XX. Издание Камня Веры. – Полемика по поводу этого издания

В 1728 году, с разрешения Верховного Тайного Совета, по засвидетельствованию Феофилакта и под его наблюдением, издан Камень Веры. В Лейпцигских учёных актах 1729 г. в мае месяце, помещен был строгий разбор на него с укоризною сочинителю и Феофилакту. В разборе сказано, что эта книга давно уже была написана, но Петр I не дозволял напечатать её, чтобы не обидеть протестантов, о которых в ней написано много ложного. Сказавши потом несколько слов о сочинителе книги, поводе к её написанию и о плане или о составе её, рецензент прибавляет, что «сочинитель Камня Веры питает безразсудную ненависть к лютеранам, равно как к кальвинистам, усвоивши ее без сомнений от католиков, с которыми долго в молодых летах обращался. Это видно из предисловия его к читателю, где он говорит, что на Церковь святую возстал новый некий Голиаф – Мартин Лютер, понося верующих в живаго Бога и отрыгая разныя укоризны на невесту Христову – Церковь. Противник этот устремил свой лук на папу и римскую церковь; но стрелы его досягают и до нас. Но и этому новому Голиафу Камень Веры, подобно как древнему камень Давидов, да будет в погибель»... «Приходят к нам в овчиих кожах, а внутри волки хищные, отворяющие под видом благочестия двери всем порокам. Ибо что проистекает из этого нечестиваго учения? Убивай, кради, любодействуй, лжесвидетельствуй, делай что угодно, будь равен самому сатане по злобе, но только веруй во Христа и одна вера спасет тебя. Так учат эти хищные волки»... «Безчисленныя сочинения наших писателей опровергают эти клеветы. Тем не меньше сочинитель (Камня Веры) не стыдится клеветать открыто, лгать нагло и обольщать неразумный народ нелепыми баснями. В самом деле он столько насказал побасенок (narratiunculas) о видениях, об одержимых духами, о чудесах, произшедших от креста, икон, мощей, что в умных людях возбуждает смех, в неразумных удивление. Нельзя надивиться, как смиренный Феофилакт, архиепископ тверский и кашинский, одобрил эту книгу своею цензурою, между тем как новгородский епископ, муж ученый, благоразумный и умеренный, признал ее недостойною своего одобрения. В угоду католикам, изрыгая свои гнуснейшия ругательства на протестантов, сочинитель умалчивает однакож о спорных предметах между римскою и русскою церковию, например о папе, о чистилище и о прочем. Да и нечего дивиться этому, потому что он выписал большею частию из Беллармина и других римских и папских полемистов. Из чего можно видеть, что им руководило не столько желание обяснить, изложить и распространить догматы Восточной церкви, сколько ненависть к лютеранам и реформатам, которых учение впрочем он или не знает или извращает». Рецензент предостерегает русских от этой книги, чтобы она не принесла им вреда, открывая врата в их святилище Римлянам, которые давно этого дожидались, и вместе с тем выражает опасение, что на нее все-таки с жадностью накинутся те, для кого вражда партии дороже, чем истина. В заключение он сообщает полученное им из верного источника сведение, что скоро выйдет книга И. Ф. Буддея, с обличением и опровержением на Камень Веры.³⁷⁰

Вскоре после того явилась и обещанная книга Буддея.³⁷¹ В Лейпцигских актах тотчас же повестили об ней, чтобы обратить на нее внимание.³⁷² Протестантский резенцент её говорит, что она написана точно, твердо и изящно; что клеветы и нападения Яворского она отразила сильно и дело церкви протестантской поставила превосходно. Впрочем, она опровергла не всю книгу, а только некоторые главы её; но и, этого, по мнению рецензента, довольно для обличения клевет, которые Яворский взвёл на протестантскую церковь. Прежде чем перейти к самому разбору, сочинитель предуведомляет, что от этой книги вреда может быть больше русским, нежели протестантам, потому что Яворский открыто льстит католикам и, подделываясь к ним, является несправедливым к протестантам. За тем сочинитель рассматривает один за другим главные пункты лютеранского учения, защищает их от неосновательных нападений Яворского и старается доказать своим разбором, что сочинитель Камня Веры мало интересовался истиною, а хотел только излить своё негодование на лютеранскую церковь.³⁷³

Буддей умер 19 ноября 1729 года. Точно ли он был автором этой книги, или только неизвестный сочинитель книги воспользовался его именем, чтобы скрыть за ним своё собственное? Русские, интересовавшиеся этим делом, убеждены были, что сочинитель этой книги – русский и лицо духовное, с богословским образованием.

В то же время в Тюбингене напечатано на латинском языке сокращение всей книги Яворского, под названием: Stephani Javorscii genius, ex ejus opere posthumo theosophico, Petra Fidei dicto, in epistola familiari revelatus. Сочинителем этой книжки, выпущенной без имени автора, был Иоанн Теодор Яблонский, родной брать президента Берлинской Академии наук, хорошего знакомца Феофанова, Даниила Эрнеста Яблонского.³⁷⁴ Полемическое движение в кругу протестантских учёных, по поводу Камня Веры, продолжалось с возрастающею силою.

С.-Петербургский академик Бильфингер сделал полный перевод на латинский язык одной главы из Камня Веры – о наказании еретиков и сообщил знаменитому лютеранскому богослову Лаврентию Мосгейму, а Мосгейм в 1731 г. издал против ней в Гельмстадте академическую диссертацию под названием: de poenis haereticorum cum Stephano Javorscio disputatio.

Между тем против книги Буддея, в защиту Камня Веры, написал сочинение доминиканец Рибейра, бывший тогда при испанском посланнике в России, герцоге Лирийском. Сочинение имело вид ответа Буддею (Responsum antapologeticum) и посвящено было Императрице.

Какие побуждения были у Рибейры к защите Стефана и русской церкви от возводимых на них протестантами обвинений и клевет? Откуда у него взялась такая ревность к защите Восточной церкви? Дело это обясняется просто видами и расчётами католической пропаганды. Известно, что Сорбоннские богословы в 1717 году предлагали Петру Великому о соединении церквей и, с согласия его, писали о том послание к русским епископам. От имени последних составлен был ответ в двух редакциях: одна – Феофана Прокоповича, другая – Стефана Яворского. Первая была отправлена к французскому правительству для передачи сорбоннским богословам, но, по неизвестным причинам, получена была ими поздо и притом в незасвидетельствованной копии. После того в Сорбонне достали копии с другой редакции ответа, почему и явилось сомнение в подлиности первой. – В это время одно обстоятельство снова возродило в Сорбоннских богословах надежду на успех прежнего замысла. Княгиня Ирина Петрова Долгорукова, урожденная княжна Голицына, супруга статского советника князя Сергея Долгорукова, в бытность свою при муже своём в Голландии, перешла в католичество и, возвращаясь в Россию, просила отправить с нею какое-нибудь духовное лице для поддержания её в новой веры. Сорбоннские богословы послали с нею Жака Жюбе (Jube), известного под ложно принятым им названием Лакура, с тем чтобы он старался и о соединении церквей. 28 февраля 1727 года утрехтский епископ писал к Жюбе: «смею просить вас… сопровождать княгиню Долгорукову в ея отечество, чтобы служить ей руководителем в духовной жизни, также обратить к Богу (т. е. в католичество) её семейство; наконец следовать во всем откровению, которое Богу угодно будет низпослать вам в Московии для соединения этой великой церкви с латинскою. Знаю, что решимость огромна, но мне известна вера, дарованная вам от Бога, которою вы воодушевлены». Сорбонна, с своей стороны, дала формальное полномочие Жюбе (24 июня 1728 г.), кончавшееся так: «мы не сомневаемся, милостивый государь, что вы употребите все средства для возбуждения в почтеннейших епископах русской церкви желание обратить внимание на важность этого дела».

Жюбе прибыл в Москву 20 декабря 1728 г., в самый разгар власти и силы при русском дворе Петра II родственников его новой духовной дочери. Жюбе был человек уже пожилой (ему было 54 года) и ловкий на все руки. Он старательно выставлял на показ свою безупречную жизнь, свою воздержность, наконец знания, для того чтобы сильнее был контраст с тем, что Русские привыкли видеть у себя перед глазами. «Этот достойный пастор – по словам современника – Бурсье, доктора Сорбонны – соединял с вкрадчивым обращением манеры, способные для привлечения умов. Каждый искал сообщества и беседы с столь любезным иностранцем и считал за честь быть знакомым с ним». В начале обстоятельства видимо благоприятствовали Жюбе. В Москве нашел он себе сильного покровителя в испанском посланнике, дюке де-Лириа. До какой степени последний был пропитан католическою нетерпимостью, лучше всего видно из того, что когда его однажды пригласили к нашему священнодействию в Кремлевский собор, то он сомневался, может-ли присутствовать при богослужении схизматиков и требовал разрешения сначала от своего духовника, а потом из Рима. Испанский посланник, как только узнал о замыслах Жюбе, взялся их поддерживать разными происками, а для ограждения его безопасности выдал Жюбе (1 марта 1829 г.) письменный вид, что он посольский духовник. «Чтобы иметь более возможности вести удобнее великое дело – замечаешь Бурсье – и составить проекты, которые могли бы быть приняты, Жюбе убедили брата княгини Долгоруковой, князя Голицына, уступить посланнику свой прекрасный загородный дом. Здесь, в величайшей тайне, составлена была записка, доказывавшая духовные и мирские выгоды от соединения церквей...» Вообще Жюбе успел на столько подвинуть свое дело, что уже начал совещаться о соединении церквей с Феофилактом Лопатинским, Варлаамом Вонатовичем, Евфимием Колетти и, кажется, с Сильвестром, бывшим епископом рязанским. Евфимий Колетти – по словам Жюбе – был особенно склонен к его предложению, потому что был врагом Феофана Прокоповича, которого не терпели и вышеозначенные лица. Из слов самого Жюбе видно, впрочем, что они не очень поддавались на его предложения и что всех их страшили власть и притязания римского двора. Несомненно только то, что Жюбе был в сношениях именно с теми лицами, о которых начались розыски при воцарении Анны. Жюбе приказано было выехать из России в 1731 г., потому что он был признан опасным человеком.³⁷⁵

