XXXII. Лжедимитрий, папа и король
Царствование Лжедимитрия было весьма кратковременным: оно продолжалось всего одиннадцать месяцев. В существе дела самозванец даже не царствовал: он лишь устраивал, упрочивал своё собственное положение на захваченном им престоле. Для царствования у него не хватало ни происхождения, ни воспитания, ни образования.
В самозванном потомке Рюрика не было ни одной черты, свойственной древним русским царям. Он нисколько не походил на них ни складом своего ума, ни характером, ни привычками и вкусами, ни даже своей внешностью. Это был тип совершенно новый, своеобразный. В нравственном отношении он не обладал какими-либо определёнными чертами. Окружавшая его среда, успехи и неудачи, им испытанные, наложили печать на его впечатлительную натуру. Лжедимитрий в разные эпохи своей жизни был совершенно иным человеком.
Снисходительный в своих отзывах архиепископ Арсений всё же замечает, что „царь этот, будучи образованным и мудрым, мудро управлял и царством, подражая царям прежде него бывшим, и в особенности стремился, чтобы превзойти их во всяком царском деянии и успехе, полюбив однакож более славу человеческую, нежели славу Божию».
Достигнув высочайшего на земле положения, Лжедимитрий, как выскочка и наглец; тотчас же предался наслаждению сознанием того, что в его руках безграничная власть и несметные богатства, и свои низменные чувства не замедлил обнаружить в стремлении к роскоши и блеску.
Самозванцу, расстриге, побывавшему в Польше, прежде всего показались тесными кремлёвские палаты русских царей. Ему нужно было что-нибудь более видное, более подходящее для его нового образа жизни, по преимуществу весёлого, по его холопскому суждению. И он наскоро соорудил новый дворец, разделённый на две половины: одна предназначалась для царя, другая – для его будущей супруги. Дворец был просторен, светел, имел несколько входов, роскошно украшен в польском вкусе самозванца и ничем не напоминал строгое и скромное жилище московских царей. Внутреннее убранство дворца было роскошное, стены были обтянуты драгоценной шёлковой материей, дорогой парчой и рытым бархатом, все гвозди, крюки и дверные петли чисто вызолочены, печи выложены зелёными изразцами, оконные и дверные занавеси сделаны из материй, затканных золотом, полы покрыты роскошными коврами, всюду виднелась позолота, везде было обилие света. У входа в новый дворец, к удивлению и соблазну подданных, поставлено было большое медное изваяние мифологического пса или цербера с тремя головами, которые при помощи особого механизма могли открывать свои пасти и бряцать зубами. Под этим дворцом были выведены разные потаённые ходы на случай опасности.
Ради пышности и блеска Лжедимитрий восстановил различные придворные должности и установил новые: великого конюшего, великого дворецкого, оружничего, мечника, подчашего, кравчего, сокольничего, секретаря и надворного подскарбия или казначея, каковым назначен был Афанасий Власьев. Он завёл для себя почётную стражу или трёх сотенную иноземную гвардию, набранную преимущественно из немцев. Её обязанностью было сопровождать царя и наблюдать за его личной безопасностью. Эта стража состояла из трёх сот рослых молодцов, разделённых на три роты, конную стрелковую и две пешие роты алебардщиков. Стрелки составляли цвет отборного войска и им дана была роскошнейшая форма: плащи из бархата и парчи и золочёные протазаны с древками, покрытыми красным бархатом и увитыми серебряной проволокой. Алебардщикам были даны мундиры из фиолетового сукна, отличавшиеся цветом лацканов: у одних они были зелёного, а у других красного бархата. И офицеры, и солдаты этой гвардии получали большое жалованье. Самозванец деньгами хотел купить их преданность. Кроме иноземной стражи, он постоянно держал в сборе от двух до трёх тысяч стрельцов для охраны своего дворца и своей особы.
Особую привязанность самозванец обнаружил к военным занятиям и охоте. Сами по себе военные вопросы имели первостепенную важность. Они ежечасно могли возникнуть и настоятельно потребовать немедленного решения. Русским границам то и дело угрожали на востоке татары, на западе – немцы и поляки. Интересы обороны государства требовали внимания к военному делу, но у самозванца, кроме того, была и задняя мысль: он лелеял несбыточную мечту стать во главе европейской коалиции против турок. Тем не менее крупные и коренные преобразования были не по плечу Лжедимитрию, и он ограничился и в военном деле тем, что сам мог сделать и что самому ему доставляло удовольствие. Обучение солдат составляло одну из главных забот его. Он учащал военные упражнения и спешил с изготовлением оружия и боевых снарядов. Поблизости от дворца находился литейный завод, который он часто посещал. Ему приписывают даже изобретение, а может быть усовершенствование военного снаряда, с которым соединено множество легенд. Это была подвижная крепость на колёсах, которая предназначалась для действия против татар. Она была снаружи раскрашена изображениями слонов и разных чудовищ, способных испугать татарских всадников и коней. На окнах изображён был вход в ад, извергавший пламя, а под ними виднелись чёртовы головы с отверзтыми пастями, в которые вставлялись небольшие пушки или пищали. Москвичи с ужасом смотрели на это страшное сооружение и дали ему зловещее название „ада“. Зимой самозванец поместил этот „ад“ на льду Москвы-реки и посылал поляков одних защищать, а других осаждать эту крепость. Однажды он соорудил укрепление изо-льда и снега и велел русским оборонять его, а полякам и немцам брать приступом. Снежные комки служили вместо оружия. При этом самозванец не утерпел, сам стал во главе иноземцев и взял укрепление с бою, а после похвалялся, что он также завоюет у турок Азов. Русские оскорбились и даже обвиняли иноземцев в том, что они вместо снега зажали в кулаки куски железа.
