Всероссийский пастырь

Будущие беспристрастные историки жизни России, описывая вторую половицу XIX века, остановятся с изумлением на необычайном в истории явлении, на том, как простой православный священник в течение четверти века приковывал к себе внимание населения всей России, а отчасти и за пределами ее, какое он имел влияние на православноверующих, начиная с первого сына Церкви – Царя и кончая миллионами безвестных мирян, какое дивное сочетание выразителей национального духа дала жизнь в лице этого пастыря.

Редкое и небывалое духовное торжество пережил наш город 4 октября 1893 г. В этот незабвенный для всех истинных людей день происходил в Вильне воистину «пир веры и любви Христовой». Известный не только в России, но и в других образованных государствах, глубокочтимый и преисполняющий всех святого к себе благоговения молитвенник Христовой Церкви, муж святости, Божий избранник, отец Иоанн Кронштадтский (протоиерей Иоанн Ильич Сергиев), удостоил 4 числа город Вильну не только своего посещения, но и молитвы общественной в храмах и частной в посещенных им, по приглашению, домах отдельных лиц. Верное и меткое описание встречи любимейшего всеми пастыря и того энтузиазма, который широкою волною охватил все слои общества при появлении отца Иоанна – выше слова человеческого. Встречи, оказанные отцу Иоанну во всех посещенных им храмах и учреждениях – небывалые встречи: пред величием нравственной силы его преклонялись народные массы без различия образования и положения, пола и возраста, народности и вероисповедания. И тем замечательнее подобные встречи, что они созданы непосредственностью живого чувства человеческих сердец, без всяких предварительных приготовлений; они дышали христианскою искренностью и простотой, какие и могла только дать застигнутая этим событием почти врасплох обычная будничная жизнь нашего города.

Официальных извещений о проезде через Вильну глубокочтимого пастыря не было, но частные слухи о поездке его в Варшаву уже циркулировали по городу с последних чисел месяца сентября, и все прибывавшие на станцию Вильну из Санкт-Петербурга поезда привлекали к себе массу народа. Накануне же приезда отца Иоанна были получены представителями духовенства и некоторыми отдельными лицами в городе частные извещения о счел для себя необходимым выехать навстречу глубокочтимому пастырю до станции Свенцяны, где, по прибытии петербургского поезда, имел счастье представиться отцу Иоанну и удостоиться его отеческой ласковой беседы. На пути от Свенцян до Вильны выяснилось из беседы, что отец Иоанн желает ехать в Леснинский монастырь не чрез Барановичи-Брест, а чрез Варшаву и что он ошибочно сел в Петербурге не в подлежащий поезд, вследствие чего вынужден иметь в Вильне остановку до 7 часов вечера. Причем отец Иоанн заявил о своем обычае ежедневно совершать Божественную литургию и, спросив отца Митрофана, при какой церкви он служит, есть ли возможность у него остановиться и нельзя ли в его церкви совершить богослужение, с решительностью высказал намерение помолиться в Николаевской церкви, пригласив к участию в том и отца Митрофана, не хотевшего верить такому неожиданному для Вильны, для Николаевского прихода и особенно для его дома счастью. С таким намерением приближался досточтимый отец Иоанн к Вильне, причем уже от станции Вилейка вагон его наполнился множеством лиц, искавших его благословения, молитвы и совета. Прибытие поезда в Вильну – поистине библейская картина: тысячные толпы наполняли вплотную дебаркадер железнодорожной станции, осаждали все здание вокзала, многие хватались за двигавшийся еще поезд, плакали от радости, молились, кричали, некоторые падали на землю, другие крестились. Здоровые и больные, богатые и бедные, угнетенные судьбой и счастливые жизнью тела, но ищущие духовного утешения – все слились в одном стремлении благословиться у Божия человека. В директорских покоях, чрез которые направили отца Иоанна, народ буквально нес на руках досточтимого пастыря, рвался к нему с такою силою, что не устояли окна и двери помещения, хватался за края его одежды, и едва-едва удалось власти провести пастыря к подъезду, где он, сев в открытый экипаж с настоятелем Николаевской церкви отцом Митрофаном Померанцевым, направился в его квартиру в ожидании начала богослужения.

Публика, с напряженным вниманием следившая за отбытием отца Иоанна со станции железной дороги в город, узнав о месте остановки и служения высокочтимейшего пастыря, бурным потоком устремилась по улицам города, ведущим к Николаевской церкви. Едва успел высокий гость вступить в церковный дом, как квартира настоятеля церкви, церковный двор и прилегающая к церкви широкая улица моментально наполнились народом, жаждавшим благословения и молитвенной помощи служителя церкви, отца Иоанна. Двери настоятельской квартиры не затворялись; в ней происходил беспрестанный прилив и отлив людей; одни торопливо стремились подойти к отцу Иоанну, другие, получив благословение, великодушно уступали место вновь прибывавшим. Здесь можно было видеть достоуважаемую мать игуменью Виленского женского монастыря с сестрами обители, представителей городского духовенства, высокопоставленных лиц военного и гражданского ведомства, особ высшего образованного общества, лиц чиновного и учебного ведомства и множество разночинцев без различия вероисповеданий. Так прошло времени около 3/4 часа, пока в церкви делались приготовления к богослужению.

По докладе настоятеля о том, что все готово к богослужению, отец Иоанн, окруженный толпою народа, проследовал в церковь, уже переполненную народом настолько, что вход в алтарь был почти невозможен. На солее, пред Царскими вратами, настоятель церкви отец Митрофан Померанцев встретил досточестнейшего пастыря с крестом в руках и в облачении и приветствовал следующими словами: «Да будет благословен вход твой, молитвенник земли Русской, в наш город, в наш приход и в сей древнейший храм!» После чего отец Иоанн приложился ко святому кресту, дав поцеловать оный и отцу настоятелю, и вошел в алтарь, где подана была отцу Иоанну святая вода, которою почтенный пастырь окропил себя и отца настоятеля церкви. Облачившись в священные одежды, отец Иоанн вышел на солею и стал служить канон дневному святому, причем сам вычитывал все положенные Церковью стихи и молитвословия. Чтение благоговейнейшего пастыря – необыкновенно для слуха и для сердца: его мерный, возвышенный, совершенно отчетливый и чистый голос ясно раздается по всему храму, несмотря на то что пастырь стеснен со всех сторон молящимся народом. Каждое произносимое им слово показывало, что благоговейный чтец, как исполненный высокого молитвенного настроения и глубокого духовного опыта, влагал в каждое читаемое слово всю ту силу, полноту и глубину его содержания, какую влагала Церковь в самый момент составления ее молитвословий. Как тогда живое непосредственное религиозное чувство составителей церковных молитв и канонов обильным ключом исторгалось из глубины озаренных благодатью верующих сердец наружу и выливалось в разнообразные формы огненного молитвенного слова, так ныне в облагодатствованной душе отца Иоанна все церковные молитвы воскрешены во всей своей свежести, силе и непосредственности. Из его благоговейных уст льется не чужое молитвенное слово, не чужая, сердцем его не пережитая мысль и чувства, а слова, мысли и чувства, усвоенные им в Церкви и воспринятые его религиозною душою от Церкви в такой мере, что они отождествились с его духовным настроением, стали его внутренним содержанием и жизнью; он сам весь в этих молитвенных словах и воздыханиях – это уже стали его собственные слова и мысли, и огонь веры и любви первых составителей священных песнопений ярким пламенем объемлет сего молитвенника современной нам Христовой Церкви. И неотразимы такое чтение и молитвы! Они приковывают к себе внимание рассеянного, согревают холодного, ободряют унылого – всех сливают в единство веры и любви... Понятно после этого, какое неизъяснимое религиозное утешение, какую великую силу и значение могло иметь принесение Бескровной Жертвы на алтаре Господнем молитвенником Бога любви – отцом Иоанном. Хотя литургия началась довольно поздно, но никто не чувствовал ни малейшего утомления; все поглощены были совершавшимся священнодействием до полного забвения земных интересов. Божественную литургию отец Иоанн совершал в сослужении настоятеля церкви отца Митрофана Померанцева, при участии протодиакона кафедрального собора и диакона. Благодаря известной доброте и любезности отца ректора семинарии, пение на клиросе исполняли с обычным усердием и талантливым искусством воспитанники VI класса семинарии. Величественную и не поддающуюся описанию картину представлял алтарь и весь храм святителя Николая во время совершения в нем литургии отцом Иоанном: все городское духовенство, во главе с отцом ректором семинарии, архимандритом Алексием и кафедральным протоиереем П.Я. Левицким, а также военное духовенство и монашествующие с матерью игуменьей Антонией наполняли алтарь, с чувством глубокого благоговения взирая на предстоявшего святому престолу отца Иоанна, как яркий светильник горевшего пламенем сокрушенной молитвы и сиявшего небесною добротой и чистотой веры и любви. Он весь был вера и молитва; все священнодействия службы были излиянием как бы его собственного духа пред милосердным Богом, Которому он предстоял, как предстояли святые мужи, полный трепета и благоговения, живо ощущая Его присутствие и величие и произнося с непосредственностью веры, как бы в Лице Сущему Богу возгласы и молитвы литургии.

Просьбы о поминовении, записки и письма с именами сыпались в алтарь в несчетном числе. Отец Иоанн всех поминал, за всех молился с одинаковою любовью и теплотой. По временам он смиренно преклонял главу пред святым престолом и глубоко-глубоко входил в себя и молился или подходил к жертвеннику и, сложив в умилении на груди руки, слезно и тихо молился за просивших его о том. Алтарь поистине был земным небом. Между тем весь остальной храм, наполненный народом, ловил с замиранием сердца каждое действие и слово Божия служителя, возносившего к Богу все нужды и чаяния предстоящих во храме с полным самоотречением и любовью. Когда отец Иоанн выходил в Царские врата к народу, народ в глубоком благоговении преклонялся на землю, целовал края его священных одежд, со слезами умиления касался его ног. В церкви присутствовал за литургией г. виленский губернатор и много высокопоставленных лиц. Весь храм был исполнен необычайного религиозного напряжения, царили полная тишина и благоговение; казалось, сами Небесные Силы витали тогда под сводами небольшого Николаевского храма, возвещая людям благодать от Бога, любовь и всепрощение. Литургия окончилась около 1 часа пополудни. За поздним временем отец Иоанн отказался совершить молебен и исповедь, так как ему предлежало представиться в загородном архиерейском доме его Высокопреосвященству, а также г. генерал-губернатору и посетить, по приглашению, больных и монастыри.

Выход из церкви после литургии чрез среднюю часть храма оказался совершенно невозможным, так как молящиеся представляли одну сплошную непроницаемую массу людей, и потому отец Иоанн со всем духовенством направился через боковую алтарную дверь. Но и вне церкви глазам представилось то же умилительное зрелище: церковный двор и улица за оградой церкви были переполнены народом, бедные и больные бросились к ногам отца Иоанна, матери со слезами умиления поднимали на руках своих детей, дети простирали к нему руки – все взывали к избраннику Божию о помощи и утешении. Отец Иоанн, видимо, сильно возбужденный и как бы приподнятый над уровнем обычного состояния духа после высочайших моментов живого, сердечного общения с Богом через умиленную молитву, исполненный Духа Святаго от теснейшего общения с Ним в Таинстве искренно совершенной им Евхаристии (Причащения) – предстоял народу в величии бесхитростной прямоты веры, в неотразимой обаятельности небесной чистоты и в могуществе всепобеждающей силы Божественной любви.

