Часть 1, Глава 1Часть 1, Глава 3

Раздел 8 Ласкари и Палеологи

Глава 2. Латинская империя и Латинские государства Романии. Греки в XIII в.

Первым актом завоевателей было избрание латинского императора, согласно договору 31 марта. Двенадцать избирателей, по шести от франков и венецианцев – от первых одни духовные лица – имели перед собою трех главных вождей крестового похода: дожа Дандоло, Бонифация Монферратского и знатнейшего из франкских крестоносцев, Балдуина, графа Фландрии и Гено (Геннегау), потомка Карла Великого и родственника короля Франции. Против двух первых кандидатов подали голос и венецианцы, для которых дож не мог быть константинопольским императором, а Бонифаций был нежелателен как сосед Венеции, который стал бы опасным. Единогласно был избран в начале мая 1204 г. Балдуин, за которого говорили и молодость, и храбрость, и благочестие. Бонифаций был разочарован, но первый принес присягу. Через три недели Балдуин был коронован папским легатом.

На развалинах Византийской империи образовалась Латинская константинопольская, феодальное государство поверх греческого крестьянства, целая политическая система, включившая в свой состав самостоятельно основанные государства, как Солунское королевство и княжество Ахейское. Осуществил и поддерживал феодальное единство Романии (так называлась в латинских источниках территория разрушенной Византийской империи), заставил и греческих подданных примириться со своей властью не первый император Балдуин, но второй – Генрих (1205–1216). При них обоих внутренняя история Романии заполнена церковными делами. На почве церковных интересов прежде всего столкнулась западная культура с византийской. История латинской патриархии носит международный характер, и над ней доминирует воля Вселенского первосвященника Иннокентия, решают его идеи церковного, т. е. культурного, объединения христианского мира под рукою преемника Петра. Решают судьбы патриархии Иннокентий и венецианцы, лишь в конце правления Генриха императорская власть вступает в свои права2.

Судьба, казалось, улыбалась молодому императору Балдуину. Фландрский граф сел на престол Константина, его окружал энтузиазм участников неслыханной удачи; он не нуждался в деньгах, сыпал подарками и писал в Европу восторженные письма. Двор свой он устроил по французскому образцу, чины двора были сановниками государства и подписывались на важнейших актах.

Раздел земель, феодальная организация территории греческой империи – в латинских источниках «Романии», в восточных «Рум» – было делом более трудным, чем образование константинопольского правительства; хотя и последнее не обошлось без трений и было проведено без плана, сколочено на скорую руку. Претензии отдельных лиц, хотя бы опиравшихся на сильную дружину, были скоропреходящими факторами. Прочные латинские княжества и баронии создались лишь там, где основатели-захватчики принадлежали к одной латинской нации и где были налицо сложившиеся местные интересы, города и гавани, к которым тяготели экономически их области. Тем не менее на первом плане при изложении событий приходится, вслед за нашими источниками, поставить столкновения и ссоры вождей латинского похода.

Главный его руководитель, хитрый и властолюбивый Бонифаций, показался слишком талантливым и опасным для баронов, чтобы они подали за него свой голос при избрании императора. Но в качестве второго кандидата он должен был по условию получить всю Малую Азию, поскольку она была в христианских руках, затем Грецию и, по особому уговору с царевичем Алексеем Ангелом еще во время похода, остров Крит. Конечно, лучше было бы для латинян, если бы Бонифаций стал на передовом посту в Малой Азии. Со свежими еще силами крестоносцев он мог бы утвердить их положение и задавить в самом начале зарождавшийся национальный центр греков в Вифинии, который со временем положил конец Латинской империи в Константинополе.

Бонифаций рассуждал иначе. В противоположность недальновидному Балдуину он искал создать прочное государство на основе примирения греков с латинянами, но со всеми гарантиями для господствующего положения латинского элемента. Ему нужна была территория с безопасным тылом, опирающимся на католическую страну, каковой была Венгрия, и с центральным положением для всех земель, захваченных латинянами. Таковой была Македония с Салониками, имея в виду покорение болгар и сербов. В этой провинции у Бонифация были фамильные связи, номинальные права. Брат его Райнер Монферратский получил 35 лет тому назад титул короля Салоникского от императора Мануила, выдавшего свою дочь за Райнера. У семьи Бонифация были связи и старое знакомство с Востоком. Он потребовал себе вместо М. Азии Салоники. Для него было выгоднее иметь свои земли, Македонию и Грецию, в одной меже. Чтобы привлечь к себе симпатии и надежды греков, он поспешил жениться на вдове царя Исаака, Марии Венгерской, и держал в почете ее сына от Исаака, царевича Мануила. Этот брак давал ему нужные связи и с Венгрией. Вообще Бонифаций хотел и умел ладить с греками. Связи с Востоком были наследственны в семье этого итальянского графа. Балдуин, наоборот, не хотел и не понимал всей необходимости поддержки туземного элемента и как прямодушный рыцарь не скрывал своего презрения к грекам.

Бонифаций был настолько силен и опасен, что императору пришлось уступить нехотя и тем обречь свою неокрепшую империю на роль форпоста против греков и выносить удары болгар. С последними он рассчитывал жить в дружбе. Болгарский царь Калоянн (1197 – 1207) на первых порах делал шаги для сближения, не зная еще действительных сил завоевателей Константинополя и находясь в войне с венгерским королем. Он вел издавна переговоры с папой о церковной унии, о вступлении в семью европейских народов через коронование его папой, о признании независимости Болгарской Церкви и в конце того же 1204 г., как увидим, добился полного успеха.

При такой обстановке Балдуину предстояло завоевывать провинции своего нового государства. Дандоло с Бонифацием и пятью вождями остались охранять столицу, прочие рыцари во главе с императором Балдуином и его братом Генрихом Фландрским выступили во Фракию, где держались греческие императоры Алексей III и Мурзуфл. Генрих выступил вперед и занял Адрианополь. Мурзуфл почувствовал себя не безопасным в Чорлу (Цуруле) и ускакал и Мосинополь к своему тестю царю Алексею, который пригласил его и вероломно ослепил в бане, на глазах своей дочери, жены Мурзуфла, проклинавшей своего отца. Оба соперника не доверяли друг другу и повели переговоры один за стенами, другой перед стенами Мосинополя. Алексей пригласил Мурзуфла в город, и здесь гостю была предложена баня. Акрополит передает ужасную сцену со слов очевидца: «Мурзуфла связывают, валят на пол и ослепляют. На пороге бани стоит его жена, дочь Алексея, и проклинает отца, тот называет ее бесстыжей...» Алексей взял с собою дочь и отправился в Салоники; Мурзуфл, потеряв зрение и жену, остался без помощи, и войско его разбрелось.

Под Адрианополем франки встретились с болгарским царем Калоянном, прибывшим с целью заключить дружественное соглашение. Петр Брасье с тремя рыцарями явился в стан Калоянна; царь его угощал, дивился коням и доспехам франков и осведомился, зачем они завоевали Константинополь. Барон Брасье ему объяснил, что франки ведут происхождение из славного древнего города Трои и пришли отобрать свое наследство у греков. Франки отнеслись к предложению Калоянна с надменностью и дали понять, что он может быть лишь вассалом их императора. Генрих Фландрский оставил в Адрианополе гарнизон и, покоряя по пути фракийские города, двинулся к Мосинополю. Сюда прибыл и император Балдуин.

Между тем успехи императорских войск и движение их по направлению к Салоникам возбудили в Бонифации подозрения. Он поспешил со своими рыцарями вслед за Балдуином, и под Мосинополем у них произошло бурное объяснение. Бонифаций требовал, чтобы император шел не на Салоники, но против болгар. Это же вовсе не входило в расчеты Балдуина, надеявшегося на дружбу болгарского царя. Не ему, но Бонифацию было выгодно помочь венгерскому королю, находившемуся в войне с болгарами. Отказ Балдуина был объяснен Бонифацием как нарушение договора относительно Салоник. Он пришел в крайнее раздражение, осыпал Балдуина горькими упреками: он вероломнее греков и непостояннее, нежели игральная кость3. Бонифаций ушел вместе с итальянскими и немецкими рыцарями и захватил город Дидимотих, собирая подати и сзывая греков, он клялся и божился, что он отрекся от франков и перешел на сторону греков; он тщетно пытался овладеть Адрианополем, показывая осажденным своего греческого царевича: ему не поверили.

Балдуин продолжал свой путь на Салоники, огибая с юга предгорья Родоп. Под Ксанти греки местного дината Сеннакерима «напали на него храбро, а отступили трусливо». Заняв Серес и перейдя Стримон, Балдуин подошел к Салоникам и вступил в переговоры, чтобы овладеть укрепленным городом. Он обязался не вводить войска в город, а население в его лагерь доставило продовольствие и пустило в свой город начальника, назначенного Балдуином. Последний выдал горожанам грамоту за царской красной подписью, в которой подтверждал все обычаи, т.е. вольности Салоник, и выступил обратно в Константинополь.

Не замедлило сказаться, что этот его поход был необдуманным шагом. Не мог он не понимать, что разделение крестоносцев на два лагеря, почти равные по силам, давало венецианцам решающий голос, а те вели реальную политику. Известия о разрыве Бонифация с Балдуином достигли Константинополя и вызвали смятение среди вождей франков, особенно тех, кто был дальновиднее и не терял из вида общих интересов. Но они не решились беззаветно поддержать императора, пошли на уступки Бонифацию и, ратуя за общее примирение, невольно сыграли на руку таким беззастенчивым и трезвым политикам, как Бонифаций и дож Дандоло. Главою средней партии примирения был, по-видимому, маршал Вилльгардуэн – судя главным образом по его истории похода.

Немедленно вожди похода собрались на совещание во Влахернском дворце, и Дандоло предложил послать Вилльгардуэна к Бонифацию улаживать дело. Вместе с ним отправились два венецианца, Марк Санудо и Раван из Вероны, которым Дандоло, понимая положение и не теряя момента, дал секретное поручение войти с Бонифацием в соглашение за спиною Балдуина и его прямодушных рыцарей. «Итальянцы, имевшие реальные, давнишние интересы на Востоке, устроились помимо французов».

Пока Вилльгардуэн и сопровождавшие Бонифация французские рыцари, Шамплитт, Колиньи и другие, держали гневные речи, Бонифаций, упрекая императора в вероломстве, подписал 12 августа 1204 г. договор с венецианцами, по которому он получал безвозбранно Салоники, а венецианцы – Крит.

Впрочем, договорившиеся стороны составили акт настолько дипломатично, чтобы он явно не нарушал прав империи, которая еще могла бы получить поддержку на Западе. Даже вставлена фраза: «не нарушая прав и службы императору и империи». Бонифаций отрекается от всех прав на Крит, обещанный ему Алексеем Ангелом, равно как и на субсидию (которую не с кого было получать) и на всякое вассальное владение, пожалованное его отцу (или брату) царем Мануилом Комнином4; далее он отказался от всяких претензий на земли в Фессалии и в константинопольской империи как на Востоке, так и на Западе (последнее фактически не совместно со второй статьею договора). Взамен уступок того, что не было в руках Бонифация, но было нужно для Венеции, он получал весьма реальное: 1000 марок серебра и из рук дожа с преемниками – не на основании какого-либо устарелого права, но нового соглашения реальных политических сил – столько земель на Западе империи, которая, однако, не названа, чтобы иметь 10 тыс. иперпиров годового дохода. Этими землями Бонифаций должен владеть на праве полной собственности с передачей по мужской и женской линии. Далее Бонифаций обязался защищать все владения Венеции на Леванте; о получении им земель и единовременной субсидии, согласно настоящему договору, будет составлен публичный акт (засвидетельствованный нотариусами республики), возобновляемый преемниками Бонифация. С одной стороны, этим договором было политически оформлено давнишнее преобладание Венеции на Крите, ее важнейшие торговые связи с богатым островом, положено начало главной и наиболее прочной колонии венецианцев на Востоке. В счеты Венеции с империей по дележу земель Бонифаций обязался не вступать. С этой стороны все было ясно. Выгоды Бонифация были не менее существенны, но язык договора в этом отношении умышленно не называет вещей своими именами. О Салониках мы ничего не читаем, но какое другое владение «на Западе» могло доставить столько дохода? Не сказано, у кого возьмут, зато выговорено точно, кто даст и знает, что в состоянии это сделать5.

Французские рыцари были настолько неприятно обойдены итальянцами, что Вилльгардуэн об этом договоре даже умолчал в своей истории. Ведь сами они добились лишь того, что Бонифаций отступил от Адрианополя к своей базе, Дидимотиху, а спор между ним и императором должен быть разрешен судом из четырех вождей, в том числе Дандоло, – условия унизительные для императора, который только что Салоники занял. Известия о переговорах в его отсутствие с оскорбившим его Бонифацием, конечно, дошли до Балдуина. Он спешил назад усиленными переходами, невзирая на жестокие лихорадки, опустошавшие ряды его рыцарей и пехоты. На пути его встретили послы из Константинополя. Допуская, что о соглашении дожа с Бонифацием они не говорили и даже не знали, все-таки то, что они могли сообщить о миссии Вилльгардуэна, было тяжело выслушать Балдуину. Он удалился в свою палатку. Тщетно убеждал его энергичный Генрих не уступать Бонифацию и партии примирения, поддержать свое императорское достоинство: Балдуин не решился, хотя мог рассчитывать на свое войско. За это ему пришлось пойти на все уступки. По настоянию Дандоло он послал к Бонифацию трех рыцарей и двух венецианцев, пригласил его в К-поль. Бонифаций вступил в столицу торжественно, во главе многочисленной свиты и получил от Балдуина подтверждение уступки Салоник и территории от Марицы до Вардара. Добившись своего при очевидной помощи венецианцев, Бонифаций отправился в Салоники принимать или завоевывать свое новое государство. Балдуин напрасно совершил свой успешный поход. Его войска, вернувшись в столицу, даже не нашли свободными своих квартир; и драгоценности были без них поделены.

Конфликт был улажен, и кровопролитие избегнуто. Но авторитет императора пострадал. Венецианцы заявили себя хозяевами положения и по окончании крестового похода. Если Балдуин мог с этим примириться, его брату и будущему преемнику Генриху пришлось заранее наметить себе иной образ действий.

Бонифаций получил первый свою долю, которая тем самым выделялась из массы, подлежащей разделу. Этот вопрос обсуждался латинянами среди пиршеств и турниров. Остальная территория империи была разделена на три доли, впрочем далеко не равноценные, и каждая из трех долей состояла из двух частей – земель ближних и далеких6.

Венецианцы получили лучшую часть Фракии от северного побережья Мраморного моря вглубь до Адрианополя – житницу Константинополя с ее богатыми портами Родосто, Силиврия, но без Херсонисского полуострова и болотистых устьев Марицы. Еще ценнее для них была вторая часть их доли, обнимавшая нынешнюю Албанию до Охриды, Эпир с Яниной и Артой, Ионические острова, Лакедемон, Эгину и Кикладские острова. Вместе с Критом, полученным от Бонифация, все это образовывало целую империю и отдавало самую культурную и богатую часть Леванта венецианцам и в экономическом и в политическом отношениях. Сам Бонифаций, видимо, охладел к венецианцам после этого раздела и далеко не соблюдал заключенного с ними соглашения, по которому он был обязан всячески охранять венецианские владения. Император получил на свою долю восточную часть Фракии, от стен своей столицы до Черного моря, крепость Чорлу и г. Визу, т. е. область, покрытую лесами. Во втором поясе император получил все малоазиатские провинции, обширные и богатые, но оспариваемые греками. Их нужно было завоевать и удерживать непрерывною войною; и во всем объеме латинские императоры никогда ими не владели. Номинально азиатские земли Латинской империи простирались от Синопа к Мраморному морю, заходя далеко в глубь материка, но центром их был бассейн Мраморного моря и Троада, древние провинции Вифиния и Мизия, театр будущих войн с Никейским царством. Кроме того, Балдуин получил долину Меандра и ряд богатых и больших островов Архипелага, ближайших к Малой Азии: Митилену, Лимнос, Самос, Хиос и другие. Охрана этих границ была настолько затруднительна, что Балдуин поспешил образовать в отдаленных пунктах крупные вассальные владения, которые имели задачей не только оберегать, но при случае и расширить латинские земли. Ренье Три получил Филиппополь, форпост против болгар, и граф Гугон – город Дидимотих (Димотику), возвращенный Балдуину Бонифацием и отмеченный, впрочем, в доле баронов. В М. Азии брат императора Генрих Фландрский получил Адрамиттий, оплот от греков со стороны Пергама и Смирны, и граф Блуа был поставлен герцогом Никеи, защищавшей с востока самую столицу. Уделы баронов – третья доля Романии – были в сумме менее значительны. Более 600 крестоносцев и присоединившихся к ним франков были посвящены в рыцари и получили лены. Последние были разбросаны по Херсонисскому полуострову и нижней Марице (Энос, Вира) по окраине Фракии, но главным образом в Западной Македонии и Фессалии, до Афин. Мелкие бароны вклинились своими ленами между королевством Бонифация и венецианскими владениями с запада и с востока. Вероятно, это было сделано умышленно дожем Дандоло, который играл при разделе главную роль. Сам он не обязался ленной присягой императору и получил греческий титул деспота. Представитель Венеции на Леванте, константинопольский подеста, с 1205 г. именуется гордым именем Dei gratia Venetorum Potestas in Romania ejusdemque Imperii quartae parties et dimidiae dominator7.

Территория самой столицы была также разделена. Акт раздела нам не известен, но, например, из позднейшего документа 1231 г. видно, что императору в это время принадлежали 58 города, остальное – венецианцам. Доля рыцарей и духовных, например итальянцев, если и была, то, видимо, скоро исчезла.

Раздел земель, пререкания рыцарей из-за ленов, церковные дела занимали все внимание нового правительства в Константинополе. Со своей стороны дож Дандоло, устраивая новые венецианские колонии, видел в этом деле главную свою задачу, интересами империи он дорожил лишь до тех пор, пока они совпадали с венецианскими, к усилению императорской власти он относился со скрытым недоброжелательством. Договор его с Бонифацием был характерен для его отношений к латинскому общему делу и увенчал вместе с актом раздела труды Дандоло на пользу родного города.

Франки К-ля потеряли в лице Бонифация деятеля с государственным умом и знанием Востока. Оставшиеся вожди не понимали условий, требовавших не только сюзеренной, но и сильной фактической власти: это видно из образа действий настолько благонамеренных вождей, как Вилльгардуэн и другие примирители Бонифация с Балдуином. Сам новый император был лишь первым между знатными вождями; задач местной политики он, видимо, не понимал. Своего канцлера Иоанна Нуайонского он лишился в салоникском походе, во время эпидемии. Греков он открыто презирал. Никита Акоминат – сам государственный деятель, образованный писатель и патриот, живший в удалении, – Балдуина язвительно вышучивает: все-де ему казалось доступно, девизом для него могло быть древнее изречение: «куда пойду, копьем землю разворочу». Отправляясь во Фракию и Салоники, чтобы принять приветствия своих новых подданных, Балдуин не удостоил взять с собою никого из греков воинского или гражданского звания и всем желающим отказал. В этом он сходился с латинскими вождями и баронами, считавшими воинскую доблесть своим прирожденным свойством и не признававшими ее у других народов. Не было к ним доступа ни музам, ни харитам, представителям наук, греческой образованности и искусств. Поэтому, заключает Никита, эти варвары были столь необузданны, и гнев у них перевешивал рассудок8.

При таком отношении к грекам латинянам было трудно рассчитывать на их содействие. Его они и не искали, и не принимали в расчет. Легко захватив империю, они на первых порах надеялись легко ее и удержать, они рассматривали ее как Богом данную обетованную землю, которая могла устроить еще многих рыцарей. В то же время, озираясь на свои поредевшие ряды (смертность была велика от болезней), вожди видели недостаток людей. Балдуин неоднократно и официально писал на Запад, например в Германию, вызывая оттуда рыцарей и ратников, и подкрепления бесспорно прибывали. Из одной Кремоны приехало 1000 человек. Успех имело и письмо Балдуина в Палестину. Известия о богатой добыче и неслыханной удаче франков привлекли 100 рыцарей с оруженосцами, приехавших из Сирии и Палестины вместе с папскими легатами Петром Капуанским и Соффредом. Большинство их были участники четвертого крестового похода. Балдуин их принял с радостью и одарил ленами в малоазиатских областях, франками еще не занятых: Атталию он отдал тамплиерам, часть Неокастро – рыцарям ордена иоаннитов, Филадельфию – родственнику нового никейского герцога, графа Блуа.

Широко, щедро раздавая земли на окраинах, Балдуин не считался с теми местными динатами и соседями, чьи интересы могли быть нарушены, чья подозрительность могла быть с основанием возбуждена. Что завоевателям, новым господам, будет трудно и опасно, в Константинополе, по-видимому, не рассчитывали. Если завоевана самая столица, то как не справиться с каким-либо Дидимотихом? Примирить с собой столицу после разорения ее святынь, духовенство и служилые, образованные классы после разрушения греческой империи и захвата св. Софии было трудно. Наоборот, латиняне предпочитали террор, и, схватив в провинции ослепленного Мурзуфла, они свергли его в Константинополе с Феодосиевой колонны. Вместо казни узурпатора убийцы закололи государя, получилась в глазах населения предопределенная издревле гибель императора: на рельефах колонны нашли изображение этой страшной сцены.

Не считаясь с верхними классами, новое правительство могло бы опереться на низшие, изнывавшие при Ангелах от государственных и властельских налогов, натуральных повинностей, беззакония, экономического и торгового упадка страны. При умелой политике франки могли бы явиться избавителями простого народа, но они оказались не дальновиднее будущих хозяев страны – турок. Рыцари не думали о народе у себя в Европе, тем более в покоренной иноверной Романии. Венецианцы, хотя и зная страну, но оставаясь купцами, эксплуатировали свои новые владения систематически и беспощадно, и на их землях народу жилось хуже, чем на императорских. О притеснениях баронов, грабежах и беззакониях проскальзывают известия в западных же источниках. Латиняне не использовали на первых же порах ни социальных противоречий старого строя, как не применили к нуждам своего нового государства западных симпатий среди византийской аристократии, тяготения к рыцарству со времен царя Мануила.

Игнорируя греков, латинское правительство ничего не сделало на первых порах, чтобы заключить союзы с исконными врагами греков. Сельджукский султан Кей-хозрев, изгнанный из Икония своим братом, прибыл в Константинополь, но франки не удостоили его своей поддержки. Между тем он скоро получил обратно свой престол, и франки упустили случай приобрести могущественного союзника в тылу малоазиатских греков. В Адрамиттии местные армяне встретили брата императора с восторгом, помогая ему против греков, но латиняне ушли, армяне с семействами последовали, пока латиняне не бросили их во Фракии, и армяне (20 000) были вырезаны греками.

На северной границе отношения складывались первоначально в пользу константинопольских франков. Родопы были не заняты политически болгарами после гибели князя Иванко (ок. 1200 г.)9. Калоянн был в войне с Венгрией, искал поддержки у папы и не думал о нападении на латинский Константинополь.

В этом самом ноябре 1204 г. происходили важные события в его столице. В Тырнов прибыл папский кардинал-легат и привез Калоянну грамоту Иннокентия. Увенчались успехом многолетние хлопоты Калоянна о признании его царем и архиепископа Тырновского – патриархом, что знаменовало признание политической и церковной самоятельности от Византии. Правда, папа прислал ему знаки королевского достоинства и назначил главу Болгарской Церкви примасом, оговариваясь, что примас с предоставленными ему правами поставлять епископов, варить мυро и выезжать с выносным крестом равен патриарху. Калоянн в ответном письме называл себя, однако, императором и архиепископа Болгарии патриархом. Так как переговоры Калоянна с папой велись уже несколько лет еще при существовании Греческой империи, то и при завершении их осенью в 1204 г. с обеих сторон были высказаны пожелания и взгляды, не вполне уместные после латинского завоевания. Папа даже послал Калоянну знамя, предназначенное для войны с теми, кто устами чтут крест, сердцем же далеки от него, т. е. имел в виду не венгров и не латинян, а греков.

Основание Латинской империи в Константинополе не замедлило отразиться на союзе болгар с папой. Калоянн добился от курии всего, что она могла ему дать. Но ему мало было независимости от Византии, теперь к тому же утратившей политическую самостоятельность; предпринятые перед курией шаги были скорее средством к достижению высшей цели – утверждению Болгарского царства и по другую сторону Балкан. Гибель Греческой империи открывала перед ним новые горизонты. В сравнении с пришельцами-франками он увидел себя главою туземного населения Фракии. Постоянным стремлением болгар к югу объясняется старательное усвоение ими греческой церковности и образования: уносились в Болгарию святыни, строились церкви, вызывались мастера. Созидались царство и общественность, возможно равноценные греческим их прообразам. Теперь наступил исключительно благоприятный момент сделать дальнейший шаг, и толчок был дан, по-видимому, самими греками. Греческая аристократия Фракии сама предложила Калоянну стать во главе движения против франков и венецианцев.

Никита Хониат настаивает, что не Калоянн явился инициатором движения против латинян, но греческая военная знать, имевшая земли во Фракии. Тщетно греческие аристократы обращались и к Бонифацию, и к Балдуину с предложением своих услуг. Латиняне не сочли нужным предоставить им участие в делах их государства. Рыцарские дружины носили слишком замкнутый характер и не допускали в свой состав посторонние элементы. Получив безусловный отказ, греческие служилые люди отправились к Калоянну, хотя он был исконный враг империи, неоднократно разорявший ее северные области.

Сверх того, оказывается из Акомината да и из латинских источников10, что и сам Калоянн был не менее оскорблен латинянами. Он отправил перед тем посольство к императору с изъявлением дружбы, но получил в ответ, что они, франки, – наследники греческого царства, а он узурпатор и вассал, не имеющий права считать себя равным латинскому императору. Они даже угрожали опустошить его страну и возвратить его в рабское состояние, из которого он вышел. В этом ответе отразилась и фикция перенесения на латинского императора прав константинопольских царей, выраженная в усвоении титула Semper Augustus (послание Балдуина папе, составленное легистом, канцлером Иоанном Нуайонским), и высокомерие рыцарей по отношению к полуварвару, и, вероятно, сознание непримиримости их политических интересов, ставшее ясным прежде всех у Бонифация.

Только что признанный и помазанный папой король или царь не мог помириться с тем, что ею ближайшие соседи не считают его равноправным монархом, его нацию – членом европейской семьи народов. Он, может быть, почувствовал, что именно его успех перед Иннокентием повлиял на резкость полученного ответа. Соглашения здесь не могло быть. Притом франки наступали, и Филиппополь был ими занят в том же месяце, когда Калоянн короновался в Тырнове.

Вместе с тем Калоянн чувствовал свою силу: малочисленность рыцарей была ему известна. Преемник древних болгарских царей мог смотреть на франков как на узурпаторов пришельцев. Не мог же он разделять точку зрения барона де Брасье, что франки – потомки троянцев и Константинополь – троянское наследство. Ему о его правах говорили греки. Он принимал посольства греков не только из Фракии, но и из Пелопонниса, от всех его городов, по известию самого Вилльгардуэна, объявлявших его своим императором и предававших греков его власти11.

Калоянн не упустил момента. Явившихся к нему греков он отослал, по словам Никиты, в их города, приказав готовить восстание и ожидать его на Пасху.

Советники Балдуина лучше бы сделали, если бы послушали Бонифация и пошли совместно на Калоянна, с которым они тогда могли справиться при помощи венгров. Будь Бонифаций на константинопольском престоле, дела бы приняли иной оборот. Вместе того удаление Бонифация в Салоники и Грецию разбило силы латинян на две части. Опасности с севера они не замечали. Между тем состоялся фактически союз греков с болгарами, столь редкий в истории Балканского полуострова. Сношения Калоянна простирались и далее на Восток, вероятно, по мере успеха, латиняне перехватили его письма к туркам и малоазиатским грекам и копии отправили на Запад12.

Не подозревая опасности, в том же ноябре латиняне посылают из Константинополя четыре партии лучших рыцарей для овладения своими новыми землями. Уезжают храбрецы Петр Брашейль и Пайен Орлеанский со 120 рыцарями на юг Мраморного моря, где они занимают латинскую факторию Пиги и наносят грекам ряд поражений. Брат императора Генрих с таким же отрядом отправляется в свой отдаленный город Адрамиттий и по пути останавливается в богатом Абидосе; затем при помощи армян и даже греческих крестьян овладевает Адрамиттием. 100 рыцарей под начальством Макария Менегу занимают Никомидию, покинутую населением. Ренье де Три со 120 рыцарями занимает Филиппополь и, по словам Вилльгардуэна, был встречен греками с радостью, может быть притворной. Успехи рыцарей в Малой Азии будут изложены в иной связи, как эпизод в истории образования Никейского царства. Они были кратковременны, и центр событий 1205 г. лежит во Фракии.

С уходом лучшей части рыцарей в столице остались, по словам Вилльгардуэна, император Балдуин, знатный граф Блуа (новый герцог никейский) и два старика: граф Гугон Сент-Поль, прикованный подагрой, и дож Дандоло, подагры никогда не знавший. В феврале 1205 г. умер граф Сент-Поль и похоронен в Манганском монастыре, в самой гробнице красавицы Склирены. Смерть его послужила сигналом к восстанию в Дидимотихе, отданном ему в лен. Люди его были избиты греками. Захвачена соседняя Орестиада и уделы мелких баронов, рассыпанные по окраине Фракии. Латиняне, только что водворившиеся в своих ленах, частью перебиты, частью бегут по направлению к столице. Весть о восстании быстро доходит до Греции, делая латинян более скромными, по словам Никиты. Бегут бароны. Венецианский гарнизон Адрианополя очистил этот главный пункт. Храбрый комендант Цурула на время остановил бегущих, выступил навстречу грекам и, заняв Аркадиополь, нанес неорганизованным грекам кровавое поражение, «никто из них не удостоился погребения»; все же и он не удержался и отступил в свою крепость. Случилось даже, по выражению Вилльгардуэна, «странное происшествие», рисующее деморализацию рыцарей. Ренье де Три в своем Филиппополе был оставлен сыном и родными, бежавшими в столицу; эти рыцари попались грекам и были пересланы Калоянну, в числе 30, который их казнил; и никто из франков о них не пожалел. Ушли и другие в большем числе, так что Ренье остался охранять Филиппополь и Стенимак всего с 25 рыцарями, но своего поста не оставил. Грозные вести с севера застали императора врасплох. Прибывающие беглецы увеличивали смятение. Посоветовавшись с Блуа и Дандоло, император решил идти на Адрианополь со всеми наличными силами, послав вперед Вилльгардуэна, и немедленно отозвать все отряды, высланные на Восток. Все достигнутые в М. Азии успехи были принесены в жертву. Вилльгардуэн всего с 80 рыцарями подошел к Адрианополю, но все население скрылось за стенами, на которых развевались знамена Калоянна.