Вообще хвастливый самозванец слишком усердно любил выказывать перед всеми свою ловкость и молодечество. Благодарную почву для этого ему давала охота. Он любил скакать на бешеных конях. На охоте сам гонял с собаками за волком или лисицей. Однажды на медвежьей травле хотел самолично выйти на медведя с рогатиной и только по усиленным просьбам вельмож едва согласился оставить своё желание. В другой раз, в присутствии воеводы Мнишка, он приказал спустить в поле медведя, погнался за ним верхом и с такой силой бросил в него рогатину, что зверь пал мёртвым. Охота была любимой забавой самозванца, и он выказывал в ней большую храбрость и ловкость. Но подобные подвиги производили странное впечатление на народ: русские, привыкшие к торжественности и величию, которыми окружали себя их государи, считали такие подвиги унижением царского достоинства.
А самозванец, к тому же, не знал меры в удовольствиях: точно он хотел вознаградить себя за лишения, испытанные им до тех пор. Вместе с чрезвычайной расточительностью он обнаружил ненасытную жажду роскоши и удовольствий. Он сыпал вокруг себя наградами и подарками, а также постоянно накупал разных драгоценных сосудов, украшений, шёлковых тканей и других товаров у немецких, польских и еврейских торговцев, в большом числе приехавших по его приглашению в Москву. Сам любя одеваться роскошно и часто менять свои наряды, он требовал подобной роскоши от бояр, дворян и даже простых людей. Русский современник с иронией замечает: „невесть с какой радости все ходили по улицам, весёлые как женихи, в золоте, серебре и чужестранной багрянце; а перед его лицом служащие ему украшались многоценным каменьем и дорогим бисером, и никого он не хотел видеть смиренно ходящим».
Однако, не все развлечения самозванца были столь невинны, как охота. Жизнь в Кремле текла при самозванце широко и весело. Во дворце почти постоянно играли польские музыканты, шли пиры, попойки и оживлённые танцы. Но в чём особенно сказалась крайняя распущенность проходимца, так это в необузданном любострастии. До тех пор в Кракове, Самборе и во время похода никто не подмечал в нём слабости к прекрасному полу, по крайней мере, никто не говорит о ней. Но когда верховная власть попала к нему в руки и когда он истолковал её для себя как возможность удовлетворять все свои прихоти, и деньги дали к тому средства, в нём произошла страшная перемена в этом отношении. Царская власть отуманила его, и летопись Кремля запятналась скандальной хроникой. Современники изображали его циническим сатрапом. Не довольствуясь злосчастной Ксенией Борисовной, он постоянно требовал всё новых и новых жертв своего разврата. Михаил Молчанов, известный негодяй и убийца Годуновых, служил усердно ему на этом поприще: с помощью своих агентов он разыскивал красивых девушек, которых покупал деньгами или брал силой, и тайными ходами приводил к своему гнусному повелителю. Самые монастыри не были пощажены, и многие молодые монахини попали в число его жертв. После его смерти оказалось до 30 женщин, которые по его вине готовились сделаться матерями.
Среди гнусных потех и разврата когда же было думать о государстве? Тем не менее желание популярности, а главное предварительные обещания заставили самозванца сделать кое-что в делах гражданских и политических. Прежде всего он преобразовал боярскую думу по образцу польского сената и сделал постоянным присутствие в ней духовенства. Не проходило дня, в который бы Лжедимитрий не присутствовал в думе, где любил блеснуть остроумием, прекращая долгие прения бояр и быстро, хотя бы и неосновательно, решая запутанные дела. Иногда, слушая долгие споры думных людей о делах, он смеялся и говорил:
– Столько часов вы рассуждаете и всё без толку! Так я вам скажу: дело вот в чём!
И в минуту, ко всеобщему удивлению, решал, хотя и легкомысленно, такие дела, над которыми бояре долго думали. При этом он не упускал случая упрекнуть их в невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились, или указать на чужие земли, которые им следует посещать, чтобы научиться там уму-разуму, обещая позволить им ездить туда.
Надо заметить, что обхождение самозванца с русскими людьми, как уже было видно раньше, было весьма неровное: „то он дружился с ними, то ругал их и даже бил палкой». „Не было ни дьяка, ни чиновника, – говорит Масса, – который не испытал бы на себе его немилости. Уча их приличным манерам и развязности, что им не очень нравилось, он сломал об их ляшки несколько палок».
Ища народной любви, он велел объявить, что сам будет два раза в неделю, по средам и субботам, принимать челобитные на дворцовом крыльце, и запретил в приказах брать взятки. Служилым людям он удвоил жалованье и не упускал случая обмануть православных своей притворной преданностью православной церкви. Так, им послано было соболей на 300 рублей во Львов тамошнему братству для сооружения там православной церкви, причём в царской грамоте к тамошнему духовенству говорилось: „Видя вас несомненными и непоколебимыми в нашей истинной правой христианской вере греческого закона, послали мы к вам от нашей царской казны». Печатание богослужебных книг в Москве беспрепятственно продолжалось. Иван Андроников Невежин напечатал Апостол, в послесловии к которому сказано: „Повелением благочестия поборника и божественных велений изрядна ревнителя, благоверного и христолюбивого, исконного государя всея великие России, крестоносного царя и великого князя Димитрия Ивановича».
