Глава третья. Рассказы о явлениях душ умерших людей, удостоверяющие в бытии загробной жизни.

Так как продолжение существования души по разлучении её с телом и её бессмертие есть несомненная истина, так как сам Спаситель утвердил её против не признававших её саддукеев, то уже по этому одному возвращение отшедших душ и явление их живущим на земле людям, по допущению или повелению Бога, вполне возможны и не представляют ничего невероятного. У иудеев, современных Спасителю, вера в это возвращение и это явление была всеобщей верой. Иисус Христос предполагал её уже, как несомненную, и никогда не говорил ничего такого, из чего бы можно было заключать, что Он не одобрял или осуждал эту веру. Он только учил, что духи, являясь, не имеют ни плоти, ни костей, как имел их Он по Своём воскресении: дух плоти и кости не имать, якоже Мене видите имуща⁶⁸⁵. Если св. Фома усомнился в воскресении своего Учителя и в действительности Его явления, то усомнился он в этом единственно потому, что знал, что часто явления духов бывают только кажущиеся, мнимые, что часто люди, слишком занятые какими-нибудь мыслями, воображают, что видят и слышат то, чего на самом деле не бывает; и если бы Иисус Христос явился Своим ученикам не в теле, никакой другой образ явления не мог бы доказать им истинности Его воскресения. Дух может являться и тогда, когда его тело находится в земле, или уже само превратилось в землю. Апостолы не сомневались в возможности явления духов; увидевши Спасителя, идущего к ним по водам озера Геннисаретского, они думали сначала, что видят духа⁶⁸⁶. Евангельский богач, находясь в адских мучениях, просит Авраама послать на землю Лазаря, чтобы тот предостерёг его братьев от опасности подвергнуться тому ужасному состоянию, в каком он сам мучится⁶⁸⁷. Следовательно, он, несомненно, верил, что души умерших могут возвращаться в мир, являться людям и говорить с ними.

Во время преображения Иисуса Христа на Фаворе, явились Моисей и Илий, умершие несколько столетий тому назад, и вели разговор с Христом⁶⁸⁸. По воскресении Спасителя восстали многие, давно умершие люди и явились многим в Иерусалиме⁶⁸⁹.

В Ветхом Завете царь Саул обращается к волшебнице аэндорской и просит её вызвать дух Самуила⁶⁹⁰; Самуил являлся и говорил с Саулом, Мы предвидим те бесчисленные возражения, которые представят против этого рассказа. Но являлся ли Самуил или нет, действительно ли вызывала его волшебница, или же его явление было только кажущееся, мнимое, во всяком случае, из этого события мы можем заключать, что иудеи верили, что души умерших могут являться людям и открывать им сокровенное и будущее.

Блаженный Августин⁶⁹¹ писал Симплицию в ответ на его рассуждение об этом предмете: «каким образом Самуил мог быть вызван посредством волшебства, понять это так же трудно, как и то, каким образом дьявол может говорить, каким образом он мог искушать святого мужа Иова, или просить позволения совершить свои козни против апостолов, или каким образом он мог Самого Христа перенести на кровлю храма Иерусалимского», «До́лжно полагать, что дух Самуила действительно был вызван и объявил Саулу имевшее с ним случиться, не вследствие силы заклинания или власти дьявола, но единственно по воле и попущению Бога».

Августин прибавляет к этому; «можно даже думать, что не Самуил, а только призрак, произведённый обманом и силой демона, являлся Саулу. Если же св. Писание называет этот призрак именем Самуила, то в этом случае оно следует тому свойству обыкновенного человеческого языка, по которому часто именем действительных предметов называют то, что на самом деле есть только их образ или представление».

«Если же спросят, каким образом этот призрак мог открыть будущее, возвестить Саулу его близкую смерть, то да позволено будет нам отвечать на это таким вопросом: каким образом дьявол мог узнать в Иисусе Христе истинного Бога, или каким способом девушка, о которой рассказывается в Деяниях апостольских, узнала в апостолах посланников Бога?»

В заключение св. Августин говорит, что он не понимает надлежащим образом предмета, о котором идёт речь, и потому отказывается произнести решительное суждение о том, может ли дьявол посредством силы заклинания вызывать души умерших, так чтобы они являлись в телесном образе и способны были говорить и открывать сокровенное и будущее.

Первосвященник Ония, спустя несколько лет после своей смерти, являлся Иуде Маккавейскому⁶⁹² в образе мужа с поднятыми вверх руками, молящегося за народ Божий. Вместе с ним явился Иуде также давно уже умерший пророк Иеремия. Ония при этом сказал Иуде; «вот святой муж, защитник и покровитель своих братьев, неусыпно ходатайствующий за народ Божий и за святой город Иерусалим». При этих словах Иеремия обратился к Иуде и, вручая ему золотой меч, сказал: «прими этот меч, как дар Божий, им ты сокрушишь врагов моего народа – Израиля».

4. Во второй книге Маккавейской⁶⁹³ рассказывается следующее: во время сражения Иуды Маккавея с Тимофеем, начальником войска сирийского, явились вдруг пять мужей; они были на богато убранных лошадях и стали во главе иудейского войска. Два из этих мужей неотступно сопровождали Иуду Маккавея в битве и своим оружием защищали его, а на врагов его метали стрелы и молнии и таким образом ослепляли их и устрашали.

Эти пять вооружённых всадников, которые сражались за израильтян, были, очевидно: Маттафия, отец Иуды Маккавея⁶⁹⁴, и четыре его сына, все в это время уже умершие; ибо из семи сыновей Маттафеи в то время оставались в живых только три: Иуда, Ионафан и Симон. Можно также принять этих мужей за ангелов, посланных на помощь Иуде Маккавею. Достоинство книги и свидетельство целого войска ручаются за подлинность этого явления.

Из всего сказанного очевидно, во-первых то, что иудеи не сомневались в возможности возвращения на землю душ умерших и верили, что они, действительно, являются и открывают людям много такого, что превышает обыкновенное человеческое разумение; во-вторых, то, что возможность и действительность этих явлений утверждается св. Писанием. – Моисей запрещает вопрошать мёртвых⁶⁹⁵: да не обрящется в тебе (в Израиле)... вопрошаяй мертвых.

Души усопших, конечно, являются и могут являться на землю не по своей собственной воле, а только по повелению и попущению Божию. Бог повелевает и попускает им являться только для каких-нибудь особенных, достойных Его, целей. Если бы они могли являться по своему собственному произволу, в таком случае их явления были бы, конечно, гораздо чаще, чем как есть на самом деле. В таком случае, конечно, мало нашлось бы между ними таких, которые бы не стали являться на землю по разным личным побуждениям, из побуждения, например, родственного чувства, из желания свидания со своими близкими и пр. – Такое мнение высказывает блаженный Августин, говоря о своей матери, св. Монике⁶⁹⁶, которая его так нежно любила. Евангельский богач непременно бы посетил своих братьев и родственников, чтобы известить их о той несчастной участи, которая постигла его в загробной жизни. Но Бог по Своему милосердию и всемогуществу дозволяет являться душам усопших только очень редко. Поэтому ко всему тому, что говорят и пишут о явлениях усопших, до́лжно относиться с большой осторожностью и осмотрительностью.

а) Блаженный Августин⁶⁹⁷ признаёт, что часто умершие действительно, являлись живым людям, указывали им места, где были зарыты их тела без должного погребения, и просили для них такого погребения. При этом он замечает, что часто в храмах, в которых похоронены были умершие, слышен бывает шум, и что часто видели, что мёртвые входили в дома, в которых они жили на земле.

б) В ту ночь, когда умер Юлиан, св. Василий⁶⁹⁸ имел видение, что св. мученик Меркурий получил от Бога повеление умертвить Юлиана. Вскоре по получению этого повеления, св. Меркурий опять явился к Василию и сказал: Юлиан ранен насмерть. Наутро св. Василий объявил об этом народу.

в) Св. Игнатий, епископ антиохийский, после своей мученической кончины в 107 г.⁶⁹⁹, являлся своим ученикам, приветствовал их и оставался с ними долгое время. Когда они начинали усердную молитву, св. Игнатий являлся им, увенчанный короной и облитый светом, как воин, вышедший победителем из опасного сражения.

г) По смерти св. Амвросия, в ночь, когда крещены были оглашенные, многие из новокрещённых детей видели св. епископа⁷⁰⁰ и указывали его своим родителям, но те не могли видеть его, потому, как говорит св. Павлин, (ученик этого святителя, написавший его жизнь), что глаза их не были достаточно чисты для этого. Св. Павлин прибавляет, что в день смерти св. Амвросия он явился многим св. мужам на востоке, молился вместе с ними и возлагал на них руки. Когда прислано было известие об этом с востока в Медиолан, оказалось, что день явления святого на востоке был, действительно, днём его смерти. Письмо это сохранилось ко времени св. Павлина, который сообщает обо всём этом. Много раз видели св. епископа уже после его смерти на молитве в так называемой Амвросианской церкви, которую он обещал ещё при жизни посещать. Во время осады Медиолана, св. Амвросий явился одному гражданину и обещал ему на другой день подать помощь осаждённым. Один слепец, узнавши, посредством видения, о прибытии в Медиолан тел св. мучеников Сизинния и Александра и увидевший при этом видении епископа Амвросия, выходившим навстречу этим св. телам, обратился к нему с молитвой о возвращении ему зрения. Амвросий отвечал: иди в Медиолан, там встретишь моих братий, они прибудут туда очень скоро и даруют тебе зрение. Слепец отправился в Медиолан, в котором прежде ни разу не был, и, прикоснувшись ко гробу свв. мучеников, прозрел. Рассказ этот св. Павлин записал со слов самого исцелённого. Жития святых наполнены подобными явлениями, и много книг можно бы наполнить ими.

д) Эводий⁷⁰¹, епископ Упсальский, друг св. Августина, был также убеждён в действительности явлений умерших и передаёт некоторые примеры этих явлений. – Эводий говорит: – «имеет ли душа, по отделении от тела, какое-нибудь тончайшее тело, в котором она является и посредством которого может переменять места? Не имеют ли сами ангелы какой-нибудь телесной оболочки? Если они бестелесны, то как можно определить число их? Как мог Самуил явиться Саулу, если бы он не имел никакого тела? Я помню, как Профутурус, Приватус и Сервиций, которых я знал ещё в монастыре, явились мне после своей смерти и говорили со мной, и всё сказанное ими исполнилось. Являлись ли мне их души, или это был какой-нибудь другой дух, принявший их образ?» Эводий полагает, что души усопших не совершенно бестелесны, так как один только Бог есть чистейший дух.

Но Августин, к которому Эводий обращался с указанными вопросами, не допускает, чтобы душа, и по отделении от тела, соединена была с какой-нибудь материальной субстанцией. Впрочем, он сознаётся, что очень трудно найти объяснение для многого, происходящего в нашей душе как в бодрственном, так и в сонном состоянии, когда мы видим, слышим, ощущаем и делаем то, что, очевидно, может быть вызвано в нас только влиянием от действительных предметов, – трудно именно потому, что дух не заключает в себе ничего материального. И как возможно, – продолжает он далее, – объяснить такие вещи, как явления отшедших душ, – когда мы многого и из нашей обыкновенной, обыденной жизни не в силах объяснить?

е) Св. Сульпиций Север, однажды, находясь вдали от города Тура, погрузился в лёгкий сон. Во сне явился ему св. Мартин в белой одежде, с сияющим лицом и глазами и пурпуровыми волосами; Сульпиций узнал его. Св. Мартин держал в руке книгу, в которой Сульпиций Север описал его жизнь. Сульпиций пал к ногам его, обнял его колена и просил его благословения, которое святой и дал ему. Когда св. Мартин поднялся на воздух, Сульпиций Север увидел, что с ним возносится на небо также и ученик его, священник Кларус. В эту минуту Сульпиций пробудился и увидел подле себя мальчика, своего слугу, который объявил ему, что из Тура пришли два монаха и принесли известие, что св. Мартин умер.

и) Церковь свято чтит день открытия мощей св. Стефана, первого христианского мученика. Оно случилось в 415 г. таким образом: в Иерусалиме одному священнику, по имени Люцию, который обыкновенно спал в церковном притворе, где совершался обряд крещения, для охранения священных сосудов, во сне явился Гамалиил, учитель апостола Павла до его обращения, и сказал ему, что тело его и тело св. Стефана, первого мученика, погребены в Кафаргамале, предместье Дилагабиса. Видение повторилось три раза. И Иоанн, патриарх Иерусалимский, бывший в то время на соборе в Диосполисе, отправился к указанному месту, открыл святые мощи и перенёс их в Иерусалим, где при этом произошло от них много чудес.

з) Св. девица Поталина⁷⁰² принявшая мученическую смерть в Александрии, являлась после своей смерти очень многим и обратила многих из них ко Христу. В особенности она являлась одному воину, именем Василию, защитившему её от насилия черни в то время, как она шла на смерть. Однажды, явившись, она возложила венец на главу Василия; по её наставлению он принял крещение и венец мученический.

и) Явление Богоматери преп. Сергию. Однажды, в глубокую ночь, преподобный Сергий совершал своё келейное правило и пред иконой Богоматери пел акафист, что он делал, по своему обычаю, ежедневно. Часто взирал он на святую икону и усердно молил Матерь Божию о своей обители. «Пречистая Мати Христа моего», взывал святой старец, «ходатаица, заступница и крепкая помощница рода человеческого! Буди и нам недостойным ходатаицей, – присно моли Сына Твоего и Бога нашего, да призрит Он милостиво на святое место сие, посвящённое в похвалу и честь Его святого имени навеки! Тебя, Матерь сладчайшего моего Христа Иисуса, призываем на помощь рабы Твои, ибо Ты имеешь великое дерзновение у Сына Твоего и Бога! Будь же всем спасительное упокоение и пристанище!».

Так молился преподобный; его чистое сердце горело благодатным пламенем, его смиренный ум весь погружён был в молитву, и он, как дитя, в простоте души беседовал с пречистой Матерью всех, возлюбивших чистым сердцем Её Божественного Сына.

Окончив молитву, он сел для отдохновения: но вдруг его святая душа ощутила приближение небесного явления, и он сказал своему келейному ученику, преподобному Михею: «бодрствуй, чадо: мы будем в сей час иметь чудесное посещение». Едва сказал он это, как послышался голос: «се, пречистая грядет!».

Тогда старец встал и поспешно вышел в сени; здесь осиял его свет паче солнечного, и он узрел преблагословенную Деву, сопровождаемую апостолами: Петром первоверховным и Иоанном девственником – Богословом... Не в силах будучи вынести этого чудного сияния и неизреченной славы Матери Света, преподобный Сергий пал ниц; но благая Матерь прикоснулась к нему рукой и ободрила его словами благодати: «не бойся, избранниче Мой, – изрекла Она, – Я пришла посетить тебя; услышана молитва твоя об учениках твоих; не скорби больше и об обители твоей: отныне она будет иметь изобилие во всём, и не только при жизни твоей, но и по отшествии твоём к Богу Я неотступна буду от места сего, и всегда буду покрывать его»... Сказала так и – стала невидима...

Вострепетал старец от страха и радости; несколько минут был как бы в восторженном состоянии, а когда пришёл в себя, то увидел, что ученик его Михей лежит на полу, как бы умерший. Великий наставник мог видеть Царицу небесную и слышал голос Её; ученик же, поражённый ужасом, не в состоянии был видеть всё и видел только свет небесный...

– «Встань, чадо моё», – кротко сказал старец. Михей пришёл в чувство, поднялся, но тут же упал к ногам пр. Сергия. «Скажи, отче, Господа ради», говорил он: «что это за чудное видение? Душа моя едва не разделилась от тела»...

Но Сергий и сам ещё не мог говорить от душевного волнения, только лицо его цвело небесной радостью. «Подожди, чадо, – сказал он ученику – и моя душа трепещет от этого видения».

Когда, наконец, старец несколько успокоился, то послал Михея пригласить двоих благоговейных мужей из братии – Исаакия молчальника и Симона экклезиарха. Те поспешили на зов своего старца-игумена, и он рассказал им всё, что сейчас было у него в келье. И все вместе совершили они молебное пение Богоматери, а пр. Сергий всю ночь провёл без сна, внимая умом Божественному видению, которое было венцом его подвигов ещё здесь, на земле. «Не гаданием, не в сонном видении, а наяву видел он Матерь Божию, как видел Её некогда преподобный Афанасий афонский, – замечает при этом летописец.

По древнему преданию, записанному в Никоновой летописи, это небесное посещение было в пост Рождества Христова, в ночь с пятницы на субботу, и, как думают, в 1384 году.

В благодарное воспоминание сего чудного посещения, в обители преп. Сергия установлено каждую пятницу, с вечера, совершать всенощное бдение, с акафистом Богоматери, в юго-западном притворе Троицкого собора, на том месте, где, по преданию, стояла келья пр. Сергия, и где красуется теперь величественная икона, изображающая это чудное пришествие небесной Гостьи. А каждую субботу, после ранней литургии, в церкви пр. Никона – в том же притворе совершается молебное пение во славу Богоматери, причём поётся нарочито составленный, по образу пасхального, канон в воспоминание сего посещения (попеременно с двумя другими канонами). (Из книги: «Житие и подвиги преп. Сергия», архимандрита Никона).

i) Св. Иоанну Златоусту, на пути его в ссылку, в г. Команах явился епископ Василиск, умерший сто лет тому назад, и сказал: «мужайся, брат Иоанн, завтра мы будем вместе». Св. Иоанн поверил этому видению, одел на себя чистые одежды, приобщился св. Таин и, действительно, как ему было сказано, почил смертью праведника.

к) Врач Геннадий, всегда милостивый к бедным и страждущим, недоумевал и сомневался, как будет жить человек после смерти?

Господь, видя его любовь к ближним, вразумил его о продолжении загробной жизни следующим образом. Однажды, во сне Геннадию явился незнакомый юноша и велел ему идти за собой. Вошли они в какой-то город. Здесь Геннадий увидел великолепные дома, украшенные золотом, слышал торжественное пение, наполнившее душу его невыразимой радостью.

– Что это за город, и кто это поёт? спросил он у юноши. – «Это город Божий, – отвечал юноша, – а поют и веселятся в нём жители этого города, святые Божии!».

После этого Геннадий проснулся, скоро позабыл про свой сон, не придавая ему особого значения. Но вот, в другой раз, также во сне, является ему тот же юноша и спрашивает: – «Узнаёшь ли ты меня?» – Узнаю, – отвечал Геннадий. «А где ты меня видел?» – Я был с тобой в том неизвестном городе, где ещё так хорошо пели. – «Как же ты видел меня и город, и как слышал пение: во сне или наяву?» – Во сне. И теперь я сознаю, что вижу тебя и говорю с тобой также во сне. – «А где же теперь твоё тело?» – В моей комнате. – «И ты сознаёшь, что в настоящее время глаза твои закрыты в теле, и ничего не видят; что слух твой и язык также не действуют? Какими же глазами смотришь на меня, как слышишь мой голос, как говоришь?.. Итак, вразумись, что и по смерти, и без телесных очей, ты будешь видеть, и без тела будешь жить до всеобщего воскресения. Верь этому и не сомневайся о жизни души по смерти тела». Юноша стал невидим; это был ангел Божий. (Повесть бл. Августина в письме к Еводию, у Барония, под 411-м годом).

д) Жила некогда богатая, знатная и благочестивая вдова. Звали её Клеопатра.

В то же время и в том же городе проповедовал Христову веру некто Уар и, после жестоких мучений, был предан смерти. Тело мученика, по приказанию его мучителей, было выброшено за город, на добычу хищных зверей и птиц. Благочестивая Клеопатра тайно взяла святые останки в свой дом и вскоре построила на свои деньги церковь во имя мученика Уара.

Во время первой литургии, в день освящения нового храма, Клеопатра на коленях пред мощами св. Уара усердно молилась, прося св. мученика Христова испросить у Бога для неё и её единственного сына такую милость, которая послужила бы им обоим на пользу.

После освящения храма, Клеопатра сделала угощение духовенству и народу, созвала нищих и странников, и сама вместе с сыном, только что определённым на царскую службу, усердно служила гостям. Сделав доброе дело, Клеопатра радовалась и утешалась им. Но на земле нет прочной радости.

Во время пира сын её заболел и слёг в постель. С ним сделалась сильнейшая горячка, и в ту же ночь он умер.

Где искать помощи и утешения матери в таком неожиданном, таком внезапном горе?

И вот, она идёт в новый храм Божий, в церковь св. Уара, и, упав на колени пред его мощами, в слезах изливает всю свою душу и жалобно говорит: «так ли ты, угодник Божий, воздал мне за мои труды и попечения о тебе? Такой ли милости я ждала от тебя? Отнял у меня сына, мою единственную надежду! Кто теперь меня прокормит в старости? Кто положит в гроб мои кости? Лучше бы уж мне самой умереть, чем лишиться такого молодого и прекрасного сына! Угодник Божий! Или возврати мне сына, как некогда Илия вдове сарептской, или пусть и я умру! Не могу я жить без любимого сына».

Долго так рыдала мать при гробе мученика и, утомлённая слезами, наконец, заснула.

Во сне ей является св. мученик Уар, держа за руку её сына; оба они одеты в белых блестящих одеждах, с драгоценными венцами на головах. Св. Уар сказал Клеопатре: «усердная почитательница мучеников! я не забыл твоих благодеяний, оказанных моему телу, и умолил Бога, чтобы твоего сына Он причислил к ангельскому лику. Ты сама молилась в день освящения храма, чтобы я испросил у Бога тебе и сыну, что вам обоим полезно и что угодно Богу. Вот я исполнил твоё желание. Посмотри на славу твоего сына: он теперь один из предстоящих престолу Божию. О чём же ты так скорбишь, о чём так плачешь? Или не хочешь, чтобы твой сын наслаждался небесными благами, которые не видел глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку (1Кор. 2:9)? Если так, то возьми его!» При этих словах Иоанн крепко прижался к св. Уару и сказал матери: – «если ты любишь меня, то радуйся моему блаженству и не сетуй пред Господом!» Тогда Клеопатра воскликнула: «о, блаженные души! Возьмите и меня с собой»... проснулась и возвратилась домой с радостью. («Четьи-Минеи» 19 октября).

м) Одна вдова, лишилась зрения и не найдя помощи у врачей, задумала идти в Иерусалим, поклониться св. местам и искать исцеления у угодников Божиих. Вместе с нею отправился и её единственный сын. Пришли в Иерусалим. Но и здесь, как везде, горе живёт с людьми. Вдову поразило новое несчастье: её сын захворал и умер. Кто не поймёт отчаянного положения больной вдовы и любящей матери! Теперь она осталась в чужой земле, никого не имея знакомых, без глаз и проводника.

Во время её скорби явился ей св. Логгин в видении и сказал: «не скорби, ты получишь зрение и увидишь в небесной славе своего сына, если только потрудишься выйти за город и отыщешь мою голову, отсечённую по приказанию Пилата и брошенную вне города».

Верующая вдова наняла за город проводника; остановилась на указанном месте, и, разгребая своими руками кучу мусора, нашла голову святого Логгина и сразу прозрела.

С великой радостью возвратилась вдова в город, славя Бога и Его угодника.

В следующую ночь ей снова явился святой Логгин, окружённый небесным светом, ведя с собой её сына, одетого в светлую одежду.

«Посмотри на своего сына, – сказал мученик Логгин, – в какой он чести и славе! Посмотри и утешься! Он причтён к лику св. Божиих!» («Четьи-Минеи» 16 октября).

н) Однажды, отроковице Музе во сне явилась Божия Матерь, окружённая множеством отроковиц. Обрадовалась сильно Муза такому видению и подумала: «как весело бы было жить с такими подругами под покровительством Матери Божией!»

И вот Божия Матерь спрашивает её: «хочешь ли жить с отроковицами, которых видишь со Мною?»

Муза отвечала, что очень желает этого и готова хоть сейчас идти за Матерью Господа. Тогда Божия Матерь обещала прийти к ней через 30 дней, чтобы взять её с Собой, и заповедала ей в это время воздержаться от детских забав, не смеяться и ничего не делать дурного.

После этого видения Муза проснулась. Родители заметили эту перемену в дочери и спрашивали: «отчего ты так вдруг изменилась?» Муза рассказала им свой сон, и какую она получила заповедь от Божией Матери. С верой приняли родители её объяснение и ждали события.

Через 25 дней Муза захворала и на 30-й день, когда Божия Матерь обещала прийти за ней, больная с радостью обратилась к невидимой для других посетительнице и, сказав тихо: – «се гряду, Госпоже, се гряду!» скончалась. («Четьи-Минеи» 16 мая).

Веруя в будущую жизнь, нам бы следовало ждать смерти, как особенной милости Божией, и, по крайней мере, не плакать над умершими, как над поражёнными несчастием. Смерть, разлучая нас с телом, только разрывает узы, которые душе всегда были в тягость, – узы, которыми связывались наши добрые желания. – Разлучая нас с миром, выводит из места постоянной борьбы со страстями и, взамен того, нам даёт вечные блага, которые не видел глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку.

о) Святые нередко, по изволению Божьему, являлись мученикам для укрепления их в их страдальческом подвиге. Когда св. Анастасия Узорешительница (умерла около 304 г.) была брошена в мрачную темницу и там в продолжение 30 дней мучима голодом, в это время каждую ночь являлась ей св. мученица Феодотия, наполняла веселием сердце её и укрепляла её. В беседе о разных предметах Анастасия однажды спросила Феодотию о том, как она может приходить к ней по смерти? Феодотия сказала ей, что душам мучеников дана от Бога та особенная благодать, что они, по разлучении от земного, приходят, к кому пожелают, беседуют с ними и утешают их. Затем, после вторых 30 дней, проведённых Анастасией в темнице, она осуждена была на смерть, именно повелено было вместе с другими осуждёнными за разные преступления потопить её в море.

Между этими осуждёнными был некоторый благочестивый муж, именем Евтихиан, который ради Христа лишён был наперёд всего своего имения. Посадивши осуждённых в корабль, воины повезли их в море. На довольно большом расстоянии от берега воины сели в лодку, приготовленную для них, а корабль с осуждёнными во многих местах пробили так, чтобы он мог потонуть и сами поплыли к берегу. Когда корабль уже готов был покрыться волнами, бывшие в корабле увидели вдруг св. мученицу Феодотию, устраивавшую паруса и направлявшую корабль к берегу. Видя это чудо и самих себя спасёнными от потопления, осуждённые, вышедши на берег, пали к ногам двух христиан: Евтихиана и Анастасии, желая быть христианами. От тех же Евтихиана и Анастасии, научившись вере в Господа нашего Иисуса Христа, они приняли крещение; всех их, спасшихся от потопления и уверовавших, было 120 человек. Правитель области, узнавши об этом, схватил их всех и погубил различным образом, а св. мученицу Анастасию повелел сжечь огнём, растянув между четырьмя столбами и привязав к ним. («Четьи-Минеи» 22 декабря).

п) Святые являлись для исправления погрешностей, допущенных при написании их жития. Списатель жития св. мученика Ореста, св. Димитрий, митрополит ростовский, составив его житие, приготовил уже к изданию его. В одну ночь св. мученик явился ему и сказал: «я больше пострадал за Христа, чем сколько ты написал». Сказав это, он открыл свою грудь и, показавши в левом боку рану насквозь до внутренностей, сказал: – «это мне железом прожгли». Далее, показавши раны на правой и левой руке, сказал: – «это мне перерезали». Потом, склонившись, открыл обе ноги до колен и, показавши на них раны, сказал: – «а это мне косой подсекли. – Видишь, – сказал он, наконец, – я больше пострадал, чем сколько ты написал». («Четьи-Минеи» 10 ноября).

р) Святые являлись для обличения и наказания беззаконников и врагов церкви Христовой. Один купец шёл поклониться мощам св. Мины, неся с собой в дар в церковь его мешок золота. На пути убил его хозяин дома, в котором он остановился ночевать. Разрубив на части тело, убийца скрыл его на время во внутренней комнате своего дома и соображал, где бы найти сокровенное место, чтобы похоронить убитого. В это время явился в его дом св. Мина и спрашивал хозяина о госте. Этот говорил, что у него никого не было. Тогда Мина вошёл во внутреннюю комнату и, взяв оттуда корзину с рассечёнными частями тела, показал убийце и спросил: – «это что такое?» Убийца затрепетал и пал к ногам святого. Святой же Мина, составив рассечённые части, по молитве к Богу, воскресил убитого и повелел ему продолжать путь к нему. («Четьи-Минеи» 11 ноября).

с) Святые иногда являлись для того, чтобы предупредить христиан от невольного принятия участия в служении идолам. По вступлении на престол, Юлиан богоотступник в числе других враждебных против христиан действий замыслил следующее. Зная, в какой чистоте и воздержании проводят св. четыредесятницу христиане, богоотступник призывает градоправителя константинопольского и велит ему тайно удалить на следующие дни с торжища все обыкновенные снеди, а предложить одно то, что было уже принесено в жертву идолам и потому христианами почиталось за осквернённое. Никто не знал замысла: посему многие тысячи душ в самые святые дни осквернились бы вкушением того, что растворено было (так повелел Юлиан) кровью идоложертвенной. Это составило бы для них предмет сожаления на всю жизнь, а для Юлиана, или, паче сказать, сатаны, им двигавшего, это была бы радость и торжество велие. Тот же отступник, по исполнении замысла, не преминул бы разгласить вслух всего света, что последователи Иисуса Назарянина (так называл он Господа) во время самого поста их употребляли в пищу идоложертвенное.

Но Тот, Кто, яко зеницу ока, хранит души простые и смиренные и всегда запинает премудрых в коварстве их, не дал и теперь совершиться умыслу вражьему. Среди ночи, но не во сне, является внезапно тогдашнему епископу константинопольскому некий светозарный воин и говорит, чтобы он немедля собрав духовное стадо своё, дал ему знать об угрожающей опасности, с повелением не покупать в следующие дни ничего на торжище. «Чем же пропитается в сии дни столько людей, – вопросил святитель, – ибо у многих нет ничего в дому?». – Коливом или варёной пшеницей, ответствовал явившийся, которую ты, нашёл у некоторых, должен раздать всем. – «Кто же ты, – вопросил патриарх, вся ведущий и пекущийся таким образом о братии своей?» – Христов мученик Феодор Тирон, ответствовал явившийся. То есть, это был тот святой подвижник Христов, который, будучи воином за много лет до сего, в царствование злочестивого Максимиана, претерпел за имя Христово множество ужасных мук и тем заслужил себе в церкви Христовой имя великомученика.

Святитель, не медля, исполнил повеленное свыше; и христиане константинопольские сохранились от осквернения; а злочестивый Юлиан, видя, что замысел его разрушен, велел предоставить прежнюю свободу торжищам. (Из Сочинений Иннокентия, архиепископа Херсонского и Таврического, т. III, 1873 г. стр. 51–53).

т) Святые угодники Божии иногда посылались Богом на землю для устранения споров церковных и водворения мира и единодушия. Праздник во имя трёх вселенских учителей учреждён по особенному, весьма примечательному обстоятельству. Вскоре после их кончины между православными чтителями их великих подвигов, заслуг и чудес нередко возникал вопрос, – который из трёх святителей больше и выше? Распря об их добродетелях возросла, наконец, до того, что через несколько веков произошло решительное разделение в обществе христиан, и одни начали называться Василианами, другие Григорианами, третьи Ианнитами. Тогда, в отклонение такого соблазна, сами святители, все трое вместе, явились Иоанну, епископу евхаитскому, и сказали ему: «все мы имеем у Бога равное достоинство. Объяви христианам, чтобы оставили спор относительно сего. Как при жизни более всего мы заботились о единодушии, так и по преставлению нашему более всего желаем единомыслия верующим. Установи для нас один общий праздник». Праздник установлен; спор давно прекращён, и мы ныне трёх святителей, «яко апостолов единонравных и между собой единочестных, призываем на молитвенное ходатайство, «да дарует Господь мир вселенной и душам нашим велию милость». (Из книги «Слова» Сергия, епископа Курского, Москва 1870 г. стр. 377–378).

1.  

«У меня был товарищ по семинарии, с которым был я дружен и в продолжение богословского курса вместе квартировал, рассказывает в своих посмертных записках протоиерей о. Соколов. Это – сын болховского священника Николай Семёнович Веселов. По окончании курса семинарии, он остался учителем уездного училища, а я, по окончании академии, поступил священником в Херсон. Но в одно время приснился он мне так, что я понял, что его нет в живых. Написал к отцу его и получил ответ, что сын его умер, как раз в тот день и час, когда видел его во сне. Мне снилось, что будто я нахожусь на херсонском кладбище подле одного ветхого пирамидального памятника, в котором от вывалившихся камней образовалось отверстие шириной около пяти вершков. Из любопытства я влез через отверстие вовнутрь памятника. Потом хочу вылезти назад, но не нахожу отверстия в темноте, Я стал ломать каменья, и блеснул свет. Проломав отверстие больше, я вышел и очутился в прекрасном саду. На одной из аллей вдруг навстречу Веселов.

– Николай Семёнович, какими судьбами? – воскликнул я.

– Я умер, и вот видишь... – отвечал он.

Лицо его сияло, глаза блестели, грудь и шея были обнажены, Я бросился к нему, чтобы поцеловать его, но он отскочил назад и, устраняя меня руками, сказал: – «я умер, не приближайся».

Я как будто поверил, что он на том свете, и испугался. Я взглянул на него и заметил, что лицо его было весело. Страх мой пропал. Веселов прошёл мимо меня, я пошёл с ним рядом, не дотрагиваясь до него.

– Я жив, хотя и умер, умер и жив – всё равно, – сказал он.

Слова его показались мне так логичны, что я ничего не мог возразить на них. Когда мы приблизились к старому пирамидальному памятнику, Веселов сказал: «прощай, ты пойдёшь домой», и указал мне на отверстие. Я полез и тут же проснулся». (Прибавление к «Херсонским Епископским Ведомостям». 1891 г. № 11).

2. «Более сорока лет тому назад, я знал двух молодых людей, – рассказывает один из военных ветеранов, – они служили в переяславском конно-егерском полку обер-офицерами: г. А., православного вероисповедания, и Ш. – лютеранского. Эти два молодые мои приятеля были друзьями между собой. Они дали друг другу обет, что тот, кто из них прежде умрёт, придёт к оставшемуся в живых и скажет, что бывает с человеком, по исходе души, и что ожидает их в будущей жизни

Несколько лет я не видал ни того ни другого, однако же знал, что один из них, именно Ш., умер. В 1836 году мне предстояла надобность быть в Тамбове, откуда в 25 вёрстах проживала в одном селе тётка моя. Я приехал к ней с намерением пробыть у неё несколько дней. В первый день моего приезда она рассказала мне об одном страннике, посвятившем себя Богу. Он ведёт самую строгую жизнь, говорила она, так что, почитая себя недостойным входить в храм, часто становится у порога и, несмотря на холод, стоит босиком, носит монашеское полукафтанье и опоясывается ремнём. Не хотите ли видеть его? – спросила она меня, он теперь у меня. Я попросил познакомить меня с ним. Странник, по приглашению моей тётки, пришёл, и что же? Это был А. Я вскочил с места, подбежал к нему и вскричал: «А., это вы?» – Да, это я, отвечал мне странник, и мы с ним обнялись.

– Какими судьбами ты сделался таким?

Он объяснил мне, что, по данному обету, его друг явился ему не в сновидении, а наяву, рассказал, что испытывает душа по исходе из тела, – «а что именно, говорить мне запрещено, – прибавил А. – Но чтобы сколько-нибудь понять, что это такое, достаточно тебе видеть на мне вот эту свитку. Вот причина, по которой я, продав своё богатое имение, употребил деньги на богоугодные дела и хожу, как бедный грешник, умоляя Господа о прощении грехов. Надеюсь, Господь меня не оставит» (Душеполезное чтение, 1861 г., ч. I).