Балдуин не дождался брата и рыцарей, «посланных на юг. Быть может, он рассчитывал предупредить Калоянна под Адрианополем; может быть, им овладела рыцарская ярость. С никомидийским отрядом у него оказалось всего 140 рыцарей». И всего с 140 рыцарями выступил против болгарского царя и восставшего населения. За ним следовал Дандоло с таким же числом венецианцев. Под стенами Адрианополя они испытали нужду. Всю страну занимали греки в большом числе. Приближался Калоянн с валахами, болгарами и 14 000 куман (половцев), диких наездников13. На Вербное воскресенье сам граф Блуа отправился за провиантом с знатнейшими рыцарями и большей частью латинян, но у одной крепости был отбит греками. Всю Страстную неделю франки приготовляли стенобитные машины и вели подкопы и так встретили Пасху, «малые числом и в скудости». Армия Калоянна приблизилась. Вилльгардуэн был оставлен охранять лагерь, а император с главными силами выступил вперед и ждал нападения врагов. Калоянн сам остерегся напасть на строй рыцарей, но выслал вперед куман, которые нанесли франкам потери. На пасхальный четверг куманы опять напали и опять вызвали среди рыцарей беспорядок, на этот раз имевший роковой исход. Сам знатный граф Блуа кинулся за половцами и позвал за собою императора. Заведя франков за две мили, половцы обернулись и осыпали рыцарей стрелами. Тяжко раненный Блуа не оставил поля битвы. «Не дай Бог, меня упрекнут, – сказал Блуа, – что я убежал с битвы и оставил императора». Балдуин, окруженный врагами, приказывал своим отступить, но сам этого не сделал. Очевидцы передавали Вилльгардуэну, что ни один рыцарь не защищался лучше в долгом бою, чем император Балдуин, пока не был захвачен живым. Граф Блуа остался убитым на месте. Пали епископ Вифлеемский Петр и ряд знатнейших рыцарей. Спасшиеся прискакали в лагерь в полном беспорядке, лишь Вилльгардуэн, выступив вперед со своим отрядом, сдержал беглецов. Армия Калоянна – половцы, влахи, греки, бывшие в передовых полках, – однако, не напала на лагерь. Ночью Вилльгардуэн и слепой Дандоло отступили на Родосто кратчайшим путем к морю, забрав всех раненых, Вилльгардуэн прикрывал отступление. Лишь несколько рыцарей в панике ускакали прямо в Константинополь и своими известиями вызвали ужас: все полагали, что с императором погибло все войско. Отступавшие с Вилльгардуэном франки достигли г. Памфила, где застали значительный отряд рыцарей, спешивший из Анатолии на помощь, и не могли сообщить известий более печальных, так как погибли сюзерены многих рыцарей, опоздавших их выручить от смерти. Рыцари плакали горькими слезами и били себя в грудь. Заменив утомленный отряд Вилльгардуэна, рыцари из Анатолии охраняли отступавших, отбивая наседавших варваров, как добрые воины. Силы Калоянна следовали по пятам. Проведя еще ночь в отступлении, франки подошли к богатому Родосто, занятому греками, которые, однако, не сопротивлялись, и немедленно отправили гонца в столицу, извещая, что войско спасено. Гонец застал в Константинополе пять больших венецианских кораблей, наполненных крестоносцами, готовых отплыть в Европу. 100 рыцарей было между ними, и даже один знатный вассал убитого Блуа. Напрасно кардинал Капуано, начальник гарнизона, и другие лица умоляли уезжающих пожалеть христианство и честь сюзеренов, оставшихся на поле брани. Беглецы остались глухи, и корабли распустили паруса. Ветром их прибило к Родосто, и там вновь Вилльгардуэн и другие вожди со слезами просили пожалеть страну: никогда не представится им случая оказать большую помощь. Беглецы, по-видимому, колебались, но ночью к ним перебежал еще один вассал Блуа, притом из лучших рыцарей, и все уехали в Европу, где их ожидало всеобщее порицание.

Франки ожидали брата императора. Брат императора Генрих спешил к Константинополю из отдаленного Адрамиттия, с нетерпением ожидаемый всеми; по пути он должен был нехотя покинуть на произвол судьбы 20 000 малоазиатских армян, связавших свою судьбу с франками на свое несчастье: греки перерезали несчастных14. Не доходя Родосто, Генрих соединился с рыцарями из новых ленов в устье Марицы (между прочим, из монастыря севастократора Исаака в Вире) и с беглецами из Филиппополя, всего до 100 рыцарей и 500 легких всадников, так что он привел значительные силы в Родосто. На следующий день все собрались и провозгласили Генриха правителем империи в отсутствие оплакиваемого всеми его брата, императора. Генриху не было еще 30 лет, но латинянам не пришлось раскаиваться в своем выборе.

Оставив гарнизоны в Родосто и Силиврии, Генрих с войском прибыл в столицу, под стенами которой уже показались половцы Калоянна. Все было потеряно латинянами почти внезапно: остались кроме столицы Родосто и Силиврия во Фракии, а в М. Азии лишь латинская колония Лиги. Все прочее перешло в руки Калоянна и греков.

Настояло оповестить Запад о гибели императора и просить помощи людьми ввиду страшного урона и критического положения империи. Послали епископа Суассонского Нивелона, известного участника крестового похода, и двух рыцарей с письмами прежде всего к папе.

«Случилось, что греки, – писал Генрих Иннокентию III, – которые по прирожденному им вероломству после всяких клятв и ручательств являются всегда склонными к предательству... открыто подняли восстание, которое и раньше замышляли».

Следует рассказать о несчастии императора в битве с полчищами Иоанницы (Калоянна), вызванного теми же греками.

«Не знаем, – пишет Генрих далее, – кто взят в плен, кто убит. Узнали от лазутчиков и по верным слухам, что государь мой император жив и здрав и довольно прилично содержится Иоанницей. Знайте, что с тех пор, как мы вступили в пределы греков, и до того несчастного сражения, сколько бы на нас ни нападало и как бы нас мало ни было, всегда мы уходили с торжеством и победою. Такая неизмеримая утрата произошла по безрассудной нашей смелости и по грехам нашим... Маркиз де (Бонифаций) и де Три (в Филиппополе) держатся в своих владениях невредимы».

Сам Генрих надеется на свои силы, но опасается союза Калоянна с турками, о чем свидетельствует перехваченное письмо Калоянна15, посылаемое папе. Сам Генрих «смело уверен», что выдержит козни и нападения врагов и может еще долго ждать подкреплений.

«Но вот, – пишет он, – случилось то, чего мы опасались и о чем давно говорили открыто: это обнаруживается из письма этого влаха (Калоянна), содержащего союз его с турками и прочими врагами креста Христова, захваченного нами вместе с его посланным и посылаемого к вашему святейшеству на обоих языках».

Какие разумеются языки, не ясно, и самое письмо до нас не дошло. Генрих не сомневается в поддержке папы ввиду интересов церковной унии с Востоком и ради Св. Земли. Одно зависит от другого – таково общее мнение христиан на Востоке, в том числе рыцарей тамплиеров и госпиталитов, находящихся вместе с ним, Генрихом, в Константинополе. Преуспеяние Латинской империи означает торжество над всеми язычниками и врагами Креста, а гибель ее заставит очистить и ту часть Св. Земли, которая находится в руках христиан. К папе обращаются как к отцу, пишет Генрих, находящиеся в великом утеснении его воины, поклявшиеся положить жизнь свою за Римскую Церковь. Генрих просит послать легатов во все западные страны и даровать тем, кто отправится в Константинополь, такое же разрешение грехов, какое дано крестоносцам в Св. Землю16.

Отношение Иннокентия к столкновению между латинянами и болгарами весьма характерно и далеко не свидетельствует о том, чтобы он горячо принял к сердцу просьбу Генриха и рыцарей. Он пишет Калоянну почти льстивое письмо, ссылаясь на особую благодать (gratia), которой он, Римский Папа, отличил болгарского царя среди всех монархов христианских, и на свои заботы о его чести и интересах. Благодаря заслугам его матери Римской Церкви, которой Калоянн смиренно посвятил свое царство «как частное достояние св. Петра», он и достиг славного торжества над теми, кто старались его серьезно обидеть. Папа послал ему венец и военное знамя и продолжает охранять его от опасностей. Пусть он знает, что на Западе собирается еще более многочисленное войско, нежели то, которое уже прибыло в Константинополь. Пусть Калоянн остерегается попасть между латинянами с одной стороны и венграми – с другой. Поэтому Иннокентий советует Калоянну освободить Балдуина и заключить с латинянами прочный мир, о чем наказывает одновременно и Генриху. В том же самом смысле папа написал и примасу Болгарии. Ответ папы Генриху крайне лаконичен. Своего впечатления от катастрофы латинян он не сообщает, и о мерах, которые он принял по ходатайству Генриха, он ничего не пишет. Никакой инициативы папа не терпел и от Балдуина. Он лишь официально предписывает «знатному мужу Генриху, брату константинопольского императора» заключить прочный мир, для освобождения брата, со славнейшим царем болгар и влахов, ибо для обеих сторон дружба принесет много пользы. Он пишет кратко, «так как нужнее дело, чем слова».

Рыцари, по-видимому, надеялись, что папа объявит Иоанницу врагом христианства и поход против него – столь же богоугодным делом, как завоевание Св. Земли. Папа дал им понять, что он дорожит Калоянном, даже невзирая на его письмо к туркам, как новым членом семьи христианских народов, а Болгарию рассматривает как лен апостола Петра. Быть может, Иннокентий рассчитывал в этой плоскости отношений сделать больше для Балдуина и его империи. Рыцарям было очевидно, что интересы их и Калоянна непримиримы и что болгарский хан, или «Влах», не замедлит показать и папе свое настоящее лицо. Рыцарям было горько читать холодные строки первосвященника, в своих высших соображениях как бы забывшего, что они на чужбине, пришли во имя Креста и только что многие из них с родным братом Генриха и венчанным императором после неслыханного подвига заплатили кровью за свою храбрость. Им, цвету французского и фландрского рыцарства, в ответ на просьбу о помощи советуют заключить мир с убийцей рыцарей, варваром, главою мятежных греков и вонючих куман, приносивших пленных в жертву своим богам.

Положение молодого регента было тяжко. Венецианцы – своекорыстные союзники. В первой половине июня умер престарелый дож Генрих Дандоло и был похоронен в св. Софии. Его советы были незаменимы. Вновь избранный глава венецианцев на Востоке, подеста Зено, присвоил себе данный дожу титул деспота, подписывался красными чернилами и претендовал на равенство; помощь оказывают венецианцы еще менее; и в 1205 г. при выступлении Генриха в поход не идут с ним, но разоряют побережье Мраморного моря из своих корыстных видов. Еще тяжелее рука венецианцев в церковных делах, как увидим ниже. В то же время Зено подписывает запрещение венецианцам отчуждать свои земли в руки не венецианцев.

Но скоро Генрих урегулировал отношения императорской власти к венецианцам. Им пришлось пойти на уступки. Флот Генуи, их давнишней соперницы на Востоке, угрожал все еще не занятому Криту и Ионическим островам – самым ценным колониям Венеции. В самой республике обнаружились трения, недовольство чрезмерными претензиями венецианского «подеста Романии» в Константинополе. Последний стал во главе новой колониальной империи венецианцев на Востоке, возникла даже мысль перенести правительство республики из Венеции в Константинополь. Власти метрополии действовали энергично. Западное побережье Греции было изъято из компетенции подеста Романии, и в Диррахий (Дураццо) был послан особый губернатор с титулом дуки.

В самом Константинополе действовали более осторожно. Подеста Зено продолжал носить гордые титулы, которые, в сущности, принадлежали дожу; вместе со своим советом из шести членов он мог даже ограничивать права граждан Венеции в распоряжении их собственностью, запретив отчуждать их недвижимость в чужие руки. Но права колонии в отношении выбора нового подеста были метрополией существенно ограничены, и преемник Зено, Яков Тьеполо, оказался настолько связанным, что прибавляет перед титулом слова «по поручению дожа» или «вместо дожа».

Генуэзская опасность, заставившая венецианцев особенно дорожить доступом в гавани империи, и раздоры между Венецией и ее константинопольской колонией позволили Генриху заключить с венецианским подеста в октябре 1205 г. важный договор17, которым гарантировалось единство власти в военных делах и упразднялось существовавшее со времени похода особое положение венецианцев. Императору предоставлялось начальство над всеми вооруженными силами как франков, так и живших в империи венецианцев. Ежегодно все рыцари (milites) обязаны являться по зову императора и быть под его знаменами с июня по Михайлов день, кроме порубежных вассалов, которым нужно защищать свои земли. Но в случае вторжения чужого монарха (разумеется, конечно, в первую голову Калоянн) никому никаких льгот не полагалось. Все рыцари, имеющие лены в империи, как франки, так и венецианцы, должны присягнуть в соблюдении ими их военной обязанности. Император является не только верховным военачальником, но и правителем империи. Он имеет право и обязанность принимать меры и производить расходы немедленно и во всякое время для обороны и поддержания государства18. Трудные времена заставили рыцарей и венецианцев организовать верховную власть с правом инициативы и исполнения во всех внутренних и внешних делах империи.

Не над императором, но рядом с ним – формально при нем – поставлена другая власть, фактически существовавшая и прежде, ныне вводимая в рамки. При императоре заседает совет, состоящий из подеста с его шестью советниками и из неопределенного числа магнатов, т. е. сюзеренов, франков. Духовенство как сословие и рыцари в нем не представлены. Из двух союзных элементов, венецианцев и франков, по крайней мере создан общий государственный орган, за которым оставлены державные функции, вытекавшие из совместной оккупации, из условий основания Латинской империи. Совет этот не только определял единодушным своим решением (consultum) вместе с императором необходимость, время и продолжительность созыва ополчения, но имел также право, как и император, инициативы в делах обороны и управления. Император обязан исполнить все, что постановлено советом по собственному почину. Отнюдь не прикровенно объяснена обязанность императора тем, что он получил на свою долю четверть территории империи именно для того. В этом случае представителем учредителей империи является совет, император же – крупнейший дольщик, несущий обязанности главы исполнительной власти. Император не имеет права отнять лен у кого-либо из рыцарей, равно как рыцари не могут нарушать прав императора: обе стороны сопоставлены на равных договорных началах. В случае конфликта дело переходит на суд особо для того избранного жюри, назначенного как франками, так и венецианцами, и император обязан явиться на суд лично и исполнить постановление суда, обязательного для обеих сторон19. Призывается он к суду «увещанием» вышеозначенного своего совета20, которому таким образом принадлежит не только свободная инициатива в делах гражданских и решающий голос в вопросах объявления войны и созыва ополчения, но и контроль за действиями императора.

Акт 1205 г. как основанный на равновесии договаривающихся сторон, опирающихся на реальные силы, мог бы быть настоящей конституцией, какой не знала почва Византии со времен автономной греческой колонии; он заключал в себе начала новые, вытекающие из недавней оккупации страны теми же силами, которые им регулируют свои отношения – каковы бы ни были аналогии в организации франкских государств Леванта. Вполне чуждые византийским традициям, эти договорные начала были способны к здоровому развитию и могли выработать при благоприятных условиях средневековый парламент. Но сам акт краток и полон несовершенств. Его составляли не юристы, не церковники, но военные люди под влиянием острой нужды охранить государство. Начал представительства ни высших, ни низших сословий в совете нет вовсе. «Магнаты», хотя и украшенные придворными титулами, заседают по личному праву. Советники подеста вместе с ним не представляют, но составляют правительство венецианских колоний Романии и могут своим несогласием не только формально, но и фактически остановить военные планы императора. Акт лишь формулирует реальное соотношение сил, вскрывая недостаточность организации, напоминающей Польшу. Конфликт между императором и советом разрешается всегда в пользу совета, а между императором и вассалом – судом, для избрания которого нужно созвать рыцарей, т. е. сейм. Составленный на скорую руку договор 1205 г. важен был для нужд момента, давая Генриху возможность организовать оборону империи всеми наличными силами латинян.

Для того он не поскупился на уступки и гарантии венецианцам. Он обязался не допускать в пределы империи всех, кто находится в войне с Венецией (т. е. генуэзцев), и гарантировал венецианцам свободный доступ и проживательство во всех своих владениях, равно как неприкосновенность недвижимой собственности всякого гражданина республики, хотя бы не имевшего на свою недвижимость письменного документа. Все содержание акта Генрих утвердил своей присягой, и акт скреплен подписями членов его совета, о котором шла речь в тексте, – он уже фактически существовал. Реальных новых ограничений императорской власти договор 1205 г. вряд ли вводил. Наоборот, энергичный император имел основание рассчитывать на естественное усиление власти: вымирали старые влиятельные вожди, открывалась возможность опереться на рядовое рыцарство и низшие классы населения пришлого и туземного. Ведь почва Византии была пропитана традициями самодержавной власти.

Военные дела тем временем неожиданно изменились к лучшему. Летние жары заставили половцев вернуться за Дунай. Калоянн с частью восставших греков ушел на запад против Бонифация. По дороге он осадил Серее, и латинский гарнизон, потеряв начальника, капитулировал под условием свободного пропуска; но новое чадо Римской Церкви Калоянн не замедлил нарушить слово: рыцарей раздели донага и в оковах погнали в Болгарию, где главнейших обезглавили. Салоники Калоянну взять не удалось, он к этому и не приступал, но разорял страну. Бонифаций, отсиживаясь за крепкими стенами города, «много печалился». Франки не замедлили выступить во Фракию, покоряя вновь возмутившихся греков. Расправа была жестокая. Вперед был выслан особый конный полк, который, по Никите, назывался ротой (ρουτα). Венецианский флот отправился отдельно берегом Мраморного моря и в Пании и Галлиполи действовал с греками образом, «чуждым христианским нравам». Вслед за ним выступил Генрих с главными силами. Взяты венецианский удел Аркадиополь, Цурул, Виза, Апр. Особенно в последнем городе рыцари, недостаточно дисциплинированные, устроили резню и гнали пленных, как скот, прикалывая отстающих и слабых. Подошли к главному городу и цели похода – Адрианополю (Орестиаде). Сильно укрепленный двойным рвом и высокими стенами Адрианополь был занят греками, которые наотрез отказались сдаться. Несмотря на храбрость рыцарей, их штурм был отбит, и болезни заставили снять осаду. Осень войска Генриха провели в области Родосто. Пытались взять Дидимотих, но наводнение Марицы разметало их осадные машины. Между тем де Три, все еще державшийся в Филоппополе с несколькими рыцарями, узнал, что многочисленные в его городе павликиане или манихеи, по-видимому, вернее армяне21, передались на сторону Калоянна. Теперь на развалинах греческого царства заявляет себя армянский элемент, самостоятельная роль которого не сыграна до сих пор в бассейне Мраморного моря. Религиозные и племенные враги греков, армяне при проходе крестоносцев поспешили высказать свои чувства и приветствовали Барбаруссу. Мы уже упоминали, что малоазиатские греки22 передались на сторону Генриха и заплатили за то своею кровью. Может быть, этот последний факт, а еще вернее – признаки поворота греков в сторону латинян после разорения болгарами Фракии побудили «павликиан» предать свой город Калоянну. Три ночью оставил Филиппополь, поджег армянский квартал и занял твердыню Стенимак с горстью своих храбрецов. Генрих же, заняв гарнизонами Русий, Визу и Аркадиополь, отдал город Апр фракийскому аристократу Феодору Врана, единственному, по словам Вилльярдуэна, греку, державшему сторону франков. Он и женился на Агнессе Французской, сестре короля Филиппа Августа и юной вдове двух греческих царей. Врана выделялся из той фракийской аристократии, которая хотела служить латинскому императору, и заставил с собою считаться. Его род происходил из Адрианополя, известен и в XIV и в XV в. Между греческими крупными землевладельцами-властелями, наложившими свою руку на судьбы монархии Комнинов и Ангелов, выделился ряд мелких динатов, на развалинах греческого царства утвердивших свое благополучие и новую политическую роль. Одни из них, как упомянутый Врана, действовали через латинян и под их флагом. Прочнее оказалось, но труднее на первых порах было положение тех, кто опирался на свой народ, как Ласкарь.

Незначительные успехи франков сменились в 1206 г. страшным вторжением балканских горцев, кочевников Калоянна, истребивших всякую культуру во Фракии. Последствия этой катастрофы не изгладились до наших дней, и, путешествуя по стране, мы видим руины на месте многих цветущих городов. На Рождество показались под столицею стаи половцев, следовали горцы влахи и болгаре, их новые подданные греки. Отборный отряд рыцарей в Русии с сенешалом и маршалом де Лос во главе погиб, окруженный врагами; богатый и укрепленный Родосто был оставлен латинским гарнизоном, и город, один из лучших в империи, был сровнен с землею, а жители уведены на Дунай. Та же участь постигла соседний Паний, родину Приска, историка Атиллы; Даоний, приморскую Ираклию, взятый штурмом Апр (Врана спасся) и крепость Цурул (Чорлу). Везде и планомерно все население угонялось в Болгарию на Дунай, стены же и постройки городов разрушались до основания. Не соблюдались никакие условия, на которых сдавались местные греки. С клятвами и обязательствами Калоянн вообще не считался. Страшные вести произвели панику в Константинополе, где думали, что все погибло. Действительно, они были бессильны перед стихийным нашествием северных варварских элементов на Фракию, разорение которой Калоянн вряд ли мог остановить. Но он этого и не хотел, истребляя греческие города и уводя их население к Дунаю, где возник ряд греческих поселений с именами фракийских городов. Кроме Визы, Силиврии и столицы, занятых рыцарями, а также укрепленных Адрианополя и Дидимотиха, удержавшихся в руках греческого населения, все во Фракии погибло, рыскали лишь дикие звери.

Катастрофа Фракии явилась поворотным моментом в настроении греков. Они опомнились – хотя и поздно, – увидев настоящее лицо Калоянна, ими нареченного желанного императора, на сторону которого склонился сам старый патриарх Иоанн Каматир, скрывшийся в Дидимотих. Калоянн теперь хвалился именем Грекобойцы, припомнив царя Василия II Болгаробойцу. Греки толпами начали покидать лагерь Иоанницы. Уцелевшие их архонты (крупные землевладельцы) снарядили Михаила Костомира с товарищами в Константинополь к Ф. Врана, прося его стать посредником между ними и Генрихом. Они уже сами предлагали латинскому императору Адрианополь и Дидимотих, прося лишь не отдавать эти города венецианцам: настолько последние угнетали население. Генрих вошел с греками в соглашение и отдал на ленном праве оба города Феодору Врана и его супруге Агнессе Французской. Точнее, Генрих заставил сделать это самих венецианцев. В венецианских архивах сохранилась грамота23, по которой подеста венецианцев Зено назначает капитаном Адрианополя и всего округа до реки Кавротома24 счастливейшего кесаря и благороднейшего Комнина Феодора Врана, под условием платить ежегодно 25 фунтов мануиловских червонцев и выставлять, по требованию подеста, 500 всадников, из коих 200 панцирных, не притеснять венецианцев, живущих в Адрианополе; всякие новые приобретения земель делить с венецианцами полюбовно. В действительности этот акт был последствием соглашения между императором, верховным сюзереном венецианцев в Романии, и новым политическим главою фракийских греков; иногда Врана называется даже королем адрианопольским, по крайней мере на Западе; его положение приравнивалось к таковому Бонифация. В одном недавно изданном письме25 папы Иннокентия латинскому патриарху предписывается лично совершать миропомазание всех королей в константинопольской империи: разумелись вассалы на положении монархов. Таковым был кроме Бонифация лишь Врана. Королевство этого латинского ставленника было непрочно и по смерти его перешло к одному из героев четвертого крестового похода, Конону Бетюнскому.

Фракийские греки получили от императора более, чем просили, – по крайней мере явно – монарха-грека, из фракийских архонтов. Теперь они могли дать отпор Калоянну. Другого выбора не было. Северная Фракия трепетала перед полчищами Калоянна. Ранее разорения Южной Фракии та же участь постигла Филиппополь, оставленный Три. Жители только что провозгласили царем архонта Алексея Аспиета, одного из местной служилой знати, бывшего губернатора Филиппополя, как под стенами показалась армия Калоянна. Не помогли грекам лесть и унижение, они сдались на капитуляцию. Калоянн и его болгарский патриарх поклялись оставить греков живыми, что не помешало им немедленно казнить Аспиета, архиепископа и архонтов, жителей увести в Болгарию, город сровнять с землею. Когда теперь Калоянн подошел к Дидимотиху, греки, не переставая величать его своим императором, не впустили его в город. Калоянн повел правильную осаду – у него были мастера и опыт брать крепости. Греки отбивались храбро, но слали гонцов за гонцами к Генриху, донося, что едва могут держаться. При этом случае обнаружилось несовершенство военной и государственной организации Латинской империи, и после акта 1205 г. Генрих и совет требуют похода, рыцари долго не идут, указывая на то, что их осталось всего 400 рыцарей во всей империи Генриха. Наконец выступают, но на каждом этапе остановки. Только получив известие, что город накануне сдачи, франки двинулись, но не на Дидимотих, а на Адрианополь, угрожая сообщению Калоянна с Болгарией. Вероятно, это обходное движение франков испугало Калоянна, и он, сняв осаду, отступил через горы. Франки не могли его нагнать. Генрих приказал освободить герцога Три, отрезанного в Стенимаке с горстью рыцарей от всякого сообщения с Константинополем более года. Лишь лучшие рыцари отважились на поход через вражескую страну. Рыцари Три, осажденные греками, уже ели своих лошадей и не верили глазам, видя своих. Встреча была радостная, но Стенимак пришлось латинянам очистить. Север Фракии остался в руках греков.

Три сообщил Генриху известие о гибели Балдуина в плену. Обстоятельства смерти его остались темными, на Западе сложились легенды, и даже появился самозванец в родовых владениях Балдуина. Вероятнее связывать вслед за Никитой Хониатом смерть первого латинского императора с катастрофой Филиппополя, когда казни следовали за казнями. Балдуину отрубили руки и ноги и сбросили тело его в пропасть; из черепа Калоянн сделал себе чашу – таковы греческие известия. Достоверные известия о смерти Балдуина внесли ясность в положение регента. Поход был удачен, Генрих оправдал ожидания, оставалось оформить его положение коронацией. Армия немедленно и с торжеством вернулась в столицу. Коронация энергичного Генриха означала усиление императорской власти. Венецианцы делали поэтому затруднения. Но у них была война с Генуей и конфликт с папой, а Генрих опирался на легатов Иннокентия и единодушное желание франков. Венецианцам пришлось удовольствоваться немногим. Император перед коронацией был должен подтвердить присягой договоры 1204 и 1205 гг. с венецианцами; границы их доли были несколько урегулированы; Генрих отдал патриарху Морозини знаменитую икону Богородицы Одигитрии, которую тот не уступил, однако, своим землякам венецианцам, но поместил в св. Софии26.

После коронации в св. Софии среди всеобщего ликования в конце августа 1206 г. Генрих имел случай выступить против болгар с еще большим успехом, военным и политическим. Узнав о назначении Врана, Калоянн не замедлил отомстить грекам, захватил и разрушил дотла Дидимотих. Жителей он приказал отправить в Болгарию. Греки немедленно обратились к Генриху и получили на этот раз скорую помощь. При приближении Генриха болгары уже бежали. Он гонится за ними, переходит их границу, берет их города Веррию (Старую Загору), Крину и Влисимо и в долине Тунджи отнимает 20 000 пленных греков с богатой добычей. Пленники с их пожитками в целости доставляются в Адрианополь, причем в войске Генриха оказывается дисциплина, нет насилия, ни грабежа. Теперь греки уже уповали на Генриха как на своего государя. Им была предоставлена честь отбивать их родичей в авангарде Генриха.

«Пришлось отказаться от мысли восстановить стены Дидимотиха, так основательно они были разрушены болгарами. Но попутно Генрих уладил личное дело, обещавшее, впрочем, большую пользу для империи, – брак с дочерью Бонифация. Порешили с послом салоникского короля, что невеста прибудет в Константинополь зимою. Генрих же не терял времени. Он отправил во Фландрию письма, прося прислать 600 рыцарей и 10 000 воинов, – в такой цифре он оценивал нужные империи новые силы. Затем в третий раз за этот 1206 г. он выступил против болгар. Несмотря на осень, он перенес войну в Восточную Болгарию, разоряя в свою очередь страну Калоянна. Города Агафополь, Анхиал и Фермы, теплые воды у Бургаса, которым равных нет во всей вселенной, по словам Вилльгардуэна, – все было разорено франками дотла. С наступлением зимы Генрих вернулся в столицу и в феврале с большою пышностью в Вуколеонском дворце отпраздновал свою свадьбу с юной дочерью Бонифация.

Успехи Генриха заставили сплотиться его врагов. Нападения Калоянна и Ласкаря в 1207 г. были, несомненно, согласованы, и месяца не прошло со свадьбы Генриха, как Калоянн двинулся на Адрианополь. Защищавшим свой город грекам пришлось очень круто, так как император, занятый борьбою с Ласкарем, не мог подать им помощи. Снова хищные всадники Калоянна разоряли Фракию; но болезни и недостатки провианта заставили болгар отступить в свои горы. Генрих лишь тогда освободился, когда заключил с Ласкарем двухлетнее перемирие на невыгодных условиях (малоазиатские дела будут изложены в иной связи). Для императора всегда была важнее плодородная Фракия, уже занятая и поделенная, чем его земли на азиатском берегу, которые предстояло еще завоевывать.

Летом 1207 г. войска Генриха со свежими силами вторглись через долину Тунджи в горную порубежную область к востоку, заселенную влахами. Скот и хлеб были в изобилии, и франки взяли богатую добычу; но после одной опасной схватки в горах Генрих отвел войско обратно в долину Марицы. Прибыли послы Бонифация, стоявшего недалеко в Македонии, и предлагали личное свидание монархов. Впервые после разрыва Бонифация с Балдуином представился случай урегулировать отношения между императором и королем, ставшими недавно зятем и тестем. Почва была подготовлена. Осуществлялись хлопоты маршала Вилльгардуэна и его единомышленников, старавшихся об единении латинян; но главной причиной события было усиление императорской власти, политические успехи Генриха».