Из тех же побуждений популярности изданы были два распоряжения, касавшиеся крестьян и холопов, в видах некоторого ограничения крепостного права.
В одном распоряжении установлялось: „если дети боярские, приказные люди, гости и торговые всякие люди станут брать на людей кабалы, а в кабалах напишут, что занял у него, да у сына его деньги, и кабалу им на себя даёт, то этих кабал, отцу с сыном, писать и в книги записывать не велеть, а велеть писать кабалы порознь, отцу особая кабала и сыну особая, сыну же с отцом, брату с братом, дяде с племянником кабал писать и в книги записывать не велеть. Если же отец с сыном или брат с братом станут по служилым кабалам на ком-нибудь холопства искать, то этим истцам отказывать, а тех людей, на кого они кабалы положат, освободить на волю». По этому распоряжению сын или наследник не мог наследовать холопей умершего отца или родственника.
Другое распоряжение касалось беглых крестьян: „Если землевладелец будет бить челом на крестьян, сбежавших с его земли за год до бывшего голода, то беглецов сыскивать и отдавать старым помещикам. Если крестьяне бежали к другим помещикам и вотчинникам в голодные годы, но с имением, которым прокормиться им было можно, то их также сыскивать и отдавать старым помещикам и вотчинникам. Если крестьяне бежали далеко, из подмосковных городов на украйны или обратно, и пошли от старых помещиков с имением, но растеряли его дорогой и пришли к другим помещикам в бедности, про таких велено было спросить окольных людей старого, поместья, и если они скажут, что крестьянин был прежде не беден и сбежал с имением, достаточным для прокормления, то беглеца отдать прежнему помещику; если же окольные люди скажут, что крестьянин бежал в голодные годы от бедности, нечем было ему прокормиться, такому крестьянину жить за тем, кто кормил его в голодные года, а истцу отказать: не умел он крестьянина своего кормить в те голодные года, и теперь его не ищи. Если крестьяне в голодные года пришли в холопи к своим или чужим помещикам и вотчинникам и дали на себя служилые кабалы, а потом старые помещики или вотчинники станут их опять вытягивать к себе в крестьяне, в таком случае сыскивать накрепко: если шёл от бедности, именья у него не было ничего, то истцам отказывать: в голодные лета помещик или вотчинник прокормить его не умел, а сам он прокормиться не мог, и от бедности, не хотя голодной смертью умереть, бил челом в холопи, и тот, кто его принял, в голодные года кормил и себя истощал, проча его себе: и теперь такого крестьянина из холопства в крестьяне не отдавать, и быть ему у того, кто его в голодные лета прокормил, потому что не от самой большой нужды он в холопи не пошёл бы. Если кабальный человек станет оттягиваться, будет говорить, что помещик взял его во двор с пашни насильно, а ему прокормиться было нечем, в таком случае сыскивать по крепостям: если крепости будут записаны в книге в Москве или других городах, то холоп укрепляется за господином, потому что если бы кабала была взята насильно, то крестьянин должен бить челом у записки; если же кабалы в книги не записаны, то им и верить нечего. Если же крестьяне бежали за год до голода или год спустя после него, то их сыскивать прежним помещикам и вотчинникам, в случае же спора давать суд; равно, если крестьяне пошли в холопи до голода, то обращаются снова в крестьянство». Приговор оканчивается повторением старого постановления, что на беглых крестьян далее пяти лет суда не давать. Таким образом помещик мог владеть крестьянами под непременным условием заботиться об их существовании. Если же в случае голода он был не в состоянии прокормить своих крестьян, то тем самым он лишался права на владение ими.
Способ взимания податей, производившийся зачастую несправедливо и совершенно произвольно, также был изменён в пользу плательщиков в том отношении, что от сбора податей были устранены корыстолюбивые посредники. Царские милости этого рода достигли и отдалённых остяков: притеснённые верхотурскими сборщиками ясака остяки просили царя, чтоб велел сбирать с них ясак по-прежнему из Перми Великой; Лжедимитрий сделал более: он освободил их совершенно от сборщиков, приказав им самим отвозить ясак в Верхотурье.
Вместе с тем Лжедимитрий всячески содействовал развитию торговых сношений в русском государстве. Впрочем, выгода от свободной торговли, по-видимому, в значительной доле доставалась любезным сердцу самозванца иноземцам. На торговлю он смотрел, как на верное средство войти в сношения с остальным миром, заставить его узнать Русь и искать сближения с ней. Поэтому он открывал новые рынки, привлекал купцов, поощрял в широких размерах обмен товаров, хотя бы в ущерб государственным доходам. Таким образом он даровал полякам и литовцам право приезжать в Москву с товарами, освободив их от таможенных осмотров. Ещё большие преимущества предоставлены были англичанам, которым было дозволено торговать беспошлинно. Вообще, со вступления на престол Лжедимитрия, в особенности во время коронования Марины, торговля в России заметно оживилась. Лжедимитрий пользовался такой славой, его считали человеком столь расточительным и таким любителем драгоценных камней, что даже сестра короля Сигизмунда, принцесса Анна, которую называли шведской королевной, не устояла перед желанием совершить выгодную продажу и послала в Кремль целую коллекцию драгоценных камней, которые одному польскому дворянину поручено было продать царю.