3. В начале нынешнего столетия в одном из губернских городов проживал некто Н., отставной чиновник, довольно пожилых лет, человек добрый и истинно благочестивый. Он был очень дружен с В., сотоварищем своего детства и сослуживцем, одинаковых с ним лет и одних воззрений на вещи. Когда умер В., товарищ его усердно молился Богу о упокоении своего друга, причём время от времени раздавал милостыню за спасение его души. Часто он думал о загробной участи друга.

В сороковой день после кончины В., друг его, сидя в своей комнате, услышал скрип дверей. Приподняв глаза, видит входящего в комнату умершего своего друга В. – Благодарю тебя, друг, – сказал тихим голосом явившийся, – за твои усердные обо мне молитвы и за милостыни, которые много помогли мне. По милости Божией, я избавлен от ада: обитель моя покойна».

С ужасом и изумлением слушал Н. чудного пришельца, не смея его прерывать. «Прости, друг, до свидания в вечности, – промолвил явившийся, – уповаю, что скоро мы свидимся, будем обитать вместе, а пока потрудись ещё для вечного своего спасения», – и с этими словами скрылся за дверью.

Набожный Н. усилил свои благочестивые подвиги, предоставив все житейские попечения старшим своим детям. Спустя два года после своего видения, он, коленопреклонённый, на молитве тихо и мирно скончался. («Душеполезное чтение» 1868 г., ч. I).

4. В одном селе жила почтенная чета: старик, заштатный священник, отец Г., и старушка, жена его. Жили они очень долго на свете и, как говорится, душа в душу между собой. Отец Г. приобрёл своей жизнью уважение у многих в окрестности. Это был человек доброго старого времени, хлебосол, приветливый и ласковый со всяким, а главное, благочестивый и добрый. Но всему бывает на свете конец: отец Г. занемог, слёг в постель, и, напутствованный христианскими таинствами, тихо и мирно перешёл в вечность, оставив горько оплакивавшую спутницу его жизни. Вот уже минул и год после его смерти. Старушка, жена его, накануне годичного о нём поминовения, после разных хлопот, легла немножко отдохнуть. И вот, видит во сне покойного мужа. С радостью бросилась она к нему и начала его расспрашивать: что с ним, и где он теперь находится? Покойник отвечал: – «Хотя я и не обязан с тобой говорить, но так как при жизни не было у меня от тебя никаких тайн, то скажу, что, по милости Божией, я не в аду; скоро и ты последуешь за мной, готовься к смерти через три недели после этого дня».

Покойник медленно удалился, как бы не желая с нею расстаться, а старушка, проснувшись, радостно стала всем рассказывать о своём свидании с покойным мужем. И, действительно, ровно через три недели она мирно скончалась. («Душеполезное чтение» 1868 г., ч. I).

5. В ночь с 28 на 29 сентября снилось мне, передаёт граф М. В. Толстой, будто стою я у себя в зале и слышу – из гостиной раздаются голоса детей. Смотрю, – проходят мимо меня в залу разные дети и между ними Володя, наш недавно умерший сын. Я с радостью кинулся к нему, он улыбается мне своей прежней ангельской улыбкой. Я протянул к нему руки: Володя, это ты? Он кинулся мне на шею и крепко, крепко обнял меня.

– Где ты, моя радость, ты у Бога? – Нет, я ещё не у Бога, я скоро буду у Бога. – Хорошо ли тебе? – Хорошо, лучше, чем у вас. А у вас я часто бываю, всё около вас. Я всё почти один, только Мария Магдалина со мной бывает. Иногда мне делается скучно. – Когда тебе скучно? – Особенно когда плачут обо мне. А меня утешает, когда обо мне молятся, когда дают бедным за меня. Я всё молюсь, молюсь за мамашу, за вас, за братьев, за Пашу (сестру), за всех, кто меня любит. Милую мою мамашу обнимите за меня, вот так, крепко. – Ты с ней повидался бы, моя радость. – И повидаюсь, непременно повидаюсь. – Когда же? – Когда плакать перестанет.

Тут послышался голос моей жены из коридора, я обернулся туда к ней, потом взглянул назад – его уже нет.

Я проснулся с усиленным биением сердца, в таком волнении, что не мог удержаться от громких рыданий, которыми разбудил жену свой. В ту же минуту я набросал на бумагу виденное во сне слово в слово так, как было. (М. Погодин – «Простая речь о мудрёных вещах»).

6. В «Могилёвских Епархиальных Ведомостях» помещён следующий случай из жизни митрополита Платона. В моей жизни, – говорить преосвященный, – есть один случай, при котором я видел тень другого человека, да притом так живо и отчётливо, как вас вижу теперь, обращаясь к своим слушателям. Это было в 30-х годах, когда я состоял инспектором С.-Петербургской Духовной Академии. У нас был в числе других студентов Иван Крылов, из орловской семинарии, известный мне, когда я был там наставником. Учился он недурно, был хорошего поведения, благообразного вида. Раз он приходит ко мне и просит, чтобы я позволил ему отправиться в больницу. Я думаю себе: верно, он истощал, пусть там покормят его получше, и он поправится. А может быть, и курсовое сочинение там напишет. Проходит несколько времени, я о нём ничего не слышу, доктор ничего не говорит. Но вот, однажды, лежу я на диване и читаю книгу, смотрю – стоит Крылов и прямо смотрит на меня. Лицо его вижу так ясно, вот как вас, но тело его было как бы в тумане или облаке. Я взглянул на него. Он... Меня передёрнуло. Призрак точно понёсся к окну и скрылся. Я ещё раздумывал, что бы это значило, – слышу стук в мою дверь, входит больничный сторож и говорит мне: «студент Крылов Богу душу отдал».

– Давно ли? – спросил я в изумлении.

– Да вот минут пять, я только собрался к вам.

«Вот извольте разгадать эту тайну», – сказал архипастырь, обращаясь ко всем присутствовавшим при рассказе. Все молчали. «Все это, – заключил владыка, – несомненно, доказывает нам какую-то таинственную связь между нами и душами умерших», (Могилёвские Епархиальные Ведомости, 1883 г.).

7. В 1851 году, апреля 20 дня, в Троицко-Сергиевой Лавре умер иеромонах о. Симеон, которого похоронили с подобающей честью. На другой день после погребения один из духовных его детей М. рано утром, сидя у себя на кровати, занят был греховными помыслами. Но вот чувствует, что кто-то около него; подняв голову, он увидел о. Симеона, который, подойдя к нему с весёлым лицом и покачав головой, сказал: «полно тебе греховным помыслам предаваться, – борись и сопротивляйся им, а обители обеими руками держись». Ещё что-то назидательное он говорил, но М. так перепугался, что не мог запомнить всего сказанного. (Монастырские письма, XXIX).

8. Лорд Томас Эрскин рассказывает о следующем видении.

Когда я был молодым человеком, мне случилось на некоторое время отлучиться из Шотландии. В день моего возвращения в Эдинбург, утром, спускаясь из книжного магазина, я встретил старого дворецкого нашего семейства. Я нашёл в его наружности сильную перемену: он был бледен, худ и мрачен.

– А, старина, ты зачем сюда?

– Чтобы встретить вашу милость, – отвечал он, – и просить вашего заступничества перед милордом; наш управляющий обчёл меня при последнем расчёте.

Поражённый его видом и тоном, я велел ему следовать за собой, в магазин книгопродавца, куда и вошёл обратно; но когда я обернулся, чтобы заговорить со стариком, его уже не было. Я вспомнил дом и квартиру, где он жил, и потому отправился к нему. Но каково же было моё удивление, когда я вошёл в квартиру его и увидел жену его в трауре. «Муж мой умер, – говорила она, – уже несколько месяцев тому назад. Перед смертью он сказал мне, что наш управитель обсчитал его, но вы, верно, поможете сыскать следующие деньги». Я обещал это сделать и вскоре, по моему настоянию, недоплаченная сумма была вручена вдове. (Спорная область между двумя мирами, Р. Д. Оуэн).

9. Затворник Георгий (Машурин) рассказывает в собственноручной записке, найденной в его бумагах после смерти, следующий факт. Когда всё покоилось в мирной тишине в самую глухую, ночь, и мать моя почивала на ложе своём, вдруг озарился весь её покой светом. Отворилась дверь, увеличился свет; явился священник, бывший её духовником и уже три года почивавший во гробе, и принёс на руках своих святую икону. Тихо он приблизился к одру её и благословил образом стоявшую в радостном трепете и объятую страхом свою духовную дочь и возвестил ей вожделенные слова сии: «во имя Отца и Сына и Св. Духа. Бог даст тебе сына Георгия. Вот тебе и образ св. великомученика Георгия». Несказанно обрадованная Божьим благословением, она приложилась к св. образу и, приняв на свои руки, поставила в божницу. Тем видение окончилось. Дивный сон этот сбылся: от Анны родился сын Георгий. Историю чудного сновидения затворник Георгий оканчивает словами: «всё это я имел счастье слышать от самой родительницы моей». (Посмертные записки затворника Георгия).

10. В конце прошлого столетия помещик З., человек ещё не старый, обременённый многочисленным семейством и имевший при этом довольно ограниченное состояние, служил для семьи своей единственной опорой.

Но вот, однажды, З. отчаянно заболел и видимо начал приближаться к смерти; врачи отказались лечить. Убитая горем жена оплакивала больного мужа, как умершего, представляя себе безвыходное положение с кучей малолетних детей. Видя всё это, безнадёжный больной начал мысленно просить Бога продлить ему жизнь, пока он пристроит своих старших сыновей и, таким образом, оставит на их попечение других младших своих детей. После этой молитвы он уснул и проспал довольно долго. Проснувшись, немедленно зовёт к себе жену и радостно сообщает ей, что видел во сне архипастыря белгородского Иосифа Горленко, которого помнил ещё в живых. Архипастырь в сонном видении сказал ему, что по милосердию Божию, ради невинных малюток, даётся ему ещё двадцать лет жизни. Но через 20 лет, ровно в этот день. Господь призовёт его к Себе.

Рассказав своё сновидение, больной попросил жену всё это со слов его записать в молитвенник, что и было исполнено, и безнадёжный дотоле больной З. начал, к удивлению семьи и лечивших его врачей, быстро поправляться и вскоре совсем выздоровел.

Ровно через 20 лет, в назначенный день, З. почил вечным сном на руках своих сыновей и дочерей, уже пристроенных и обеспеченных, с благодарной молитвой на устах.

Молитвенник его с записью доселе хранится у его потомков, как фамильная редкость. (Душеполезное чтение 1868 г., ч. 1–3).

11. «В одном приходе, по случаю смерти священника, место было занято другим. Вновь поступивший на место умершего через несколько дней помер, вместо его поступил другой, но и сей тоже через несколько дней помер. Таким образом, приход в самое короткое время лишился трёх священников.

Два этих события устрашили кандидатов священства, почему означенный приход оставался немалое время вакантным. Духовное начальство само назначило кандидата на это место. Поступивший священник, войдя в первый раз в храм и затем в алтарь, увидел здесь, в стороне от св. престола, незнакомого священника в полном священническом облачении, но окованного по рукам и ногам тяжёлыми железными цепями. Новый служитель алтаря не потерял присутствия духа: он начал обычное священнодействие с проскомидии, а по прочтению 3-го и 6-го часов совершил и всю божественную литургию, нисколько не стесняясь присутствием постороннего, загадочного лица, которое, по окончании службы, стало невидимо. Теперь новый пастырь понял, что виденный им скованный священник есть обитатель загробного мира. Не понимал он только причины его явления, но это скоро объяснилось. Скованный священник, в продолжение всей службы, не вымолвил ни слова, и только время от времени приподнимал скованные цепями руки и указывал ими на одно место помоста в алтаре. То же самое повторилось и в следующую службу, во время которой, при входе в алтарь, священник обратил особенное внимание на то место, на которое, как прежде, так и теперь, указывало привидение. Всматриваясь пристально в ту сторону, священник заметил лежавший там, на полу у стены, ветхий небольшой мешок. Он поднял этот мешок, развязал его и нашёл в нём немалое число записок с именами умерших и живых лиц, какие обыкновенно подаются служащему священнику для поминовения на проскомидию об упокоении душ отошедших в вечность и о здравии и спасении живых.

Теперь священник понял, что записки эти при жизни стоявшего тут окованного собрата его, бывшего тут прежде настоятелем этой же церкви, вероятно, остались непрочитанными им во время совершавшихся им божественных литургий. Посему, начавши службу, он начал поминать на проскомидии имена живых и умерших, означенных в записках найденного им мешка, и лишь только он окончил чтение их, как тяжёлые железные цепи, коими окован был загробный узник, в одно мгновение с шумом спали с рук и ног его и рухнули оземь; а сам он, сделавшись свободным от уз, подошёл к служащему священнику и, не говоря ни слова, поклонился ему в ноги до лица земли. Затем, вдруг, ни его, ни железных оков не стало видно. После сего существо загробное не являлось уже более во время божественных служб. (Странник, за 1867 г., март месяц, стр. 125).

12. Дочь сенатора Резанова, Анна Дмитриевна, вскоре после смерти своей матери, увидела её во сне; умершая сказала ей: «долго ли тебе, друг мой, плакать обо мне? Утешься: 15 апреля мы соединимся навсегда». Анна Дмитриевна рассказала этот сон своим родным и друзьям, а они уверили её, что этот сон – пустая грёза, и в июле месяце она вышла замуж. Но наступило 15 число апреля 1822 г., день, когда от неё благополучно родилась дочь. Помня слово матери, А. Д. накануне 15 апреля исповедалась и приобщилась, а 15 апреля благословила новорождённую дочь свою и сказала: «не мне тебя воспитывать», и вечером того же дня скончалась. (Душеполезное чтение, 1862 г., апрельская книжка, 463–468).

13. В первых числах сентября 1848 г., о. протоиерей С-в увидел во сне знакомого ему умершего священника Посельского, который сказал ему; «напиши твоей знакомой, графине Анне Алексеевне Ордовой-Чесменской, чтобы она приготовилась к смерти». Но протоиерей не поверил сну и не писал графине. Спустя неделю, опять приснился ему тот же священник и повторил ему то же самое. Но протоиерей и на этот раз не решился писать. Наконец, умерший ещё раз приснился, сделал ему выговор за неисполнение и прибавил: если ты пропустишь хоть одну почту и не напишешь ей: то твоё известие уже не застанет её в живых, и Бог взыщет с тебя. Протоиерей проснулся, подумал, опять заснул, и вот – новый сон: он как будто на кладбище, в том краю, где жила графиня, а графиня в толпе народа просит у какого-то старичка денег. Но тот отказал, а протоиерей дал ей столько денег, сколько было нужно, и после того увидел на том же кладбище небольшую комнату графини. Пробудившись от сна, он сразу же написал графине письмо и советовал ей каждый час быть готовой к смерти. Она показала это письмо своему духовнику и в тот же день исповедалась, а на другой день приобщилась св. Таин и вскоре после приобщения в тот же день внезапно скончалась, 6 октября 1848 г. (Душеполезное чтение, 1862 г., февральская книжка, 242–245).

14. В книге В. Желиховской под заглавием: «Необъяснимое или необъяснённое» ми находим следующий очень интересный рассказ.

Весной 1867 г., я ездила в Петербург, чтобы привести сестру Лизу, кончившую курс в институте. Разумеется, я не преминула заехать и в вечно милый мне Псков, где, несмотря на всю пережитую в разлуке жизнь, и теперь ещё найдутся у меня друзья. Тогда же их было ещё много.

Самыми дорогими из всех я считала семью П-вых, состоявшую из четырёх сестёр. Что это были за милые, умные, образованные и приветливые женщины! Я, как и многие другие, не знала лучшего удовольствия, как бывать в их деревне Щеглицах, вёрстах в 25 от Пскова, при устье р. Великой. Какое прекрасное место, что за виды с широкой террасы и из сада, сбегающего по крутизне к реке на Псковское озеро, по которому плавно идут пароходы, скользят парусные лодки. Их светлый, уютный, просторный дом всегда гостеприимно вмещал в себе много друзей и посетителей. Он был в этом сходен с сердцами своих владелиц, умевших вместить в себе много честных чувств и много горячих привязанностей.

Как искренне я была опечалена, узнав, что старшая сестра, Анна Петровна, недавно умерла! Как-то странно было представить себе Щеглицкий дом, Щеглицких хозяек – без неё! Казалось, они должны были, осиротев, представлять собой нечто вроде красивого здания – без крыши, храма – без купола. Да оно так и было. Несмотря на радостный привет, которым меня встретили на подъезде, на весёлый, оживлённый говор трёх сестёр, я тотчас же увидала, что на всём доме ещё лежит траурная печать, гнетёт долу вся и всех великое горе, скорбь, не успевшая притупиться.

Не прошло и десяти минут, как разговор сам собой обратился на вечную тему воспоминаний о дорогой, незабвенной отшедшей. Не скрывая слез, милые мои старушки пустились рассказывать мне о её последних днях на земле. Потом перешли к её жизни, вечно деятельной на пользу другим, чистой, как лазурь той реки Великой, на которой она вся прошла. Я и сама с ними искренно поплакала. И сама готова была вспоминать и расспрашивать без конца об её последних годах. Так мы проговорили неустанно до полночи. Это был поздний час для рано встававших сестёр. Мы простились.

– А мы вас и не спросили! – спохватилась одна из сестёр. – Вам не будет неприятно спать в комнате Анюты? В ней всё так и осталось, как было, уютно и удобно...

– О, нисколько! – отвечала я, с убеждением. – Что же может в этом быть для меня неприятного? Вы знаете, какие мы были с ней друзья.

– Да... Но вы нам писали, помните, что у вас иногда бывали эти спиритические явления, – заметила другая сестра.

– А разве там бывает что-нибудь подобное? – спросила я, не совсем приятно удивлённая.

– О, нет! Никогда! – поспешили меня уверить.

– Горничная покойной сестры говорила, что слышала там как-то стук... Вот такой же, как бывало у вашей сестрицы, – добросовестно прибавила Екатерина Петровна, самая младшая. Но ведь вам это не в диковинку! Вы не испугаетесь?..

– Не испугаюсь; но лишь бы не так громко, чтоб помешать заснуть.

Сказать по правде, сёстры слишком много рассчитывали на мою «привычку». Усталой ещё с дороги и от слёз, бессонная ночь мне совсем не улыбалась.

Впрочем, две старшие сестры наперерыв начали укорять Екатерину Петровну в её доверии к болтовне прислуги и уверять меня, что ничего подобного нет и быть не может в комнате, где так свято жила и столько молилась их дорогая усопшая.

Мы простились, но Екатерина Петровна вошла со мной, и мы ещё с полчаса побеседовали с нею.

– Чуть что, – сказала она мне, уходя, – пожалуйста, не церемоньтесь. Моя комната, вы знаете, рядом. Постучитесь, и мы поменяемся спальнями.

Она ушла, но вскоре затем вошла в комнату старушка-горничная, давно мне знакомая.

– Вы не спите, Аграфена? – сказала я. – Уж поздно! Идите, пожалуйста. Вы мне совсем не нужны.

Но, к удивлению моему, Аграфена объявила, что со времени смерти «старой барыни» она всегда спит тут, за перегородкой, на диване.

– Если вам, сударыня, не противно, так я и теперича...

Я поспешила сказать, что, напротив, очень рада. Я, в самом деле, была довольна, что возле меня, за ситцевой занавеской, будет находиться живое существо.

Итак, она улеглась. Некоторое время пока я раздевалась, мы с ней переговаривались кое о чём, вспоминая прошлое.

Пробил час.

Аграфена сладко зевнула, и я умолкла.

Вокруг меня все вещи и мебель покойной стояли точно в том же порядке, как и при её жизни. Проведённые мною здесь с нею часы ещё так были живы в моей памяти, что мне так и казалось, что вот-вот она войдёт, или раздастся её добрый, весёлый голос... Так думала я, умываясь, расчёсывая волосы, вынимая из моего несессера некоторые вещи, без которых я не умела обходиться и, между прочим, маленькое своё заветное евангелие, которое бывало здесь и в прежние годы. Я положила его на ночной столик, на её ночной столик, готовясь, прежде чем лечь на её постель, помолиться у её киота...

«А что? Испугалась бы я, если б увидала её? вдруг вошло мне в голову; думаю, что нет"...

Вдруг, точно в ответ на мою мысль, в ночном столике Анны Петровны явственно раздались три резких, отчётливых удара, словно кто крепко простучал ногтём. Я знала, что это значить: да! да! да. Я не испугалась, но отступила от столика, изумлённая, в недоумении.

«Неужели это... её ответ?»...

Нет-нет! Нет-нет, в ту же секунду раздались сразу, с нескольких сторон, отрицательные, двойные удары.

В ту же минуту я услыхала, как за перегородкой поднялась Аграфена.

Невидимые деятели будто этого только и ждали! Стуки начали раздаваться во всей комнате и даже за её стенами, в ставни, в оконные стекла, везде и отовсюду. Удары были не громкие, но резкие, точно кто выбивал дробь маленькими палочками, во всех углах и на все лады.

«Эге. Это плохо! Не дадут заснуть».

– Вот ещё напасть какая! Что и это такое?.. – как бы в ответ на мою мысль раздался шёпот горничной.

– А что?.. Разве прежде этого не бывало? – спросила я.

– Было как-то, раз... А потом ничего не стало слышно... А это что же?.. совсем не хорошо!

Аграфена поднялась. Осмотрела все стены, ощупала окна и столы, заглянула ко мне.

– Вам, сударыня, не боязно?

– Боязно-то не боязно, положим. Да только спать нельзя!

– Вот в том-то и дело. Как же тут быть?.. Аль сбегать в сад, посмотреть?.. Ишь их как в ставни отколачивает... что за диво?

– Диво, действительно, диво; но в сад ходить незачем, ведь ничего не увидишь. Может, и так угомонится. Давай-ка лучше помолимся да ляжем, Аграфенушка, авось, заснём!

Но я не могла заснуть!

Тысячи мыслей наполняли мою голову. Я стояла перед образами, облитыми тихим сиянием неугасимой лампады, и думала, думала... Что это?.. Зачем это?.. Кому это нужно?.. Кто этим руководит?.. Положим, там, где признают, где есть медиум... Наконец, ради какой-нибудь цели, со смыслом – чтоб убедить кого-нибудь, или в чём предупредить... Но так, – ни с того, ни с сего, – мешая спать, пугая иных, всем досаждая. Зачем это допускается?

И вдруг я возмутилась духом.

"Ведь это не она?.. Не может быть, чтобы она – такая добрая, разумная, деликатная! Чтобы она сама или с её согласия... Нет, нет. Но если же она, если она не знает, что творится в этом месте, где она провела всю свою земную жизнь, – я хочу, чтоб она услышала, увидала! Чтобы её волей прекратился этот шум!»

Я встала, одушевлённая необычайным приливом воли, и начала усердно молиться. Я была уверена, что эта «недостойная кутерьма» сейчас же должна будет прекратиться!

И она, действительно, начала утихать... Удары становились всё слабее, будто уходили вдаль, и, наконец, замерли... Я помолилась, как всегда, быть может, несколько горячее обыкновенного и снова задумалась.

Задумалась я глубоко, устремив пристальный взгляд на озарённые колебавшимся светом иконы, совсем забыв о времени и о том, что я стою на молитве. Передать моих мыслей я не умею! Знаю лишь то, что все они сводились к одному:

«Точно ли любовь переживает всё?.. Отшедшие видят ли, понимают ли, любят ли нас, живых?..»

Я так углубилась в свои мысли, что не сразу отвлёк меня от них раздававшийся за мной шорох. Услыхав его, я не только не испугалась, а даже в первую минуту не обратила на него внимания...

Шорох послышался снова, явственнее. Мне показалось, что за моей спиной кто-то открывает книгу, точно шелестит листами...

Тогда только я опомнилась, повернулась назад, от киота к кровати, и увидала, что на ночном столике лежит открытое уже евангелие... В изумлении, с сильно бьющимся сердцем, подошла я, взглянула в открытую страницу, и первая строка, бросившаяся мне в глаза, служила прямым ответом на мои думы.

«Бог не есть Бог мёртвых, – но живых!» прочла я.

Я заснула поздно в эту ночь, но спала спокойно. Последней мыслью моей, на сон грядущий, было:

«Вот это её дело! Это сделала она!»

И я до сих пор так думаю и твёрдо в это верю. В своё время случай этот был мной рассказан всем моим близким. Сестры П-вы узнали о нём в то же утро. Раньше ещё, чем я поднялась, рассказ Аграфены о непонятных ночных стуках сильно смутил богобоязненных старушек; но когда я рассказала им заключительные подробности этой замечательной ночи, они немного успокоились, вполне разделив мой взгляд на всё происшествие. («Необъяснимое или необъяснённое» В. Желиховской, СПб. 1885 г., стр. 62–70).

На этом месте нашего общего с читателем пути, полагаю, не лишнее будет осмотреться и привести в ясность, чего до сих пор успели мы достигнуть. Читатель, может быть, допустит, что у нас, действительно, установлена теперь на достаточно твёрдых основаниях возможность появления в некоторых случаях (через посредство ли колокольчиков или иным путём) разных шумов, которые мы можем логически приписать только сверхмировым или спиритуальным причинам; но чего же, спросит он, достигаем мы этим доказательством? Он вправе далее заметить, что доказательства загробной жизни должны бы, по существу дела, иметь характер торжественный и внушать благоговение, а не выражаться в таких пустяках и шалостях, как звон колокольчиков или удары в стену.

Можно бы ответить на это одним общим соображением. Между явлениями окружающей нас природы, как бы низко иные из них ни ставил человек, нет ничего мелкого и ничтожного в глазах Того,

Кто с высоты Своей державной мощи,

Как Бог всего, что только есть – живого

И не живого, смотрит равным оком

На всё творенье... Падает ли с ветки

Подстреленная птица, иль герой,

Сражённый в битве, испускает дух;

Один ли атом гибнет, или с ним

Кончается система; исчезает

С лица воды набухший пузырёк,

Иль рушится внезапно в прах и пепел

Прекрасная планета... всё равно!

Но, минуя эту великую истину, спрошу вас: есть ли что-нибудь торжественное или внушающее благоговение для обыкновенного ума, например, в падении яблока с дерева, его вскормившего? Ребёнок видит падение и бьёт в ладошки; простой крестьянин принимает его за признак, что плодовый сад начинает дозревать, но Ньютона око наводит на след закона, управляющего движением планет и действующего в бо́льшей половине всех естественных явлений, какие встречаются в мире.

На вопрос, чего достигаем мы установлением таких фактов, отвечу замечанием Соути. В своей книге «Жизнь Уэсли», говоря о подобных же беспокойствах в пасторском доме Самуэля Уэсли и о том, какую добрую цель можно предполагать, в подобных явлениях, он очень основательно замечает; хорошо уже будет и то, если «констатированная истинность хоть одной такой истории, как бы мелочна и бесцельна ни была самая история в других отношениях», заставит порой задуматься кого-нибудь из этих несчастных скептиков, не видящих ничего за узким кругом своего земного существования, и приведёт его к вере в бессмертную жизнь.

Мы ступим ещё на шаг далее. Между миром, в котором мы теперь живём, и тем, в который переходим по смерти, нет верного, постоянного сообщения: только по временам, очень редко, обитатели одного мира замечают жителей другого. Мы представляемся бессмертным, вероятно, чем-нибудь вроде привидений, так же точно, как и они нам – в те минуты, когда посещают землю. Но если кто когда-нибудь истинно любил и допускает будущую жизнь, для того не может быть сомнения, что лучшие из существ, отошедших с земли и оставивших здесь своих друзей и родных, некоторое время ещё ищут их близости и сочувствуют им. Мы видим множество примеров тому, даже на этих страницах, что часто они горячо желают убедить нас, – убедить до полной несомненности, – в своём продолжающемся бытии, в своём благополучии и в своей неумирающей любви. Примеры свидетельствуют, что они очень усиленно добиваются общения с нами, иногда по чувству любви, иногда и по другим побуждениям; но достигают до нас только с большим трудом. И эти трудности поставлены между нами и ими, конечно, не без мудрой цели: потому что, если бы духовные сношения были так же просты, как мирские связи, кто же согласился бы ещё жить и томиться в этом смутном и трудном мире?

К ним приходит по временам желание посетить нас. Но, являясь из своего духовного мира, в своём духовном образе, незримом для наших глаз и безмолвном для нашего слуха, как обнаружить им перед нами своё присутствие? Как привлечь им на себя наше внимание?

Что делает путник, подходящий в глухую ночь к дверям запертого дома, если хочет проникнуть к живущим в нём, – хочет заявить им о своём присутствии? Не достигает ли он своей цели стуком или звоном.

Почему не допустить, что слова Писания читаются и на том свете, что они и там тоже находят себе применение? И почему бы бессмертная любовь, тоскующая по земному, не могла следовать этим словам Христа: «ищите и найдёте; стучите, и отворится вам!»

Жители дома, в который просится путник, не видя никого во мраке, могут сначала его стук или звон оставлять без внимания, – и путник на тот раз, пожалуй, и отойдёт, обманувшись в ожиданиях. Так это и могло быть в случаях, подобных рассказанному выше. Во многих, пожалуй, и во всех таких случаях, какой-нибудь дух искал, быть может, сообщения с землёй. (Роберт Дэль-Оуэн: «Спорная область между двумя мирами», СПб. 1881 г., стр. 51–67).

15. Под заглавием «Телепатия», журнал «Annales des Sciences Psychiques» даёт описание замечательного случая, по-видимому, вполне удостоверенного. Он сообщён г-м Риондель, живущим в Монтелимаре. Мы здесь приводим самую существенную часть письма, написанного Рионделем редактору «Annales», 23 мая 1894 г., спустя семь или восемь недель после происшествия.

«У меня был младший брат, который умер сорока лет от роду, 2 апреля этого года. Он служил при телеграфе в Марселе, а также был агентом «Messageries Maritimes».

Мой брат страдал сильным малокровием и болотной лихорадкой, которую приобрёл, благодаря продолжительному пребыванию в колониях; однако, смерть его была совершенной неожиданностью; никто не мог предполагать такого быстрого, рокового исхода болезни. В воскресенье, 1 апреля, я получил от него письмо, в котором он, между прочим, говорил, что чувствует себя отлично.

В ночь с воскресенья на понедельник я был внезапно разбужен необычайным и сильным шумом; казалось, будто целая каменная плита с грохотом катится по паркету моей комнаты; я спал один, и двери спальни были заперты на ключ. Я посмотрел на часы и на будильник, стоящий в спальне. Они показывали без четверти два часа.

Само собой разумеется, я утром тщательно, но тщетно, искал по комнате предмет, который так сильно испугал меня ночью.

В восемь часов утра я получил телеграмму от близкого приятеля моего брата, который занимал соседнюю с братом квартиру в доме 35, Rue de la République, в Марселе.

Телеграмма извещала меня о серьёзной болезни брата и требовала моего немедленного приезда к нему.

Когда я прибыл в Марсель, мне сказали, что брат сегодня ночью умер, без агоний, без страданий, не произнеся перед смертью ни одного слова.

Я осведомился о точном часе его смерти у друга, на руках которого он умер; оказалось, что брат скончался ровно без четверти два.

Моя старушка мать, слепая уже в течение пятнадцати лет, также слышала три ночи кряду сильный шум у дверей своей спальни, но это произошло несколько ночей спустя после смерти её сына.

Необходимо прибавить, что я счёл нужным скрыть от неё смерть брата; она сама так слаба, что это известие убило бы её. Она и до сих пор не знает, что её милого сына нет более в живых.

По возвращении моём с похорон, мать моя, под влиянием слышанных ею шумов, сказала мне в присутствии моей жены: «в течение нескольких ночей я получала предостережения насчёт здоровья твоего брата. Ты должен немедленно ехать к нему, он, наверно, очень болен, и от тебя это скрывают». Мне удалось успокоить мать и убедить её в неосновательности её предчувствий.

Вот факты буквально так, как они произошли. Вы можете, если найдёте нужным, напечатать полностью моё имя и мой адрес».

(Подпись) А. Риондель. Адвокат. («Ann. des Sc. Psych». 1895 г., № 4, сн. «Ребус», 1895 г., № 44).

16. В Данковском уезде, Рязанской губернии, проживала в собственном поместье помещица Муромцева, урождённая графиня Т-тая, живущая и по настоящее время в Данковском уезде. У графини было два родных брата, оба военные и оба участники славной Крымской кампании. На первых же порах военных действий в Севастополе, один из братьев был или убит в начале кампании, или, заболев опасно, умер в госпитале. Другой брат находился постоянно в Севастополе. Таинственное явление, о котором я хочу сказать, случилось в первый день Св. Пасхи и произошло при следующих обстоятельствах: г-жа Муромцева, возвратившись утром из церкви и чувствуя утомление, пожелала отдохнуть. Едва она улеглась в постель, как услышала совершенно ясно и отчётливо чьи-то шаги, которые явно направлялись к её кровати, закрытой пологом. Вот кто-то остановился и вдруг открыл полог; она взглянула и остолбенела от ужаса: перед нею стоял умерший брат, который сказал ей: «Христос воскресе, сестра, поздравляю тебя с праздником! Я пришёл сказать тебе, что наш брат сегодня убит в Севастополе!». Сказавши эти слова, призрак такими же шагами вышел из спальни. Всё это длилось несколько мгновений, и вот, когда призрак брата скрылся, графиня, дрожа всем телом, разразилась истерическим плачем. На крик и рыдания её тотчас же явилась её прислуга и приняла немедленно все меры, чтобы успокоить барыню. Придя в себя, графиня рассказала о случившемся с нею. История эта вскоре сделалась известна всему населению города Данкова и Данковского уезда и дошла до местных властей. Исправником тогда в Данковском уезде был полковник Никанор Петрович Белокопытов, ныне почтеннейший старец, проживавший в отставке в городе Боровске, Калужской губернии. Он и его жена неоднократно рассказывали это таинственное происшествие, случившееся почти на их глазах и замечательное тем, что, спустя несколько дней после описанного происшествия, графиня получила известие, что в ночь под Светлое Христово Воскресение, в то именно самое время, когда к ней являлся призрак, второй её брат, действительно, был убит во время предпринятой тогда им, вместе с другими офицерами, вылазки против неприятеля. (Из «Петербургского листка», сн. «Ребус», 1884 г., № 25).

17. В Луцке настоятельницей «шарыток» была панна Ядвига Поляновская, внучка известного Поляновского, который вместе со Станиславом Лещинским ставили свои кандидатуры на польский престол... Панна Поляновская была известной опекуншей несчастных вдов и сирот, и к ней со всех сторон обращались за помощью Часто случалось, что даже среди ночи к ней прибегали, прося помощи, и когда пришедший стучал в двери, то прислуживающая маленькая девочка отворяла их, не спрашивая барыни. Панна Поляновская занимала в монастыре две комнатки на втором этаже.

За несколько дней перед описываемым случаем умер капеллан шарыток, ксёндз Слезнинский. И вот однажды, поздно вечером, когда настоятельница ходила по комнате, читая молитву, а прислуга стлала постель, постучали в двери; по обыкновению, служанка побежала отворять. Но в то же мгновение настоятельницей овладело какое-то удивительное чувство, которого даже впоследствии она не умела определить; поэтому она сказала служанке:

– Не отворяй! спроси, кто такой?