Это был момент, наиболее ясно и наглядно показывавший, в чем кроется сущность и сила неотразимого обаяния сего молитвенника Церкви Христовой и почему таким естественным является повсеместное, не иначе как восторженно-умиленное всенародное преклонение пред этой могучей христиански-нравственной силой. Этот момент достоин того, чтобы на нем остановиться, хотя, надо заметить, слово человеческое здесь является бессильным. Отойдя от алтаря Господня, где отец Иоанн только что пребывал в личном, живом, посредствуемом церковными формами, общении с Верховным Личным Существом и вдыхал естественное по природе для разумной человеческой души дыхание Живого Личного Духа, Бога любви, всепрощения и благодати, где он искренно изливал свою душу пред Тем, Кто ее сотворил и Кто ее ныне живит и возвышает, он казался явившимся из страны света и правды, милости и любви, истины, добра и красоты. Глядя на истинного Божия служителя в этот момент, всякий беспристрастный человек видел, что это был, по сравнению с обыкновенными людьми, просто нормальный человек, впущенный Богом в мир грешных и скорбных людей, весь прозрачный в детской чистоте, доверчивый, благожелательный, любвеобильный, но сильный и твердый в своей чистоте. На нем был отпечаток того Личного Духа, Который с кроткою любовью, но вместе и властным спокойствием свободно взирал через него на мятущуюся в грехах и скорбях, в земных заботах и вожделениях толпу людей – людей, удрученных бременем самоохотных стремлений, склоняющихся пред обилием духовного света и величием нравственной силы и ищущих, лишь как милости, прощения и освежения, утешения и подкрепления. Пред народом стоял живой, от людей взятый и ограниченный, как и всякий человек, но более других очищенный искренним покаянием, искреннею верою, искренним принятием от Церкви Таинства и молитвы при чистоте жизни, образ Того, Кто сотворил по Своему образу и всякого человека. Казалось, этот человек указанными очистительными средствами как бы стряхнул с себя пыль земного и плотского мудрования и, поправ гибельное лукавство безрассудных сомнений, выступал пред всеми с расширенным, обнимающим больший обыкновенного круг предметов умом, сердцем и волею. Он ввел указанными средствами в свой духовный мир новое положительное и светлое содержание, сделавшее его человеком в лучшем, преимущественном пред многими другими, смысле этого слова, более отображающем в себе Бога – избранным сосудом Его благодати и силы. Окружающие его казались нравственными пигмеями, бессильными поднять поникший к земле взор и ум, чтобы видеть источник сей благодати, силы и истинной жизни своего духа... И в то же время, сколько в нем было глубокого смирения, доброты и милосердия ко всем! «Здравствуйте, братья и сестры! – говорил он. – Здравствуйте, отцы, матери и дети, здравствуйте, друзья!» Вы, – как бы слышалось в этих обращениях, – те же образы Того же Общего нашего Отца, Личного, Свободного Бога. Да, эти ласковые слова «отцы, матери, братья, сестры и дети» прозвучали в совести многих и многих людей как бесподобный по кротости, но могучий, глубокий призыв к братству и родству в Боге любви, чистоты и правды, как упрек царствующему в мире внутренне разъединяющему людей греху и рабству страстям, лишившему самые эти слова в устах людей истинного их содержания, оставив лишь форму.

Когда отец Иоанн говорил это народу, в его огненных, но отечески добрых глазах и в каждом его движении сквозил пронизывающий душу свет. Этот взор не всякий мог выдерживать, a равнодушным оставаться не мог никто. Слезы и крики народа христианского и не христианского служили тому доказательством. Отец Иоанн торопливо, но отечески-нежно ласкал и как бы принимал к своей чистой душе эти многочисленные образы Божии, своих «братьев и сестер», всем от полноты души благожелал, всех благословлял, бедным отдавал то, что ему приносили на молитву и поминовение. Это была картина истинного христианства, созданная не вновь и не впервые совершающаяся пред глазами людей, а уже в миллионный раз воспроизводимая воочию мира от начала христианства чистыми душами искренно живших и живущих в Боге людей. Но благословить всех не было никакой возможности, и отец Иоанн поторопился войти в церковный дом. Посетив по дороге квартиру отца протоиерея Иоанна Шверубовича и встреченный радостно хозяином, досточтимый пастырь прошел в квартиру настоятеля церкви. Между тем настойчивые и неудержимые крики народа, наполнявшего двор и улицу, о благословении не умолкали. Отец Иоанн вышел на балкон. Появление его вызвало взрыв народного чувства радости и умиления, толпа как один человек обнажила головы и засуетилась. Отец Иоанн, сняв шляпу и перекрестившись, теплым-теплым отеческим благословением благословил народ на все стороны, ласково улыбаясь и приветливо кланяясь всем. Все смолкло и как бы застыло. На глазах всех выступили слезы! Отец Иоанн вошел внутрь квартиры. Здесь комнаты и лестница оказались переполненными посетителями, во главе которых можно было видеть г. виленского губернатора, г. вице-губернатора с супругой, генерал-майора Свищевского с супругой, все духовенство и много высокопоставленных лиц всякого звания. Отец Иоанн оживленно, дружески и продолжительно беседовал с г. губернатором и г. вице-губернатором и всех присутствующих благословлял порознь. В то же время к нему стали приносить некоторых больных, о которых отец Иоанн пламенно и с любовью молился, забывая о том, что был уже второй час дня и что он был еще натощак и после дороги и службы. Удовлетворив всех присутствовавших, отец Иоанн откушал немного чаю и, сев в любезно предложенный отцом ректором семинарии экипаж, сквозь густую толпу народа направился в сопровождении отца настоятеля Николаевской церкви в Свято-Троицкий монастырь и в рассадник духовного просвещения – литовскую семинарию.

Хотя посещение отцом Иоанном Свято-Троицкого монастыря и помещающейся при нем литовской семинарии, вслед за богослужением в Николаевской церкви, было делом окончательно решенным почти за несколько минут до осуществления его, тем не менее вся Вильна, знавшая о пребывании в городе высокоуважаемого кронштадтского пастыря, была уже сосредоточена здесь ко времени его приезда. Народ стоял густою стеною и на улице, под величественными въездными воротами в монастырь, наполнял собою и весь путь в монастырскую церковь, и весь обширный монастырский двор, и поместительный храм Святой Троицы. Въезд в монастырский двор был крайне затруднителен и лишь чрезмерными усилиями полицейских властей сделан возможным. Но чувства людей, казалось, презирали опасности и неудобства: многие бросались в экипаж к ногам отца Иоанна, хватали его руки, другие бросали ему письма и записки с просьбами о молитве. Вид всего монастыря и семинарии в момент приезда отца Иоанна был неописуем! Mope человеческих голов волновалось и широкою волною охватывало подножие красующегося грандиозностью монастырского храма, величественно выступавшего, как незыблемый оазис, посреди мятущейся тысячной толпы людей. В церковь и через церковь отец Иоанн не шел: его буквально нес и влек своими руками народ. При обильном, праздничном освещении храм Святой Троицы имел необыкновенно торжественный вид и, при величественном и одушевленном пении воспитанниками семинарии тропаря Пресвятой Богородице, производил в общем дивное впечатление. Проследовав через Царские врата в алтарь и приложившись к святому престолу, отец Иоанн надел на себя епитрахиль и с крестом в руках вышел приложиться к чудотворной иконе Богоматери. Поклонившись пред нею в землю, отец Иоанн припал к образу и несколько минут углубленно, сосредоточенно и тихо молился. Вся церковь в этот момент стихла: из чистой души Божия служителя лилась в эту минуту святая молитва Владычице мира за народ, за его веру, за любовь. Да, это была жертва кроткого Авеля, пламенного Илии, тихим облаком воздымавшаяся от земли на небо! Затем, еще раз сделав земной поклон, молитвенник Христов со слезами на глазах осенил святым крестом народ, весь как волна заколыхавшийся под осенением креста, и снова направился в алтарь, долго, впрочем, удерживаемый упавшими к его ногам больными. Путь из церкви в семинарское здание оказался совершенно отрезанным тысячной толпою, и, видя это, отец ректор провел достоуважаемейшего пастыря чрез боковую алтарную дверь и монастырский корпус внутренним ходом прямо в свою квартиру. Нечего говорить о том, какое это было шествие: кажется, если бы родного отца отрывали и уводили от горячо любящих его детей, то последние не рвались бы за ним с такою силою и самозабвением, как рвался народ в монастырское здание вслед за отцом Иоанном.

В квартире ректора семинарии собралось городское духовенство, начальствующие и преподаватели духовно-учебных заведений, бывший в то время в городе Вильне г. ревизор сих учебных заведений, действительный статский советник Григоревский и много других лиц, наполнявших ректорские покои. Здесь отец Иоанн благословил всех подходивших к нему и на несколько минут удалился в особую комнату для беседы с лицами, испросившими у него отдельной беседы. Между тем радушным хозяином уже было приготовлено все к обеденному столу, и, по выходе отца Иоанна, высокий гость, духовенство и несколько из светских лиц были приглашены к столу. Но и за столом отцу Иоанну некогда было отдаваться простой душевной беседе: ему более приходилось выслушивать просьбы о посещении больных и о духовной помощи. Между прочим, тут же за столом отец Иоанн был приглашен одним знакомым ему по Петербургу лицом к больному ребенку на Юрьевский переулок, а так как им еще в Николаевской церкви было дано обещание посетить больного восьмилетнего сына врачебного военного инспектора И.С. Самохвалова, то отец Иоанн поспешил отказаться от долгого угощения и, несмотря на усиленные просьбы доброго хозяина разделить трапезу до конца, отведал лишь немного вина в честь хозяина и одного только обеденного блюда, дружески поблагодарил отца ректора за радушный прием, поздравил его с новым назначением на епископскую кафедру и, простившись с сотрапезниками, оставил ректорскую квартиру. В семинарском коридоре, чрез который лежал путь к выходу, уже давно с нетерпением ожидали облагодатствованного Богом пастыря Церкви юные питомцы семинарии, готовящие себя к тому же высокому званию священнослужителей. Встреча досточтимого пастыря с воспитанниками семинарии – встреча апостола Христова с чадами первенствующей Церкви Христовой, как описываются таковые в книгах Нового Завета! С каким детским доверием и умилением смотрели эти питомцы, юные еще чада Христа, на кроткого, но сильного духом носителя обильной Божественной благодати – досточтимого пастыря! И с какою отеческою любовью приветствовал их избранный служитель Бога отец Иоанн! «Здравствуйте, – сказал он, – господа семинаристы! Здравствуйте, будущие пастыри Христовой Церкви, братия мои! Здравствуйте, мои друзья!» «Молитесь за нас, избранник Божий! Благословите нас, молитвенник Христов!», – дружно и со слезами на глазах отвечали юные питомцы. Теснимый со всех сторон окружившими его в узком коридоре, отец Иоанн остановился и кротко дружески, но в упор глядя на своих юных друзей, продолжал свою истинно апостольскую беседу. «Да даст вам Бог щедрот – говорил он, – преспеяние жития и веры, и разума духовного (слова литургийной молитвы)! Да просветит вас познанием святой Его воли и да приуготовит из вас Своих служителей истины и любви в просвещение людей светом богопознания и богоугодной жизни, да знает мир своего Спасителя Христа!» Когда он это говорил, казалось, что этот любвеобильный пастырь Христов хотел перелить в юные сердца будущих пастырей свой мощный пастырский дух. Его благожелание было глубоким движением живущего во Христе сердца, движением, порождающим и в сердцах слушателей живое ощущение близости и силы истинно сущего Бога, Спасителя людей. Говоря кротко, но с силою и из глубины души, он, естественно, являл им содержание своего внутреннего мира – мира, полного неложной любви к людям и духовной красоты, света и разума, он дохнул на них благодатным дыханием своей жизни во Христе и как бы коснулся краем своего облагодатствованного сердца их мягких сердец. Когда отец Иоанн в отеческой беседе пребывал среди юных кандидатов священства, то всякий беспристрастный зритель чувствовал, что внутренний человек сего Божия служителя стал рядом и лицом к лицу с внутренним человеком каждого из слушателей и, мало того, как бы заключил всех их в свои теплые, полные братской любви объятия. Его простое по-видимому обращение и безыскусственные слова оставили в жизни наших питомцев минуты неописуемого человеческим пером нравственного блаженства и неведомой слушателям человеческой мудрости и сладости духа. Это был язык Христа, язык Евангелия. Таким языком мгновенно воспламеняются человеческие души, и, понятно, слушатели, как младенцы к матери, бросались к Христову пастырю, словно их юные души хотели приобщиться его облагодатствованного духа. Они свободно и по любви к нему отдались беззаветно его отеческому сердцу и слову, как и сам этот духовный владыка, в свою очередь, свободно и по любви с младенчески искренним доверием и сердцем отдался и отдается Христу. «Учитесь, друзья – продолжал пастырь Христов, обращаясь к семинаристам, – прилежно изучайте все науки, познавайте через них величие и премудрость Творца, будьте благонравны и послушны Церкви Божией и вашим наставникам, и Бог возрастит ваши души в меру возраста совершенна (Еф.4:13). Да благословит, да укрепит и возрастит вас Бог мудростью и силою духа!..» Здесь последовал взрыв юношеской радости и умиления, и отец Иоанн, осыпанный лобзаниями семинаристов, направился к выходу, где, сев в предоставленную ему нарочито г. генерал-губернатором карету, отбыл при народных криках на Юрьевский переулок. Здесь отец Иоанн оставался недолго и тотчас после молитвы у постели ребенка отбыл в карете во дворец, где провел более продолжительное время в беседе с г. генерал-губернатором, генерал-лейтенантом, сенатором П.В. Оржевским и его супругой Наталией Ивановной. При этом ее высокопревосходительство, как представительница благотворительных учреждений города Вильны, пригласила отца Иоанна посетить Дом трудолюбия (на Антоколе), при учреждении которого было дано благословение и материальное пожертвование отцом Иоанном. Добрый пастырь радостно принял это приглашение и вместе с ее высокопревосходительством Н.И. Оржевской отбыл из дворца в Дом трудолюбия.