Бросим взгляд на судьбы государства Бонифация до этого момента. При вступлении в Салоники «маркиз», как его называют обыкновенно источники, был принят жителями без сопротивления, так как он, по словам Никиты Хониата, умел использовать обстоятельства и скрывать свой злокозненный и двуличный характер. По Вилльгардуэну, город был вручен Бонифацию рыцарями, оставленными Балдуином. Во всяком случае, Бонифаций хотя обложил богатых горожан денежными взысканиями и отдал лучшие дома своим рыцарям, но широко применял в своих новых владениях ту политику единения с греческой знатью, которую он тщетно старался внушить императору Балдуину. Выступая в поход, он брал с собою царевича Мануила Ангела, сына жены своей Марии Венгерской (которой пришлось все-таки снова быть присоединенной к латинству кардиналом Соффредом). Впереди храброй, но разноплеменной дружины Бонифация, в которой преобладали ломбардский и немецкий элементы, «расчищали дорогу», по выражению Никиты, многочисленные греческие аристократы. В такой политике Бонифаций видел залог успеха. В тех же, вероятно, видах он принял бывшего царя Алексея III Ангела, того самого, который изменнически ослепил во Фракии своего зятя и соперника Мурзуфла – «бродяга бродягу», по выражению Никиты. Он ведь был свойственник жены Бонифация. Знаки царского достоинства были у него отобраны и отосланы в Константинополь. Но этот представитель худших свойств семьи Ангелов завел немедленно интриги при дворе Бонифация, и тогда ему было указано проживать в фессалийском торговом городе Алмире, где у его жены Евфросинии были богатые имения. Но он и здесь не успокоился и продолжал интриги сначала с владетелем Коринфа Сгуром, за коего выдал дочь, вдову Мурзуфла, затем с Михаилом Эпирским. Потеряв терпение, Бонифаций отправил его с женой, присоединив и своего пасынка Мануила, на Запад. Он предназначал Алексея императору Филиппу и его супруге Ирине Ангел, отца которой Исаака этот Алексей некогда свергнул с престола; но Филипп отказался от такого гостя. Тогда Алексея отправили во владения Бонифация. Впоследствии Алексей бежал сначала к Михаилу Эпирскому, затем, похоронив свою жену в Арте, к султану в М. Азию.

Политика Бонифация могла привлечь часть архонтов, которые вообще не были способны к патриотическому единению перед лицом врага и, усвоив себе еще со времен Комнинов западную роскошь и рыцарские вкусы, были готовы служить франкским сюзеренам до тех пор, пока последние в своей латинской гордости не отталкивали их открыто. Патриот Никита не щадит горьких слов по их адресу. Но он преувеличивает их значение. С Бонифацием выступили осенью 1204 г. добывать славную Ахею и Морею (Пелопоннис) крупные вассалы из Италии, Германии и Франции. Итальянцы Гвидо Паллавичини из Пармы, Гильельмо из Ломбардии, Равано из Вероны; между немцами выделялся граф Каценелленбоген с Рейна, видный участник крестового похода, первый поджегший столицу; фламандский барон Яков д'Авен с двумя племянниками из Сент-Омер, плеяда французских вассалов, из коих славнейшими были виконт Шамплитт, внук графа Шампани, прозванный Le Сhampenois27, и Оттон де ла Рош из Бургундии. Сопровождал дружину трубадур Вакейрас, прославивший поход в своих военных песнях, до нас дошедших. Такой дружине не страшны были греки, в открытом поле. Бонифация ожидал ряд блестящих, но нетрудных успехов. Не считая засады у переправы через Пеней, греки лишь у Фермопил пытались оказать сопротивление, но и то был собственно Лев Сгур, мрачный герой албанского происхождения; а в Средней Греции, в промышленной Виотии Бонифация встретили как избавителя: может быть, отчасти потому, что города были заполнены евреями, не меньшими врагами греков, чем на Востоке армяне. Не столько война, сколько раздача крупных ленов занимала Бонифация в Северной Греции. К северу от Фермопил, ближе к Салоникам, основались итальянцы. «Упомянутый Гильельмо из Ломбардии получил Лариссу и торговый Алмир, с его итальянскими факториями, Гвидо Паллавичини стал маркизом Водоницы и земель до самых Фермопил, и этот крупный лен, «маркизопула», существовал два века. Граф Каценелленбоген получил Велистино с горной областью Великой Влахией. К югу от Фермопил основались, как увидим ниже, французские и фламандские вассалы.

Чтобы объяснить дальнейшие успехи латинян, бросим взгляд на состояние Греции в начале XIII в. Разделенная на три фемы (Эллада, средняя часть Греции с югом Фессалии, островами Евбеей и Эгиной; Пелопоннис, соединенный с Элладой под властью одного протопретора; Никополь, фема, обнимавшая Эпир, Этолию, Акарнанию), Греция и до прихода рыцарей не вся была во власти константинопольского правительства. Не говоря о богатых Ионических островах, захваченных Маргаритоне, адмиралом норманнского королевства в Сицилии, и его зятем графом Маттео Орсини, внутри материка не все области пускали к себе византийских чиновников. В середине XII в. горные области Северной и Средней Греции были заняты влахами, которые спускались зимою со своими стадами с отрогов Пинда в области Ламии и в самую Виотию, жили там и наводили ужас на греков. Конец XII в. и начало XIII в. являются временем большого движения среди этих романских горцев, составлявших – судя по латинским и греческим известиям – главную силу Калоянна, называемого кратко Влахом. В Северной Греции образовалась Великая Влахия без прочной политической организации. При помощи Хриза Просекского, известного из войн греков с болгарами, и его влахов честолюбивый протостратор Мануил Камица пытался основать независимое государство в Фессалии. Императору Алексею Ангелу удалось справиться с ним, лишь переманив на свою сторону Хриза.

В Пелопоннисе, в горах Аркадии и Лаконии, уцелели независимые славяне, вернее, вернувшие себе независимость с ослаблением империи в конце XII в. Хребет Тайгета именуется в латинских источниках горою славян. Здесь обитали племена мелингов и езеритов, которые играли, как увидим, большую роль в судьбах латинских мелких государств в Морее. Их внутреннюю организацию следует представлять себе в виде племенных волостей с родоначальниками-старейшинами во главе28; в соответствии с их преимущественно пастушеским бытом должен был сохраняться исконный славянский семейно-родовой строй. Горный хребет славян-мелингов представлялся грекам большой волостью, или дронгом, с неприступными ущельями и большими землями внутри, на верху гор, населенных людьми, «дерзкими» и не признающими над собою господина. Кроме мелингов упоминаются езериты, жившие в болотной местности по лаконской реке Эвроту, кривичи в Мессении и скортины на плоскогории Аркадии. Крепость Скорта (ср. Скодру в Албании) оказала латинянам отчаянное сопротивление. Что касается цаконов, живущих в глухих углах юго-восточного Пелопонниса до сих пор, то они являются потомками лаконян, как указывает их огрубевшее дорийское наречие и даже самое имя. Греческое и огреченное население Мореи жило под властью архонтов, или крупных собственников. Борьба императоров Македонского дома с крупным землевладением была безнадежна, что видно даже из тона императорских новелл. XII в. характеризуется торжеством крупной земельной аристократии и церковного землевладения. Всегда провинциальные магнаты стремились захватить в свои руки правительственные функции, начиная со сбора податей. Слабость центральной власти при Ангелах сопровождалась политическим усилением местной земельной аристократии, особенно в отдаленных провинциях. К приходу латинян Эллада находилась в состоянии дезорганизации в руках архонтов, враждовавших между собою. Картина эта распространяется не только на села, но и на укрепленные города: противоположности между деревней и городом не было на чисто греческих землях, и крупные властели жили не только в своих замках, но и в городах. В Монемвасии, например, жили три семьи служилых архонтов, Софиано, Мамона и Евдемоноянни, и являлись опорою вольностей Монемвасии. Стратиотов-архонтов мы видим и в вольной Янине. Конечно, богатство этих патрициев могло быть основано столько же на торговле, сколько на земельной собственности. В составе греческих архонтов были члены фамилий, близких к престолу. В Мессении и Фессалии известны крупные, упоминаемые в договорах с венецианцами земли Кантакузинов, Врана, Мелиссинов, семьи Алексея III Ангела. Но выделяются личною энергией мелкие динаты, бесспорно, с тенденциями политической самостоятельности: люди, опиравшиеся на свою дружину, личную энергию, переходившую в жестокость и вероломство: типы еще менее культурные, чем рыцари Бонифация, не менее храбрые и могшие стать народными героями, если бы они не были столь корыстны. Таков владетель земли в Лаконии Лев Хамарет, герой исторического романа Рангави; утверждавшиеся на Истме Петралифы выводили свой род даже с Запада. Знаменитейшим представителем этих полумонархов, полуразбойников, потомков по духу античных тиранов, был Лев Сгур, называвший себя севастои-пертатом на своих печатях с изображением Феодора Стратилата. Сын архонта Навплии, он усилился во время мятежа Камицы. В 1202 г. он захватил Аргос обманом, затем напал на Коринф, взял его, а митрополита Николая, пригласив на обед, приказал ослепить и сбросить со скалы. Он распространил свою власть и на Аттику и даже взыскивал с афинского населения корабельный налог, как властели взыскивали казенные подати со своих крестьян. Сгур даже открыто напал на Афины. Красноречивые увещания митрополита пропали даром. Но Сгур не мог взять скалу Акрополя и, разорив все кругом нее (1203), двинулся на Виотию, овладел страной и городом Фивами и через Фермопилы подступил к Лариссе. Казалось, что ему суждено было сделаться независимым государем Греции. Проживавший в фессалийском городе Алмире удаленный от двора Бонифация бывший царь Алексей Ангел поспешил войти в сношения со Сгуром и выдал за него дочь, вдову Мурзуфла. Успехи Сгура не были продолжительны. Его корыстолюбие и жестокость были страшны самим грекам. Мы видели, что Афинский митрополит Михаил Акоминат дал ему отпор. Брат митрополита историк Никита называет Льва Сгура «звероименным» (θηριωνομος), как некогда звали иконоборца Льва V Армянина. Греческие патриоты, интеллигенция в лице деятелей Церкви была глубоко враждебна Сгуру после предательского убийства им Коринфского митрополита. При наступлении рыцарей Сгуру не сплотить было греков. Жестокость его доходила до того, что ему ничего не стоило убить мальчика, заложника из Афин, своей разбойнической дубиной за разлитый кубок вина. Стоя в Фермопилах, он знал, что в тылу его Виотия предпочтет рыцарей его разбойничьей власти. При приближении рыцарей он бежал из Фермопил в свою твердыню Акрокоринф, «самый красивый и царственный замок в Романии». Франки, обложившие его под начальством Якова д'Авен, не только не могли взять этого «зверя, укрывшегося в свое логово», но сами страдали от его вылазок. Скорее для собственной защиты они выстроили напротив Акрокоринфа свой замок Монтексье («гордость горы»). Таков был Сгур, архонт Навплии.

У греков были еще духовные пастыри, но что могли противопоставить франкам образованнейшие, лучшие из них, кроме слова, не подействовавшего и на Сгура? Жизнь знаменитого Афинского митрополита и церковного писателя Михаила Акомината (Хониата), его переписка и проповеди ярко рисуют обстоятельства, при которых латиняне могли легко овладеть страною, не боясь народного восстания.

Старший брат историка и государственного деятеля Никиты Акомината Михаил получил наилучшее образование в столице, под руководством самого Евстафия, впоследствии митрополита Солунского, знаменитейшего византийского эллиниста и автора схолий к Гомеру; в доме Евстафия он даже жил. Михаил вращался в высших образованных кругах столицы, близких к патриархии и ко двору Комнинов; перед ним прошла целая галерея фигур писателей и ученых, начиная с самого Евстафия и комментатора Аристотеля Евстратия до жалких, хотя и плодовитых, стихоплетов Цецы и Птохопродрома. Проведя в такой среде свою юность, наполненную ученым филологическим трудом, Михаил попал в афинские митрополиты (1182?). Прибыв в город, дорогой для эллиниста, и поселившись на самом Акрополе в Пропилеях, Михаил произнес свою первую проповедь в Парфеноне, обращенном в храм Богородицы Афинской, потомкам славных афинян. Речь была в литературном отношении блестящей, но ее, кажется, никто не понял. Присмотревшись, он увидел перед собою полунищих и невежественных провинциалов. Что значили эллинские идеалы и примеры Перикла или Демосфена для людей, кто не всегда имел кусок хлеба? Судя по известиям самого Михаила, афиняне обнищали, вероятно, особенно после нашествия Рожера Сицилийского, уведшего с собою последних мастеров. В городе не осталось ни слесарей, ни медников, некому сделать повозку получше простой телеги. Не осталось ткачей, еще обогащавших соседнюю Виотию. Земледелие было в упадке, тощая земля не родила хлеба. На первых же порах он был свидетелем голода в стране, когда пшеничный хлеб ели два-три человека, и то «вместе со слезами бедняков» (т. е. крестьян). Прочие довольствовались ячменным, но и тот был не у всех. Близость моря была не в помощь, но на гибель: на соседних островах утвердились пираты, которые грабили даже церковные имения безвозбранно. Еще были в Аттике старые маслины, варилось мыло, делалось терпкое вино, ловились возле пурпурные раковины, но все это не вывозилось морем, все лучшее шло в Виотию. Город и область обезлюдели, взрослые поразбрелись, остались больше старики, женщины и дети.

Такой пастве было не до филологии и проповедей. Потомки афинян даже отвыкли от правильной греческой речи; у них появились слова, дико звучавшие для уха Михаила. Лишь на третий год он научился их наречию. Не пришлось ему поддерживать неугасимым светоч просвещения, как он обещал в своей первой воскресной проповеди. Духовенство было невежественно; рядом с собою он должен был терпеть безграмотного келлария. Нравы духовенства были грубы, приходилось разбирать постоянное сутяжничество, горько жалуется митрополит на «поповскую негодность». Нравы паствы были дики, сообразно невежеству. Приходилось разбирать дела о том, что накануне свадьбы жених сошелся с матерью невесты, и оба просят повенчать их, забыв первую помолвку.

Состояние самого города было плачевное.

«Вижу я, – говорил митрополит претору Дрими, – что и ты смотришь не без слез на Афины, утратившие не только древний блеск... но и самый вид города. Ты видишь стены поврежденные или совсем уничтоженные, дома разобранные и самые места их распаханные... Обширный город представляет почти необитаемую пустыню. В таком варварском состоянии город не был и после персидского нашествия. Ты не увидишь даже развалин Гелиэн, ни Перипата, ни Ликея, сколько бы ни старался; лишь разве на холме Ареопага голую вершину узнаешь только по ее имени. От Разноцветной Стои есть еще малые остатки, на них пасется скот, и самые кирпичи изъедены временем».

Противоречие между блестящим прошлым и мрачною действительностью особенно остро чувствовалось в Афинах того времени и наполняло душу Михаила горечью ежедневно, чем дальше, тем больше. Оно вылилось в его стихах, эпиграмме «На картину древних Афин», содержание которых заключено в одной фразе: «Живя в Афинах, я нигде Афин не вижу»29.

Краски несколько сгущены. Еще существовало несколько античных зданий, превращенных в церкви (Ники Бескрылой, Эрехфей30 в Акрополе, Фисион, ставший церковью св. Георгия в Керамике); византийские церкви в античных Пропилеях и Парфеноне украшены были фресками и мозаиками; византийской постройки церкви Капникарея и Горгопико и посейчас украшают Афины. До Акомината окрестности изобиловали монастырями: Кесарианы на склоне Гиметта с царственным видом на острова и целый ряд других, перечисленных в акте передачи латинскому архиепископу. Местные святые (Мелетий) оживили монашескую жизнь. В Грецию ездили учиться, и иерархи выставили ряд славных в свое время литературных имен. Но все это относится ко временам Комнинов, когда и сама страна была богата и даже могла хлебом помогать Константинополю. Во времена же Акомината монастыри запустели, и монахи на Гиметте забросили свои пчелиные улья; в Афинах не у кого было учиться, известия о западных и грузинских студентах в Афинах – плод исторического недоразумения, смешение Афин с Афоном, и даже ложь, плод былой славы афинских школ.

Само правительство во многом было виновато в положении Греции, упразднив со времен Иоанна Комнина постоянный флот, защищавший от пиратов, и возложив еще во времена Македонской династии содержание чиновников западных провинций на местные средства. Поэтому «законнейшая и спасительная власть», обращается митрополит к претору Дрими, являлась фабрикою беззакония от фессалийских Темп до самой Спарты и, исходя из Фессалии, славившейся лекарственными травами со времен волшебницы Медеи, изливала на Элладу и землю Пелопса всякое беззаконие, как некие яды. Так отзывается митрополит Афинский о деятельности протопреторов Эллады и Пелопонниса. Хуже вымогали заместители преторов и второстепенные чиновники, «как дикие звери, пожиравшие целые села со всеми людьми». Среди преторов были лица с добрыми намерениями и старавшиеся урегулировать налоги. Так, претор Просух удостоился панегирика от митрополита. При нем были сложены казенные недоимки и пересмотрены кадастры для предупреждения излишних поборов с крестьян («бедных»); но и после Просуха афинским плательщикам приходилось хуже, нежели фиванцам и коринфянам. Принимал меры и претор Дрими, также восхваляемый Михаилом. Когда этот претор предпочел перейти на службу в Константинополь, митрополит осыпал его упреками, как врача, покинувшего трудного больного. Сам Михаил имел на это право, оставаясь на своем посту, где ему было тяжелее, чем кому-либо, в безнадежной борьбе с грубой действительностью. Михаил, наоборот, настолько сжился с паствой, что от лица обездоленной провинции обвинял столичных жителей в недостатке патриотизма и центр империи – в бедствиях окраин.

«Вы, изнеженные константинополъцы, – пишет он, – даже не хотите высунуться за городские стены и ворота, ни посетить своих ближайших соседей, но лишь посылаете сборщиков податей и «звериные зубы», по слову Моисея. В чем вы, нуждаетесь? Разве хлебородные Фракия, Македония и Фессалия сеют не для вас? Не на вас ли идет евбейское, хиосское и родосское вино? Не для вас ли ткут одежды фиванские и коринфские руки? Разве не все богатства многими реками сливаются в одно море – столицу? Чего же ради вам выезжать куда-либо и менять привычный образ жизни, если возможно не мокнуть на дожде, не жариться на солнце, но сидеть дома и пользоваться без труда всякими благами?»

Акоминат, конечно, не о церковных имуществах хлопотал. И с ними было, правда, много неприятностей, к ним протягивали руки даже его свойственники Велиссариоты. Митрополит защищает всю страну. Ее разоряют пираты, но меры правительства против пиратов обходятся стране дороже. Против грозного пирата, генуэзца Каффаро, посылается перешедший на царскую службу бывший пират, калабриец Стирион. Для постройки кораблей взыскивают с афинян деньги сам Стирион, затем претор и даже упомянутый Лев Сгур, причем не считаются с нормами, установленными надлежащим ведомством. Более богатые Фивы смогли выхлопотать хрисовул, освобождавший их от корабельной подати. Более бедные афиняне платят больше всех. Хотя бы деньги пошли на дело, но адмирал Стрифн не только вошел с пиратами в долю, но и распродал корабельные материалы им же. Таково было управление на море.

Для суши приведем отрывок из прошения митрополита самому царю (так как письма к различным сановникам мало помогали). Некогда населенная область наша, докладывает митрополит31, обратилась почти в скифскую пустыню по причине многих притеснений, тяготящих на ней более, чем на остальных западных провинциях (катшттн). Много раз измерялись наши песчаные и бесплодные участки почти шагами блохи, чуть не пересчитывались волоса на головах наших, тем более каждый лист лозы или иного растения. Далее, жалуется митрополит, все подати взыскиваются в Афинах беспощаднее, чем где-либо, а в частности корабельный налог, которого не заплатили ни Фивы, ни Эврип. Самые привилегии Афин оказались им во зло.

«Мы не будем жаловаться на взыскание поземельной подати, на разбой морских разбойников. Но как могли бы мы без слез рассказать о преторском вымогательстве и насилии! Так как претор не имеет никакого отношения к нашей маленькой области – ни по взиманию податей, ни по отправлению преторской юрисдикции, – ибо царская золотая грамота воспрещает ему самый вход в Афины, то как бы из уважения к золотым грамотам он придумывает посетить нас ради «поклонения» (святыне, ради богомолья). Он является во всеоружии, с целым сонмом своих слуг, привлекая и местных трутней, разных продажных людишек, как будто собравшись сделать вторжение в землю неприятельскую и варварскую, он добывает себе пропитание ежедневным грабежом и хищением. Впереди его, говоря словами Писания, бежит гибель, так называемые «приемщики», они требуют на каждый день по 500 медимнов жита для людей и лошадей, им нужны целые стада овец, целые стаи птиц и все виды морской рыбы, а вина такое количество, что столько и не наберется на наших виноградниках... Сверх того, они еще требуют за это платы себе, как будто какие благодетели, и платы не плохой какой-нибудь и маловесной, но такое количество тяжелого золота, которое могло бы удовлетворить желания ненасытной души их. Затем является сам претор, и, прежде чем совершить свое поклонение Богоматери, на одного он накладывает руки за то, что тот будто бы не вышел ему навстречу, другого запирает в тюрьму и подвергает пене по другой причине. Таким образом, угощавшись нами столько дней, сколько ему заблагорассудится, он требует себе челобитья (буквально: поклонного) – не знаем, потому ли, что мы ему поклонились, или потому, что он сам поклонился Богородице, – и не только он сам того требует, но и казначей, и протовестиарий, и протокентарх, и далее вся его свита. Он заявляет нам, что не прежде поднимется отсюда, как собственными руками получив, что следует. Мы усердно просим и клянемся, что не иначе можем внести это, как сделав общую складчину. Он мало-помалу смягчается и, оставив сборщика, долженствующего взыскать деньги, собирается в дальнейший путь. Но потом – редкое вьючное животное уйдет от повоза (ямской повинности). А еще хуже – иное, будучи взято под предлогом ямской повинности, продается потом собственному хозяину, да не один раз, а часто и дважды. И всякая скотина, какого бы то ни было рода, похищается и потом продается (своему же хозяину) или взятая совсем уходит»32.

В письме33 к своим родственникам Велиссаристам, близким к правительству, Михаил умоляет пощадить Афины, как ромэйское владение, и оказать милость, безвредную для казны.

«В Афинах сколько наберет претор? Ясно, что почти ничего. Чего ради взыскивать с нас почти 10 фунтов золота, а в действительности мы разоряемся вконец, платя во много раз больше?»

Видя такое бедствие Афин, такую безотрадную картину, добрый пастырь готов был бежать со своего поста, и другие на месте Акомината так и поступили бы. Правда, его прошение царю вызвало ревизию. Присланы были слепой логофет Каматир и слишком зрячий упомянутый адмирал Стрифн, который и в Афинах присматривался к золотому голубю над алтарем в храме Богородицы, так что митрополит в проповеди указывал Стрифну, что он может обогатить себя в других местах, а с Афин ему взять нечего.

Стоило ли проливать кровь за византийские порядки в безнадежной борьбе с Бонифацием? Виотия с ее промышленным населением приветствовала рыцарей. Митрополит Афинский, по словам его брата, мог бы защитить город, как он отразил Сгура, но он не пожелал, зная про падение Константинополя. Вероятно также, что, защищаясь от иноземцев во что бы то ни стало, митрополит не встретил бы поддержки в своей разоренной пастве, которая, наоборот, могла надеяться на известный порядок под властью латинян. Михаил сдал Акрополь – все, что осталось от Афин, – Бонифацию без борьбы. Бонифаций отдал город в лен своему французскому вассалу Оттону де ла Рош, получившему уже Виотию. Афинская митрополия не была пощажена. Храм был ограблен, как и константинопольские святыни. Богатую библиотеку митрополита постигла та же участь. Назначен был латинский епископ. Михаил, занимавший кафедру 23 года, удалился сначала в резиденцию Бонифация Салоники, потом на остров Кеос, где окончил свои дни в бедности. Он пробовал вернуться в Афины, но увидел, что там ему уже нечего делать. Все его надежды были обращены на национального никейского царя. Однако на предложения переехать в Никею он отвечал отказом: разбитый болезнями, пережив своих родных, он предпочитал умереть, видя перед собой, хотя на горизонте, свои любимые, несчастные Афины.

Другие местности Греции имели некоторый, местами еще значительный достаток, и простой народ, привыкший к вымогательствам чиновников и властелей, жил своими мелкими интересами, не обременяя себя идеями былого величия, которые так тяжко лежали на душе просвещенного Акомината. В Виотии и после норманнского вторжения, когда Рожер увлек с собою лучших мастеров в Сицилию, все еще существовало шелковое производство, на месте же выделывались дорогие ткани, продававшиеся, между прочим, в Константинополе. Равнина около населенных укрепленных Фив была засажена тутовыми плантациями и доселе слывет под именем Морокампо (тутовое поле). Плодоносная Фессалия снабжала столицу хлебом и вином; из торговых пунктов важен был особенно Алмир, упоминаемый путешественниками арабом Едризи и евреем Беньямином Тудельским. Последний обстоятельно исчисляет еврейские колонии в городах Греции; они были многочисленны и, по-видимому, богаты. На острове Евбее город Халкида описывается как полный купцов со всего света. В Пелопоннисе, или Морее, франки нашли 12 укрепленных городов. У подножия твердыни Акрокоринфа лежал торговый город с шелковыми мануфактурами; богат был еще и Патрас, но его торговля находилась в руках евреев и венецианцев. Укрепленные города обыкновенно были расположены на скалах, но кругом были плодородные равнины. Наибольшую роль в истории латинского завоевания имела Монемвасия («город с одним входом»); в этом городе был торговый флот, богатые церкви и чтимая икона Христа Влекомого (на распятие). Плодородная Мессения через ее порты Модон (Мефона) и Корон вывозила оливковое масло, и с Короном в этом отношении не мог сравниться ни один город в свете, передают венецианские известия. Заменивший древнюю Спарту средневековый город Лакедемония был обнесен прочными стенами с башнями. В Аркадии упоминается крепость Никли и к югу от древнего Мегалополя город со славянским именем Велигости.

Жемчужиной Греции были Ионические острова. Из них Корфу еще в 1191 г. внес в царскую казну 1500 фунтов золота, или 9 миллионов нынешних драхм, больше, чем дают современному королевству все острова. Ко времени четвертого крестового похода Ионические острова уже не принадлежали империи. Корфу было захвачено генуэзцем Ветрано; в Кефаллонии в 1204 г. правил граф Маттео Орсини, вассал сицилийского короля и зять адмирала Маргаритоне.

На материке Греции внешняя торговля находилась в венецианских руках, хотя мы имеем сведения о кораблях из Монемвасии и с острова Евбеи. Торговому и экономическому господству Венеции в греческих гаванях положили начала привилегии, данные еще Алексеем I Комнином; его второй преемник Мануил, в противовес Венеции, покровительствовал генуэзским купцам. Но Венеция умела бороться за свои рынки, и в 1199 г. Алексей Ангел (со странствованиями которого мы познакомились выше) даровал венецианцам право свободной торговли и жительства не только на островах и в портах, но и в ряде городов внутри Морей, Средней и Северной Греции. По договору между участниками похода 1204 г. Греция должна была достаться Венеции. В экономическом отношении переход Морей к Венеции был вполне подготовлен; но в настоящий момент республика не имела достаточно вооруженных сил, чтобы осуществить завоевание полуострова.

Бонифаций не имел перед собою равносильного врага. Его шествие по Северной и Средней Греции было победоносно. Его придворный трубадур воспевал рать рыцарей, переходившую реки, горы, бравшую города и крепости. Скромные вассалы становились полунезависимыми государями с гордыми титулами исторических, издревле славных городов. Сын простого бургундского рыцаря Оттон де ла Рош, оказавший Бонифацию личные услуги в переговорах с императорами Балдуином и Генрихом, стал «как бы чудом» герцогом афинян и фиванцев; греки звали его Μεγας κυρ, «великий господин». На первых порах афиняне пробовали передаться венецианцам, но вскоре примирились с владычеством франкских государей. Бургундский государь Афин пересаживал на почву Аттики феодальные порядки. Но в то время как в Морее князь был сначала лишь первым между равными среди нескольких крупных вассалов, при дворе Оттона мог претендовать на самостоятельное положение один лишь Сент-Омер, а прочие бургундцы были рядовые рыцари и выходцы простого звания. Ни в Виотии, ни в Аттике нет великолепных замков сильных баннеретов. Род самого де ла Роша разросся и пустил корни в Греции; в Афинах образовался многочисленный двор. Не осталось в Аттике и сильной греческой знати, об архонтах не слышно и ранее Оттона. Владения его обнимали и Мегариду и часть Локриды, Аргос и Навплию; с севера его владения граничили с маркизатом Водоницы. Со стороны эпирских греков владения Оттона были безопасны, но на море по-прежнему господствовали пираты, и поездка в Коринф считалась путешествием в Ахеронт, загробное царсгво.

У подножия Парнасса рыцарь Сгромонкур, пожалованный г. Салоною, выстроил гордый замок – его развалины еще существуют – и, присоединив г. Галаксиди, положил начало династии сеньоров, чеканивших собственную монету. Фландрский рыцарь д'Авен получил Евбею, которая, впрочем, скоро перешла в руки трех веронских рыцарей, а потом одного из них, Равано Далле Карчери, владевшего и Эгиной.

Успехи Бонифация в Средней Греции были остановлены осадой Коринфа, где Сгур успешно отбивался ог Оттона де ла Рош Афинского и д'Авена Евбейского и в одной вылазке даже последнего ранил. Сам король Бонифаций осадил Навплию, и здесь при его благосклонном участии было решено самое блестящее предприятие франков – завоевание Пелопонниса, или Мореи, как он стал называться. Термин прилагался первоначально к Элиде, соседившей с поселениями славян, и если его не выводигь от славянского Поморья, он остается загадочным.

Знаменитая Морейская хроника, дошедшая на разных языках, передает краски, но путает события и хронологию. История Вилльгардуэна, переписка Иннокентия, венецианские докуменгы позволяют восстановить действительную нить событий.

Племянник маршала Романии и историка, носивший то же имя Годефруа Вилльгардуэна, отправился в Палестину и там услышал о взятии Константинополя. Поспешив туда за славой и добычей, молодой Вилльгардуэн был прибит бурею к берегам Пелопонниса, к гавани Модону (древняя Мефона в Мессении). Там пришлось ему перезимовать. Сами греки побудили предприимчивого рыцаря основаться на полуострове. Некий знатный архонт, в когором Гопф угадал Иоанна Кантакузина, зятя царя Исаака Ангела, замешанного в интригах около царского престола, явился к Вилльгардуэну и предложил ему вместе завоевать себе земли в Морее. Не первый и не последний из греческих аристократов призывал чужестранных воинов из личной корысти; анархия по падении столицы казалась законной.

Хитрый старый архонт рассчитывал нанять себе рыцарей на счет чужих земель, других архонтов и императорских, но оказалось, что он положил начало чужеземному господству в своей стране.

Первые успехи союзников были быстры в Элиде и Ахее; богатая Андравида и Патры достались почти без сопротивления. Но в начале 1205 г. старый Кантакузин умер, и его сын Михаил, увидя опасность, отказался от договора, так что Вилльгардуэн остался один с горстью рыцарей. Страна восстала; Михаил Кантакузин вошел в сношения и со Сгуром, и с Михаилом Эпирским (о нем см. ниже); угрожала национальная лига доселе враждовавших архонтов. Но Вилльгардуэн разобрался в политических условиях страны, увидел ее богатство и военную слабость греков и, будучи по природе храбрым рыцарем, не задумался проехать через вражескую страну к Бонифацию, стоявшему лагерем у Навплии. Король звал его в свою дружину, но Вилльгардуэн уклонился: у него было свое крупное дело. Он пришел к вассалу Бонифация Гильому Шамплитту (Le Champenois), внуку графа Шампани. Его Вилльгардуэн считал своим сюзереном, будучи родом из Шампани.