Главнейшим занятием всего царствования Лжедимитрия было лукавое заигрывание его с своими благодетелями и тёмная игра его с русскими людьми.
Захватив престол не по праву и не по достоинству, лишь при помощи Рима и Польши, самозванец рано ли, поздно ли должен был вспомнить и о расплате с ними, тем более что он наобещал всем направо и налево слишком много. Но когда пришло время расплаты, он с наглостью и самоуверенностью выскочки позабыл свои обещания, данные им в тяжкие времена, и уклонялся от их выполнения. Надо, впрочем, оговорить, что обещания его в действительности были совершенно невыполнимы. Разве можно ввести унию в Московском государстве или отделить от него несколько областей ради удовлетворения римского папы и польского короля? Не удивительно, что самозванец сознал неисполнимость всего этого и значительно изменил тон с своими благодетелями. Тем не менее ему пришлось ещё хитрить, лицемерить и выигрывать время.
Новый папа. Камилл Боргезе, принявший имя Павла V, тотчас же после своего избрания поспешил заняться вопросом, возбуждённым появлением самозванца, его отречением от православия и переходом в католичество и обещаниями, данными им при этом переходе и касавшимися совращения всего Московского государства в латинство. Нунцию Рангони неоднократно посланы были требования навести самые точные справки о личности Лжедимитрия, о том, как смотрит на него польское общество и какого мнения о нём король польский. „Успехи Димитрия, – писали нунцию из Рима, – походят на какое-то чудо, святой отец с нетерпением ожидает известий, его озабочивает будущее. Если страна признает нового монарха, то что надобно будет сделать, чтобы утвердить Димитрия в католической вере и упрочить его преданность папскому престолу?» Рангони все-таки медлил, и тогда папа Павел V сам написал 12-го июля 1605 года грамоту Лжедимитрию. Он счёл нужным напомнить о себе и заручиться расположением новообращённого католика. В исходе того же месяца получена была обширная депеша Рангони, написанная им 2-го июля. За эту депешу нунцию высказана была 23-го июля лестная благодарность. Его сообщение имело решающее влияние на дальнейший ход папских отношений к самозванцу. Сообщение Рангони произвело на папу такое впечатление, что молодой самозванец осуществлял собою тот идеал московского царя, о котором мечтали в Риме. Он представлялся Павлу V ревностным католиком, поборником идеи объединения церквей, всецело преданным папскому престолу, врагом ислама, другом Польши и Сигизмунда. Как много соблазнительного всё это сулило в будущем! Павел V увлекался мыслью о соединении церквей, о совращении славян в католичество и о подчинении их папскому престолу. В Ватикане выработан был целый план действий, для осуществления которого необходимо было вступить в переписку с московским правительством и обменяться посольствами.
К делу было приступлено немедленно, и все сыны католической церкви призывались содействовать успешному выполнению этого плана.
4-го августа папа разослал грамоты к королю польскому, кардиналу Мацеевскому и воеводе Мнишку. Павел V считал необходимым всячески поддержать Лжедимитрия и воспользоваться этим орудием, ниспосланным судьбой, чтобы утвердить в России католичество. Он одобрял всё сделанное до сих пор, советовал удвоить старание, просил короля оказать Лжедимитрию деятельную поддержку, писал нунцию, чтобы он возбудил в нём ещё большую ревность к вере, а Мнишку, чтобы он руководил Лжедимитрием и поддержал его. Папа выражал надежду, что в таком случае в Москве вскоре провозглашено будет соединение церквей и думал по собственной инициативе послать в Кремль своего представителя. 5-го августа, на всякий случай, была написана верительная грамота на имя графа Александра Рангони, племянника нунция. Нунций одобрил мысль о посольстве в Москву и выбор посла, но к отправлению его встретилась задержка, и сношения нунция с Москвой установились иным путём. Нунций отправил в Москву своего капеллана, аббата Пратисоли, с письмом и подарками, имевшими священное и символическое значение: распятие посылалось Лжедимитрию потому, что поход его был предпринят во славу Христа; чётки, даваемые папой в знак отпущения грехов и называемые итальянским венцом, принадлежали ему как победителю; латинская библия должна была просветить его кругозор; кроме того, вместо утерянных самозванцем нунций вторично дарил ему икону и кольцо Реджийской Богоматери. В письме нунций напоминал о соединении церквей. Лжедимитрий обещал устроить это соединение, он поклялся в том перед Богом, и от исполнения обещания будет зависеть его благополучное царствование. Впрочем, Рангони советовал не спешить и действовать осторожно и по зрелом размышлении.