Ко времени приезда отца Иоанна в Дом трудолюбия здесь собралась масса публики: сюда прибыл г. виленский губернатор, тайный советник барон Н.А. Гревениц с супругой, генерал Бертгольдт, H.A. Бельцова, М.К. Бунина, члены общества «Доброхотной копейки», администрация военного госпиталя, сестры милосердия, во главе с помощницей начальницы общины А.Н. Спасской и старшей сестрой A.B. Павловой, отец ректор семинарии с настоятелем Николаевской церкви отцом Митрофаном Померанцевым, священник госпитальной церкви И.М. Погодин и много других лиц. По прибытии отца Иоанна с Наталией Ивановной Оржевской все присутствовавшие должностные лица, а также и сестры милосердия были представлены отцу Иоанну, и добрый пастырь, приветствовав всех «братьями и сестрами», благословил всех и направился в дом, где помещаются труждающиеся. Эти последние, выстроившись рядами пред входом в их помещения, приветствовали высокочтимого пастыря глубоким благоговейным поклоном, на который отец Иоанн, сняв шляпу, ответствовал дружеским обращением: «Здравствуйте, отцы, матери, братья и сестры, труждающиеся!» В самом помещении Дома трудолюбия было приготовлено все для молебна, и, по входе туда отца Иоанна, священник госпитальной церкви И.М. Погодин начал служить молебен Спасителю, причем отец Иоанн сам пел все положенное по уставу Церкви. По окончании молебна нищелюбивый пастырь осматривал помещения бедных труждающихся, хвалил состояние этих помещений, и, выйдя к нищим, милосердный пастырь стал отечески разговаривать с ними и раздавать милостыню без счета денег, сколько кому вынимала из кармана его благодатная десница. Напутствуемый слезами благодарности труждающихся и умиленными благожеланиями всех присутствовавших, отец Иоанн отбыл из Дома трудолюбия в квартиру военно-медицинского инспектора, действительного статского советника И.С. Самохвалова, на Завальную улицу, куда приглашен был еще с утра помолиться над больным ребенком. В квартире И.С. Самохвалова находились, по прибытии отца Иоанна, родные хозяина, проживающий в соседней квартире г. начальник штаба Виленского военного округа генерал-майор Л.Н. Соболев с супругой, настоятель Николаевской церкви – сопутствовавший ему всюду – отец Митрофан Померанцев и несколько других лиц. Здесь отец Иоанн, обратясь к иконам, стоя перед столиком с водою для освящения, долго и горячо молился. Кто не знает и не видал того, что называется истинной молитвой, тот мог получить живое и полное понятие о том, видя этого истинного молитвенника Христова в настоящий момент. Он, служитель Бога любви и милосердия, как горячо любящий Его сын, открытою душою, просто, искренно и с полным доверием и преданностью обращается к своему Отцу, излагая нужды своих любимых братьев и сестер, в скорбной семье которых он находится.

Его молитва есть воистину возношение ума и сердца к Богу, как об этом преподают с малолетства всем христианам! И как непринужденно свободным потоком из глубины души льются у него слова молитв: содержание их далеко опережает в его сердце внешнюю их форму и обрядовое выражение. Во время молитвы отец Иоанн несколько раз опускается на колени, простирает руки к Богу пред Его священными изображениями и с детскими слезами горячей искренности вслух всех (все молитвы он читает громко) взывает к Нему милосердному быть милостивым Отцом в эту минуту для просящих у Hero помощи. «Как младенец на руках многоболеющей о его судьбе матери – говорит отец Иоанн, – простирает свои слабые руки к ее лицу и нежно смотрит в ее полные материнской любви глаза, выжидая от нее участия к себе и материнской ласки, так мы, верующие, к Тебе, Боже любви и милосердия, простираем свои детские по вере, хотя и запятнанные неправдами жизни, руки и устремляем к Тебе наши просительные взоры. Прими нас, как мать свое дитя, услышь нас, как слышит она свое родное чадо!..» В обращении к Божией Матери молитвенник Христов умоляет Ее распространить Свое материнское чувство чистой любви и на всех, ставших через искупление братьями и сестрами Ее Божественного Сына, быть Матерью и Заступницей всем, чрез сердечную веру и любовь к Ее Сыну пребывающим и с Нею в общении живых детских чувств доверия и любви. «Ты, – говорит молитвенник Божий, – Матерь всех христиан, видишь нужды и слезы всех доверившихся Твоему Сыну и за всех воздеваешь Свои Пречистые руки к Нему, преклоняя Его на милость, – воздвигни же и ныне, в эту минуту, Свои Матерние руки за нас, просящих помощи, ибо и мы Твои дети, но только бедные духовно и слабые...»

Все присутствующие стоят в благоговейном трепете также на коленях. После молитвословий отец Иоанн совершил водосвятие, дал всем присутствовавшим выпить святой воды, которой приобщился и сам, и, подойдя к больному, ласково спрашивал его об испытываемых им страданиях и мазал святой водой больные места. Затем, благословив и поцеловав больного, отец Иоанн глубоко вздохнул, простился с семьёй И.С. Самохвалова и перешел в квартиру г. начальника окружного штаба Л.Н. Соболева. Здесь в присутствии Наталии Ивановны Оржевской и многих высокопоставленных лиц отец Иоанн совершил краткое молитвословие о здравии и спасении благочестивой семьи, пригласившей его, и, благословив всех и простившись с Наталией Ивановной Оржевской, предоставившей в распоряжение достоуважаемого пастыря генерал-губернаторский экипаж, в сопровождении настоятеля Николаевской церкви отца Митрофана Померанцева отбыл в загородный архиерейский дом «Тринополь» представиться его Преосвященству.

Естественный путь для следования с Завальной улицы в загородный архиерейский дом «Тринополь» пролегает по улицам Трокской, Благовещенской, Дворцовой, Московской и предместью Снипишки. Так как на Снипишках сооружается ныне оконченная уже вчерне Чудовская церковь-школа (в честь чуда Архистратига Михаила), мимо которого предстояло проезжать отцу Иоанну, то спутник его, отец Митрофан Померанцев, еще в начале пути просил досточтимого пастыря сделать остановку у Чудовской церкви, войти в нее, вознести молитвы и сообщить свое благословение на преуспеяние святого дела сооружения церкви-школы, на что добрый отец Иоанн согласился. Но для наглядного ознакомления высокоуважаемого пастыря с внутренним расположением церкви-школы явилась необходимость в литографированном плане сей постройки, хранившемся у отца Митрофана на дому, вследствие чего путь был изменён, и отец Иоанн прямо последовал по Немецкой и Большой улице к Николаевской церкви, где на несколько минут карета и приостановилась. Между тем, как выяснилось впоследствии, отца Иоанна ожидали на Благовещенской улице, к сожалению, тщетно, воспитанницы высшего женского Мариинского училища с начальствующими и служащими в сем заведении. В течение 3–5 минут остановки у Николаевской церкви около кареты отца Иоанна уже успела образоваться значительная кучка людей и, между прочим, возвращавшихся около того времени из классов гимназисток, которых отец Иоанн ласково благословлял. Вообще, надо заметить, что где ни показывалась по городу карета, в которой следовал отец Иоанн, всюду и все без исключения встречавшиеся на улицах города с какою-то особенною радостью и благоговением воздавали почтение известному, очевидно, всем от мала до велика, от Иудея до Эллина и от раба до господина пастырю Христову (Деян.19:10; 20:21). По крайней мере за всю обширную поездку по городу не пришлось наблюсти буквально ни одного случая, чтобы кто из встречавшихся на дороге не заметил отца Иоанна и не оказал бы ему почтения, даже из детей. А где карета останавливалась, там моментально, словно из земли, вырастала толпа людей. Во всех подобных случаях отец Иоанн скромно замечал: «Видите, как вера сближает людей и объединяет, а неверие разделяет. Их привлекаю не я, а живущий во мне Христос...» Во время пути отец Иоанн живо интересовался в незнакомом ему городе всем, что по дороге привлекало его взор. Следуя по Георгиевскому проспекту и части Виленской улицы, ведущей на Снипишки, отец Иоанн обратил внимание на Александро-Невскую часовню и расспрашивал отца Митрофана о сем памятнике. У Чудовской церкви на Снипишках отец Иоанн был встречен местными полицейскими властями и вошел в здание церкви-школы, осмотрел его, ознакомился с его планом и, узнав, покровительству какого святого вверяется сие здание, стоя почти на пороге двери, ведущей из классной комнаты в храм, набожно крестился и несколько минут тихо молился и благословлял здание, произнося про себя ему одному известные слова благословения. Все здание церкви-школы произвело на отца Иоанна весьма хорошее, даже неожиданное для спутника впечатление, не говоря об идее его. Прямодушный и добрый пастырь несколько раз восторгался величественным видом храма и с истинным удовольствием говорил, что с именем нашей церкви-школы он соединял представление о более скромном здании и что он вообще не предполагал встретить и где-либо, а тем более в провинциальном городе да еще на окраине России, такой величественной капитальной постройки церкви-школы, где бы и каменный сравнительно обширный храм и каменные здания школы могли, каждое само по себе, так широко служить целям богослужения и обучения и по своей величественности и красоте быть украшением губернского города. При сем искренний пастырь прибавил, что он и сам устроил у себя на родине, в Архангельской губернии, церковь-школу, но то здание деревянное и притом устроено по типу молитвенных домов. Уезжая с места постройки, отец Иоанн расспрашивал об обстоятельствах возникновения сооружаемого здания, источниках материальных средств на сооружение этого, по его словам, прекраснейшего и полезнейшего учреждения, а также и о том, какие имеются предположения у епархиального начальства относительно приходского положения строящегося храма и причта при нем и состава учителей. По пути следования далее в «Тринополь» отец Иоанн любовался живописными окрестностями Вильны и редким по красоте местоположением архиерейских владений.