«Государь! – сказал Вилльгардуэн Шамплитту. – Я пришел из страны весьма богатой по имени Морея, и если вы желаете взять с собою всех людей, которыми располагаете, и покинуть лагерь, то отправимся с Божией помощью добывать в ней земли: и ту часть, которую вам будет угодно дать, я буду держать в качестве вассала и служилого человека».

Так началось завоевание Пелопонниса. Шамплитт не замедлил согласиться, и король Бонифаций охотно отпустил своего вассала на подвиг, обещавший франкам новую славу. Шамплитт и Вилльгардуэн выехали из лагеря с сотней рыцарей и многими воинами простого звания, конными и пешими. Теперь греческие архонты Морей и Месареи (Элиды и Аркадии) должны были заплатить за свою измену, не будучи в состоянии справиться с рыцарями в открытом поле. Открытая Элида была вновь завоевана; в Аркадии горные крепости еще оказывали упорное сопротивление. В руках греков еще оставалась юго-восточная часть полуострова. Все они теперь поднялись против франков из Лакедемонии, Никли, Велигости; в помощь к ним спустились с гор независимые славяне-мелинги и прибыл с северного берега Коринфского залива эпирский деспот Михаил. Рыцарей вместе с конными сержантами было 500 – 700 человек, против них собралась масса в 4000 – 5000 конного и пешего ополчения. Но искусство и храбрость победили число и на этот раз. Оставив обоз в Модоне, рыцари напали на врагов в маслинной роще у Кундура и разбили их наголову; сам деспот позорно спасся бегством в Эпир. После этой битвы греки уже не выступали против франков в открытом поле. Их города сдавались на капитуляцию один за другим, и рыцари держали слово, оставляя за туземцами их имущество. Они не разоряли страну, как хозяева не уничтожают свое достояние. Пала крепость Скорта в Аркадских горах, гнездо героя Доксопатра, оставшегося легендарным богатырем в памяти латинян: его кираса весила четыре пуда, передает арагонская редакция Хроники. И дочь его осталась в памяти как героиня, убившая себя, чтобы избежать бесчестия. Держались еще укрепленные города Никли (Амиклы), Велигости, Лакедемония, Акрокоринф, гнездо Сгура, и неприступная Монемвасия. Но страна была уже во власти франков. Король Бонифаций был отозван на север известиями о вторжении болгар, и господином положения в Пелопоннисе остался Шамплитт, которого папа уже называет князем Ахеи (1205 – 1209).

Правда, господство над побережьем пришлось разделить с венецианцами, к которым полуостров должен был отойти по договору между участниками крестового похода. Гавани Пелопонниса были решительно необходимы для Венеции не только ради местного значительного вывоза, но и как морские станции для торговли со всем Левантом. Тогда корабли плавали месяцами, придерживались берега и часто имели остановки для снабжения провиантом и водою. Поэтому в 1206 г. республика послала флот под начальством Премарини и Реньера Дандоло. Модон был взят, и стены были срыты венецианцами; а Корон, также отнятый ими у слабого франкского гарнизона, был занят венецианским отрядом и стал цветущею важною колонией республики.

Успехи франков объясняются отчасти их военной доблестью и искусством, хотя личная храбрость была и у греков, выставивших Сгура и Доксопатра и других национальных героев. Возможность утвердиться в стране для немногочисленных франков объясняется прежде всего равнодушием масс к перемене режима. Архонты и чиновники слишком угнетали народ, чтобы он жалел о них, по крайней мере на первых порах. Была одна большая битва, в которой масса не устояла, были защиты крепостей, где гнездились архонты, но не было упорной народной войны. Жители не жгли своих домов и не уходили в горы. И Шамплитт со своим маршалом Вилльгардуэном могли начать устраивать новое государство.

Организация франков в Морее была чисто военная: они должны были держаться постоянно наготове. Раздача ленов и определение сроков службы, равно как выставляемого каждым вассалом контингента, были первыми заботами правительства. Все это было урегулировано не сразу, и Морейская хроника опять смешивает события, сообщая притом ценные реальные детали. Мы уже знаем, что франки не лишали архонтов их земель, но взяли себе императорские, казенные территории как «излишек»; и архонтам, и сдававшимся жителям городов, и крестьянам-парикам оставлены их земли и последним – прежние повинности. Уезжая во Францию в 1209 г. для принятия бургундского наследства после брата, первый князь Ахеи Шамплитт оставил своим наместником племянника Гюи де Шам, но предварительно составил для распределения ленов комиссию под руководством маршала Ахеи, инициатора занятия Мореи, Вилльгардуэна. Комиссия была составлена из двух bannerets (вассалов с правом отдельного знамени), двух латинских епископов и 4–5 греческих архонтов. Выработанный комиссией акт был утвержден Шамплиттом, причем Вилльгардуэн получил Аркадию и Каламату взамен Корона, отошедшего к Венеции. Наместник (баил) Гюи де Шам скоро умер, и его место занял Вилльгардуэн. Его правление окружено в Морейской хронике легендой, как он перехитрил посланного из Франции баила, и Иерусалимские ассизы подтверждают, что Вилльгардуэн овладел престолом хитростью и обманом. Но он был способен править, и новое государство нуждалось в его опыте и дарованиях. В 1209 г. Вилльгардуэн созвал парламент в Андравиде, на котором был прочтен и утвержден реестр, или книга ленов. Крупнейшие лены находились не в городах, но в стратегических пунктах горных областей, на славянском рубеже. Там были выстроены заново замки, предназначенные держать в страхе окрестную страну. Первым в книге ленов был записан мисер Готье де Розьер, барон Аковы в Аркадии, и его замок назывался Матагрифон, или «Грекобор». Ему были даны 24 рыцарских лена. Второй барон построил себе замок Каритену в «дронге» Скорты, бывшей твердыне героя Доксопатра, с 22 рыцарскими ленами, и сеньоры Каритены играли большую роль в истории франков. Эти два замка господствовали в долине р. Алфея. Прочие вассалы были значительно менее крупными, от 4 до 8 рыцарских ленов, и они защищали преимущественно ущелья и дороги с гор. Вместе с двумя ленами самого Вилльгардуэна получилось 12 крупных вассалов, по числу баронов Карла Великого. Сверх того, получили лены духовные вассалы: архиепископ Патр и примас Ахеи Антельм де Клюни – по 8 рыцарских ленов и 6 латинских епископов по 4; три рыцарских ордена получили также по 4 рыцарских лена, расположенных отчасти на землях князя ахейского в Элиде и Вилльгардуэна под Каламатой. Наконец, большое число рыцарей и сержантов (sergeants de la conqueste) получили по одному лену.

Утвердив раздел земель, парламент в Андравиде занялся организацией военной службы. Морейские франки дали более власти князю, чем в Константинополе вассалы императору на первых порах. Время созыва на службу определял в Ахее князь, что было в Константинополе предоставлено императору лишь в случае вторжения «чужого монарха». Все ахейские франки были обязаны служить ежегодно по 4 месяца в походе и по 4 месяца в гарнизоне; лишь достигшие известного возраста (60, по другому известию – 40 лет) могли ставить вместо себя сына или другого заместителя. Баннереты с 4 рыцарскими ленами ставили по 10 рыцарей и 12 сержантов, а за каждый лен сверх 4 ставили по рыцарю или по 2 сержанта.

Судебная организация была основана на обычном феодальном праве. В княжество был доставлен экземпляр знаменитых Ассизов Иерусалимского королевства; и сохранилась позднейшая, XIV в., редакция «Книги обычаев империи Романии». При князе было две палаты – высшая и низшая. В высшей, кроме 12 баннеретов (φλαμποιραριοι) и других вассалов, заседали латинские епископы (кроме дел о смертоубийстве) под председательством епископа Оленского, ближайшего к княжеской резиденции Андравиде. Кроме того, не раз упоминаются в Морейской хронике горожане (βουργησαιοι), под председательством «виконта»; впрочем, состав и организация этой низшей курии в Ахее менее ясны, и иногда «горожане» являются представителями населения, призываемыми в дополнение к епископам, баннеретам и рыцарям в важнейших случаях. При дворах главнейших вассалов, бесспорно творивших суд в своих владениях, были какие-то старейшины, и у них были писцовые книги, или, по-гречески, практики. Так было в баронии Аковы, крупнейшей и отчасти обнимавшей заселенные славянами области34.

Князь, держа в руках скипетр, председательствовал на высшем суде. В случае отсутствия его замещал канцлер, начальник делопроизводства княжества. Князя окружали: маршал – первым из них был сам Вилльгардуэн, как его дядя в Константинополе; шамбелян (πρωτοβεστιάρος), казначей, коннетабль (κοντόσταυλος), чины феодального двора и начальник крепостей (προβεούρης των κάστρων).

Судя по «Книге обычаев» XIV в. и по фактам истории латинской Ахеи, власть князя была сильно ограничена феодальными обычаями, хранителями которых являлись могущественные вассалы. Состав последних в XIV в. изменился с расширением границ княжества, и вместо более мелких в состав «коллегии 12 баронов» вошли новые, более крупные и самостоятельные вассалы. Власть князя была ограничена не только интересами нового военного государства, которому ложный шаг правителя мог стоить дорого, но и личными, основанными на феодальном праве интересами баронов, товарищей по завоеванию страны. Поэтому по крайней мере не в походе, но в мирных условиях полнота государственной власти сосредоточена была в коллегии 12 перов и в распространенном составе Высшей палаты. Как среди своих 12 баронов князь подчас казался лишь первым между равными, хотя и имел скипетр и хотя сановники его двора являлись высшими чинами государства; но и Высшая палата в имущественных делах являлась судьей между князем и вассалами. Вместе с 12 баронами (и Высшей палатой) князь мог осудить на смерть франка, не говоря о греке; но без согласия баронов князь мог арестовать вассала только в случае убийства и измены; он не мог лишить вассала лена, не мог срыть пограничной крепости без согласия баннеретов; он не мог облагать податями и сборами ни вассалов, ни свободных людей, ни их крепостных без согласия вассалов и свободных. Прерогативы князя определялись, в сущности, интересами военной службы. Поэтому без его разрешения никто не смел строить укрепленных замков, кроме 12 баронов; никто, даже крупнейший вассал, не мог оставить самовольно свой лен и уехать за пределы княжества, но для свадьбы или поклонения Св. Местам все отпускались князем на 2 года. Никто не мог вообще передавать своего лена, особенно Церкви, без разрешения князя – главы военной организации. Несмотря на громадную личную роль Вилльгардуэна в гражданском устройстве княжества и на богатство его и его рода по присоединении владений Шамплитта в Элиде и Лакедемонии, князь как сюзерен и глава дружины конквистадоров заслонял, по крайней мере судя по «Книге обычаев», судью и хозяина, а дела Церкви были вовсе не его делом. На византийскую почву пересаживались иные начала государственного права и устройства. Сила нового княжества была обусловлена верностью князю его вассалов, согласием решающих факторов государства. Ему угрожало столкновение между интересами политическими, воплощаемыми княжеской властью, и интересами феодальной собственности, или владения. Таковое имело место при выходе наследниц замуж, что на беду бывало часто в Ахее, так как в семьях вассалов странным образом оставались редко наследники мужского пола. Наследницы располагали всеми правами и владениями отцов, а вдовы – половиною земель мужей. И так как они выбирали себе мужей свободно, то государство оказывалось бессильным помешать переходу важнейших ленов в слабые и ненадежные руки, что было прямо гибельно для военной организации, каковой было Ахейское княжество.

Низшие слои населения Ахеи, свободные и крепостные (парики), состояли в громадном большинстве из греков. Число мелких самостоятельных рыцарей и «сержантов» было сравнительно невелико. Постоянные войны не давали франкам размножаться. Среди греков пользовались всеми прежними правами архонты Элиды и Аркадии, выговорившие себе полноту гражданских прав, неприкосновенность земель их, населенных париками, и имевшие доступ к управлению: они участвовали в лице 6 и 5 представителей в обеих комиссиях для распределения ленов при Шамплитте, и греки являются постоянными советниками Вилльгардуэна при дальнейшем завоевании страны. Перед завоеванием последних греческих городов архонты просили и получили от Вилльгардуэна подтверждение их имущественных прав и свободу религии, несмотря на захват латинским духовенством главнейших епископий и монастырей.

Положение горожан, сдавшихся франкам на условиях, было без существенных изменений, так как франки соблюдали условия и большинство рыцарей жило не в старых городах, но в замках собственной постройки на своих ленах. Горожане составляли, вероятно, большинство свободных людей, о которых говорит «Книга обычаев».

Ухудшилось положение массы крепостных париков, смотря на обещание Шамплитта. Личные и имущественные права крепостных на рыцарских землях всецело определялись интересами прокормления сеньоров, несших военную службу. Недвижимость крепостного по феодальному праву принадлежала сеньору, который мог отобрать его во всякое время и отдать другому и всегда наследовал крепостному, не имевшему наследников. Браки крепостных разрешаются сеньором, как того требовали интересы хозяйства. Переход из крепостного состояния в свободное не был возможен иначе как по воле князя или при выходе крепостных женщин замуж за свободного; наоборот, свободная женщина при выходе за крепостного теряла прежнее состояние. Показание крепостного грека против рыцаря не принималось во внимание в уголовных делах. Известные имущественные гарантии остались за париками Ахейского княжества и по феодальному праву. Их на практике не сгоняли с их участков, но поощряли их хозяйство. Они могли продавать свой скот, пасти его на горах, рубить лес. К сожалению, мы не знаем, были ли крепостные записаны во франкских практиках, содержавших распределение ленов, вроде тех, которые были в руках «старейшин» баронии Аковы; не знаем, сколько крепостных дворов входило в состав нормального рыцарского лена. По позднейшим документам о церковных ленах Патрской архиепископии видно, что «вилланы» упоминались при уступке рыцарского участка наряду с виноградниками, мельницами и другими доходными статьями недвижимости. Судя по тому, что франками при Шамплитте были захвачены царские и казенные земли, то, поскольку таковые были вообще возделаны, они были заселены париками, записанными в казенных практиках, и Шамплитт подтвердил за ними прежние нормы податей и повинностей. Хотя крупные бароны имели свой суд, но права жизни и смерти над крепостными не получил ни один барон Ахейского княжества; он мог арестовать парика лишь на одну ночь по закону. В гражданских делах принимались показания крепостных против вассалов.

В области церковной организации латинских государств в Греции светская власть являлась не менее существенным фактором, чем папская курия. Папа освящал, утверждал своей первосвященнической властью основание новых церквей, рассылал архиепископские мантии и издавал канонические определения; но князья с баронами распоряжались весьма самоуправно церковными имуществами и доходами и даже определяли их на первых порах, далеко не уступая латинской Церкви все то, чем владела Греческая. Далее, по отношению к покоренному населению новая церковная организация была поверхностной и сразу же безнадежно индифферентной. Если Иннокентий с торжеством заявлял, что Греческая Церковь приведена к поклонению или подчинению Церкви Римской, то захват церквей не означал их соединения и распространялся на церковную иерархию, управление и имущество, но не на паству: население, даже лишенное своих архипастырей, осталось в массе своей вне новых латинских церквей и при своем старом обряде; но в высших классах наблюдаются конфликты, даже семейные драмы на почве симпатии к латинству части родичей, как было в семье героя Хамарета35. Папа Иннокентий рекомендовал и непосредственно, и через доверенного своего легата Бенедикта поступать с греческим духовенством и с греческим обрядом возможно мягко, довольствуясь внешними формами унии и подчинения; но и в этих скромных рамках католическая миссия в Греции оказалась настолько малосильной, что уже в 1209 г. Вилльгардуэн торжественно, почти в условиях договора с греками, подтвердил за ними свободу веры и обряда. Вообще светские мелкие государи и вассалы в Греции даже при личном благочестии были далеки от миссионерских тенденций, были не расположены к умножению церковных богатств и даже не боялись отлучения, раз дело шло о государственных интересах. В Греции они были не крестоносцами, но приобретателями земель; и на новой для них почве Леванта вырастал – может быть, раньше, чем где-либо, – новый тип Principе, опирающегося на свою дружину и далекого от средневекового поклонения Церкви.

Подобно тому как организация Константинопольской латинской Церкви началась с учреждения венецианского капитула святой Софии, так в Ахейском княжестве Шамплитт еще в 1205 г. создал франкский капитул собора св. Андрея в Патрах, и новые каноники избрали архиепископом, главою Церкви княжества, клюнийского монаха Антельма, который впоследствии не оставил своего ордена дарами и пожертвованием земель. Таким образом, Патрасская архиепископия при прямом вмешательстве светской власти оказалась исключительно во французских руках, и Иннокентий не сразу утвердил каноников и примаса Ахеи. Быстро сорганизовались и другие епархии; при разделе земель шесть епископов получили по четыре рыцарских лена. Из них сохранили некоторое значение епископы портовых городов Корона и Модона, хотя и занятых венецианцами, и главным образом епископ Оленский, живший в главной резиденции князя Андравиде (в древней области Элиде) и игравший роль в управлении страны. Архиепископ Патрасский зависел в иерархическом отношении от Константинопольского латинского патриарха; но француз Антельм не желал подчиняться ставленнику венецианцев Морозини, вступившему в пределы Романии во главе венецианской эскадры. Получение Антельмом архиепископского паллия замедлилось и потребовало вмешательства Иннокентия.

Отношения архиепископа к князю на первых же порах сложились для первого из них неблагоприятно. Вилльгардуэн не пожелал предоставить архиепископу большой роли в государстве. В Верхней палате замещал князя Оленский епископ или канцлер. В самих Патрах был посажен, не в пример другим старым городам, светский вассал, притом, по-видимому, немецкого происхождения (Алеман). Последний начал с того, что обратил в крепость старую митрополию и монастырь св. Феодора, заложив в стенах нового замка много византийских колонн и рельефов. Его род лишь во второй половине XIII в. был все-таки выжит духовенством и, продав свой лен архиепископу, удалился в Германию. Вилльгардуэн далее полагал, что для архиепископа вполне достаточно восьми рыцарских ленов, предоставленных ему парламентом в Андравиде, и никак не допускал Антельма овладеть землями и доходами изгнанного греческого архиерея. Хотя латинское завоевание в Морее оказалось сравнительно прочным, положение примаса Ахеи было с самого начала безотрадным. Масса греческого населения осталась враждебной латинской Церкви, и в этом отношении прелаты и каноники скоро оставили всякие надежды. Будущности у внутренней миссии не было, и со стороны князя нельзя было ожидать поощрения безнадежному делу. Сам Вилльгардуэн, окруженный советчиками греками, не оставлял в этом отношении никакого сомнения. Уровень интересов среди французского духовенства, может быть по этой причине, оказался довольно низменным, оно думало лишь о том, чтобы хорошо пожить. Между прелатами, канониками и рыцарскими орденами из Св. Земли постоянно возникали дрязги из-за выгодных пребенд.

«Из твоего донесения, – пишет папа Антелъму, – мы усматриваем, что при занятии латинянами Ахейской области некоторые греческие епископы, твои суффраганы, убежав от страха из своих мест, оставили свои церкви и не желают вернуться, а с некоторыми нельзя и сообщатся через верных гонцов вследствие военных опасностей».

Папа приказал поэтому призывать их трижды и лишь в случае упорного отказа отлучать и лишать права священнослужения; полномочия лишать их кафедр предоставлены лишь доверенному для всей Романии кардиналу Бенедикту, но в вопросе о лишении их сана и легат должен поступать с возможным милосердием. Тех же латинских клириков, которые являются в Ахею за приходами, папа приказал принимать лишь в том случае, если они располагают документами или свидетельством верных людей об их духовном сане.

Князь справедливо полагал, что увеличение церковных земель мало принесло бы пользы его военному государству, так как духовные вассалы не несли гарнизонной службы, особенно тяжелой в Морее, и лишь были обязаны проводить в походе по четыре месяца в году. Церковной десятины франки также не хотели платить. Папа Иннокентий горько жалуется, что франки, т. е. Вилльгардуэн и его бароны, когда выступали под Коринф, то, причастившись Св. Таин, торжественно обещали платить десятину и обязать к тому своих подданных латинян и греков, но потом своего обещания не исполнили. Вместо церковной десятины собралась поземельная подать, или акростих, поступавшая в княжескую (государственную) казну, как прежде в царскую. Эта основная византийская подать была оставлена за париками одним из первых актов князя Шамплитта. Завещать недвижимости в пользу Церкви было воспрещено в Ахейском княжестве, дабы земля не выходила из рук военного сословия. Церковного суда в гражданских делах Вилльгардуэн не признавал, хотя бы дело шло об имениях латинской Церкви; в разборе уголовных дел не участвовали духовные члены верхней палаты. Ко всем делам, касающимся Греческой Церкви и греческого духовенства, Патрасский примас и его клир ни в коем случае не допускались и напрасно жаловались на это папе. Все греческие церковные дела восходили на суд князя и, вероятно, его баронов. Отношения между князем, опиравшимся на своих баронов, и латинскими епископами обострялись более и более; и в 1213 г. архиепископ отлучил князя от Церкви, на что Вилльгардуэн не обратил особого внимания, и также сын его, будучи лично благочестивым, продолжал политику отца. В Морейской хронике нашли отражение жалобы баронов на духовных вассалов, спокойно проживавших на своих землях, тогда как светские вассалы несли на себе всю тяжесть гарнизонной службы; баннереты даже требовали от князя отнять лены у духовенства. Князь был вынужден обратить все доходы с церковных ленов в течение трех лет на постройку важной крепости. Лишь в 1223 г. был заключен договор, по которому секвестрованные капиталы и движимость церквей латинских оставалась в руках захвативших, но государство взамен того обязалось выплачивать епископиям ежегодную денежную субсидию. Так обстояли церковные дела в Патрасской архиепископии.

В Коринфе латинская архиепископия была основана позднее, в 1212 в., по взятии этого города у наследника Сгура, Михаила Эпирского (о чем ниже). Первому латинскому архиепископу апостольской Коринфской Церкви Гвалтеру папа дал целый ряд епархий: Аргос, Монемвасию (бывшую еще в греческих руках), Майну и Велигости на полуславянском юге полуострова, а в Ионическом архипелаге – острова Закинф и Кефаллонию. Но и у него дела пошли плохо: с ним ссорился его капитул, его казну забрали князья ахейский и афинский; и на Гвалтера лично сыпались жалобы, пока он не был смещен папой за дурное поведение.

Ученый канонист, каковым был папа Иннокентий, с особенной любовью и торжеством отнесся к новой латинской кафедре в Афинах, которые и для него являлись «матерью искусств и городом наук», средоточием языческой философии и толкования пророков, где крепость Паллады обращена в кафедру истинного Бога. Посылая архиепископу Берарду паллий, Иннокентий подтвердил за архиепископией в составе 11 епархий все ее прежние владения и будущие приобретения, предусматривая дары монархов и верных чад Церкви. Папа перечисляет поименно многочисленные церковные имения и более 20 монастырей, разбросанные не только по всей Аттике, но и в Виотии, и на острове Евбее. Все права греческого митрополита были перенесены папою на латинского архиепископа Афин. Для руководства дан ему устав Парижской Церкви, считавшийся образцовым, но рекомендовано осуществлять его, не вызывая ущерба Церкви и законной обиды (scandalum) местного государя, клира и народа. Число каноников было установлено легатом Бенедиктом. Таким образом, организация Афинской Церкви была осуществлена папой помимо местного государя, притом на основаниях иных, чем в Ахейском княжестве: церковное имущество определялось церковным правом, наследованием после греческой митрополии, как будто иерархическая и каноническая традиции не прерывались захватом кафедры, как будто воспоследовала уния; тогда как в княжестве Ахейском церковное имущество было определено государственным феодальным правом и учреждение капитула явилось делом князя. Размеры церковных земель были иные, в Афинах гораздо большие, тогда как в Патрасе было дано восемь рыцарских ленов на условиях военной службы. Немедленно и начались внутри Афинской Церкви конфликты между канонами и феодальным обычаем. Члены капитула предпочитали рассматривать себя как церковных вассалов и, отказываясь служить в церквах, проживали в своих пребендах. Важнейшая должность казначея капитула с соответственной: пребендой даже действительно стала леном, притом светским: «местный государь» Оттон де ла Рош, оказывается, заставил архиепископа предоставить ему эту пребенду. Мало того, он стал взимать с церковных земель акростих, т. е. стал рассматривать бывшие имения митрополии как государственные, становясь на ту же точку зрения, на которую встал в своем княжестве Вилльгардуэн. Если вслед за тем Оттон предложил папе для большего успеха унии основывать латинские приходы во всех местечках, где могло прокормиться 12 латинских семейств, обязуя содержать их латинский клир и предлагая помощь из своих личных средств, то это предложение было лишь по видимости выгодно архиепископии, так как Оттон собирался взять устройство Церкви в свои руки на тех же началах, каковые были применены в Ахейском княжестве. Папа вскоре убедился, что и афинский «мегас кир» стремится секуляризовать церковные земли, чего добивались светские государи по всей Романии, начиная с императора Генриха. Дафнийский монастырь Оттон отдал братии бургундского монастыря Bellevaux цистерсианского ордена. Положение Афинского архиепископа усложнялось тем, что его область, столь широко определенная Иннокентием, распространялась не только на греческую Монемвасию, но и на земли других государей: Равано Евбейского и Паллавичини в Южной Фессалии.

В Фиванской архиепископии те же отношения между светской и церковной властями приняли более грубые формы. Архиепископия и ее суффраганы терпели насилия со стороны светских владетелей страны, а также и со стороны рыцарей духовных орденов, имевших в Виотии и Фокиде большие владения (между прочим, доселе сохранившийся, известный своею росписью монастырь св. Луки принадлежал ордену Св. Гроба, а тамплиерам – церковь св. Луки возле Фив). О распространенности монашеских орденов в феодальной Греции в ущерб епархиальным доходам свидетельствует хотя бы тот факт, что к концу XIV в. минориты имели в Греции 12 своих монастырей. Доходы архиепископии спустились с 900 иперпиров до 200, так как с большей части церковных земель стал взиматься акростих в пользу светской власти. Обедневшие суффраганы даже бывали биты кастеляном Фив и его друзьями.

На островах Ионического архипелага дело унии шло медленно и мало успешно, особенно на Корфу, где долго еще был в силе греческий обряд. Кефаллония лишь в 1213 г. получила самостоятельного латинского епископа (некоторое время она была причислена к Коринфской архиепископии), местный государь Маттео, вассал Фридриха Гогенштауфена, не сразу подчинился желаниям папы.

Едва ли не хуже всего пришлось латинской Церкви в Салоникском королевстве по смерти Бонифация, который старался привлечь в свое государство французское, вообще не венецианское духовенство. Привлекал он и духовные рыцарские ордена, имея в виду военную службу рыцарей. Со смертью его латинская Церковь королевства лишилась своего организатора и защитника. Первый архиепископ, известный участник крестового похода Нивелон, епископ Суассонский, скончался в 1207 г. во время путешествия на Запад, и лишь в 1212 г. на Солунской кафедре был утвержден и посвящен его первый преемник Гварин. За этот пятилетний промежуток, совпавший со смутами по смерти Бонифация и с регентством королевы Марии, церковные земли безвозбранно расхищались крупнейшими вассалами, рыцарскими орденами и самой королевой, не говоря о том, что никто не думал уплачивать церковную десятину. Низшее духовенство, в большинстве случаев греческое, принявшее унию, т. е. семейное, было обязано посылать на службу сыновей. Смежные епархии соединялись в одну, чтобы церковные земли, оставшиеся свободными, могли быть отданы несшим военную службу. Новый архиепископ застал главную святыню Салоник, храм и раку Димитрия Солунского, в руках рыцарей Св. Гроба. Худо пришлось некоторое время и греческому Афону. Монастыри Св. горы были отданы легатом Бенедиктом под начало латинскому прелату, который нещадно грабил монастырские сокровища, золотую утварь и прочее, подвергая монахов пыткам до смерти. Грузины Иверского монастыря перешли в латинскую унию. Только вмешательство константинопольского императора Генриха и папская булла 1214 г. (Св. гора чтилась и на Западе как обитель благочестия) облегчили положение афонских монахов, и в лавре, по одному известию, около половины XIX в. существовала фреска, изображавшая Генриха в виде ктитора, ныне, по-видимому, исчезнувшая36. Защищала монахов и оделяла дарами также сама королева Мария, оставившая на Афоне добрую память (Кαλι Μαρια).

При организации латинской Церкви королевства, начатой папскими кардиналами, было принято греческое распределение епархий с тремя митрополиями в Македонии (Салоники, Филиппы, Серры) и двумя в Фессалии (Ларисса и Новые Патры). Низшего латинского духовенства никогда не хватало для массы греческих приходов. Организация латинской Церкви никогда не была завершена по грандиозной схеме, преподанной Иннокентием, по которой уния должна была распространиться на все население. Не хватало пастырей, не было и паствы. Со стороны светской власти было настолько мало поддержки, что рыцари иоанниты завладели даже резиденцией одного епископа. Важная епархия Лариссы переходила из рук в руки, и Церковь при этом сильно страдала. В 1208 г. папа Иннокентий писал примасу Патрасскому и другим прелатам Греции, чтобы они (за вакантностью Солунской кафедры) обратили внимание регентши Марии на ее насилия над архиепископом Лариссы и подчиненным ему духовенством, а особенно на то, что до курии дошли известия, которые, если верны, глубоко оскорбляют папу, – будто Мария поддерживает греческих епископов в их оппозиции латинской Церкви. Этим, по словам папы, нарушается церковная свобода, т. е. права Церкви. Даже не все прелаты были свободны от обвинений в неверности латинской Церкви. На архиепископа Новых Патр (в Фессалии же) папе доносили его каноники, будто он до назначения архиепископом, но уже нося священный сан, участвовал с пресловутым Сгуром в войне против латинян и собственноручно нескольких убил; их же, доносящих каноников, обижал и лишил доходов; наконец, приказал пятерых церковников повесить, причем собственноручно держал веревку. Такая картина нравов не только показывает, насколько дела Солунской Церкви были далеки от мира и спокойствия, но и на существование в рядах высшего латинского духовенства людей, тяготевших к грекам и, вероятно, лишь ради политики перешедших в унию.

С другой стороны, ни в одной из западных областей Романии, кроме земель деспота эпирского, не было так упорно и организованно греческое духовенство, ободряемое соседством православных государств. Переписка и канонические определения Болгарского архиепископа Димитрия Хоматиана (1216–1234? – но переписка захватывает и несколько предшествующих лет) свидетельствуют о непрерывности сношений между греческими иерархами. Правда, и в Солунском королевстве греческие архиереи были согнаны с кафедр, как было и в Греции, и в Константинополе. Преемство греческой иерархии было прервано надолго. Как в Морее две епархии оказались в XIV в. в подчинении у Монемвасийского митрополита вместо Коринфского, как бы следовало по канонам, так и в Солунской Греческой Церкви наступил беспорядок. А 1223 г. архиепископу Болгарскому, упомянутому Хоматиану, пришлось посвятить епископа в один из городов Солунской митрополии, завоеванный эпирским деспотом, потому что Солунский митрополит находился в чужой стране и не явился на зов деспота, а «остатки изгнания», т. е. оставшиеся в королевстве греческие архиереи, по Писанию, избрали мрак своим убежищем и прятались в салоникских тайниках, глухих углах королевства, скрываясь от существующего зла37.