Пратисоли был радушно принят самозванцем, и для него было сделано исключительное внимание. Лжедимитрий разрешил ему остановиться у иезуитов, дозволил ему выходить из дома, когда он пожелает, посещать знакомых и принимать их у себя, тогда как в то время послы обязывались безвыходно сидеть у себя в доме и ни с кем не сообщаться. Крайне довольный любезным приёмом, Пратисоли 22 декабря выехал из Москвы, нагруженный роскошнейшими подарками. Но ещё 15-го ноября Лжедимитрий отправил к нунцию своего доверенного человека, Бучинского, с просьбой помочь ему в его затруднениях. Во-первых, он предвидел затруднения, какие могли возникнуть для польки, которой суждено было воссесть на православном престоле, и потому просил чтобы папа разрешил ей причаститься в день коронования из рук патриарха Игнатия, посещать православные церкви и поститься по средам, а до её душевных убеждений, думал самозванец, никому нет дела. Во-вторых, Лжедимитрий жаловался на поляков, которые в официальных переговорах не давали ему царского титула и тем оскорбляли его. Он называл себя Божией милостью царём и императором и энергично протестовал против Сигизмунда, называвшего его великим князем. Он признавал над собой только одного Бога, на себя смотрел как на законодателя в государстве, и ссылался на право монархов принимать какой угодно титул. Римская история свидетельствует, говорил он, что правители имеют право выбора. Его высокий сан оправдывает его притязания. Московское царство так же обширно, как царство ассирийское, мидийское, персидское, так же могущественно, как римская империя. Можно ли отказать главе этого царства в титуле, которым пользуется татарский хан или который римские легионы давали своему предводителю после победы, одержанной над врагами? Московские государи имели право пользоваться царским титулом, право это утверждено хартиями, признанными императорами и папами. Они не пользовались этими титулами только по простоте своих нравов, но это не лишает права на них. Укорив польских королей в том, что они выпрашивали у людей корону, полученную ими от Бога, Лжедимитрий горделиво оканчивает своё письмо: „так как мы получили благодать царской власти от Бога, то не будет слишком смелым присвоить себе то, что принадлежит нам по праву“.
Рангони не входил в обсуждение притязаний самозванца на императорский титул: император почитался покровителем церкви и получал корону из рук папы. Рангони решился просить Сигизмунда лишь о царском или королевском титуле, но Сигизмунд упорствовал и ссылался на решение сейма, отказываясь нарушить его права. Ничего определённого не сообщал нунций и по поводу ходатайств перед папой о разрешениях для Марины сделать уступки в пользу православных обрядов.
Тем не менее, прежде чем получилось в Москве ответное письмо нунция от 3-го февраля 1606 года, Лжедимитрий вступил в непосредственные сношения с папой Павлом V. В первых числах января 1606 года он отправил в Рим ксёндза Андрея Лавицкого, поручив ему похлопотать перед папой о трёх предметах: во-первых, устроить при посредстве папы союз московского царя с римским императором и польским королём для общей войны против турок; во-вторых, поддержать царя перед польским королём по вопросу о присвоении Лжедимитрием императорского титула, и в-третьих, наградить нунция Рангони кардинальским достоинством. Вопрос о соединении церквей самозванец не затронул ни одним словом.
Неожиданное появление Лавицкого в Кракове и Риме вызывало живейшее любопытство. Его рассказы о приключениях и успехах самозванца возбуждали неподдельные изумление и восторг. Его внешний вид казался странным и удивительным: он и за границу перешёл в том виде, как был в Москве, подражая православным священникам: в длинной рясе с широкими рукавами, с бородой и длинными волосами, с православным наперсным крестом.
С особой радостью встретил его папа, с таким нетерпением ожидавший его. Папа лелеял заветные свои мечты о России и приходил в восторг от Лжедимитрия. Он видел в его необычайной судьбе перст Божий и верил в преданность его папскому престолу, а в случае надобности полагался на ревность польки, которая могла удержать его „на пути истины». В январе 1606 года папа только что получил от Марины письмо, преисполненное глубоко религиозным чувством. „Когда святые ангелы приведут её в Москву, – писала она, – то она не будет думать ни о чём ином, как о единении церквей; она будет только ожидать повелений от папы, она сдержит своё слово». В том же духе писали воевода Мнишек и кардинал Мацеевский. Папа приходил в восторг от положения дела и находил своевременным отправить в Россию католических епископов. Лавицкий своими рассказами лишь поддерживал приподнятое настроение папы. На счёт могущества царя в деле веры и покорности русских он не питал и тени сомнения. Он был свидетелем услужливости духовенства при избрании патриарха и на этом основании составил своё убеждение. Дальнейшие действия намечались сами собой: необходимо было окружить самозванца ревностными католиками, удалить от него подозрительных лиц и ожидать исполнения обещаний, данных в Кракове.
Откровенная, бойкая и убеждённая речь Лавицкого произвела на папу сильное впечатление: видение католической России в будущем исторгало у него из глаз слёзы. В своих письмах к Мнишкам он наметил путь к исполнению своей мечты. Ссылаясь на обещания самого самозванца, выраженные им в письме к папе Клименту, папа обращался к чувствам Лжедимитрия. Он хотел, чтобы Лжедимитрий обладал честолюбием Константина Великого. Твёрдо убеждённый во всемогуществе царя, папа советовал ему подчинить русский народ папскому престолу и восстановить единство церквей. Папа особенно предостерегал самозванца от протестантов, каковыми были, между прочим, ближайшие к нему лица, Бучинские, советовал не приближать к престолу еретиков, а окружать себя исключительно людьми благочестивыми и осторожными. Он настоятельно рекомендовал для этого иезуитов и превозносил деловитость Лавицкого. Таким образом целью папы было устранить схизматиков, провести в Москву иезуитов и добиться подчинения себе всей России.