У ворот архиерейского сада, где надлежало остановиться для следования пешком через сад (дорога во двор архиерейского дома размыта), отец Иоанн был встречен крестовым иеромонахом его Высокопреосвященства, отцом ключарем кафедрального собора священником М.С. Голенкевичем, наехавшими сюда в многочисленных экипажах нарочно для получения благословения у отца Иоанна городскими жителями и всеми проживающими в «Тринополе» и его окрестностях, кто только успел узнать о намерении достоуважаемого пастыря прибыть в «Тринополь». В сопровождении этих лиц отец Иоанн быстро проследовал через сад в архиерейские покои, где любезно был принят его Высокопреосвященством, откушал чаю и провел некоторое время в оживлённейшей беседе с владыкой и в общих дорогих воспоминаниях как о С.-Петербургской духовной академии, в которой владыка и отец Иоанн одновременно (но не в одном курсе) учились, так и о городе Архангельске, родном городе для отца Иоанна и близко знакомом его Высокопреосвященству по месту служения его там в должности ректора архангельской семинарии. При сем отец Иоанн поднес его Высокопреосвященству много книг своего сочинения, и так как время было уже позднее, то отец Иоанн поспешил поблагодарить владыку за милостивый и ласковый прием и взять благословение на дальнейшее следование. При прощании его Высокопреосвященство просил молитвенника Христова заехать в Братский дом на Заречье помолиться у больного миссионера Павла Иоанникиевича Дрейзина (из крещенных иудейских раввинов), на что отец Иоанн смиренно согласился и, сопровождаемый всеми собравшимися, отбыл уже в 5 часов пополудни обратно в город.

Около 5 часов вечера отец Иоанн прибыл в Братский дом, помещающийся на Заречье, за Пречистенским собором. Едва генерал-губернаторская карета, в которой следовал отец Иоанн, показалась во дворе Братского дома, как все жильцы этого дома, состоящего из 46 дешевых квартир для бедных, во главе с смотрителем дома Г.Я. Сандригайло, вышли навстречу достопочтенному пастырю и с ним пришли в особый флигель, где помещается миссионер для обращающихся из иудейства П.И.Дрейзин, лежавший в то время на одре болезни и с нетерпением ожидавший счастья видеть отца Иоанна. Войдя к больному, милосердный пастырь сел у него на кровати, благословил его и продолжительно с особенным интересом, теплотой и искренностью беседовал с больным миссионером, после чего стал молиться об успехе христианской деятельности больного и о здравии самого миссионера, предварительно ласково поговорив с женой г. Дрейзина (иудейского вероисповедания), которую добрый пастырь также поминал громко в читанных им молитвах.

Вообще необходимо заметить, что вся сущность действенной молитвы отца Иоанна и высокая сила ее духа заключается в том, что сей молитвенник Христовой Церкви в своих молитвенных воззваниях к Богу обнимает своим искренно верующим и любящим сердцем и своим духовным взором в одно и то же время не только просящих его в данный момент о молитве и не только молящихся с ним всех предстоящих, но и весь искупленный Богом грешный мир, в скорбях погибающий; он как бы слышит стоны страждущих на земле в удалении от Бога всех людей, и эти вопли грешной земли он умиленно возносит к искупившему Своим неизреченным милосердием эту землю Спасителю мира, за Свое милосердие распятому миром, но все еще и еще продолжающему любить людей и бесконечно милосердствовать им. Когда облагодатствованный Христов молитвенник горит пламенною молитвою к Богу, то невольно чувствуется и прямо слышится в самых его словах, что он как бы преклоняет небо на милость к земле и умоляет Бога объединить их в милосердии Своем, дабы токи милосердия Божия нистекли в широко открытые верою сердца людей и исполнили их жизнерадостных Отчих благ души и тела...

Окончив молитву и благословив миссионера Дрейзина и всех присутствовавших, отец Иоанн проехал к Пречистенскому собору, у входа в который он был встречен настоятелем собора протоиереем И.А. Котовичем, прочими членами причта, семьёй отца протоиерея и успевшим собраться сюда народом. Высокий посетитель с интересом осматривал древнейший и главнейший некогда храм, причем протоиерей И.А. Котович сообщил краткие исторические сведения о соборе. Войдя далее в алтарь, отец Иоанн несколько минут коленопреклоненный углубленно молился перед святым престолом. После молитвы отец Иоанн расспросил бывших там членов причта о времени службы их и летах и вышел к народу. Благословив еще раз всех, он направился в женский Мариинский монастырь.

Минуты религиозного возбуждения, какие приходилось переживать в бытность избранника Христова отца Иоанна в Мариинском монастыре, – редкие минуты: они вполне достойны, с одной стороны, того жизнерадостного евангельского духа, который всюду вносит с собой истинный служитель Христов, с другой – той беззаветной преданности вере и горячности религиозного чувства, на которое способно только женское христианское сердце. Уже у монастырских ворот можно было видеть почти всех в нем обитающих во главе с достоуважаемой матерью игуменьей Антонией, с благоговением и слезами радости на глазах, приветствовавших пастыря Христова. У входных же дверей в большой монастырский храм, к которому, по указанию матушки игуменьи, прямо проследовал отец Иоанн, высокого гостя встретили монашествующие, воспитанницы приюта, прибывшие городские жители, которые представляли собою как бы одну общую семью объятых восторгом радости детей, встречавших горячо любимого и общего их отца. Войти в храм было невозможно некоторое время, пока не улеглись первые минуты религиозного энтузиазма. По входе в храм высокоуважаемый пастырь приветствовал встретивших его словами: «Здравствуйте, матери, и сестры, и дети!» – и, охраняемый монастырским духовенством, стал благословлять всех, кому удалось подступиться к нему в толпе. Юные питомицы монастырского приюта, глубоко тронутые счастьем воочию видеть давно известного им по слуху и делам светильника Христовой Церкви, настолько поддались охватившей их радости, что не могли иначе выразить своих невинных детских чувств, как только безмолвными слезами и, закрывши свои лица руками, тихо, обильно рыдали... Сопутствуемый духовенством монастыря и матерью игуменьей, отец Иоанн прошел чрез алтарь главной церкви в придел и, теснимый народом, вошел в покои настоятельницы монастыря игуменьи Антонии. Здесь отцу Иоанну был предложен достопочтенной хозяйкой чай, за которым высокоуважаемый пастырь и провел некоторое время в отеческой беседе с матушкой игуменьей в присутствии всех сестер и массы сторонних лиц, наполняющих покои. Отдохнув некоторое время и откушав чаю, неутомимый пастырь, в виду позднего времени, должен был проститься с матерью игуменьей и сестрами обители и в 5 часов 45 минут вечера оставить Мариинский монастырь для следования в мужской Свято-Духов монастырь.

По Пивному переулку отец Иоанн проследовал чрез Острые ворота, проезжая которые, пастырь благоговейно молился, к Свято-Духову монастырю, буквально заполненному давно уже ожидавшим его многочисленным народом. У входа в монастырский двор были выстроены шпалерами воспитанницы женского духовного училища, которых духовный пастырь сердечно благословил из кареты, а весь двор монастыря и храм были наполнены народом. До какой степени затруднительно было всеми уважаемому пастырю пройти чрез народ в пещеру приложиться к святым мученикам, можно судить по тому, что это шествие, задерживаемое на каждом шагу, продолжалось не менее 15 минут. Храм сиял пасхальным освещением, и пещера, где почивают нетленные мощи святых виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия, была залита огнями многочисленных лампад. С большими усилиями светильник Христовой веры пробрался к раке святых мучеников, благоговейно приложился к их священным стопам и, отойдя к южному краю раки, возложил на нее свои руки и, опустив на них голову, отдался глубокой, сосредоточенной и тихой – слезной молитве!.. Из пещеры отец Иоанн был, по обычаю, пронесен чрез толпу людей к алтарю верхнего храма, где приложился к святому престолу и, избегая непреодолимой давки народа, вышел боковыми алтарными дверями к ожидавшей его карете. При выходе из храма достоуважаемый пастырь встречен был Преосвященнейшим Христофором, епископом Ковенским, и отцом наместником Свято-Духова монастыря архимандритом Нестором. Смиренный пастырь, почтительно попросив архипастырского благословения у его Преосвященства и братски приветствовав отца наместника, был удостоен его Преосвященством краткой ласковой беседы и, еще раз испросив себе благословения его Преосвященства на дорогу, отбыл в сопровождении отца Митрофана Померанцева сквозь густую толпу народа снова к Николаевской церкви.

Был уже 7-й час вечера, когда отец Иоанн возвратился опять к начальному пункту своего пастырского посещения города Вильны – в квартиру настоятеля Николаевской церкви отца Митрофана Померанцева. К тому времени известие об отъезде высокоуважаемого пастыря из Вильны с вечерним поездом в 7 часов 15 минут успело облететь весь город и привлекло к месту городской остановки отца Иоанна множество людей. По прибытии в квартиру настоятеля Николаевской церкви, полную и на этот раз народа, отец Иоанн, хотя и казался несколько утомленным, но никого не оставил ни своим благословением, ни ласковым словом, ни отеческим участием в нуждах. Зная, что неутомимый отец Иоанн в течение целого дня нигде не принимал надлежащим образом пищи, счастливые хозяева предложили ему подкрепиться скромной трапезой, на что добрый отец Иоанн охотно согласился и разделил прощальную трапезу при скромной обстановке, в семейной половине квартиры отца Митрофана и в тесном кругу всей семьи его и законоучителя учительского института и 2-й гимназии отца Николая Пашкевича. Непродолжительна по времени и скромна по обстановке была эта трапеза, но неизгладимою останется она навсегда в сердцах сотрапезников высокого гостя по тем минутам духовного утешения и блага, которые пришлось им испытать. Ласково поблагодарив за прием и высказав свои теплые отеческие пожелания сотрапезникам, отец Иоанн поспешил к народу, с которым провел еще несколько последних минут, и затем произошло трогательное в высшей степени прощание высокоуважаемого пастыря со всеми бывшими в квартире отца Митрофана. Сев в генерал-губернаторскую карету с настоятелем Николаевской церкви отцом Митрофаном Померанцевым и его супругой, высокий, Богом посланный гость мирно тронулся в путь к вокзалу. Как только колокольный звон на Николаевской церкви возвестил жителям города о минуте отбытия высокоуважаемого пастыря, весь народ обнажил головы, перекрестился, задвигался и стал взывать вслед уезжающему Божию служителю: «Отец родной, прости! Батюшка, благослови нас!.. помолись за нас!.. не забывай нас!..» Растроганный пастырь приветливо кланялся народу и от души благословлял тысячную толпу людей.