Таким образом можно полагать с достоверностью, что виды Рибейеры совпадали с видами Жюбе. Мы упомянули уже о некоторых русских духовных лицах, которых они до некоторой степени увлекли в свою пользу и от которых надеялись содействия при осуществлении своих планов. Главным из них был новоспасский архимандрит Евфимий Колетти; но подле него также знакомцем Рибейры выдается бывали чудовский архимандрит Феофил Кролик, правда, не очень расположенный к католичеству, но обстоятельствами введенный, может быть незаметно для него самаго, в сеть католической пропаганды. Поводом к сближению его с Рибейрой было может быть то, что он жил прежде за границей, где виделся и работал вместе с иезуитами, обяснялся на иностранных языках и интересовался иностранными событиями.³⁷⁶ Первый познакомился с Рибейрою Кролик, проживавший в ту пору без всякаго дела в новоспасском монастыре. Это была упавшая знаменитость духовного круга. Что было причиной его падения, мы не знаем. Но для связности рассказа вспомним его прежнюю историю.

С 1716 по 1722 г. он находился за границей в Праге, для перевода Буддеева немецкого лексикона на русский язык. По возвращении в Россию, определён был в Синод асессором³⁷⁷ и посвящен в иеродиакона и иеромонаха. В следующем году, после посвящения чудовского архимандрита Феофилакта Лолатинского в тверские епископы, Государь приказал посвятить на его место в архимандриты Феофила Кролика, и почти сряду за тем назначил его синодальным советником. Феофил оставался в Синоде до 16 декабря 1726 г.; потом отрешен от Синода и велено ему быть при своём монастыре. В марте 1727 г., по указу из Верховного Тайного Совета, Синод выбрал и отправил его, вместе с троицким протопопом Иваном Семеновым, в Верховный Тайный Совет в качестве депутатов с духовной стороны к сочинению уложения. Но ещё до начала действий законодательного собрания он получил другое назначение. В мае 1727 года, по указу из Верховного Совета и, вероятно по проискам Дашкова, либо Игнатия Смолы, приказано было отправить его к русскому войску, идущему за границу на помощь цесарцам, «ради искусных с чужестранными духовными людьми поступков». Это уж опала. «Который указ – писал Кролик – хотя и без малой печали мог быть мне, для того, что по трудных долгих службах моих, чрез дальное и бывшему чину моему не зло приличное странствование, лишал меня хоть соразмернаго, трудом снисканнаго и надеяннаго домашняго при архимандрии покоя; однако яко сын послушания в исполнении того указа подписался со всяким покорением и радостию, что хотя в таком чину, бывшую мою верную службу к блаженной памяти высоким предкам имел случай продолжать к ново тогда Богом избранному и счастливо начавшему владение его императорскому величеству». Вслед за этим последовал другой указ, которым велено было отрешить его от чудовской архимандрии, и отдать ее прежде бывшему архимандриту Геннадию. «Помянутый указ – продолжает Кролик – с каким умерщвлением, горестию и стыдом не токмо исполнять, но и слышать мне прилучилося, хотя довольно изобразить трудно, ибо прежде того в подобные короткие походы отправляемые архиереи, архимандриты, иеромонахи и простые священники не токмо честей своих лишаемы не бывали, но и вящшим их имп. величеств призрением снабдевались, а я так сильным указом не в последнем степени поставлен без суда и примеру извержен. Но и тот тяжкий указ с послушанием я исполнил во всякой терпеливости, и якобы в важных проступках уже сужден, обличен и осужден, уступил архимандрию ему, Геннадию». Вследствие перемирия между державами вспомогательное войско не вступило заграницу; а потому Феофил остался в Москве. Чудовский архимандрит предложил ему гостеприимство в своём монастыре: но Феофил отказался, стесняясь своим новым положением перед братством, и приютился в новоспасском монастыре. «И остался я – продолжает Феофил – яко гражданский или натурально умерший без всякаго призрения; первое в том, что запрещения мне и чина священнослужения не показано; второе, что ни кельи, ни пропитания мне не назначено, яко забвенному извергу, что и в великих винах, не токмо духовным, но и светским злодеям по правам промышляется для самаго Бога и должнаго к ближнему сострадания. А я при неимуществе моем живу и питаюся у тех, которые своим благосердием и моим прошением на то подвигнуты». Тут-то он встретился и познакомился с Рибейрой, которого и рекомендовал потом Новоспасскому архимандриту Евфимию Колетти. С восшествием на престол Императрицы Анны, Феофил опять стал на ноги, хоть и не надолго. Высочайшим указом 16 сентября 1730 года велено было определить его архимандритом в Новоспасский монастырь на место Евфимия, переведенного в Чудов.

Жизнь предшественника его по Новоспасскому монастырю разнообразнее и богаче приключениями.

Когда царевич в 1710 г. был за границей, то, не имея при себе русского священника, пригласил греческого. Это и был Ливерий (Елевферий) Колетти, учитель греческой школы в Але, занимавшийся кроме того в тамошней типографии изданием греческих книг. В ту пору проживал в Але «для обучения наук» сын графа И. А. Мусина-Пушкина Платон Мусин-Пушкин. Кажется, он-то и рекомендовал Ливерия царевичу. Это было ещё до сочетания браком Алексея Петровича. Царевич пригласил его в Россию и рекомендовал И. А. Мусину-Пушкину и митрополиту Стефану для определения в школу или где им будет потребен.³⁷⁸ «А как он Стефану митрополиту явился, –продолжает сам Колетти в одном своем показании – и тогда оный Стефан митрополит определил его на обучение поповых детей в Москве в греческую школу; а потом – а в котором году не упомнит – по письму государя цесаревича приехал он из Москвы в С.-Петербург, откуда и отправился с царевичем в Германию. Как был царевичь в Карлсбаде, в ту пору был его духовником. Уезжая из Карлсбада, царевич оставил его в Берлине у Александра Головкина, взявши с него обещание опять возвратиться к его высочеству. Ливерий выпросился тем временем у Александра Головкина в Венецию повидаться с родными и проведать, где мать, которая была в плену. По возвращении из Венеции был в Эренберге, где сидел царевич, а оттуда проехал в Берлин. Из Берлина, по указу его величества, Петра I-го, отправлен в Шверин к государыне цесаревне Екатерине Иоанновне. Здесь он встретил Ивана Афанасьева (царевичева камердинера). Аеанасьев спросил его: где государь-царевич обретается? Ливерий сказал, что он не знает. Афанасьев говорил ему: можно ли тебе царевича сыскать? Ливерий отвечал ему, что русскому человеку сыскать невозможно; а ежели он поедет, то сыскать может. Афанасьев дал ему 200 червонцев, цифирную азбуку и письмо к царевичу. Но царевича он не видал; а где он был, про то он ведал, и желал быть у него, да в крепость не пустили. После того он приехал в Берлин к Александру Головкину и сказывал, что царевич обретается в Эренберге; а того, что Афанасьев его к царевичу отправил и дал ему червонных и цифирныя азбуки, по которым им переписываться, ему, Александру, не сказывал».