Что касается до ходатайств самого Лжедимитрия, то, очевидно, не они были предметом первой заботы папы, и в этом отношении посольство Лавицкого особых последствий не имело. Папские ответы Лжедимитрию были написаны в том же ласковом отеческом тоне, но содержали в себе уклончивые фразы относительно цесарского титула и заключения союза с римским императором: он советовал царю, не дожидаясь союзников, первому напасть на турок и победить их. Просьба же о кардинальском достоинстве для нунция Рангони пройдена была полным молчанием: самозванец допустил неловкость, присвоил себе право, принадлежавшее Сигизмунду.
В Москве в это же время находился папский посол граф Александр Рангони. Он давно уже получил верительную грамоту, но отъезду его мешали несочувствие и протесты короля, Мнишка и кардинала Боргезе. Лишь в феврале 1606 года Рангони появился в Кремле. Он был не только глубоко изумлён, он был поражён при виде бывшего беглого монаха, превратившегося в царя, который сиял алмазами и был окружён боярами и епископами!.. Торжественная аудиенция, данная ему, обошлась без пира и не прошла без замешательства. Когда граф заявил, что он привёз письмо от папы, то самозванец поспешно протянул ему руку, чтобы взять письмо, но один из присутствовавших предупредил самозванца и, согласно обычаю, взял письмо из рук графа Рангони, как это делалось со всеми царскими грамотами, выручавшимися подданным.
Эта аудиенция доставила немало беспокойства Лжедимитрию. Ему показалось, что на лице его друга отражалась грусть. Он опасался, что обстановка, при которой происходила аудиенция, произвела на него удручающее впечатление. Он принял все меры, чтобы объяснить графу, что сдержанность его вызывалась присутствием русских, что на самом деле он преисполнен преданнейших чувств к папе, нунцию и послу. Графу Рангони самозванец высказал сокровенные свои желания и просил его оказать услугу. Самозванец, по собственным его словам, тяготился своим одиночеством в Москве, задыхался в кремлёвских стенах, его влекла к себе Европа. За что бы он ни взялся, всюду чувствовался недостаток в людях, способных помочь ему в выполнении планов. Ему пришло на мысль, что из Рима могли бы прислать ему способных сотрудников, и граф помог бы ему своим посредничеством. Особенно самозванец выставил себя озабоченным военным делом и дипломатией, но у него не было подходящих людей. Он просил папу прислать ему людей образованных, преданных делу, опытных, безупречного поведения. Этим иностранцам он обещал предоставить высшие должности в государстве. Одни ив них заняли бы места секретарей и советников царя, который поручил бы им ведение самых секретных и важных дел. Другим поручены были бы дела военные, постройка крепостей, сооружение орудий, приготовление снарядов. Но, чтобы русские не могли, подвергнуть царя нареканию в приверженности к латинству, все эти лица должны быть светского звания и, будучи присланы папой, делать вид, что приехали по своему собственному желанию. С своей стороны Лжедимитрий обещал отправить в Рим торжественное посольство, как будто в ответ на посольство графа Рангони. При содействии папы это посольство могло бы установить дипломатические сношения Москвы с иностранными державами: священной Римской империей, Францией и даже Испанией.
Отправляя обратно графа Рангони, Лжедимитрий вручил ему письмо к папе Павлу V, где выразил ему признательность и сыновнюю преданность. Графу он дал поручение сообщить королю польскому, что Лжедимитрий будет оказывать Сигизмунду почтение, как отцу, и предоставит папе решить возникшие между ними недоразумения.
Рангони увёз из Москвы самые приятные воспоминания. Остановившись на короткое время в Кракове, он в конце июня был у ног папы и подробно доложил ему обо всём. Он особенно настаивал на том, чтобы послать в Москву людей, которых просил Лжедимитрий. По его словам, для католической пропаганды широко открывались двери: было весьма важно не впустить в них еретиков. Опасность в этом отношении была не маленькая: Бучинский мечтал о посольстве в Лондон, откуда хотел пригласить инженеров. Его поддерживали в этом намерении молодые англичане, которые успели хорошо устроиться в Москве и хотели доставить заработок и своим соотечественникам и родным.
Выслушав сообщения Рангони, папа считал себя знатоком текущих дел в Москве и занялся выработкой ближайших планов. Ему помог прибывший в это время в Рим старый знакомец Москвы, знаменитый иезуит Поссевин. Он возлагал надежды на два могущественные деятеля: образование и свободу. Основать школы, в которых католики и православные учились бы вместе, возбудить в них соревнование, посылать молодых людей для обучения за границу, заботиться о распространении в стране книг, добиться позволения произносить проповеди, совершать богослужение, приобщать, словом, – действовать открыто на глазах у всех, такова, по мнению Поссевина, была ближайшая цель, к которой надо было стремиться. За успех ручались преданность Лжедимитрия и влияние Марины.