Однако и показание Хоматиана было не вполне точно для времени Марии, хотя достаточно доказывает, что не все архиереи покинули пределы латинского королевства. В официальных бумагах того же Хоматиана сохранилось частное дело, тяжба, тянувшаяся не один десяток лет. Один из тяжущихся дал такое показание:

«Ясно, как говорится, и слепому, что в то время Солунским королевством управляла государыня Мария, вдова Бонифация Монферратского, бывшая раньше женою блаженно почившего царя Исаака Ангела. В Солуни губернаторствовал тогда по ее назначению Георгий Франкопул, муж греческий, которому было приказано заниматься разбирательством жалоб совместно с тамошними (греческими) архиереями Китрским, его братом Веррийским, а также Кассандрским Стримваконом, Кампанийским и Адрамонским Филагрием. Они ежедневно собирались в Великой церкви Св. Богородицы для производства суда. При таком положении дел, – показывал тяжущийся, – никто в Солуни не мог терпеть обиды и страшиться за свою судьбу».

Таким образом, и по смерти Бонифация, желавшего ладить с греками, Кαλι Μαρια держала при дворе своем греческих архиереев, и они даже разбирали вместе с губернатором дела греков в столице латинского королевства. Перед нашими глазами оказывается в Солуни род постоянного церковного представительства для дел покоренной греческой нации, развившегося в целую систему при турецком режиме в Константинополе.

Анархия в латинской Церкви королевства соответствовала положению политических дел. Мы оставили Бонифация на свидании его с молодым императором Генрихом, его зятем, в 1207 г. Казалось тогда, что судьба сулила Салоникскому королевству в союзе с империей годы хотя внешних политических успехов, военных удач под счастливой и опытной рукой Бонифация. Но скоро смерть постигла этого «лучшего из баронов, самого щедрого и храброго из рыцарей, какого видел свет»: возвращаясь со свидания в свою резиденцию, он попал возле Мосинополя в засаду и был смертельно ранен болгарскою стрелою. На этом событии Вилльгардуэн заканчивает свою историю: погиб главный участник эпопеи четвертого крестового похода. Голова его была принесена Калоянну, приказавшему сделать из нее кубок по варварскому обычаю.

Корона Бонифация досталась не его пасынку царевичу Мануилу, сосланному в Италию, не его малолетнему брату, неизвестному по имени, но двухлетнему сыну короля Бонифация от царицы Марии (Маргариты), получившему популярное в Салониках имя Димитрия. Но у Бонифация еще был старший сын Гильельмо от первого брака, проживавший в Монферратских своих землях. Регентшей стала королева Мария, как мать малолетнего короля; но ее политическое значение было на первых порах весьма невелико и раскрывается преимущественно греческими источниками. Военные силы и политика королевства оказались в руках двух сильнейших ломбардских вассалов, королевского наместника (баила) графа Биандрате, распоряжавшегося в Салониках, и вождя фессалийского ломбардского рыцарства Буффа, носившего звание коннетабля королевского войска. Бароны эти, отличавшиеся, особенно первый, энергией и беззастенчивостью в средствах, стояли во главе массы итальянских вассалов королевства, которая знать не хотела о подчинении константинопольскому императору, хотя Бонифаций с ним только что восстановил дружественные отношения и принес ленную присягу. Ломбардцы смотрели на свои новые владения как на личную военную добычу под знаменами Бонифация и не желали получить их вторично как лен из рук императора. Еще более враждебно они были расположены к полугреческому двору королевы Марии. Не желали видеть на троне ее сына Димитрия. Они неоднократно приглашали упомянутого Гильельмо Монферратского занять салоникский престол, но тщетно: тот предпочитал спокойную долю некрупного барона блестящему, но далекому и опасному трону салоникскою короля. Трубадуры сложили о нем насмешливую песню:

«Постричься бы тебе в клюнийские монахи или стать цистерсианским аббатом, нет у тебя силы. За пару волов и телегу в Монферрате ты отказался от царства. Видано ли, чтобы сын барса прятался в дыру, как лисица?»

Между тем Калоянн, ободренный смертью Бонифация, двинулся на его королевство. Оно казалось легкой добычей. Но это был его последний поход. Греки, заманившие Бонифация в засаду, покончили и с Калоянном. Со времени южных походов царя влахов и болгар греки начинают играть большую, хотя еще мало разъясненную роль в его военных предприятиях. В лагере под Салониками у Калоянна оказывается «архистратиг» из греческих архонтов по имени Монастра. Он убил Калоянна. Конечно, не подговор жены убитого царя является причиною этого события, но оно дело греков, боявшихся за участь Салоник, населенных греками, хотя под властью латинян, второй столицы Романии. По известиям хотя бы Хоматиана, мы видели, насколько живуч был греческий элемент в Салониках, и грекам было ясно, какая участь угрожает городу и его святыням от Иоанницы. Во всяком случае, его внезапная смерть – он был поражен копьем в живот – была приписана всеми, начиная с убийцы Монастра, чуду великомученика Димитрия, патрона Салоник, и немедленно сложившаяся легенда записана и в русских летописях, впрочем в виде краткого известия.

Смерть Калоянна (1207) оказалась настоящей катастрофой для его царства. Законный малолетний наследник Иван Асень, сын Асеня I, был спасен от гибели верными боярами; они увезли ребенка сначала к дунайским куманам, потом на Русь. Престолом овладел племянник Калоянна Борил, женившийся на его вдове, которую обвиняли в заговоре против мужа. Но управление наследством Калоянна оказалось не по плечу Борилу, хотя он занимал престол довольно долго (1207 – 1218). Его царство вышло бесславное, слабое, для поддержания своего престола Борил призывал в свою страну то одних, то других из ее исконных врагов. Он являлся к тому же узурпатором престола. Немедленно после убийства Калоянна деспот Святослав, или Слав, владетель Мельника в Родопских горах, провозгласил себя независимым и, будучи родственником Асеней, стал добиваться болгарского престола при помощи латинского императора. Севастократор Стрез, славный князь крепости Просека, захватил большую часть Западной Болгарии, т. е. Македонии, не без помощи сербов. Внутренние враги Борила, бояре, поддержавшие законного наследника, представители национальной партии, засели в дунайской крепости Видине, ставшей очагом движения против узурпатора. Венгры вновь завладели областями Белградской и Браничевской, которые у них отнял Калоянн в 1203 г., и царь Борил не только примирился с этой утратой, но призывал короля венгерского Андрея против бояр в Видине. Венгры действительно завоевали ему Видин, опустошив Северную Болгарию.

Те же самые черты – сначала поражение, потом союз на неравных началах – имели отношения Борила к Генриху.

На Троицу 1208 г. император Генрих получил в своей столице известие о вторжении половцев и влахов Борила. Созвав немедленно войско, Генрих выступил к Адрианополю и решил вместе со своим советом, что надлежит франкам идти разорять страну Борила, чтобы отомстить наконец за смерть императора Балдуина, «бывшую большой бедой для рода Фландрии и Геннегау». Под Веррией у подножия Балкан франки встретились с силами Борила. Влахи напали на рассвете, когда у франков были под оружием лишь передовой и тыловой отряды. Все войско едва не погибло, а под знаменами Генриха были собраны все рыцари Романии и новые, прибывшие из Фландрии, Франции и Нормандии. Рыцарь Лионар по безрассудной гордости бросился один на влахов и погиб бы, но император «по великому благородству сердца и большой храбрости» бросился на своем черном коне один выручать своего человека. Пробившись к нему, он сказал: «Лионар, Лионар! Бог меня да простит, но, кто бы ни считал вас разумным, я считаю вас за безумца и хорошо знаю, что и сам из-за вас подвергнусь порицанию». И император поскакал в одних наножниках, и, когда он возвратился с Лионаром весь окровавленный, дружина была смущена. Старик Петр Дуэ подошел к нему прямо и сказал:

«Государь! Такой человек, как вы, поставленный во главе обороны и управления, не должен удаляться столь безрассудно от своих, как вы поступили на этот раз. Смотрите, государь, если бы вы были, по несчастью, убиты или взяты в плен, то разве смерть и бесчестие не ожидали бы всех нас? Бог меня да простит! У нас нет другой опоры и знамени, кроме Бога и вас. Скажу вам, чтобы вы хорошенько знали. Если вы еще раз увлечетесь, то да хранит Бог вас и нас! мы тут же отдадим вам все лены, которые от вас получили». Генрих выслушал и ответил: «Верно, Петр, знаю хорошо, что поступил неразумно, прошу вас простить. Но это виноват Лионар, если бы он остался среди врагов, то было бы нам скверно, ибо потеря доброго человека невознаградима. Теперь оставим влахов и пойдем на Филиппополь».

Когда войско пришло туда, то оказалось, что на 12 дней кругом нельзя было найти ни хлеба и вина, ни ячменя и овса. Трое старых баронов отправились за провиантом и фуражом, но их окружили влахи. Тогда император собрал войско и стал говорить о Господе Боге:

«Бог сотворил вас по своему образу и подобию и не оставит вас ради такой сволочи (canaille). Возложите упование на Бога и вашу надежду (девиз), и не сомневаюсь, что враги не устоят. Пусть каждый будет соколом, а враги наши подлым вороньем!»

Болгаре заметили знамя (орифламму) императора и отступили в горы. На следующий день каноник Филипп говорил проповедь:

«У вас здесь нет ни замков, ни убежищ, с вами лишь оружие и ваши кони. Все причастились самым благочестивым образом, стоя в рядах».

Рать была так велика, что от стука оружия и ржания коней не услыхать бы и грома. День выдался ясный, поле было ровное; Генрих объезжал ряды и просил быть братьями в бою, забыв обиды. «Род Борилов» уже налетел тучею с великим ревом, а Генрих все еще увещевал войска сохранять порядок и радовался, что болгары на этот раз не бегут, пока старый Дуэ не сказал ему:

«Государь! Что вы все говорите? Идите вперед смело и знайте, что, если не приключится смерть, не отстану от вас и на четыре шага».

Тогда император поскакал на «род Борилов». А в это утро птицы так сладко пели на разные голоса, что веселили душу, и Анри де Валянсьен утверждает, что никогда в жизни он не видел более прекрасного дня.

Борил выстроил свои тридцать три тысячи в тридцать шесть полков; болгары держали длинные богемские мечи и гордо наступали, думая захватить и этого императора. Первую линию франков вели Петр Брашейль, Мальи и старый маршал Вилльгардуэн, рыцарь брабантский и другие; императора просили быть в резерве. Вожди еще держали речи, мудрый Вилльгардуэн припоминал славу древних, о коих известно из книг; каноник Филипп поднял крест и дал отпущение грехов. Тогда все взяли копья наперевес и с криком «Святой Гроб!» поскакали на подступавшего врага. Сбитые с лошадей первые ряды болгар уже не могли подняться, их добивали следующие ряды рыцарей, и войска Борила обратились в беспорядочное бегство. Брашейль и Мальи с 20 рыцарями ударили на самого Борила, при котором было 1600 человек; император Генрих в пурпурной мантии, усеянной золотыми крестами, скакал впереди своего отряда. Болгары рассыпались, как жаворонки от коршуна, хотя их было 33 тысячи; рыцари гнали их целых пять часов, «как безгрешные дьяволов», хотя их было 15 дружин по 20 человек, лишь у императора было 50 рыцарей. Сверх того, с франками было три дружины, составленных исключительно из греков (de purs Griffons). Так на греческой земле сражались чужестранцы, а греки были в тени. Франки ликовали, овладев громадной добычей и провиантом, в котором сильно нуждались. Вскоре к императору явился Слав (Еsclas) Родопский38, поцеловал у него руку, как у сюзерена, и получил в лен свои и вновь отнятые у болгар земли; император обещал ему и Великую Влахию (конечно, не Эпирскую, но Средние Балканы). Сговорились отдать за Слава внебрачную дочь императора, и свадьба была отпразднована в Константинополе; но на всякий случай у нового зятя, получившего и титул деспота, был оставлен брат императора Евстахий с дружиной франков и дружиной греков.

Генрих мог теперь хвалиться в письмах на Запад, что увеличил свою империю на 15 дней пути. По ту сторону Родоп начинались лены ломбардских вассалов Салоникского королевства. Сплоченные единством интересов, не сдерживаемые более рукою Бонифация, они не желали принести ленную присягу императору и претендовали на полную независимость Салоникского королевства, которое считали собственным завоеванием. Они относились враждебно вообще к французскому элементу. Французские вассалы Морей и Средней Греции были, наоборот, настроены лояльно к императору, по крайней мере теоретически, пока их интересы не страдали. Ломбардцы вели себя вызывающим образом. Один из них, Альбертино из Каноссы, даже напал на афинского «мегаскира» Оттона де ла Рош и отнял у него Фивы.

Генрих принял вызов и немедленно решил идти на Салоники, чтобы требовать ленной присяги. Поход подробно описан очевидцем Валянсьеном. Несмотря на зимнюю стужу, Генрих повел войско через Фракию, как бы направляясь против болгар. По льду перешли Марицу и за Мосинополем, леном Вилльгардуэна, вступили в пределы королевства. Генрих шел спешно, через горы и минуя берег, где были ломбардские замки. Первый же встреченный ломбардский вассал отказался впустить императора в свой город и не дал провианта голодному войску. В Драме провели Рождество; отсюда император потребовал к себе салоникского баила Биандрате, но тот наотрез отказался приехать. Приближение Генриха вызвало в Салониках бурные сцены. Французские вассалы должны были удалиться из города и поспешили в лагерь Генриха. Остановившись в Хортаитском монастыре, Генрих опять послал в Салоники, на этот раз трех героев: Конона Бетюнского, старого Дуэ и Мальи. Он требовал лишь ленной присяги и пропуска в город войску, не имевшему ни приюта, ни пропитания. Он обещал при этом подтвердить пределы королевства малолетнего Димитрия на основе договора с Бонифацием. Мы видели, что последний расширил свое государство далеко за пределы области между реками Стримоном и Вардаром, предусмотренные еще договором 1204 г. между участниками крестового похода. Именно он завоевал часть Западной Македонии, Фессалию и Грецию; Морея была захвачена Шамплиттом с согласия Бонифация. Все это было молчаливо признано при встрече 1207 г. Бонифация с Генрихом. Со смертью Бонифация между французскими вассалами в Греции и ломбардскими хозяевами королевства дело дошло до открытого столкновения: были захвачены Фивы. И теперь ломбардцы решили не уступать Генриху, императору враждебной национальности, ни в чем, чтобы не подвергнуть спору свои завоевания на западе и на юге, особенно в Фессалии, где были их лучшие владения. Они отказались поэтому даже впустить Генриха в Салоники. Предвидя этот ответ, император дал своим послам инструкции потребовать третейского суда из четырех выборных или же просить разобрать их дело папу, французского короля или западного императора. Ломбардцы на это предъявили требование расширить их королевство: в таком случае они согласны признать и впустить императора; и пожелания ломбардцев были так велики, что вряд ли были серьезны: сверх всего ранее ими завоеванного они хотели получить на западе Дураццо и земли эпирского деспота, а на востоке – всю полосу от Филиппополя через Веррию до Черного моря, т. е. новые завоевания Генриха от болгар, которыми так гордился Генрих. Они хотели, чтобы Генрих поссорился с Венецией, хозяйкой на берегах Адриатики, и выдал им своих верных франков в Морее. Напрасно послы Генриха указывали на их обязанности в отношении к сюзерену их покойного короля, на нужду его рыцарей. «Должны ли мы мерзнуть, как собаки?» – говорили они. «Как хотите», – был ответ Биандрате. Генриху пришлось пережить тяжелые минуты. Войско не могло оставаться долее в Хортаитском монастыре и его окрестностях, не хватало ни хлеба, ни квартир; нельзя было ожидать помощи, ни отступить без риска погубить войско, ни взять сильно укрепленные Салоники. Все советовали Генриху уступить. Он долго думал, гордость рыцаря и государя боролись в его честной душе с необходимостью дипломатического обмана для спасения войска; наконец он объявил, что согласен присягнуть в соблюдении условий, предложенных ломбардцами, но требует утверждения их королевой Марией. Тогда и Биандрате не мог в свою очередь отказать Генриху в его законном требовании уважать права регентши, приехал в Хортаитский монастырь, где Генрих с баронами принес требуемую присягу. На следующий день Генрих с 40 рыцарями въехал в Салоники, был встречен с подобающими почестями и приведен в храм Димитрия. Императорские войска начали входить в город мелкими отрядами; приехали немецкие бароны и объявили себя на стороне императора; Генрих повел тайные переговоры с королевой Марией. Положение ломбардцев ухудшалось, почва ускользала у них под ногами. В довершение всего архиепископ Гварин перешел на сторону императора и тем привлек к себе симпатии всех ненавидевших ломбардскую партию, именно греков и самой королевы Марии; архиепископ получил значение не меньше самого Биандрате. Видя опасность, ломбардцы требовали, чтобы Генрих подтвердил свою присягу. Император тогда созвал парламент и на нем уже открыто выступил против ломбардцев. Каждому было предложено высказаться, одобряет ли он условия, на которых императору предстоит присягнуть. Положение сторон настолько изменилось, что только три ломбардских барона отважились настаивать на условиях, все же прочие, духовенство и немцы подали голоса против них. Тогда Генрих разразился упреками против ломбардцев, он сказал, что дикие куманы и влахи поняли бы интересы империи не хуже их. Он потребовал узнать мнение королевы и, лично поехав к ней, уговорил не оставить его, императора, своей поддержкой в эту важную минуту, уверил Марию, что она может доверить ему судьбу своего сына. Тогда ломбардцы прибегли к последнему средству, требуя третейского суда, от которого прежде сами отказались, но и суд не состоялся. Таким образом присяга Генриха в Хортаитском монастыре стала недействительной. Он лично короновал малолетнего Димитрия, посвятив его предварительно в рыцари. Биандрате же принес присягу императору, королю и регентше и был оставлен в должности баила королевства. Регентша Мария получила от Генриха богатые владения царицы Евфросинии в Фессалии; был одарен и доверенный Марии – грек Мануил.

Ломбардцы далеко не примирились со своим положением. Милости грекам раздражили их еще больше. Они замыслили опять вызвать Гильельмо Монферратского и устранить Марию; Генриха они собрались погубить при отступлении через горные переходы, для чего Биандрате занял верными ломбардцами Серры и Христополь. Это дошло до Марии, и в кремле Салоник был созван новый парламент в присутствии Генриха и его баронов. Биандрате был изобличен и заключен во дворце королевы; лены ломбардских рыцарей под Серрами и Христополем, замешанных в заговоре, были отданы французам, чтобы обеспечить путь в Константинополь. Но ломбардцы не смирились и теперь: предупредив рыцарей Генриха, они не пустили их в Серры и даже вступили в соглашение с Борилом, царем влахов и болгар, завоевавшим за это время Мельник у деспота Слава. Однако в этих областях, видимо, решали дело греки: Генрих их к себе расположил своей политикой согласия, и они тайно впустили французов в Серры. Тем временем Генрих, желая получить пропуск через Серры во что бы то ни стало, даже выпустил Биандрате и послал его под эскортом, так как бывший баил взялся добыть Генриху и Серры, и Христополь. Но ломбардцы были, по-видимому, прирожденными изменниками; имели место стычки и изменнические нападения на послов. Тогда Серры были отданы немецкому графу Каценелленбогену, променявшему Великую Влахию Эпирскую на таковую у Средних Балкан. Он увез с собою Биандрате и держал его крепко. Замок Христополя французам не удалось взять, хотя они захватили самого кастелляна, памятного им по зимнему походу на Салоники. Чтобы обеспечить подвоз провианта морем, Генрих утвердился на Афоне, занял замок, выстроенный посреди Св. горы латинским епископом. Последнего папа отозвал по просьбе Генриха.

Между тем ломбардские бароны подняли мятеж в Фессалии, и Генрих решил двинуться на юг. В Салониках рядом с королевой был оставлен архиепископ Гварин, не замедливший занять цитадель своими людьми. Ломбардцы под начальством коннетабля Буффа собрались под Лариссой и даже предлагали Генриху очистить Салоники и отступить в Хортаитский монастырь. Генрих прошел окольными путями, через проходы, не занятые ломбардцами, и появился под Лариссой. Желая покончить миром, он предлагал ломбардцам даже увеличить их лены, но в ответ опять получил оскорбительное предложение уйти в Константинополь. Оставалось сломить ломбардцев оружием, проливать латинскую кровь на глазах покоренного греческого населения. Франки перешли р. Пеней, разбили ломбардский отряд и обложили Лариссу. Тогда 700 ломбардских рыцарей, бывшие в городе, во главе с коннетаблем Буффа и кастелляном города Гильельмо, сдались на капитуляцию, и Генрих отпустил их, не желая усугублять вражду между нациями, оставил даже в Лариссе прежнего сеньора. Он мог быть доволен своими успехами. Ненавидевшие ломбардцев греки встречали императора с энтузиазмом. Казалось, облекалась в реальную форму идея державной власти, стоявшей выше и латинян и греков, способной восстановить правосудие и навести порядок. Греки видимо волновались и на Евбее, где итальянский сеньор Равано поспешил заключить союз с Венецией, причем венецианцы обязали его не раздражать греческих архонтов. Договор этот был направлен, конечно, против Генриха. Зато он получил из Франции деньги, вырученные за продажу святынь из Константинополя. Теперь он мог расплатиться с солдатами. В его войске все большее и большее значение приобретают наемники, и между ними было много греков. Впрочем, в продолжении войны не было надобности. В Морее и Средней Греции императора ожидали лояльные французские вассалы, жаждавшие избавиться от своих ломбардских соседей. Крупнейший из французских государей Греции Вилльгардуэн Ахейский осаждал в это время Коринф, занятый отрядом войск эпирского деспота, и немедленно отозвался на призыв Генриха принести ему ленную присягу. Только узнав о переговорах Генриха с французами Греции, ломбардцы поняли безнадежность дальнейшего сопротивления императору и с своей стороны завязали с ним переговоры.

Всегда предпочитая мир, хотя бы и невыгодный, ссоре между латинянами на Востоке, Генрих созвал парламент в Равеннике, замке недалеко от фессалийского города Зейтуна (Ламии). Незадолго перед тем он отобрал эту местность от тамплиеров и отдал ее итальянскому вассалу. Ранее других прибыли немецкие вассалы и глава ломбардцев Буффа. Последний был обласкан Генрихом и назначен коннетаблем всей Романии. Лишь небольшая часть итальянцев уклонилась от соглашения, между ними граф Паллавичини из Водоницы и владетель Евбеи Равано. Но идея самостоятельности Салоникского королевства от константинопольской империи была погребена. Не суждено было итальянским феодалам образовать крупное национальное государство в Романии; руководство итальянским движением на Леванте сосредоточилось в руках купеческой Венеции, и договор Равано с республикой хорошо иллюстрирует этот процесс. На парламенте в Равеннике ломбардские бароны уже не опираются на свои права завоевания под знаменами Бонифация, но присягают императору как получившие лены от него непосредственно.

Национальное государство наследников Бонифация должно бы быть прочнее, нежели сама империя; его идея, казалось бы, более нова и жизненна в сравнении с книжным идеалом канцлера епископа Нуайонского, изображенным в послании Балдуина на Запад; и реальные элементы для основания сильного государства на Востоке были в Италии налицо более чем где-либо: близость страны, многолюдное рыцарство, давнишнее знакомство и связи с Востоком, как, например, в семье Бонифация. Но если в Константинополе вся сила империи заключалась в дружине искателей земель, то в Греции положение Генриха получилось иное благодаря его личной политике: он явился здесь верховным государем страны, организатором отношений между завоевавшим и покоренным элементами. В этом, по-видимому, кроется причина успехов Генриха и в королевстве, и в Греции. Раздоры между итальянскими и французскими вассалами королевства Бонифация имели также важное значение для распространения Генрихом своей власти.

Ярким фактом Равенникского парламента был приезд Вилльгардуэна Ахейского вместе с Оттоном Афинским и 60 французскими баронами из Греции. Вилльгардуэн, фактически суверенный государь, получил из рук императора свои земли и вместе с тем титул сенешала Романии, от которого скоро отказался, когда получил титул князя. Первый парламент в Равеннике, бывший в 1209 г. в присутствии Генриха, по-видимому, был посвящен лишь изложенным крупнейшим политическим вопросам, и других известий о его занятиях мы не имеем.

Распустив парламент, Генрих пошел на Фивы, захваченные ломбардцами. По пути греки приветствовали его как своего избавителя, как своего царя. Перед Фивами его встретило греческое духовенство, архонты и народ; в воротах стоял латинский архиепископ. Цитадель была занята ломбардцами, и они отказались сдаться. Первый приступ был неудачен. Построены были длинные лестницы, тогда итальянцы сдались на капитуляцию. Генрих оставил ломбардцам их лены, даже обещал освободить Биандрате и послал за ним; но бывший регент по пути сбежал и скрылся на Евбею. Но после взятия Фив и сам владетель Евбеи, присягнувший Венеции, счел за нужное присягнуть и императору и даже его пригласил посетить Евбею и честно охранял безопасность Генриха от козней Биандрате, который тогда убежал к Борилу Болгарскому; впоследствии он еще раз передался Генриху, и император, щадя заклятого врага, даже вернул ему звание баила и земли; но Биандрате убедился, что его политическая роль сыграна, и, не стерпев, уехал на свою родину.

Главнейшим вопросом внутреннего управления являлось устройство церковных земель и привлечение их к участию в государственных податях и повинностях, к службе государству. Этим делам был посвящен второй парламент в Равеннике, состоявшийся в следующем, 1210 г. Текст его постановлений сообщен в письме папы Гонория к духовенству Ахейского княжества, но они касаются собственно церквей, лежащих к северу от Коринфа. Договаривающимися сторонами являются не император и его вассалы, но с одной стороны – Церковь, представленная уполномоченными Константинопольского патриарха Морозини, канониками императора Генриха, архиепископами Афин, Лариссы и Новых Патр (в Фессалии), за вакантностью Салоникской кафедры; с другой стороны договаривались члены Ломбардской лиги баронов во главе с коннетаблем Буффа, Гвидо Паллавичини, маркизом Водоницы, Равано Евбейским, а из французских вассалов на первом месте стоял Оттон де ла Рош Афинский. Прочие сословия и на этом парламенте не были представлены. Самого Морозини не было на парламенте; по дороге в Салоники он заболел и умер. Присутствие Генриха не следует из текста постановлений.

По первому пункту соглашения бароны обязались передать патриарху Константинопольскому, представляющему в своем лице латинскую Церковь Романии, все храмы и монастыри с имуществом и доходами последних; бароны обещались за себя, своих наследников, вассалов и людей освободить церковных людей и церковные имущества от всяких повинностей в их, баронов, пользу. Исключение сделано для поземельной подати, акростиха, который обязаны платить все латиняне и греки высшего и низшего звания с земель, полученных от баронов, сообразно тем нормам, по каковым акростих уплачивался греками в год взятия Константинополя. Другими словами, церковные земли теперь были обложены акростихом в пользу светской власти и в Солунском королевстве. В случае отказа церковных людей платить акростих баронам последние могли взыскать его собственною властью; однако не имели права лишать недоимщиков ни свободы, ни остального имущества. Нельзя арестовывать наследников латинских клириков, жен и детей греческих «попов», если движимость недоимщика превышает недобор.

Дети греков светского и духовного состояния должны служить баронам по установленному обычаю, если не пошли священного сана. Если же кто из греческих «попов», монахов или «баронов» (архонтов) захватит (т. е. распашет) земли не церковные, то будет отвечать перед собственниками земель на тех же основаниях, как всякие светские захватчики земель.

Ослушники предыдущих постановлений предаются церковному покаянию и отлучению; постановления утверждены императором и патриархом и скреплены печатями духовенства и баронов.

Содержание акта далеко выходит за рамки устройства церковных имуществ и касается греческого (униатского) духовенства и греков-мирян.

Папа утвердил акты Равенникского парламента, но остался ими недоволен. Церковные интересы пострадали, так как было распространено на королевство обложение акростихом церковных земель. Пострадали и интересы захватчиков церковных земель, во главе их стояли тамплиеры. У них были отобраны земли в Фессалии, напр. самый округ Равенники, на Евбее, в Фивах и вслед за тем в Ахейском княжестве. В этом отношении, как и многих других, молодые государства Леванта предупредили старую Европу. Наконец и некоторые епископы из противников Генриха были теперь выжиты своими политическими врагами; другие терпели поражения на выборах, как случилось при замещении кафедры в Фивах.

Особенно выиграли от церковной политики Генриха греческие монастыри, ставшие формально униатскими. Постановлениями Равенникского парламента их земли взяты под защиту. В этом отношении Генрих шел рука об руку с Каλη Μαρια, королевой салоникской, и папа Иннокентий утверждал их пожалования монастырям тем охотнее, что он принял Марию (формально перешедшую снова в католичество) под особое покровительство. При тяжбах Марии с латинской Церковью из-за земель Иннокентий становился на ее сторону, дал ей по ее просьбе двух епископов в качестве постоянных защитников, приказывал меняться землями с королевой, если она просила. По желанию Марии Иннокентий принял под свое непосредственное покровительство греческий монастырь Акапно, т.е. повторил то, что делали греческие патриархи в ущерб местной епархиальной власти.

Из постановлений Равенникского парламента ясно намерение светских государей подчинить себе большие греческие, бывшие царские, монастыри. Хортаитский монастырь, где Генрих стоял перед вступлением в Салоники, получил от него льготы в благодарность за гостеприимство. Афонские монастыри по ходатайству Генриха были подчинены папой непосредственно королеве Марии, хотя лишь на время, до приезда папского легата. При этом Генрих имел в виду и вышеупомянутые стратегические цели – обеспечить себе дорогу в Константинополь. Не принята была мера и более общего значения. В 1209 г. папа подтвердил своим уполномоченным епископам, что свободные греческие монастыри Салоникского королевства, называемые царскими и не бывшие при греках подчиненными никому из архиепископов и епископов, должны зависеть лишь от королевы Марии, «бывшей царицы константинопольской», а латинские архиепископы и епископы не имеют на них никаких прав. Одновременно Иннокентий предписал двум другим уполномоченным епископам оказывать законную поддержку греческому духовенству Салоникской митрополии, возвратившемуся к послушанию Римской Церкви (Салоникская Церковь зависела от римской курии до иконоборцев). Перешедшая в унию часть греческого духовенства просила дать им права и доходы, которыми они располагали при греческой империи и которые были признаны за ними кардиналом Бенедиктом; папа их просьбу повелел исполнить.