Служанка исполнила приказание – спросила, – тотчас же из-за дверей послышался голос:

– Ксёндз Слезнинский.

Панна Поляновская, ничего не пугаясь, отвечала:

– Прошу к окну.

Она хорошо знала, что если это была простая мистификация, то она не удастся, так как окно было на втором этаже. Однако она обратила внимание на удивительный, неопределимый звук голоса. Это не был обыкновенный голос, какой слышится, когда мы с кем-нибудь разговариваем, – но такой же, какой иногда приходится слышать в мысли, голос хорошо известных, но отсутствующих лиц, однако, он слышится так ясно, как если б мы имели говорящего перед собой.

Итак, она подошла к окну и подняла спущенную занавеску; в то же мгновение в окне показался ксёндз Слезнинский в той же одежде, в какой был похоронен.

– Что вам угодно?

– Заупокойной обедни за мою душу.

– Так идите сами к приору, – он мне не поверит, если скажу ему, что вы были у меня.

Сказавши это, она опустила занавеску. Осмотревшись вокруг и не увидев нигде служанки, она начала искать её и нашла под кроватью в обмороке. Когда она её оттуда вытащила и привела в чувство, то спросила:

– Что с тобой?

– Ай, барыня! Ксёндз Слезнинский был в окне!

Панна Поляновская ничего не отвечала и стала ходить по комнате, кончая прерванную молитву. Потом она совершенно спокойно легла в постель. На другой день она пошла к ранней обедне и нашла у алтаря смертельно бледного приора, который служил заупокойную обедню. После обедни к настоятельнице подошёл церковнослужитель, сообщая, что приор просить её к себе на несколько слов. Когда панна Поляновская вошла в закрыстью, приор воскликнул, ломая руки:

– Г-жа настоятельница, разве это хорошо насылать на меня покойников?

– А разве вы, ксёндз приор, поверили бы мне, если б я сказала, что у меня был ксёндз Слезнинский и просил обедни?!

Приор ничего не отвечал и только опустил на грудь голову. Бедняга со страху заболел тифозной горячкой и едва не умер (См. книгу В. Битнера: «Верить или не верить?» СПб. 1899 г., стр. 94–96).

18. В 1853 году, в г. Р., в Массачусетсе, жила очень уважаемая и достаточная семья, имя которой, хоть оно и известно мне, я не уполномочен здесь открывать, говорит Роберт Оуэн. Пусть это будут г. и г-жа Л.

Г-жа Л., когда ей было около двенадцати лет (в 1830 г.), была очевидцем одного из таких явлений, которые не забываются никогда и оказывают сильное влияние на образ мыслей и чувствования человека во всю последующую жизнь.

В то время жила в доме её матери, уже в последнем периоде безнадёжной болезни, одна дама, по фамилии Маршал, которой из побуждений милосердия дали временный приют.

Цецилия, – так звали г-жу Л., – засиделась однажды вечером позднее обыкновенного и, по-детски, прилегла и заснула на диване в гостиной.

Проснувшись через несколько времени, она сообразила, что должно быть уже поздно, потому что огонь в камине догорал, и в комнате было пусто. Сделав движение, чтобы подняться, она вдруг увидела, что фигура г-жи Маршал, одетая в белом, наклоняется над нею. «О, г-жа Маршал, – воскликнула она, – зачем вы сошли сюда? Ведь вы можете простудиться!». Фигура улыбнулась, не отвечала ничего, но, направляясь к двери, сделала знак Цецилии, чтобы она следовала за нею. Та повиновалась не без некоторого чувства страха, и ещё с бо́льшим страхом наблюдала, как этот образ, который всё ещё принимала она за г-жу Маршал, поднимался обратно вверх по лестнице, медленным скользящим движением, к дверям своей спальни. Цецилия шла следом, и когда была уже на площадке лестницы, образ г-жи Маршал на её глазах, не поворачивая замка и не отворяя двери в комнату, прошёл туда, как будто бы через вещество стены, и пропал, таким образом, у неё из виду.

Крик девочки привлёк к ней мать, которая, вышедши из комнаты г-жи Маршал, спросила её, в чём дело. «О, мама, мама, – воскликнуло испуганное дитя, – разве это было привидение?..»

Мать побранила её сперва за глупые фантазии; но когда Цецилия передала ей подробно то, что́ видела, мать содрогнулась. И было от чего. Прошло не более получаса, как г-жа Маршал скончалась на её глазах!

Ей вспомнилось и то, что за несколько минут перед смертью г-жа Маршал поминала про Цецилию, которая была её любимица, и выражала горячее желание с нею повидаться. Но г-жа Ф., опасаясь слишком сильного действия такой сцены на ребёнка, остереглась позвать её.

Горячее желание не созрело ли вдруг в действие, когда сброшены были земные путы? Предсмертный порыв не был ли всё-таки удовлетворён, несмотря на предосторожности матери?

Вот ещё какой сон или видение имела г-жа Л. раз ночью, в начале ноября 1853 года. Её сестра Эсфирь, незадолго перед тем вышедшая замуж, несколько недель назад выехала со своим мужем в Калифорнию, и родные ожидали в скором времени известий о её прибытии. И вот, эта сестра как будто подошла к её постели и сказала: «Цецилия, отправимся со мной в Калифорнию». Г-жа Л. в своём сне возразила ей, что не может оставить мужа и детей для такого длинного и тяжёлого путешествия.

– Мы очень скоро туда прибудем, – сказала Эсфирь, – и ты возвратишься домой к утру.

Предложенное путешествие во сне не показалось ей невозможным. Она встала с постели, взялась за руку сестры, – и чувствовала, что, вот, они поднялись и быстро пронеслись через огромное пространство. Спустились они у жилища, очень простого и грубого по виду, какого в своём воображении никогда не отвела бы она сестре в этой новой стране, куда та поехала с мужем искать счастья. Сёстры вошли, и Цецилия узнала своего зятя; он был грустен и одет в траур. Тогда Эсфирь ввела её в комнату, посреди которой стоял открытый гроб, и указала на лежавшее в нём тело. Это было собственное тело Эсфири, мертвенно бледное на вид. Г-жа Л. взглянула в немом изумлении сперва на лежавший перед нею труп, потом на тот образ, видимо сияющий жизнью и умом, который привёл её сюда. На её вопросительный и изумлённый взгляд этот живой образ отвечал: – «да, сестра, это тело было моим; но болезнь сразила его. Я заболела холерой и перешла в другой мир. Мне хотелось показать это тебе, чтобы приготовить вас к вести, которую скоро вы обо мне получите».

Через несколько времени г-жа Л., как ей казалось, снова поднялась на воздух, опять перенеслась через огромное пространство и, наконец, вошла в свою спальню. Скоро она проснулась, с таким живым впечатлением виденного сна, что долго не могла уяснить себе, во сне ли, или наяву совершила она это путешествие.

– Какой я видела сон! – тотчас сказала она мужу.

Но неодобрительное: – «ах, ты вечно со своими снами!» – заткнуло ей рот; и она не сказала о том ни слова больше – ни ему и никому другому в семье.

Недели четыре спустя, калифорнийская почта принесла письмо от мужа Эсфири, которым тот извещал родных о внезапной смерти его жены от холеры – накануне той самой ночи, как г-жа Л. видела свой сон.

Когда, месяцев через шесть после того, возвратившийся в Массачусетс зять услышал от г-жи Л. описание грубого жилья, в которое она видела себя перенесённой во сне, он подтверждал, что описание соответствует во всех подробностях тому дому, в котором жена его действительно умерла. (Роберт Дэль-Оуен: «Спорная область между двумя мирами» СПб. 1881 г.

19. Кающаяся служанка. Есть некто мисс В., молодая девушка, моя близкая и добрая знакомая, характера прямого, развитая и образованная, отрасль одной из старых нью-йоркских фамилий. Несколько лет назад она прогостила неделю или две у своей тётки, гостеприимной хозяйки обширного и прекрасного старого дворца на реке Гудзоновой. В этом дворце, как и в некоторых старинных замках Европы, была одна комната, которая давно уже слыла «непокойной». Говорили об этом мало, но комнатой не пользовались, кроме случаев самой настоятельной надобности. В пору пребывания там мисс В. гостей собралось особенно много, и хозяйка, извиняясь, обратилась к своей племяннице с просьбой, не уступит ли она свою комнату на день или на два вновь прибывшим гостям, рискуя выдержать в другой посещение привидения. Мисс В., отвечала, что она не боится посетителей с того света, – и дело было решено.

Девушка легла спать спокойно и без всякого страха. Проснувшись около полуночи, она увидела, что по её комнате ходит пожилая женщина, в опрятном, немного старомодном платье, – очевидно, из старших служанок; но лицо её было незнакомо. Сначала мисс В. не почувствовала никакой тревоги, решив, что это одна из служанок дома, пришедшая сюда за какой-нибудь надобностью; но, по минутном раздумье, она вспомнила, что, ложась спать, замкнула дверь. Это смутило её, и её ужас ещё возрос, когда фигура подошла к постели, наклонилась к ней и видимо делала усилия, хотя и напрасные, заговорить. В страшном испуге, мисс В. натянула одеяло себе на голову; а когда, немного спустя, решилась выглянуть, фигуры уже как не бывало. Она бросилась к двери, и дверь оказалась по-прежнему замкнутой изнутри. – «Но разве возможны такие вещи, как привидения? – размышляла она, улёгшись опять в постель, – это было нечто реальное, если только верить своим глазам». В таком убеждении, спустя два-три бессонных часа, она заснула. Но на утро, при ярком свете дня, этот вывод уже не казался ей таким несомненным, а через несколько месяцев он перешёл, – как это бывает с молодыми людьми, – в чувство какой-то смутной веры.

Затем, однако, и, случилось обстоятельство, оживившее эту веру в реальность её полуночной гостьи до степени уже непоколебимой уверенности, Приняв приглашение одной короткой своей приятельницы погостить у неё несколько дней, она открыла, что хозяйка её предаётся очень спокойным образом спиритуалистическим опытам. Мисс В., заинтересованная предметом, по части которого слышала много толков, но наблюдала сама ещё очень мало, приняла участие в нескольких сеансах своей знакомой.

При одном из этих случаев, объявившийся дух назвал себя Сарой Клэрк, – именем, которое обеим дамам было незнакомо. Сущность сообщения состояла в том, что она, Клэрк, за много лет назад служила ключницей в семействе тётки мисс В.; что пыталась, но безуспешно, войти в непосредственное сношение с мисс В., когда та в последний раз гостила в старом дворце. Что целью её тогда было повиниться в одном преступлении, ею совершённом, и испросить у своей бывшей госпожи прощение. Непобедимое желание исполнить это (прибавила она) побуждало её посещать комнату, которую она занимала при жизни. Далее она сообщила, что, быв ключницей, соблазнилась похитить и скрыть несколько вещиц семейного сервиза, в том числе серебряную сахарницу и другие предметы, которые все пересчитала, и что она была бы очень благодарна мисс В., если бы та сказала обо всем этом своей тётке и выразила ей глубокое сожаление её, Клэрк, о своём поступке и надежду получить прощение.

В первый же за тем приезд своей тётке, м. В. спросила её, знала ли она когда-нибудь личность, по имени Сара Клэрк.

– Ещё бы, – отвечала та: – Клэрк служила ключницей у нас в семействе, что-то тридцать или сорок лет тому назад.

– Что это была за личность?

– Хорошая, заботливая, аккуратная женщина.

– Не пропало ли у вас, тётушка, в то время каких-нибудь серебряных вещей?

Тётка подумала.

– Да, кажется, так; серебряная сахарница и несколько других вещей исчезли каким-то необъяснимым образом. С какой стати ты спрашиваешь?

– Подозревали вы когда-нибудь Сару в этой покраже?

– Нет. Конечно, она имела доступ к вещам, но мы считали её слишком честной, чтобы провиниться в воровстве.

Тогда мисс В. передала известие, полученное ею и её знакомой; и, по сличении сведений, оказалось, что перечень вещей, сообщённый Сарой обеим дамам, точно отвечал действительной пропаже, насколько тётка могла её припомнить. Что эта дама думала насчёт рассказа своей племянницы, я не знаю; она высказала только одно, – что, если Сара, действительно, взяла те вещи, она очень охотно её прощает.

Замечательную черту этой истории остаётся ещё досказать. С этого времени «непокойная» комната сделалась совершенно покойной. Сара Клэрк ни разу больше не являлась никому из её обитателей.

Зная положение и характер прикосновенных лиц, я могу ручаться за достоверность этого рассказа. Посмотрим же, что он нам откроет относительно будущей жизни.

Там есть тревожное сокрушение по тяжёлым грехам, совершенным в этой жизни.

Там есть страстное искание прощения со стороны тех, к кому дух несправедлив был на земле. Иначе сказать, естественные последствия злых дел преследуют нас и в той фазе существования.

Обращаю также внимание на сильное доказательство «личного тожества», которое представляет рассказ мисс В. Имя ключницы не было известно обеим дамам, когда объявившийся её дух сделал своё сообщение. Решительно ничто не наводило ни на это имя, ни на сделанное признание. И, между тем, по поверке, и имя, и признание оказались вполне отвечающими тому, что было в действительности лет тридцать или сорок назад; не говоря уже о новом факте, вполне подошедшем ко всему остальному: о прекращении духом его посещений, как только у посетителя не стало более поводов являться людям. (См. книгу Роберта Дэль Оуэна: «Спорная область между двумя мирами», СПб., 1881 г., стр. 17–31).

20. Один наш знакомый, человек с высшим образованием, заслуживающий полного доверия, А. Н. С-ин, рассказал нам следующий случай из своей жизни.

Несколько лет тому назад, – говорил он, – полюбил я одну девушку, с которой имел намерение вступить в законный брак, и уже был назначен день нашей свадьбы. Но за несколько дней до брака невеста моя простудилась, получила скоротечную чахотку и через три-четыре месяца умерла. Как ни велик был для меня удар, но время своё взяло – я забыл о невесте или, по крайней мере, не скорбел о ней уже так, как в первое время после её смерти.

Случилось мне однажды, по делам службы проезжать через один город нашей Я-ской губернии, где были у меня родные, у которых я и остановился на одни сутки. На ночь мне отвели отдельную комнату. При мне была собака, умная и преданная. Ночь была, как теперь помню, лунная, хоть читай. Только что я, было, начал засыпать, как слышу, моя собака начинает ворчать. Зная, что она никогда напрасно не ворчит, я подумал, что, вероятно, в комнате нечаянно заперли кошку, или пробежала мышь. Я приподнялся с постели, но ничего не заметил, собака же сильнее и сильнее ворчала, видимо чего-то пугалась; смотрю – а у неё шерсть дыбом стоит. Начал было успокаивать её, но собака более и более пугалась. Вместе с собакой безотчётно я испугался чего-то, хотя от природы не был трусом, да так испугался, что на голове моей волосы дыбом стали. Замечательно, испуг мой усиливался по мере испуга моей собаки и дошёл до такой степени, что, кажется, ещё одна минута, я, наверное, лишился бы чувств. Но собака моя стала утихать, а вместе с нею и я стал успокаиваться и в то же время начал как бы ощущать чьё-то присутствие и ожидать появления, сам не зная какого. Когда совершенно успокоился, вдруг ко мне подходит моя невеста и, целуя меня, говорит: – «здравствуй А. Н.! Ты не веришь, что за гробом есть жизнь, вот я явилась тебе, смотри на меня, видишь – я жива, даже целую тебя. Верь же, мой друг, что со смертью не прекращается жизнь человека». При этом она указала мне, что прочитать из Священного Писания о загробной жизни и из других разных духовных сочинений. Она сообщила мне ещё нечто, о чём запретила рассказывать другим. Когда я встал на другой день, то увидел себя совершенно поседевшим за одну ночь, так что мои родные испугались, когда увидели меня за утренним чаем. Я должен при этом сознаться, – продолжал наш знакомый, – что до сего случая я ни во что не верил – ни в Бога, ни в бессмертие души, ни в загробную жизнь; несколько лет не ходил в церковь, оставаясь без исповеди и св. причастия, смеялся над всем священным; посты, праздники и священные обряды православной церкви для меня не существовали. Но теперь, по милости Божией, я сделался опять христианином, человеком верующим, и не знаю, как благодарить Господа, что Он исторг меня из бездны пагубных заблуждений.

Мы прибавим от себя, что А. Н. С-ин в настоящее время, состоя мировым судьёй в одном из уездных городов северо-западного края, до того набожен, что, кажется, не было случая, когда бы он пропустил службу Божию. («Из загробного мира», свящ. Д.. Булгакова).

21. Н. Н. М., личность высокоинтеллигентная, сообщает следующий случай. «Одна моя знакомая курсистка А. К. отравилась, и я считал себя виновником её самоубийства. Первые дни после её смерти меня так мучили терзания совести, что я доходил до отчаяния и впадал в беспамятство. Припадки скоро прекратились, но я стал очень нервным. При малейшем волнении у меня вставали дыбом волоса на голове. Пароксизмы отчаяния так отравляли мне жизнь, что я с трудом удерживался от самоубийства, которое считал нечестным и слабохарактерным поступком. Но критическая мысль во мне не слабела, я мог наблюдать над собой, и лечивший меня доктор хвалил мою объективность. Однако, несмотря на приёмы разных успокоительных и снотворных средств, нервность и бессонница усиливались. Только, бывало, задремлешь, как вновь проснёшься, словно кто толкнёт тебя.

Однажды, недели три спустя после того, как умерла А. К., я проснулся и почувствовал её присутствие. Я приписал это сновидению. Но на другую ночь я вновь проснулся с той же мыслью о её близости. Лампа ещё горела, и товарищ мой, ночевавший у меня в эту ночь, ложился спать».

– Как будто кто вошёл в комнату», – сказал я.

– Взойти некому, а вот ветром откуда-то понесло, – заметил он; затем спокойно задул лампу и лёг.

«Всю ночь я не спал и думал. С одной стороны, во мне было чрезвычайно живо чувство присутствия А. К., с другой – я не мог допустить существования души после смерти. Вдумываясь в своё ощущение и его причины, я пришёл к мысли, что слышал шорох в коридоре, и этот шорох был шорох платья и шагов А. К. На другой день после обеда, перед сумерками, я лёг на кровать и задремал. Очнулся от того же шелеста и сразу решил: гляди и не двигайся. Стиснув зубы, крепко впившись ногтями правой руки в левую и широко открыв глаза, я глядел на дверь. Отворилась она или нет, не помню, не заметил, но ясно увидел А. К. Она была в белом платье, с синими цветочками, и медленно шла ко мне от двери. Лицо привидения было бледно и грустно. Подойдя к самой постели, она протянула руку, чтобы положить мне её на лоб. Отчётливо помню, что у меня мелькнуло неприятное представление о мёртвой, холодной руке; но, когда она коснулась и довольно тяжело легла мне на лоб, я ощутил живую, тёплую, слегка влажную руку. Тень сказала мне несколько слов тихим голосом с особенно убедительной интонацией. Эти слова и тон я до сих пор представляю себе очень живо. Тогда я вообразил себе, что она жива, вскрикнул, вскочил, хотел схватить с, но тень пропала. Мой крик слышал шедший ко мне друг. – Я думал, что ты зарезался, – сказал он мне, вскочив с испуганным лицом в комнату. – Я видел С., сказал я ему. – Галлюцинация! – заметил он, но внимательно осмотрел комнату и, помолчав, добавил: «ты озон добывал, что ли? У тебя сильно пахнет озоном». Действительно, озоном пахло сильно, но он был смешан с ещё каким-то запахом, определить которого мы не могли. Помню, что мой друг сказал что-то о новой способности человеческого организма выделять электричество, превращающее кислород воздуха в озон⁷⁰³, но, обнюхав меня, усомнился в своей гипотезе». (В. Битнер, «Верить или не верить?» СПб. 1899 г., стр. 239–240).

22. В 1871 году, состоявший в певческом хоре А. Я., прожив не более 24 лет, – рассказывает ярославский архиепископ Нил, – умер от эпидемической холеры. Через десять дней после смерти именно утром 16 июля, явился он мне во сне.

На нём был знакомый мне сюртук, только удлинённый до пят. В момент явления я сидел у стола гостиной своей, а он вошёл из залы довольно скорым шагом, как это и всегда бывало, показав знаки уважения ко мне, приблизился к столу и, не сказав ни слова, начал высыпать на стол из-под жилета медные деньги с малой примесью серебра.

С изумлением спросил я: – «Что это значит?» – Он отвечал: – «на уплату долга»⁷⁰⁴.

Это меня очень поразило, и я неоднократно повторил: «нет, нет, не нужны твои деньги; сам заплачу твой долг».

При сих словах А.Я. с осторожностью сказал мне: «говорите потише, чтобы не слыхали другие».

На выраженную же мою готовность уплатить за него долг, он не возражал, а деньги не замедлил сгрести рукой со стола. Но, куда положил он их, не удалось мне заметить, а, кажется, тут же они исчезли.

Затем, вставши со стула, я обратился к А. Я. с вопросом; «где находишься ты, отшедший от нас?»

– Как бы в заключённом замке.

– Имеете ли вы какое-либо сближение с ангелами?

– Для ангелов мы чужды.

– А к Богу имеете ли какое отношение?

– Об этом после когда-нибудь скажу.

– Не в одном ли месте с тобой Миша?⁷⁰⁵.

– Не одном.

– Кто же с тобой?

– Всякий сброд.

– Имеете ли вы какое развлечение?

– Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда; ибо духи не говорят между собой.

– А пища какая-либо есть у духов?

– Ни-ни... Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.

– Ты же как чувствуешь себя?

– Я тоскую.

– Чем же этому помочь?

– Молитесь за меня, вот доныне не совершаются обо мне заупокойные литургии.

При сих словах душа моя возмутилась, и я стал перед покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно это сделаю. Последние слова видимо успокоили собеседника.

За сим он просил благословения, чтобы идти в путь свой. При этом я спросил его: «нужно ли испрашивать у кого-либо дозволения на отлучку?» Ответ заключался только в одном слове: да. И слово это было произнесено протяжно, уныло и как бы по принуждению.

Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его. Вышел он от меня дверью, обращённой к Туговой горе, на которой покоится прах его. («Душеполезные размышления» 1880–1881 г.).

23. В 1851 году, в ноябре, наши певчие отправились от нас в Иерусалим, – рассказывает святогорец о. Серафим. В драгоманы дан был им монах П., который немного ранее этого хотел оставить обитель. Бог весть, какова была жизнь его и особенно в Иерусалиме, только впоследствии было открыто его злоупотребление именем обители: он сделал ложную подпись игумена на листе с казённой монастырской печатью и с этим листом производил сбор в Палестине. Счастливо кончался срок их странствования; протекла Пасха, наши певчие уехали из Яффы на Синай, и Н. в числе русских поклонников сел на корабль, отправлявшийся из Яффы к нам на Афон.

В первую ночь, когда улеглись все по местам на корабле, в ночной темноте, во время качки, П., одетый в русскую шубу, зачем-то пробрался на переднюю часть корабля и, Бог весть как, оборвался и полетел в море... Раза три доносился до корабля умоляющий его голос: «спасите, спасите!», но через несколько минут эти слова замерли в отдалении, и самый звук голоса слился с воем ветра и бури. Н. утонул.

Спустя неделю после этого несчастия, именно в конце ноября, один из монашествующей братии С. вдруг был поражён видением. Утопленник Н. входит в его келью и только что переступил порог, сказал: «не пугайся меня, я не привидение, а действительно Н.» Брат С. всмотрелся в лицо покойного и с недоверчивостью спросил: «да не бес ли ты»?

– Нет, отвечал явившийся, я истинно Н.

– А прочитай: «Да воскреснет Бог», – сказал ему С., – и перекрестись, тогда поверю, Что ты не бес.

– Ты перекрести меня, – заметил на это явившийся, – ты и прочитай: «Да воскреснет Бог», тогда и убедишься, что я точно Н.

С. перекрестился и начал читать молитву. Когда дошло до слов: «тако да погибнут беси от лица любящих Бога», П. перебил его и прочитал: «тако да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся» и, глубоко вздохнув, задумался. Потом он смиренно начал просить, чтобы помолились о нём.

– Разве ты нуждаешься в наших молитвах? – спросил С.

– Ах, и как ещё нуждаюсь! – отвечал он со вздохом и, взявши С. за руку и крепко сжавши, продолжал: – помолитесь, пожалуйста, обо мне.

– Да я и о себе-то не знаю, как молиться, возразил С., об этом надо просить духовника.

– И попроси, сказал явившийся, попроси и всю братию, чтобы помолились обо мне.

– Да садись же, сказал ему С.

– Ах, нет, мне ведь дано немного времени, и я издалека, издалека летел сюда, и спешил...

Тут вдруг пришло на мысль С. просить Н. о том, чтобы он примирился с братией.

Н. задумался, потом, вздохнув, с печалью произнёс: – «не то уж теперь время».

Между тем С. заметил, что у покойника пробит головной череп.

– Это что у тебя? от чего? – спросил он явившегося, указывая на раны.

– А когда принесло меня по волнам к берегу, голова моя разбилась о камень.

Затем, ещё попросив, чтобы молились о нём, Н. торопливо произнёс, что ему уже время возвращаться, и исчез. (Соч. Святогорца – Письма к друзьям, т. III).

24. А вот случай, бывший недавно в Париже. Однажды утром к священнику явилась дама и просила его отправиться вместе с нею в приготовленной карете для напутствования св. тайнами умирающего её сына. Взяв запасные дары и всё нужное для приобщения, священник, в сопровождении дамы, скоро прибыл в указанный дом. Но когда он поднимался в квартиру, дама незаметно скрылась. На звонок священника вышел молодой человек, офицер, цветущего здоровья. «Что вам угодно, батюшка?» спросил он вошедшего пастыря.

– Меня пригласила сюда какая-то дама к умирающему её сыну, чтобы исповедать и приобщить его, ответил священник.

– Тут явное недоразумение, возразил офицер: я один живу в этой квартире и не посылал за вами, я вполне здоров.

Собеседники, между тем, вошли в гостиную. Висевший над диваном большой портрет пожилой женщины невольно обратил внимание священника, и он сказал:

– Да вот эта самая дама была у меня, она и указала мне на вашу квартиру.

– Помилуйте, ответил хозяин, это портрет моей матери, умершей 20 лет тому назад.

Поражённый таким обстоятельством, офицер выразил желание исповедаться и приобщиться, и на другой день скончался от разрыва сердца. («Из области таинственного» свящ. Д. Булгаковского, издание 1895 г.).

25. Из воспоминаний В. И. Панаева. Осенью 1796 года тяжкая болезнь родителя вызвала отца моего в Туринск. Он поспешил к нему вместе со своей супругой, нежно им любимой, и почти со всеми детьми, и имел горестное утешение лично отдать отцу последний долг; но через несколько дней (26 октября) на возвратном пути из Сибири скончался от желчной горячки в Ирбите, где и погребён у соборной церкви.

Супружеский союз моих родителей был примерный; они жили, как говорится, душа в душу. Мать моя, и без того огорчённая недавней потерей, лишившись теперь неожиданно нежно любимого супруга, оставшись с восемью малолетними детьми, из которых старшему было 13 лет, а младшему один только год, впала в совершенное отчаяние, слегла в постель, не принимая никакой пищи, и только изредка просила пить. Жены ирбитских чиновников, видя её в таком положении, учредили между собой дежурство и не оставляли её ни днём ни ночью. Так проходило 13 уже дней, как в последний из них, около полуночи, одна из дежурных барынь, сидевши на постланной для неё на полу перине и вязавшая чулок (другая спала подле неё), приказала горничной запереть все двери, начиная с передней, и ложиться спать в комнате перед спальней, прямо против не затворённых дверей, для того, чтобы, в случае надобности, можно было её позвать скорее. Горничная исполнила приказание: затворила и защёлкнула все двери; но, только что, постлав на полу постель свою, хотела прикрыться одеялом, как звук отворившейся двери в третьей комнате остановил её. Опёршись на локоть, она стала прислушиваться. Через несколько минут такой же звук раздался во второй комнате и при ночной тишине достиг до слуха барыни, сидевшей на полу в спальне; она оставила чулок и тоже стала внимательно прислушиваться. Наконец, щёлкнула и последняя дверь, ведущая в комнату, где находилась горничная... И что же? Входит недавно умерший отец мой, медленно шаркая ногами, с поникшей головой и стонами, в том же халате и туфлях, в которых скончался. Дежурная барыня, услышав знакомые ей шаги и стоны, потому что находилась при отце моём в последние два дня его болезни, поспешила, не подымаясь с пола, достать и задёрнуть откинутый для воздуха полог кровати моей матери, которая не спала и лежала лицом к двери, – но, объятая ужасом, не могла успеть в том. Между тем, он вошёл с теми же болезненными стонами, с той же поникшей головой, бледный, как полотно, и, не обращая ни на кого внимания, сел на стул, стоявший подле двери, в ногах кровати. Мать моя, не заслонённая пологом, в ту же минуту его увидала, но от радости, забыв совершенно, что он скончался, воображая его только больным с живостью спросила: что тебе надобно, друг мой? и спустила уже ноги, чтобы идти к нему, как неожиданный ответ его: подай мне лучше нож – ответ, совершенно противный известному образу его мыслей, его высокому религиозному чувству, остановил её и привёл в смущение. Видение встало и, по- прежнему, не взглянув ни на кого, медленными шагами удалилось тем же путём. Придя в себя от охватившего всех оцепенения, дежурившая барыня разбудила свою подругу, и вместе с ней и горничной пошли осматривать двери: все они оказались отворенными!

Событие непостижимое, необъяснимое, а для людей, сомневающихся во всём сверхъестественном, и невероятное; но ведь оно подтверждается свидетельством трёх лиц! Если б видение представилось только одной матери моей, то, пожалуй, можно бы назвать его следствием расстроенного воображения женщины больной и огорчённой, которой все помышления сосредоточены были на понесённой ею потере. Здесь, напротив являются ещё две сторонние женщины, не имевшие подобного настроения, находившиеся в двух разных комнатах, но видевшие и слышавшие одно и то же. Смиримся пред явлениями духовного мира, пока недоступными исследованиям ума человеческого и, по-видимому, совершенно противными законам природы, нам известным. А разве мы вполне их постигли? («Вестник Европы» 1866 г., сентябрь).

26. Скупой, навещающий своё сокровище. Следующий рассказ сообщён мисс Бляк, из Манвилль-гарденса в Эдинбурге, которая записала его со слов одной старинной глубоко уважаемой ею приятельницы, очень почтенной старушки, бывшей очевидицей странного происшествия.

«В 1839 или 40 году, когда я была ещё молодой женщиной, брат мой для поправления здоровья жены нанял дом на юге Шотландии. Вскоре по переезду их туда, двое из детей заболели корью, и брат написал мне, приглашая приехать помочь им в уходе за больными детьми. Он нанял дом через агента и ничего не знал о его предыдущих обитателях. В день моего приезда мы засиделись довольно поздно; было уже около полуночи, когда мы разошлись. Хотя я, очень утомлённая, и поспешила лечь в постель, но, беспокоясь о детях, долго не могла уснуть. Так прошло приблизительно около часа; я лежала с открытыми глазами, когда моё внимание обратилось на мерцание света, поднимавшегося как будто снизу по лестнице. Предполагая, что это, может быть, няня, идущая сказать мне что-нибудь о детях, я села на постели и стала прислушиваться. Свет остановился у моей двери, ручка которой тихо повернулась, и на пороге показалась очень странная фигура: маленький старичок, с одним плечом выше другого, с огромной головой, покрытой торчащими волосами с проседью, вошёл в комнату, крадучись и хромая. В одной руке у него был подсвечник из зелёной меди, очень оригинальной формы. Не взглянув ни разу в сторону моей кровати, он прямо направился в угол комнаты, примыкавший к моему изголовью, и, сдвинув панель с места, начал считать золотые монеты, лежавшие кучками в открывшемся углублении, бормоча что-то про себя и покачивая головой. Я не особенно испугалась, была только очень поражена неожиданностью этого появления, и всё время наблюдала за ним, пока часы не пробили два. Тогда он задвинул панель, запахнул свой старый шлафрок и медленно захромал, направляясь к двери. Я соскочила с постели, и последовала за ним, но не могла заговорить, как собиралась, так как язык мой точно прилип к гортани. Всё что-то бормоча, старик пошёл вниз, я за ним, и вдруг на половине лестницы он мгновенно исчез из моих глаз, а мне попалась навстречу помощница няни, бледная, видимо взволнованная и спешившая наверх. «Видели вы кого-нибудь на лестнице, Джен?» – спросила я. Она ответила отрицательно. Её послали ко мне сказать, что с одним из детей сделались конвульсии. На другой день ребёнок умер, а я переменила спальню и ни разу не спала более в той комнате. Вечером после похорон, я рассказала брату о странном явлении, и мы оба решили, что это был очень замечательный своею живостью сон. Я прожила у брата несколько недель. Однажды; деревенский доктор, обедая у нас, рассказал, что дом, нами занимаемый, слывёт в окрестности неблагополучным, что в нём будто бы ходит покойный его хозяин и стережёт своё сокровище. Его все знали за большего скупца, прибавил доктор, и на наши вопросы о его наружности описал его кривобоким и очень сходным с виденной мной таинственной личностью.

Брат прожил в этом доме недолго, а несколько лет спустя случайно прочитал в газетах, что во время переделок в доме, начатых новым владельцем, рабочие нашли в одной комнате подвижную на шарнирах панель и в углублении кучу золота в монетах, а что ещё страннее, в газете упоминалось, что вместе с золотом нашёлся старинный подсвечник из зелёной меди, похожий по описанию на тот, который я видела в руках привидения». («Light», сн. «Ребус» 1885 г, № 16).

27. Чёрная дама. Извлекаем из мемуаров графа Ностица, бывшего долгое время генерал-адъютантом императора Николая I, рассказы о призраке, именуемом «Чёрная дама», появляющемся уже более ста лет во дворцах Дармштадта и Мюнхена.

а) Великому герцогу гессенскому Людвигу дежурный адъютант доложил однажды, что в прошлую ночь часовые объявили начальнику дворцового караула о своём решении лучше быть расстрелянными, чем ещё раз очутиться лицом к лицу с ужасным призраком чёрной женщины, который в полночь прошёл мимо них на маленький двор, куда выходит дворцовая капелла. Вместе с тем адъютант доложил, что один молодой гренадёр хочет просить милостивого позволения герцога стать в следующую ночь на дежурство у капеллы, чтобы отбить у призрака, так напугавшего его товарищей, охоту к дальнейшим появлениям.

Великий герцог охотно дал своё разрешение на просьбу бравого солдата, приказав ему после троекратного оклика стрелять в подозрительное видение, если оно не обратит внимания на оклик. Сам же герцог пригласил к себе своих приближённых и, незадолго до полуночи, вместе с ними, в сопровождении лакеев, нёсших факелы, отправился в капеллу. Часы не успели пробить полночь, как с соседнего двора раздались три оклика, и за ними последовал выстрел. Герцог, сопровождаемый приближёнными и лакеями, поспешил из капеллы и во дворе увидел распростёртым молодого гренадёра, не раненого, но мёртвого; возле него лежало ружье с оторванным от приклада стволом.

б) Король баварский Людвиг имел обыкновение проводить лето со своей супругой, королевой Терезой, в замке близ Ашаффенбурга – обыкновение, которого король придерживался и после того, как стал «частным человеком». В 1854 году в Мюнхене свирепствовала холера, и, из опасения за супругу, король уехал в Ашаффенбург, где частым его гостем был великий герцог Людвиг III гессен-дармштадтский.