Встреченный на вокзале г. виленским полицмейстером, отец Иоанн проследовал в отведенные ему железнодорожным начальством директорские покои, куда собрались для прощания лица из городского духовенства, посторонние почитатели, а также и г. управляющий виленским учебным округом, помощник попечителя действительный статский советник A.B. Белецкий, продолжительно беседовавший с досточтимым пастырем. Все время пребывания отца Иоанна в вокзале длинной чередой, но в стройном и образцовом, благодаря г. полицмейстеру, порядке подходили под благословение разные лица. Так как желавшие провожать редкого и досточтимого гостя составляли, можно сказать, весь город, то станционное начальство предусмотрительно отгородило вход в директорские покои от дебаркадера станции особым барьером, сдерживавшим напор публики. Но и эта мера, ввиду многотысячного стечения народа, наполнявшего все свободное вдоль вокзала пространство вплоть до поезда, не казалась надежной, и потому отведенный исключительно для отца Иоанна особый вагон был подан к особому боковому выходу (ведущему через сад). В сопровождении г. помощника попечителя A.B. Белецкого, железнодорожного начальства и всех находившихся здесь лиц отец Иоанн занял ему отведенный вагон, моментально наполнившийся народом. К этому времени изволили прибыть для получения прощального благословения высокоуважаемейшего пастыря и личной беседы с ним его высокопревосходительство г. виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор, сенатор, генерал-лейтенант П.В. Оржевский с супругою и провели некоторое время до отхода поезда в сердечной беседе с отъезжающим пастырем. На дебаркадере же находились представители всех ведомств и управлений и почти вся интеллигентная Вильна и люди всех вероисповеданий и положений. Что происходило здесь все это время до ухода поезда, трудно передать; поезд стоял буквально погруженный в море людей; кому не оказалось места на платформе, те унизывали вагоны поезда, наполняя площадки и ступени их. Вагон же отца Иоанна оказалось необходимым запереть. По требованию народа усталый, но самоотверженный и смиренный пастырь много раз показывался в окно вагона, благословлял народ, утешал и благодарил всех. Тронутый сильною верою людей и глубокою их приверженностью к Богу, высокий служитель Божий несколько раз закрывал окно и, сложив крестообразно руки, склонив голову, предавался глубокой слезной молитве за эти тысячи людей, за их доверие к смиренному Божию служителю и за их братскую христианскую любовь... Потом благословлял, снова благодарил всех. Когда поезд тронулся, тысячи почитателей отца Иоанна обнажили головы, слезно прощались и посылали вслед удалявшемуся пастырю Христову свои неудержимые теплые благожелания, просьбы и благодарности. Многие бежали за поездом, доколе представилась возможность. Благословив в последний раз покидаемый им город, отец Иоанн произнес: «Никогда не забуду встречи в Вильне». До станции Ландворово высокого редкого виленского гостя удостоились сопровождать: настоятель Николаевской церкви отец Митрофан Померанцев с супругой, г. директор отделения железнодорожного управления, товарищ прокурора виленского окружного суда Н.В. Гарин, военные и другие лица, имевшие в том духовную потребность. Простившись с светильником современной Христовой Церкви, отцом Иоанном, все возвратились домой, точно с праздника, довольные и счастливые, переживая высочайшие минуты нравственного освежения, отрады и утешения, внесенные в личную, семейную и общественную жизнь виленцев великой нравственной силой Христова служителя... Так, точно сон, промчался незабвенный для Вильны день 4 октября 1893 года.

Да, и Вильна, с своей стороны, никогда не забудет своего высокого и редкого посетителя. Отныне для многих и многих в нашем уголке Божия мира он станет оплотом веры и любви.

Сия есть победа, победившая мир, вера наша (1Ин.5:4).

«Ты победитель, Галилеянин», – повторил, умирая в кровавой битве против христиан, несколько веков спустя император Юлиан Отступник⁵.

Приезд отца Иоанна в Киев и пребывание в нем представляют собою выдающееся событие местной жизни, которое должно быть занесено в летописи.

Около двух месяцев кряду, не прекращаясь, ходили слухи о приезде в Киев отца Иоанна, и люди всех возрастов, классов и состояний жадно прислушивались к вестям о приезде человека, которого Киев еще никогда не видел, но которого он уже хорошо знал, как и вся Россия.

С начала фоминой недели ко всякому поезду Курско-Киевской дороги собиралась многочисленная публика встречать отца Иоанна. Несмотря на сохранение всевозможной тайны, которою окружен был приезд отца Иоанна в Киев, несмотря на то, что им был избран путь не на Москву и Курск, а на Белосток, прихода поезда 16 апреля ждала многочисленная публика. Киев встретил отца Иоанна и приветствовал так, как его встречают и приветствуют везде в России.

Уже в день приезда многочисленная публика наполняла улицу, где остановился отец Иоанн. Многие провели на улице ночь в благоговейном ожидании увидеть Батюшку.

Отец Иоанн прибыл в Киев в 8 часов вечера 16 апреля, и уже с трех часов пополуночи со всех концов Киева собрались массы народа: весь Киев узнал о приезде отца Иоанна. С 4 часов утра отец Иоанн начал прием труждающихся и обремененных (Мф.11:28), ищущих утешения. В 8 часов утра 17 апреля отец Иоанн с великим трудом сквозь густые массы народа достиг генерал-губернаторского дома, где в домовой церкви совершил обедню.

Уже с 10 часов утра население Киева было на ногах; одушевление, которым все были проникнуты, можно назвать беспримерным. Во всех концах города собиралась публика и в благоговейной тишине ожидала его приезда. Никто не знал, где он будет, его везде ждали. Повсюду, где показывался отец Иоанн, одушевление было необычно и велико, и его нельзя охарактеризовать иными словами, как мольба, молитва, благоговение, жажда видеть его. Таково было всеобщее настроение.

Вслед за окончанием обедни в доме генерал-губернатора отец Иоанн посетил Высокопреосвященного митрополита Иоанникия в Лавре. Одушевление тысяч богомольцев, наполнявших обширный погост вокруг Великой Лаврской церкви, не может быть передано словами.

В 2 часа дня отец Иоанн посетил Ее Императорское Высочество Государыню Великую Княгиню Александру Петровну. Повсюду на пути следования отца Иоанна его встречали, сопровождали и следовали массы людей, ища его благословения.

Из Покровского монастыря отец Иоанн проследовал в Андреевскую церковь, видимо горя желанием посетить и узреть собственными глазами священные и исторические местности Киева. Быстро поднялся, почти взбежал отец Иоанн по чугунной лестнице на площадку Андреевской церкви, откуда открывается обширный и весной особенно поразительный вид на Подол, Днепр, Заднепровье и на окрестные горы. Благоговейно, в молчании отец Иоанн рассматривал ближайшие и отдаленные окрестности, и в молитвенном настроении его всепроницающая мысль перенеслась к тому отдаленному времени, когда апостол Андрей Первозванный стоял на этом самом месте, предрекая великую историческую судьбу Киеву. Всею силою своего горячего чувства отец Иоанн переживал в своей душе исторические судьбы отечества и христианства.

В продолжении немногих минут площадка Андреевской церкви наполнилась массой посетителей, которые со всех сторон устремились к Андреевской церкви, как только стало известно, что здесь находится отец Иоанн. На площадке и в самой церкви отца Иоанна увидели многочисленные пришлые богомольцы Киева. С этого момента начинается ряд нескончаемых трогательных оваций, предметом которых сделался отец Иоанн. Единодушие, с которым люди всех званий и состояний приветствовали его и стремились к нему, не поддается описанию. Многократно отец Иоанн молился и молитвенно радовался, отвечая на приветствия. Его радость вытекала из сознания, что люди объединяются и что религия является могущественной объединяющей силой человечества.

Посетив Михайловский монастырь и Преосвященного Иакова, отец Иоанн направился к памятнику святому Владимиру. Его сопровождали массы народа; тут были и богомольцы, и публика, и учащиеся – все искали видеть отца Иоанна, принять от него благословение. В ответах отца Иоанна на приветствия окружающих сказывалась постоянно та безграничная любовь к людям и та проницательность, которая так свойственна отцу Иоанну и которая отличает его от тысяч и миллионов людей. Давши благословение двум подошедшим к нему взрослым гимназистам, он пожелал им хорошо выдержать экзамены и поступить в студенты. Подошедшему студенту университета пожелал трудиться и не переставать трудиться. Приблизившись к памятнику святому Владимиру, отец Иоанн предался воспоминаниям о протекших исторических судьбах России, и с пламенным чувством и благоговением он то подымал взор к монументу Просветителя России, то опускал его долу, где находится место Крещения Руси.

От памятника святому Владимиру отец Иоанн пешком спустился на Александровский спуск и отсюда проследовал в Никольский монастырь к Преосвященному Иоанникию, епископу Уманскому. Отсюда отец Иоанн пожелал проехать на Аскольдову Могилу.

Посещение этого первого кладбища христианских мучеников произвело особенное впечатление на отца Иоанна. Здесь впервые для окружающих стали видимы те глубокие черты характера, которые свойственны отцу Иоанну и которые составляют источник его беспримерного влияния на людей. Можно сказать, что в течение почти целого дня отец Иоанн находится в состоянии величайшего психического возбуждения, которое является то в форме молитвы без слов, то в виде возвышеннейшего настроения, граничащего с молитвой, то, наконец, в форме мысленного переживания высших идеалов. Можно сказать, что то возвышенное настроение, которое у обыкновенного человека наступает изредка, в исключительные минуты, у отца Иоанна является обычным и не оставляет его почти в течение целого дня. Отец Иоанн представляется обыкновенным человеком лишь в минуты крайнего утомления или во время принятия пищи; во все же остальное время дня он находится в состоянии возвышеннейшего одушевления и живет самой полной, самой широкой идеальной жизнью, какая только доступна человеку. Внешние впечатления застают его всегда готовым к той удивительной, высокой душевной реакции, которая так поражает наблюдателя и так глубоко и благотворно действует на всех. Основную, видимую черту характера отца Иоанна составляют искренность, кротость и величайшая любовь к человеку: с этими качествами неразлучно связана ласковость в отношениях к людям и обаятельность, превосходящая всякие ожидания. Все это написано на лице отца Иоанна, и всякий, кто даже в первый раз видит этого человека, верит и уповает. Таково впечатление, производимое отцом Иоанном на всех людей...

Приближаясь к Аскольдовой Могиле, отец Иоанн умолк, что обозначает у него переход к его обычному благоговейному настроению. Едва экипаж остановился, как отец Иоанн стремительно направился в ворота кладбища. Через две или три минуты его уже окружала многочисленная толпа людей: его всюду узнавали и бежали за ним. Войдя в церковь в сопровождении кладбищенского иеромонаха, отец Иоанн несколько минут пламенно молча молился. Его настроение отразилось на окружающих. Среди царившей общей тишины к отцу Иоанну обратилась старуха крестьянка и твердо громким голосом сказала: «Батюшка, отец Иоанн! Благослови меня, грешницу, блудницу, воровку; благослови меня в далекий путь-дороженьку – на тот свет». Отец Иоанн благословил старуху. Вся сцена произвела большое впечатление на окружающих. В сопровождении кладбищенского иеромонаха отец Иоанн спустился в подвальный этаж церкви, и, когда увидел Могилу Аскольда, его благоговейное настроение еще более усилилось, он стал громко молиться, импровизируя, по своему обыкновению, молитвы со свойственными ему простотой и силой. Посещением Аскольдовой Могилы закончился первый день пребывания отца Иоанна в Киеве.

Второй день пребывания в Киеве 18 апреля в воскресенье отец Иоанн начал Божественной службой в Покровском женском монастыре, где имеет пребывание Ее Императорское Высочество Государыня Великая Княгиня Александра Петровна. Отец Иоанн прибыл в Покровский монастырь к 8 часам утра, но уже на рассвете в монастыре и около стали собираться массы народа, искавшие видеть отца Иоанна. Ко времени его приезда число ждавшей публики доходило до десяти-пятнадцати тысяч. Густые массы народа запрудили буквально весь двор монастыря и смежные улицы. По окончании обедни отец Иоанн посетил Ее Высочество в Ее собственных покоях и затем посетил монастырскую больницу. Лишь с трудом через густые массы народа отец Иоанн достиг здания больницы. Поражающая чистота и уютный вид больницы произвели благоприятное впечатление на отца Иоанна. С обычной ласковостью он обошел всех больных, благословлял их, утешал и молился.