Все это Ливерий показал в С.-Петербурге, в розыске Тайной канцелярии по делу царевича. Но как его показания являлись не совсем невинными и, главное, рознили с показаниями Большова-Афанасьева, то Кабинет решил 4 марта (1718 г.) лишить его священства и в сущей правде им розыскивать. С трех розысков (5, 8 и 11 марта)³⁷⁹ Ливерий показал, что у царевича, как он был в бегах, он не бывал ж его не видал, а ездил он, чтобы его сыскать и жить у него царевича; а думал уговаривать его по прежнему к отцу. А Иван Афанасьев в застенке на очной ставке его уличал: «посылал он Иван его, Ливерия, к царевичу, чтобы он его сыскал и был при нем, а не в том образ, чтобы его возвратить, и сказывал ему он Иван за секрет, что царевич ушел и не возвратится, чтоб он ехал к нему и жил при нем царевиче». Ливерий крепко держался своего показания. – В 1718 г. 16 марта министры приговорили: «попу Ливерию, за вьппеписанныя его все вины, и что он слышал от Ивана Афанасьева о царевиче, что он в бегах и к нему царевичу поехал, взяв 200 червонных, и цифири составлял с ним Иваном обще, по которым хотел переписываться, о чем он с розыску во всем повинился, – учинить наказание и сослать вечно в соловецкий монастырь». Петр прибавил «в тюрьму».³⁸⁰ Исполнение по этому указу поручено было монастырскому приказу, т. е. Мусину-Пушкину, который медлил отправлением Ливерия целые 4 месяца. Ливерий в это время нашел милостивцев; но или просить было рано, или просьбы остались бесплодными, только он должен был отправиться в ссылку.³⁸¹

Милостивцы, однакож, нашли свое время для просьбы. В 1721 г., февраля 17, молодые Кантемиры, сыновья старого князя Дмитрия Кантемира, подали Государю прошение отпустить к ним Ливерия,³⁸² «понеже прежде бывый у нас, нижайших вашего царскаго величества рабов, учитель иерей Настасий Кондоиди, который учил нас еллино-греческаго, латинскаго и итальянскаго языков, высочайшим вашего царскаго величества изволением и повелением взять в службу вашего царскаго величества: то мы чрез четыре уже месяца без всякаго учения пребываем, инаго же означенных языков совершенно искуснаго (учителя) иметь не можем. И тако онаго лишены суще, припадаем к высочайшим вашего царскаго величества стопам и всепокорно просим, дабы (аще возможно есть) милостивейше соизволил повелеть на наш пароль отдать иерея Ливерия Колетия, который по указу вашего царскаго величества в соловецкий монастырь сослан, понеже он вышереченных языков предовольно искусен: и когда-либо ваше царское величество от нас его востребовать изволит, мы всегда готовы его поставить».³⁸³ Старый князь Дмитрий Кантемир, с своей стороны, просил письмом кабинет-секретаря Макарова подать эту «супплику» детей его в удобный час его царскому величеству, и какое его царскаго величества ответствие будет, без уведомления его не оставить.³⁸⁴ Но просьба не имела успеха. Ливерий оставался в ссылке до смерти Екатерины и, находясь в заточении, разорвал всякую связь с своим несчастивым прошедшим, постригся в монашество и назван Евфимием.³⁸⁵

Прошло долгих восемь лет до времени его освобождения.

Надежда на лучшую участь показалась с восшествием на престол сына несчастного царевича, Петра II. В этот раз надежда не обманула его. Государь приказал освободить его из заточения.

Евфимий переждал первое впечатлиение после возврата из ссылки и, высмотревши положение дел и лиц, нашёл наконец удобное время для лучшего устройства своего положения. В 1728 году скончался бывший синодальный асессор, новоспасский архимандрит Иерофей Прилуцкий. Синод хотел было определить на его место бывшего своего члена, архимандрита Феофила Кролика; но Евфимий в то самое время подал в Верховный Тайный Совет прошение об оказании ему милости за заслуги перед покойным родителем Государя, говоря прямо об определении его архимандритом в Новоспасский монастырь – один из первых монастырей в России, где архимандрит был синодальным членом.³⁸⁶ Верховный Тайный Совет передал его прошение в Синод. Синод, рассудивши о заслугах иеромонаха Евфимия, определил его новоспасским архимандритом. В 1730 г., когда в синодальное присутствие введены были архимандриты, Евфимий выбран в синодальные члены. В это время он познакомился с герцогом Лирийским и с Рибейрой. Оба они приезжали к нему в новоспассуий монастырь, а Рибейра сделался у него своим человеком. Однажды, пришедши к Евфимию, он принёс с собою Буддееву книгу с бранью на Камень Веры и на Стефана Яворского и оставил ему для прочтения. Так как в этой книге было поношение и ругательство на покойного Стефана митрополита рязанского и на тверского архиепископа, то Евфимий, желая познакомить с нею последнего (Феофилакта), привёз к нему на подворье Буддееву книгу и сказал, что в ней большое ругательство на св. церковь, на Стефана и на него.

В одно время с Евфимием был у Феофилакта архимандрит Платон Малиновский, который назначен был в Киево-Печерский монастырь, но, не принятый братством, остался пока в Москве, где и получил новое почётное назначение. Платон сказал, что нужно написать на эту книгу возражение в защиту св. церкви. Феофилакт отвечал, что он будет писать против Буддея, и просил оставить у него Рибейрин экземпляр его книги, надеясь извиниться перед ним при следующем свидании. Вскоре после того он увидался с Рибейрой на обеде у испанского посланника и ещё раз просил позволения попользоваться его книгой, пока можно будет. Рибейра позволил с любезностью.

«Бедный Стефан митрополит, и по смерти его побивают камнями» – говаривал Феофилакт, читая Буддееву книгу. В разговорах с доверенными людьми Феофилакт прямо высказывал, что Буддеева апология подложная, сочинена Феофаном Прокоповичем и напечатана друзьями его в Риге или в Ревеле.

Князь Д. М. Голицын, почитатель памяти Яворского, также просил Феофилакта написать ответ на эту апологию. Феофилакт согласился и, по удалении из Синода возвратившись в епархию, начал писать ответ Буддею, но дошедши до одного места, приведенного из сочинений Василия Великого, о котором сомневался, точно ли оно принадлежит этому святому отцу, остановился, не имея нужных книг под руками. В это время дошло до него известие о кончине рижского протоиерея Семена Ярмирковского, человека образованного, из воспитанников московской академии. Феофилакт знал, что он оставил после себя хорошую библиотеку, которая не нужна его наследникам, и решился купить её. Отправив по этому случаю в Ригу калязинского архимандрита, Иоасафа Маевского, он вместе с тем дал ему и другое поручение – привезть образчики латинских шрифтов рижской типографии, в которой будто бы он хотел напечатать свою книгу. Вероятно, Феофилакту хотелось увериться в своих подозрениях насчёт места издания Буддеевой апологии. Архимандрит Маевский ездил в Ригу с 25 ноября по 27 декабря 1730 года.

С помощью купленной библиотеки, Феофилакт кончил книгу – Апокризис или Возражение на письмо Буддея. Но как она написана была без высочайшего повеления, то он решился просить князя Голицына, чтобы тот постарался о «исходатайствовании у ея императорскаго величества позволения писать тое книгу». Уполномоченным лицом для переговора с Голицыным опять был тот же архимандрит Иоасаф. Отправляя его в Москву, где в ту пору был Двор после коронации Императрицы, с письмом на имя князя, Феофилакт вручил ему пять тетрадей русского перевода книги и полный латинский оригинал с тем, что если Голицын полюбопытствует узнать содержание всей книги, то Иоасаф обяснил бы ему оное переводом с латинского оригинала. Но, боясь всего и всех, он крепко наказывал Иоасафу: «не будь де и ты перекидчиком». – «Каким перекидчиком?» спросил Иоасаф. «Не перекинься к новгородскому и не отдай моей книги». Иоасаф обещал не сделать этого.

По приезде в Москву, Иоасаф, за болезнью Голицына, целые три недели не мог представить ему письма и рукописи. Наконец князь принял его, хотя ещё не оправился и был в постели. Выслушав письмо, которое читал меньшой его брат, князь поблагодарил преосвященного и спросил Иоасафа: «так он на книгу Буддея пишет?» Архимандрит отвечал: «да» и положил на стол тетради самого сочинения. Князь сказал, что ему читать теперь нельзя (потому что у него руки были обвязаны). Архимандрит повторил просьбу Феофилакта об исходатайствовании высочайшего позволения на печатание этой книги. Князь отвечал, что он сам, за болезнью, стараться не может, но чрез других стараться будет, и в этом смысле поручил отписать к преосвященному.

Получив от Феофилакта письмо, чтобы на сырной неделе быть в Тверь, Иоасаф хотел ещё раз сходить к Голицыну, чтобы разведать о положении дела и спросить, не будет ли ему угодно дать письмо к преосвященному? На последнее князь отвечал, что, за болезнью, писать не может; а на первое повторил тоже, что говорил прежде, но прибавил с укором, что «преосвященному скоро этого хочется. Уж если книга написана, то позволение, надеюсь, будет, а тем временем пусть исправляет». И приводил примеры древних св. отцов, Василия Великого, Иоанна Дамаскина и прочих, которые, написав свои книги, долгим временем исправляли, а потом обявляли мирови. «Да и преосвященный Стефан митрополит книгу Камень Веры написав исправлял долгим временем, и она напечатана уже после его смерти». Прибывши в Тверь в субботу на сырной неделе, Иоасаф передал Феофилакту все речи Голицына.

Ясно было, что с этой стороны не было сильного желания оказать просимое содействие. Феофилакт решился обратиться за помощью к другому лицу. Это был архимандрит Варлаам, духовник Императрицы. Феофилакт считал его человеком мужественным, благочестивым и очень сильным при Дворе. Он отправил к нему того же Иоасафа с письмом, в котором откровенно обяснил свои желания. «Из дальных стран пишут о противностях нашей вере – писал Феофилакт Варлааму – а мы и близ-живущие о св. церкви радения не имеем».

В то же время Иоасаф уполномочен был доложить духовнику словесно, что «если Синод не позволит писать ему, Феофилакту, против той книги, то хотя бы повелел новгородскому архиерею писать против нее. Только он не надеется, чтобы новгородский так сильно стал писать».