Успехи Генриха сплотили против него врагов. Главным между ними оказался не славный князь Просека Стрез, ни даже Борил, царь влахов и болгар, но деспот эпирский Михаил, создавший, как увидим в следующей главе, в несколько лет сильное государство. Быстрое наступление Генриха в 1209 г. заставило и Михаила предложить мир. Возле Салоник съехались оба государя. Не достигнув соглашения относительно церемониала, они не встретились лично, но, оставаясь в своих лагерях, вели переговоры через своих уполномоченных. Михаил наотрез отказался включить свое национальное государство в политическую систему латинской Романии и не пожелал стать вассалом Генриха, но предложил выдать дочь за брата императора, Евстахия, так как брак являлся в то время обычной формой дружественных отношений между чуждыми, друг от друга независимыми государствами. Брак Евстахия состоялся, однако же не помешал Михаилу на следующий же год напасть на Генриха. Миролюбивый конец был возможен лишь по отношению к латинским антагонистам; с такими же национальными образованиями, каковы были царства Эпирское и Никейское, прочного мира не могло быть, а перемирия, если бывали, обыкновенно не соблюдались. При ведении войны врагов не щадили. Такую ожесточенную войну пришлось перенести Салоникскому королевству в 1210 г. Сам ломбардский коннетабль всей Романии Буффа, попавшись в плен к Михаилу, был распят вместе со своим капелланом. Православные греки и албанцы эпирского деспота не щадили латинского духовенства и охотились за ним, как за зверьми. Сам же Михаил, уступая Генриху в открытом поле, оставался неуязвим, и напрасно Генрих гонялся за ним по горной Албании.

В марте 1211 г. Генрих наконец выступил обратно в свою столицу, оставив в Салониках в помощь королеве своего брата Евстахия и графа Каценелленбогена. Кратчайший путь оказался занятым отрядами болгарского царя. Не имея значительных сил под рукою, Генрих предпочел уклониться к морю. По дороге его встретила помощь из Константинополя, и Генрих со свежими силами обратился против Борила, который предпочел скрыться в горы. Когда же Генрих прибыл в Константинополь, Борил в союзе со Стрезом, князем неприступного Просека на Вардаре (изгнанный Калоянном из Просека, он по смерти последнего прогнал в свою очередь болгарского наместника Шишмана) и Скопья, напал на Салоникское королевство. Евстахий, упомянутый Каценелленбоген, на этот раз в союзе с греками эпирского деспота, отбили северных врагов поодиночке. Сначала они разбили Стреза. Последний ушел в сербские земли, где его приютил Стефан Первовенчанный (1196–1228) и не выдал Генриху; Стрез отплатил черной неблагодарностью и передался на сторону франков. Напрасно св. Савва убеждал Стреза не изменять соплеменникам, он не послушался монаха – и в ту же ночь внезапно умер (около 1215). Княжество Стреза досталось не славянам, но греческому эпирскому деспоту: Скопье непосредственно, а крепость Просек побывала и в руках франков. Борил же показался в Салоникской области лишь осенью 1211 г. и был разбит франками наголову. Слабость Борила объясняется междоусобиями внутри Болгарии. Подрос законный наследник Иван Асень и вернулся с Руси добывать престол свой. Акрополит пишет о семилетней осаде Асенем столицы Тырнова. Борил, прежде искавший помощи у венгров, теперь не задумался войти в союз с Генрихом, от войск которого Борил не раз спасался бегством. Болгарский царь завел переговоры и об унии. Союз чуждых стран должен был увенчаться, по обычаю, браком. Так рассудили бароны Генриха. Император оставался вдов и без наследника. В руке дочери германского императора Филиппа Генриху было отказано в обидной форме, как будто он был авантюрист, а не император древнего Константинополя. Борил же, конечно, с радостью готов был выдать свою дочь за Генриха. Брак с дочерью варвара, к тому же многократно пораженного, не подходил не только императору, но и графу Фландрии и Геннегау; однако Генрих поборол врожденную гордость ради политических интересов. Свадьба была отпразднована в Константинополе с большою пышностью. Союз франков и болгар был неожиданной и страшной комбинацией для греков и особенно «деспота» Слава Родопского, заклятого врага Борила (хотя и двоюродного брата). Он также был вдов по смерти вышеупомянутой дочери Генриха и поспешил жениться на дочери эпирского деспота (уже не Михаила, а Феодора). К этому союзу присоединился, по-видимому, и сербский великий князь (жупан); и, по-видимому, партия Ивана Асеня. Получилась коалиция православных, греческих и славянских элементов. Сербия выступает партнером в политическую игру из-за Македонии. Может быть, она считала себя наследницею Стреза, вероятнее же – поддерживала Ивана Асеня. Нам неизвестны подробности этой интересной борьбы. Генрих и Борил проникли в Сербию, но благодаря чудесному содействию св. Симеона Немани передает житие, франки и болгары были вынуждены отступить. Смерть ожидала обоих союзников. Борил в 1218 г. был схвачен и ослеплен сторонниками Ивана Асеня, который и занял болгарский престол. Генрих же был должен еще раз свести счеты с ломбардцами, поднявшими голову после неудачного похода Генриха в Сербию. Королева Мария жаловалась на них и просила помощи как у Генриха, так и у папы. Во время второго похода на ломбардцев, в июне 1216 г., Генрих скончался, не дожив и до 40 лет. Говорили об отравлении, указывали и на жену, и на Биандрате.

Симпатичная фигура Генриха, беззаветно преданного долгу монарха, доблестного рыцаря, ставшего на своем трудном пути осторожным и умеренным государем, – потеря его была большим несчастием для Латинской империи. В сущности, он ее и выковал в боях и походах; он помешал ей погибнуть на первых же порах по основании, и после него она лишь влачила свое существование. Все свое царствование Генрих отдыха не имел, а он любил жизнь и веселые празднества, недаром он был почти француз. Но одна война сменяла другую, из Европы нужно было спешить в Азию (его азиатские войны будут изложены в связи с историей Никейского царства). Походы его были быстры, обыкновенно с горстью рыцарей, еще опаснее было вести большое войско через враждебную страну, не имея провианта, ни верной базы. А он не стеснялся временем года и ночевал в лесу в мороз. Лично он был храбр до безрассудства, как мы видели в бою под Филиппополем. Достойный вождь таких сказочных героев, как Брашейль и Три, он стал в политике партнером Иннокентия и венецианцев. Но никогда он с Запада не получал поддержки, несмотря на просьбы, а унижения, упреки и скрытая вражда были им не раз испытаны. Ласкарь и Калоянн временами были папе дороже, чем константинопольский латинский император. По натуре прежде всего рыцарь, он усвоил в управлении более широкие взгляды. Мы видели плоды его греческой политики в Солуни и Греции.

«Генрих хотя родом был франк, но к ромэям и законным детям Константинова града относился добродушно и многих принял в число вельмож, многих – в свое войско, а простой народ любил как собственный», – отзывается Акрополит».

Воин стал миролюбцем, он щадит даже такого врага, как Биандрате, ради мира между латинянами; он женится на дочери Борила опять ради государства. Его жизнь была настоящее служение государству, и при самых трудных обстоятельствах он не высказывал желания покинуть свой пост.

Константинопольские бароны были потрясены смертью Генриха. Их испытанный вождь скончался во цвете лет и не оставил наследников. Брат его Евстахий был храбрый барон, но не принес бы с собою ни новых богатств, ни новой армии. В том же году умер и могущественный покровитель франков, папа Иннокентий; впрочем, его преемник Гонорий III (1216–1227) обещал свою поддержку и сдержал свое слово.

Предстояло избрать императора. Одна партия предлагала короля венгерского Андрея, могущественного соседа империи. Этот выбор мог бы поставить государство крестоносцев на новые пути, спасти его от врагов, но он бы обезличил Франкскую империю, каковой она сложилась: не только хозяйничанью баронов, но и преобладанию франкского и венецианского элементов был бы положен конец. Этого правители Константинополя не желали, их самомнение оставалось велико, а кругозор недостаточно широк

Продолжить старые порядки и занять трон Генриха был приглашен его зять и кузен короля Франции Филиппа Августа Петр Куртенэ, знатный, пожилой и многосемейный граф оксеррский. Он принял предложение и отправился в Рим, где был коронован самим папой и встречен депутацией от константинопольских баронов. Цвет французского рыцарства сопровождал нового императора. Венеция настояла, чтобы он осадил Дураццо, захваченный государем эпирским Феодором, преемником Михаила. Петр не мог взять города и рискнул идти сушей через Эпир в Салоники. В горах возле нынешнего Эльбассана он встретил Феодора, который сначала изъявил покорность, а затем вероломно схватил императора и перебил его отборное войско, в котором было 160 рыцарей и 5500 сержантов. В числе погибших был и Евстахий, брат императора Генриха. Схвачен был и папский легат кардинал Колонна. Император Петр Куртенэ умер в плену от ран, так и не увидав свою столицу. Императрица Иоланта, выехавшая морем, прибыла в Константинополь уже вдовою и вскоре родила сына Балдуина, будущего и последнего императора франков в Романии.

Катастрофа, постигшая императора Петра и французскую его армию, была поражением идеи «Новой Франции», которую думали создать на византийских землях. Это удалось Западу не на Леванте, но гораздо позже на пустынном материке Америки. Безнадежность этого плана, лелеемого и папой Гонорием, скоро стала очевидной и для него, и для фактических хозяев Леванта – венецианцев. Оставалось ограждать уже достигнутое, по возможности спасать свое достояние путем договоров с туземными государями.

Против Феодора Эпирского собиралась гроза. Из Франции пришло большое ополчение под начальством одного из сыновей императора Петра для его освобождения; венецианцы поспешили выставить большой флот. Папа призывал всех: и короля венгерского, и Вилльгардуэна Ахейского, и западных государей; но хлопотал он не об императоре – он для него умер, – но о своем кардинале. Как только Феодор, испугавшись прибывшего к Эпиру венецианского флота и западных рыцарей, освободил легата и заявил покорность Риму, Гонорий не только примирился с ним, но и запретил венецианцам и рыцарям нападать на земли Феодора под страхом отлучения. Венецианцы последовали примеру папы и заключили пятилетний мир с убийцей императора Петра.

Латиняне ищут мира по всей линии. Венецианцы заключают также пятилетнее перемирие и с Ласкарем Никейским, и с султаном Ала ад-дином Кейкубадом I в Конии (1220). Венецианской политике следует константинопольское правительство регентши императрицы Иоланты; одна из семи ее дочерей (Мария) выдана за Ласкаря. Не о завоевании, но о status quo теперь хлопочут франки. Это было уже признанием слабости, началом конца Латинской империи, созданной захватом и существовавшей благодаря перевесу франкского оружия при Генрихе.

Экономическая жизнь, реальные выгоды и интересы империи сосредоточены в руках венецианцев. Они имеют монополию торговли, содержат торговую полицию, хранят образцы мер и весов, Венеция не разрешает константинопольской империи чеканить собственную золотую монету, но лишь медную; ходили венецианское и старое византийское золото и серебро. Венецианцы одни богатели при обеднении франков. Они строят в Константинополе для своих купцов роскошный гостиный двор (1220). Они собирают в своих руках и громадные земельные богатства, о чем свидетельствует дошедшая доверенность вдовы венецианца Градениго. Даже возник проект перенести столицу республики из Венеции в Константинополь, как центр торговли Леванта и средоточие оборота венецианских капиталов. Венецианцы не платили никаких пошлин за свои товары, тогда как генуэзцы и пизанцы были обложены в тех же размерах, как было при греческих императорах. Сверх того, в 1223 г. венецианцы заключили с императором Робертом договор, по которому они получали 38 всех пошлин и сборов с купеческих кварталов Константинополя. Кроме торговых привилегий у венецианцев были земли и политические права, выговоренные при основании Латинской империи.

Франки денег не наживали, новых земель не искали, но проживали доходы со своих земель, сами ничего не производя. Обострились старые распри между духовенством и светскими владельцами не на почве каких-либо идей или политической борьбы, но из-за корысти, церковных земель, их десятины и иммунитета. Кардиналу Колонне оказалось немало дела. Духовенство жаловалось на баронов, бароны – на духовенство. Особенно резки были столкновения в Элладе, на почве исполнения актов Равенникского парламента.

Распри между баронами и духовенством осложнились столкновением между патриархом и папским легатом, когда патриарх Гервасий наложил интердикт на земли главы греческих баронов Вилльгардуэна Ахейского. Папа угрожал Гервасию даже лишением сана, так как признавал право интердикта лишь за собою и за своим легатом. Повторялись времена Иннокентия и Морозини.

Среди подобных обстоятельств скончалась императрица Иоланта (1219), правившая за младенца Балдуина II. Кардинал-легат Колонна, латинский патриарх Гервасий, венецианский подеста Тьеполо, Конон Бетюнский, один из героев крестового похода и фактический регент со смерти Генриха, и бароны собрались на парламент в Родосто для разбора дел политических и церковных. От имени папы кардинал предъявил баронам требование выдать захваченные церковные имения и 112 всех земель империи и доходы с них за три года, по расчету 1 меры пшеницы и меры ячменя с каждого виллана (крепостного); сверх того, рыцари и вилланы должны платить церковную десятину. На уступке 112 земель империи он, впрочем, не настаивал. Требования легата не встретили согласия баронов, и парламент был перенесен в Силиврию. Там бароны предложили кардиналу уплачивать ему 3000 иперпиров ежегодно за все доходы с церковных земель, которыми они завладели. Они просили написать папе, чтобы он большего с них не требовал, иначе они не будут в состоянии нести военную службу империи. Кардинал должен был уступить. Затем и венецианский подеста заключил с кардиналом договор на ту же сумму за церковные земли, захваченные венецианцами.

Парламент в Силиврии разрешил и другое важное дело, утвердив в качестве регента (bailus) империи Конона Бетюнского, «короля» адрианопольского. Сохранился документ, характеризующий преобладание венецианцев. Севастократор и баил империи Романии в присутствии баронов и духовных властей поклялся, что не посягнет на права венецианцев в империи и не хочет быть баилом помимо их согласия. Венецианский подеста заявил в свою очередь, что хочет иметь Конона на таковом посту, и в свою очередь дал присягу соблюдать справедливость в отношении венецианцев и франков в империи.

Скончался и патриарх Гервасий. Подеста доносил дожу, что с разрешением вопросов о новых императоре и патриархе связаны все интересы Венеции в Романии, и рекомендовал принять все соответственные меры для обеспечения венецианских прав; бароны же присягнули Иоланте в том, что изберут на престол ее старшего сына Филиппа, оставшегося в Намюре (Фландрия), и теперь ожидали его прибытия.

Но Филипп предпочел остаться на родине. Константинопольская корона не прельстила владетельного графа. Он рекомендовал своего младшего брата Роберта, и у депутации константинопольских баронов не было лучшего кандидата. Роберт выехал сухим путем через Венгрию. Король Андрей, женатый на его сестре, принял в нем участие. Чтобы обеспечить ему путь через Болгарию, король Андрей даже выдал свою дочь за Иоанна Асеня Болгарского, он дал Роберту своих сыновей в спутники. Казалось, венгерская и французская партии заключили союз с участием болгарского царя; новые силы окружили Роберта. На Благовещение 1221 г. он был коронован новым патриархом Матвеем, избранным из венецианцев, как старался подеста Тьеполо. Еще в Риме новый патриарх предоставил венецианским церквам Романии полный иммунитет, обязавшись в случае его нарушения внести крупную сумму венецианскому патриарху Градо, главе духовенства Венеции. Эти обязательства были скреплены подписями избравших Матвея венецианских каноников св. Софии. Против Матвея не умолкали жалобы французского духовенства в Константинополе. Жаловались, что он общается с отлученными от Церкви и заключил с венецианцами соглашение, направленное против других наций. Новый император хотя подтвердил венецианцам привилегии, данные Балдуином, но старался поступать независимо и поддерживал пизанцев. Он содействовал папскому легату против пристрастного Матвея и заслужил от папы Гонория благодарность и пожелания счастливого правления.

И со стороны Никейского царства опасность не угрожала Роберту на первых порах. Ласкарь был женат на его сестре Марии. Желая теснее связать себя с домом Куртенэ и через него усилить свои шансы на константинопольский престол, Ласкарь в ущерб церковным канонам предложил Роберту свою дочь Евдокию и большие земли в приданое. Смерть Ласкаря и его супруги Марии Куртенэ (1222) положила конец этим планам. Роберт имел неосторожность поддержать братьев Ласкаря против занявшего никейский престол Иоанна Дуки Ватаци. Борьба с этим лучшим помощником Ласкаря была не под силу малоспособному и трусливому, не по заслугам чванному Роберту, и началась для него полоса несчастий, не покидавших его до смерти. Ранее того, уже в 1222 г., пало латинское королевство в Салониках под ударами Феодора Эпирского. Создание Бонифация Монферратского оказалось еще менее прочным. Хотя папа Гонорий взял под свое покровительство юного сына Бонифация, Димитрия, и назначил ему опекуном его сводного брата Гильельмо Монферратского, вслед за чем примирился со двором и старый Биандрате; хотя сильнейший из вассалов королевства, Гвидо Паллавичини, маркиз Водоницы, стоял во главе управления; хотя сам Димитрий был отправлен к Фридриху II Гогенштауфену просить его мощной поддержки, – Феодор Эпирский без труда занял Салоники. Подробности этого события относятся к истории Эпирского царства. Экспедиция Гильельмо Монферратского кончилась с его смертью в Греции. Сам Димитрий умер в Италии бездетным (1227); права его были к конце концов переуступлены Палеологам, когда те в них уже не нуждались. Падение Салоник повлекло за собою утрату франками Македонии и Фракии. Посланные против греков войска Роберта были разбиты под Сересом и бежали в Константинополь, вызванные известием о еще большем несчастии латинян в Малой Азии.

Роберт принял бежавших к нему братьев Ласкаря, Алексея и Исаака, и отправил их во главе большей части франков в М. Азию, в те порубежные области, которые были устроены императором Генрихом на началах самоуправления греков. Сначала братья Ласкаря действовали успешно и заняли часть страны; но, встретившись с самим Ватаци при Пиманиноне, они были разбиты, схвачены и ослеплены. Цвет франков погиб в этой битве, пал старый барон Макарий Менегу, герой войн с Ласкарем.

Эти события 1224 г. похоронили для франков всякую надежду. Ватаци завладел азиатскими владениями императора Роберта так же быстро, как Феодор Эпирский – европейскими. У Роберта остался лишь Константинополь. Защищаться он не думал и не мог. Вымерли сподвижники Генриха, скончался и Конон Бетюн. Вся надежда оставалась на Запад. Роберт посылает послов к папе Гонорию, умоляет помочь; папа в свою очередь просит французскую королеву Бланку спасти «Новую Францию». Пока могла прийти помощь, нужно было мириться с греками во что бы то ни стало. Роберт уступил Ватаци все владения в Азии, даже Пиги, оставив за собою только округ Никомидии (1225). Ватаци в свою очередь отпустил к Роберту его невесту Евдокию, дочь Ласкаря, которую задерживал несколько лет. Роберт за это время увлекся дочерью одного рыцаря и отнял ее у жениха, поместив ее с матерью в своем дворце. Приехавшая Евдокия предпочла выйти за одного из крупных вассалов Роберта. Составилась партия рыцарей, возмущенных поведением императора; они ворвались во дворец, утопили мать и изуродовали дочь. Роберт уехал к папе жаловаться на своих вассалов и на пути оттуда умер (1228), оставив по себе бесславную память.

Малолетний брат Роберта Балдуин остался законным наследником престола. Но положение империи требовало авторитетного правителя, облеченного всею полнотою власти, какой мог располагать в Романии император. Часть баронов обращала взоры на север. Они предлагали на этот раз не венгерского короля, но болгарского Иоанна Асеня, зятя венгерского короля, притом в качестве не императора, но опекуна Балдуина, предполагая обручить его с дочерью Асеня. Другая часть баронов, между ними прикосновенные к оскорблению Роберта, предпочитали лицо, ничем не связанное с домом Куртенэ, и указывали, что опасно доверяться варвару. Хотя могущественный Асень обещал очистить Романию от греческих войск, получила перевес, к вреду для франков, враждебная ему партия. Была выдвинута кандидатура бывшего иерусалимского короля Иоанна Бриеня, изгнанного Фридрихом Гогенштауфеном и служившего начальником папских войск против Фридриха; это был старик громадного роста и с репутацией храброго и опытного воина. Папа был, конечно, на его стороне, и Бриень был избран не регентом, но императором-соправителем, и было условлено обручение его дочери с юным Балдуином. До совершеннолетия последнего Бриень должен был править империей в качестве соправителя на время, как было обычно во французском феодальном праве, а затем получить или Никейское царство от Никомидии до Архипелага, или европейскую Романию, владения Феодора и Асеня, уже в качестве вассала Балдуина. Так далеко шли мечты и надежды франков и курии, таков был ореол воинской славы Бриеня. Он привел с собою значительное войско и был встречен в Константинополе как избавитель (1231). Бриень, однако, не оправдал надежд. Старость взяла свое, он был осторожен и так скуп, что солдаты переходили от него к Асеню. Два года Бриень провел без дела, не было ни мира, ни войны, такое домоседство было необычным для французов.

Ватаци не подавал повода к разрыву и вел с папой переговоры о соединении Церквей. В 1233 г. наконец Бриень собрался в поход, выждав удобного момента, когда флот Ватаци был занят на Родосе (против кесаря Леонтия Гавалы, местного дината). Бриень высадился в Лампсаке, но подвигался медленно, придерживаясь берега, взял одну крепостцу возле Кизика и случайно г. Лиги (ныне Бига), с тем и вернулся в свою столицу. Ватаци нанес ему более чувствительный удар. Он заключил союз с Асенем и обручил сына Феодора с дочерью Асеня Еленой, хотя оба были еще дети. Союз могущественных соседей поставил франков в опасное положение. Бриень, забыв свою гордость, просит помощи у Венеции, Вилльгардуэна Ахейского, у преемника Гонория папы Григория IX (1227–1241). Все они откликнулись горячо. Весною 1235 г Ватаци осадил и разорил венецианский укрепленный город Галлиполи и встретился с Асенем; они отпраздновали свадьбу своих детей (11 и 9 лет!). Во главе громадного, до 100 000, войска союзники двинулись двумя колоннами, опустошив Фракию до самой Марицы, и обложили Константинополь с суши и с моря.

При этом случае Бриень показал свою прежнюю доблесть. Имея под рукой всего 160 рыцарей и нескольких сержантов, он сделал вылазку и в открытом бою погнал полчища варваров. Таково было превосходство вооружения и личная доблесть франков. Выйдя за приморские ворота, латинская пехота напала на высадившихся греков и при помощи подоспевшего венецианского флота захватила 24 греческих корабля. Союзники были отбиты с большим уроном, но решили вернуться, подготовившись еще лучше. Положение Константинополя, почти отрезанного с суши и с моря, продолжало быть опасным. Папа энергично готовил помощь; особенно рассчитывал он на Венгрию. Первым явился Вилльгардуэн Ахейский на 6 кораблях, наполненных отборным войском; он пробился сквозь флот греков; купеческие корабли итальянцев Константинополя ударили на греков со стороны Рога, и флоты Ватаци и Асеня были разбиты.

Эти успехи не изменили дела. События последних лет ослабили Латинскую империю. У нее не осталось владений, кроме окрестностей столицы. Не было доходов ни у правительства, ни у баронов, ни у духовенства. Они лишились своих крепостных и впали в крайнюю нужду. Выгоды от транзитной торговли обогащали преимущественно венецианцев, свободных от обложения на содержание двора и войска. Возвратить доходные провинции из рук Ватаци и Асеня не было никакой надежды. С тех пор правительство и сам император были обречены на нищенство при дворе у государей Европы и у курии; несмотря на щедрые дары из Европы и на громадную ежегодную субсидию от Вилльгардуэна Ахейского (22 тыс. иперпиров), должны были продавать или закладывать драгоценности и святыни. Из такого положения был один выход – ликвидация империи, однако она продержалась еще четверть века.

В 1236 г. молодой Балдуин впервые отправился в Европу просить денег и войска. В Риме папа Григорий его принял с почетом, написал государям и епископам Франции, Англии, Венгрии послания, прося помочь константинопольской империи. Папа предложил епископам, баронам и рыцарям, давшим обет паломничества, обратить свое оружие сначала на врагов Константинополя, объявив отпущение грехов всем желающим служить константинопольской империи, и снабдил этими буллами Балдуина. Во Франции молодой император явился ко двору Людовика Святого и его матери Бланки, с которыми он состоял в родстве и лично, и по жене, дочери Бриеня. Французский двор был самый богатый в Европе. Людовик обласкал Балдуина и отдал ему родовую вотчину Куртенэ. Затем Балдуин отправился во Фландрию, где занялся собиранием своих наследственных земель, захваченных его родными; с собственной сестрой он даже воевал из-за Намюра. За всем тем проходило время, тратились деньги, собранные в пользу Константинополя. Собиралось, однако, большое войско. Часть его отправилась в Св. Землю, несмотря на угрозы Фридриха Гогенштауфена. Снаряжали дружины король наваррский Тьерри, графы бретанский и суассонский, в сочувствии недостатка не было; между тем Балдуин все не ехал. Наконец приехали послы из Константинополя с известием о смерти Бриеня (1237) и просьбою не задерживаться в Европе. Нужда в Константинополе дошла до того, что регент де Кайе (Сауеих) с согласия баронов заложил терновый венец Христа венецианцам. Эта святыня была выкуплена Людовиком Святым и перевезена в Париж. Лишь Вилльгардуэн Ахейский и венецианцы поддерживали изнемогавшее правительство империи. Сопровождавший Балдуина Иоанн Бетюнский, оставшись в Италии, собрал было войско и выступил на Восток, но умер в Греции, и войско его разбрелось. Германский император Фридрих относился враждебно ко всякому предприятию, поддерживаемому папой. Он даже вступил в сношения с Ватаци. Греческий царь обещал признать Фридриха своим сюзереном. Он настолько чувствовал себя сильным в отношении к константинопольским баронам, что даже предлагал им уйти из столицы и обещал их выпустить беспрепятственно со всеми их сокровищами. Между тем Балдуин все мешкал, проживая то в родной Фландрии, то при различных дворах. Лишь в 1240 г. он выступил в Константинополь во главе громадных по тому времени сил: 700 баронов и рыцарей, 30 000 конных, большого числа пехоты. По ходатайству Людовика Французского, которого одного боялся Фридрих, армия Балдуина была пропущена через южные провинции Германской империи, прошла беспрепятственно через Венгрию и Болгарию и прибыла в Константинополь, где Балдуин был коронован латинским патриархом Николаем (1240).

Независимо от этой крупной помощи, оказанной и на этот раз Европой, положение империи несколько улучшилось после смерти Бриеня. Царь болгарский Иоанн Асень резко переменил свою политику в отношении к грекам и франкам. Он разорвал с Ватаци, вытребовав у него свою дочь, и завязал сношения с папой, прося послать ему легата, что Григорий исполнил с радостью. Асень даже заключил союз с франками, которых Ватаци держал в осаде. Франки уже не гнушались северными варварами и братались даже с половцами, соблюдая их дикие обычаи. Сам регент де Туей женился на дочери половецкого князя, язычника, перекочевавшего с севера за Дунай, спасаясь от татар, и, когда этот тесть умер в Константинополе, население наблюдало зрелище тризны и заклания рабов и коней на его могиле за городскими стенами. Асень во главе большого войска соединился с франками и осадил занятую войсками Ватаци крепость Цурул (ныне Чорлу), но встретил храбрый отпор со стороны начальника гарнизона Никифора Тарханиота, впоследствии великого доместика войск Ватаци. В то же время Асень получил известие о внезапной смерти своей жены (Анны Венгерской, дочери архиепископа Тырновского) от моровой язвы и поспешно отступил в свою столицу. Он даже примирился с Ватаци и послал ему свою дочь, юную жену наследника Ватаци. Франкам пришлось снять осаду.

В это время и прибыл Балдуин со своим большим войском. Осада Цурула была немедленно возобновлена. Новый комендант Петралифа сдался и был уведен в Константинополь. Такого успеха франки не имели давно, но он был последний. Ватаци методически отнимал последние владения франков на азиатской стороне, взял область Никомидии, занял Даскилий в юго-восточном углу Мраморного моря, воспользовавшись отъездом его владельца де Мери во Францию: бароны покидали Восток, как только им открывалось более спокойное наследство во Франции. Теперь все берега Мраморного моря оказались в руках греков, хотя в 1241 г. венецианцы разбили флот Ватаци.

Смерть Асеня (1241) и малолетство его наследника Коломана изменили планы Ватаци, ему казалось возможным и более верным сначала овладеть владениями болгар во Фракии и Македонии. Для облегчения себе этой задачи и задуманного им завоевания Салоник Ватаци заключил мирный договор с франками. Правительству Балдуина было ясно, что это перемирие – не более как отсрочка завоевания Константинополя греками. Не надеясь уже на собственные средства, Балдуин, ранее имевший помощь половцев и болгар, ныне ищет союза у турок.

Султан Гиас ад-дин Кейхозрев II охотно пошел навстречу желанию Балдуина и предложил наступательный и оборонительный союз, скрепив его, по обычаю, браком. Он гарантировал своей будущей невесте свободное исповедание христианской веры (сам Гиас ад-дин был сыном гречанки). Он обещал выстроить и содержать христианские церкви в городах своего государства и подчинить Римскому престолу всех живущих в султанате греческих и армянских епископов. Балдуин уже начал сватать султану одну из принцесс Франции, когда Ватаци расстроил его планы, заключив мир с тем же султаном (1243). Для последнего Ватаци был полезнее на случай нападения татар, чем франки. Действительно, татары отступили, прослышав о союзе султана Рум в Иконии и греческого царя в Никее.

Но положение франков стало безнадежным. Из Европы Балдуин привел большую армию, но содержать ее было нечем, и она немедленно начала таять. Как ни изыскивал папа доходные статьи для императора и патриарха в Константинополе, как ни щедры были западные государи с французским королем во главе, константинопольское правительство не могло существовать субсидиями, подачками и финансовыми ухищрениями, несовместимыми с его достоинством. Собственных доходов почти не было после захвата греками всех земель и крепостных как баронов, так и прелатов.

Но даже при подобных обстоятельствах константинопольское правительство не думало опереться на немногих греков, оставшихся ему верными. Балдуин пишет королеве Бланке Французской, что, повинуясь ее настояниям, он не намерен следовать советам двух своих греческих сановников, но будет доверяться исключительно французам: полная противоположность политике Генриха, который укрепил франкскую монархию не только своими победами, но и терпимостью к грекам. Впрочем, во времена Баддуина II и Ватаци не оставалось никаких надежд на примирение греков, имевших за собою сильное национальное царство Ласкаридов, с оскудевшим латинским правительством; последнее не могло прокормить ни себя, ни армию, ни латинский клир, будучи лишено земель и крестьян, которые на него работали прежде.

