторично в Императорской Типографии 1803 года в 6-ти частях; в 8-ю долю листа. Сие сочинение по обширности своей больше других стоило труда ему, но зато больше прочих доказывает в Сочинителе основательное знание Богословия, а наипаче, опытное и, обыкновенно, не скоро приобретаемое сведение духа Христианской Веры и Евангелия. Можно сравнить оное со всеми наилучшими в Христианстве нравственными книгами, а на Российском языке – оно есть первое и образцовое. Слог здесь, так, как и в прочих его сочинениях, простой и беседовательный, а не учебный, и внятен может быть самому простолюдину. Книга сия есть не только достаточная библиотека для всех, желающих заниматься здравым Христианским нравоучением, но и для тех, кои хотят быть подлинными Христианскими, а не метафизическими проповедниками Евангельского учения.

8) Сокровище Духовное, от мира собираемое, писано также в Задонском Монастыре в 1777, 1778 и 1779 годах; и состоит в 4-х частях, напечатано в 8-ю долю листа в Санкт-Петербурге 1784 году в Типографии Сухопутного Шляхетного Кадетского Корпуса, и вторично – 1796 года в Корпусе чужестранных Единоверцев. Книга сия содержит в себе 157 размышлений о нравственных предметах. Сочинитель размышления сии почерпал от нечаянно встречавшихся ему чувственных предметов, или из случаев своей жизни. Таким образом, например, есть у него в сей книге размышления под заглавиями: лоза и розги; – глава и тело; – овцы; – пастух и стадо; – воротись, не туда пошел; – не касайся сего, здесь яд; – нигде я от тебя уйти не могу; – госпиталь или лазарет; – и мы туда пойдем; – зачем ты здесь? – чего ты стал? – вода с высоких гор на низкие места течет; – малое деревце; – баня; – чей ты? – завтра приду; – отрыжка; – сторож; – стыдно мне на тебя смотреть; – я не твой брат, и проч. При виде, слышании или воображении таковых предметов, он применял их к Христианскому нравоучению и всегда умно, приятно и трогательно выводил или какое-нибудь сходство, или несходство. Книга сия весьма заманчива и для тех читателей; кои не приучили еще себя к Христианским размышлениям. Простосердечный и откровенный слог составляет также достоинство ее. Она содержанием своим весьма сходна с небольшой книжкой на латинском языке, изданной Иосифом Галлом, Епископом Оксфордским, напечатанной и на Русском языке в Москве 1786 года, под названием: Внезапные размышления, произведенные вдруг при воззрении на какую-нибудь вещь, в 131 статье. Но сия очень кратка, и размышления, в ней содержащиеся, редко подтверждаются словами Священного Писания: а Сокровище Духовное – подробнее, обширнее и везде украшено приличными свидетельствами Слова Божия.

9) Остальные сочинения Преосвященного Тихона, напечатаны в Санкт-Петербурге в Императорской Типографии 1799 года, в 8-ю долю листа, одной книжкой. В ней собраны разные мелкие сочинения и переводы; коими занимался Сочинитель во время его управления Епархией и пребывания на покое, прежде неизданные, а здесь расположенные на 6 отделений, из коих заключается в 1-м – Наставление Духовенству, в 5-ти статьях; во 2-м – Наставление всей пастве, в 10-ти статьях; в 3-м – Переводы с Еллино-греческого языка, в 3-х статьях; в 4-м – Размышления и замечания из текстов, в 14-ти статьях; в 5-м – Наставления, писанные для монашествующих, в 15-ти статьях ; а в 6-м – Письма к приятелям, разного содержания, в 19-ти статьях.

В 1794 году, в Санкт-Петербурге, вновь изданы еще были в 7-ю долю листа, гражданскими буквами, из прежних вместе три его книжки: 1) Наставление Христианское; 2) Краткие нравоучительные слова; 3) Разные проповеди.

В 1796 году, там же, в Корпусе чужестранных Единоверцев напечатано в 8-ю долю листа Полное описание жизни сего Преосвященного, которое при нынешнем, втором оного издании, вновь исправлено и умножено из записок, живших при нем, келейных.

В полном издании Сочинений Преосвященного Тихона 1837 года, остальные Его сочинения отнесены по принадлежности к своим статьям, в размещении же всех, вообще, трудов Его соблюден следующий порядок:

том 1.

Жизнеописание Преосвященного.

Наставление Духовенству: все 1-е Отделение.

Наставление Монашествующим: все 5-е Отделение.

Наставление всей Пастве: Отделение 2-е, Статьи 3, 4, 5, 9 и 10.

Наставление Христианское.

том 2.

Плоть и Дух.

том 3.

Разные проповеди. (К оным приобщено – из остальных сочинений Отделения 2-го, статьи 1, 2, 6, 7 и 8).

Краткие нравоучительные Слова.

тома 4, 5, 6, 7, 8 и 9.

Содержат в себе одно большое сочинение: Об истинном Христианстве, в 6-ти частях.

тома 10, 11, 12 и 13.

Заключают в себе, так же, одно сочинение: Сокровище Духовное, в 4-х частях.

том 14.

Разные Письма, к некоторым приятелям посланные. (К ним приобщены из 6-го Отделения остальных сочинений статьи от 1 до 10).

том 15.

Письма келейные.

Разные Размышления. (Помещено все 4-е Отделение остальных сочинений, и из 6-го Отделения статьи от 11 до конца 19-й).

Переводы с Еллино-греческого языка, в 3-х статьях, из остальных же сочинений.