Весело разговаривая, сидели их величества за чайным столом в обществе великого герцога, их зятья, и гофмаршала барона де-Ларош-дю-Жарис, как вдруг, почти одновременно, все трое мужчин, побледнев, остановили взоры на королеве, за стулом которой они увидели закутанную в чёрное одеяние фигуру, которая медленно скрылась в дверях, ведших в комнату дежурного гоф-фурьера.

Мучимый необъяснимым предчувствием, герцог встал из-за стола и поспешил вслед за скрывшейся фигурой в соседнюю комнату, где и набросился на бывшего там гоф-фурьера с гневным выговором:

– Как вы можете впускать к их величествам без доклада постороннюю даму?

Гоф-фурьер с изумлением отвечал:

– Ваше величество, я уже три часа на дежурстве, и во всё это время ни один человек не входил и не выходил из комнаты.

– Но та дама, которая только что вошла сюда из зала? – взволнованно допытывался герцог.

– Здесь не было никакой дамы, – уверенно повторял гоф-фурьер.

Еле преодолев своё смущение, герцог вернулся к обществу.

– Отчего ты так поспешно вышел? – спросила своего зятя королева, от которой не укрылась происшедшая в его лице перемена.

Герцогу ничего не оставалось, как рассказать ей о загадочном происшествии.

Королева в ужасе вскочила со своего стула и воскликнула:

– Это касается меня!

Несколько месяцев спустя, двор переехал из Ашаффенбурга в Мюнхен, где эпидемия уже прекратилась. Но королева Тереза заболела и сделалась её жертвой, – единственной из всего королевского дома.

в) В последних числах марта 1864 года дежурный офицер королевской лейб-гвардии делал ночной обход по коридорам мюнхенской резиденции. Приблизившись к узкому боковому ходу, ведшему на половину придворных дам королевы Марии, в то время, как колокол старой дворцовой капеллы бил полночь, он увидел одетую в чёрное даму, которая, миновав главную лестницу, направилась к Белому залу, соединённому несколькими ступеньками со старой капеллой. Офицер, полагая, что дама возвращалась от графини дю-Мулэн или от баронессы Редвиц и заблудилась, вежливо сказал ей, указывая на парадную лестницу:

– Вот отсюда вам ближе к выходу, сударыня.

Не обращая на эти слова ни малейшего внимания, дама продолжала идти по прежнему направлению.

Офицер, заподозрив в этом что-то неладное, ускорил шаги и увидел чёрную фигуру уже на маленькой лестнице по ту сторону Белого зала.

– Задержать её! – крикнул он стоявшему у дверей капеллы караулу и сбежал с маленькой лестницы.

На его вопрос, куда направилась дама в чёрном, только что спустившаяся с лестницы, солдаты доложили, что мимо них никто не проходил.

Весть о явлении «чёрной дамы» разнеслась по Мюнхену и служила темой самых оживлённых толков; никто не знал, чему приписать это вторичное появление призрака, предвещавшего несчастие королевскому дому, так как все члены королевской фамилии пользовались превосходным здоровьем. Но 9 марта Мюнхен облетела страшная весть: король Максимилиан II, одеваясь для обычной прогулки верхом, опасно заболел, а на другой день государственный герольд возвещал жителям столицы о восшествии на престол Людвига II. Король скончался. («Ребус» 1894 г., № 38).

28. Видение Софии Александровны Аксаковой. Нижеследующий рассказ относится ко времени первого замужества моей покойной жены (сообщает А. Аксаков) и был написан ею, по моей просьбе, в 1872 г.; воспроизвожу его здесь дословно по её рукописи. Когда в 1873 г., будучи в Берне, мы познакомились с профессором Перти, который, как известно, специально изучал подобные явления, он очень заинтересовался этим рассказом; получив его от жены в немецком переводе, он поместил его в «Psychische Studien» (1874 г., стр. 122 и 166), со своим примечанием, в котором поясняет, почему это видение не могло быть чисто субъективным; тут же помещено и моё, сколь мне кажется, довольно подходящее объяснение для таинственного «пергаментного свёртка». Этот рассказ появился потом и на английском языке в журнале «Spiritualist 1874 г., т. I, стр. 183, и книжке: «Spirits before our eyesе, изданной в Лондоне, в 1879 году Гаррисоном.

Это было в мае 1855 г. Мне было девятнадцать лет. Я не имела тогда никакого понятия о спиритизме, даже этого слова никогда не слышала. Воспитанная в правилах греческой православной церкви, я не знала никаких предрассудков и никогда не была склонна к мистицизму или мечтательности. Мы жили тогда в городе Романове-Борисоглебске, Ярославской губернии. Золовка моя, теперь вдова по второму браку, полковница Варвара Ивановна Тихонова, а в то время бывшая замужем за доктором А. Ф. Зенгиреевым, жила с мужем своим в городе Раненбурге, Рязанской губернии, где он служил. По случаю весеннего половодья, всякая корреспонденция была сильно затруднена, и мы долгое время не получали писем от золовки моей, что, однако ж, нимало не тревожило нас, так как было отнесено к вышеозначенной причине.

Вечером, с 12 на 13 число мая, я помолилась Богу, простилась с девочкой своей (ей было тогда около полугода от роду, и кроватка её стояла в моей комнате, в четырёх-аршинном расстоянии от моей кровати, так что я и ночью могла видеть её), легла в постель и стала читать какую-то книгу. Читая, я слышала, как стенные часы в зале пробили двенадцать часов. Я положила книгу на стоявший около меня ночной шкафчик и, опершись на левый локоть, приподнялась несколько, чтоб потушить свечу. В эту минуту я ясно услыхала, как отворилась дверь из прихожей в залу, и кто-то мужскими шагами взошёл в неё; это было до такой степени ясно и отчётливо, что я пожалела, что успела погасить свечу, уверенная в том, что вошедший был не кто иной, как камердинер моего мужа, идущий, вероятно, доложить ему, что прислали за ним от какого-нибудь больного, как случалось весьма часто, по занимаемой им тогда должности уездного врача. Меня несколько удивило только то обстоятельство, что шёл именно камердинер, а не моя горничная девушка, которой это было поручено в подобных случаях. Таким образом, облокотившись, я слушала приближение шагов, – нескорых, замедленных, к удивлению моему, – и когда они, наконец, уже были слышны в гостиной, находившейся рядом с моей спальной, с постоянно отворенными в неё на ночь дверями, и не останавливались, я окликнула: «Николай (имя камердинера), что нужно?» Ответа не последовало, а шаги продолжали приближаться и уже были совершенно близко от меня, вплоть за стеклянными ширмами, стоявшими за моей кроватью; тут уже, в каком-то странном смущении, я откинулась навзничь на подушки.

Перед моими глазами приходился стоявший в переднем углу комнаты образной киот с горящей перед ним лампадой всегда умышленно настолько ярко, чтобы света этого было достаточно для кормилицы, когда ей приходилось кормить и пеленать ребёнка. Кормилица спала в моей же комнате за ширмами, к которым, лёжа, я приходилась головой. При таком лампадном свете я могла ясно различить, когда входивший поравнялся с моей кроватью, по левую сторону от меня, что то был именно зять мой, А. Ф. Зенкиреев, но в совершенно необычайном для меня виде – в длинной, чёрной, как бы монашеской рясе, с длинными по плечи волосами и с большой окладистой бородой, каковых он никогда не носил, пока я знала его. Я хотела закрыть глаза, но уже не могла, чувствуя, что всё тело моё совершенно оцепенело; я не властна была сделать ни малейшего движения, ни даже голосом позвать к себе на помощь; только слух, зрение и понимание всего, вокруг меня происходившего, сохранялись во мне вполне и сознательно, – до такой степени, что на другой день я дословно рассказывала, сколько именно раз кормилица вставала к ребёнку, в какие часы, когда только кормила его, а когда и пеленала, и проч. Такое состояние моё длилось от 12 часов до 3 часов ночи, и вот что произошло в это время.

Вошедший подошёл вплоть к моей кровати, стал боком, повернувшись лицом ко мне, по левую мой сторону, и, положив свою левую руку, совершенно мертвенно-холодную, плашмя на мой рот, вслух сказал: «целуй мою руку». Не будучи в состоянии ничем физически высвободиться из-под этого влияния, я мысленно, силой воли, противилась слышанному мной велению. Как бы провидя намерение моё, он крепче нажал лежавшую руку мне на губы, и громче и повелительнее повторил: «целуй эту руку». И я, со своей стороны, опять мысленно ещё сильнее воспротивилась повторенному приказу. Тогда, в третий раз, ещё с большей силой, повторились то же движение и те же слова, и я почувствовала, что задыхаюсь от тяжести и холода налегавшей на меня руки; но поддаться велению всё-таки не могла и не хотела. В это время кормилица в первый раз встала к ребёнку, и я надеялась, что она почему-нибудь подойдёт ко мне и увидит, что делается со мной. Но ожидания мои не сбылись: она только слегка покачала девочку, не вынимая её даже из кроватки, и почти тотчас же опять легла на своё место и заснула. Таким образом, не видя себе помощи и думая почему-то, что умираю, – что то, что делается со мной, есть не что иное, как внезапная смерть, – я мысленно хотела прочесть молитву Господню «Отче наш». Только что мелькнула у меня эта мысль, как стоявший подле меня снял свою руку с моих губ и опять вслух сказал: «ты не хочешь целовать мою руку, так вот что ожидает тебя» – и с этими словами положил правой рукой своей на ночной шкафчик, совершенно подле меня, длинный пергаментный свёрток, величиной в обыкновенный лист писчей бумаги, свёрнутой в трубку; и когда он отнял руку свою от положенного свёртка, я ясно слышала шелест раздавшегося наполовину толстого пергаментного листа, и левым глазом даже видела сбоку часть этого листа, который, таким образом, остался в полуразвёрнутом или, лучше сказать, в легко свёрнутом состоянии. Затем, положивший его отвернулся от меня, сделал несколько шагов вперёд, стал перед кивотом, заграждая собой от меня свет лампады, и громко и явственно стал произносить задуманную мной молитву, которую и прочёл всю от начала до конца, кланяясь по временам медленным поясным поклоном, но, не творя крестного знамения. Во время поклонов его, лампада становилась мне видна каждый раз, а когда он выпрямлялся, то опять заграждал её собой от меня. Окончив молитву одним из вышеописанных поклонов, он опять выпрямился и стал неподвижно, как бы чего-то выжидая; моё же состояние ни в чём не изменилось, и когда я вторично мысленно пожелала прочесть молитву Богородице, то он тотчас так же внятно и громко стал читать и её; то же самое повторилось и с третьей задуманной мной молитвой – «Да воскреснет Бог». Между этими двумя последними молитвами был большой промежуток времени, в который чтение останавливалось, покуда кормилица вставала на плач ребёнка, кормила его, пеленала и вновь укладывала. Во всё время чтения я ясно слышала каждый бой часов, не прерывавший этого чтения; слышала и каждое движение кормилицы и ребёнка, которого страстно желала как-нибудь инстинктивно заставить поднести к себе, чтобы благословить его перед ожидаемой мною смертью и проститься с ним. Другого никакого желания в мыслях у меня не было, но и оно осталось неисполненным.

Пробило три часа; тут, не знаю почему, мне пришло на память, что ещё не прошло шести недель со дня Светлой Пасхи, и что во всех церквах ещё поётся пасхальный стих – «Христос воскресе!» И мне захотелось услыхать его... Как бы в ответ на это желание, вдруг понеслись откуда-то издалека божественные звуки знакомой великой песни, исполняемой многочисленным полным хором в недосягаемой высоте... Звуки слышались всё ближе и ближе, всё полнее, звучнее, и лились в такой непостижимой, никогда дотоле мной не слыханной, неземной гармонии, что у меня замирал дух от восторга; боязнь смерти исчезла, и я была счастлива надеждой, что, вот, звуки эти захватят меня всю и унесут с собой в необозримое пространство... Во всё время пения я ясно слышала и различала слова великого ирмоса, тщательно повторяемые за хором и стоявшим предо мной человеком. Вдруг внезапно вся комната залилась каким-то лучезарным светом, также ещё мной невиданным, до того сильным, что в нём исчезло всё – и огонь лампады, и стены комнаты, и самое видение... Свет этот сиял несколько секунд при звуках, достигших высшей, оглушительной, необычайной силы, потом он начал редеть, и я могла снова различить в нём стоявшую предо мной личность, но только не всю, а начиная с головы до пояса; она как будто сливалась со светом и мало-помалу таяла в нём, по мере того, как угасал или тускнел и самый свет. Свёрток, лежавший всё время около меня, также был захвачен этим светом и вместе с ним исчез. С меркнувшим светом удалялись и звуки, также медленно и постепенно, как в начале приближались.

Я стала чувствовать, что начинаю терять сознание и приближаюсь к обмороку, который, действительно, и наступил, сопровождаемый сильнейшими корчами и судорогами всего тела, какие только когда-либо бывали со мной в жизни. Припадок этот своей силой разбудил всех окружавших меня и, не смотря на все принятые против него меры и поданные мне пособия, длился до девяти часов утра. Тут только удалось, наконец, привести меня в сознание и остановить конвульсии. Трое последовавших затем суток я лежала совершенно недвижима от крайней слабости и крайнего истощения вследствие сильного горлового кровотечения, сопровождавшего припадок. На другой день после этого странного события было получено известие о болезни Зенпреева, а спустя две недели и о кончине его, последовавшей, как потом оказалось, в ночь на 13 мая, в 5 часов утра.

Замечательно при этом ещё следующее: когда золовка моя, недель шесть после смерти мужа, переехала со всей своей семьёй жить к нам в Романов, то однажды, совершенно случайно, в разговоре с другим лицом, в моём присутствии, она упомянула о том замечательном факте, что покойного Зенпреева хоронили с длинными по плечи волосами и с большой окладистой бородой, успевшими отрасти во время его болезни. Упомянула также и о странной фантазии распоряжавшихся погребением – чего она не была в силах делать сама, – не придумавших ничего приличнее, как положить покойного в гроб в длинном, чёрном суконном одеянии, вроде савана, нарочно заказанном ими для этого.

Характер покойного Зенпреева был странный; он был очень скрытен, мало общителен; это был угрюмый меланхолик; иногда же, весьма редко, он оживлялся, был весел, развязен. В меланхолическом настроении своём он мог два, три, даже восемь, десять часов просидеть на одном месте, не двигаясь, не говоря даже ни единого слова, отказываясь от всякой пищи, покуда подобное состояние само собой, или по какому-нибудь случаю, не прекращалось. Ума не особенно выдающегося, он был по убеждениям своим, быть может, в качестве врача, совершенный материалист; ни во что сверхчувственное – духов, привидения и тому подобное он не верил; но образ жизни его был весьма правильный. Отношения мои к нему были довольно натянуты вследствие того, что я всегда заступалась за одного из его детей, маленького сына, которого он с самого его рождения совершенно беспричинно постоянно преследовал; я же, при всяком случае, его защищала; это его сильно сердило и восстановляло против меня. Когда, за полгода до смерти своей, он, вместе со всем семейством своим, гостил у нас в Романове, у меня вышло с ним, всё по тому же поводу, сильное столкновение, и мы расстались весьма холодно. Эти обстоятельства не лишены, быть может, значения для понимания рассказанного мной необыкновенного явления. (См. «Ребус», 1890 г., № 13).

29. Доказательство загробного существования. Накануне Рождества, 24 декабря 1890 года, в 6 часов пополудни, сообщает г. Гладкевич, я с ныне уже покойной младшей сестрой и 10-летним братом возвратился переутомлённым с похорон. Хоронили мы одну нашу хорошую знакомую даму, пожилых лет, которая, проболев весьма недолго, скончалась 22 числа от так называемой «сахарной болезни». Спустя три часа после нашего прибытия с похорон и прихода моего родственника с женой, мы сели ужинать, во время которого мой отец, любивший иногда пошутить, спросил: «а что сделали бы вы, если бы вдруг между нами появилась умершая Елена Константиновна?». «Ну, что ж, – ответил я, – пригласил бы сесть возле себя и расспросил, как она чувствует себя после смерти и как вообще в том мире живётся»⁷⁰⁶. Сестра же моя, бывшая на похоронах и видевшая в гробу покойницу, которая своим ростом и видом произвела на неё неприятное впечатление, запротестовала всем своим красноречием и потребовала прекратить столь неприятный для всех разговор на ночь, что, конечно, и было исполнено. Ужин, к удовольствию всех присутствовавших, прошёл при весёлом и единодушном настроении. После ужина, около 11 часов, отец, мать, сёстры и брат разошлись по комнатам, а я с родственником остались сидеть за столом, продолжая наш разговор, который, в конце концов, принял характер упрёка по моему адресу за то, что я не приобрёл ему билетов в оперу, где он рассчитывал, как любитель музыки, провести приятно праздничное время и послушать лучшие оперные силы. И действительно, на этот раз, благодаря похоронам, я не позаботился о билетах, а репертуар оперы был отборный и привлекательный. Чтобы исправить свою ошибку и удовлетворить желание родственника, я углубился в размышление, как бы завтра достать необходимое количество билетов на лучшие представления, зная хорошо, что касса будет открыта в то время, когда я буду занят. В момент моих соображений, как приобрести билеты, я вздрогнул от какого-то странного треска, послышавшегося мне не то по соседству в кухне, где находились мать и прислуга, не то в гостиной, расположенной против нас, не то в моей комнате, где толпились мои три сестры, ведя какой-то оживлённый разговор, – одним словом, я не мог определить, где и как произошёл этот странный треск, который вывел меня из задумчивости и который был всеми услышан, но для каждого в различных местах, как объяснилось впоследствии. Мне показалось, что в кухне служанка ломает щепки. При этом я поднял голову и взглянул в открытые двери неосвещённой гостиной, где, к ужасу своему, увидел, как по краям скатерти круглого пред-диванного столика извиваются красные языки огня. А секунду спустя, на этом же столе, среди увеличивавшихся огненных языков, я увидел живой бюст покойницы, лицо которой показалось мне всё в поту и красное, глаза испуганно смотрели на меня, а волосы на лбу были в беспорядке. Т. е. она мне представилась в таком виде, в каком я никогда её не видел при жизни, несмотря на то, что бывали времена, когда я посещал её дом довольно часто. Это зрелище, совсем неожиданное, поразило меня настолько, что я не мог промолвить ни одного слова в течение 10–15 секунд, и что странно, – я не ощущал никакого испуга, а только удивлялся и соображал, думая, что это такое? Наконец, я повернулся к наклонившемуся над обеденным столом родственнику, который тоже о чём-то думал, и сказал ему: «смотри, что это такое происходит над столом?» А так как я не пояснил, где и над каким столом «происходит», то он стал осматривать стол, за которым мы сидели, и повторять – «ничего, ничего не вижу». Меня это возмутило, и я направил свой взгляд опять на видение, но... его уже не было, не было и огненных языков.

Понятно, я сейчас же рассказал о видении всем домашним, а спустя час или полтора лёг спать. Вместо сна, который был для меня необходим, я почти всю ночь ломал себе голову – что бы это могло быть? Знаю отлично, что я не страдаю галлюцинациями, не позволил себе излишнего «возлияния Бахусу» за ужином, а в момент видения вовсе не думал о покойнице. Лишь только под утро я вспомнил, что однажды вечером я зашёл к ней, – как помнится мне, это было летом, – и она пригласила меня пить чай, за которым мы наедине беседовали о непонятных явлениях в мире и т. п., а после, когда разговор коснулся и загробного бытия человечества, – она, недолго думая, протянула мне свою руку и сказала: «я уже стара, а вы, хотя и молоды, но имеете слабое здоровье; кто из нас раньше умрёт, тот постарается проявиться другому, и этим доказать действительное существование загробной жизни, если оно только существует». В свою очередь, я пожал ей руку и обещался явиться с того мира, если умру раньше, чем она. Когда я всё это вспомнил, во мне затрясся весь организм, и я в течение нескольких дней ходил, как убитый: не знал, что думать, что делать и куда идти; хоть образ видения меня не преследовал, но мысль о загробном бытии, доказанном умершей, делала меня равнодушным ко всему окружающему. С тех пор я изменил образ жизни. («Ребус» 1897 г., № 41).

30. Гостья из иного мира. Весной 1868 г., сообщает м-с Августа Дуинельс из Бостона, я провела несколько недель в доме достопочтенного м-ра Кимбаля, в городе Брентуде, для поправления своего здоровья, пошатнувшегося от жестоких испытаний, мной недавно перенесённых. Об их отшедших в иной мир родственниках и друзьях я не имела никакого понятия.

Меня поместили в большой комнате, отдалённой от жилых покоев, напротив которой находилась другая такая же комната, соединённая с небольшой залой.

В одну ночь, когда м-с Кимбаль, жена архидиакона, поцеловав меня на прощанье, оставила одну в моей спальне, я вдруг почувствовала какое-то особенное чувство страха. Если бы я могла сбросить с себя овладевшую мной силу, то убежала бы из комнаты; сознавая же, что это вне моей власти, я могла только запереть дверь и поспешила погасить свечу, лечь в постель, надеясь заснуть, что мне сперва и удалось. Но не прошло более десяти минут, как меня что-то разбудило, и тут я почувствовала себя как бы в нормальном состоянии: давившая меня перед сном сила точно отлетела. Но вот, к великому моему ужасу, запертая дверь тихо отворилась, и через неё медленно скорее вплыла, чем вошла, в комнату необыкновенно эфирная фигура красивой молодой девушки, лет двадцати; весёлое, счастливое, улыбающееся розовенькое личико смотрело на меня приветливо. На ней было светло-жёлтое платье с небольшой перелиночкой такого же цвета и материи, как и её платье. Я опять не могла ни пошевелиться, ни сказать ни одного слова, и только страстно желала, чтобы девушка скорее ушла. Но она, напротив, стала приближаться, остановилась фута на три от моей кровати и заговорила ясным, несколько грустным голосом: «не пугайтесь, я меньшая дочь м-ра Кимбаля. Я умерла от скарлатины и горловой болезни в комнате напротив вашей. Мне было два года, но теперь, если бы я осталась жива, было бы двадцать один. Скажите матери и отцу, что я приходила к вам, скажите ещё, что смерти нет, и я очень счастлива». Сказав это, она исчезла, а я почти в ту же минуту крепко заснула.

Желая проверить это странное явление, на следующее утро, по окончании завтрака, я попросила моих хозяев предложить им несколько вопросов, на которые прошу отвечать мне коротко: да или нет. Когда они обещали, я спросила: «была ли у вас маленькая дочка, умершая от скарлатины и горловой болезни?» – «Да», – ответили мне оба. «Ей было два года»? – «Да», – опять ответили оба. «Если бы она осталась жива, было бы ей теперь двадцать один год, и отличалась ли она особенно живым цветом лица?» – «Да, о, да»! – воскликнули оба. «Прекрасно, теперь скажите ещё, последнее платье, бывшее на ней перед болезнью, не было ли светло-жёлтого цвета и с перелинкой?»

Архидиакон отодвинулся от стола; из груди его вырвался лёгкий стон. «Да, да, на нашем сокровище было именно такое платье. Разве вы её видели? Если она придёт опять, скажите ей, чтобы она пришла к папе, папа так желает её видеть!». М-с Кимбаль, вся в слезах, сказала: «да, это было последнее платье, которое мы на ней видели. Пойдёмте ко мне, я покажу вам его». И когда она показала мне платьице и перелинку, я передала им поручение от их дорогой дочки из иного мира. («Facts», т. VI, № 1; сн. «Ребус» 1890 г., № 34).

31. Посмертное явление. Некто Б-ский, ныне отставной артиллерийский поручик, пользующийся в среде своих знакомых глубоким уважением, передал мне следующий случившийся с ним в конце сентября месяца, 1864 г., факт, который имел место в доме его дальних родственников, зажиточных помещиков тогдашнего времени, деревни Целесцев, Минской губернии, Мозырского уезда. В сентябре 1864 г. он задумал совершить поездку из Житомира в Минскую губернию к своим весьма уважаемым родственникам, гг. Л-ским, у которых шесть месяцев тому назад умерла от чахотки 18-летняя дочь Камилла, красивая и образованная особа, имевшая при жизни некоторое неравнодушие к личности г. С-дкого. Последний, зная отлично, как лично, так и письменно, её неизлечимую болезнь, игнорировал этим расположением и сознавал вполне, что в близком будущем она умрёт.

Получив отпуск, г. С-кий отправился в путь при самых благоприятных условиях осеннего времени: дороги сухие, ночи лунные и безоблачные, а лошади, что называется, орлы. Прибыл к месту, – как он рассказывает, – в очень хорошем расположении духа и был принят весьма радушно. Несмотря даже на поздний вечерний час, заставлявший пожелать друг другу покойной ночи, радушный хозяин и его уважаемое семейство, увеличившись как раз в это время ещё приехавшим родственником – доктором с женой, – расположились пить чай и беседовать о текущих житейских делах. Когда наговорились вдоволь и пожелали взаимной покойной ночи, все разошлись по своим спальням; мне же, за неимением свободной комнаты, приготовили постель на диване, в зале, где, конечно, я остался наедине и, пользуясь совершенной свободой, усталый после путешествия, снял мундир, добыл из чемодана табак и стал крошить его чуть ли не на весь стол, с целью просушки. Занимаясь этим делом при зажжённой свече, я вдруг услышал позади себя, около тропических цветов и возле рояля, шелест шёлкового платья, что заставило меня выйти из некоторой задумчивости и обернуться. Но не успел я вполне обернуться и сообразить, отчего происходит в пустой комнате шелест как бы от шёлкового платья, как вдруг вижу реальную женскую фигуру, одетую в чёрное длинное шёлковое платье и с красным бантиком на шее, которая не то идёт, не то плывёт по воздуху вдоль рояля, и, пройдя последний, исчезла в простенек между роялем и дверьми, ведущими в комнату приехавшего доктора и его жены. Покуда я всматривался в таинственную посетительницу и не мог ещё разглядеть лица, во мне существовали бодрость и та воинственная храбрость, которой гордится каждый военный человек, а тем более офицер; но когда я увидал профиль лица посетительницы и узнал в нём умершую Камиллу, вся энергия и самообладание во мне исчезли: пошёл мороз по всему телу, волосы приподнялись, и, схватив инстинктивно в одну руку мундир, я автоматически выбежал из комнаты в коридор. Сколько по счёту дверей я пробежал – не помню; кажется, перед последними я остановился и вспомнил, что нахожусь в чужом доме, где было бы неприлично бегать с мундиром в руках. Наскоро надев впотьмах мундир, я кое-как привёл в равномерность дыхание, придал себе, как мне казалось, бодрый и геройский вид, взялся за ручку дверей и, отворив последние, без всякого разрешения, вошёл в комнату. Комната эта, которую я мало знал, оказалась детской, и, к моему большому счастью, в ней находились, кроме двух моих малолетних кузин, старуха мать, жена и совершеннолетний, здоровый и рослый кузен Э., сын г. Л-ского. Они ещё не спали. Последнего я вызвал в коридор и заявил ему, что один в зале не буду ночевать, вследствие некоторого нездоровья. «Да, – сказал он с некоторым смущением, – видно по бледному твоему лицу, что ты нездоров и, кроме того, ты взволнован», причём он просил объяснить причину моего заметного волнения, и что именно случилось со мной, ударяя на «случилось». Не имея возможности дать себе отчёт, было ли это, действительно, сверхъестественное, для меня непостижимое явление или просто-напросто последствия моего пути, который неожиданно мог расстроить нервную систему, – я его успокоил тем, что завтра объясню подробно, но под большим секретом, г. Э., как и следовало ожидать, согласился провести ночь на кушетке в зале; не успел я вполне ещё улечься и погасить свет, как он уже захрапел, что меня очень ободрило. Потушив свет, я улёгся, как ни в чём не бывало, хотя мысль в незначительной степени работала над объяснением случившегося, и поневоле пришлось подыскивать мотивы такого небывалого в жизни со мной случая, который мог иметь место только у человека, страдающего галлюцинациями, или склонного к алкоголизму. Лёжа и рассуждая подобным образом, наконец, я погрузился в приятное сонное оцепенение, которое продолжалось недолго, потому что мне пришлось обратить внимание на шум, приближающегося на средину комнаты мягкого кресла, стоявшего перед тем где-то у моего изголовья, возле рояля или стены. Медленно направил я взор свой, не вставая с постели, по направлению к движущемуся самопроизвольно креслу и, к ужасу своему, увидел, как эта самая фигура, в чёрном платье с красным бантиком на шее, движет кресло по направлению ко мне; когда кресло уже стало как раз против меня, фигура садится в него, кладёт обе руки на спинку, а на руки склоняет голову и упорно смотрит на меня своими тусклыми глазами, при белом, как мрамор, лице, освещённом Луной. Я был ни жив, ни мёртв; тогдашнее состояние моё трудно объяснить словами: пробую мысленно молиться – путаюсь, хочу закричать – язык омертвел, и челюсти застыли; холод, дрожь по всему телу и непреодолимый страх обуяли моим существом, чего никогда в жизни ещё не испытывал. Однако, благодаря сильному своему темпераменту, мне удалось преодолеть себя и произнести испуганным гробовым голосом раза три имя спавшего двоюродного брата: «Эдвард?! Эдвард?!» Одновременно с пробуждением Эдварда, который вскочил на ноги, как ужаленный, вышел из спальни доктор со свечой в руках, и оба они стали спрашивать, что случилось со мной? Тогда я должен был заявить им, в чём дело, и просить Эдварда немедленно переселить меня на остальную часть ночи куда-нибудь в другую комнату. Выслушав моё заявление, доктор иронически улыбнулся и, повернувшись к своей комнате, сказал, что я галиматью несу, а Эдвард просил, ради всего, не рассказывать об этом домашним, особенно хранить в секрете перед матерью и бабушкой. Так как рассказ сам по себе был и для меня весьма неприятным, то я дал кузену честное слово, что буду хранить в секрете, но из озабоченного и изменившегося его лица я подметил, что и он хорошо знаком с явлением этого призрака. Недолго думая, мы оба переселились в столовую и улеглись на одном широком диване; несмотря на проведённые мной в дороге несколько бессонных ночей, я не мог уснуть до 5 или 6 часов утра. Проснулся я в 10 часов дня, и как раз в это время вошёл ко мне с вычищенными сапогами старый лакей-поляк, который с некоторой ему присущей фамильярностью пристал с вопросом, почему я не спал в зале, а перешёл с паничем вместе в столовую. Я не стал давать ему объяснений, но он не унимался и стал назойливо говорить, что он догадывается, в чём дело, и знает хорошо, что причиной всему этому покойная «паненка», которая часто является и которую не только «вы, панич, – продолжал он, – видели, но и мы все, точно также пан и дети панские видели панну, то в зале, то на балконе, то в саду на террасе, и она нам ничуть не страшна». («Ребус» 1895 г., № 20).

32. Явление в минуту смерти. «В 1855 г. г-жа Ш. была классной дамой в одном институте, в Одессе. Её любимый брат находился при армии в Севастополе, и они аккуратно переписывались каждую неделю. Раз, – это было 25 мая, – г-жа Ш. проснулась утром по первому звонку колокольчика, будившего институток. Воспитанницы, с которыми она спала в одной комнате, лениво приподнимались.

– Вставайте скорее, дети, – сказала г-жа Ш., – смотрите, какое чудесное утро.

Её постель стояла очень близко к окну. Оно не запиралось всю ночь: Под этим окном шла крыша институтского лазарета, невысокое здание которого образовывало прямой угол со зданием самого института. Г-жа Ш., говоря о погоде, взглянула в окно и вдруг увидела странную перемену декораций: вместо лазаретной крыши, перед её глазами поднимался зелёный вал со рвом внизу. По валу бежал офицер в фуражке. Он бежал прямо к окну, и г-жа Ш. с изумлением узнала в нём брата. Молодой человек вскочил в окно, подошёл к ней и, крепко взяв её обеими руками за плечи, так же крепко поцеловал в обе щеки.

– Что ты? как сюда попал? – воскликнула она с удивлением.

Но он в ту же минуту повернулся, выскочил опять в окно и побежал обратно по валу. Добежав до средины, молодой человек вдруг сильно покачнулся, фуражка слетела у него с головы, и вслед за нею он сам скатился в ров... И всё исчезло. Под окном институтской спальни опять тянулась лазаретная крыша.

Г-жа Ш. протирала глаза, думая, не сон ли ей приснился. Но на обеих щёках горели крепкие поцелуи брата, а на плечах оставались знаки от его пальцев.

Она взглянула на девочек. Они сидели молча и во все глаза смотрели на неё.

– Дети, я не спала сейчас? – в смущении спросила г-жа Ш.

– Нет, – отвечали они, – вы смотрели в окно, а потом с кем-то разговаривали.

В эту неделю г-жа Ш., вместо обычного письма от брата, получила известие о его смерти. Он был убит 25 мая, в тот утренний час, когда его видела сестра. («Ребус» 1884 г., № 35).

33. Ограбленная могила. Самым лучшим гульбищем в летнее время служит для жителей г. Симбирска так называемая Киндяковская роща, находящаяся в трёх вёрстах от города, по Саратовскому тракту. В этой роще в самой глуши деревьев красуется и доныне, хотя и крайне попорченная непогодами и годами, каменная массивная беседка, в виде довольно большего (вроде языческого) храма с колоннами и с каменными урнами на четырёх столбах вокруг круглого купола. С этой беседкой соединено у старожилов города много легендарных рассказов, и многие кладоискатели, полагая, что под беседкой сокрыт клад, нередко подрывались под фундамент или портили каменный пол. Но вот истинный рассказ, слышанный мной лично от старого владельца села Киндяковки, умершего в шестидесятых годах столетним стариком, Льва Васильевича Киндякова. Вышеупомянутая беседка, по его словам, сооружена ещё в средине прошлого, XVIII столетия, над прахом одной родственницы семейства Киндяковых, лютеранского вероисповедания, и сам Киндяков, служивший при Императоре Павле Петровиче, не помнит времени этой постройки. Вот что случилось с ним самим в 1835 году. Однажды, собрались в доме у г. Киндякова в селе Киндяковке, в летнее время, гости и играли в карты. Часу в первом пополуночи вошёл в комнату лакей и доложил Льву Васильевичу, что какая-то старая дама вошла из сада чрез террасу в лакейскую и неотступно требует о себе доложить, имея сообщить важное дело.

Г. Киндяков встал из-за стола, вышел в прихожую и, действительно, увидал высокого роста, бледную старушку, одетую в старомодный костюм. На вопрос о том, что ей угодно в такое позднее время, и кто она, старушка ответила: «я Эмилия N., родственница твоя, схороненная в саду под беседкой. Сегодня в одиннадцать часов двое грабителей сняли с меня золотой крест и золотое обручальное кольцо и потревожили прах мой». С этими словами старушка быстро пошла в отворённые двери террасы и скрылась в саду. Г. Киндяков, сроду ничего не боявшийся, счёл всё это явление за продукт расстроенного картёжной игрой воображения, велел подать себе умыться холодной воды, и, как ни в чём не бывало, возвратился к гостям метать банк. Но каково же было его удивление, когда на другой день, в десять часов утра, явились к нему караульщики сада и доложили, что пол в беседке выломан, и какой-то скелет выброшен из полусгнившего гроба на землю. Тут поневоле пришлось уже верить, и г. Киндяков, предварительно удостоверившись, что и лакей в прошлую ночь видел то же видение и слышал ясно (от слова до слова) всё произнесённое привидением, немедленно обратился к бывшему в то время в Симбирске полицеймейстеру, полковнику Орловскому. Тот энергически принялся за розыски, и, действительно, обнаружено было, что два симбирских мещанина ограбили труп и заложили золотые крест и кольцо в одном из кабаков. Главной же целью их было отыскание клада. Этот же рассказ слышали лично от г. Киндякова симбирский помещик Сергей Николаевич Нейков, доктор Евланов и многие другие.