По прибытии в Москву Иоасаф вручил письмо архимандриту Варлааму на первой неделе Великого поста во вторник. Прочитав письмо, духовник приказывал ему побывать у себя в другое время. Между тем в тот же день приехал к нему на подворье курьер от Варлаама с требованием, чтобы он явился к нему немедленно. Разными разговорами Варлаам задержал его часу до третьего ночи, а потом прибыли к нему князь Черкасский и Ушаков: это была Тайная канцелярия. Варлаам выдал Феофилакта. Иоасафу сделали допрос и отпустили. Вслед за тем потребовали в Москву Феофилакта.

Прибывши в Москву Феофилакт допущен был во дворец и, выпросив разрешение писать на Буддея, стал было уже собираться в Тверь, как явился к нему посланный с приказанием опять явиться во дворед. Здесь Канцелярия взяла с него сказку не только что не писать на Буддея, но и никому о той сказке не сказывать под смертным страхом. – «Как же это случилось, что сперва позволили писать против Буддея и обласкали, а потом запретили и писать и поминать об этом» – спрашивал Маевский у опечаленного Феофилакта. Архиепископ отвечал, что «в бытность его во дворце, в полдень приехал друг новгородского преосвященного, князь А. М. Черкасский и, знатно что по наговору онаго архиепископа, князь о том разговорил ея императорскому величеству. И все это препятствие учинилось старанием преосвященнаго новгородскаго».

Иоасафа напугали эти речи не меньше, чем Феофилакта. От Двора запретили, под смертным страхом, писать книгу, которая уже написана и которую он своими руками подносил и показывал и Черкасскому и Варлааму и Ушакову и смоленскому епископу Гедеону! Без сомнения, узнает об этом и новгородский артепископ, всех больше заинтересованный в этом деле! А тогда нельзя ждать ничего хорошего. И встревоженный Иоасаф дал вид, что хочет убраться поскорей в свой монастырь от непрошенных неприятностей. Феофилакт отпустил его, спросил только, где же его тетради? Иоасаф отвечал, что они далеко заложены в санях, но что когда преосвященный пожалует к ним в Калязин к Троицыну дню, то он возвратит их его преосвященству. Мы увидим после, что Иоасаф таил в душе другие мысли.

После этого, дело, по-видимому, затихло, но не надолго. То была тишина пред грозою. В начале следующего года Двор переехал в Петербург, Синод тоже. Евфимий и Платон оставались синодальными членами по прежнему.

Эпизодически входят в эту историю несколько лиц, не имющих отношения к делу Рибейры, но случайно попавших в эту сеть.

В. К. Тредьяковский, возвратясь из путешествия за границей, свёл знакомство с московской академией – прежним своим гнездом – и бывал у ректора Германа Концевича. Однажды встретился с ним в Заиконоспасском монастыре архимандрит Платон Малиновский. Слово-за-слово: кто вы и откуда – спрашивал Платон. «Студент В. К. Тредьяковский – рекомендовался пиита – бывал в чужих странах, произошел разныя учения, слушал и философию». «По разговору оказалось – говорил после Платон – что эта философия самая атеистическая, яко бы и Бога нет». – В другой раз Малиновский встретился с ним в Петербурге у невского архимандрита Петра Смелича. В компании были синодальные члены и было пение: певчие пели концерт в честь великомученицы Екатерины. После того Тредьяковский, вынув тетрадь, подал Феофану. Тот велел Тредьковскому прочесть её вслух. «А в ней были писаны стихи, зовомые сатиры, и в оных написана была укоризна на великороссийских богословия учителей, яко бы они ничего не знают; только как прочтут Камень Веры, то в учение себе полагают, мудрыми себя ставят». Малиновский говорит, что и он слушал и, не смея протестовать, молчал. – Вскоре после этого Платон ещё раз встретился с Тредьяковским в компании у священника невской подмонастырной слободы. В гостях были, кроме Платона, невский архимандрит Петр, московский донской архимандрит Иларион Рогалевский, приехавший для посвящения в казанские епископы, чудовский – Евфимий Коллети и Тредьяковский. В весёлый час Тредьяковский вздумал угостить своих собеседников уже не чтением, а пением сочиненной им псальмы. Малиновский, предубежденный против пииты, разразился страшной бранью. «Уж не думаете ли вы, что, побывши в чужих краях, получили право порочить церковь православную своими ересями. Слава Богу, у нас православная земля и православная Государыня, и за нечестие кровь ваша еретическая прольется». Иларион и Петр уговаривали Платона успокоиться: «перестань, оставь, завтра выговоришь; тут ереси никакой нет; а если молодой человек в чем и погрешил, то завтра пришлет к вам псальму на дом, поправьте, коли что найдете». Малиновский сердился ещё больше: «не его дело сочинять богословския вещи, для которых многие имеются достойнешие учители». За Платона вступился Евфимий и напал на Петра, что он ничего не знает и не смыслит, «а то де подлинно тут много противности греческой православной церкви». На другой день Тредьяковский прислал свою псальму с латинским письмом к Малиновскому. Тот, хладнокровно обсудивши дело, увидел, что он не прав и, приехав в Невский монастырь к обедни, благодарил Тредьяковского за письмо и просил прощения, что напрасно его вчера шумно оскорбил, а псальма-де его никакого в себе порока не имеет. В этот раз дело не имело других послдствий; но после попало в процесс Евфимия и Малиновского в Тайной канцелярии. Для нас оно важно по намеку на отношение к общему делу церкви главных её правителей. – Это было в марте или апреле 1732 года.

Полемика по поводу Камня Веры не оставила в покое и памяти сочинителя этой книги – митрополита Стефана.

В России кто-то пустил бранную тетрадь, под названием: «Разсуждение о Камне Веры»³⁸⁷ (по другим спискам: Молоток на Камень Веры).³⁸⁸ Кто был сочинитель этой тетради, неизвестно; видно только, что он близко знал Яворского с молодых лет и, в то же время, хорошо знал дела нашей церкви, её учение и обряды. Тетрадь эта явилась не раньше 1731 года, судя по тому, что о Дашкове и его собеседниках говорится, как о павших знаменитостях и, кажется, мало была известна в то время, когда разгоралась полемика по поводу Камня Веры. По крайней мере мы не встретили ни одного указания на неё ни в официальных бумагах, ни в частной переписке. Но, по историческим и биографическим подробностям и по решительному тону полемики, она важнее всех прочих сочинений из этого круга.

В то время никто не отвечал на неё. Да и как было отвечать, когда Камень Веры был запрещён и выражение сочувствия к нему и его сочинителю считалось государственным преступлением? Феофилакт хотел было писать против Буддея: Кабинет не позволил. А дело Рибейры и арест синодальных членов за перевод его сочинения на русский язык? Против Тайной канцелярии не устоит никакое гражданское мужество, потому что у вас отнимут характер страдальца за веру и убеждения и опозорят клеймом государственного преступника. Уже много лет спустя после появления Молотка, в царствование Елизаветы Петровны, один из почитателей памяти Яворского написал Возражение на Молоток, с защищением Стефана от несправедливых укоров и клевет его лютеранского автора. Но, сказать по правде, защитник Стефана пересыпает свои ответы такой крупной бранью, такими резкими и едкими выходками против автора Молотка, что его полемика приняла личный характер. Кроме того, Молоток имеет ещё то преимущество, что повсюду ссылается на факты и исторические указания; напротив, у его возражателя нет почти никаких сведений о том времени и действовавших в нём лицах. Арсений Мациевич, автор Возражения, по-видимому, знал о Стефана не больше того, сколько всякий знал о нём из сохранившихся устно и печатно самых общих сведений и, защищая его, он не опровергает фактов, а только заподозривает достоверность свидетеля. Мы изложим параллельно главнейшие пункты этой полемики по сочинениям Молотка и Возражения на Молоток, так как они весьма важны для обяснения многих пунктов в истории Феофана и вообще для знакомства с церковно-историческою жизнью России в первой половине прошлого столетия.

Автор Молотка начинает свой разбор с биографии Стефана, напечатанной в Камне Веры, под заглавием: сказание о творце книги сея. Он касается её будто случайно, потому что раскрывши книгу прежде всего встречает это сказание; но в сущности оно-то и было ему нужно.

1) «Сей родился в Польше от благородных родителей шляхетской фамилии». «Хотя сие – пишет автор Молотка – до предлежащаго не касается и толковать бы не потребно; но первое сказание – неправда есть; ибо он, хотя имя Яворский шляхетской в Польше фамилии носит, да не шляхтич родом: отец его был и прочие родственники ныне на Волыни в польском местечке Яворове мещане суть и называются по отечеству; а он, в Киев пришед, от места Яворский назвался. А хотя бы они с теми Яворскими шляхтичами от единаго происхождения были, да по правам того государства, ежели кто торгует на аршин, лот и кварту, уже предки его тоя чести и преимущества лишаются».

2) «От благочестивых родителей». «Сия – по мнению автора Молотка – вторая ложь; ибо довольно известно, что в Яворове никакого греческаго исповедания не осталось, зане прежде рождения Яворскаго унию восприяли, и его родители униаты были».