Международное положение империи Балдуина ухудшилось. Исконный враг римской курии Фридрих II Гогенштауфен завязал сношения с Ватаци и выдал за него дочь свою от морганатического брака с Бианкой. Отношения Фридриха к Балдуину были полны подозрительности. Германский император требовал от константинопольского ленной присяги, считая лишь себя законным преемником римских цесарей. Фридрих препятствовал отъезду крестоносцев из гаваней Южной Италии, мы видели выше, что сам Балдуин мог получить пропуск через земли Фридриха лишь благодаря французскому королю. С другой стороны, Венеция не высылала военной помощи Балдуину; являлись регулярно лишь караваны ее купеческих судов. Для республики имели важность лишь торговая монополия, интересы венецианских колоний и церквей.

Балдуин вторично едет на Запад. Только оттуда он ожидает спасения, прежде всего денежной помощи. Его маршал уже находился во Франции, посланный с той же целью. Правда, Балдуин благодаря громкому своему званию и связям играет еще политическую роль и на Западе. Он является примирителем Фридриха с папой, но его хлопоты сопровождались кратковременным успехом. В 1245 г. папа отбыл в Лион и созвал церковный Собор для разрешения конфликта с Фридрихом и для устройства восточных дел. На Соборе Балдуин занимал место справа от папы. Присутствовал и Константинопольский патриарх Николай. Он жаловался на Соборе, что у него из 30 викарных епархий осталось всего три. Остальные отняты греками, которые подступили к стенам Константинополя и жестоко преследовали верных папскому престолу. Собор отлучил Фридриха от Церкви и поставил ему в вину союз с Ватаци. На воспособление империи Балдуина были назначены доходы с вакантных, особенно богатых, церковных бенефиций, десятая доля жертвуемых курии сумм и некоторые другие поступления в пользу Церкви. Патриарх Николай получил звание легата и связанную с ним крупную долю доходов с церковных имуществ в Ахейском княжестве. Римская Церковь, холодно относившаяся к константинопольской империи при ее блестящих первых шагах, кончила тем, что отожествила свои интересы с сохранением константинопольского правительства, когда уже и курия не могла его спасти. Вместе с папой Балдуин отправился в Клюни, затем прожил при дворе Людовика целых два года. В Константинополе оставались императрица Мария и регент де Туей; правительство терпело уже такую нужду, что снимало с церквей и дворцов свинцовые крыши. Папа изощрялся в способах помочь Балдуину. Францисканцам было предписано отбирать в его пользу имущества, добытые ростовщичеством и другими незаконными путями. Уступлены были даже суммы, оставленные по завещаниям на благотворительные цели. Продавались индульгенции, но всего этого было недостаточно. Балдуину хотелось проживать в Европе по-царски. Пышный французский двор манил его более, чем обнищавшая столица на краю Европы. Балдуин начал занимать деньги и под мощи, и под векселя у итальянских купцов. То же самое делала его жена в Константинополе, умоляя свою тетку, королеву Бланку, уплатить сделанные ею долги. Балдуин был еще во Франции, когда царь Ватаци напал на крепость Цурул. Ее франки уже не пытались защищать. Ватаци взял и Визу, так что у константинопольского правительства не осталось во Фракии ничего, кроме ближайших окрестностей столицы. Сам Константинополь Ватаци не осаждал, зная, что он попадет в руки греков, и занялся завоеванием Архипелага. А Балдуин II все еще устраивал свои личные дела и отчуждал последние святыни византийского дворца, скрепляя грамотами за золотой печатью их передачу французскому королю, своему покровителю. Несмотря на все подобные операции, Балдуин немедленно по возвращении в Константинополь занял у купцов крупную сумму и послал императрицу во Францию, чтобы просить ее родственницу, королеву Бланку, уплатить за них этот долг. Балдуин смотрел на французский двор как на свое последнее прибежище. Он последовал за Людовиком Святым, отправившимся в крестовый поход, оставался в его лагере в Египте и Сирии, прося денежной помощи. Новый латинский патриарх Константинополя, знатный венецианец Пантолеон Джустиниани, отдает в залог с разрешения папы церковные имущества и занимает у правительства венецианской республики крупные суммы на уплату неотложных долгов. Даже цветущая, казалось бы, венецианская колония в Константинополе стала занимать у своей метрополии на свои настоятельные потребности. Республика недостаточно оценила угрожавшую латинянам опасность в Константинополе и сосредоточила свои силы на ожесточенной борьбе с Генуей на побережье Сирии. Впрочем, венецианцы предпринимали некрупные экспедиции и отвоевали у болгар Месимврию на Черном море и обрели там главу великомученика Феодора. Серьезные меры были приняты Венецией тогда, когда никейский император Михаил Палеолог разбил латинян в Греции, заключил союз с Генуей и, подступив к Константинополю, угрожал Галате.

В Константинополе царила нужда и отчаяние. Забыты были празднества и турниры, когда стало ясно, что жить нечем и предстоит уходить. Снимали медные крыши с церквей или дворцов и переплавляли в монету. Ломали потолки и полы ценных построек на дрова. Украшения церквей распродавались открыто. Население города таяло, торговля прекратилась. Не стало покупателей для заморских товаров. Не только высшие классы, но и население окрестностей, разоренное войнами и грабежами диких куман, выселилось во владения Ватаци. Продукты, которыми окрестности кормили столицу, исчезли с рынка. Следствием нищеты явились беззаконие и грабежи; шайки «добровольцев» бродили под городом и грабили, не щадя ни франков, ни греков. Общая деморализация перешла на высшие классы, и не было среди правительства и духовенства лиц, способных поднять дух. Не говоря о скандальном царствовании Роберта, и Балдуин, только и мечтавший о сладкой жизни в Европе, подавал баронам дурной пример. Эмигрировали в Европу те, кто могли устроиться, получали наследство. Длившееся годами отчаяние перешло в апатию, и латиняне ждали неизбежного конца своей власти в греческой столице, утратив все средства и надежды.

Среди баронов были люди, предпочитавшие сдать город грекам. Один из них, Ансельм (де Кайе или де Туей), бывший в свойстве с никейской династией, вступил в тайное соглашение с царем Михаилом Палеологом и собирался впустить греков в город, владея усадьбой у городской стены, но этот план стал известен Балдуину. Изменника даже не предали суду: у императора оставалось уже одно имя.

Таково было состояние Латинской империи перед возвращением Константинополя в руки греков. Это событие мы относим к истории Никейского царства как ее завершение, осуществление политических идеалов никейских царей, начиная с Ласкаря.

Слабый Балдуин как сдал свою столицу без боя, так и не пытался возвратить ее с оружием в руках. Вместе с венецианцами, их подеста Градениго и патриархом Джустиниани он отплыл сначала на Евбею и в Афины, где принимал еще дары вассалов и посвящал в рыцари, затем в Европу. Разоренный, распродавший родовые земли во Фландрии, он проживал при различных дворах, продавая государям и баронам грамоты на земли, которые более ему не принадлежали. Наиболее важным его актом была уступка неаполитанскому королю Карлу Анжуйскому прав на Грецию, Эпир, Македонию и западную часть Архипелага за возвращение ему, Балдуину, Константинополя (1267); в случае бездетной смерти сына Балдуина, Филиппа, Карл Анжуйский получал все права на империю Романии. Но ликвидация последней произошла без деятельного участия Балдуина. Ее судьбу решали греки и венецианцы.

Латинская империя погибала от внутреннего бессилия и под ударами сильнейших врагов, не оставив по себе ни одного культурного памятника в столице. Процесс закончился быстро, всего в течение полувека.

В Греции франкские государства в течение XIII в. были цветущими и богатыми. Они счастливо справились с греческим населением и примирили с собою громадное его большинство. Они значительно пережили Латинскую империю в Константинополе и приютили у себя изгнанных ее баронов. Франки Греции привили архонтам свои нравы, усвоили их язык, не оставляя собственного, и породнились с греками настолько, что образовалось смешанное население. К нему принадлежал автор знаменитой Морейской хроники, посвященной описанию подвигов Вилльгардуэнов, написанной по-гречески и рано переведенной на романские языки: феодальное обычное право, Ассизы Ахеи, управляло политическими и гражданскими отношениями не только франкского, но и подвластного греческого населения. Прочность власти, культурная и предприимчивая аристократия и богатство страны развили строительство, возникают аббатства и замки с Мистрой во главе.

Центром политической и культурной жизни Греции был двор князей морейских Вилльгардуэнов. Первый из них, Готофред, или Жоффруа I, умер в 1218 г. «Плач пошел по всей Морее, так народу был он дорог за хорошее правленье и за правду и за ум», – отзывается Морейская хроника.

Время его сыновей Готофреда II (1218 – 1245) и Гильома II (1245 – 1278) было апогеем франкского культурного и политического влияния в Греции. Бароны Ахеи славились по всей Европе. Знатнейшие рыцари всего мира были в Морее, по словам хроники Мунтанера, все они были самой знаменитой крови. Они выбирали себе жен из знатнейших домов Франции, и у них говорили столь же хорошим французским языком, как в Париже. Одни из баронов выстроили себе укрепленные замки на утесах, другие жили в помещичьих усадьбах, разбросанных по плодородным долинам. Сохранившиеся в Морее развалины замков свидетельствуют о великолепии жизни баннеретов, крупных вассалов, имевших право на собственное знамя. Иные из них, как бароны Аковы или Каритены, выставляли сотни воинов и десятки рыцарей. При дворе Жоффруа Вилльгардуэна жило постоянно 80 рыцарей с золотыми шпорами, выходцы из Иль-де-Франса, Бургундии и особенно Шампани, откуда родом была сама княжеская семья. Одни из этих рыцарей явились на Восток из любви к приключениям, другие – спасаясь от долгов, третьи – от суда за преступления на родине. Все они жили на полном содержании и получали жалованье от князя. Доверенные князя посылались ко дворам баронов для наблюдения, как они живут и управляют своими подданными. Так поступал Жоффруа II, по словам венецианца Санудо. Греческие архонты, присягнувшие князю, вошли в феодальную систему и стояли на равной ноге с латинскими вассалами. Города сохранили выборные власти, местные обычаи, льготы и привилегии времен византийских царей и, главное, избавились от византийских чиновников. Благосостояние возросло. Доверие и законность были так велики, что купцы ездили по стране без наличных денег, выдавая расписки, которым верили продавцы. Обычное право и патриархальный быт заменили крючкотворство византийских судов. Крестьяне судились у баронов, что при рыцарском характере первых завоевателей страны было благодетельно. Примером был барон Каритены, от которого никто не уходил с пустыми руками. Бароны судились у князя и в палате его баронов. Повинности, возложенные на каждый лен, и утвержденные князем решения его палаты, сообразные с феодальным правом различных областей Франции, заносились в особый регистр, или кодекс. Так было в королевствах Кипрском и Иерусалимском. Их Ассизы были руководством для судов Ахеи. Материал, относящийся к Ахее, т. е. список повинностей и решения судов, был редактирован в один кодекс позднее, в XV в., венецианским правительством под именем Ассизов Романии и Ахеи и присоединен к Ассизам Кипрского и Иерусалимского королевств. Старший сын основателя династии Готофред, или Жоффруа II, не был особенно даровит, но лично был достоин уважения, которым пользовался, и родился под счастливою звездою. От отца он получил большие владения и прочную власть. Морейское княжество при основании обнимало собственно Морею, т. е. Элиду и Мессению, и область Патр; Готофреду II достался почти весь полуостров, кроме Монемвасии и горцев юго-западной части. Франкская Ахея – имя, означавшее совокупность земель на полуострове и островах. От отца он унаследовал признанное Равенникским парламентом право объявлять войну и заключать мир, высшую и низшую юстицию, т. е. право разбирать уголовные и гражданские дела и налагать наказания до смертной казни включительно, также право чеканить монету, которое имели, впрочем, и вассалы меньшего значения. Сам Жоффруа получил титул князя (вместе с званием великого доместика), и притом в начале своего счастливого правления, без всякой политической борьбы.

Связано это было с его романтической женитьбой. Морейская хроника рассказывает о сестре императора Роберта Агнесе, посланной с блестящей свитой к жениху, королю арагонскому; корабли пристали к Понтикокастро в Элиде; юный князь, бывший поблизости, пригласил принцессу погостить и по совету окружающих предложил ей руку и сердце, так как во всей Морее не было для него невесты, подходившей к нему по знатности. Корабли Роберта отсылаются обратно с извинениями счастливых новобрачных. Роберт разгневался, но вскоре рассудил, что лучшего зятя, более полезного для Константинопольской империи, не было. Встретившись с Жоффруа в Лариссе, император пожаловал ему звание великого доместика Романии и сюзеренные права над Наксосом и прочими Кикладами – владениями венецианца Санудо. Такова легенда; ее историческое зерно проще. Жена и дочь погибшего в Эпире императора Петра Куртенэ на пути в Константинополь высадились в Морее, и брак был заключен по взаимному желанию. Вслед за тем Жоффруа получил от императора титул князя.

Столицей Морейского княжества или, точнее, резиденцией Жоффруа была Андравида, расположенная среди плодородной равнины и открытая со всех сторон. Воля отца и экономическое значение местности привязывали молодого Жоффруа к области Андравиды. Для целей обороны он строит великолепный замок Клермон, носивший у греков имя Хлемуци, возле Гларенцы и Андравиды. Белые стены и постройки Клермона были видны со всех пунктов Элиды. Сохранились его величественные развалины, галереи, отчасти высеченные в скале, большой зал с полуцилиндрическим, ныне провалившимся сводом; все было выстроено из тесаного камня. При княжеском замке был устроен позднее монетный двор, где чеканились французские серебряные tornois, отчего замок получил название у венецианцев Castel Tornese.

Для его постройки были нужны большие средства, и князь не задумался наложить руки на церковные доходы. Только что с Морей был снят интердикт, наложенный на его отца. С 1220 г. воспоследовал новый, распространенный и на владения афинского «мегаскира» Оттона де ла Рош. Напрасно прелаты и сам папа называли его «худшим фараона». Жоффруа на эти деньги строил свой замок, пока не окончил, и тогда объяснил духовенству, что иначе не мог поступить ради нужд обороны государства от греков.

Жоффруа II был менее даровит и предприимчив, нежели его отец и младший брат. Ему не пришлось бороться с такими трудностями, какие встретились и отцу и преемнику, брату Гильому. Благодаря богатству и прочной власти, унаследованной от отца, и своему достойному характеру Жоффруа пользовался почетом и правил счастливо. Он имел дело с дружиной западных рыцарей, пересаженной на чужеземную почву. Туземцы были одной веры с завоевателями, так как большинство их приняло унию, а прочие отличались лишь обрядами и церковным строем; одно духовенство было непримиримо и опреснокам придавало значение почти догмата. Культурный уровень покоренного населения был не ниже, чем у завоевателей. В Греции был ряд цветущих промышленных и торговых городов, как Фивы и Монемвасия. Завоеватели заключили с городами полюбовные соглашения, уважали вольности и обычаи, становились на место греческого правительства в отношении к различным классам населения, избавив их от вымогательств византийских чиновников и установив безопасность в стране. Главной обязанностью князя оставалась организация военного класса на основании феодального обычного права. Для надзора за жизнью вассалов и их обращением с подвластными свободными и крепостными людьми князь Жоффруа посылал время от времени своих доверенных людей; верхняя палата в Андравиде пользовалась таким весом, опять-таки на основании феодального права, что при конфликте княжеской власти с частными интересами князь слагал с себя председательство и защищал свои интересы как частное лицо. Такой случай известен при Гильоме.

Морейское, или Ахейское, княжество процветало при Жоффруа, и отношения ко второму по силе государю франкской Греции, именно к афинскому «великому господину», были дружественные, как ни старались венецианцы поселить между франками раздор. Жоффруа имел ежегодный доход в 100 000 золотых иперпиров, мог содержать блестящий двор, даже на французский взгляд, и вместе с тем щедрою рукою помогать погибающей, истощенной Константинопольской империи. Ежегодно посылал он императору 22 000 золотых иперпиров, доставлял 100 рыцарей и содержал их на свой счет. Неоднократно он снаряжал корабли и являлся лично на помощь осажденному Константинополю. Богатое духовенство Морей со своей стороны по приказанию римской курии помогало латинскому патриарху. Император Балдуин пожаловал сюзеренные права над Евбеей и графством Водоницей, т. е. и над Средней Грецией, и даже подарил ахейскому князю свою родовую вотчину Куртенэ в отплату за оказанную помощь. Король Франции Людовик Святой не утвердил этой сделки. Балдуин показал себя в невыгодном свете, оправдываясь перед Людовиком тем, что в момент приезда князя ахейского в Константинополь в столице царил голод и он, Балдуин, не знал, куда идти и что делать; неудивительно, что он уступил требованию Жоффруа; и если бы князь потребовал больше, то Балдуин не мог бы ему отказать; а теперь он рад приговору короля, как будто получил другое равноценное имущество. Жоффруа после этого продолжал посылать Балдуину деньги и людей, но сам более к нему не ездил.

Жоффруа II скончался в 1245 г. и, будучи бездетным, оставил престол младшему брату Гильому; по воле умершего была выстроена в Андравиде базилика св. Иакова над гробницами Жоффруа II и его отца Жоффруа I; аббатство его было отдано тамплиерам.

Гильом (1245–1278) был даровитым представителем поколения, родившегося уже в Греции. У него были качества государя организатора страны. Немедленно он предпринял и выполнил крупнейшие государственные дела: покорение последней греческой твердыни, подчинение горцев Тайгета, создание ряда укрепленных замков с Мистрой во главе. В умиротворенную Восточную Морею Гильом перенес свою столицу. Но к концу его правления начался неизбежный, ускоренный неосторожным походом в Пелагонию, упадок государства пришельцев, когда греческая нация сплотилась вокруг своего царя на древнем троне Константинополя. Несмотря на энергию Гильома, франкское княжество было изгнано из созданной им Мистры и продолжало существование без надежд, будучи заключено в старые границы собственно Мореи. Судьбы этого княжества увлекали в свое время читателей Морейской хроники, современников, переведших ее на романские языки, и занимают исследователей ныне, со времен Бюшона. Для Европы, особенно Франции, Морейское княжество – блестящий эпизод колонизации Западом европейского Востока, в тех формах и с таким успехом, которые не повторялись, выключая разве историю германских восточных марок. Недаром Гете во II части «Фауста» избрал обстановку французского Пелопонниса для поэтической картины сочетания эллинской красоты с германской силою. С XIII в. Восток, сначала под знаменем турок, завоевывает свои права, и наш XX в. сулит в этом отношении новые перемены.

Укрепив женитьбой на одной представительнице рода Dalle Carceri права на Евбею, Гильом приступил к главному делу своей жизни – покорению Юго-Восточного Пелопонниса. Здесь оставалась свободной от франкской власти греческая Монемвасия, торговый приморский город на неприступной скале с единственным подступом с суши (отсюда имя города, от слов μονη εμβασις). Чтобы получить флот, необходимый для осады Монемвасии, Гильом заключил договор с Венецией, подтвердив права собственности республики на гавани Корон и Модон и также обязавшись содержать венецианскую флотилию для охраны берегов Мореи. Затем Монемвасия была обложена с суши и с моря. Богатый город купцов и капитанов, суда которых ездили по всему Леванту, был обильно снабжен припасами и защищен неприступною своею твердынею. Три года отсиживались монемвасийцы, пока не пришлось есть кошек и крыс, и тогда лишь решились отдать свою независимость в руки Гильома. Условия сдачи были самые льготные: монемвасийцы остались свободными от всяких податей, лишь обязались служить во флоте, и то за плату. Когда в цитадели Монемвасии поселился франкский кастелян, подчинились и соседние цаконы, в диких ущельях покорились горцы, славяне-мелинги, стесненные новыми замками, созданием Гильома: Beaufort (Левтрон) и Великой Майной, вблизи старых Пассавы и Герака. Старшины мелингов предпочитали бороться за независимость до конца, но народ не пошел за ними; тем более что Гильом предложил им выгодные условия: мелинги были освобождены от всяких податей и привлечены лишь к военной службе в качестве легкой цаконской пехоты, как было в византийское время. Полвека длилось покорение Морей.

Чтобы держать покоренную Восточную Морею в крепких руках, Гильом замыслил перенести резиденцию из Андравиды, Клермона, в область Лакедемона. Поблизости этого средневекового греческого города, заменившего античную Спарту, он отыскал на предгорье дикого хребта, имеющего форму усеченного конуса и прозывавшегося Мизитрой (козий сыр), удобное место для царственного замка и выстроил знаменитую Мистру (по-французски слово звучит иначе и имеет смысл «государев город»). С любовью он обстраивал новую резиденцию в течение ряда лет. Но постройки первого франкского периода поглощены позднейшими византийскими времени деспотата Мистры, и до истории последнего отложим их описание.

К 1250 г. Гильом Вилльгардуэн был наверху своего могущества. Его двор славился по всему латинскому Востоку и был богаче иных королевских. При нем жило до тысячи конных воинов, и знатные молодые люди не только из княжества, но даже из чужих стран проходили науку рыцарского воспитания. Подолгу гостили знатнейшие бароны и монархи, тем охотнее, что Гильом выписал из Франции трех своих племянниц и выдал их за государей Греции.

Политическое ослабление Ахейского княжества началось с раздоров между самими франками, а также между ними и венецианцами. Могущество Гильома сплотило его противников. Поводом к враждебным действиям послужило вмешательство Гильома в дела Евбеи, опиравшегося на свое наследственное право сюзерена острова и на права по второму браку с одной из Dalle Carceri. В 1255 г. умерла Каритена Dalle Carceri, имевшая право на одну треть острова, и Гильом пожелал вступить в ее права.

Между тем еще при брате Гильома Венеция утвердилась на Евбее и смотрела на остров как на ценную свою колонию. Бывший при императоре Генрихе мятеж ломбардских баронов имел последствием утверждение венецианского господства на Евбее. Стесненный Генрихом владелец острова, веронец Равано Далле Карчери, ходатайствовал о принятии его в подданство Венеции. Это дало республике повод вмешаться в дела острова. В 1209 г. Равано признал республику своим сюзереном, обязавшись ежегодно платить 2100 иперпиров, также посылать златотканую одежду для дожа и такой же покров на престол храма св. Марка. Венецианцам были предоставлены право повсеместной торговли, церкви и гостиные дворы во всех городах острова. Грекам были гарантированы по ходатайству тех же венецианцев церкви и привилегии, которыми они пользовались при императоре Мануиле Комнине. Для управления венецианскими колониями был назначен баил, или наместник, в помощь ему приданы три советника и двое судей. Венецианское влияние господствовало на Евбее до самого турецкого завоевания. По смерти Равано баил является посредником между его вдовою и дочерью, двумя усыновленными племянниками и двумя сыновьями Гвоберто, другого государя на Евбее. Баил разделил каждую треть острова пополам и предоставил две половины трети соответственной паре наследников, с тем чтобы в случае смерти одного из сонаследников принадлежавшая ему шестая доля острова переходила к его сонаследнику. Столица оставалась общей для всех. Сам баил поселился во дворце Равано. Он получал от республики большое жалованье, сначала 450, а в конце XIII в. – 1000 иперпиров (11 300 фр.). Венецианские меры и весы вошли в употребление на острове. Венецианская церковь в Халкиде получала 12% с наследств умиравших на острове венецианцев. Евбея превратилась в цветущую итальянскую колонию, отнюдь не французскую. Таково было в общих чертах состояние Евбеи ко времени конфликта с Гильомом Вилльгардуэном. В Аттике и Виотии после отъезда на родину первого «мегаскира» Оттона де ла Рош правил его племянник Гюи или Гвидон I (1225 – 1263). Жил он в Фивах, центре шелковых мануфактур, разделяя власть над городом с фамилией баронов Сент-Омер. Генуэзцы вели в Фивах большую торговлю и держали своего консула. Бароны Сент-Омер славились своим богатством во всей Греции, и, конечно, де ла Рош не уступали им в богатстве. Опираясь на союз с Генуей, окруженный тремя испытанными в бою братьями и цветущим потомством, опираясь на фамилии Сент-Омер и маркиза Водоницы, который не считался с номинальной зависимостью от морейского князя, – Гвидон де ла Рош к середине XIII в. находился наверху могущества и счастья, как и Гильом Ахейский. Он был вассалом Гильома лишь по тем своим владениям, которые находились в Греции, и во всяком случае ленной присяги Гильому он не приносил.

Со своей стороны Гильом был одиноким и последним представителем своего славного рода. Зато он мог рассчитывать на ряд крупных вассалов, с частью которых состоял в свойстве. В Акове владели де Розьеры; в Каритене де Брюйеры; в Велигости де Валенкуры; в Гераке де Нивелеты; в Калаврите де Турнэ; в Пассаве де Шарпиньи. Вся эта кровная французская знать была богата и вела, по словам Морейской хроники, самую прекрасную жизнь, какую может иметь человек на всей земле. Таково было вкратце соотношение главных сил франков к середине XIII в.

Морейский, или ахейский, князь был сюзереном Евбеи, получив эти права от константинопольского императора. По смерти названной бездетной Каритены Далле Карчери Гильом предъявил свои права на оставленную ею треть, именно баронию Ореос, в качестве сюзерена. Он даже отчеканил у себя в Хлемуци монету с титулом «терциария Негропонта». Произошел конфликт с правами других терциариев, отпрысков того же итальянского рода, за которыми стояла и Венеция. Гильом жаловался правительству республики на евбейского баила, однако из этого ничего не вышло. При посредстве баила составилась целая лига баронов и государей Средней Греции против морейского князя. Оба евбейских терциария объявили себя вассалами Венеции, уступили республике таможни острова, большие земли и укрепленные пункты. Оба они обязались начать vivam guerram против Гильома в случае нарушения им мира и не заключать с ним перемирия без участия Венеции (1256, 1258). Брат афинского государя, будучи вассалом Вилльгардуэна, изменил ему за богатые земли на Евбее, данные ему венецианцами. Наконец присоединился к лиге и сам мегаскир Гюи, оскорбленный надменностью Гильома Вилльгардуэна; он опасался к тому же, что ахейский князь, смотря на себя как на наследника прав салоникских королей, поставит и его, Гюи, в действительные вассальные отношения.

Первый период войны окончился благополучно для Вилльгардуэна. Враждебные действия начались на Евбее и сосредоточились у столицы острова. После 13 месяцев осады венецианцы взяли Негропонт у Гильома, но далее успехов не имели, и Гильом утвердился в захваченной трети. Когда же противники переманили к себе храброго Жоффруа де Брюйера, барона Каритены и племянника князя Гильома, последний напряг все силы и у горы Кариды в Аттике разбил Гюи Афинского. Тот скрылся в Фивах и был осажден победителем. Бароны Морей явились посредниками, и мир был восстановлен на предварительных условиях, оставляя окончательный приговор королю французскому Людовику Святому. Гюи вместе с союзниками явился с повинною в лагерь Гильома и затем уехал к Людовику в сопровождении представителя противной стороны. Людовик и его легисты оправдали Гюи, так как он никогда не давал ленной присяги Гильому, и даже пожаловали афинскому мегаскиру титул duх Афин. В лагере под Фивами привели к Гильому и барона Каритены с веревкой на шее как нарушителя ленной присяги; все умоляли Гильома пощадить храбрейшего рыцаря и племянника, пока Гильом не смягчился; он оставил Жоффруа де Брюйеру его лен Каритену в качестве личного владения и без права передачи по наследству в род Брюйеров. Мир, отпразднованный турнирами в Никли, дорого обошелся Евбее и Средней Греции. Война велась с напряжением сил и без пощады стране. Венеция уполномочила нового баила примкнуть к миру, заключенному между франками, и послала чрезвычайных послов ко двору Гильома.

Пора было латинянам мириться и подумать о защите общих интересов. Константинополь был накануне сдачи грекам. Дож призывал всех латинян Греции послать хотя бы одну тысячу воинов для защиты столицы Балдуина. Все латинские государи и бароны Греции, а также островов призывались к такому священному делу.

Грозившая опасность не укрылась от Гильома. Для отражения Палеолога и для обуздания баронов Средней Греции у него не было лучшего союзника, как эпирский деспот Михаил II. Будучи бездетным, Гильом просил руки дочери деспота Анны, вступая через этот новый брак в свойство и с королем Сицилии, могущественным Манфредом из рода Гогенштауфенов, женатым на другой дочери эпирского деспота.

Вместо помощи Гильом был втянут в войну между греками, двумя Михаилами – Комнином Эпирским и императором Палеологом. Последний послал в Македонию армию, составленную из греков, турок, сербов, венгров, куман, и отряд немецких наемников. Манфред послал на помощь деспоту 400 немцев. Вилльгардуэн явился лично во главе знатнейшего французского рыцарства. В Пелагонии произошло решительное сражение, имевшее гибельные последствия для морейских франков (1259).

Подробности, передаваемые Морейской хроникой, характеризуют общество того времени живыми красками. Рядом с деспотом Михаилом II играл большую роль среди греков его незаконный сын Иоанн, женатый на красивой дочери вождя Великой Влахии, выводившего свой род от мирмидонян Гомера. Чары красавицы вскружили голову молодым рыцарям Вилльгардуэна, они носили ее цвета, бились на турнирах и слагали стихи в ее честь. Греки на это посмотрели косо, и сам Иоанн явился с жалобой к Вилльгардуэну, который с французской надменностью дал ему понять, что он «несчастный бастард, недостойный биться с людьми знатного рода». Иоанн затаил злобу. При приближении вражеской армии во главе с севастократором Иоанном и кесарем Константином, братьями императора Михаила Палеолога, Иоанн дал им знать, что франки будут в сражении покинуты союзными греками, и в то же время убедил своего отца не вступать в бой против громадных сил Палеолога. Деспот Михаил испугался, пригласил Вилльгардуэна и его братьев и условился ночью тайно уйти от врагов, покинув лагерь и людей простого звания.

Храбрый барон Каритены был возмущен. Придя в свой шатер, ударил жезлом по столбу своего шатра и стал громко жаловаться:

«Ты мне служил верою и правдою до сего дня, и если я тебя брошу, то я тебе изменю и утрачу твою службу. Хочу оправдать себя перед тобою и желаю, чтобы ты знал, что деспот, наш князь и мы, бароны Востока, поклялись и уговорились бежать нынче ночью, покинув наши ставки и людей. Я этого не могу сказать никому по данной мною клятве, но ты не человек, и я тебе подтверждаю, что это так, как я говорю».

Весь лагерь услышал слова барона Каритены и пришел в смятение. Князь призвал своего племянника, барона Каритены, и начал его бранить, но тот ответил весьма гордо: «Я не сделал большого преступления и готов биться со всяким, кто будет меня порицать, кроме вас, моего сюзерена, которому я обязан повиновением. А советовавших бежать и бросить людей считаю подлецами, и если они желают называться рыцарями, то пусть возьмут оружие, как настоящие воины, звание которых они недостойно носят».