Не подлежит сомнению, что все отношения самозванца с Римом грозили России в самом ближайшем будущем неисчислимыми, непоправимыми и страшными бедствиями. В этих сношениях Лжедимитрий ни разу не говорил о соединении церквей и подчинении России папе, ни папа не настаивал на немедленном провозглашении этого торжественного акта. Но все выработанные ими меры, это наводнение России иностранцами, каковые все оказались бы иезуитами, сами собою привели бы Россию к совершенному обезличению, к потере самостоятельности и православия.
В этих сношениях самозванца с папой заслуживает ещё внимания единственное и исключительное явление в истории, это троекратный суд инквизиции по делам московского лже-царя. Инквизиция состояла под председательством папы из кардиналов и богословов и ведала чистоту католической веры. Поэтому первая же просьба Лжедимитрия о разрешении ему при короновании принять причастие из рук патриарха Игнатия попала в инквизицию и вызвала её решение. Смелая просьба Лжедимитрия повергла в недоумение инквизиторов. Ими написано было несколько записок по этому поводу, но до нас дошла одна из них, главнейшая, принадлежавшая кардиналу Камиллу Боргезе, будущему папе Павлу V. Кардинал склонен был сделать снисхождение ради общего блага. Но инквизиция медлила ответом, который не был получен и тогда, когда Лжедимитрий уже был коронован.
В другой раз инквизиция рассматривала вопросы, предложенные духовником Лжедимитрия, Гаспаром Савицким. Нунций Рангони увидел опасность в том обстоятельстве, что самозванец оставался в Москве без своего католического духовника, и потому решил послать его в Москву на счёт папы. Но поездка эта вызывала огромные затруднения.
Положение самозванца было чрезвычайно двусмысленное и ложное и вызывало чрезвычайную осторожность. Он дорожил тайной своего отречения от православия. Этот католик должен был царствовать над православными, жить среди них, не вызывая жалоб, не возбуждая подозрений, иначе все расчёты и надежды рухнули бы безвозвратно. Как же действовать при данных обстоятельствах? Какие сделать уступки православным? Савицкий чувствовал, что единолично не справится с этими недоразумениями, и просил папу разрешить следующие его сомнения:
1. Возможно ли допустить, чтобы в то время, когда будут идти переговоры об единении с католической церковью, Лжедимитрий причащался из рук православных священников, коль скоро святость предлагаемых ими даров неоспорима?
2. Может ли он, подчиняясь народным обычаям, присутствовать при богослужении и других православных обрядах?
3. Будет ли ему разрешено основывать временно православные монастыри и храмы и делать в них вклады?
4. В случае надобности имеет ли он право дать клятву и таким именно образом, что он соблюдает веру своих предков и что он намерен сохранить её среди своих подданных?
5. Может ли он клятвенно утвердить привилегии, клонящиеся ко вреду католической веры, и как ему следует действовать в подобном случае?
6. Может ли ему быть разрешено читать, как он выразил на то желание, православные сочинения, по крайней мере те из них, в коих не встречается прямых нападок на католическую церковь, и даже все остальные, если обстоятельства того потребуют?
В объяснение этих вопросов Савицкий присовокуплял, что:
1. Лжедимитрий был уже католик и принят в лоно католической церкви.
2. Его обращение в католичество было тайной для москвичей и вообще для народа.
3. Всякая надежда на единение будет утрачена, и можно будет опасаться страшного волнения, если лже-царь не скроет своего отречения, по крайней мере на первых порах.
4. Надобно будет признать недействительными некоторые обещания, данные, как говорят, Лжедимитрием клятвенно и которые он, разумеется, не в состоянии будет исполнить, каково, например, обещание уступить королю польскому Северское княжество или выплатить ему значительные суммы.
Этот последний пункт записки – явление беспримерное и замечательное: поляк и иезуит ратует за единство России!?.. Патриотизм не затмевал его до такой степени, чтобы он не мог понять, что царь, едва вступивший на престол, не мог отдавать целые области и грабить государственную казну. Польский иезуит был сторонником „нераздельной» России, рискуя навлечь этим на себя неудовольствие папы. Не с тайного ли благословения этого иезуита самозванец так легкомысленно и так преступно давал свои обещания и расточал достояние России?..
2-го июля 1605 года сообщены были инквизиции вопросы Савицкого, а она лишь 13-го октября постановила своё решение. Убедившись предварительно в благонадёжности Савицкого, инквизиция после продолжительного совещания под председательством папы решила не указывать иезуиту, как ему действовать, а предоставить его своему собственному разумению и опытности: „пусть он перечитает церковные уставы и сочинения отцов церкви и действует так, как укажет ему совесть», ответили Савицкому из Рима.
В третий раз инквизиции пришлось заняться разрешением Марине трёх предметов: причащения в день коронования из рук православного патриарха, посещения православных церквей и соблюдения поста в среду вместо субботы.
Мнишек, естественно, озабочен был удовлетворительным решением этих вопросов и поэтому, вместе со своими краковскими друзьями, решил одновременно действовать и на папу, и на Лжедимитрия: у папы просить разрешения, у Лжедимитрия снисхождения и отказа от своих требований на случай, если папа не даст разрешения.
Инквизиция и в этом случае очень медлила с ответом, вероятно, желая и на этот раз предоставить обстоятельствам самим решить недоуменные вопросы. Лишь 2-го марта 1606 года состоялось заседание под председательством папы. Желание папы исполнить просьбу Лжедимитрия не подлежит сомнению. Вопрос был поставлен на голосование, и все присутствовавшие, за исключением одного, дали отрицательный ответ.