Мациевич, не имея сам точных сведений о родителях Стефана, отвечает на эти пункты только голословными укорами автору Молотка.

3) «Варлаам митрополит посла его в Польшу для научения.» «Зде – замечает автор Молотка – хотя не упоминает в какое училище, но всем известно, что в Польше нигде иных высоких училищ нет, кроме иезуитов. Ибо точно показует: «уже научен бысть философии и богословии», и от сего точно видимо, что он был не греческаго, но римскаго закона и сущий иезуит, понеже соборище папежское жестоко запрещает богословию учить не токмо иноверных, но и в их законе родившихся, ежели прежде не тяжкою клятвою утвердят – папу иметь за главу и их ересь утверждать и защищать даже до смерти. Сей же учился вначале во Львове, лежащем в Малороссии, а потом в Познани, в Великой Польше у иезуитов, и тако во оный закон иезуитский действительно вступил».

Автор Возражения отвечает на это: «преосвященный Стефан, хотя бельцом будучи, и у иезуитов учился, однако, когда к церкви матери своей возвратился паки, церковь, о чадех своих состраждущая и Отцу небесному сообразная, примером блуднаго сына Стефана приняла и властию ключей Христовых простила и разрешила, еже делать готова не токмо своим сынам отпадшим, но и всем соперникам, еретикам, зловерникам, папистам, лютеранам и прочим.... Что же ты многократно порицавши преосвященнаго Стефана, будто бы он от иезуитов послан в Киев с Польши пришел: преосвященный же Феофан, архиепископ новгородский, для чего у тебя не в порицании, но паче в похвале, как после увидится? А он також хотя не иезуитом, однако базилианом униатом был, и в Рим слан – оттуду бежал и в базилианском платье в Киев пришел во время архиерея невскаго преосв. Варлаама Ясинскаго, и от него, как Стефан, к церкви Божией принят и разрешен. Якоже убо Феофан в том порицания от тебя не имеет, тако и Стефан иметь не должен, понеже как у вас ваши к вам обращающееся не порицаются, так и у нас тоеже правило содержится. А наипаче для чего Мартина Лютера и Катеринки его монашеством папским не токмо не порицаете, но и за святость приемлете?...»

4) «Преосвященный Варлаам постриже его сам». «Сие паки неправда, но он пришел во Львов уже пострижен, яко сущий волк в одежде овчей, яко тать, не входяй дверьми во двор овчий, но инуде прелазя; зане по уставам российской церкви, а наипаче при патриархе Филарете соборно уставленном – дабы все от папежскаго закона пришедшие в восточную церковь всех предписанных во оном ересей отреклись и прокляли, а греческой церкви уставы содержать твердо и нерушимо под клятвою обещались – точно изображено. А оный Яворский того не учинил и тако татски в восточную церковь вкрался».

«Лжеши – отвечает возражатель – и по единому посягательству клевещеши. Ежели тебе, недостоверный автор в сказании – как Стефан от зарубежных училищ прибыл в Киев: то надлежало тебе хотя одного от киевских писателей памятухов, а наипаче от лавры киевския достовернаго представить свидетеля, тебе согласующаго. Но понеже сего не представил, того ради твоих речей, как бы врак пустых, нечего и в дело принимать. При сем удивляться или посмеваться надлежит, яко ты, не нашея веры и церкви человек, сделался церкви нашей укащик или уставщик, и указываешь, дабы папистов, а паче иезуитов по уставам Филарета патриарха в церковь нашу принимали. Ежели тебе и твоим братьям – лютеранам и друзьям твоим – папистам показанныя уставы нравы: то церковь наша готова и по тем уставам вас принимать».

5. «Приемшу ему училище уже не было нужды малороссийским юношам искати учения в чужих краях». «Сие весьма благонадежно говорить, якобы Яворский весьма папежское учение в киевских учениках утвердил и их тако совершенно философии и богословию научил, что нигде совершеннее сискать не можно. Что перваго касается – истина есть, ибо по нем много между пшеницею терния возрасте, которое по нем хотя весьма ревнительнейшие о истине ректоры прилежно искоренить тщались, обаче еще искра в пепеле крыется, о чем многие совершено ученые, бы виде по нем тамо ректоры, истину сию засвидетельствуют. Что высокости философской и богословской паки касается, в том не надобно много следовать, но довольно сия книга и многия его церковныя поучения, которыя еще в памяти имеются, не меньше же сего и о антихристе книга, свидетельствуют, колико он в том совершен был; ибо и неученые, да чистое разсуждете имущии, разсудить могут. Паче же блаженныя памяти разумом и всеми делами вечных похвал достойный Император Петр Великий, видя в Украине многия суеверия от Римлян вкрадшияся и сущее идолопоклонение, в духовном Уставе части первой обявил, а потом указом 1720 года сентября 5 дня запретить в типографиях без апробации синода книги печатать, для обявленных в оном указе подозрений великих».

«Обыкновенное в народе поведение – отвечает Мациевич – когда, например, свекрови ненавидима невестка, то что иибудь худо в дому делается – кто виноват? Невестка. Таким, а не иным образом и ты поступавши, злобствуя и клевеща на Стефана преосвященнаго. Ставиши бо ему в вину и порок неисправность типографии киевопечерския, а он типографом и справщиком книг там никогда не бывал и власти над киево-печерским монастырем не имел, разве когда стал быть блюстителем престола патриаршего, однако и в ту пору власть его и совершенное смотрение было над тицографиею московскою; а о киевопечерской типографии, яко ставропигиальной и почти зарубежной тогда вменяющейся, дело до него не приходило и оттуду для апробации ничего к нему не присылывано.... Что же ты с крайним унижением дерзавши порочити книгу о знамениях антихриста и о антихристе, аки бо она последняго ума лишена, то уже по тому сам ты без ума обретаешься, а показанная книга – настоящаго богословскаго ума, общему церкви православныя веры исповедание точно согласующая. Вы же лютеране раскольщикам в мудровании о антихристе по всему согласуете, понеже... духовное о антихристе толкование примером раскольщиков содержа, в том только с ними разнствуете, яко они исповедуют антихриста, воцарившагося в Москве, вы же в Риме папу римскаго.

6) Автор Молотка отдает Стефану справедливость в даре составления и сказывания проповедей. «Что до витийства касается, правда, что имел удивительный дар, и едва подобные ему во учителях российских обрестися могли; ибо мне довольно случалось видеть в церкви, что он мог во учении слышателей привесть плакать или смеяться, к которому движение его тела и рук помавание, очей и лица пременение весьма помоществовало, которое ему природа дала. Он, когда хотел, то часто от ярости забывал свой сан и место, где стоял, – которое в день Успения в успенском соборе графу Мусину и, помнится, на новый год в чудов монастыре фискалам и другим государственным служителям от него слышать случалось. Сей порядок в церковных поучениях у папистов токмо употребляют, ибо когда они своего суевернаго подложения из письма доказать не могут, то тщатся логическими силлогизмы, то есть, речеподобиями утвердить, а истинное дело затемнить и утаить. По которым его поучениям от обер-фискала позван был на суд и, за недание надлежащая оправдания, по слову Божию заградишася уста его (Псалом 30, стих 20), – по которому особливо в Уставе духовном накрепко его величество запретил, дабы никто сказок и примеров вымышленных в поучениях не употреблял и персонально поносить никого не дерзал, и вся его поучения за многие в них соблазны запрещены».

Возражатель не знал, на какие обстоятельства указывает Молоток, и отвечает голословно: «ты что-нибудь по злобе своей клевещешь». Но теперь достоверно известно, что Стефану запрещено было говорить проповеди. Стефан сам откровенно говорит об этом в письме к Государю, приписывая это запрещение недоброжелательству министров. «Казанье мое, Бог сердцеведец, было намерением благим ко исправлению и созиданию духовному российскаго народа, а царским лицам ниже помышление было. И оттоле уже и по запрещению умолчах и впредь молчати готов. Ей, говорити казанье трудно, а молчати вельми легко».

7) «Аще и отрицашеся от чина епископства». «Может сие быть, что ему совесть еще возбраняла клятвою против закона учителей его и прежде даннаго им обещания обязаться; паче же имел причину бояться, дабы не вскрылась нечаянно его овчая кожа и не обнажилась бы волчья хитрость. Но как оные иезуиты никако во грех противоугождения отцу их не вменяют и страсти его презирают, тако и сей, разсудя, восприял, и не токмо доволен явился, но паче потом крайним прилежанием трудился, како бы возмог чин и власть патриарха получить, для котораго дары многим роздал великие, а иным обещал. Но его величество видя, что в оном мешке не заяц, но лисица имелась, памятуя же, какой великий от Никона отец его-царь Алексей Михайлович, а от Иоакима он сам труд, государство же вред понесли, разсудил лучше чин патриарха отставить и учредил Синод, котораго учреждения причины в Уставе духовном описаны, – которому Яворский весьма противился и чрез долгое время подписать отрицался, отговариваясь немощьми, иногда же яко бы неясным некоторых пунктов истолкованием, а паче не смея без повеления от папы; наконец, побежден от его величества доводами из письма святаго и от прикладов прежде бывших соборов, еже оные соборы над папами власть имели и оных за преступление судили и за правильныя причины извергали, которому противимся не смея, с великою горестию подписался, жалея, что так долго ожидаемаго патриаршества лишился».