Из числа подобных фактов факт этот замечателен тем, что привидение не только явилось, но и отчётливо говорило, что редко встречается, и что, наконец, посмертный призрак явился отнюдь не ранее, как лет через сто после смерти. К этому мы можем присовокупить, что г. Киндяков был старик, в высшей степени правдивый и не верящий ни во что сверхъестественное, и пользовался до самой смерти прекрасным здоровьем. («Ребус», 1886 г., № 11).

34 Покойный лорд М. отправился в конце прошлого столетия в Шотландию, оставив жену свою совершенно здоровой в Лондоне. Ночью, в первый же день приезда в своё шотландское поместье, он был разбужен ярким светом, озарившим его спальню. Полог кровати раздвинулся, и лорд М. увидал призрак своей жены, стоявший у кровати. Он позвонил и спросил у вошедшего слуги: «что ты видишь?» Испуганный лакей с ужасом воскликнул: это миледи. Леди М. скоропостижно умерла в ту же ночь в Лондоне. История эта наделала в то время много шуму. Георг III послал за лордом М. и, получив от него подтверждение этого происшествия, попросил его изложить письменно все обстоятельства этого дела, что и было исполнено, а слуга подписью своей удостоверил правильность описания.

Около года спустя после того, пятилетняя младшая дочь лорда М. опрометью вбежала в детскую с криком: «я видела маму! Она стояла наверху на лестнице и манила меня к себе». В ту же ночь дитя это, маленькая Арабелла М., заболела и умерла.

Я могу вполне ручаться за достоверность обоих этих случаев, ибо получил письменное изложение этих происшествий от одного из членов семейства лорда М. (Роберт дэль-Оуэн: «Замогильные отголоски»).

35. Осязаемое привидение. Винчестерский епископ Вильберфорс, один из высших сановников английской церкви, которого имя произносится с уважением всюду, где говорят по-английски, получил однажды приглашение к обеду в один из семейных домов центрального графства. Придя несколько ранее назначенного часа, когда хозяйка ещё не вышла из своих комнат, он застал в гостиной неизвестного католического священника, который, сидя на диване, внимательно читал толстую книгу.

Когда епископ зашёл в гостиную, священник поднял глаза, странно и молча поклонился ему и затем снова погрузился в чтение. Это был человек стройного и крепкого сложения, серьёзного вида, но лицо его носило выражение такой усталости и беспокойства, что невольно привлекло внимание епископа, возбуждая его любопытство узнать – кто это был такой и почему он в этом доме?

После того как собрались и другие приглашённые, епископ, сидя возле хозяйки, спросил её потихоньку:

– Кстати, вы не представили мне этого священника, у которого такая замечательная наружность, и которого я застал в гостиной, когда приехал. Кто это такой? Его теперь не видно между гостями.

При этом вопросе странное выражение показалось на лице хозяйки, которая быстро и тихим голосом сказала ему:

– Как, неужели и вы его видели?

– Без сомнения, – отвечал епископ, – но простите меня, если я невольно коснулся какой-нибудь семейной тайны. Я думал, что этот священник был просто гостем, как и я, и наружность его так меня поразила, что я пожелал быть ему представленным. Но если по какой-нибудь причине вы пожелаете, чтобы его личность осталась неизвестной, то можете рассчитывать на мою скромность.

– Нет, нет, ваше преосвященство, – отвечала хозяйка всё тем же тихим голосом, – вы заблуждаетесь, так как мне нечего скрывать, хотя мой муж и желал бы, чтоб это не разглашалось. Я только удивляюсь, что этот священник показался вам, тогда как до сих пор он показывался только глазам нашего семейства. Тот, кого вы видели, не был гость, но – призрак.

– Как! призрак?

– Да, именно, продолжала хозяйка, – призрак, в существовании которого нельзя усомниться, ибо в продолжение двух лет, что мы здесь живём, этот призрак является несколько раз мне и моему мужу при таких условиях, что всякая ошибка и подозрение чего-либо другого невозможны. Мы его видели с десяток раз и, не будучи в состоянии объяснить это явление какими либо естественными причинами, мы решились об этом молчать. Но так как и вы были очевидцем этого привидения, то не могу ли я, ваше преосвященство, просить вашей помощи?

– Я готов помочь вам всем, чем только могу, – отвечал епископ.

– Мне часто приходило на ум, что если бы у кого либо хватило смелости с ним заговорить, то этим, быть может, можно было бы избавиться от его посещений. Вы можете, если хотите, под каким-либо предлогом вернуться в гостиную и, если он там, попросить его оставить наш дом; одним словом, сделать заклинание.

После небольшого колебания епископ согласился. Он извинился перед гостями в необходимости выйти на минуту и вышел из столовой.

При входе в гостиную его охватил внезапный страх, когда он увидел того же священника, по-прежнему погружённого в чтение. Овладев собой, он решительно направился к призраку. Так же, как и в первый раз, тот молча поклонился епископу, но вместо того, чтобы снова погрузиться в чтение, его глаза с беспокойством остановились на вошедшем.

После минутного колебания, епископ медленным и торжественным голосом произнёс:

– Во имя Бога, кто вы и что вы хотите?

В ответ на это заклинание священник закрыл свой книгу, приподнялся и, стоя перед епископом, после минутного колебания, отвечал глухим и медленным голосом:

– До сих пор никто не заклинал меня таким образом. Я вам скажу, кто я и чего я желаю. Как видите, я священник католической церкви, и 80 лет тому назад этот дом принадлежал мне. У меня была страсть к охоте, и я пользовался всяким случаем, чтобы поохотиться. Однажды я готовился отправиться по соседству, как вдруг молодая дама, высокого происхождения, приехала просить моей исповеди. Я вам не повторю того, что я услышал, но это близко касалось чести одного из самых знаменитых домов Англии. Её признания показались мне столь важными, что я решился записать их. Это, без сомнения, была нескромность и – даже скажу – грех, так как подобная вещь строго воспрещается нашей церковью. Когда исповедь была окончена, и кающаяся получила разрешение, я заметил, что мне оставалось очень мало времени. Уезжая из дому, я тщательно спрятал записанное в секретной нише, сделанной в стене. Я поместил эти заметки в книгу, которую читал в то время, и положил всё это в нишу, заделал отверстие кирпичами, нарочно для этого вынимавшимися, с намерением, по возвращении домой, уничтожить компрометирующую запись. К несчастию... смерть помешала мне исполнить это намерение, так как в этот день я убился, упав с лошади. С тех пор мне как бы предопределено посещать этот дом, чтобы предупреждать последствия моей ошибки, препятствуя тому, чтобы эти фатальные заметки попали в чьи-нибудь руки. До сих пор никто не осмелился обратиться ко мне так смело, как вы; никто ещё мне не мог и даже не подал надежды достигнуть моей цели... Хотите ли вы помочь мне? Если я вам скажу, где эта книга, – поклянитесь мне всем святым для вас уничтожить эту бумагу, не читавши, и не позволяя никому прочесть её. Даёте ли вы мне слово сделать это?

– Клянусь, – отвечал торжественно епископ, – что буквально исполню вашу просьбу.

– В таком случае, следуйте за мной.

С этими словами священник пошёл вперёд и спустился с епископом сначала по парадной лестнице, потом по чёрному ходу в подвал. «Здесь», сказал священник, опершись рукой о стену. Епископ осмотрел внимательно указанное место и, обратившись к своему собеседнику, чтобы задать ему вопрос, увидел, что он остался один в плохо освещённом подвале. Взволнованный донельзя, он поспешно возвратился в столовую.

В заключение этой истории скажем, что в указанном призраком месте, действительно, была найдена пожелтевшая от времени книга с заметками священника, и епископ свято исполнил клятву, уничтоживши в присутствии хозяев компрометирующие заметки. Излишне прибавлять, что с этих пор посещения призрака прекратились. («Messager» 1889 г., № 20; сн. «Ребус» 1890 г., № 12).

36. Призрак огорчённой матери. В еженедельном журнале «Женщина» (Woman), одном из многочисленных изданий, успех которых свидетельствует о быстром развитии женского вопроса, появилась следующая статья:

«Я слышал недавно интересный рассказ о привидении, сообщённый мне одним из моих друзей, человеком правдивым, заслуживающим полного доверия и, насколько мне известно, никогда не отличавшимся пылким воображением или особой впечатлительностью. Несколько времени тому назад, он гостил в Ирландии у одного приятеля, недавно женившегося во второй раз.

Первый вечер, проведённый моим другом в этом доме, прошёл очень оживлённо, и он удалился в свою комнату в самом приятном расположении духа, лёг в постель и вскоре заснул. Спустя немного времени, его разбудил шум отворявшейся двери, он проснулся и увидал, что на пороге появилась освещённая ярким светом фигура женщины, по-видимому, глубоко огорчённой. Он заговорил с ней и, не получив ответа, поспешно зажёг свечу. В ту же минуту и женщина, и свет исчезли, и мой друг убедился, что дверь была по-прежнему заперта.

Сильно поражённый этим таинственным явлением, м-р Г. не мог более заснуть и старался убедить себя, что всё виденное им было не что иное, как сон. Но вот, часа два спустя, он с ужасом увидел, что дверь опять медленно и в этот раз бесшумно отворяется, и в комнату входит та же самая женщина. Теперь он мог разглядеть её лицо, и в ту же минуту узнал в вошедшей оригинал портрета, висевшего в столовой на стене. Слёзы струились по щёкам женщины; она, видимо, находилась под влиянием отчаянного горя; быстрыми шагами приблизилась она к окну, и в ту же минуту раздался плач ребёнка, доносившийся, как будто, из-за окна. Не помня себя, мой друг вскочил и хотел заговорить с ней, но, как и в первый раз, видение моментально исчезло. М-р Г. не был трусом, но он сознался мне впоследствии, что никогда прежде не приходилось ему испытать подобного страха, как в эту ночь.

На другой день за завтраком он рассказал хозяину дома о своём ночном приключении, и тот объяснил его значение. Портрет, висевший на стене в столовой, изображает его первую жену. Она умерла от горя, после смерти их единственного ребёнка, упавшего из окна той самой комнаты, где спал гость. Несчастная мать, пока ей позволяли силы, постоянно ходила в комнату, в которой лишилась обожаемого сына, а после её кончины, по уверению многих лиц, эти явления и звуки повторяются почти каждую ночь.

Мой друг ночевал в этой комнате, благодаря незнанию недавно поступившего слуги, так как после смерти хозяйки она оставалась неприкосновенной. Таким образом приходится заключить, что если привидения действительно существуют, то они не принадлежат исключительно к временам давно минувшим, но и последняя половина нашего прозаического девятнадцатого века может внести новые факты в область сверхъестественных явлений». («Light», 1619, сн. «Ребус», 1894 г., № 1).

37. Рассказы Камилла Фламмариона.

а) Из числа многих других, мне припоминается рассказ, слышанный мной от одного из старых друзей моей юности, Жана Веста, основавшего в 1833 г., вместе со своим знаменитым другом Эдуардом Чартоном, Живописный магазин и умершего уже несколько лет тому назад. Это был вполне солидный, рассудительный и хладнокровный человек. Всем знавшим его известно, насколько крепки были его нервы, я насколько он по своему темпераменту был чужд всего фантастического. Так вот с ним-то и случилось, по его словам, следующее приключение, когда ему было всего лишь пять или шесть лет.

Местом действия была его родина Туль. В один прекрасный вечер он лёг в свою постельку и прежде, чем заснул, с удивлением увидел, что в комнату вошла его мать и перешла через неё в соседнюю залу, двери куда были отворены, и где его отец играл в карты с одним из своих приятелей. Но в этот момент его больная мать находилась далеко отсюда – в По. Он тотчас вскочил с постели и побежал за матерью в залу, где и стал искать её, но, разумеется, безуспешно. Отец несколько раздражительно закричал на него и велел идти спать, говоря, что всё это ему приснилось.

После этого ребёнок, поверив, что это, действительно, было во сне, лёг опять и старался заснуть. Но не прошло и нескольких минут, как он, смотря во все глаза, снова и на этот раз совершенно ясно увидел свой мать, проходившую мимо него. Он бросился к ней, стараясь её обнять, но она тотчас же исчезла. Тогда он не захотел уже ложиться спать и остался в зале, где отец его продолжал играть.

После оказалось, что мать его умерла в По в этот день и в этот именно час.

Рассказ этот я слышал от самого Беста, неизгладимо сохранившего его в своей памяти. Как его объяснить? Можно сказать, что ребёнок, зная о болезни матери, часто о ней думал, и что это вызвало галлюцинацию зрения, случайно совпавшую со смертью матери. Такое объяснение возможно; но можно также думать, что в этом случае между матерью и ребёнком существовала некоторая симпатическая связь, и что в печально-торжественный момент смерти душа матери находилась в действительном общении с душой своего ребёнка. Но каким же образом? – спросят меня. Я этого не знаю, и немудрено, потому что между тем, чего мы не знаем, и тем, что знаем, такое же отношение, как между океаном и дождевой каплей.

Галлюцинации! Это легко сказать, а сколько медицинских трактатов написано по этому вопросу? Всем известно сочинение Бриера де-Буамона. Из бесчисленного множества наблюдений, собранных в нём, приведём здесь два следующих:

б) Когда король Иаков возвратился в Англию и, по случаю моровой язвы, свирепствовавшей в Лондоне, жил в имении сэра Роберта Коттона вместе со старым Камбденом, он увидал во сне своего старшего сына, остававшегося в Лондоне, с кровавым крестом на лбу, как будто бы он был ранен саблей. Испуганный этим видением, король начал молиться и, как настало утро, пришёл в комнату Камбдена и рассказал ему о виденном сне. Сэр Камбден уверил монарха, что это не более, как сон, и что по этому поводу нечего беспокоиться. Но в тот же день король получил письмо от своей жены, извещавшей его о смерти ребёнка, сделавшегося жертвой моровой язвы. Когда ребёнок явился отцу, он имел рост и вид взрослого человека.

в) «Девица Р., обладавшая большой рассудительностью, религиозная, но без всякого ханжества, жила до замужества у своего дяди Д., известного медика и члена Академии наук. Её мать проживала в провинции и в это время довольно опасно заболела. В одну ночь молодой девушке приснилось, что мать её стояла перед ней бледная, страшная, почти испускающая дух; она горько жаловалась на то, что около неё нет теперь сыновей, из которых один жил в Париже, а другой, бывший приходским священником тоже в Париже, переселился в Испанию. Девушке послышалось, что мать несколько раз назвала её по имени, и она увидела, что окружавшие мать люди, думая, что она зовёт свою внучку, носившую то же имя, пошли за ней в соседнюю комнату. Но больная знаками показала им, что её слова относились не к внучке, а к дочери, жившей в Париже, которую хотелось бы ей увидать. Было видно, что отсутствие дочери для неё очень прискорбно. Вдруг, лицо её покрылось смертельной бледностью, черты её изменились, и умирающая упала на постель уже без всяких признаков жизни.

Поутру Д., заметив, что племянница его очень печальна, попросил её сообщить ему о причине своего горя. Она со всеми подробностями рассказала ему так напугавший её сон. Тогда Д., видя, что она уже приготовлена к печальному известию, ласково обнял её и сказал, что всё это, к сожалению, совершенно верно, что мать её, действительно, скончалась, но никаких подробностей при этом не сообщил.

Через несколько месяцев после того г-жа Р., воспользовавшись отсутствием своего дяди, стала приводить в порядок его бумаги, к которым он, подобно многим другим учёным, не позволял вообще касаться; случайно ей попалось на глаза письмо, извещавшее дядю о смерти матери. Каково же было её удивление, когда в этом письме она прочла все подробности своего сна!»

Галлюцинация! Случайное совпадение! Но достаточно ли, удовлетворительно ли такое объяснение? Во всяком случае, оно ровно ничего не объясняет.

Факт остаётся фактом, и его нельзя не допустить, хотя бы при настоящем состоянии наших знаний и невозможно было его объяснить.

г) Генерал Пармантье, один из наших самых выдающихся учёных, сообщил мне следующий факт, происшедший в его семействе⁷⁰⁷.

Несколько человек собрались к завтраку на даче в Андлау, в Эльзасе. Долго поджидали хозяина дома, отправившегося поохотиться, но в назначенный час сели за стол без него, так как хозяйка дома уверяла, что муж её не замедлит вернуться к завтраку. Приступили к завтраку среди весёлой болтовни, ожидая, что с минуты на минуту явится запоздавший член, чересчур усердный любитель охоты. Однако время шло, и все стали удивляться такой долгой проволочке, как вдруг при самой ясной, тихой погоде окно в столовой, открытое настежь, захлопнулось с сильным стуком и тотчас же опять открылось. Гости были тем более удивлены и поражены, что это движение оконных рам должно было опрокинуть графин с водой, стоявший на столике перед окном, а, между тем, графин остался на месте нетронутым. Все, кто видел и слышал это движение, не могли понять, как оно произошло.

– Наверное, случилось несчастье! – воскликнула, вскочив с места, перепуганная хозяйка.

Завтрак был прерван. Три четверти часа спустя принесли на носилках тело охотника, которому попал весь заряд в грудь. Он умер почти немедленно, успев произнести только слова: «жена моя, бедные мои дети!».

Вот совпадение, требующее объяснения. На первый взгляд оно покажется нам пустяшным и нелепым. Что значит это странное движение окна, и с чем оно вяжется? Стоит ли терять время на серьёзное обсуждение такого незначительного происшествия?

Лягушки Гальвани также казались пустяками, котёл Папина – тоже. А между тем, электричество и пар далеко не пустяки. Недавно ударом молнии свалило человека в поле, он остался невредим, но с него сорвало обувь и отбросило её на двадцать шагав, причём повыскакивали из неё гвозди, все до одного. В другой раз та же молния сорвала платье с молодой крестьянки, раздев её донага. Одежду её нашли потом висящей на дереве. А вот вам ещё случай. Ударом молнии убило наповал мужика в тот момент, когда он подносил ко рту кусок хлеба. Он остался недвижим. К нему подходят, трогают его, он рассыпается в прах. Платье его осталось целым. Причуды природы не должны препятствовать нам изучать её явления. Напротив.

Без сомнения, услыхав рассказ о происшествии с охотником в Андлау, нам первым делом приходит на мысль отрицать просто-напросто факт. Конечно, нельзя предположить, чтобы история была вымышленная целиком и лжива с начала до конца; этого никак не позволяют обстоятельства, при которых она разыгралась, и почтенность самого повествователя. Но можно сказать, что было лёгкое движение оконной рамы, вызванное какой-нибудь посторонней пустяшной причиной; порывом ветра, толчком, кошкой – мало ли ещё чем. Совпадение этого движения с трагическим случаем придало ему впоследствии серьёзное значение. Предположение, трудно допустимое, однако, так как хозяйка дома и её гости были им так сильно потрясены.

С большей вероятностью мы должны допустить, что причиной явления была психическая сила умирающего, того человека, которого ждали за столом в этот час, человека, который перенёсся туда мысленно и направил в это место всю свою предсмертную энергию. Телеграф без проволоки...

Почему эта сила проявилась таким образом? Как могло мозговое впечатление быть коллективным? Почему?.. почему?.. Нас окружает полнейшая тайна, и мы можем только строить гипотезы. О, конечно, будь этот случай единичным в своём роде, тогда он мог бы пройти незамеченным, но это лишь один из множества других, которые предстоит нам привести в нашем исследовании. Пока не будем останавливаться на том, каким образом объяснить явление и пойдём дальше.

д) Андре Блок, молодой, очень талантливый музыкант, посланный на казённый счёт в Рим, член Парижского астрономического общества, недавно обратился ко мне со следующим рассказом о факте, случившемся с ним в 1896 году:

«Дело происходило в июне 1896 года. На последние два месяца пребывания моего в Италии мать моя приехала ко мне в Рим и поселилась неподалёку от французской академии в пансионе на Via Gregoriana, там же, где вы сами когда-то жили.

Так как в то время я должен был окончить одну спешную работу до возвращения во Францию, то матушка по утрам осматривала город одна, без меня, и возвращалась на виллу Медичи только в 12 часов, к завтраку. Но однажды она явилась в восемь часов утра, страшно расстроенная. На мои расспросы она отвечала, что, одеваясь утром, она вдруг увидала возле себя своего племянника, Рене Кремера; он смотрел на неё и, смеясь, говорил ей: «ну, да, я, в самом деле, умер!». Очень испуганная этим явлением, она поспешила ко мне. Я успокоил её, как умел, потом перевёл разговор на другие предметы. Две недели спустя, мы оба вернулись в Париж, осмотрев часть Италии, и узнали о смерти моего кузена Рене, последовавшей в пятницу, 12 июня, 1896 года, в квартире, занимаемой его родителями, в улице Москвы, 31. Ему было 14 лет.

Благодаря одной работе, занимавшей меня тогда в Риме, я мог аккуратно проверить день, и даже час, в которые происходило это явление. Оказалось, что как раз в тот самый день мой маленький кузен, больной воспалением брюшины, впал в агонию с шести часов утра и скончался в 12 часов; перед смертью он несколько раз выражал желание повидаться с тётей Бертой, т. е. с моей матерью.

Надо заметить, что ни в одном из многочисленных писем, получаемых нами из Парижа, никто не обмолвился ни единым словом о болезни моего кузена. Все знали, что мать моя питала особенную привязанность к этому ребёнку, и что она непременно вернулась бы в Париж при малейшем его недомогании. Нам даже не телеграфировали о его смерти. Прибавлю ещё, что когда в Париже шесть часов, то часы в Риме показывают семь, вследствие разницы в долготе этих местностей, и что именно в этот момент моя мать и имела это видение».

Факт, наблюдённый г-жой Блок, принадлежит к такому же порядку, как и предыдущий. В тот час, когда её племянник терял сознание всего земного, он горячо помышлял о той, которую любил как мать, и которая, со своей стороны, любила его не меньше сына родного. И вот, психическая сила умирающего проявилась даже в соответствии с характером четырнадцатилетнего мальчика; тот, действительно, мог сказать, смеясь: «Ну, да, я умер!».

Можно всё отрицать, отрицать сплеча. Но что докажет такое отрицание? Не лучше ли быть откровенным и сознаться, что это замечательные совпадения, хотя и не объяснимые при настоящем состоянии наших познаний? Гипотеза о беспричинной галлюцинации, право, уж чересчур не серьёзна.

е) М. В. Керков писал мне в феврале, 1889 года:

25 августа, 1874 года, я находился в Техасе, в Соединённых Штатах, и после обеда около солнечного заката курил трубку в столовой нижнего этажа, с видом на море. Направо от меня помещалась дверь, обращённая на северо-восток. Я сидел в пункте А.

Вдруг, в дверях В я отчётливо вижу своего старого дедушку. Я находился в полусознательном состоянии благодушного покоя, как человек с хорошим желудком, сытно пообедавший. При виде деда я не испытал ни малейшего удивления. В сущности, я жил в этот момент чисто растительной жизнью и ни о чём не помышлял. Однако у меня промелькнуло в голове следующее соображение: «странно, как лучи заходящего солнца окрашивают все предметы золотом и пурпуром, забираются во все складки одежды и в морщины на лице моего деда».

Действительно, солнце садилось совсем багровым и бросало сноп лучей по диагонали сквозь дверь столовой. У дедушки было добродушное выражение лица, он улыбался, казался счастливым. Вдруг он исчез вместе с солнцем, и я очнулся, как от сна, с убеждением, что мне являлось видение. Шесть недель спустя, мне сообщили письмом, что дедушка умер в ночь с 25 на 26 августа между часом и двумя пополуночи. Как известно, между Бельгией, где он умер, и Техасом, моим местопребыванием, существует в долготе разница на пять с половиной часов – как раз время солнечного заката, около 7 часов.

ж) 10 ноября, 1890 года, мне было адресовано следующее письмо из Христиании:

«Дорогой учитель! Ваше сочинение «Урания» подало мне повод сообщить вам об одном происшествии, слышанном мной лично от того человека, с которым оно случилось. Это г. Фоглер, доктор, датчанин, живущий в Гудуме, близ Альборга (в Ютландии). Фоглер человек вполне здоровый – телом и духом, характера прямодушного и положительного, без малейшей склонности к неврастении или фантазёрству, – скорее напротив. Будучи молодым студентом-медиком, он путешествовал по Германии вместе с графом Шиммельманом, очень известным среди голштинского дворянства. Они были почти ровесники. В одном из германских университетских городов они решили прожить некоторое время и наняли себе отдельный домик. Граф занимал нижний этаж, а Фоглер поселился наверху. Входные двери улицы и лестница были у них отдельные: они одни пользовались ими. Однажды ночью Фоглер уже улёгся, но ещё продолжал читать в постели. Вдруг, он услыхал, что входная дверь внизу отпёрлась и опять затворилась; он не обратил на это внимания, подумав, что возвращается его друг. Однако через несколько минут он услыхал чьи-то шлёпающие, как будто усталые шаги по лестнице, затем кто-то останавливается у двери его комнаты. Он увидал, как дверь отворилась, но никто не вошёл; шум шагов, однако, не прекращался, он ясно слышал шарканье по полу, шаги приближались к его постели. Но никого не было видно, хотя свеча ярко освещала комнату. Когда шаги остановились у самой постели, он услышал глубокий вздох и сразу узнал вздох своей бабушки, которую оставил в Дании совершенно здоровой. В то же время он узнал и её походку: то были точь-в-точь шаркающие, старческие шаги его бабушки. Фоглер заметил в точности час этого явления, потому что у него сразу мелькнуло в голове предчувствие, что его бабушка умерла, и всё это записал. Позднее, письмом из отцовского дома его известили о неожиданной кончине бабушки, которая его любила больше всех своих внучат. Смерть последовала как раз в замеченный час. Таким образом, бабушка простилась с внуком, даже не подозревавшим о её болезни.

Эдуард Гамбро». (Кандидат прав, секретарь департамента общественных работ в городе Христиании).

Итак, этот молодой человек был извещён о смерти своей бабушки впечатлением шагов и вздоха. С этим трудно не согласиться.

з) Г-жа Ферре, из Жювизи, мать начальницы почтовой конторы, не так давно написала мне следующее письмо (в декабре 1898 года):

«Случай, о котором я хочу рассказать, относится к далёкому прошлому, но я помню его так ясно, как будто он произошёл вчера, потому что это происшествие тогда сильно поразило меня, и, проживи я хоть сто лет, я никогда не забуду его. Это было во время Крымской кампании, в 1855 году. Я жила в улице Тур, в Пасси. Однажды, перед завтраком, часов в двенадцать я спустилась в погреб. Луч солнца пробивался сквозь слуховое окно и падал на земляной пол. Это освещённое пространство представилось мне вдруг побережьем моря, а на песке лежал мёртвым мой двоюродный брат, батальонный командир. Перепуганная, я не могла идти дальше и с трудом поднялась наверх. Мои родные, заметив мой бледность и расстроенный вид, стали приставать ко мне с вопросами. И когда я рассказала о своём видении, меня подняли на смех. Две недели спустя, мы получили печальное известие о кончине майора Содье. Он умер, высадившись в Варне, и дата его смерти соответствовала тому дню и часу, когда он представился мне лежащим на земляном полу нашего погреба».

Займёмся дальнейшим рассмотрением фактов. Теории и обобщения явятся после. Чем больше мы наберём фактов, тем успешнее пойдёт наше расследование.

и) На днях я получил следующее письмо от депутата-поэта, хорошо известного и всеми уважаемого за искренность его убеждений и бескорыстие всей его жизни.

«Любезный учитель и друг! Случай этот произошёл со мной в 1871 году. Я был тогда в том возрасте, когда юноши любуются цветочками в поле, точь-в-точь как вы наблюдаете звёзды в бесконечном пространстве. Но раз как-то, позабыв о цветочках, я написал статью, за которую меня упрятали на несколько лет в тюрьму св. Петра в Марсели. Там же сидел и Гастон Кремье, приговорённый к смерти. Я очень полюбил его, потому что мы оба питали одни и те же мечты и натолкнулись на одну и ту же печальную действительность. В тюрьме, на прогулке, мы с ним вели беспрестанные беседы, между прочим, о Боге и бессмертии души. Однажды, несколько товарищей по заключению с особенным пафосом провозгласили себя атеистами и материалистами, а я возразил им, что неприлично щеголять своими отрицаниями перед человеком, приговорённым к смерти, притом перед человеком, верующим в Бога и в бессмертие души. Приговорённый сказал мне, улыбаясь:

– Спасибо, друг мой! Вот, погодите, когда меня будут расстреливать, я вам подам о себе весть.

30 ноября, на рассвете, я был внезапно разбужен лёгкими, глухими стуками, ударявшими в мой стол. Я обернулся, и шум прекратился, и я опять заснул. Несколько минут спустя, опять повторился тот же шум. Тогда я соскочил с койки и, окончательно пробудившись, встал перед столом: шум продолжался. То же самое повторялось два или три раза, все при тех же условиях.

Каждое утро, встав с постели, я имел привычку отправляться, пользуясь поблажкой доброго тюремщика, в камеру Гастона Кремье и пил с ним вместе кофе. В этот день, как и в предыдущие, я отправился на наше дружеское свидание. Увы! Дверь была запечатана. Уставив глаза в слуховое оконце, я убедился, что заключённого там не было. Едва успел я удостовериться в этой страшной истине, как добрый тюремщик бросился мне на шею, весь в слезах: «ах, ведь его расстреляли нынче на рассвете; но он умер героем».

Сильное волнение охватило заключённых. В тюремном дворе, где мы обменивались нашими грустными впечатлениями, я вдруг вспомнил слышанные мной шумы. Вздорный страх встретить насмешки помешал мне рассказать моим товарищам по несчастию то, что происходило в моей камере как раз в тот момент, когда Кремье пал, сражённый двенадцатью пулями в грудь. Однако, я доверился одному из них, Франсуа Рустану; но тому представилось вдруг, уж не сошёл ли я с ума от горя?

Вот рассказ, который для вас я изложил на бумаге. Воспользуйтесь им, как вам будет угодно для своих изысканий, но не подумайте о моем состоянии духа того, что думал мой приятель Рустан; горе не могло свести меня с ума в тот момент, когда я ещё даже не знал о грустном факте, который был причиной моего горя. Я находился в совершенно нормальном состоянии, я даже не подозревал о казни и ясно слышал поданный мне знак. Вот вам голая, неприкрашенная истина. Кловис Гюг».

i) Один известный учёный, Альфонс Берже, доктор естественных наук, лаборант по физике в Сорбонне, передавал мне следующий случай:

«Мать моя была в то время молодой девушкой, невестой моего отца, тогда служившего в пехоте в чине капитана; жила она в Шлесштадте у своих родителей. У матушки была когда-то подруга детства, молодая девушка, по имени Амелия М. Эта девушка, слепая, была внучкой одного старого полковника, служившего в драгунах при империи. Оставшись сиротой, она жила с дедушкой и бабушкой. Она была хорошая музыкантша и часто певала дуэты с моей матерью. Восемнадцати лет она почувствовала влечение к монашеской жизни и постриглась в одном Страсбургском монастыре. Первое время она часто переписывалась с моей матушкой; потом письма стали получаться всё реже и реже, наконец, как это часто бывает в подобных случаях, она совершенно перестала писать своей бывшей подруге.

Прошло года три после её пострижения; однажды, мать моя отправилась на чердак разыскивать что-то в старом хламе. Вдруг она прибежала назад в гостиную, с громкими криками, и упала в обморок. К ней поспешили на помощь, подняли её, она очнулась и воскликнула, рыдая:

– Это ужасно! Амелия умирает, она умерла, – я слышала её поющей так, как может петь только умершая!

И опять нервный припадок, такой сильный, что она лишилась чувств.

Полчаса спустя, полковник М. как сумасшедший прибежал к моему деду с депешей в руках. Она была от настоятельницы Страсбургского монастыря и содержала следующие слова: «приезжайте, ваша внучка при смерти». Полковник бросается на первый поезд, идёт в монастырь и узнаёт, что «сестра скончалась ровно в три часа», как раз в тот самый момент, когда с матушкой случился нервный припадок.

Этот случай часто рассказывался мне моей матерью, бабушкой, отцом, присутствовавшими при этой сцене, а также тёткой и дядей, очевидцами этого происшествия».

Этот факт достоин внимания. Имя рассказчика служит порукой его достоверности. Здесь нет ничего фантастического или романического. Очевидно, подруга г-жи Берже, умирая, в самый момент кончины с большим жаром, любовью и, вероятно, с сожалением думала о своей подруге детства, и от Страсбурга до Шлесштадта душевное волнение молодой девушки перенеслось моментально и поразило мозг г-жи Берже, сообщив ему впечатление небесного голоса, поющего дивную мелодию. Но как? Каким путём? Этого мы не знаем. Было бы, однако, ненаучно отрицать реальное совпадение, отношение причины к следствию, явление психического порядка, отрицать только потому, что мы не умеем его объяснить себе.

к) Г-жа де-Фонвиель рассказала мне 17 января 1899 года о следующем случае, испытанном ею самой и известном всей её родне.

Она жила в Роттердаме. Однажды вечером, часов около 11, всей семьёй в сборе были вслух прочитаны вечерние молитвы, а потом все разошлись по своим спальням. Г-жа Фонвиель только что успела улечься, как вдруг увидала, что в ногах её постели полог раздвигается, и перед ней является с ясностью живого человека одна подруга её детства, с которой она рассталась года три тому назад, после какого-то неделикатного поступка с её стороны. Она была в длинной белой одежде, чёрные волосы её были распущены по плечам; она пристально уставилась на подругу своими большими чёрными глазами, протягивала руку и говорила на голландском языке.

– Я умираю. Неужели вы не простите меня?

Г-жа де-Фонвиель приподнялась на постели и в свою очередь протянула ей руку, но видение вдруг исчезло. Комната была освещена ночником, и все предметы были отчётливо видны. Вслед за тем часы пробили двенадцать.

На другое утро г-жа Фонвиель рассказывала своей племяннице об этом странном видении, как вдруг раздался звонок у входной двери. Принесли телеграмму из Гааги, гласившую: «Мари скончалась вчера, в одиннадцать часов и сорок пять минут». Г. де-Фонвиель со своей стороны подтвердил мне факт видения; совпадение не подлежит сомнению. Что касается объяснения, то он так же усердно доискивается его, как и мы.

л) Баронесса Стафе, автор прелестных повестей, сообщила мне следующий факт:

«Г-жа М., по замужеству сделавшаяся француженкой и принадлежавшая к многочисленной медицинской семье, была воплощённой правдивостью. Мне кажется, она скорее умерла бы, чем согласилась выговорить ложь. Вот что она передавала мне:

В отроческие годы она жила в Англии и в шестнадцать лет сделалась невестой молодого офицера из индийской армии. Однажды весной в портовом городе, где жил её отец, она стояла на балконе и, естественно, задумалась о своём женихе. Вдруг она видит его перед собой, в саду – бледного, измученного. Тем не менее, обрадовавшись, она кричит: – Гарри! Гарри! – Сбегает, как вихрь, с лестницы и распахивает двери, ожидая на пороге увидеть своего возлюбленного. Но никого там не оказалось. Она бегает по саду, шарит по кустам, осматривает то место, где видела его. Гарри нет как нет. Домашние обступают её, стараются успокоить, убедить, что это иллюзия, но она всё повторяет: «я видела, видела его!» и остаётся опечаленной и встревоженной. Несколько времени спустя, молодая девушка узнаёт, что её жених погиб на море, от внезапной болезни, как раз в тот день и в тот час, когда он привиделся ей в саду».