Откланявшись Ее Высочеству, отец Иоанн из Покровского монастыря проследовал через Глубочицу и затем по Вознесенскому спуску на Старый Город. Вид гор производил на отца Иоанна впечатление, как и вообще вся природа и местность Киева. В этом впечатлении все сливалось: и благоговейное чувство религиозного человека, и наблюдательность мыслителя, углублявшегося в историю геологических переворотов нашей местности, и, наконец, увлечение красотами природы, которая в Киеве представляет так много эстетических сторон. Эти чувства охватывали его всякий раз, когда взору его представлялись те или другие выдающиеся виды Киева, например, вид с Андреевской церкви на Подол, с Лаврских гор и Аскольдовой Могилы на Днепр и Заднепровье и с Подола на Андреевскую церковь. Созерцая виды природы, отец Иоанн и молится, и восхищается как любитель, и предается глубоким философским размышлениям о далеком прошедшем, о мироздании.

Несмотря на кратковременность пребывания в Киеве и на недостаток времени, отец Иоанн горел желанием посетить строящийся Владимирский собор. Внутренний вид храма, его живопись и орнаменты произвели необычайно живое и сильное впечатление на отзывчивую, высокоодаренную натуру отца Иоанна. Лики святых и стенные изображения событий библейской и христианской историй привели отца Иоанна в состояние духовного восхищения. Он переносился мысленным взором к отдаленным временам, к моментам самих событий, и вся его фигура, его лицо и телодвижения озарились тем чудным огнем идеальной жизни, который едва ли доступен изображению и анализу и который невольно заставляет вас чувствовать, что вы находитесь вблизи великого человека. Всегда живущий мыслью о людях, о их нравственном усовершенствовании, отец Иоанн предался размышлениям о том благотворном влиянии, которое будет иметь для Киева и для России Владимирский собор – этот памятник христианской и культурной жизни России. Возможность видеть Владимирский собор в законченном виде и молиться в нем представлялась отцу Иоанну особенным счастьем, которого он хотел бы достигнуть.

Осмотрев Владимирский собор, отец Иоанн проехал на Подол в Братский монастырь к Преосвященному Сильвестру, епископу Каневскому. Массы народа уже наполняли погост монастыря, и отец Иоанн с величайшим трудом проник в квартиру Преосвященного. Между отцом Иоанном и Преосвященным завязался разговор, поводом которому служило одушевление народных масс, стремившихся видеть отца Иоанна. Собеседники заговорили о возможности объединения людей. В это время в квартиру Преосвященного были приглашены студенты Духовной академии. Отец Иоанн, всегда умеющий придать теплый характер своему обращению, быстро поднялся с места и тоном любви, облеченной в форму сотоварищества, с живостью заговорил: «Студенты Академии! Христос Воскресе! Здравствуйте, друзья мои, здравствуйте, милые однокашники, дети всем нам общей духовной школы...» За речью отца Иоанна последовали со стороны студентов Академии самые горячие, самые непринужденные проявления радости, признательности, удивления и сыновних чувств в отношении отца Иоанна.

Выход отца Иоанна из покоев Преосвященного был сопряжен с едва одолимыми трудностями ввиду общего желания многочисленной публики приблизиться к отцу Иоанну, увидеть его, получить благословение. Среди публики, особенно простой, высказывалось желание обратиться по телеграфу с прошением на Высочайшее Имя, дабы отцу Иоанну повелено было оставаться в Киеве целую неделю.

С Подола отец Иоанн направился в Институт благородных девиц, оттуда в Левашовский пансион, где его давно ожидали. В большой зале верхнего этажа здания собраны были воспитанницы и начальство, и отец Иоанн, отслужив молебен, окропил всех святой водой. Затем, по предложению начальницы пансиона графини Апраксиной, отец Иоанн посетил больницу, где с обычной ему любовью и лаской утешал и ободрял больных. В числе больных ему указали на девочку, которая страдала тяжелым тифом и у которой незадолго перед тем вскрыт был обширный гнойник вблизи уха. Девочка неподвижно лежала вся в повязках. Едва взглянул отец Иоанн на больную, как вся его фигура внезапно озарилась огнем чувства. Он быстро подошел к больной, припал к кровати и, стоя на коленях, приник к лицу страдалицы, осыпая ее нежнейшими ласками и поцелуями. Тут сказалась вся богато одаренная душа отца Иоанна. На минуту он все забыл: и окружающую обстановку, и свои 63 года – и как самая любящая мать ласкал и утешал болящую. «Милое дитятко, тебе не больно, ах ты, страдалица моя», – приговаривал он... Воцарилось совершенное безмолвие, и вся сцена произвела глубочайшее впечатление на окружающих. Это впечатление нельзя передать или описать!

Еще возможно было бы вспомнить сказанные слова, возможно бы описать отдельные подробности, но нет средств передать тон, оттенки голоса и все переливы несравненной мелодии чувства, которое вылилось из души любвеобильного отца Иоанна... Достаточно было видеть описанную сцену, чтобы у вас не оставалось сомнения в том, что вы присутствовали при самых глубоких проявлениях, на которые способна человеческая душа. Тут все сказалось: и пыл беззаветного чувства, и безграничная любовь, и захватывающая душу жалость и скорбь у постели больного человека, и, наконец, несравненная симпатия, со всеми оттенками и модуляциями могучего чувства.

В Левашовском пансионе случилось и другое событие, которое произвело особенное влияние на окружающих. Между лицами, присутствовавшими на молебне, в числе многих оказалась дама, приехавшая нарочно из Харькова с целью увидеть отца Иоанна и получить от него благословение. Обстоятельства ее жизни делали для нее особенно необходимым нравственное утешение, которое так умеет подать отец Иоанн. Дама случайно попала в Левашовский пансион и находилась среди густой толпы. Благословляя всех, отец Иоанн с особенным участием отнесся к ней, обласкал ее, обнял и отличил особенным вниманием. Дама эта, полная радости и счастья, рассказывала всем о случившемся, пораженная проницательностью отца Иоанна, так как она еще не имела случая обменяться с ним хотя бы одним словом. И в самом деле, проницательность отца Иоанна поразительна, и мы имели случай неоднократно убедиться в том, что отец Иоанн обладает способностью быстро, с первого раза, иногда при одном внимательном взгляде на человека, определить безошибочно его душевное состояние, в особенности его настроение. В этом отношении его диагностические способности необычайны. Видя перед собой массу людей, он как бы гениальным чутьем угадывает тех труждающихся и обремененных, которым более всего нужна его помощь, и оказывает им эту помощь предпочтительно пред другими присутствующими. Почти с такою же безошибочностью он читает в сердцах людей, которые лишены искренности и чужды тех высоких качеств, которыми он сам богат и которые стремится развить в других.

Из Левашовского института отец Иоанн направился в Училище слепых. Здесь он благословил детей, обласкал их, расспросил каждого из них, кто, когда потерял зрение и помнит ли солнечный свет. С особенным участием он отнесся к тем, которые ослепли в раннем детстве и которые на вопросы, помнят ли они свет, отвечали отрицательно. Отец Иоанн утешил слепых, сказавши им, что, кроме зрения телесного, есть зрение умственное и, если они и лишены первого, у них остается второе. Конечно, большое несчастье, поучал отец Иоанн, не видеть солнечного света, но гораздо более несчастны те, которые лишены никогда не меркнущего света Божественного.

Следующий (третий) день пребывания отца Иоанна в Киеве начался Божественною службою в доме генерал-губернатора. По окончании обедни отец Иоанн посетил Кадетский корпус.

Около трех часов пополудни отец Иоанн направился в Лавру поклониться святым угодникам Печерским. Несмотря на утомление, вызванное предшествовавшими посещениями, отец Иоанн находился в особенном нравственном возбуждении; почти весь путь в Лавру он мысленно молился. Экипаж отца Иоанна проследовал мимо лаврской гостиницы и остановился у входа в галерею, ведущую в Ближние Пещеры. Здесь отец Иоанн был встречен наместником Лавры. Отец Иоанн был молчалив и находился в глубоком молитвенном настроении. Отец наместник предложил пройти в Ближние Пещеры не через галерею, а через сад. Из сада открывался восхитительный вид на горы, на Лаврские храмы и пещеры, на Днепр и Заднепровье. Отец Иоанн в величайшем нервном напряжении спросил: «Где же, где же пещеры?» Ему указали. Мгновенно все его существо озарилось огнем благоговения. Он остановился и, обратившись в сторону пещер, громко воскликнул: «Отцы святые, мира отвергшиеся и Христа возлюбившие! Христос Воскресе!» Он обращался к угодникам Печерским, как к живым людям, и это чувство близости и единения с ними не оставляло отца Иоанна все время, пока он находился в стенах Лавры. Спустившись в Пещеры, отец Иоанн все время громко молился. Молитва его носила характер пламенных импровизаций, в которых выражалось удивление, благоговение и мольба к небожителям. Эти небожители когда-то были обыкновенными людьми и подвизались здесь, они ископали эти пещеры своими руками и оставили в них следы своей жизни, своих трудов, своего благочестия. Они – угодники Божии – представляют собою образцы тех добродетелей, того нравственного самоусовершенствования, которое составляло и составляет цель и задачу его собственной жизни. Теперь, на 63-м году своей жизни, он впервые присутствует на месте их подвигов, где всюду находятся следы их жизни и деятельности. Такими словами можно передать настроение отца Иоанна. Он пламенно молился. «О, други Божии, други Божии», – часто повторял он. «Святый Павле, чадо послушания, научи нас послушанию», – молился он у мощей Павла Послушливого. «Святый Иоанне, страсти сожегший, научи нас гореть пламенем любви», – молился он у мощей Иоанна Многострадального. Повсюду молитва его носила характер необычайной простоты и силы. По временам он умолкал, и из груди его вырывались лишь мимолетные тихие вздохи, столь характерные для отца Иоанна и свидетельствующие о глубоком душевном умилении, не требующем слов. Посетив келью и церковь Антония и феодосия, он был особенно растроган. У выхода из Ближних Пещер отец Иоанн обернулся и произнес: «О, мудрецы, о, философы! О, философы, о, богословы, мир удивившие!» В Великой церкви, поклонившись мощам Михаила, первого митрополита Киевского, отец Иоанн отступил и громко воскликнул, обращаясь к мощам, как к живому человеку: «Первоначальниче веры, святителю Божий, воззри, колико чада твои – вся Русь православная!»

Возвышенное настроение не покидало отца Иоанна и во время перехода из Ближних Пещер в Дальние. Шли по галерее, отец Иоанн шел с такою быстротой, что спутники едва поспевали за ним. Он был молчалив и горел огнем внутреннего одушевления... Круто спускались по длинной лестнице, примыкающей к церкви Дальних Пещер. Послышались молящие вопли тысячи голосов: «Отец Иоанн, благослови». С минуту отец Иоанн искал взором народ... Через железную решетку окна, находившегося на высоте, откуда пробивался слабый свет, просовывались десятки рук и виднелась масса людей. Как птицы небесные, люди лепились у окна, ища видеть отца Иоанна и получить его благословение. Из церкви Дальних Пещер вышло монашество с зажженными свечами. Отец Иоанн воскликнул: «Свет Христов просвещает всех! Христос воскресе, братия!»

Из Дальних Пещер отец Иоанн отправился в Великую Лаврскую церковь. Здесь он поклонился мощам угодников, спустился и также поклонился нетленно почивающему телу Павла, епископа Тобольского. Затем посетил наместника Лавры в его покоях. Здесь отец Иоанн слушал пение лаврского хора. Прослушавши пропетый отрывок церковной песни, отец Иоанн был восхищен. Низко поклонившись хору, сказал: «Братия! Я весь пленен вашим пением! Это гром небесный, это музыка божественная!» Затем отцом Иоанном были прослушаны еще многие церковные песни: все время, пока продолжалось пение, он мысленно молился.