«А хотя бы – отвечает Мациевич – благочестивейший наш монарх и сделал, по благоволению своему и усмотрению высокомонаршему, вместо патриарха Синод: однако патриаршества совсем не отвергал и не уничтожал, понеже на апробацию о том к четверопрестольным патриархам посылал. И есть след и вид достоверный, яко восприял-было намерение, чтобы, вместо Синода, паки устроить патриарха, понеже когда Феодос, бывший тогда первоначальный синодальный член, новгородский архиерей, в соборе успенском представлял его величеству, дабы место патриаршее из собору выбросить, таковое представление благочестивейший монарх с великим негодованием вменил и за то жестокий напуск Феодосу дал, что аж принужден из собора бежать, а место патриаршее, по особенному высоко-монаршему разсмотрению, осталося в целости, как прежде было, и ныне настоятеля своего ожидает. А хотя и Синод, вместо патриарха, у нас имеется, однако тебе, врагу и сопернику церкви нашея, выторжка не обретается, понеже по твоему хотению не сделалося, дабы как ваш регент, так и пасторы ваши в Синоде присутствовали. Но как прежде патриарх российский, так и ныне Синод в той же церкви благодатию Божиею состоит, в которой четверопрестольные патриархи православно-восточные начальствуют».

8) «Егда возниче некое мнение от раскольников о пришествии антихриста неправомудрствованное, 1703 года против онаго книгу написал и самаго начальника, Григория Талицкаго, обличи и безгласна сотвори». – «Что до книги о антихристе касается, она довольно 6езсловием, баснословием, нежели письмом святым, злобою паче, нежели любовию, красноречием и софизмами, нежели истинным христианским учением, преисполнена, яко и сей Камень; не ведущим токмо писания, ни силы, может быть к суеверию во утверждение, другим же соблазн и гибель, как то сталось с бывшим капитаном, а потом чернцом Левиным, который паки ту ересь возобновил и, в Пензе городе пришествие антихристово проповедуя, из сея Яворскаго книги утверждал, яко же точно пред судом показал, еже оною в соблазн и заблуждение приведен, о которых словах сам Яворский, погрешение видя, простотою и недознанием извинялся и просил прощения, которое милостию его императорскаго величества ему отпущено. Что же до обличения Талицкаго надлежит, о том могут присутствующие тому еще свидетельствовать, что на прении Яворскому Талицкий ни мало не уступал, но ругательно пророком Вааловым и прочее называл, донележе, по прошению всех собранных, а паче слыша Яворскаго невозмогающа, пришед его императорское величество кратко явными Христовыми словами победил и в раскаяние привел, о чем точно при казни онаго еретика в обявлены, потом поучением от Яворскаго на день Петра и Павла, точно показано было».

«О победе и о посрамлении его, Талицкаго, от Государя мы не спорим – отвечает Арсений – но паче утверждаем. О раскаянии же следа никакого не имеем... И хотя довольное было от преосв. Стефана увещание и обличение, однакож за упрямством своим склонности и раскаяния не показал. А хотя же и не мог его преосв. Стефан переспорить, то тебе здесь також выторгать не следует, понеже сам ты, надеюсь, знаешь пословицу латинскую, что дурак более может задачей составлять, нежели мудрый ответствовать. Талицкий же каков был мудрец, всем известно, сиречь един бешеный мужик, как бы и прочии раскольщики, которые, кроме российской грамоты и своего безумнаго умствоватя, ничего больше не знали».

«Сие довольно известно всякому – продолжает автор Молотка в той-же статье – что по определению от его царскаго величества, при поручении Стефану патриаршескаго наместничества, о трех вещах наиболее подтверждено: 1) дабы, не жалея имения и доходов дома патриаршего, училища учредил и о научении закона христианскаго крайне прилежал; 2) дабы по прошествии малаго времени отнюдь ненаученных, по малой мере катихизиса и десяти заповедей, не свидетельствовав сам, во священники не ставил; 3) крайне прилежал о проповеди слова Божия подвластным Российской Империи идолоноклонникам и магометанам, яко остяки, вотяки, лопари, самоедцы, якуты, тунгусы, мордва, чуваша, черемиса, калмыки, татари и прочие, живущие целыми городами, деревнями, провинциями; не меньше иметь попечение о научении и приращении отторгшихся безумием от церкви российской раскольников. Но что он в том исполнил, всякому видимо. – Школы ни единой, не токмо инде где, но ниже в собственной ему епархии рязанской не учредил».

«А что в царствующем граде Москве учредил – отвечает Арсений – то тебе заслепило и во ум не пришло воспомянуть?... А по тогдашнему времени, войною наше государство отягчевающему, довольно и таковое от преосвященнаго Стефана о производстве учения тщание и рачение».

«В Москве – продолжает автор Молотка – для научения требующих посвящения определил некоторых из своих любимцев и над ними брата своего Федора Яворскаго, весьма малоученаго, и к тому малыя книжицы со истолкованием токмо десяти заповедей издал; но сии не толико для научения, колико ради сребролюбия предприял, ибо всякий, желающий священства, без довольных на то денег, со всем его прилежанием и наукою, не годился, в чем все посвященные при нем слезами свидетельствовать могут; паче-же оное святокрадство свидетельствуют сами те, над училищем поставленные и к свидетельству бывшие определенные и брат его; ибо в Москву пришел в самом убожестве, о котором сам сей писатель жизни показует, что хотя иезуиты за научения, как всем известно, не требуют, но для того и на проезд в Польше Стефану недоставало, для котораго Макарий митрополит, промысля ему на то потребное, посла; но потом какое богатство собрали, деревни покупили и детей в дальном имении оставили, что всегда во злато облачаются, богатые домы, множество служителей имеют и в каретах разезжают».

«Таковаж твоя правда о Федоре, проосвященнаго Стефана брате – отвечает Мациевич – будто бы он с книжице о десяти заповедях или с других от ставленников взяток так обогатился, что всегда во злате каретами ездил и деревни покупал. А Государь знал ли о том или не знал, должен ты был показать; а кажется нельзя, чтобы не знал, а зная нельзя, чтобы не воспретил. Насмешка же едина – от показанных доходов ставленических Федору Яворскому толико обогатиться; понеже преосвященный Стефан персонально доходами мог его обогатить столько, сколько ты сказываешь, – которое обогащение святотатством не было, понеже казны как церковной, так и государевой не касалося и, по твоим же сказкам, покупанием деревень внутрь государства осталось. Невозможно архиереям без доходов архиерейских быть».³⁸⁹

«Колико раз он – продлжает Молоток – по прикладу апостолов и уставу древних отец и соборов вселенских стадо паствы своея надзирал, того спрашивать не надобно: разве когда, для своего увеселения и прибытка, во град епархтт своей – Переяславль рязанский сездил и попов перебрал; паче-же, показав свою власть и преимущество, с богатством возвращался. Тако пасе стадо Христово, добре разумевающи словеса Господня к Петру реченная: «паси овцы моя». И ктому не запамятовал Павла, глаголюща: «кто-бо стадо пасет и от млека его не яст?» Но презрели Господа, Иезекиилем глаголюща: «се млеко ядясте, волною одеваетеся и тучное закалается, а овец моих не пасосте. Что же покажет о приобретении раскольников, разве нисколько пожег и из государства выгнал. Как из Франции прилежанием иезуитским гугенотов, таки из России раскольников не токмо в Польшу, но и к туркам и татарами в защищение басурманское многими тысящами фамилий выгнано. А о идолопоклонниках и магометанах и воспоминать нечего».

«Укоряеши преосвященнаго Стефана – отвечает Мациевич – что будто-бы он не имел доброхотства приводить в веру и крестить магометан и идолопоклонников: а Лютер ваш окрестил ли хотя одного жида? Да и вы, его потомки, чтобы о том рачение имели, отнюдь следа не имеется. Магометанами и идолопоклонниками вас не порицаем, понеже таковых варварских народов толикое, как у нас, множество в ваших государствах не обретается; жидов же премногое множество изыщется, которых вы иногда и во академии свои для обучения принимаете, а к вере их не обращаете. Укоряя же преосвященного Стефана магометанами и идолопоклонниками признаешь, что тогдашний архиерей казанский, по нашему прознанию Тихон преосвященный, представляли всемилостивейшему Государю требование о учреждении училища ради показанных некрещенных народов в веру обращающихся, которое в монастыре свияжском учреждено и поныне пребывает. Не без тщания тако-ж преосвященнаго Стефана в Сибирь избрани и по указу его величества посвящен митрополитом Филофей Лещинский, который довольно крестил и просвещали сибирских некрещенных народов. О раскольниках-же твое сожаление великаго тебе быти не токмо нашей церкви, но и государству являет печальщика и доброхота; надеюся своими государствами таковым образом не будешь доброхотствовать. Не похощеши бо ниже слышать, дабы в ваших государствах таковые злодеи обретались, не только веры государственной хульники и развратители, но и воры изрядные, самосожигатели, к сему лжехристы и беззаконницы в свете неслыханные, детоубийцы, детоубивственною кровию причащающие и волхвующие. А ты, о таковых злодеях сожалея, нашему государству их усердствуеши и дерзавши преосвященнаго Стефана неповинно порицати, будто-бы он их нисколько пожег и за рубеж множество прогнал, а они сами жгутся, или паче лжеучители их, злодеи и воры изрядные, наговоривше и околдуновавше и совсем ограбивше не татар, но нашего народа российскаго, многое множество сожигают; а в скитах своих пустынных, по большей части нам неизвестных, волю и поселение имуще, самовольно по своим прихотям и за рубеж бегают».