м) Г. Бине, типограф в Суассоне, рассказал мне о следующем видении, явившемся ему лично.

«Моя родина, Мезьер, подверглась бомбардировке в течение всего 36 часов, но при этом погибло много жертв. Между прочими была опасно ранена маленькая дочь нашего домохозяина; ей было 11–12 лет, а мне всего 15. Я часто игрывал с Леонтиной, – так звали девочку.

В начале марта я поехал гостить в Доншери. Перед отъездом я узнал, что девочка в безнадёжном состоянии. Но, благодаря перемене места и беспечности, свойственной моему возрасту, я развлёкся и забыл о вынесенных бедах.

Спал я один в длинной, узкой комнате, окно которой выходило в поле. Раз, улёгшись спать по обыкновению в 9 часов, я никак не мог заснуть. На небе светила полная Луна, бросая довольно сильный свет в комнату.

Сон не являлся, я слышал, как били часы, и время тянулось бесконечно долго. Я размышлял, глядя на окно, приходившееся как раз против моей постели. Вдруг, около половины первого мне показалось, что луч Луны движется на меня, потом принимает очертания длинной белой одежды и останавливается у самой моей постели. Чьё-то исхудалое лицо улыбается мне... Я вскрикиваю: «Леонтина!» Но лучезарная тень, всё скользя, исчезает в ногах постели. Несколько дней спустя, я вернулся к родителям и, прежде чем успели со мной заговорить, я рассказал о своём видении: это была та самая ночь, тот самый час, когда девочка умерла».

н) Вот что случилось с моим отцом, флотским капитаном в отставке. Он был в плавании и около полуночи стал на вахту. Прохаживаясь по мостику, он вдруг увидал мелькнувшую у него перед глазами фигуру ребёнка, одетого в белое и как будто собирающегося улететь.

– Ты ничего не видел? – спросил он у матроса, бывшего при нём.

– Ничего, – отвечал тот.

Тогда отец; рассказал ему о своём видении, прибавив: «наверное, у меня дома неблагополучно». Он тщательно записал день и час, а вернувшись домой, узнал что в тот самый день умерла его маленькая племянница. Отец мой не раз рассказывал мне об этом и ещё на днях повторил, читая вашу статью». М. Шейльян. Арзев.

о) Г. Пасса, долгое время бывший священником в Версали, передавал мне следующий случай: однажды, в бытность его студентом в Страсбурге, находясь в бодрствующем, вполне сознательном состоянии, он увидел брата своего, офицера тюркосов в Африке, лежащим на дне глубокой ямы с раскроенной, окровавленной головой. Хотя это видение произвело на него сильное впечатление, однако он ни одной минуты не допускал мысли, чтобы оно предвещало действительность, и вспомнил о нём только тогда, когда получил по почте следующее роковое известие: В тот самый день, когда брат явился ему, он подвергся нападению одного из своих рядовых, который рассёк ему череп и бросил труп в яму. А. С. Моно. 97, улица Дракона, в Марселе.

п) Несколько лет тому назад супруги В. посетили своего знакомого больного старика, некоего Сент-Обена, человека очень образованного и большего оригинала. Среди разговора старик, убеждённый, что ему недолго остаётся жить, обещал г. В. подать о себе весть, когда придёт его последний час. В. со своей стороны дал такое же обещание.

Прошло лето, и супруги больше не виделись с больным. Раз зимним вечером после ужина г. В. читал газету, вдруг он невольно поднял голову и сказал жене: «Сент-Обен умер». Та не поверила и спросила, от кого он об этом узнал? – Мне никто ничего не говорил о Сент-Обене, – отвечал В., – но вот сейчас как будто что-то ударило меня в голову, и в тот же момент я невольно подумал о смерти Сент-Обена. На другое утро г-жа В. услыхала в церкви весть о кончине Сент-Обена, последовавшей накануне вечером. Г. В. (мой дядя), передававший мне об этом случае, говорил, что невозможно определить свойства полученного им лёгкого удара, – никогда в жизни он потом не испытывал подобного ощущения. Он вовсе не суеверен, – совершенно напротив. Гусси ван-дер-Гаге, в Рулере.

р) Дед мой с материнской стороны, человек серьёзный, солидный, спокойный и строгий, прогуливался однажды по улицам Лондона, погружённый в размышления, как вдруг протискивается сквозь толпу и направляется к нему один из его близких друзей детства, полковник индийской армии, который, судя по сообщениям газет, был занят в то время усмирением бунта сипаев. Дед мой, вне себя от удивления, протянул руку приятелю и собирался задать ему вопрос, но тот исчез так же внезапно, как и появился. Вернувшись домой, дедушка осведомился, не приходил ли полковник и, получив от прислуги отрицательный ответ, несколько встревоженный отправился в свой клуб. Там тоже никто не видал полковника. Прошло несколько недель; в ту пору средства сообщения были ещё очень плохи. Однажды, пробегая столбцы еженедельного журнала, выходившего в Индии, дедушка с огорчением наткнулся в списке убитых, благодаря предательству сипаев, – на имя своего дорогого друга. Сравнив даты, он пришёл к убеждению, что кончина этого друга совпадала с появлением его на многолюдных улицах Лондона, где в прежнее время оба приятеля особенно любили бродить, изучая характерные уличные типы столицы. С. Азинелли. Женева.

с) Случилось это около 1850 года в знакомом мне семействе. Две сестры только что улеглись в постель; вдруг одна из них вскрикивает: «Боже мой! Отец!».

Мать воображает, что это галлюцинация или сон, и старается успокоить дочь, но та отвечает: «я уверена, что видела папу, он даже тронул меня за руку».

Надо вам знать, что отец несколько дней тому уехал в Тур строить балаганы для тамошней ярмарки. На другой день семья получила письмо, извещающее, что отец убился, свалившись с постройки. Видение явилось дочери как раз в момент его смерти. Делану, домовладелец, улица Замка, 28, в Лоше.

т) Мой брат, надзиратель над сосланными в Кайене, находясь в отпуске в Боллене, рассказал мне следующее происшествие. Он был очень дружен с другим надзирателем, неким Ренуччи. У того была дочурка, сильно привязавшаяся к моему брату и невестке. Девочка заболела. Однажды ночью брат мой просыпается. В глубине комнаты он вдруг видит маленькую Лидию, устремившую на него пристальный взор. Затем она исчезла. В волнении мой брат разбудил жену и сказал ей: «Диди (Лидия) умерла, я только что видел её совершенно ясное. Ни муж, ни жена не могли после этого заснуть.

На следующий день мой брат поспешил к г. Ренуччи. Девочка, действительно, умерла ночью; час явления совпадал с её смертью. Режина Жюллиан, начальница пансиона в Морнасе. (Вокаюз). (См. статью К. Фламмариона «Неведомое» в прибавлении к «Новому Времени» за 1900 г., №№ 8688–8722).

Мы могли бы неопределённо увеличить число этих достоверных рассказов. Случаи сообщений на расстоянии в момент ли смерти, или при жизни и при нормальных условиях, подобные вышеприведённым, не настолько редки, – хотя, конечно, и не особенно часты – чтобы каждый из наших читателей не слыхал о них и даже лично не наблюдал чего-нибудь подобного, может быть, ещё и не раз. С другой стороны, опыты, произведённые в области животного магнетизма, показывают точно также, что в известных психологических случаях экспериментатор может действовать на своего субъекта на расстоянии не только нескольких сажен, но нескольких вёрст и даже сотен вёрст – смотря по чувствительности субъекта и его способности к ясновидению, а также, без сомнения, и по силе воли самого магнетизёра. При всём этом нужно сказать, что расстояние или пространство вовсе не таково, каким мы его себе представляем. Для пешехода расстояние от Парижа до Лондона очень велико; до изобретения судов оно было даже непроходимым, но для электричества оно не существует. Расстояние от Земли до Луны очень велико при наших теперешних средствах передвижения, но оно нуль для тяготения. В самом деле, с абсолютной точки зрения расстояние, отделяющее нас от Сириуса, составляет такую же ничтожную часть бесконечности, как и расстояние между Парижем и Версалем или даже между вашим правым глазом и левым.

Мало того: промежуток, существующий, по-видимому, между Землёй и Луной, между Землёй и Марсом, или даже между Землёй и Сириусом, не что иное, как чистейшая иллюзия, происходящая от нашей недостаточной восприимчивости. Луна постоянно действует на землю и беспрестанно пошевеливает её, так или иначе. Притяжение Марса равным образом чувствуется нашей планетой, а мы в свою очередь заметно сворачиваем самого Марса с его пути, заставляя его чувствовать влияние Луны. Мы действуем даже на самое Солнце, принуждая его вздрагивать, как будто бы мы к нему прикасались. Благодаря притяжению, Луна ежемесячно заставляет Землю вращаться около их общего центра тяжести, находящегося в пространстве, на расстоянии полутора тысячи вёрст от поверхности земного шара; равным образом и Земля из года в год заставляет Солнце вращаться около общего центра тяжести, расположенного в 430 вёрстах от солнечного центра. Все миры непрестанно действуют друг на друга, так что на самом деле они вовсе не разъединены, не изолированы один от другого. Пространство не только не представляет собой бездны пустоты между мирами, а скорее является связью, посредствующим звеном между ними. Но, если, таким образом, сила тяготения устанавливает действительное, постоянное, не подлежащее никакому сомнению, доказываемое всей точностью астрономических наблюдений – общение между Землёй и другими родственными ей телами в пространстве, то мы вовсе не видим, по какому праву, так называемые, позитивисты могут утверждать, что невозможно никакое сообщение между двумя более или менее удалёнными друг от друга существами на земле ли, или на двух различных мирах.

Два мозга, вибрирующие однообразно, в один тон, на нескольких вёрстах взаимного расстояния, не могут разве приводиться в движение одной и той же психической силой? Возбуждение известной части мозга не может разве, подобно тяготению, перенестись через эфир и передаться другому мозгу, вибрирующему на каком бы то ни было расстоянии, как звук, извлечённый в одном углу комнаты, заставляет дрожать струны рояля или скрипки – в другом её углу? Не забудем при этом, что наш мозг составлен из не прикасающихся между собой и постоянно колеблющихся частиц⁷⁰⁸.

Да и для чего говорить о мозге? Мысль, воля, вообще психическая сила одного существа, в чём бы ни состояла её сущность, не может разве действовать через расстояние на другое существо, связанное с первым симпатическими и нерасторжимыми узами интеллектуального родства. И разве биение одного сердца не передаётся внезапно другому, бьющемуся с ним в унисон?

Что же, ужели мы должны допустить, что в приведённых выше случаях явлений дух умершего действительно принимал телесный вид и находился около наблюдателя? Для большей части случаев в таком предположении, по-видимому, нет никакой надобности. Во время сна мы бываем уверенными, что видим разных людей, хотя их вовсе нет перед нашими, впрочем, закрытыми, глазами. Мы видим их столь же ясно, как и наяву, слушаем их, отвечаем им, разговариваем с ними. Очевидно, мы видим их не с помощью сетчатой оболочки, не с помощью оптического нерва, точно так же, как и слышим их вовсе не ушами; – всё это дело лишь одних мозговых клеточек.

Некоторые видения могут быть объективными, внешними, вещественными, другие же – чисто субъективны; в последнем случае являющееся существо может действовать через расстояние на существо видящее, и такое влияние на мозг последнего может произвести внутреннее видение, которое, оставаясь чисто субъективным и внутренним, могло бы показаться внешним, как это бывает в сновидениях, не будучи в то же время простым обманом чувств.

Опыты, произведённые в последнее время относительно явлений внушения, гипнотизма и сомнамбулизма, указывают, кажется, путь, если не к объяснению, то, по крайней мере, к рациональному взгляду на некоторые из фактов этой области. Сущность подобных явлений заключается в том, что здесь мысль одного лица действует на мысль другого. Разумеется, душа не переносится через расстояние и не принимает в действительности человеческого образа⁷⁰⁹; перед тем, кому является видение, нет человеческого существа в одежде, сшитой портным или швеёй, закутанного в плащ, в женское платье, в широкое или узкое пальто со всеми принадлежностями мужского или женского одеяния, с тросточкой или зонтиком в руках и т. п. Но, может быть, имеющая явиться душа действует непосредственно на душу другого лица, производя в последнем такое ощущение, что ему кажется, будто он видит, слышит, даже осязает представляющееся ему существо в том самом виде, в каком оно было известно ему раньше,

Как мысль или воспоминание вызывает в нашей душе образы, достигающие большой живости и яркости, так и человек, действующий на другого, может заставить последнего увидеть какой-нибудь субъективный образ, который на мгновение покажется ему вполне реальным. Занимающиеся гипнотизмом и внушением в настоящее время уже могут по произволу вызывать подобные явления, и хотя такого рода опыты ещё только что начались, но полученные результаты уже заслуживают величайшего внимания, как с психологической, так и с физиологической точки зрения. Во всех таких случаях не сетчатая оболочка возбуждается внешней действительностью, а возбуждаются прямо оптические слои мозга действием психической силы. Здесь получает впечатление непосредственно само мыслящее начало, но – каким образом? – мы этого не знаем.

Таковы наиболее рациональные⁷¹⁰, как нам кажется, индуктивные выводы из только что рассмотренных явлений – явлений необъяснимых, но известных с незапамятных времён, потому что примеры их встречаются в истории всех народов с самой глубокой древности, и их трудно было бы отрицать или замалчивать.

Так неужели – возразят нам – в наш век экспериментального метода и положительного знания мы должны допустить, что умирающий или прямо мертвец может иметь с нами общение?

Но что такое мертвец?

В каждую секунду умирает по одному человеческому существу на нашем земном шаре, значит около 86400 в сутки, то есть около 31 миллиона в год или более 3 миллиардов в столетие. В течение десяти веков было зарыто в землю и пущено в общее обращение в виде воды, газов, паров и различных других веществ – более 30 миллиардов трупов. Если мы примем во внимание всю убыль человеческого населения за исторические века, то найдём, что в течение десяти тысяч лет, по меньшей мере, двести миллиардов человеческих тел были созданы из земли и атмосферы путём дыхания и питания и вновь возвратились в землю и воздух. Частицы кислорода, водорода, угольной кислоты, азота, составлявшие все эти тела, утучнили собой почву и поступили в воздушный кругооборот.

Да, обитаемая нами ныне земля составлена, между прочим, и из этих миллиардов некогда мысливших мозгов, из этих миллиардов некогда живших организмов. Мы попираем ногами наших предков, как и по нам будут ходить потом. Умы мыслителей, очи, созерцавшие красоту, уста, воспевавшие любовь, улыбки и плач, розовые губки и мраморные бюсты красавиц. Утробы матерей, руки трудящихся или носящих меч, кровь побеждённых, дети и старцы, добрые и злые, богатые и бедные – всё, что жило и мыслило, всё лежит теперь в этой сырой земле. Мы не можем сделать ни одного шага на нашей планете, чтобы не наступить на прах мёртвых; не можем взять в рот куска, проглотить одного глотка жидкости, не вводя в себя того, что уже было съедено и вылито миллионы раз; не можем дохнуть, не принимая в себя дыхания мертвецов. Составные элементы человеческих тел, взятые из природы, возвратились в неё вновь, и каждый из нас носит в себе атомы, принадлежавшие раньше другим телам.

Что же? Ужели вы думаете, что в этом заключается всё, что осталось от всего человечества? Ужели вы думаете, что от него не осталось ничего, более благородного, более высокого и более духовного? Ужели каждый из нас, испуская последний вздох, возвращает природе только эти шестьдесят или восемьдесят килограммов мяса и костей, которые сейчас же разложатся и обратятся в элементы? Ужели оживляющая нас душа не может продолжать своего существования точно так же, как любая из частиц кислорода, азота или железа? Ужели жившие некогда души не могут жить всегда?

Мы не имеем никакого основания утверждать, что человек состоит из одних только материальных элементов и что мыслительная способность есть лишь свойство его организации. Напротив, очень важные причины заставляют нас допустить, что индивидуальную сущность и составляет именно душа, что она-то и управляет материальными частицами, образуя из них живое человеческое тело⁷¹¹.

Светлая радость, как будто даже улыбка, появляющаяся на лице только что скончавшегося человека, спокойствие, разливающееся подобно сиянию счастья вслед за предсмертными страданиями, не показывает ла это нам, что в торжественный момент разлуки с телом последнее впечатление души бывает впечатлением света, сознанием освобождения?

Безусловно, неоспорим следующий исторический и научный факт. Во все века, у всех народов, под самыми разнообразными религиозными формами, непоколебимо оставалась в глубине сознания идея о бессмертии. Воспитание дало ей лишь тысячи разных форм, но не оно изобрело её. Эта неискоренимая идея существует сама по себе. Всякое человеческое существо, являясь в мир, приносит с собой в более или менее смутной форме и это внутреннее ощущение, это желание, эту надежду. (См. книгу К. Фламмариона: «В небесах», СПб., 1896 г., стр. 122–153).

38. Из монастырских писем. (Наместника Троицко-Сергиевой лавры архимандрита Антония митрополиту московскому Филарету).

а) Монах Иона, живший прежде на гостинице, а теперь служащий на св. кладезе, имел сына Косму, жившего в послушниках в Чудове монастыре, и в пост умершего в больнице московской.

В пятницу, на Лазареву субботу, около полуночи, отец встал поправить лампадку, очень нагоревшую. Хочет ложиться опять в постель и видит, что дверь отворилась, и сын входит в белой рубашке, а за ним два маленьких мальчика, прекрасно одетых.

Отец, испугавшись, говорит: «Косма, зачем ты пришёл? Не тронь меня: я боюсь тебя». – Не бойся, батюшка, я ничего тебе не сделаю. – Тогда отец поцеловался с ним, а мальчики стали у дверей. Иона, в страхе ещё, говорит мальчикам: ребятушки, вы не уходите отсюда, не оставляйте его одного. Они ни слова не сказали и остались, как пришли. Сын Ионы вместе с отцом пошли в перед кельи, отец сел на стул, а сын подле него на пол. Отец говорит; «каково тебе, Косма, там?» – Сын говорит: – слава Богу, батюшка, мне хорошо. – Отец говорит: – «чай – муки-то там какие?» – Сын говорит: – «ад разрушен. – Но, тяжело вздохнув, прибавил: – только там река огненная, и редкий кто минует её; а сколько в ней народу! Ужас как много!».

Отец хотел ещё спросить о реке, но сын встал, поспешно говорит: – прости, батюшка, мне нужно навестить старца, – а не сказал кого, и пошёл с мальчиками вместе вон из кельи. Это было просто наяву.

Старец, мне думается, – Аммоний, который в этот день скончался, быв на ногах, а он с ним был знаком близко, а, может быть, и другой, но ни от кого не слышно, кто бы в этот день видел Косму хотя во сне.

б) Идя по скиту, зашёл я к умирающему Вуколу – послушнику покойного схимонаха Моисея. Ныне его соборовали маслом; чахотка неизлечимая у него. Увидев его в таком благодушном состоянии, я спросил: что, о. Вукол, видно, в путь собираешься? – Да, батюшка, помолитесь, да пошлёт мне грешному Свою милость и помощь Господь. – Кланяйся от меня старцу своему, о. Моисею. – Я ныне, говорит, виделся с ним, он был у меня, и вот здесь читал акафист Богоматери: а меня, как и прежде бывало, заставил петь припевы, и так всё правило совершил у меня. И с радостью говорит: мы с тобой и там вместе будем жить; мне позволено прийти проводить туда отселе тебя. – Помолились мы ещё с ним, и я как бы совершенно был здоровый. Перекрестил он меня и отошёл. Так я, батюшка, жду не дождусь, когда пошлёт Господь перевести меня отсюда. А о. Моисей сказал, что там несказанно хорошо.

Господи! Какие получает человек утешения от веры в бессмертие.

в) Какое непонятное соединение живых с мёртвыми! Где же находятся умершие, которые так удобно с живыми и вновь умирающими сносятся? Где находятся души, которые из одной губернии в другую в одну почти минуту переносят вести?

В Екатеринославле был архимандрит Симеон, который недавно (в 1843 г.), переведён в Воронеж. Он был дружен со старым отцом (С. М. Н.) одного благородного семейства. Отец этот умер прошлого 1844 года в феврале. В числе его семейства была дочь, которой участь была не по сердцу, от чего в тихом страдании получила она чахотку. 6 дня прошедшего августа все семейство было ещё в трауре по отцу. Больная приобщалась в этот день, не снимая траура; мать ей это заметила, на что она отвечала: – я 15-го наряжусь, И точно, в день Успения Божией Матери потребовала ванну, надела полное венчальное убранство, послала за священником, приобщилась святых Таин. По принятии святыни, береглась, чтобы ничто не прикоснулось к её устам. Со всей свежестью голоса и улыбающегося лица, просила читать отходные молитвы, и во время чтения относилась как бы к невидимому лицу: папенька милый, папенька, подождите. С последним словом отходной улетела бессмертная её душа. Того же дня и часа отец Симеон в Воронеже видит С. М. Н., который говорит ему: вам в Екатеринославле надобно утишать скорбных; а Любинька со мной, но вы и нас не забывайте.

Как это разительно! как непонятна наша жизнь! И что значит жить на этой земле? Но где бы то ни было, только бы жить такой жизнью, какую Бог определил, как бы многотрудно ни было. (Монастырские письма, Москва, издание 2. 1898 г.).

39. Исполненное обещание. «Несколько лет тому назад, – рассказывал г. М., – по окончании курса в одном из высших учебных заведении, я проживал в Москве, думая в то время посвятить себя сцене, и пробовал свои силы на этом поприще, участвуя в многочисленных любительских спектаклях. Само собой разумеется, что, благодаря такому образу жизни, у меня вскоре образовался довольно многочисленный круг знакомых, из среды которых особенно дорога мне была семья г-жи В., где я встретил самый тёплый, родственный приём и участие. Однажды, проводя вечер в этой милой семье, я завёл с хозяйкой дома разговор о различных таинственных явлениях, которым, к слову сказать, ни я, ни собеседница моя не верили. Полушутя, мы с г-жой В. дали друг другу обещание, что тот из нас, кто раньше умрёт, должен будет явиться оставшемуся в живых, чтобы доказать этим, что существует загробная жизнь. «Разумеется, это будете вы, прибавила, смеясь, г-жа В., цветущая молодая женщина, глядя на меня, в то время хилого и с виду болезненного молодого человека. Разговору этому в то время не придавали мы никакого значения, не веря в возможность каких-нибудь посмертных проявлений личности умершего, и смотря на наши взаимные обещаний, как на простую шутку.

Вскоре после этого мне пришлось покинуть Москву и прожить несколько месяцев в провинции. Переписываясь с некоторыми московскими знакомыми, я с удивлением и грустью узнал о неожиданной смерти г-жи В., цветущее здоровье которой обещало, по-видимому, многие годы жизни. Погоревав искренно о своей доброй знакомой, я, сколько мне помнится, в то время даже и не вспомнил о нашем взаимном обещании, до такой степени считал его вещью несбыточной. Прошло несколько месяцев, я возвратился в Москву и снова принялся за прерванную сценическую деятельность. За это время впечатление понесённой мною утраты успело окончательно во мне изгладиться, и, увлекаемый волной жизни, я редко когда и вспоминал о своей знакомой.

Раз я вернулся домой довольно поздно вечером, и так как через несколько дней предстоял спектакль, в котором я должен был участвовать, то принялся изучать свою роль, которую я знал плохо, при том же и спать ещё не хотелось. Занимал я в то время небольшую меблированную комнату, а напротив меня, через коридор, была другая такая же комната, занимаемая в то время моим хорошим знакомым г. Т., у которого в этот вечер собрался кружок, по большей части также моих хороших знакомых, которые, усевшись за зелёными столами, усердно винтили. Так как на совести моей лежала плохо заученная роль, а спектакль был близок, то я не пошёл к приятелю, несмотря на его приглашения, и принялся, как сказал, долбить свою роль. В комнате моей горела висячая лампа с красным абажуром, свет которой был настолько силен, что я, не утомляя глаз, мог свободно читать свою роль. Прошёл, может быть, час, я лежал на кровати и усердно штудировал роль, забыв обо всём на свете. Прямо против меня, в нескольких шагах, стояла этажерка, а на ней, на верхней полке, кабинетный фотографический портрет г-жи В., подаренный ею лично. Портрет этот оправлен был в рамку, состоявшую из одного толстого стекла на подставке, какие в то время только что появились. Хорошо помню, что, увлечённый своею ролью, я решительно ни о чём другом не думал, а всего менее, конечно, о покойнице, так как житейские заботы всецело поглощали меня в это время. Во время моего занятия своей ролью взор мой несколько раз падал на упомянутый выше портрет. Постепенно я стал взглядывать на него чаще и чаще, сам не зная почему, хотя в портрете не замечалось ничего особенного, и он стоял на обычном своём месте. Наконец, это непонятное, похожее на какую-то навязчивую идею, чувство до такой степени стало меня беспокоить, что я для того, чтобы не смотреть на портрет, встал с кровати и, вынув карточку из рамки, обернул её лицевой стороной назад, вложив портрет в таком положении обратно в рамку. Но непонятное ощущение, тем не менее, продолжалось, мешая мне как следует сосредоточиться на изучении своей роли. Вместе с тем я стал замечать на стене, близ которой стояла этажерка с портретом, какой-то блуждающий свет, который можно было сравнить с отражением от зеркала, известным под именем «зайчиков» Внимательно оглядывая комнату, я убедился, что в комнате не заключалось ничего, что могло бы служить причиной подобного светового явления. Полагая, что свет проникает из окна сквозь неаккуратно спущенную штору, я подошёл к окну. Но на дворе была непроглядная темень тёмной и сырой осенней ночи, и ни в одном окне не светилось, так как было уже далеко за полночь. Возвратившись на своё место, я снова принялся читать свою роль, полагая, что всё это мне померещилось, но явление продолжалось. Постепенно светлое фосфорическое пятно, образовавшееся на стене, стало разрастаться, принимая вид светлой женской фигуры, которая стала, наконец, отделяться от стены, и я увидел перед собой покойную В. Помню хорошо, что, как в этот момент, так и в последующие, пока длилось явление, я не чувствовал ни испуга, ни даже удивления, а скорее чувство, похожее на какое-то оцепенение, нечто вроде столбняка.

Призрак, отделившись от стены, подошёл к этажерке, вынул из рамки свой фотографический портрет, обращённый мной назад, и снова вставил его в рамку в его естественном положении. Затем призрак открыл деревянную, не запертую на ключ шкатулку, вынул из неё золотой медальон г-жи В. с её портретом, подаренный мне на память ею самой, и раскрыл его. Затем видение стало бледнеть, постепенно расплываясь в каком-то тумане, пока не исчезло в той же стене, из которой оно появилось. Теперь только исчезло моё оцепенение, и меня охватил такой ужас, что я в испуге бросился из комнаты, впопыхах ударившись обо что-то головой довольно чувствительно. Как безумный, влетел я в комнату своего приятеля, где всё ещё продолжалась карточная игра, и переполошил своим видом всю компанию. Долго не мог я ничего ответить на тревожные расспросы моих знакомых, и разразился, наконец, сильнейшим истеричным припадком, чего ни раньше, ни после никогда со мной не бывало, так как человек я нисколько не нервозный и никогда ни нервозностью, ни, тем более, истерией не страдал. Наконец, знакомым моим удалось меня кое-как успокоить, и я рассказал всё, со мной бывшее. Разумеется, меня принялись уверять, что всё это мне померещилось, что, вероятно, я заснул и мне всё это приснилось. Я уверял их, что я ни минуты не спал, что ни малейшего расположения ко сну у меня не было, и что я всё время был занят самым старательным изучением роли. Чтобы убедить меня, что всё это либо сон либо галлюцинация, всей гурьбой отправились в мою комнату, но приятели мои невольно призадумались, когда увидели, что портрет был, действительно, в том положении, которое было дано ему призраком, а золотой медальон вынут из шкатулки и раскрыт. Кое-как проведя ночь, (один из знакомых, чтобы успокоить меня, согласился остаться у меня ночевать), я на другой день пошёл посоветоваться с известным в то время специалистом по нервным болезням, доктором X. Доктор, со своей стороны, успокаивал меня и со своей научной точки зрения объясняли всё происшедшее со мной самопроизвольным гипнозом. По его мнению, я самопроизвольно впал в гипноз, сам внушил себе видение призрака В., сам привёл её фотографический портрет в первоначальное положение и вынул из шкатулки, и раскрыл её медальон, воображая, что всё это делает вызванный мною в моём воображении призрак. Как ни остроумно показалось мне тогда объяснение профессора, но меня и до сих пор смущает то обстоятельство, что никогда решительно, ни до этого случая, ни после него, я не страдал ни малейшими нервными расстройствами, в гипноз не впадал, а напротив, обладаю совершенно здоровыми, нормальными нервами. Если бы это был самогипноз, то, по крайней мере, хоть в самый этот день я должен были бы ощущать хоть какую-нибудь ненормальность, какое-нибудь недомогание, вроде тяжести в голове, сонливости, или чего-нибудь в этом роде. А то ничего, решительно ничего не ощущал, но был в самом обычном, нормальном состоянии и духа, и телесного здоровья. Откуда же было взяться самогипнозу, ведь от чего-нибудь же он должен был развиться, из каких-нибудь органических или психических причин? А потому, несмотря на всю научность объяснений почтенного доктора, я не могу вполне удовлетвориться ими, и принуждён, вместе со многими другими, думать, что в природе есть многое, чего не снилось нашим мудрецам. (См. «Ребус» 1896 г.).

40. Вразумление умершей матери непочтительному сыну. Из Ярославля в «Рыбинский Биржевой листок» пишут, что в одной деревне, в 15 вёрстах от этого города, жила вдова, бедная крестьянка, мать двоих сыновей. Старший сын успел как-то разбогатеть, жил отдельно от матери и отказывал ей даже в куске хлеба; младший был беден, но честен и почтителен к матери. Вдруг старуха умирает, нужно её похоронить, а денег нет ни копейки. Сноха покойницы, жена младшего сына, отправилась к старшей снохе за помощью, в отсутствие мужа последней, и после долгих просьб успела выпросить у неё на погребение один рубль. Когда старший сын покойницы, возвратившись домой, узнал об этом, то пришёл в страшную ярость, разругал и поколотил жену, зачем она дала без него денег, и, наконец, отправился в братнину избу, где под божницей лежала его мать, готовая к выносу в церковь. Не обращая внимания на тело матери, ещё не успевшее остыть, этот непочтительный и дерзкий сын, забывший страх Божий и стыд человеческий, бросился с кулаками на жену своего брата, требуя назад данный ей рубль. Бедная женщина в испуге показала, что деньги лежат под божницей. «Возьми их, если хочешь, доставай сам, а я не буду: грешно!» – проговорила она. – Дура ты, вот что! – воскликнул злой сын и потянулся к божнице, чтобы взять деньги. При этом он несколько наклонился к трупу умершей. В это время мёртвая вдруг схватила его за руку и крепко-крепко стиснула, открыв на мгновение глаза, после чего опять заснула сном смерти. Говорят, что сын сошёл с ума от испуга и едва ли останется в живых. (Из «Вологодских Епархиальных Ведомостей»).

41. Один из сотрудников газеты «Chicago Tribune» приводит из старинной книги о духовидении, вышедшей в 1729 году, следующий рассказ о докторе богословия Шкотте, человеке известном в своё время, как учёностью, так и замечательным умом, безукоризненной нравственностью и правдивостью. Свидетельство его в пользу таинственного происшествия имеет немалую цену.

Доктор, как с его слов рассказывается в старинном издании, сидел однажды в своём кабинете у камина, с книгой в руках, при затворённой и даже запертой двери, и, стало быть, вполне уверенный, что в комнате, кроме его, никого быть не могло. Случайно подняв голову, он увидал по ту сторону камина сидящего в большом кресле старого господина в длинном, чёрном парике очень почтенной наружности, одетого в чёрный бархатный камзол, ласково на него смотрящего и как будто готовящегося заговорить.

Затем, между доктором и его таинственным гостем начался разговор, который сотрудник газеты сполна не передаёт, а только кратко излагает его содержание, а именно просьбу, чтобы Шкотт отправился в его бывшее поместье и отыскал там духовное завещание, так хорошо запрятанное, что его никак не могли найти, в виду чего сын его, законный наследник, рискует лишиться большой части своего имущества.

«На чердаке, в кладовой, – продолжал призрак, – находится склад разных старых ненужных вещей, как то: ломаной мебели, столов, ящиков, комодов. В одном углу, в глубине увидишь старинный сундучок со старым, изломанным замком и торчащим в нём ключом, который напрасно пробовали повернуть или вынуть из замочной скважины». Сундучок этот призрак описал очень подробно как снаружи, так и внутри, и точно указал место, которое придётся вскрыть топором, иначе не проникнуть в него.

Доктор Шкотт обещал отправиться в указанное поместье и сдержал своё слово.

Молодой хозяин не только радушно принял его, но и сообщил, что в предыдущую ночь он видел во сне, что к нему приехал незнакомый гость и нашёл пропавшее завещание.

«Быть может, вы и есть тот гость», – заключил он свою речь. Доктор улыбнулся и попросил, чтобы его свели в кладовую на чердаке, где сложен старый хлам. Придя туда, он прямо указал на старинный сундучок и спросил: искали ли в нём? Ему ответили, что искали, но безуспешно. Он потребовал, чтобы поискала ещё раз. Опять ничего не нашли, тогда доктор спросил долото, молоток и начал стучать в дно сундучка, оно оказалось двойным и когда было вскрыто, то там в пыли и грязи нашлось завещание, необходимое для утверждения в правах наследства молодого хозяина.

42. Есть верное предание, что живший в конце XI века парижский доктор, Раймунд Диокр, человек учёный, но само-обольщённый, возмечтал о себе до богохульства. В этом состоянии застигнутый смертью, Раймунд, среди своих собратий, которые уже готовились нести его тело в могилу, внезапно встал и произнёс: (Justo Dei judicio accusatus sum): «я предстою уже пред судом Божиим», – и снова умер. Через несколько времени, он снова пробудился от смертного сна и, вставши, сказал: (Justo Dei judicio judicatus sum): «на праведном суде Божием я истязан», и опять пал мёртвый на свой одр. Наконец встал и в последний раз произнёс: (Justo Dei judicio damnatus sum): «праведным судом Божиим я уже осуждён», – и более не пробуждался к жизни.

Такие поразительные явления расположили Брюна, епископа гербиполенского, ученика Раймундова, и некоторых из его товарищей удалиться в Шартрскую уединённую, дикую пустыню и поставить самые строгие правила, для своего общества, известного под именем Картезианского ордена.

Не знаем, как бы отозвалось такое событие в людях рационалистического направления? По крайней мере, нельзя думать, чтобы они были к нему равнодушны; много бы, конечно, оно наделало шуму, много толков, но всё это порешили бы тем, «что покойник был крепкой натуры, что эти необычайные вспышки догоравшей жизни, троекратно энергически повторившиеся, со значительными расстановками времени, были следствием избытка внутренних его сил».

И все остались бы этим довольны и покойны. И многие, чтоб не показаться отсталыми от прогрессистов, выразили бы им своё сочувствие. Надо признаться, что от мусора и копоти суемудрого просвещения загробная жизнь так стала для многих темна, как вода во облацех воздушных. («Прибавление к Творениям св. отцов» 1855 г.).