Возвращаясь из Лавры, отец Иоанн посетил женское епархиальное духовное училище. Он явился сюда, озаренный всем, что было испытано в Лавре. Собранные в церкви воспитанницы училища были особенно серьезно настроены, судя по тому, что они сохраняли, несмотря на общее возбуждение, порядок почти столь же полный, как тот, который замечался в Лавре, где при одном напоминании наместника о послушании, как первом долге монаха, братия соблюдала порядок. Дети, несмотря на видимую сдержанность, чувствовали полным сердцем присутствие в их среде необыкновенного человека. Помолившись у наместных икон церкви, отец Иоанн обратился к детям и, окинув их испытующим взором, произнес торжественным голосом: «Милые дети, цветущие здоровьем и красотой! Христос Воскресе!..» Отец Иоанн сказал воспитанницам несколько поучительных слов; изъявление радости и восторга воспитанниц, несмотря на их сдержанность, было глубоко и трогательно. С теми из воспитанниц, которых отец Иоанн лично благословил, он был в высшей степени нежен, прося передать его любовь всем остальным.

В этот день вечером отец Иоанн уехал из Киева в Курск. Публике не был известен день отъезда, и несмотря на то, на вокзале собралась масса народа провожать отца Иоанна. Публика соблюдала образцовый порядок. Когда отец Иоанн показался у выхода, все обнажили головы, прося благословения. Настроение публики, провожавшей отца Иоанна, можно охарактеризовать словом: благоговение. По обе стороны поезда стояли густые массы публики, треть которой составляли воспитанники учебных заведений и преимущественно студенты Академии и Университета. Отец Иоанн, по просьбе публики, переходил то к одному, то к другому окну, благословляя провожающих. В проводах ничего не было шумного, все было тихо, но во всем было столько сердца, столько задушевности, столько простоты и величия, что несомненно – Киев пережил глубокие душевные минуты.

Но что же это за человек, который способен вызвать такие необыкновенные и единодушные проявления у множества людей? Что ищут люди, чего домогаются, когда, собираясь массами, благоговейно стоят, как в церкви, по целым часам, часто по целым ночам в ожидании увидеть его, услышать его голос, получить его благословение?

He толпа ищет отца Иоанна, но люди всякого звания, всякого образования и всех возрастов. Вы увидите здесь и образованного человека, и чернорабочего, учащегося и студента; вы увидите взрослых и детей, господ и их прислугу; увидите скромных тружениц и падших женщин; увидите больных, истеричных, испорченных и преступных людей. Вы встретите здесь различные религии, различные национальности. Всех приводит к отцу Иоанну одно и то же чувство, и, несомненно, хорошее чувство. Оно заставляет людей, приехавших в каретах, выйти из экипажа и стать рядом с обыкновенным серым человеком; оно объединяет господ и их прислугу; оно побуждает истерических и капризных женщин оставить свои капризы и притворство; оно поднимает падшую женщину из грязи и делает ее человеком. Это Божья искра, это стремление к идеалу! Вот что влечет людей к отцу Иоанну. В его присутствии у самого дурного, самого одичалого человека пробуждается совесть, а у всех неиспорченных людей освежаются и оживляются лучшие, идеальные стороны их характера. Отец Иоанн, столь чуткий и отзывчивый ко всем лучшим проявлениям человеческой природы, приходит в умиление при виде благочестия и симпатий, обнаруживаемых в его присутствии. «О, милые киевляне и киевлянки – говаривал он при виде благоговейных народных масс. – И здесь то же, что по целой России, тот же дух, то же благочестие», – говорил он. Часто он бывал глубоко тронут проявлениями сердечности и благоговения. «Добрый русский народ, его любовь так и брызжет... Есть ли в свете народ искреннее и добрее русского народа?» – говорил он. Приведенные отзывы, высказанные таким тончайшим диагностом душевных движений, каким является отец Иоанн, имеют особенное значение. Впрочем, и для обыкновенного человека вполне ясно, что массы, группирующиеся вокруг отца Иоанна, одушевлены лучшими, возвышенными стремлениями.

Нам случалось слышать мнение, выражаемое людьми, даже не лишенными образования, будто увлечение отцом Иоанном есть явление психопатическое, или особого рода модное движение. Подобное мнение совершенно безосновательно, даже легкомысленно. Наблюдения, которые нам удалось сделать относительно настроения масс, показали совершенно противоположное. Мы почти нигде не видели проявлений истерии, не наблюдали каких-либо неумеренных слез, не было и шума, неизбежного при большом скоплении людей; напротив, наблюдалось почти необычное самообладание. Это показывает, что собравшиеся люди не только были одушевлены лучшими чувствами, но и самая воля их была подкреплена. Следовательно, это увлечение масс имеет свойства бодрого, здорового психического проявления и ни в каком случае не болезненного.

Наибольшая часть людей, обращающихся к отцу Иоанну, ищут утешения или исцеления от нравственных зол. Это люди, или потрясенные своими собственными ошибками, или постигнутые какими-либо несчастиями, или, наконец, впавшие в уныние и утратившие волю. В подобных случаях человек, в целях нравственного самосохранения, обращается к доброму совету и поддержке друзей и близких. Отец Иоанн, по своему характеру и своим свойствам, является самым искренним, самым верным другом человечества, и к нему естественно стремятся все нуждающиеся в опоре и поддержке, в особенности те, кто ищет, кроме дружеской поддержки, религиозного утешения. В течение многих лет отец Иоанн был посредником в подаянии той и другой помощи. Но в последние годы его значение возросло, расширилось и далеко вышло за первоначальный предел. Теперь он уже не просто пастырь кронштадтской церкви, но общий молитвенник, целитель, народный герой, общий патрон и советник, общий отец-батюшка. Он едва ли не самый известный и популярный человек в России. Подобное значение мог приобрести лишь выдающийся, талантливый человек. Таковым, несомненно, следует признать отца Иоанна. Все качества, которыми он наделен, таковы, что им сначала невольно удивляешься и лишь потом анализируешь. Все проявления чувства у отца Иоанна отличаются необыкновенной глубиной и полнотой, превосходящей обычные пределы. Его проницательность и тонкость, с которыми он распознает психическое состояние человека, совершенно исключительны. Если к этому присоединить колоссальную волю, то мы составим некоторое понятие о размерах его дарований. Самое здоровье его стоит в полной гармонии с его душевными способностями: несмотря на свои 63 года, он выглядит человеком, имеющим не более 45 лет; он постоянно бодр, свеж, неутомим. Недостаточный сон и крайнее напряжение сил, которого требует его сложная миссия, не только не оказывают вредного влияния на его здоровье, но, по-видимому, только укрепляют и закаляют его на новые подвиги. На лице отца Иоанна и во всем внешнем виде его отпечатлены необыкновенная доброта, кротость и приветливость, и нам вполне понятно стремление масс видеть отца Иоанна, взглянуть на него. В этом стремлении, несомненно, сказывается потребность видеть этого исключительного, истинного человека – видеть и поучаться.

Когда мы говорим о выдающихся дарованиях какого-либо лица, мы ищем доказательств и следов его деятельности – в науке, поэзии, искусствах и практической жизни; мы задаем себе вопрос о специальности такого человека, о его трудах, его деятельности. Специальность отца Иоанна – нравственное усовершенствование себя и других. Его труды записаны не в книгах, не на полотне, но в миллионах сердец; записаны и запечатлены так прочно, как не всегда запечатлевается в нашем уме то, что мы видим, слышим, читаем. Этот живой носитель и проповедник идеалов, проводящий ежедневно 15–20 часов то в храме, то под открытым небом, то в многолюдных собраниях, не печатает своих трудов. Он словом, делом, примером, а более всего своей личностью воспитывает общество. Он преподает науку жизни. По-видимому, такой науки не существует. Конечно, нет! Уменье жить – это не наука, но философия. Греческие мыслители были правы, утверждая, что прожить жизнь есть великое искусство и что только мудрец сумеет правильно осуществить эту задачу.

В наши дни таким мудрецом, таким нравственным философом является отец Иоанн Кронштадтский. Единодушное стремление к нему есть знамение времени. Оно показывает, какую цену для людей имеет нравственность и как дороги всякие успехи в ней!

28 декабря 1894 года мне привелось видеть отца Иоанна (Кронштадтского) в Клину, куда его приглашал здешний помещик Д.А. Ч-в. Я сопровождал Батюшку в этот день и ехал с ним в одном вагоне до Москвы.

Сообщаю некоторые подробности и передаю свои впечатления.

Предполагалось, что отец Иоанн будет служить обедню в сельской церкви (в 8-ми верстах от Клина), посетит Ч-ва и с 5-часовым пассажирским поездом выедет в Москву, куда его экстренно приглашали.

В 8 часов 50 минут подошел поезд, масса ожидающей публики бросилась к последнему вагону, откуда быстро вышел отец Иоанн, как и всегда бодрый и веселый. Первыми его словами было, что служить обедню он не будет, ибо торопится в Москву. Всех это очень опечалило, но я, по какому-то предчувствию, ожидал, что служба непременно состоится. Предположения мои оправдались. Отец Иоанн, приехав в дом Ч-ва, был обступлен такими убедительнейшими просьбами, что тут же громко сказал: «Едем в церковь!»

Надо знать, что для Батюшки не служить обедни – величайшее лишение: принятие Святых Таин поистине его духовная пища, после службы он всегда чувствует в себе удивительную энергию, которая придает его молитвам всем известную силу! Храм Казанской иконы Божией Матери, где предполагалось служение, отстоял в 150-ти саженях от дома, поэтому через каких-нибудь две-три минуты мы были уж там.

Масса народа стояла около церкви и за оградой. Все ждали с самого утра приезда отца Иоанна, но слух о том, что службы не будет, уже стал известен, поэтому многие разошлись. Надо было видеть радостные и изумленные лица, когда завидели подъезжающий экипаж с отцом Иоанном. Все, как один человек, сняли шапки и громким голосом приветствовали дорогого Батюшку.

«Здравствуйте, православные, отцы, братья, сестры! Народ Божий, здравствуйте! – отвечал отец Иоанн и, увидев, что многие упали на колена, сказал, – Богу кланяйтесь, а не мне, недостойному пастырю, я приехал помолиться с вами». Тут все бросились под благословение: кто хватал руку, кто целовал одежду, кто плакал; ребятишки с криком протягивали свои ручонки, всякий спешил чем-нибудь выразить свою радость и восторг.

Отец Иоанн находил каждому слово утешения. Мы подошли к церкви; я видел все лица, слышал все, что говорилось кругом, глубоко запечатлел в себе эту чудную картину встречи и привета дорогого пастыря, которого чтит вся Россия, любит и уважает весь православный народ!

Надо самому видеть, чтобы судить, какое сильное впечатление производит это умилительное зрелище, как обходителен отец Иоанн и как искренно любят его все! Мне невольно вспомнились слова незабвенного Царя-Миротворца отцу Иоанну, какие он сказал ему за несколько минут до своей кончины. «Вас любит народ – сказал государь, – да потому что он знает, кто вы и что вы для него!» Глубокая истина! Народ вполне оценил великие заслуги отца Иоанна, поэтому и любит его, благоговея перед ним, искренно веруя в силу молитв глубокоуважаемого пастыря.

При колокольном звоне отец Иоанн вошел в церковь. Как и всегда, утреню он начал петь, а канон читал своим чудным, звучным, крайне приятным голосом, делая ударения на особо знаменательных местах. Обращаясь ко всем, он просил слушать с полным вниманием чтение канона, молиться и отнюдь не нарушать шумом благоговения в храме.