«Противное-же видим – продолжает Молоток – коликое попечение о том имел Петр, не именем или ростом, но даром божественным и его делами Великий; ибо, быв отягчен военными внешними и внутренними неспокойствы, також во исправлении неусыпном гражданских поведений, не запомнил и о сем (церковном устройстве), но видя Яворскаго не прилежное, но властолюбное, смотрите, повелел церкви учредить и Уставом снабдить, в котором о всех сих поступках обстоятельно представил и, видя, что монахи туне чуждые труды поядают, повелел из доходов монастырских для перваго случая двадесятую часть на училища определить; сверх того, слыша от казанскаго архиерея требование ко обращению магометан, охотно позволил всех, приемших христианскую веру, от всяких податей и налогов уволить, а на обучение из доходов Камер-коллегии на вышепоказанное по 1000 руб. определить, как то указ, 1 сентября 1720 года публикованный, гласит; напиаче-же в смотрение и в лучшее употребление монастырских доходов данная обер-прокурору синодскому инструкция и особливые пункты, его величества рукою написанные Баскакову, свидетельствуют. И уже сие дело изрядное восприяло было начало, да с смертию Петровою воскресоша паки Яворскаго единомышленники, яко Лопатинский, епископ тверский, – Дашков, быв уже от Петра Перваго в заточение определен, но потом епископство ростовское прият, – також епископ коломенский, помощию суеверных, паче-же Петру и отечеству рабов неверных, вступя в Синод, все оное доброе семя исторгнули и, по своим прихотям прилежа, о тиранстве папежском трудились, – из которых добрый пастырь стада кобыл, Дашков, уже так близко был к патриаршеству, что никакого сумнительства к возведению на престол не осталось. Но смерть Петра Втораго и суд Всевышняго все оно не токмо в ничто обратил, но их, яко онаго ростовскаго, тако коломенскаго, воронежскаго и других епископов и собеседников их, явно обличил, по которому равную мзду восприяли; чего и оставите их вспомощники ежечасно ожидать имеют».

«О монахах – отвечает Мациевич – что ты написал, будто они туне чужие труды поядают? Наше монашество ничего тебе не виновато, понеже сколько на одного вашего пастора выходит, столько у нас на содержание целаго монастыря монахов, и пищи их, как Лютер ваш с роду не кушал, так и ты не токмо кушати, но и отведати не восхощеши. Казна-же монастырская хотя иногда может быть и довольная, однако и от твоего показания явствует ей быть первейшей казне государевой, а по сем церковной. Иосиф Бингам, оканчивая тетрадь 1-ю о древностях церковных, признает и крепко утверждает, яко от самых апостольских времен избирали на архиерейство ово аскетов, безженно живущих, ово женатых с таким обязательством, дабы на архиерейском степени детей не плодили. Хотя убо нынешнее наше монашество, как и христанство, не в меру слабейшее противу церкви первенствующая, однако тунеядством называтися не может; понеже как христианство, так и монашество дело воплощения Господня, и сам Христос первейший монах, Богородица же, Дева Богу во вся освященна и отлученна, чий образец, когда не монашества?... От монашества також происходит архиерейство, главизна христианства... За монахами також места святыя, чудотворныя, чудесами и чудотворцами – наипаче монахами – от Бога прославленный, на которых от древних боголюбцев и наипаче российских самодержцев домы Божии воздвижены ради жертвы безкровныя.

... Не токмо преосвященнаго Стефана, но и других архиереев песиим языком касаешися, во время императрицы Анны по напрасному оклеветанию пострадавших, от которых един и ныне остался и при своей чести обретается.³⁹⁰ А по тому же образцу и другие бы в чести своей были, ежелиб судьбами Божиими, как и ты сказываеши, изгнание и заточение стражда, жизни своей не окончали. С таковой-же кончины ты посмеваешися и, будто бы с Богом говорил и суд Вышняго в точности узнал, утверждаеши, яко таковая их кончина за прилежание о тиранстве папежском судом Вышняго постигла. Но по образцу оставшаго в живых архиерея, бывшаго воронежскаго, можешь и прочиих всякосовестно признать и засвидетельствовать, что столько к ним вяжется, сколько до мертваго голос. Или сия твоя клевета к преосвященному Георгию Дашкову, будто бы он после смерти императора Петра Великаго епископом ростовским сделан? А он, за живота его величества, имянным монаршим указом, в лавре троицкой будучи архимандритом, определен и произведен ростовским apxиереем, и в гневе монаршем Петра Великаго никогда не бывал, но в милости особенной. Показанным же архиереям, от тебе хулимым, неповинно страдавшим, хотя и безчестная по сего светскому мнению кончина, однако христианская, в совершенной надежде жизни вечныя. Что же ты дерзнул воспретить и прочим нашего духовнаго чина таковою-же, как показанным архиереям, кончиною: то посмотри, каков ты лжепророк в том остался, и болезнь твоя или насмешка на главу тебе обратилась; понеже, что суд Божий и над вашими сделал, всем известно и чувствительно. А намерение и пророчество ваше совсем во лжи и тщете осталося».

В издании Камня Веры за сказанием о творце книги следует статья: «вина и случай написания книги». Автор Камня Веры указывает повод к составлению этой книги в том, что Фома и его сообщники учили не поклоняться иконам, не призывать святых и не почитать мощей, за что и преданы были гражданской казни.

Автор Молотка возражает на это: «по монаршему указу Фома жестоким смертным наказанием месть восприял; вины-же хотя точно не показует, обаче из онаго видимо, что не за то, еже учили иконам и кресту не кланятися, мощи святых не призывать и прочее, но за то, что ниже показует – еже в церкви во время моления образ сняв исколол и смятение молящимся учинял; и хотя оный без известия его величества казнен, но по его веления правам правильное по вине наказание приял. Прочих-же к сему наказанию присвоять не надлежит; понеже все оные, о них-же упоминает, без всякаго наказания на увещание церковное оставлены; держащиеся во узах, по разсмотрению не истиннаго об них от Яворскаго представления, самим Императором освобождены. Пачеже сам Яворский, быв на обличении в Сенате от Тверитинова, со стыдом в презельной злобе отиде». Дело это точно было на рассмотрении Сената и решено не в пользу Стефана.

В разборе следующей статьи – предисловие к читателю – автор Молотка останавливается на словах: «верховный апостол Христов» и говорит по поводу их: «сие во удивление папы и утверждение власти антихриста над христианством полагает, хотя сказать, якобы Петр был высший над всеми апостолы; но письмо святое о том иначе показует».

О причине недопущения Камня Веры в печать при Петре Молоток говорит, что «книгу эту не токмо сам монарх читал, но искуснейшим епископам от Синода исследовать повелел, но обретши ее за недостойну, паче и противну во многом христианскому греческой церкви исповеданию, уничтожил. И при нем не смел ты и твои собеседники о том напоминать; но потом видя неученых, но закосненных в свирепостях и суевериях, собранных при малолетном Императоре правителей, изяв некоторых, дознающих истину, да по резону политики не могущих противитися, чрез твоих ангерентов представил, которую без свидетельства и соизволения Синода и Сената, противу оного монарха в печать предали».

Возражатель представляет дело иначе. – Перед походом Петра в Дербент, Стефан представил ему книгу, и Петр прочитав приказал ее печатать, и дело началось; но, по отбытии Петра, «соперники первейший Федос» потребовал письменного императорского указа печатать книгу; а за неимением этого указа, равно и за препятствием завистников, печатание тогда остановилось.

Касательно же известия, будто Камень Веры найден неправославным, возражатель замечает, что даже в то время, когда по проискам ваших при императрице Анне запрещена была книга, и в то время о ней ничего не опубликовано.

В следующей статье – Предувещании – автор Камня Веры перечисляет кратко догматические и канонические уклонения лютеран от церкви, которые он обличал в своей книге Автор предостерегает своих читателей от непризванных (протестантских) учителей, выставляя на вид, что они ничем не могут подтвердить истины своего посланничества и своего учения, не могут указать у себя ни на одно чудо, отвергают добрые дела, сами они и народы, от которых пришли они, нечестивы и исполнены всех пороков; имеют новое Евангелие, а не древнее; отвергают бескровную жертву; не признают церкви. «Аще послали есте от Бога, покажите, где поне едино чудо от вас бысть?»