Благородная речь барона Каритены заставила Вилльгардуэна одуматься, и через маршала отдан был приказ готовиться к битве. Ночью греки ушли, и франки остались одни, хотя не имели сами войны с Палеологом, но явились на помощь к эпирскому деспоту. Франков было один на пятнадцать врагов. Передовой полк был дан барону Каритены, и он бросился на врагов, – по Морейской хронике, на немцев герцога Ульриха, которого убил. Севастократор послал на помощь венгров и куман, которые стрелами перебили коней франков. Упал и барон Каритены. Севастократор подскакал к нему со словами: «Сдавайтесь, сеньор Каритены, брат мой!» – и поднял собственноручно знамя пленного барона. Сам князь Гильом попал в плен, его признали по выдающемуся зубу. Вся знать французской Мореи попала в плен к сборной армии Палеолога или погибла, и Гильом со знатнейшими баронами был отвезен в Лампсак к Михаилу Палеологу. Они томились в плену три года, напрасно предлагая выкуп. Михаил отвечал, что столь знатная добыча не может быть уступлена за золото, и требовал отдать ему Морею.

Тем временем пал латинский Константинополь, и оправданный мегаскир афинский, ставший герцогом, вернулся в Грецию. В Морее правила княгиня Анна с баронами. Является отпущенный из плена Жоффруа Каритенский с поручением передать уполномоченным Палеолога крепость Монемвасию, Мистру и Майну. Так договорился князь Гильом с императором за освобождение свое и бывших с ним. Он поклялся не воевать с Палеологом и даже крестил царского сына. Впрочем, в качестве заложниц должны отправиться в Константинополь две знатные дамы.

На парламенте, созванном в Никли, афинский герцог, по Морейской хронике, и ахейские вассалы, по венецианцу Санудо, восстали против уступки Палеологу хотя пяди территории полуострова, предвидя гибель франкского дела. Они находили, что князю лучше погибнуть в константинопольской тюрьме. Герцог де ла Рош даже предлагал лично заместить Гильома в Константинополе. Однако одержала верх партия мира, во главе которой стояла супруга пленного Гильома Анна Комнина, регентша Морей. Сторонники мира указали, что уступаются Палеологу личные завоевания Гильома.

Однако грекам был отдан кроме Монемвасии и выстроенных Гильомом Мистры и Великой Майны также и старый французский замок Герак. Брат императора севастократор Константин Палеолог был назначен наместником греческой Мореи. Сверх того, оказалось, что Гильом принес Палеологу ленную присягу и был утвержден им в звании сенешала Романии. Ахейский князь стал не только кумом, но и вассалом греческого царя. Событие это, случившееся вслед за возвращением Константинополя греками, знаменует конец франкского натиска на Восток и франкской независимости в Романии. История Морейского княжества получает лишь местный интерес. Мистра, главный памятник франкского творчества в Морее, становится греческой. Культурная роль франков была сыграна. Но долго еще длилось вымирание и разорение франкской Греции. Сам Гильом дал еще грекам почувствовать свою силу. Вернувшись из плена, он добился от папы разрешения от данной им присяги Палеологу. С Венецией было заключено мирное соглашение относительно Евбеи, в общем подтвердившее status quo до нападения Гильома на остров, причем сюзеренные права ахейского князя были признаны и Венецией. Особенно дружественные отношения между Гильомом и Венецией установились при доже Тьеполо. Общие интересы защиты против Палеолога сплотили недавних врагов.

Уже весною 1263 г. началась в Морее война между франками и греками. Гильом привел в порядок свои крепости и занял Лакедемон, жители которого уведены были греками в соседнюю Мистру. Положение франков быстро изменилось, и в недавно принадлежавшей им Восточной Морее они оказались врагами. Восстали не только греки, но и горные славяне-мелинги. В Монемвасии высадился царский родственник Макрин с 5000 иконийских турок под начальством Салиха и Мелика. Греческими силами руководили наместник севастократор Константин Палеолог, храбрый Михаил Кантакузин, великий доместик Алексей Филантропин. Одновременно эскадра под начальством Алексея Филантропина была послана в Архипелаг; экипаж был набран из монемвасиотов, цаконов и гасмулов (помесь франков с греками). Армии севастократора и Макрина было поручено покончить с франками в Морее. Гильом таких вражеских сил не ожидал, помощи из Средней Греции не получил и отошел к Коринфу, собирая все свои силы. Греки же наступали на самое ядро франкского княжества, в собственно Морею, древнюю Элиду, направляясь к столице Вилльгардуэнов Андравиде. Греки и турки разорили Скорту (Аркадию), сожгли богатое аббатство в Исове, перейдя через Хелм, заняли Велигости, Приницу и Калавриту. Старый храбрый рыцарь Карабас был оставлен защищать Морею. Он был вассалом Жоффруа, барона Каритены, и заместил своего сюзерена на почетном посту по распоряжению Гильома. Легкомысленный герой Жоффруа незадолго перед тем бежал в Апулию вместе с красавицей женою Карабаса. Жестокая подагра не помешала старику покрыть себя славою. Во главе 300 всадников, привязанный к седлу, он напал под Приницей на греков, смял их авангард и обратил всю армию в бегство; севастократор едва ускакал в Мистру. Настала зима, и греки отложили поход на Андравиду. Тем временем в течение 1263 г. папа Урбан IV уговаривал Палеолога прекратить войну. Весною армия севастократора, составленная из турок, греков и местных славянских и греческих горцев, наступала вновь на Андравиду. Кантакузин был убит в стычке, и севастократор вновь отступил и под впечатлением двух неудач уехал в Константинополь. Не получив жалованья, турецкий отряд покинул греков и перешел на службу к франкам; среди последних был один из константинопольских де Туей и, зная по-турецки, явился посредником. В последовавшем сражении при Фанеромене Ансельм де Туси играл главную роль и разбил авангард греков. Последними овладела паника, турки гнали их и убивали беспощадно. Три главных начальника – доместик Фил, Макрин и Алексей Кавалларий – спрятались в пещере и были взяты де Туей. Полтораста архонтов и множество греков простого звания были приведены к Гильому в Велигости. Храбрый Фил упрекал Гильома в нарушении клятвы и скоро скончался в одном из франкских замков; Макрин был выменен на брата Туей, баила при Балдуине. Население Скорты заявило покорность франкам, но по уходе Гильома и турок вновь восстало; Гильом опять наслал на них турок, и они жестоко разорили Скорту. Эта область принадлежала барону Каритены, которого не было на своем посту. Скоро он вернулся в Морею с повинной. Король Манфред, во владениях которого Жоффруа скитался со своей красавицей, предложил ему немедленно уехать, разъяснив позор его поведения. Жоффруа не представлял себе в таком свете свой поступок, привыкши скорее действовать, чем рассуждать. Неизвестно, что он сделал с дамой. Нужны были просьбы всего рыцарства, военные заслуги Жоффруа, любовь к племяннику, чтобы смягчить Гильома; но он отдал Каритену Жоффруа в качестве нового личного пожалования. Сжалившись над землями Жоффруа, он отозвал турок и отпустил их с подарками на родину. Часть их, впрочем, осталась в Морее и переженилась на француженках, среди которых оказалось слишком много вдов за это время; потомство турок дало здоровое, крепкое племя.

При неаполитанском дворе Гильом имел своего представителя и получал через его посредство деньги, оружие и хлеб, так как подвоз с Черного моря был прекращен греками. В последние годы жизни Гильом возобновил строительство; экономическое состояние княжества было хорошо, но политическая роль, независимость были утрачены. Лично Гильом занимал еще видное место среди государей Греции и Италии, являлся посредником в спорах. Но он пережил крушение своих планов, невозможность вернуть свое детище Мистру и подчинение хищному неаполитанскому королю. Как только Карл узнал о предсмертной болезни старого князя, он поспешил послать наместника и принять власть над Мореей (1278).

Сотрудники Гильома сошли в могилу ранее его. Его племянник Жоффруа де Брюйер, барон Каритены, скончался тремя годами ранее во время похода на горных славян, и вся страна оплакивала этого доблестного рыцаря и щедрого сеньора. Умер богатый барон Аковы, и его племянница оспаривала наследство у самого князя Вилльгардуэна. Из одиннадцати фамилий баннеретов (баронов, имевших свое знамя) большая часть вымерла, лены других были захвачены греками, как Калаврита и Герак. Сыновей у князя не было, остались две дочери (Изабелла и Маргарита), безвременно сошел в могилу зять Филипп. Вместе с последним представителем славного рода Вилльгардуэнов сошло в могилу, можно сказать, племя франкских завоевателей Мореи.

В дальнейшей истории полуострова творческая роль переходит к греческому деспотату Мореи. Франкские земли представляют безотрадную картину борьбы претендентов и разбойничьих банд, которая не имела никакого положительного значения и разорила страну, процветавшую при Вилльгардуэнах.

Не менее планомерно, но другими путями развивалась венецианская колонизация на Леванте, и ее результаты были не столь блестящи, но более прочны.

В Греции французские рыцари, за которыми стоял французский двор и временами римская курия, носились с мыслью создать Новую Францию и устраивали себе веселую жизнь французских феодалов. Избыток сил, несравненная воинская доблесть рыцарей и осторожная, благожелательная к подвластному населению политика Вилльгардуэнов осуществили то, что не удалось ни самому императору Генриху, ни Бонифацию Монферрату. Создалось на греческой почве устойчивое феодальное франко-греческое государство, способное к культурной работе, строительству и экономическому процветанию. Блестящий двор Вилльгардуэнов мог бы, вероятно, не будь катастрофы в Пелагонии, сделаться политическим центром латинской Греции, могло образоваться французское королевство на чужой земле и на чужих костях, не менее жизнеспособное, чем Австрийская и Бранденбургская марки.

Венеция имела в виду прежде всего обеспечить торговые пути в Египет, Сирию и Македонию39. Соответственно тому она заняла Корфу, морейские гавани Корон и Модон, Крит и Евбею. Венецианская оккупация не заходила вглубь на материк, и единственный опыт в этом направлении (Адрианопольская область при Генрихе) оказался неудачным. О создании новых государств республика не помышляла, наоборот, крепко держала в своих руках свои новые владения и не позволила константинопольскому подеста стать политическим центром для новых венецианских колоний на Леванте. Управление ими велось через назначаемых непосредственно республикою и на короткий срок губернаторов и высших чиновников, и на Крите губернатор не мог даже взять с собой свою семью.

Тогда как на поддержание латинских государств Леванта – выключая Грецию ХШ в. – Запад нес громадные жертвы людьми и деньгами, купеческая Венеция извлекала из своих колоний неисчислимые выгоды и богатела с каждым годом. Щедро вознаграждая своих сограждан, посылаемых управлять колониями, и давая им нажиться, республика не входила в непроизводительные траты и там, где выгоды были не столь велики и верны, предоставляла действовать частной инициативе, позволяла своим богатым нобилям (nobili) основывать маленькие монархии и даже мирилась с их самостоятельной политикой.

Основой для венецианской колонизации был рыцарский (на первых порах также и сержантский) лен, существовавший крепостным трудом и повинностями греческого населения. Другого способа привлечь колонистов не существовало, тем более что нужна была местная вооруженная сила; гарнизоны постоянных войск в крепостях были возможно малы, ибо стоили дорого. Но так как над поселенными рыцарями не было никаких сюзеренов и ими управляли назначенные республикой власти, то венецианская колонизация воспроизводила не феодальную, но римскую организацию оккупированных земель и имела известное сходство с русской поместной системой. Крепостные греки заменяли рабов.

Так как Венеция заключила с Палеологом мир (1265), по которому уступила Евбею, то Гильому приходилось одному обороняться от греков. Палеолог предложил женить своего наследника Андроника на наследнице Гильома Изабелле, с тем чтобы по смерти обоих отцов Морея вошла в состав Византийской империи. Бароны воспротивились этому проекту, и, к несчастью для страны, не состоялось мирное слияние франкского и греческого элементов – цель всех трех Вилльгардуэнов.

Политика Морейского княжества приняла другое направление. В 1267 г. по договору в Витербо Гильом признал своим сюзереном Карла Анжуйского, брата французского короля Людовика Святого. Новый государь Южной Италии, погубивший последних Гогенштауфенов – Манфреда (1266) и Конрадина (1268), – был ближе французам Мореи, нежели Палеолог. Апулия снабжала Морею хлебом, в Неаполь переселяются французские рыцари, которым пришлось оставить Константинополь и вообще Романию. Туда переселились де Туей, д'Онуа, де Турнэ, бароны захваченной греками Калавриты. В Неаполе зародился грандиозный план изгнать Палеолога из Константинополя под знаменами Карла Анжуйского и вновь осуществить идею «Новой Франции» на Леванте. Друг Гильома дож Тьеполо примкнул к этому плану. В 1268 г. Гильом Вилльгардуэн. во главе 400 лучших рыцарей Мореи явился на помощь к Карлу Анжуйскому и со славою участвовал в битве при Тальякоццо (23 августа 1268 г.) против несчастного юноши Конрадина. В 1269 – 1270 гг. подготовлялась неаполитанская эскадра для отправления в греческие воды. В то же время был обсужден и оформлен брачный договор между Анжуйским домом и Вилльгардуэном, именно между наследницей Мореи Изабеллой и вторым сыном Карла Филиппом Анжуйским. При этом бароны Мореи и княгиня Анна должны были подписать обязательство, по которому Морея переходила беспрепятственно к Филиппу, в род Карла Анжуйского, по смерти Гильома. Брак был отпразднован с торжеством, для новобрачных были еще куплены у бывшего императора Балдуина права на Салоникское королевство; но Филипп скоро умер.

Между тем с 1270 г. Михаил Палеолог энергично принялся за устройство Восточной Мореи, разоренной в последнюю войну. Прибыло из Азии значительное войско, состоявшее опять преимущественно из турок и половцев. Гильом подготовлял оборону в замке Хлемуци (Клермоне) и Андравиде. К нему на помощь прибыл (1272) первый анжуйский генерал-капитан, собственно начальник посланного с ним отряда в 700 рыцарей, сержантов и стрелков. Барон Каритены и барон Аковы явились со 150 рыцарями. Было предположено наступление на Мистру, но до решительных действий не дошло, вероятно вследствие созыва Лионского Собора для заключения унии с греками; обеспечив гарнизоном свои крепости, Вилльгардуэн уехал на Евбею устраивать дела между терциариями и венецианцами. Вскоре Гильом сам был назначен капитаном анжуйского отряда, и тем более была подчеркнута зависимость Мореи от Карла Анжуйского.

Тогда как на Корфу и на Евбее политическая власть Венеции продержалась недолго (а на последнем острове не была основана на планомерной колонизации всей территории, наоборот, лишь пристроилась к уже существовавшей феодальной и подчинила последнюю своим целям), на Крите она пережила греческую империю. Последняя венецианская крепость была завоевана турками лишь в 1669 г. На Крите лучше, чем где-либо, можно изучать поэтому венецианскую систему управления греческими землями, и на этом острове созрели ее плоды. Хотя и старинные (XIV-XV, XVIII ст.), венецианские историки давали много материала, извлеченного из официальных источников, лишь за последние годы стал доступен архив венецианского дуки (воеводы) на Крите, а также систематически сфотографированы и изданы обильные памятники венецианского строительства на острове.

Ко времени утверждения венецианцев едва четыре населенных города оставалось на острове вместо 90 гомеровских городов, именно Кандия (Хандак), Хания или Канея, Ретимно и Гиерапитна. Население их было смешанное: греческое, латинское, сарацинское. На острове были указаны и следы славян. Большинство земель принадлежало Церкви и многочисленным греческим архонтам, служилому военному сословию. При венецианцах население острова достигло 270 000 человек, а к началу XIII в. было значительно менее. В горах южной части оно было дико и с трудом могло быть покорено.

Венецианская оккупация была подготовлена дожем Дандоло, купившим права на остров у Бонифация Монферратского за 1000 марок серебра и за помощь при завоевании Салоник. Планомерное покорение начато было при энергичном доже Зиани (1207). Кроме греческих архонтов, приходилось считаться с соперничеством Генуи. Началась 10-летняя война, но уже в 1210 г. генуэзцам пришлось очистить остров, на котором венецианцы стали распоряжаться свободно. Было отмежевано 132 лена для рыцарей и 48 для сержантов. Лены были отданы венецианским рыцарям и горожанам в наследственное владение без права передачи в руки невенецианцев (1211). Земли были отведены бесплатно, тогда как на Корфу обладатели ленов вносили в казну республики ежегодно 500 золотых оброка. Через год число рыцарских ленов было доведено до 200, впоследствии до 260, причем сержантские лены исчезли. Правительство республики оставило за собою лишь Кандию и крепость Темено, а также права на рудные богатства. Однако значительная часть земель продолжала оставаться в руках греческих архонтов. Покорение горных округов требовало времени. Греческое духовенство, именно высшее, было заменено венецианским, низшее приняло унию. Церкви и епархии остались прежние шесть (архиепископия Кандия, епархии Милопотамо, Иерапетра, Ретимно, Сития, Хирона). Земли и доходы церквей были обращены в казну, и духовенство было обложено сбором на военные нужды. Остров был разделен на шесть округов по числу кварталов Венеции, и внутри каждой шестой доли были поселены по возможности люди из одного и того же квартала. Во главе каждого округа был поставлен капитан, во главе всего острова – дука (воевода).

Колонизация была осуществлена в грандиозных по тому времени размерах и должна была утвердить господство Венеции на самых прочных основаниях. Оно и оказалось прочным. Многие из переселившихся семейств существуют доселе на Леванте, став греками католического и даже православного исповедания. Ряд греческих купцов в Константинополе носит чисто венецианские фамилии.

Но на первых порах поселение венецианцев, забравших лучшие земли и выстроивших немедленно крепости и замки, вызвало открытое восстание греческих архонтов под предводительством семьи Агиостефанитов. Пока подоспела бы помощь из метрополии, все венецианское дело могло быть проиграно. Дуке Тьеполо пришлось обратиться к ближайшему представителю константинопольской колонии, завоевателю Кикладских островов Марко Санудо.

Завоевание Киклад не было делом правительства республики. Оно лишь не мешало нобилям из константинопольской колонии утверждаться там, где оно само не имело притязаний. Вооруженных сил, дорогостоящих солдат у республики было ограниченное число. Не столько метрополия, сколько константинопольская колония выделяла из своей среды знатных и предприимчивых искателей земель на собственный страх. Были ранее подобные попытки, притом удачные, на берегах Дарданелльского пролива в Галлиполи, в Лампсаке, где захватчики даже раздавали рыцарские лены от себя. Но крупнейшее предприятие было выполнено племянником и спутником старого дожа Дандоло Марком Санудо. Этот богатый аристократ рано выделился умом и предприимчивостью и занимал в константинопольской колонии почетное место судьи. Он подобрал себе компанию венецианских рыцарей, связал их с собою ленным договором насчет будущих завоеваний, снарядил на свои средства целых 8 галер и пустился в Архипелаг, где господствовали греческие и генуэзские корсары. В короткое время он завоевал 18 островов; лишь на Наксосе генуэзская крепость оказала сильное сопротивление, и Санудо даже сжег свои корабли, чтобы его спутники не вздумали бежать. Взяв Наксос, жемчужину Киклад, древний остров Диониса, Санудо сделал его своей резиденцией, а прочие острова роздал в лен главным своим товарищам. Андрос достался Дандоло, Астипалея – Квирини, Бароцци получил Санторин, Ферасию, Фосколо – Анафу, два брата Гизи – Тинос, Миконос, Скирос и еще два острова; один из Гизи, Иеремия, освободился от вассального подчинения Санудо и умножил свои владения, получив Аморгос от никейского царя. Оба брата Гизи с двумя Джустиниани захватили Кеос и Серифос. Лишь остров Патмос остался в независимом владении греческой братии обители апостола Иоанна Богослова отчасти из уважения к святыне, отчасти потому, что голая скала не давала дохода. На Лимносе утвердился Навигайозо. Он от Санудо не зависел и, принеся присягу императору Генриху, получил от него титул великого дуки флота Романии. Сам Марк Санудо принес присягу не правительству республики, но императору Генриху и получил звание воеводы (дуки) Додеканиса (Двенадцать Островов) на правах самого свободного из баронов Романии, хотя Санудо в то же время остался гражданином Венецианской республики. Он выстроил себе на Наксосе, над греческим городом, укрепленный кремль с дворцом и латинским собором, развалины которого видны до сих пор. Санудо уживался с греками и чувствовал себя настолько самостоятельным от Генриха, что даже породнился с никейским царем. Попав к нему в плен, он вернулся его зятем; нужно думать, что не способности и красота Санудо подействовали на царя, но серьезные политические интересы, благожелательность власти Санудо для греческого Архипелага и для безопасности торговых сношений.

К такому лицу обратились критские венецианцы за помощью; дука Тьеполо обещал ему значительную часть острова, целых тридцать рыцарских ленов. Санудо немедленно явился и подавил восстание, но дука Тьеполо не сдержал своего обещания и даже не платил жалованья людям Санудо. Греческие архонты завязали сношения с Санудо, надеясь под его покровительством, избавиться от венецианцев. Санудо вошел в их планы, и дуке Тьеполо пришлось спасаться в крепость Темено, переодевшись в женское платье; Санудо приступил к систематическому покорению острова. Однако прибывший из Венеции флот высадил значительные силы, стали строиться венецианцами новые твердыни. Тьеполо снова занял Кандию и настолько стеснил Санудо, что тот рад был уехать, выговорив себе значительное вознаграждение деньгами и хлебом, а также амнистию архонтам.

Кроме греков приходилось бороться и с генуэзцами. В 1217 г. венецианцы захватили главного генуэзского корсара графа Алеманна Сиракузского и стали готовиться к большой экспедиции против Генуи. Последняя была утомлена войною и заключила мир (в Парме, 1218 г.) на условиях: платить те же торговые пошлины, какими генуэзцы были обложены при византийских императорах. Таким образом, Венеция обеспечила себе Крит и стала госпожою положения на торговом пути в Сирию и Египет; она господствовала на водах Леванта и была влиятельна на берегах. Создано было неслыханное колониальное царство, прообраз английской империи, и осуществлены все идеалы Дандоло. Крит оставался вне всякого подчинения Латинской империи, тем более что по смерти Генриха Константинополь сам держался преимущественно торговлею и отчасти помощью Венеции. Господство Венеции на Леванте никем не оспаривалось до падения Латинской империи и до Нимфейского договора Михаила Палеолога с генуэзцами (1261). Перипетии отношений Михаила к Генуе и Венеции будут изложены в своем месте; упомянем лишь, что новый мир с Генуей и последний из договоров с Палеологом обеспечили за Венецией Крит, обе морейские гавани и Киклады, поскольку на последние распространилась венецианская власть.

Тем не менее в течение всего XIII в., даже до середины XIV в., часто случались восстания греков в их недоступных горах. Борьба стоила венецианцам больших жертв людьми, и не раз республика высылала отряды новых колонистов на пополнение поредевших рядов. Скоро было позволено соединить по 3 и по 6 сержантских ленов в рыцарские, так как мелкие лены не находили себе хозяев-венецианцев, и к середине XIV в. критскому дуке было предоставлено соединять по нескольку ленов в одних руках. Если венецианских рыцарей-помещиков было не более 300, а население острова достигало в XIII в. 270 000 душ, то венецианцы могли держаться лишь в крепостях, которые они поэтому так усиливали и строго охраняли. В открытом поле, особенно в ущельях южной части острова, венецианцы должны были считаться с греками.

И на первых же порах они приняли в свои ряды несколько греческих архонтов, участвовавших в восстании 1217 г. Упорная борьба с братьями Хортаци (1271) и Алексеем Калиерги (1282) показала венецианцам, что только привлечением на свою сторону знатных греческих семейств возможно им сохранить внутренний мир на Крите. Сохранился договор с Калиерги (1299), по которому он и его партизаны не только были восстановлены в своих правах, но Калиерги и все греки выговорили себе новые привилегии и гарантии. Калиерги является признанным представителем греков и получил такие выгоды лично и за своих наследников, что с тех пор стал оплотом венецианской власти на острове40.

Он получил ряд ленов, принадлежавших другим восставшим грекам, впрочем за выкуп, и выговорил себе право раздавать свои земли в лен по своему усмотрению. Он и его наследники получили право договариваться с духовными властями помимо венецианской «сеньории» на острове, и Калиерги проводил своих кандидатов греков на епископские кафедры. Епископии Милопотамо и Каламон сдаются ему на откуп, притом на двойной срок против предусмотренных византийским правом 29 лет. Он и его наследники могли не являться в венецианские крепости лично, но сноситься с губернатором через своих посланцев. Подтверждаются личные права по состоянию латинских помещиков, греческих вотчинников (архонтов), архонтопулов (боярских детей), гасмулок (происходивших от смешанных браков), латинских и франкских свободных выходцев. В договоре с Калиерги подтверждены права греческого духовенства, права всех восставших вместе с ним, а также иудеев и «ремесленников» (цыган?). Сотне греческих вилланов Калиерги мог даровать права свободных франков. Даже аграрные отношения регулируются договором с Калиерги: собственникам земель гарантирована половина доходов с виноградников, плантаций и мельниц, устроенных на их землях посторонними лицами. Судебные решения, вынесенные самим Калиерги или его судьями, утверждены венецианцами, и он получил право взимать сборы с «желающего» населения. Неудивительно, что архонт Калиерги поместил в свой герб византийского императорского двуглавого орла41.

* * *

2

Этим отношениям посвящена наша с Б. А. Панченко статья, указанная в библиографии в конце главы – см. в конце книги и предназначавшаяся для настоящего труда.

3

«Niceta Chon». P. 792.

4

В тексте упомянуты ленные пожалования отцу (или брату) Бонифация со стороны царя Мануила. У западных писателей всплывает известие, что Мануил дал монферратскому герцогу honorem Thessaloniceurem quae est maxima potestas regin sui post civitatem Constantinipolitanem – в удел Фессалоники, а это самый большой лен в его царстве после самого Константинополя. В таком случае были бы ясны претензии Бонифация.

5

«Tafel» und «Thomas». Op. cit. I. 512–515.

6

Дошел не текст договора, но перечень владений, входивших в состав трех долей, под заглавием: Partitito regin Grecei, – изданный, между прочим, у Таfеl und Thomas (Urnunden... Venedigs.1.452 – 501), с богатым комментарием Тафеля.

7

Милостью Божией наместник венетов в Романии и владыка четвертой части этой империи и еще половины.

8

Niceta Chon. «791. Bonn.

9

Успенский. Образование второго Болгарского царства. Одесса, 1.9. С. 198.

10

Напр., «Hopf». Chroniques greco-romanes. P. 51 et 79.

11

Villehardouin. P. 333.

12

Ср. Ф.И. Успенский. Ук. соч. С. 249.

13

Ср. о них описание у Клари (Hopf. «Chroniques greco-romanes) и у В.Г. Васильевского. Византия и печенеги.

14

«По Эрнулю, не греки, но влахи и число армян было больше»

15

Речь идет о письме Калоянна турецкому султану, перехваченном Генрихом. (Ред.)

16

«Theiner». Vetera monumenta Slavorum meridionalium I Romae 1863.NLXIII.

17

«Tafel und Thomas». Op. cit. I. 571–574

18

Ibid. 572.

19

coram indicibus, qui tempore illo tarn per Francigenas, quam per Vcnetos erunt constituti, debet causa ventilarï et secundum quod ipsi iudices iudicaverint, debet ab utraque parte observari -дело должно разбираться перед судьями, которые тогда будут назначены как французами, так и венецианцами; и то, что постановят эти судьи, должно соблюдаться обеими сторонами.

20

ad amonicionem memorati conscilii coram supradictus indicibus in presentia sua sabisfacere debet -должен удовлетворить увещание упомянутого совета в присутствии перед вышеозначенными судьями, сам при этом присутствуя.

21

Ср. Ф.Я. Успенский. Образование второго Болгарского царства. С. 223 и сл.

22

Речь идет о малоазиатских армянах – см. выше, с. 330, 334. (Ред.)

23

«Tafel und Thomas». Op. cit. II. 17 – 19.

24

«От Генриха Феодор Врана получил Дидимотих, по известию Виллыардуэна».

25

Mitteilungen zur Oesterreichischen Geschichte XXIII «(1902)» 560.

26

Речь идет об иконе, а не о статуе Одигитрии, как полагает Gerland (p. 96). Cp.: Riant. La part de 1'eveque de Bethleem dans le butin de Constantinople en 1204 (Memoires de la Societe Nationale des Antiquaires de France, XXXXVI. 1885. P. 228 – 232. 234). При разделе икона досталась еп. Петру Вифлеемскому, а по его смерти при Адрианопольском поражении Балдуина она попала в руки Генриха. В 1207 г. венецианцы силою взяли ее из Софии и поместили в занятом ими Пантократорском монастыре, где в конце XIV в. ее видел паломник Игнатий Смоленский. В 1453 г. икона была разрублена турками на части.

27

«Buchon». Chronique etrangeres relatives aux expeditions francaises pendent le XIII s. Paris, 1841. P. 74; The Chronicle of Morea. Ed. John. Schmitt. London, 1904. P. 201–202. В стих. 2993 и 3008 вместо броцои, вероятно, следует читать броууои.

28

В Морейской хронике при изложении обстоятельств подчинения волости (дронга) мелингов франкам упомянуты эти старейшины, называемые архонтами и богачами и начальниками дронгов: их интересы не совпадали с желаниями народного веча («το πληθος του λαου και το κοινον του τοπου») – большинству народа и собранию местных жителей.

29

Ея. Λαμπρος Мιχαιλ Аκομινατον τον Χονιατου τα Σωζоμενα. II. 'Еу 'Αθηνου, 1880. 397–398.

30

Эрехтейон – построенный Эрехфеем. (Ред.)

31

Λαμπρος. Ор. cit. II. 307–312.

32

Перевод В. Г. Васильевского – Журн. Мин. Нар. Просв. ССХХ 401.

33

Λαμπρος. Ор. cit. II. 107.

34

κι ας έλθουσιν αϊ γέροντες της μπαρουνίας Aκόβου κι ας φέρουσιν τα πραχτικά οπού εχουσιν μετ᾿ αυτούς. Και ποιήσετε την μοιρασίαν όλης της μπαρουνίας – и пусть придут старейшины баронии Аковы и пусть принесут с собой записи обо всем, что у них. И сделайте раздел всей баронии (Χρονικόν του Μορέως. Еd. Schmitt. V. 7682).

35

Pitra. Analekta sacra et classica Spicilegio Solesmensi parata VI (VII). Romae, 1891. P. 87 98.

36

«Hopf». Op. cit. 232, no статье» Papety» в «Revue de deux Mondes». 1847.

37

Ср. статью Дринова в Визант. Временнике. II. С. 8.

38

Перстень Слава Радонского издан Иорданом Ивановым в «Известиях на Българско Арх. Дружество». Т. II. (1911).

39

Скорее, Месопотамию. (Ред.)

40

«Gerland». Das Archiv des Herzogs von Kandia. Strassburg, 1899. S. 121 om.; «Tafel» und «Thomas». Op. cit. III. 376 «ain».

41

«Gerola». Monumenti veneti nell' isola di Greta. II. Venezia, 1908. S. 400.

Комментарии для сайта Cackle