Однако, не пришлось сообщать самозванцу этот суровый и решительный отказ. Лжедимитрий сам сдался на убеждения и перестал настаивать на своих просьбах, по крайней мере на самой щекотливой из них: на причащении Марины. В восторге от этой перемены в Лжедимитрии, Рангони набросал 18-го марта следующие строки: „секретарь короля встретил по пути, проездом сюда, воеводу сендомирского, который едет в Москву. Он привёз мне от него поклон и передал, что великий князь, выслушав его объяснения, отказывается от своего требования, чтобы его невеста причастилась по православному обряду в день коронования, как он просил о том сперва“. Таким образом этот вопрос был покончен.
Совсем не так гладко шли сношения с другим кредитором самозванца, с Польшей и польским королём Сигизмундом, весьма скоро и настойчиво потребовавшим расплаты за оказанные услуги.
Вскоре же после коронования Лжедимитрия Сигизмунд снарядил в Москву посольство во главе со старостой велижским, Александром Гонсевским. Официально цель посольства объяснялась требованиями этикета: Гонсевскому поручено было приветствовать царя по поводу его коронации и пригласить его на свадьбу короля Сигизмунда с эрцгерцогиней Констанцией. Тайной целью посольства было напомнить Лжедимитрию его обещания относительно союза против Карла Шведского и заключения под стражу его племянника, королевича Густава. Чтобы посильнее воздействовать на самозванца, Гонсевский вздумал попугать его. „В столице Польши появился подозрительный иностранец, – сказал он самозванцу, – бывший любимец и крестник Годунова, человек неизвестного происхождения; он распространял странные слухи, будто бы его крестный отец жив, а вместо него погребён другой человек. Он же, Годунов, взяв с собой свои сокровища, отплыл с ними в Англию. Но его отсутствие не будет продолжительно: колдуны предвещали ему, что, бежав из Москвы, он спасёт этим государство и в скором времени вернёт свою власть». Таким образом спокойствию самозванца угрожала опасность. Гонсевский обещал от имени короля навести справки в Лондоне, учредить строгий надзор на границе и заградить путь нежеланному выходцу с того света.
Эта басня не произвела впечатления на самозванца. Он благодарил посланника, но вместе и уверял его, что смерть Годунова несомненна, и просил его не принимать никаких мер предосторожности.
Другое предложение Сигизмунда также не встретило сочувствия самозванца. Король заявил подозрение на одного из своих сановников, находившегося в Вильне, и предоставил Лжедимитрию узнать, действительно ли он был в заговоре против него с Годуновым. Самозванец отклонил и эту любезность, не потребовал выдачи виновного и обещал лишь произвести расследование.
Не заручившись ни одним одолжением, Гонсевский приступил к обсуждению шведского вопроса.
Сигизмунд вёл ожесточённую войну с племянником своим Карлом IX, которого считал похитителем шведского престола. Одержав над ним победы в Ливонии, Сигизмунд ожидал помощи Лжедимитрия, чтобы покончить с врагом.
Такие надежды питал и Карл IX, тревожно обращавший свои взоры к Москве. Поэтому Сигизмунд потребовал, чтобы Лжедимитрий отнёсся к Карлу IX как к самозванцу, к его посланникам, как к изменникам своему законному монарху, которым Сигизмунд считал себя, и чтобы они немедленно были выданы полякам, если осмелятся явиться в Кремль.
Прежде чем дать какой-либо решительный ответ, самозванец задумал обнаружить полную независимость свою и предупредить излишние притязания. Он выразил неудовольствие на то, что королевская грамота называла его не царём, а только господарем и великим князем, и возбудил старый спор о царском титуле. Мало того, он изъявил притязание на императорский титул и стал сам величать себя „непобедимым цесарем“, следовательно, ставил московскую корону на высшую степень сравнительно с польской. Он потребовал, чтобы за помощь против Швеции король признал титул, который он себе присвоил.
Разумеется, король никак не мог отступить от польских традиций, и поэтому царский титул сделался средоточием, около которого вертелась вся дипломатия Лжедимитрия, и самым надёжным оплотом против притязаний поляков.
Тем не менее переговоры с Гонсевским окончились весьма мирно, даже дружелюбно. Лжедимитрий на прощальном обеде был отменно вежлив с поляками. Он обещал потребовать объяснения у „герцога Карла“ и уведомить короля польского, как только послы шведские появятся в Москве. Потом, посылая грамоту Карлу с извещением о своём вступлении на московский престол, Лжедимитрий увещевал его возвратить корону Сигизмунду, как законному государю Швеции. А другого претендента на эту корону, королевича Густава, человека гордого и своенравного, он перевёл из Углича в Ярославль и велел содержать его там как пленника.
Причиной такой сговорчивости и уступчивости была Марина. Лжедимитрий горел желанием видеть её в Москве и разделить с ней своё величие. Но она была ещё в Польше. Дочь польского сенатора не могла располагать своей судьбой по своему усмотрению и не могла принять корону без соизволения короля. Самозванцу надобно было действовать осмотрительно и не вооружать против себя Сигизмунда, пока Марина оставалась ещё в Польше. Скоро настанет конец такому положению, и тогда Лжедимитрий сумеет заговорить иначе.