Некоторые учёные богословы отвергают возможность явления душ умерших людям, ещё живущим на земле. Таков, например, Штребель. По его мнению, явление отшедших душ невозможно, ни одна душа не может выйти из ада, не разрушив в то же время затворов смерти; а ключи ада и смерти в руках Воскресшего (Откр. 1:18). Делич, оспаривая это положение, говорит, что хотя ни одна душа не может освободится от ада и оков смерти без этого ключа, но отсюда вовсе не следует, что все явления умерших, поэтому, должны непременно быть явлениями воскресших. Святые, упоминаемые у Матвея (27:52–53), были воскресшие, но Самуил, явившийся Саулу, не был воскресшим; не был воскресшим и Моисей, беседовавший с Иисусом Христом на Фаворе. Что Самуил и Моисей воскресли только затем, чтобы явиться и снова умереть (Штребель называет их bis mortui), это, как справедливо замечает Делич, чудовищный вымысел. Далее Штребель, отрицая возможность явления душ умерших, высказывает недоумение относительно того, как могут быть видимы души умерших, когда они не имеют тела?

«Точно так же, – отвечает ему Делич, – как могут быть видимы ангелы, хоть они также не имеют тела».

«Но Богу не угодно это», – возражает Штребель, ссылаясь на притчу о богатом и Лазаре.

«Из этой притчи, – говорит Делич, – видно только, что наставление относительно воли Божией, какое мы имеем в слове Божием, не нуждается в том, чтобы исполнять его проповедью людей воскрешённых для этой цели из мёртвых и посланных к живым людям. Но можем ли мы отсюда заключить, что вообще умершие не возвращаются к жизни, чтобы провести ещё некоторое время между живыми в качестве свидетелей божественной чудотворной силы и, следовательно, божественного откровения? Мёртвые, воскрешённые Иисусом Христом, свидетельствуют противное. Но не должны ли мы именно отсюда заключить, что души умерших не могут являться прежде воскресения мёртвых без воскрешения и их тел? Явления Самуила и Моисея доказывают противное».

Так Делич опровергает мнение о невозможности явления душ после смерти. Для нас неважно то, что он, для объяснения явления душ после смерти, принимает произвольно составленное им понятие о «нематериальной телесности» души в переходном её состоянии; для нас важно то, что этот глубокий знаток Писания выступает в данном случае прямым противником мысли Лютера, который говорил, что «с тех пор, как мир стоит, ещё никогда в действительности не являлась душа умершего», и в «шмалькальденских членах» утверждал (II. 2. 26), что «под видом человеческих душ являются демоны».

Есть другие богословы, которые более осторожно высказываются о возможности явления душ умерших людей. Таковы Шплиттгербер, Мартенсен и др. Шплиттгербер хотя и говорит, что «души отшедших движутся в совершенно замкнутой, потусторонней сфере, которая может приходить в соприкосновение с нашей земной жизнью только в высшей степени редко, в качестве исключения. – Хотя и говорит, что новейшая теология вообще держится, и не без основания, того положения, что Писание нигде не даёт положительного основания для признаний действительности явлений умерших». – Однако ж, и припоминает тем из своих читателей, которые склонны признавать явления душ умерших за призраки, создаваемые возбуждённой фантазией, известные слова Гамлета: есть много на земле и на небе такого, что не снилось вашим мудрецам. Мартенсен говорит: «всякое догматическое утверждение или отрицание в данном случае значило бы только учить, яже не уведе (Кол. 2:18)». Таким образом, Мартенсен прямо уклоняется от категорического решения вопроса.

Что касается православной церкви, то она, строго держась учения Писания, признаёт явления умерших. И, действительно, Писание не только ясно говорит о явлениях ангелов (Быт. 18:2–22; 28:12; Нав. 5:12–14; Лк. 1:11, 26,. 28; Мф. 2:13, Деян. 5:19; 10:3; 12: 7) и умерших праведников (1Цар. 28:8–20; Лк. 9: 30–32), но ясно даёт разуметь, что и души грешников, по воле Бога духов и всякие плоти (Числ. 16:22), являются иногда своим ближним. И при том как во сне, так и в бодрственном состоянии, «хотя, – говорит один из православных писателей, – эти явления душ из ада случаются очень редко, но, тем не менее, верно, действительно бывают, ибо отвергать или считать явление их совершенно невозможным – значит ограничивать неизреченное человеколюбие и силу Того, Кто имеет ключи ада (Откр. 1:18), т. е. имеет власть отверзать и заключать врата ада, – имеет власть изводить из ада и низводить в оный (1Цар. 2:6)», – значит быть упорным скептиком, или иметь психологические познания самые ограниченные (Странник 1873 г.).

Передавая рассказы о видениях и явлениях, доказывающих бытие загробного мира и «жизнь души после смерти тела», Григорий Великий приводит сообщаемые в них видимые, осязательные «примеры», как свидетельства и факты, которые для людей «мятущихся духом» бывают более «убедительны», нежели отвлечённые рассуждения, доказательства или доводы разума (Диал. IV, 7), хотя предварительно рассматривает и некоторые из этих последних.

Так, между прочим, собеседник св. Григория Великого (в «Диалогах»), диакон Пётр, представляя в своём лице не утверждённых в вере и выходя из той мысли, что обыкновенным людям, как он сам испытал это, не случается видеть чувственными глазами исход души из тела при смерти человека, – выражает сомнение – «как поверить бытию существа, которого никто не может видеть (гл. 5)?». – Вопрос, таким образом, ставился относительно бытия души и продолжения жизни за гробом, в связи с одним из самых существенных её свойств – невидимостью или нематериальностью. Положим, – рассуждает собеседник св. Григорий, – о бытии души в теле мы можем заключать из движений, совершаемых им, – «потому что, если б не было в теле души, члены тела не могли бы двигаться» (гл. VI), – но возможно ли выводить отсюда бессмертие души, как выводят путём философских умозаключений – «возможно ли от видимых предметов (присутствие души в телесных движениях) заключать к бытию того, чего я не могу видеть» (жизнь души по смерти тела)?

Отвечая на вопрос, Григорий Великий не входит в подробное рассмотрение его с философской стороны, но, тем не менее, излагает путём умозаключений. А именно Григорий Великий указывает на бытие Божие, как на факт, не подлежащий сомнению, и от него делает заключение и к бытию бессмертной души человека. Как душа животворное начало в теле, так и сила или присутствие Божие в мире – сила, всё создающая, животворящая и всеми управляющая, – «и так как, – говорит он, – ты не сомневаешься, что есть Бог, творящий и правящий, всё наполняющий и объемлющий, всё превышающий и поддерживающий, неописуемый и невидимый, то не должен также сомневаться и в том, что Он имеет невидимо служащих Ему. Служащим же подобает уподобляться тому, кому служат, так что и, сомнения не может быть, что существуют невидимо служащие невидимому. Но кто это невидимые слуги, в бытие которых веруем, как не святые ангелы и души праведных?.. И как, видя движение тела, ты допускаешь жизнь души, пребывающей в теле, так от малого и высокое мыслить должен о жизни души, исходящей из тела, что может жить невидимо душа, долженствующая пребывать в служении невидимого Творца» (гл. V).

Это первое из доказательств против возражения относительно жизни души, невидимо исходящей из тела и невидимо продолжающей жить за гробом. Некоторая своеобразность в его построении невольно обращает на себя внимание: если Бог существует и невидимо управляет всем в мире, то должны быть и служащие Ему и быть, по подобию Его – также невидимы. Казалось бы, аргументация, выставляемая Кассиодором (а также и многими другими отцами церкви относительно бессмертия души) ближе и прямее отвечала мысли: «Бог создал человека по образу и подобию Своему, а Он дух невидимый и вечно живой, следовательно, и душа человеческая, как подобие Его, также может быть невидимой и жить вечно, – иначе, – в чём бы состояло уподобление её природы Творцу?»... Обращаясь к бл. Августину и, при этом, не к специальным его исследованиям о душе и бессмертии, а к его творению «О граде Божием», мы находим, как нам думается, объяснение указанной своеобразности, так как едва ли можно сомневаться, чтобы Григорий Великий не имел в виду следующего места из бл. Августина. Указывая на чудеса, совершаемые телами мучеников, как на свидетельство бессмертия и в частности будущего воскресения тел, бл. Августин (в XXII книге, гл. 9) пишет, что всё промышление Божие о мире служит живым свидетельством бессмертия и вечной жизни. «Сам ли Бог, чудесным образом, будучи вечным, временные вещи творит, через Своих ли слуг делает, и то самое, что творит через слуг, делает ли также что через души мучеников как и через людей, живущих ещё в теле, или всё это творит через ангелов, которыми невидимо, неизменно и невещественно повелевает, так что чудеса, о которых говорят, что они совершаются мучениками, бывают только по их посредничеству и молитвам, а не через их действие, – или же, наконец, в иных случаях одним, в других другим непонятным человеку способом действует и проявляется сила Божия в мире, но всё, совершаемое ею, служит свидетельством той веры, в которой проповедуется воскресение плоти для вечной жизни». У Григория Великого, в вышеприведённом доказательстве, проходят те же мысли, только взятые с некоторым ограничением соответственно особой постановке вопроса. Кроме того, в подтверждение своего доказательства, и он ссылается, как бл. Августин в указанной главе, – на свидетельство мучеников, запечатлевших веру в загробную жизнь мученичеством, и на чудеса, бываемые при их мощах: «неужели св. апостолы и мученики Христовы, – говорит он, – стали бы презирать настоящую жизнь и предавать себя на смерть, если б не были твёрдо уверены, что за ней последует жизнь души?.. К умершим телам их приходят живые больные и получают исцеление; приходят клятвопреступники и овладевают ими демоны; приходят бесноватые и освобождаются» (от демонов) и пр. А бл. Августин, рассказавши (в гл. 2) о целом ряде чудесных исцелений при мощах мучеников, пишет (в 9 гл. 22 книги): «Сии чудеса какую веру свидетельствуют, если не ту, в которой Христос проповедуется воскресшим во плоти и на небеса вознёсшимся? Ибо и самые мученики этой веры мучениками, т. е. свидетелями были, этой веры свидетельство подавая, вражду и жестокость мира претерпели, и мир победили, не оружие против него употребляя, но победили умирая...».

И второе из доказательств, приводимых Григорием Великим против поставленного возражения, также находим у бл. Августина, при том в той же 22 книге «О граде Божием» (гл. 29), хотя и в особой несколько постановке.

Определивши веру словами апостола, как – «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых», Григорий Великий говорит, что «до́лжно верить тому, чего нельзя видеть». Мало того, – «чтобы уничтожить сомнение, – продолжает он, – скажу, что ничего видимого нельзя видеть без невидимого», равно как «ничто в этом видимом мире не может устрояться без посредства невидимого», т. е. без участия души – духа, невидимо проявляющегося во внешних действиях человека, – приводит пример, подтверждающий эту мысль⁷¹² и говорит в заключении: как всемогущий Бог Своим дыханием, и проникновением оживотворяет и движет невидимые существа, так и невидимые существа проникновением движут и животворят видимые тела». Очевидно, однако, что из этого обобщения ещё не следует, чтобы «невидимое или душа, обитающая в теле, необходимо существовала и по смерти тела»: по крайней мере, для «несовершенных», «колеблющихся» или «неутверждённых» в вере, точнее – для людей просто неверующих в бытие души за гробом, от лица которых ставился вопрос (см. конец гл. IV и VI), – для них вопрос оставался далеко неразрешённым. В одной из бесед на Евангелие (беседа II) Григорий Великий, по-видимому, яснее излагает возражение и ответ на него, хотя в тех же почти словах, как и в «Собеседованиях»: «каким образом, – спрашивает он от лица неверующих («людей мира и плоти»), – могу я искать, желать или стремиться к духовному свету (к будущей блаженной жизни, к которой прямой путь – вера), которого мы не можем видеть? Откуда мне известно, что есть такой свет, который не сияет для очей телесных? – Такому помыслу каждый может отвечать кратко: и всё то, что он чувствует телом, не телом чувствует, а душой. Никто, ведь, не видит души своей, однако, не сомневается, что имеет душу, которой не видит. Невидимо душа управляет видимым телом: Если же это невидимое (душа) отделяется, тотчас же падает в прах и видимое разрушается, которое видимо стояло...» Но значит ли отсюда, что «невидимое» продолжает существовать и после такого акта: «оно заключено в теле, в нём и через него живёт и действует, хотя и невидимо для нас, рушится тело – и оно прекращает жизнь?» Так могли сказать ставившие возражение материалисты-скептики. Однако, Григорий Великий, тем не менее, находит возможным взятую им аналогию (от настоящего к загробной жизни, от видимого к невидимому) считать достаточной для заключительного вывода: «Итак, – заключает он, – если в сей видимой жизни существо человека оживляется (живёт) невидимым, то возможно ли сомневаться в бытии жизни невидимой?..» Для людей, идущих в жизни путём веры, конечно, тут не может быть сомнения, но от таковых не может последовать и возражения против бытия души в невидимом, духовном мире. Следовательно, как в этих словах, так и в вышеприведённых из «Собеседований», взятая аналогия для доказательства бессмертия души не достаточно ясно и убедительно поставлена и проведена до заключительного вывода.

Бл. Августин в указанном месте (De civit. Dei, lib. XXII cap. 29) пользуется для доказательства такой же аналогией, как и Григорий Великий, но у него вопрос берётся шире, и аналогия прямее вытекает из его постановки. Он спрашивает: «что имеют делать святые в телах бессмертных и духовных, когда будут жить не только духовно, как ещё теперь живут (после смерти), но и телесно» (по воскресении)? – И отвечает: «об их действиях, или, лучше – каков будет их мир и покой, по справедливости говоря, я не знаю, потому что никогда не видел этого чувственными очами. А умом или мысленно также не могу достаточно уразуметь всего, потому что тот мир – мир Божий, по слову апостола, превосходит всякий разум (Флп. 4:7), не человеческий только, но и ангельский...» Поэтому, если и возможно говорить о нём, то – по вере: веровах тем же возглоголах (Пс. 115:1). И вот, с одной стороны, руководясь учением слова Божия и на основании некоторых чудесных явлений, засвидетельствованных также словом Божиим, а с другой стороны – из существенных свойств настоящей, земной природы человека и взаимоотношений в ней между душой и телом, – бл. Августин пробует, по сравнению и аналогии, насколько это возможно, показать и разъяснить не только бытие души в мире Божием, наслаждающейся блаженным лицезрением Бога, бытие (по воскресению) телом и духом, но и свойства этого бытия; аналогия с земными свойствами человеческой природы являлась при этом неизбежно, потому что иначе мысль не в состоянии даже представить – чем может быть существо человека в том новом и просветлённом бытии. Да и учение слова Божия даёт основание для такой аналогии, когда научает нас, что и теперь мы отчасти разумеем отчасти пророчествуем (1Кор. 13:9–10), – что видим и ныне яко зерцалом в гадании, тогда же лицом к лицу (1Кор. 13:12), – и этим показывает, что между познанием нашим, в его основных свойствах (а, следовательно, и природой человека вообще), допускается связь между «ныне» и «тогда», в будущей жизни, когда уже не «отчасти», а «лицом к лицу» наступит жизнь во свете познаваемого. Отсюда разъяснение по аналогии столько же естественно и неизбежно, сколько и оправдывается верой, которой единственно доступно проникновение в тайны того мира. Но существовало и особого рода философское умствование которым отвергалась самая возможность видеть (познавать) чувственное, телесное духовно или умом, и наоборот – духовное при посредстве чувственных или внешних органов, умствование, противоречащее, по словам бл. Августина, и здравому смыслу, и слову пророческому. Поэтому, указывая на пророка Елисея, который, будучи в этом тленном и немощном теле нашего земного бытия, мог духовными очами, а не телом видеть, как его слуга принимал дары от исцелённого им (пророком) Неемана сириянина, хотя и находился вдали от него – как например, показывающий, какую силу духовного видения могут иметь святые даже и теперь, в земной жизни, что не телом только, но и духом можно познавать и видеть телесное, – бл. Августин обращается к нашему теперешнему познанию и проводит аналогии между ним и будущим обновлённым состоянием духа и тела: «Итак, если доказано, что телесное бывает видимо духом, то отчего не допустить, что сила духовной жизни (по воскресении тела) будет так велика, что и телом можно будет увидеть дух? Ибо Бог есть дух. Да и собственную жизнь, которой каждый живёт в сем теле, и которая животворит наши духовные члены, мы познаём только внутренним чувством, а не телесными очами, между тем как жизнь других, хоть она и невидима, видим через тело. И можем ли мы иначе отличать живые тела от не живых, если не будем вместе с телами видеть и их жизнь, которую не иначе можно видеть, как только телом? Жизни же без тел мы не видим тесными очами...» Так, на основании этих данных, мы можем до некоторой степени судить и о состоянии или о свойствах человеческого тела и духа, когда наступит, после всеобщего воскресения, царство славы, что бл. Августин и показывает затем в дальнейшем рассуждении, настоятельно предупреждая, что рассуждать об этом теперь крайне трудно и можно умозаключать лишь гадательно, так как «никакими примерами и свидетельствами св. Писания свои рассуждения он подтвердить не может», между тем и св. апостол внушает: «не судите никак прежде времени, пока не придёт Господь, Который и осветит сокрытое во мраке, и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога» (1Кор. 4:5).

Григорий Великий, таким образом, в вышеприведённых доказательствах больше доказывает, что загробный, невидимый мир души может и должен существовать, нежели то, что он доступен внутреннему или внешнему видению или познанию, что такое познание возможно и с точки зрения рациональной. Относительно «доступности» его познания человека он указывает, главным образом, на необходимость веры – условие, при котором возражения со стороны «неверовавших» несомненно уже падали сами собой. (См. книгу А. Пономарёва: «Собеседования св. Григория Великого о загробной жизни»).

Что касается того вопроса, в каких телах являлись отшедшие души, то об этом, равно как и вообще о свойстве тел, в каких являлись чисто духовные существа, нам не дают никаких определённых указаний ни слово Божие, ни опыт, ни тем более разум наш, который сам по себе, независимо от слова Божия и истории, ничего не может сказать. Некоторые учители церкви имели то мнение, что души, и по разлучению с телом, имеют некоторую материальную оболочку. Так св. Ириней верил⁷¹³, что душа и по разлучению с телом удерживает его образ. Тертуллиан⁷¹⁴ приписывает душе протяжённость и утверждает, что она есть нечто телесное. Ориген⁷¹⁵ считает душу за нечто материальное и имеющее образ; он сходится в этом мнении с Платоном и, вероятно, у него заимствовал его. Подобного же мнения были Лактанций, св. Иларий и многие другие учители церкви.

Св. Ириней считал за несомненную истину, что душа по смерти тела принимает некоторое другое тело, которое имеет образ прежнего и тем напоминает ей все дела и поступки, которые соделала она в сей жизни. Но с этим мнением, будто наша душа и по разлучению с телом не чужда некоторой материальности, нельзя согласиться, потому что оно не имеет никакого основания в св. Писании и противоречит самой природе нашей души, как чисто духовной. Мы верим, что, по попущению Божию, отшедшие души могут являться, но что за тела, в которых они являются, об этом по недостатку оснований и данных мы не можем иметь никакого решительного суждения.

Главная цель, для которой являются на землю отшедшие души, – это, как говорит св. Григорий Великий⁷¹⁶, то, чтобы просить совершения за них, для их успокоения, бескровной жертвы и молитв. Опыт показывает, что христианские души всегда являются именно за тем, чтобы просить за себя молитв, или раздачи милостыни, или путешествий ко св. местам, или уплаты их неуплаченных долгов, или же за тем, чтобы побудить живых к добродетели, к исправлению жизни и вообще к богоугодной жизни. Часто они при своём явлении сообщают о состоянии, в каком находятся умершие в другой жизни, и при этом они просят о помощи и предостерегают живущих на земле о тех несчастиях, какие ожидают грешников в загробной жизни. Они рассказывают об аде, о добрых и злых ангелах, о строгости суда Божия к грешникам и о Божием милосердии к праведникам.

Нельзя не заметить, впрочем, что явление душ отшедших живым бывает преимущественно во время сна. Сообщаясь с живыми людьми, по изволению Божию, они преимущественно являются их духовному оку, без посредства телесного образа.

К фактам явления умерших принадлежат также, конечно, факты воскресения умерших. А фактов этого последнего рода представляет довольно и св. Писание, и история церкви. Несомненнейшим, важнейшим и разительнейшим фактом этого рода служит воскресение Спасителя нашего. Действительность воскресения Его выше всяких сомнений. Что Он действительно умирал, что смерть Его была действительная, а не мнимая, это засвидетельствовали не только Его ученики, но и сами враги Его и их. Воины, пришедшие к распятому Иисусу за тем, чтобы перебить Ему голени, нашли Его уже и без того мёртвым и потому не стали перебивать их; а один из воинов, для большего удостоверения в Его смерти, пронзил копьём Его ребро, причём в нём не обнаружилось уже никаких признаков жизни, а только из прободанного ребра потекла кровь и вода. От одного этого столь сильного удара прервалась бы, без сомнения, слабая жизнь Божественного Страдальца, если бы Он был ещё в это время жив. Сами враги Христа, как во время Его смерти, так и после, никогда не сомневались в её действительности, между тем как они всеми силами и средствами старались о том, чтобы возбудить в народе неверие в действительность воскресения Христова. Следовательно, для них возбудить сомнение в действительности самой смерти Спасителя было бы очень важно, а потому, если бы были какие-нибудь обстоятельства, на которых бы можно было основать это последнее сомнение, – они, конечно, не преминули бы разгласить эти обстоятельства, но они не указывают никаких таких обстоятельств. Это уже одно доказывает, что таких обстоятельств совершенно не было. Действительность смерти Спасителя была слишком несомненна для того, чтобы можно было подвергнуть её сомнению. Следовательно, если Спаситель действительно восстал после Своей смерти, то Его воскресение было действительное воскресение, воскресение действительно умершего, и самая Его смерть была действительная, а не мнимая какая-нибудь. Но что Он действительно воскрес после смерти, это засвидетельствовано свидетелями-очевидцами в таком числе и с такой ясностью, как больше и желать нельзя для того, чтобы признать Его воскресение несомненным фактом. Спаситель воскресил Лазаря. Это тоже несомненный факт действительного воскресения из мёртвых. Лазарь воскрешён Иисусом Христом уже через четыре дня после своей смерти тогда, когда уже начало тлеть его тело, следовательно, воскрешён после действительной смерти. Так же несомненны и все другие передаваемые книгами Ветхого и Нового Завета факты воскресения из мёртвых; таковы, например, совершённое пророком Елисеем воскрешение сына вдовы самонитянки, воскресение мёртвого через прикосновение к костям этого же пророка и пр.

История христианской церкви представляет также немало фактов воскресения мёртвых. Вот какое, например, событие известно из жизни преп. Макария Египетского: в одном селении случилось убийство, в котором, по ложным подозрениям, обвинили совершенно невиновного в этом. Случилось так, что обвинённый, убегая от преследований, был схвачен близ кельи преп. Макария. Несчастный начал клясться в своей невинности, но сбежавшийся народ единогласно признал его убийцей. Услышав сильный шум, Макарий вышел к народу и, узнав в чём дело, спросил, где погребён убитый, и вместе с народом отправился на его могилу, и здесь, ставши на колена и вознесши пламенную молитву к Богу, праведник сказал окружающим: «ныне явит Господь, сей ли человек совершил убийство». Потом он громким голосом назвал убитого по имени и сказал ему; «верой Иисус Христовой повелеваю тебе, открой нам, сей ли, которого народ обвинил, умертвил тебя?» Мертвец громогласно ответил из-под земли; «не он убийца мой». Народ в изумлении и ужасе пал на землю. Потом все, повергнувшись к стопам праведника, стали умолять его, чтобы он повелел открыть мертвецу своего убийцу, но св. Макарий отвечал: «сего принять на себя не могу; для меня довольно – избавить от наказания невинного, а предать суду виновного не моё дело».

Так как чистый дух по самой своей природе и по своим законам существенно отличен от природы и законов мира земного, и так как отшедшие души суть существа чисто духовные, то понятно, что как вообще жизнь и деятельность этих существ, так и в частности их явления в мире земном должны представлять много непонятного и необъяснимого по законам этого мира. Отсюда люди, которые признают для разума непреложным законом такое положение, что будто возможным и действительным может быть и должно быть признаваемо только то́ и настолько, что́ и насколько может быть понято и объяснено по законам этого мира, отвергают возможность и действительность этих явлений.

1. Указание на необъяснимость этих явлений по законам земного мира и составляет главное возражение против возможности и действительности первых.

Если вникнуть в дело повнимательнее, то это возражение оказывается в высшей степени несостоятельным, в высшей степени ложным и даже положительно нелепым, Во-первых, в этом возражении высказывается совершенное непонимание законов здравой исторической критики. Действительность известных фактов и способ, и законы их совершения совсем не одно и то же, а две совершенно разные вещи. Для того чтобы известные явления были признаны, несомненно, действительными, совершенно нет ещё необходимости понимать уже и самый способ, и законы их совершения. Для этого совершенно достаточно уже иметь достаточные доказательства именно их действительности; способ совершения их при этом может быть и не понят, это, кажется, слишком ясно. Совершенно возможная и самая обыкновенная вещь – иметь несомненные доказательства в пользу действительного существования известных предметов и в то же время совершенно не понимать, как, от каких причин и по каким законам существуют эти предметы. Большинство людей, например, и по настоящее время не имеет понятия о том, что такое небесные тела, Солнце, месяц, звёзды, об их действительном виде и устройстве, об их законах. И, однако, и существование небесных тел для всех составляет несомненный факт, и это совершенно законно, каждый имеет право и необходимо должен признавать эти тела, несомненно, существующими, потому что они подлежат непосредственному наблюдению каждого. Можно даже в области предметов, самых близких к нам, указать много таких вещей, действительность которых не подлежит никакому сомнению, но образа и законов, существования которых мы не понимаем. Во всяком случае, отвергать действительность фактов на том одном основании, что для нас непонятны законы их совершения, совершенно нельзя, совершенно незаконно. Первое необходимое и достаточное условие для того, чтобы мы могли и должны были признать действительным известный факт, это – или наше собственное непосредственное наблюдение его, или же верно переданное нам непосредственное наблюдение его другими людьми. Если это условие выполнено, если известный предмет или подлежит нашему собственному наблюдению, или мы имеем несомненные свидетельства о непосредственном наблюдении его другими, в таком случае мы не только имеем полнейшее право, но и необходимо должны, обязаны признать этот предмет, несомненно, действительным, независимо от того, понимаем ли мы при этом законы существования этого предмета, или не понимаем их. По крайней мере, непонимание этих законов совершенно не должно быть препятствием для этого признания. Таким образом, и для того, чтобы мы имели право и обязаны были признать действительными передаваемые нам св. Писанием и церковью явления духов, необходимо и достаточно уже того одного, чтобы были несомненно верны свидетельства об этих явлениях. Если эти свидетельства несомненно верны, то мы уже по этому одному необходимо должны признать и эти явления несомненно действительными, хотя бы мы и не понимали образа и законов их совершения. Непонимание этих явлений не должно быть препятствием для этого признания. И, следовательно, отвергать действительность этих явлений на основании одной их непонятности, одной необъяснимости их по каким-нибудь законам, значит отвергать их действительность без всяких удовлетворительных оснований. И значит, возражение против их действительности, основываемое исключительно на одной их непонятности, не есть собственное возражение, потому что всякое заслуживающее внимания возражение против этой действительности должно состоять в указании какого-нибудь действительного препятствия к признанию её, а это возражение указывает на то, что вовсе и не составляет такого препятствия. А что свидетельства об этой действительности, несомненно, истинны, это выше всякого сомнения. Но разбираемое возражение вовсе и не касается этих свидетельств, а потому, для опровержения его нет и надобности доказывать их истинность; оно вполне опровергается и независимо от их истинности.

Далее, указанное возражение основывают на той, действительно, несомненной истине, что всё, действительно существующее, необходимо должно быть согласно с законами бытия, и что, следовательно, только то может быть признано возможным и действительным, что согласно с этими законами; но основывают совершенно незаконно. Если судить и с точки зрения этой истины, то опять-таки это возражение оказывается совершенно несостоятельным и даже положительно нелепым. Истина эта не только не заключает в себе никакого основания и оправдания для этого возражения, а напротив, служит опровержением его. Всё действительно существующее существует по известным законам. Это так. Но не всё существующее подчиняется одним и тем же законам; а всё существующее в этом отношении разделяется на несколько отдельных областей, из которых в каждой, кроме законов общих всем им, есть много законов, свойственных только исключительно ей одной и совершенно чуждых всем другим. Есть мир физический и мир, нравственный. Есть законы общие этим обоим мирам; таков, например, закон причинности, тот закон, что каждое явление необходимо имеет свою причину. Но в то же время есть много таких законов, которые свойственны только какому-нибудь одному из этих миров и совершенно несвойственны другому. Так, например, духовному миру свойственны: закон свободы, законы мышления, но эти законы совершенно несвойственны чисто физическим явлениям. С другой стороны, и эти последние явления в свою очередь имеют, очевидно, много таких законов, которым вовсе не подчиняется свободная деятельность духа; таковы, например, чисто механические и химические законы. Каждый из этих миров в свою очередь разделяется на несколько отдельных областей, которые опять, при законах, общих всем им, имеют и каждая свои особые законы, принадлежащие только ей одной и совершенно не принадлежащие всем другим. Есть законы, которые свойственны мысли, но которые совершенно чужды чувству. Есть законы, которым подчиняется чувство, но которым не подчиняется мысль. Есть законы, которым подчиняется органическая жизнь, например, растительная, и которым вовсе не подчиняются чисто механические явления. Есть законы, по которым живёт растение, и которым вовсе не подчиняется камень. Значит, всё существует по законам, но не всё существует по одним и тем же законам. Следовательно, та истина, что всё, действительно существующее, необходимо подчиняется законам бытия, – необходимо должна иметь такое ограничение, что всякий, действительно существующий, предмет подчиняется не всем существующим законам бытия и не каким бы то ни было из них, а только некоторым и известным определённым законам. Именно тем только законам, которым подчиняется та область бытия, та область предметов, к которым он сам принадлежит. Растение, например, подчиняется не всем существующим законам и не каким-нибудь, а именно законам растительной жизни. Камень в своём падении подчиняется законам именно механического движения, а не каким-нибудь другим законам, например, химическим или физиологическим. И, следовательно, если судить о возможности и действительности на основании согласия с законами, то для того, чтобы известные предметы мы могли и должны были признать возможными и действительными, нужно, чтобы эти предметы были согласны не со всеми вообще законами. Это вовсе не нужно и это совершенно невозможно, и не с какими-нибудь, а именно только с теми законами, какие свойственны той области бытия, к которой принадлежат эти предметы по своей природе. Так, например, при таком основании, в области растительной жизни может и должно быть признаваемо возможным и действительным всё то, и только то, что согласно с законами именно растительной жизни, а не с какими-нибудь другими законами. Не с законами, например, одних чисто механических и математических отношений вещей, или с законами духовной жизни. Для того чтобы мы имели право признать возможными и действительными в этой области известные явления, нет никакой надобности в том, чтобы эти явления подчинялись законам жизни чисто духовной, и несогласие их с этими законами, конечно, не даёт никакого права отвергать их возможность и действительность в области растительной жизни. Из того, что камень не подчиняется законам растительной жизни, не следует, что он не существует и невозможен. Из того, что жизнь нравственная не подчиняется законам математическим, но следует, что она невозможна и не существует. Всякие величины нужно измерять только однородными, а не разнородными с ними единицами или мерами. Тяжести нужно измерять пудами, фунтами и проч., а не аршинами, и пространства нужно измерять вёрстами и аршинами, а не фунтами и пудами. Так точно и о действительности и возможности известных предметов нужно судить по тем законам, которые свойственны именно этим предметам, а не по таким законам, которые совершенно чужды им, которые принадлежат каким-нибудь другим, совершенно разнородным с ними явлениям.

По видимому, всё это такая простая и ясная истина, что даже странно и говорить о ней; а между тем, может быть, по тому самому, что она слишком проста и ясна, как часто она не понимается и нарушается на самом деле! Вот иные вообразят себе, что возможно и действительно только то, что подчиняется одним законам материального мира, что всё, чего нельзя объяснить по одним этим законам, невозможно и не существует, и потому отвергают существование духа, так как он непонятен и необъясним по одним материальным законам. Поступать таким образом не значит ли то же самое, что мерять тяжести аршинами, или отвергнуть существование камней на том основания, что они не подчиняются законам растительной жизни? Совершенно то же самое. Дух по самой своей природе существенно отличается от материи; следовательно, судить о возможности и действительности духовного нужно по законам свойственным духу, а не по совершенно чуждым ему законам чисто материальным. Если законно отвергать бытие духа на том одном основании, что его существование и деятельность необъяснимы по одним законам материальных явлений, то с совершенно одинаковым правом нужно уже отвергнуть возможность и действительность всего существующего; потому что так же точно, как дух не согласуется с законами материального мира, так же точно и всякий другой предмет не согласуется с законами каких-нибудь других предметов, камень, например, не согласуется с законами растений и пр.

Существа чисто духовные, отшедшие души, конечно, тоже подчиняются известного рода законам; но так как они по самой своей природе, как чисто духовной, существенно отличаются от предметов мира земного, то они необходимо и существенно отличаются от этих предметов и по своим законам. Есть законы общие этим существам со всеми этими предметами, таков, например, хоть опять закон причинности. Но в то же время по самому существу дела необходимо должно быть много таких законов, которые были бы свойственны этим предметам, но совершенно несвойственны этим существам, равно как и таких, которые принадлежали бы исключительно только этим существам и совершенно чужды были этим предметам. Так, действительно, и есть на самом деле, и потому эти существа в своей природе, в своей жизни и деятельности и в своих явлениях необходимо должны представлять много такого, чего нельзя объяснить по одним законам земного мира, так же точно, как и всякие другие предметы непременно представляют что-нибудь такое, чего нельзя объяснить по законам каких-нибудь других предметов. Следовательно, если принять основанием для признания возможности и действительности явлений согласных с законами бытия, то мерой для определения возможного и действительного в области существ чисто духовных и их явлений и действий должно быть не согласие их с чуждыми этой области законами мира земного, а согласие их с законами, свойственными именно этой области. Признавать здесь мерой согласие с одними законами земного мира так же незаконно, как вообще незаконно судить о предметах по совершенно чуждым им законам, как незаконно мерять пространства мерами тяжестей, отвергать возможность и действительность явлений и действий духов на том одном основании, что они необъяснимы по законам земного мира, так же совершенно незаконно, как незаконно было бы отвергать возможность и действительность всяких других предметов на том основании, что они представляют много необъяснимого по законам каких-нибудь других предметов, как незаконно, например, было бы отвергать возможность и действительность явлений физиологических на том основании, что они необъяснимы по одним законам чисто механических явлений. Таким образом, разбираемое возражение против действительности явлений духов в той самой истине, на которой оно основывает себя, т. е. в той истине, что всё возможное и действительно существующее необходимо должно быть согласно с законами бытия, на самом деле имеет для себя не основание, а опровержение. Потому что, как видели мы, эта истина может и должна быть признана истиной не иначе, как с тем ограничением, что каждый действительный предмет необходимо должен быть согласен не со всякими законами, а только с законами той одной области предметов, к которой он сам принадлежит по своей природе. А в таком виде этой истиной, как мы видели, вполне опровергается это возражение.

Итак, первое и главное возражение против возможности и действительности представляемых нам св. Писанием и церковью фактов явления духов совершенно несостоятельно. Неудобопонятность этих явлений вовсе не служит и не может служить основанием для отвержения их возможности и действительности. Так же точно не служит и не может служить основанием для этого и несогласие этих явлений с законами мира земного. Можно сказать, что эта непонятность и это несогласие составляют главное из всего того, на чём основывают отвержение действительности этих явлений; в них уже заключается, если не основание, так, по крайней мере, побуждение и для всех других возражений против этой действительности.