Автор Молотка отвечает: «мы яко к вам не послании, тако и не приидохом для научения вас и ниже чим хотим в ваш закон вступаться; но что веруем, то исповедуем чисто и ясно не для вас, но для нас самих и спасения души нашея. А ежели кто пришел к вам закона нашего для служения или купечества или коего либо ремесла, оное несть своевольно, но но воле, призыву и прозьбе вашего монарха. И ежели случится по вопрошению в разговоре сказать о своем законе, оное несть проповедь. Что же требуешь знамений и чудес? Мы того, яко правоверные не ищем и не требуем, зане сам Господь к просящим книжником и фарисеом тако глаголет: «род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, но знамения не дастся ему, токмо знамение Ионы пророка». И апостол сказует: «Иудеи просят знамения и Еллины ищут премудрости; мы же проповедуем Христа распята». Аще же хощеши знамения видеть, возвратися к братии твоей, от них же приял дар антихристова учения; они могут показать и научать тя, аще не доучился, чудесы и знамении неразумных прелыцати, зане им сие весьма преискренне есть».

«О чудесах аще хощешь разумети – отвечает Мациевич – прочти апологию от преосвященнаго Феофана, когда еще был ректором в Киеве, писанную до ваших учителей Королевца Прусскаго, которая апология в той же книжице, что и о Малярде, от ваших же в Вратиславле напечатана. Преосвященный же Феофан писал к вам показанную апологию вместо схимонаха Михаила киево-печерскаго, который – от ваших же знатных учителей и господ – прибыв в чудотворную лавру киево-печерскую и видя телеса святых не токмо чудесно нетленныя, но и исцеления чудеса преподающая, веpy нашу православную принял и, сверх того, и в великую схиму постригся, в превеликом монашеском подвиге – посте и воздержании даже до кончины претерпевая и пребывая. От сих двух благоговейных мужей, сиречь от Малярда и Михаила схимонаха, можно видеть всякому, яко от ваших лютеран и кальвинистов не все к нам приходят по требованию монаршему, но иные по своему доброхотству, ради единыя души своея спасения».

«Новое Евангелие, а не древнее имеют». «Оле безумия – возражает автор Молотка – оле сердце и уста преисполненни лжи! Како таковая вещати можеши? Где видел или от кого слышал, что в нашем Евангелии с вашим в принадлежащем до веры слово единое разошлось?... Ведаю, еже ты нечто слышал о несходстве, да не знаешь, о каком говорено. Я тебе скажу – о Библии то, или о книгах Ветхаго Завета, говорено. И то правда. Оная ваша Библия – первое в г. Остроге прилежащем князя Константина от греческаго с поврежденной арианской и то весьма неполно переведена; и хотя о ненолности ея толковать оставляю, зане не токмо многих стихов, но целых глав нет; инде-же от ариан прибавлено, чего никогда в еврейском не было: но едино во обличение представляю: в 1-м послании Иоаннове глава 5, стих 7, великой важности во обличение арианскаго заблуждения, выпущен и нет, которым на первом соборе в Никеи ясно ариан обличали. Потом со оной же Острожской, нечто поправя, в Москве напечатали, и оная тако-ж весьма не исправна, и не можешь о том спорить, зане предисловие оной явно о неисправностях показует, и требует издатель, дабы впредь исправя издать, показуя вину крайней нужды к поспешению. Сие поспешение, мню, от Вольдемара пришло. Сего ради вечно хвалимый Петр Великий повелел исправлять, и часто словесно и письменно напоминал, да не мог окончания неправы дождаться. Причина же умедлению оному не ино что, токмо Яворскаго собеседники, такие-же иезуиты притом вмешались; и хотя явно нехотения своего ко исправленш показать не смели, обаче всегдашними спорами и толкованш ненужными удерживали, по смерти-же монарха весьма забвению предали. Но ежели-б оное коварство тогда Императору известно было, то-б не постыдясь золотых шапок самих выправил». – Мациевич замечает на это, что «ежели разсудить в тонкость, то Библия у нас и не особенно нужна. Ученый, ежели знает по-гречески, греческую и будет читать; а ежели по-латыне, то латинскую, с которой для себя и для поучения народу российскую, какая ни есть Библия, будет исправлять. Для простаго-же народа довольно в церковных книгах от Библии имеется».

Автор Молотка сказал, что «у Стефана такие-ж, как он, и собеседники были». «А кто-бы то были таковые собеседники – спрашивает возражатель – силу и власть имущие, кроме синодальных персон, да еще начальнейших? Нельзя на других подумать. В Синоде-же был тогда Федос с товарищи, который каков был собеседник, как ты сказываешь, Яворскому, да и тот, что стал быть после Федоса, всем известно, и тебе самому надеюсь не закрыто».

История исправления Библии довольно известна. Из нее видно, что инициатива этого дела принадлежит Петру; Стефану-ж поручено было только наблюдать за ходом дела. Но и в этом отношении он не был ни особенно заботлив, ни настойчив. Самая большая часть труда принадлежит Феофилакту, Поликарпову и Лихудам. Никого из них мы не смеем заподозривать в неблагонамеренности: напротив они трудились с горячностью, достойною лучшей похвалы. В Государственном архиве есть несколько писем Поликарпова к Мусину-Пушкину с уведомлениями о ходе этого дела, и все они в пользу честного труда.³⁹¹ Если Библия не была напечатана при Петре, то вина не их.

Впоследствии, при новом пересмотре Библии, исправители отнеслись с недоверием к петровским исправителям. Феофан советовал переверить все их поправки с греческою Библиею, не весьма веруя исправительским примечаниям. Но они этого не заслуживали.

Если мы сделаем из этой полемики общие выводы, то увидим, что автор Молотка всеми доводами хочет доказать, что Стефан Яворский есть иезуит и иезуитский посланник, что он родился от униатов, учился у иезуитов и пострижен в монашество иезуитами, – что все его намерения, действия и распоряжения клонились к подчинению русской церкви папе, или, по крайней мере, к распространению и упрочению в ней католичества, – что Петр I, поручая ему патриаршее наместничество ошибся в его убеждениях и даже в его гражданской честности; но потом распознавши его таким, каков он есть, лишил его своего доверия и, между прочим, не дозволил печать составленную им в видах католической пропаганды книгу Камень Веры, извлеченную, сообразно с своим иазначением, главным образом из католических авторов.

Возражатель очень мало знаком был с биографическими подробностями о Стефане, чтобы противопоставить факты фактам: от этого под ногами у него нет твердой почвы. Не зная, что ответить противнику, он либо заподозривает его свидетельства, либо прямо осыпает его бранью, как лжеца и клеветника. Но этот прием в исторической критике не имеет цены. Да и нужно сказать, что, хотя общая мысль Молотка неверна, но приводимые в потверждение её многие факты, рассматриваемые в отдельности, не лишены исторических оснований.

Из этого однако-ж не следует заключать, что автор Молотка совершенно прав, обвиняя Стефана в иезуитстве и в недостатке гражданской честности. Происхождение от униатов, воспитание и пострижение у иезуитов, хотя имели большое влияние на образ его мыслей, однако-ж не сделали его ни католиком, ни иезуитом. Присоединившись к православной церкви и ставши сперва в чине, а потом и во главе её пастырей, он действовал с полною любовью к Церкви, не только не склоняя её к католичеству, но отклоняя от него всеми способами, как показывает, между прочим, ответ его сорбоннским богословам. Но когда народ возбужден был движением протестантских идей и многие увлечены были пропагандистами протестанства, Стефан, обличая и опровергая их, естественно становился на католическую точку зрения, так как протестанство возникло из отрицания католичества. Для католиков борьба с протестантами не новость; у них уже выработаны были научным образом спорные пункты с лютеранами. Что-ж удивительного, что Стефан, не имея ничего своего под руками, воспользовался готовыми средствами, какие представляла ему католическая учёность? Вообще наше богословие, в ту пору, когда жил и учительствововал Стефан, не имело ещё определённых понятий о спорных предметах между католиками и лютеранами, и было почти сплошь пересадкою католического богословия на русскую почву, исключая двух-трёх существенно важных пунктов, которые уже поняты были, как разности, отличающие восточную церковь от западной.

Вообще, оба противника вдались в крайности. Автор Молотка несправедливо укоряет Стефана и единомысленных с ним пастырей в католичестве и в намерении ввесть католические элементы в русскую церковь. Защитники Стефана столько-же несправедливо укоряют протестанством других русских пастырей, враждебно относившихся к католичеству, католическо-богословской науке и чрезмерному, доходившему до суеверия, уважению к внешней набожности, на счёт живой веры и сообразной с нею жизни. Это взаимное недоразумение длится чрез всю эпоху борьбы двух направлений, начавшуюся с реформами Петра и продолжавшуюся в продолжение всей первой половины прошлого столетия. – Нельзя не признать также, что антагонизм передовых лиц в том и другом направлении имел большое влияние на резкий тон их полемики и на раздражение их последователей. – Но ни та, ни другая сторона не выражала или не была представительницею собственно народных стремлений. Мнения автора Молотка разделялись всеми знатными иностранцами в России, с Остерманом во главе. Возражения противника его, находя себе поддержку в раздражении народа против реформы вообще и против преобладания иностранцев в особенности, не выражали собою убеждений и деятельно-выработанных понятий целого народа, а были выражением воззрений только той части его, которая пассивно шла по избитой тропе жизни и возмущалась всяким нарушением её покоя, как бы оно ни было законно в виду дальнейшего развития народа.