2. Из других возражений более известные следующие: во-первых, говорят, передаваемые нам св. Писанием и церковью явления духов были не более, как чисто субъективным действием собственного воображения тех людей, которые будто бы видели эти явления. На чём основано это мнение? В самых известиях об этих явлениях не заключается для него никаких оснований, потому что в них ясно и определённо говорится, что это были действительные явления духовных существ, а не что-нибудь только мнимое, воображаемое. При том самый характер этих явлений не допускает мысли об их призрачности. Они имеют такую ясность и определённость, представляют такие подробности и обстоятельства, которые возможны только в действительных происшествиях и совершенно невозможны при одних призрачных видениях. Возьмём, например, хоть явление ангелов Аврааму; находясь совершенно в здравом, трезвом состоянии духа, свободный от всякой болезненной возбуждённости воображения, он принимает ангелов в виде странников, угощает их, ведёт с ними разговор, всё это продолжается довольно долгое время и имеет ясность и определённость, свойственные только действительности; и как в продолжение всего этого, так и после Аврааму никогда и в голову не приходило, чтобы всё это было только действием его собственного воображения. Допустить, чтобы подобные явления могли быть действием одного воображения, по крайней мере, со стороны совершенно здравых людей, совершенно нельзя. Очевидно, это мнение имеет своим главным основанием тот уже опровергнутый нами взгляд, что будто эти явления невозможны. Оно есть только необходимое логическое следствие этого взгляда. Если бы эти явления, как действительные явления духов, были бы невозможны, в таком случае, конечно, оставалось бы смотреть на них не иначе, как на субъективные произведения человеческого воображения. И люди, разделяющие этот взгляд, поневоле уже должны смотреть на них не иначе, как так. Отвергнув возможность и действительность этих явлений, как действительных явлений духовных существ, нужно же дать и какой-нибудь положительный взгляд на них; а при таком отвержении, взгляд на них возможен не иной, как только тот, что они субъективные произведения человеческой фантазии. А так как это отвержение совершенно безосновательно, совершенно неверно, как мы уже видели, то, значит, этот взгляд остаётся без всякого основания, потому что другого основания, кроме этого взгляда, для него нет. Так как эти явления совершенно возможны, и так как мы имеем несомненные исторические свидетельства о том, что они были действительно, то, очевидно, при этом нет никакого права, никаких оснований признавать их одними субъективными произведениями человеческого духа.

3. Говорят, наконец, в опровержение защищаемой нами истины так: известно, что существует бесчисленное множество таких рассказов о явлениях духов, равно как и о других чудесных происшествиях, относительно которых уже с несомненностью доказано, что они суть чистые выдумки, порождённые народным невежеством суеверием и предрассудками; это даёт основание думать, что к этой же категории рассказов относятся и те рассказы о явлениях духов, которые передаются св. Писанием и церковью. Умозаключение совершенно произвольное. Что существует бесчисленное множество рассказов о явлениях духов вымышленных, ложных, это совершенная правда. Но этот факт сам по себе даёт ли какое-нибудь право признавать вымышленными и рассказы, сообщаемые нам св. Писанием и церковью? Конечно, не даёт никакого права. Из того, что о предметах известного рода могут быть и есть рассказы ложные, вовсе нельзя заключать, чтобы и все вообще сведения об этих предметах были ложны. Это кажется слишком ясно для того, чтобы нужно было даже доказывать это. Едва ли найдутся такие предметы в целом мире, о которых бы когда-нибудь и где-нибудь не существовало каких-нибудь ложных понятий, вымысла, лжи; значит, если судить по той логике, по которой делается указанное умозаключение, то нужно бы отвергнуть верность всяких сведений и обо всех предметах.

Что касается того вопроса, что были за тела, в которых являлись отшедшие души, были ли это действительные тела, или только призрачные, мнимые, то, как уже сказали мы, мы не имеем достаточных оснований для окончательного решения этого вопроса. Но неудоборешимость этого вопроса, очевидно, вовсе не даёт никакого основания сомневаться в самой действительности явлений этих существ так же точно, как вообще непонятность образа совершения факта не даёт никакого права отвергать самую его действительность. Этот вопрос касается не действительности этих явлений, а только способа их совершения, следовательно, и неудоборазрешимость его ничего не говорит против их действительности.

Итак, действительность передаваемых нам св. Писанием и церковью фактов явлений отшедших душ так же несомненна, как, несомненно, истинны сами сообщающие их источники. И, следовательно, в одних уже этих фактах мы имеем неопровержимое доказательство действительного бытия мира духовного и полнейшее опровержение так распространённого в настоящее время отрицания этого бытия. (См. книги: «О явлении духов», «Тайны загробного мира», А. Калмета, перевод с немецкого, 1877 г.).

Под вышеприведённым заглавием в майской 1888 г. книжке всемирно-распространённого журнала Revue des deux Mondes, в котором, как известно, сотрудничают лучшие передовые умы Франции, появилась статья, трактующая об известном уже нашим читателям труде гг. Майерса. Гёрнея и Подмора о «Призраках» (Phantasmes). Давно ли было то время, когда не только для учёного, но и для всякого сколько-нибудь образованного человека считалось совершенно непозволительным и немыслимым серьёзно говорить о таких предметах, как симпатия, пророческие сны, действие мысли на расстоянии, а тем более «призраки». А между тем, мы видим, как относится теперь к тем же предметам солиднейший европейский журнал.

«К счастью, – говорит автор статьи, – находятся отважные исследователи, которые не боятся ни противоречий, ни сарказмов, и которые осмеливаются выходить из избитой колеи, что и составляет, по мнению Шарля Рише, существенный признак истинного учёного. В этом отношении авторы «Phantasmes» действительно настоящие учёные. Они не побоялись показаться смешными, не отступили перед трудностями вопроса, и их любознательность привела их к одной из величайших тайн человеческой жизни.

«Существуют ли вокруг нас высшие, или, лучше сказать, отличающиеся от нас существа? С самого нашего детства мы так хорошо освоились со значением таких слов, как призрак, привидение, выходец с того света, что всякое дальнейшее разъяснение этих слов излишне. Привидение или призрак есть образ, не имеющий тела, и который, однако, говорит, движется и действует, как живой человек. Подобными историями нас убаюкивали ещё в колыбели. Если старые няньки и верят в выходцев с того света, то учёные давно в них перестали верить, и нельзя не сознаться, что на первый взгляд очень странно звучит сопоставление слов: «призрак» и «наука», и подчинение призрака научному исследованию. Но, однако ж, и почему бы и не подвергнуть научному исследованию явления призраков? Кто же может ограничить пути для истины и на основании узкого, так называемого, «здравого смысла» решить, что такая-то вещь возможна, а такая невозможна? Что касается нас, то мы очень признательны гг. Майерсу, Гёрнею и Подмору за их бесстрашие».

Желая ближе познакомить читателя со смыслом, придаваемым авторами слову призрак, «Revue des deux Mondes» приводит на выдержку несколько фактов, заимствованных из книги авторов «Phantasmes».

«25 марта 1880 г., – говорит некто г. Вингфильд, – я собирался ложиться спать, почитавши довольно долго книгу, лёжа на диване. Я ещё не встал с дивана и оканчивал своё чтение, как вдруг я очень явственно увидел своего брата Ричарда, сидящего на стуле против меня. Мне казалось, что я ему говорил что-то, и он мне отвечал наклонением головы. Наконец он встал и вышел из комнаты. Когда я вполне пришёл в себя, я увидал себя одной ногой на диване, другой на полу, бессознательно повторяющего имя своего брата. Впечатление было так сильно и так живо, что я вышел из спальни и стал искать брата в зале. Я осмотрел стул, на котором он сидел, и, ничего не найдя, лёг спать, но до самого утра не мог заснуть. Когда я, наконец, проснулся, то впечатление от моего видения оставалось ещё очень сильно. Я записал в своей записной книжке об этом случае. Три дня спустя я получил известие, что мой брат Ричард скончался в восемь часов вечера 25 марта, вследствие падения с лошади на охоте».

«Г. С. и Л., служащие в администрации, в продолжение последних восьми лет были связаны самыми тесными узами дружбы. В понедельник 19 марта 1883 г., г. Л., отправляясь, на службу, почувствовал себя нехорошо; он зашёл в аптеку, где ему дали лекарство, объяснив, что у него болезнь печени. В среду он всё ещё чувствовал себя нездоровым. В субботу он не являлся на службу. Г. С. узнал от доктора, что его друг не совсем здоров, причём доктор объяснил, что ничего серьёзного нет. Вечером в субботу г. С., страдая головной болью, сказал жене, что чувствует небольшой жар. После этого он лёг и минуту спустя увидел своего друга Л., стоящего перед ним, одетого в свой обычный костюм. Он заметил даже такие мелкие подробности, как чёрный креп на его шляпе, цвет жилета и трость в руке. Л. пристально посмотрел на С. и вышел. Последний позвал жену и спросил: «который час?» Та отвечала: «без десяти минут девять». «Я спрашиваю об этом потому, что Л. умер, я его сейчас видел». Жена пыталась разуверить его, объясняя всё галлюцинацией, но С. объявил, что никакие рассуждения не заставят его переменить своё мнение».

Таков рассказ самого г. С., который узнал о смерти своего друга только на другой день, в три часа пополудни. Л. действительно умер в субботу около 9 часов без 10 минут, потому что его брат сидел у него до восьми часов сорока минут, и когда в девять часов его жена вошла в комнату, то застала его уже мёртвым, от разрыва аорты, по свидетельству врача. Прибавим к этому, что правдивость г. С. известна хорошо всем его знакомым, и что он во всю свою жизнь не испытывал никаких галлюцинаций.

Пропустим то, что говорится автором относительно приложения научной критики и теории вероятностей к подобным, хорошо засвидетельствованным фактам, простирающимся до многих сотен. Скажем только, что теория вероятностей, приложенная в этом случае, даёт бесконечно малую вероятность, почти равную нулю, для объяснения подобных фактов одной случайностью. Приведём только окончательное заключение автора статьи в «Revue des deux Mondes».

«Итак, оставим объяснение случайностью. Не может быть случайности при подобных условиях. Если бы кто желал настаивать на этой случайности, мы могли бы ему в виде возражения привести старинный пример шрифта, брошенного на воздух. Никто не решится предположить, чтобы подброшенные на воздух буквы, упавши на землю, могли случайно уложиться таким образом, чтобы составить целую Илиаду. Итак, ни недобросовестностью рассказчиков, ни случайным совпадением нельзя объяснить этих фактов. Как ни невероятны и удивительны эти факты, но они существуют. Они стали твёрдой ногой на почве науки и останутся на ней, как бы это ни казалось неудобным для кого-либо».

«Что ещё более убеждает нас в том, что гг. Майерс, Гёрней и Подмор установили, действительно, новый научный факт, так это то, что если хорошенько оглянуться вокруг себя, то всякий без труда найдёт несколько фактов, схожих с теми, о которых говорят английские учёные, случившихся если не лично с ним, то с кем-нибудь из лиц ему близких или знакомых. Часто не осмеливаются рассказывать о них во всеуслышание из боязни показаться смешным. Но будем откровенны хоть с самими собой. Кто из нас не знает или не слышал о подобных фактах? Я, по крайней мере, убеждён, что большинство читателей согласится со мной. Итак, я с полным убеждением могу сказать читателям «Revue»: попробуйте сделать ряд исследований вокруг себя, и вы будете удивлены количеством фактов одного и того же рода: правдивых галлюцинаций, симпатий, проявляющихся на расстоянии, оправдавшихся сновидений, касающихся чьей-нибудь смерти, пожаров, падений, и т. п. важных случаев».

«Если бы всё это было произведением одного воображения, то, без сомнения, не существовало бы столько совершенно сходных рассказов о подобных фактах у всех народов, несмотря на различие стран, времени, нравственного и умственного их склада».

Заключим наши извлечения следующим обращением автора статьи к науке:

«Что касается нашего мнения, то мы полагаем, что новый путь, проложенный авторами «Phantasmes», для науки в высшей степени плодотворен, хотя и опасен, так как мы здесь входим в область глубоко таинственную и загадочную».

«Но кому же и вступать в эту область, как не науке? Горе той науке, которая совершенно удовлетворяется тем, что уже приобретено ею, которая заключилась в определённые рамки, из которых не может и не хочет выйти, и полагает, что природа сказала уже ей своё последнее слово. Горе науке, которая не возрождается постоянно, иначе она вскоре впадает в бессилие. Если наша наука откажется углубиться в новую область, до сих пор бывшей ей недоступной, она рискует через сотню-другую лет сделаться столь же бесплодной, как схоластика Абеляра и мистика Парацельса».

Вполне присоединяясь к этому последнему заключению автора, мы не можем при этом случае не вспомнить о нашем покойном учёном Бутлерове, так красноречиво призывавшем науку к исследованию загадочных явлений человеческой природы, который как бы заранее предначертал тот путь, те этапы по пути науки, которыми она должна будет подойти к полному признанию реальности явлений, относимых к области медиумизма. Предвидение его шаг за шагом оправдывается на наших глазах в эти последние годы. Давно ли было то время, когда учёными подвергались сомнению такие несомненные в настоящее время вещи, как гипнотизм и его явления! Самые невероятные факты гипнотического внушения теперь окончательно признаны и деятельно исследуются наукой, сделавшись модным вопросом её. За гипнотизмом и его явлениями настала очередь для явлений, доказывающих действие и влияние человеческой мысли на расстоянии. Недавние исследования таких учёных, как Ш. Рише, Охорович, П. Жане, Герикур и многих других, открыто заявляющих реальность этого глубоко таинственного по своей сущности действия мысли на расстоянии и поддерживающих свои взгляды на страницах такого серьёзного научного и философского органа, как «Revue. Philosophique» (изд. Рибо), – всё это доказывает, что факт действия мысли на расстоянии стал почти признанным фактом. Теперь настала очередь для таких, ещё более на первый взгляд таинственных и загадочных явлений, как призраки умирающих людей, явления симпатии, пророческие сны и т. п. Благодаря упорному труду гг. Майерса, Гёрнея и Подмора, собравших и критически проверивших громадную массу фактов этого рода, факты эти становятся уже достоянием науки. Она уже не чувствует себя в силах сопротивляться перед напором такой массы свидетельств людей самых почтенных и заслуживающих полного уважения и доверия к своему свидетельству между собранными и проверенными свидетельствами о явлениях призраков умирающих людей попадаются такие, где явление этих призраков имело место уже много времени спустя после смерти этих лиц. Если явление призраков умирающих объясняется телепатией, т. е. духовным взаимодействием между умирающим человеком и тем лицом, которому является его призрак, то в случаях явлений посмертных призраков мы логически приходим к великому вопросу о существовании в другом мире. Таким образом, на наших глазах совершается великий переворот в науке, расширение её сферы, и она вступает на тот путь, на который так красноречиво и убедительно призывали её люди, подобные Бутлерову, Круксу, Уоллесу, и другим поборникам истины. (См. «Ребус» 1888 г., № 23).

(Речь, произнесённая Гербертом Бюррозом).

Высшая и лучшая часть современной науки выказывает сильное тяготение к «оккультизму» в широком смысле этого слова: не только к спиритизму, но и ко всем психическим силам природы, которые в последнее время понемногу начинают всё настойчивее и настойчивее врываться в современную жизнь.

«Какие бы скудные понятия не имел я о спиритуализме, но общее определение ему дал бы такое: спиритуализм есть вера в индивидуальное и сознательное существование «духов» умерших людей в иной сфере бытия, причём «духи» эти могут – может быть, и очень нередко – сообщаться с живущими в физической сфере. То, что подразумевается под словом «наука», определить несколько труднее. Можно выразить это понятие так: строгое исследование путём опыта, индукцией, дедукцией, проверкой факта теорией и теории фактом, одной какой-либо отрасли или всех отраслей того, что подразумевается под словом «природа»; и вот, когда подобное исследование производилось достаточно долгое время, то выводы его и принимаются мыслящими и разумными людьми, как выводы «науки». Теперь я постараюсь рассмотреть, какое отношение существует к так называемому спиритуализму с его основным положением со стороны людей науки в Англии и прочих цивилизованных странах. Сильно поражающий и бросающийся в глаза факт заключается в том, что, несмотря на усилия таких умов, как Крукс и Уоллес, несмотря на все их работы, так называемая наука и так называемый спиритуализм (или оккультизм) в общем вполне антагонистичны одно другому. Мне думается, что тут виновны одинаково обе стороны».

В продолжение 30 лет м-р Бюрроз тщательно работал в той области, которую охватывает термин спиритуализма; он много читал, много изучал «психическую силу» и пришёл к такому выводу: пора бы спиритуализму, наконец, перестать довольствоваться «Джонами Кингами», «Львами» и тому подобными увеселениями столоверчения, которые, между прочим, много уронили спиритуализм в глазах научных и серьёзных людей. 30 лет лектор следил за литературой спиритуализма, 30 лет читал он сообщения, полученные через медиумов, слышал много соображений на тему, какова должна быть жизнь «духов» и – положительно прогресса не видел! Много невежественных, необразованных людей, по своей нервной организации одарённых медиумическими способностями, встречал он в спиритических кружках, знавал их годы и годы в этой роли и не заметил ни малейшего прогресса в умственном или нравственном отношениях. «Не пора ли», думает он, – «выработать что-нибудь определённое, законченное, какую-нибудь спиритуалистическую философию? Ведь всякая жизнь – индивидуальная, социальная, национальная – окажется несостоятельной, раз она не будет иметь основанием какую-нибудь определённую идею: научную, философскую или религиозную – нечто гармоничное, способное заявить себя миру. И чем определённее та или иная форма, в которую эта идея выльется, тем полнее и законченнее она явится».

«С другой стороны, человек науки (прошу заметить, что здесь я не говорю об учёных позднейшего времени, посвящающих очень немало времени оккультизму – я говорю о тех материалистах, которых принято называть людьми науки) с высоты своих точных наук тотчас же сошлётся на цельность и гармоничность своих воззрений, вовсе не нуждающихся для этой своей гармонии в каких-либо спиритуалистических данных. Он, поэтому, их тотчас же отвергнет. Следует заметить, что, как ни велики были ошибки со стороны спиритов, они ничтожны в сравнении с ошибками материалистов. Спириты неоднократно стремились подвергнуть свои наблюдения строгой критике научного исследования и получали неизменно в ответ, что раз они приглашают исследователя, то этот последний имеет полное право выбора способов исследования. Спириты, зная природу наблюдаемых ими явлений, отказывали в этом, и материалисты признавали исследование невозможным на том основании, что для этой цели ими не были пущены в ход те самые пробирки и инструменты – тот материал, одним словом, которым они привыкли исследовать материю».

«Принимая в соображение, с одной стороны, это обстоятельство, а с другой – очень большую группу спиритических явлений, исследование которых подобным способом невозможно, приходишь, разумеется, к убеждению, что между научным материализмом и спиритуализмом лежит глубокая бездна. Общей почвы нет – это очевидно, однако, можно бы было подать друг другу руку в исследовании хотя бы ничтожной части явлений, допускающих применение обычных способов и инструментов. Научные материалисты ссылаются на изречение Ньютона, что чем реже происходит какое-либо явление, тем более доказательств оно требует для признания, – и они правы, но, конечно, это доброе правило до крайних пределов не должно быть доводимо, и не следовало бы, как это мы видим сплошь и рядом, оглушать, как молотом по голове, какого-либо скромного и робкого исследователя с первых же его шагов восклицанием: «это нелепость! Это вырождение, глупость, безумие!» только потому, что этот факт не вяжется с их предвзятым представлением об этом предмете. Представьте себе, что Гальвани, когда жена пришла ему сообщить, что ноги лягушки двигаются, вместо того, чтобы пойти и посмотреть, ограничился бы восклицанием: «это нелепость!» Или Франклин и многие другие изобретатели поступили бы подобным же образом и вместо того, чтобы тщательно разобраться в неожиданно встретившемся им незнакомом факте, отделывались бы лишь пренебрежением и криком? Нет сомнения, что при таких условиях многие полезные открытия были бы отсрочены на много лет, а некоторые и никогда бы не увидели света. Очень неблагоразумно утверждать что-либо бездоказательно, но не менее неблагоразумно и отвергать всё лишь по незнанию, лишь за неимением опыта. Вот это соображение и должно бы было быть тезисом научности, ибо один факт, утверждённый на опыте, сто́ит более, чем миллион теорий и гипотез, утверждённых на вере или на доверии, что одно и то же.

Как уже сказано, наука давно приняла чисто материалистическое направление, и думаю я, что не безынтересно будет проследить причину такого течения. Для этого необходимо сопоставить науку времён до реформации с наукой современной. Как известно, наука того времени была, собственно, теология плюс наука и сосредоточивалась в руках католической церкви, причём, далеко не безопасно было касаться её космологии, иначе можно было подвергнуться преследованию и даже сожжению на костре. И вот, физические научные изыскания сослужили великую службу: они освободили человечество из-под гнёта средневековых предрассудков и, как всегда бывает, впали в другую крайность. Наука до реформационного времени смотрела на человека, как на центр всей вселенной: Солнце, Луна, звёзды были созданы лишь для его пользования и всё тогдашнее научное мировоззрение зиждилось на благородном человечестве. Но астрология дала новые знания, расширила это миросозерцание, и тогда произошло курьёзное превращение: не только исчезло понятие о человеке, как о центре всего и сам человек со всеми его высшими, благороднейшими свойствами был даже выключен из пределов схемы природы – он был поставлен ниже, чем микрокосм в макрокосме. Мало-помалу у человека отняли все прирождённые ему высшие качества, он был низведён на степень груды протоплазмы, на степень игрушки слепых сил природы с перспективой, наконец, полного уничтожения – смерти».

«В настоящее время преобладающий взгляд на человека со стороны материалистической науки заключается в том, что жизнь его и сознание находятся в полной зависимости от электрической, химической и молекулярной деятельности мозга, и с «разрушением этого органа прекращаются и жизнь, и сознание, и мышление. Во все исторические времена были две школы мыслителей: школа натуралистическая или материалистическая и школа умозрительная или спиритуалистическая, утверждавшая, что человек – существо духовное, находящееся в тесной связи с духовной стороной природы. Очень ошибочно предполагать (как многие предполагают), что только ничтожная горсточка людей разделяет воззрения школы спиритуалистической. Наоборот, вопреки всем доводам материалистической школы, огромное большинство людей склоняется в сторону признания духа, доказательством чего служить живучесть христианства, буддизма, и, вообще, место, какое занимает религия в истории и культуре народов. По-видимому, борьба этих двух школ учения в скором времени сведётся к решению трёх или четырёх вопросов и главнейшим из них будет: признавать или не признавать доктрину сознательного существования после смерти?».

Научный материалист основывается на гипотезе отрицательной, которая вполне законна, если допустить предварительно то положение, что жизнь, мыслительный способности и сознание вполне зависят от химических, электрических и молекулярных изменений, происходящих в мозгу. Конечно, если это всё допустить, то с разрушением мозга неизбежно должны исчезнуть и жизнь, и мысль, и сознание. Нельзя отвергать, что множество фактов повседневной жизни как бы подтверждает законность именно этой гипотезы. Представьте себе, если бы сейчас, сию минуту, кто-нибудь из присутствующих здесь умер: материалист имел бы многое сказать в защиту своей гипотезы. Он мог бы сказать: «смотрите, минуту тому назад это был человек, полный жизни и мысли, а теперь это труп безжизненный, бесчувственный, без мысли и сознания! Если вы, оккультист, спиритуалист или теософ, утверждаете, что эта жизнь, это сознание продолжают существовать, то на вас лежит обязанность доказать это». – Положение получится довольно затруднительное. Для того чтобы ответить и противопоставить отрицательной гипотезе гипотезу положительную, не менее научно обоснованную, я постараюсь на время отрешиться от всякой идеи о психических явлениях. Не все люди науки, однако, согласны с приведённой выше материалистической гипотезой; например, профессор Джон Фиске в своём сочинении «Экскурсии эволюциониста», рассматривая положение о «мыслительной материи» профессора Клифорда, говорит:

«Этим прекрасным методом представления сразу осветились многие философские истины, и грубые материалистические понятия стали невозможны. Например, положение, сделавшееся ходячим, вошедшее в обиходный язык – именно, что изменения сознания зависят от физиологических изменений в организме. Материалисты утверждают, что мысли порождаются мозгом, и публика, обыкновенно, настолько проникается этим представлением, что, когда вы пробуете объяснять замечательно обоснованное соотношение психических явлений и мозговой деятельности, открытое современными психологами, она сейчас же испуганно прячется и начинает думать, не упразднили ли вы ум окончательно? Публика воображает, что для низложения материализма необходимо отвергнуть тот факт, что идеи появляются одновременно с прохождением молекулярного движения по клеточкам серого мозгового вещества. Волна молекулярного движения в мозгу не может произвести чувство или состояние сознания: эта волна не может ничего произвести, кроме возбуждения других молекулярных волн в сером веществе ганглии или же в белом веществе нервов. Во всяком случае, всякая физическая сила в организме может выразиться только физической же силой, и всякая фаза, и всякое проявление, в котором эта сила себя проявит, неизбежно должна выразиться в границах физической силы, иначе закон сохранения энергии будет нарушен. Вводить сознание или чувство куда-нибудь в цикл производящих или непроизводимых действий в мозгу или нервах – это значит, как сказал бы Клифорд, «не только утверждать неправду, но даже просто болтать вздор».

«Затем, в другой своей книге: «Назначение человека с точки зрения его природы», тот же автор говорит:

«Ничто не может быть более грубо, не научно, как знаменитое заключение Кабаниса, будто бы мозг выделяет мысль так же, как печень – желчь. Неправильно будет даже такое положение, будто мысль проходит через мозг. В мозгу проходит лишь поразительный комплекс целых серий молекулярного движения, с которым мысль и чувство известным образом находятся в соотношении, но не как результат (effect) этого движения или причина его, а лишь как ему сосуществующие. Вот всё, что нам известно; но церебральная физиология об иной жизни ничего не говорит. Да, ведь, её это и не касается. Разумеется, я никогда бы не обратился за справками о положении вещей, при коем бы могли существовать мысль и чувство при отсутствии мозга – к церебральной физиологии, ибо это совсем не её дело. Но материалистическое убеждение, что такого положения вещей быть не может, и что жизнь духа прекращается вместе с жизнью тела, есть, пожалуй, наиколоссальнейший пример ни на чём не основанного убеждения во всей, до сего времени известной, истории философии. Никакого доказательства к подержанию этого убеждения нет, кроме лишь того факта, что нам известен дух только в его соединении с телом, а констатировать существование духа вне тела нам до сего времени не удавалось. Нельзя, в самом деле, приходить к отрицательному выводу только потому, что доказательства противного мы не можем получить путём опыта».

«Конечно, я не согласен с профессором Фиске относительно недостатка положительных данных в области спиритуализма, но я оставлю эту сторону дела и постараюсь, не затрагивая области психологической и оккультической, построить мост через пропасть, разделяющую материализм и спиритуализм».

«В прежнее до-реформационное время понятие о каждой известной тогда людям силе природы – тепле, свете, движении, магнетизме – было как о чём-то самостоятельном и друг от друга независимом. Современная наука своими открытиями доказала единство этих сил, а стало быть, и единство всей вселенной. Было признано, что все эти силы суть проявления одной общей силы. Было найдено, что эти силы способны быть переводимы одна в другую: тепло в движение и наоборот, электричество в свет, свет в движение и т. д. Потом возникла великая идея сохранения энергии: ничто не пропадает, никакая сила не растрачивается без возбуждения соответствующей реакции. Таким образом, явились три великих принципа: единство вселенной, единство сил, сохранение энергии».

«Затем было доказано, что в основании физической науки лежит гипотеза об эфире. В прежнее время материя была известна лишь в одной или двух формах, теперь же начинают признавать, что материя есть нечто сложное: она может быть твёрдой, жидкой, газообразной и парообразной. Исследовать эфир тем путём, каким изучались другие субстанции, оказалось невозможным – столь тонкого инструмента изобрести до сих пор ещё не удалось. А между тем, без эфира всё сооружение физической науки окажется несостоятельным, не будет иметь никакого основания. И, таким образом, всякий оккультист, обвиняемый материалистом в том, что вера его основана только на гипотезе, имеет полное право ответить: – «Ваше учение основано тоже на гипотезе – на гипотезе эфира». Но почему принята эта гипотеза материализмом? Потому, что она одна даёт достаточное объяснение всем явлениям, с которыми он имеет дело; при отсутствии этой гипотезы очень многие задачи, касающиеся физической жизни, окажутся абсолютно неразрешимыми. Точно также и оккультизм только при помощи своей гипотезы объясняет явления, с которыми имеет дело, и они получают при этом естественное и гармоническое объяснение. Оккультизм также проверяет теории опытом и наоборот – опыт объясняет теории. Возьмём три принципа: единство мироздания, единство сил и сохранение энергии – три базиса, на которых зиждется современная наука, «Нелепость!», – сказал бы древний учёный, если бы услыхал, что Солнце и звёзды состоят из одинаковых с землёй элементов, а между тем истина этого положения доказана, как и истина существования и остальных двух начал – между прочим, и сохранения энергии. Теперь возьмём жизнь, мысль, сознание в их наипростейшей форме, как силу, заключённую в индивидуумы; как силы – они неизбежно должны продолжать своё существование, так или иначе, и после разрушения организма, их заключающего. Профессор Клифорд признал это, но принять представление о продолжении индивидуального существования никак не мог и нашёл более для себя удобным идею об умственной материи – тончайшем силовом материале, рассеивающемся в пространстве после смерти заключавшего его в себе индивидуума».

«Современная наука стремится теперь доказать существование таких сил в природе, которые недоступны исследованию невооружённых пяти чувств. Всякий учёный в наше время знает, что, кроме мира, доступного восприятию этих чувств, есть мир совершенно ещё нам неизвестный, но, может быть, и ещё более обширный и прекрасный. Профессор Гексли в своём сочинении, между прочим, говорит о растительных клеточках: если бы ухо наше могло воспринимать шум от движения этих живых клеточек, то величественная тишина тропического леса превратилась бы в шум сильнейший, чем шум большего людного города. Ухо наше способно воспринимать только известное число колебаний в секунду; глаз воспринимает тоже только известное число колебаний. Профессор Стокэй открыл ультрафиолетовые лучи в спектре и доказал учёному миру качество цвета, известное как флуоресценция. Почему эти ультрафиолетовые лучи были скрыты от глаза? Потому что колебания света свыше количества 789 биллионов вибраций в секунду недоступны ему. Эти факты вполне доказывают нам, какой мир сил, форм, красоты, света и гармонии существует, хоть он и неизвестен нам».

«Вот каковы положения учёного материалиста: вселенная едина, подлежит одному общему закону. Сила тоже едина, постоянна, неизменна в общем составе своём, хотя и может изменять направление. Пятичувственный мир есть лишь часть великого целого, материя лишь причина известного состояния сознания, сознание после смерти индивидуума индивидуально. А далее – пропасть отрицания. Перекинуть мост через эту пропасть и дать определённый и решительный ответ по этому вопросу должен спиритуализм».

«Когда покойный Тиндаль доказывал, что материя заключает в себе всю земную жизнь в потенции, то он очень избегал выражения «мёртвая материя». Человеку науки хорошо известно, что подобной вещи не существует; в действительности основа всей вселенной есть жизнь, и каждый атом материи – есть проявление этой жизни в той или иной форме. Но что такое жизнь? – никто не знает, и в разные исторические времена ей давали различные наименования. Таким образом, возможно уничтожить пропасть: можно принимать все выводы физической науки, проникающей понемногу, шаг за шагом, в невидимый мир, и путём строго научным создать положительную гипотезу вместе с отрицательной. Представьте себе человека в состоянии настолько подобном состоянию смерти, что физиолог не в силах различить их: тело этого человека не чувствительно, холодно, неподвижно, кровообращение как бы совсем прекратилось, и электрическая и химическая деятельность изменена соответствующим образом. И вопреки всему этому жизнь, мысль, сознание не только могут быть настолько же деятельны, как и во всяком живом человеке, но даже ещё деятельнее, усиленнее, так как при этом человек может видеть и воспринимать происходящее за сотни вёрст от него. Если подобный факт может быть доказан, то им будет нанесён решительный удар материалистическому учению, утверждающему, будто бы мозговая деятельность есть и сознание, и мысль, и жизнь. А между тем, именно вышеописанным образом выражается состояние «высокого ясновидения». Вероятно, большинству известно существование такого факта, многие, может быть, сами даже убедились в существовании его на опыте. Следовательно, этим фактом вполне доказывается, что жизнь, мысль, сознание не зависят всецело от деятельности мозга и, следовательно, хотя дальнейшее, после разложения мозга, существование мысли и сознания и не доказано, но вполне допустимо. Кроме того, спиритуализм имеет немало фактов и явлений способных быть базисом положительной гипотезы, материализм же не имеет абсолютно ни одного факта, утверждающего гипотезу отрицательную. Во всяком случае, материалист должен доводить до конца выводы физической науки; было бы очень непоследовательно брать лишь одну сторону в соображение и упускать из виду другую – относительно конечной судьбы человечества. По этому вопросу есть научные теории: согласно одной наша планета должна охладеть и, наконец, замёрзнуть, согласно другой она будет втянута и сожжена солнцем. Нет сомнения, что Земля приближается к Солнцу, хотя настолько медленно, что очень возможно, что сперва Земля замёрзнет, потом вновь населится людьми и будет целая эра ещё до того времени, когда её поглотит Солнце. Что бы там ни было, но эти обе теории, хотя и совершенно разные, по существу, тожественны: уничтожение и гибель человечества неизбежны. Другого исхода нет, – таков логически вывод физической философии. Вывод этот очень пессимистический и не из особенно приятных для воображения человека, а потому люди науки с мужеством, достойным лучшего применения, принимая этот вывод, с презрением смотрят на спиритуалиста или оккультиста и обвиняют его в том, что он верит в бессмертие потому только, что желает бессмертия, а подобное желание есть верный признак умственной слабости, даже просто идиотизма. Но мне странно, очень странно, что жажда жить, воззрение на жизнь, как на нечто желательное, признаётся учёными за недостойное воззрение и желание. Если возможно в этом случае обвинение в слабоумии и идиотизме, то оно, несомненно, падает на головы тех, кто не видит и не понимает всей прелести жизни с её привязанностями, бесконечной красотой, бесконечным, безграничным прогрессом и совершенствованием. Действительно, надо быть очень умственно ограниченным, чтобы не понимать жизни, а, следовательно, и не тяготеть к ней. Я лично не представляю себе ничего возвышеннее, благороднее, как это, присущее человеку, стремление вперёд, к вечному прогрессу и за пределами физического бытия. Наоборот, мне думается, что признаком великой души служит это стремление развивать лучшие способности человека и других при помощи убеждения в существовании иных форм сознания, убеждения в совершенствования не только тела, но и души. В сущности, спиритуалисты и оккультисты борются за возвращение человеку утраченного наследства. Человек совмещает в себе все силы, все свойства вселенной, она вся отразилась в нём как в фокусе; если существует закон вселенной, если она едина, то человек есть часть этого закона и этого единства. Философия бытия, признающая человека лишь физическим существом, унижает его умственно, морально и духовно, и истинное назначение физической науки должно заключаться в созидании лестницы, при помощи которой человек достигнет самых окон вселенной и через них уловит свет, свет истинный иже во тьме светит, и тьма его не объят! «Ребус» 1898 г.» №№ 51–52).