Служба длилась около двух часов.

Вместе с Батюшкой служили два священника, а на клиросе пел хор наскоро собранных певчих и сельские дьячки. С полным усердием молилась вся церковь; изредка тишина нарушалась от необыкновенной тесноты массою прибывающего народа. He в первый раз мне приходится видеть отца Иоанна во время богослужения, и я всегда чувствую чрезвычайную охоту к молитве, когда он служит. To же слышал я и от других. Особенно сильное впечатление производят возгласы при совершении им Таинства Евхаристии. Весь проникнутый, с полной душою, как будто переживая великие минуты Тайной вечери и те слова, какие произнес Иисус Христос, отец Иоанн громким голосом возглашает: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое – и с особенным ударением: – еже за вы ломимое во оставление грехов. Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов. – И наконец: – Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся!» Это необыкновенно сильно, с большим чувством произносится им!..

Переживаешь очень много в этот момент! Конечно, передать трудно – надо видеть и слышать.

По окончании службы отец Иоанн подал мне просфору, сказав:

– Поздравляю, бери во здравие!

Я принял этот ценный для меня подарок с глубокою благодарностью.

28 декабря в моей жизни было всегда днем особо знаменательным – теперь же еще более дорого по этим чудным воспоминаниям!

Сопровождаемый массой народа, отец Иоанн отбыл на дом к Ч-ву, где отслужил молебен с водосвятием, затем вышел благословлять народ, сбежавшийся со всей окружающей местности. Много больных и увечных было среди массы жаждущих получить благословение от отца Иоанна.

Особенное внимание обратила на себя крестьянка, по имени Иулитта, которую подвели к Батюшке силою. Она неистово кричала; отец Иоанн обласкал ее и спросил, как зовут; затем приподнял ее за голову и заставил сказать свое христианское имя. Женщина имени своего не говорила, а, опустив голову вниз, продолжала кричать.

Отец Иоанн сказал мне:

– Бесноватая!

И с этим словом стал крестить ее, потом, как ребенка, гладил и уговаривал сказать свое имя. Женщина, неестественно вскрикнув, подняла голову и медленно стала произносить свое имя:

– У-л-и-т-а!

Отец Иоанн заставил ее повторить это три раза и, помолившись, отпустил. Иулитта, крестясь, молча пошла за ним.

Случай этот навел страх на всех, на меня же произвел глубокое впечатление...

Толпа все увеличивалась. Каждый старался как можно ближе подойти к Батюшке и передать ему свое горе.

Одна, например, спрашивает:

– Батюшка, обижают меня дома, некуда головы мне приклонить!

– Кто обижает? – спрашивает отец Иоанн.

– Домашние, Батюшка!

– Иди домой, помирись, больше, даст Бог, не будут обижать.

Та идет совершенно успокоенная, с верою принимая эти слова.

Или:

– Сын пропал у меня, родимый, как молиться мне за него, за здравие или за упокой?

– Домой иди – сказал отец Иоанн, – там увидишь.

Как передавал потом Ч-в, случай этот изумил всех, так как женщина, вернувшись домой, нашла сына, пропадавшего три года, у себя дома. Совпадение ли это обстоятельств, или женщина особенно усердно молилась в храме в эту службу, что Господь так утешил ее – Бог знает. Я передаю только факт.

Одна просила Батюшку благословить ее дочь, которую просватала:

– Бог благословит – сказал отец Иоанн, – был бы муж богобоязненный и добрый, любил бы ее, а тебя почитал.

Помню, кто-то спросил, идти ли ему в монастырь. Батюшка подробно справился, кто он, подумал ли прежде, чем решиться на такой шаг, расспрашивал семейные обстоятельства его, затем благословил идти в ближайшую обитель.

Вопросов подобных предлагалось очень много, и на все отец Иоанн находил что сказать: плачущих утешал, больным давал советы, благословлял же всех, прибавляя:

– Бог благословит, буди вам по вере вашей!

Слова отца Иоанна глубоко западали в душу каждого – это было видно по лицам, слушавшим с полным умилением дорогие советы Батюшки. Точно обновленным отходил от него всякий из них.

Подкрепившись пищей, отец Иоанн пожелал совершить прогулку. До поезда оставалось с лишком три часа. Мы обошли весь парк и прилегающие стройки. Батюшка любовался каждым пригорком, деревцем; всякий кустик оглядит и похвалит, прославляя в видимой природе творение Божие. Походка его чрезвычайно быстрая – в некоторых местах мы чуть не бегом следовали за ним. Осмотрели оранжереи и питомник. Яркая зелень тепличных растений произвела приятное впечатление и вызвала восторженные замечания отца Иоанна в похвалу тому, кто насадил и выходил их.

– Трудящийся достоин награды за труд свой – сказал он.

После прогулки, почувствовав утомление, Батюшка пожелал отдохнуть.

Народ все время окружал дом Ч-ва. Более смелые подбирались к самым окнам и терпеливо поджидали появления отца Иоанна.

К обеденному времени Батюшка вышел совершенно бодрый и веселый. Приятно было сидеть с ним за одним столом! Кушал он очень немного и более заботился о других. Заметив, что около окон стоят и ждут его, отец Иоанн поклонился в ту сторону и, сделав рукою приветственный знак, сказал:

– Божий народ!

Одинаковый к богатому и бедному, отец Иоанн снискал себе от всех искреннюю любовь и всякий, кто только немного побудет с ним и послушает бесед его, очаровывается этим поистине чудным человеком!

Мне было не до еды: я все свое внимание устремил на Батюшку, стараясь запомнить каждое его слово и движение. Увидев, что он обратился в мою сторону, я позволил себе сказать, что чувствую себя здесь, подле него, необыкновенно хорошо и невольно думаю, каково тем, искренно преданным и уважающим Батюшку, которые лишены приятного случая трапезовать с ним.

Отец Иоанн с улыбкой поклонился на эти слова и проговорил:

– Спасибо, Бог благословит их.

В конце обеда Батюшка обратил наше внимание на то, как щедр и милостив Господь, как велики Его благодеяния!

– Мне пришло в голову – сказал он, – что в этот час, кроме нас всех, здесь присутствующих, какое множество народа питается, кормится, и каждый получает все от одних щедрот, из одной руки всемогущего Бога.

«Какая бездна премудрости и благости Божией. Какое всемогущество Творца Небесного!..»

В четыре часа дня, благословив народ, собравшийся около дома, отец Иоанн отбыл в Клин. При въезде в город и по всему пути его жители выходили из домов и, кланяясь отцу Иоанну, просили его благословения.

У вокзала собралась такая масса народа, что пришлось объехать окружным путем, и тогда только удалось пройти в приготовленные Батюшке комнаты. Весь зал и платформы были сплошь заняты публикой, а кто не умещался, становился на окна и карнизы.

Администрация города и станционное начальство просили отца Иоанна отслужить общий молебен. В зале I и II классов для этого было все приготовлено.

Батюшка, войдя, обратился ко всем со следующим словом:

– Помните, отцы, братья и сестры, что где двое или трое собраны во имя Божие, там Сам Господь невидимо присутствует, и все, о чем ни попросите Его полезного душам нашим в молитвах своих с верою, получите (Мф.18:20; 21:22). Помолимся же Ему, милосердому, всемогущему Богу, искренно, горячо!

С полным умилением молился весь народ, некоторые вслух высказывали свое горе, многие плакали, иные громко просили Батюшку помянуть их в своих молитвах...

Когда отец Иоанн стал освящать воду, часть публики, стоящая на платформе, желая проникнуть в зал, стала сильно теснить. Окна и двери не выдержали.

Чтобы избежать толкотни, Батюшка не решился кропить святой водой каждого, а, преподав общее благословение, поторопился перейти в приготовленный ему вагон.

Тяжко больных и особенно нуждающихся в советах он благословил раньше, в парадных комнатах.

С 5-часовым пассажирским поездом отец Иоанн отбыл в Москву.

Дорогой я узнал, что Батюшка накануне служил обедню в Мраморном дворце Великого Князя Константина Константиновича. «Какие резкие переходы – подумал я, – в жизни этого необыкновенного человека: вчера в роскошном храме, среди лучшего цвета столичного общества, сегодня – в сельской церкви среди бедного простого народа!..»

Везде он один, со всеми одинаковый, обходительный, ласковый и приветливый – чудная и удивительная натура! Мало любить такого человека – перед ним благоговеешь!

Поезд шел очень медленно. Батюшка после первой же остановки достал свое дорожное Евангелие и начал читать вслух Соборное послание апостола Петра, наудачу раскрыв это место. Каждый текст, особенно с изречениями из ветхозаветной Церкви, отец Иоанн обстоятельно разъяснял, ссылался на многие источники, приравнивая учение апостола к быту современной жизни. 19-й текст 2-й главы (2-го послания) вызвал у него знаменательное замечание (2Пет.2:19).

– Люди толкуют о свободе – сказал он, – а сами рабствуют греху – к чему же такая свобода? Освободитесь прежде от греха и не поддавайтесь соблазну – вот к чему все должны стремиться для своего блага.

В заключение Батюшка напомнил, какою смертью прославил Бога апостол Петр и почему он распят был не так, как Спаситель, а головою вниз.

На всех станциях и полустанках народ массами подходил к вагону, отец Иоанн раскрывал окно и многих благословлял.

Подъезжая к Москве, он обратил внимание на зарево пожара. В этот вечер горело в Грузинах; пожар, как оказалось, принимал громадные размеры, но, благодаря Богу, скоро прекратился. Долго стоял Батюшка у открытого окна и глядел в ту сторону. Мне показалось, что он молился – я видел слезы на его глазах...

Поезд подходил к вокзалу, тяжело было расставаться с Батюшкой – я с грустью подошел к нему, прося благословения себе и семейству моему. Отец Иоанн сказал мне несколько утешительных слов, обнял и, благословляя, пожелал истинных благ от милосердого Бога.

Я простился с ним.

Глубокое впечатление дня, проведенного в обществе такого чудного, дорогого пастыря, навеки сохранится в моей памяти; оно понудило меня написать эти несколько строк на память себе и знающим его. Без преувеличения скажу, что я провел лучший день в моей жизни.

Пишущему эти строки привелось провести в минувшее лето (1903 г. – Ред.) тридцать четыре дня неразлучно с отцом Иоанном.

Тридцать четыре дня я видел перед собою человека, имя которого так дорого не только русскому православному люду, но и всякому иностранцу и иноверцу, которому приходилось когда-либо сталкиваться с кронштадтским Батюшкой или обращаться к нему с какою-нибудь просьбой.

И эти тридцать четыре дня, прошедшие как чудный сон, несомненно, оставят в моем сердце глубокий след на всю жизнь.

В наш практический век, когда личный эгоизм заставляет человека быть крайне осторожным и заботиться главным образом о личной выгоде и благополучии, когда дети нередко слышат от своих родителей наставления вроде «правдой – не проживешь», такое явление, как личность отца Иоанна, представляет из себя тот оазис среди знойной пустыни, в котором усталый путник может напиться свежей, живой воды и набраться силы для дальнейшей тяжелой дороги.

Отец Иоанн представляет из себя живое доказательство того, что можно жить правдой, можно жить без обмана, вразрез с установившимся современным мнением, – можно жить совершенно бескорыстно и быть счастливым.

И он счастлив, счастлив вполне.

Счастлив потому, что все, что он ни делает – делает искренно, так, как ему подсказывает его христианское сердце.

Помню я те нападки на отца Иоанна, которые я слышал от некоторых лиц по возвращении из путешествия, по поводу его писем о евреях.

– Помилуйте – говорили мне, – отчего такая непоследовательность: сначала он возмутился поступком христиан, совершивших насилие над евреями, а потом вдруг стал жалеть тех же христиан, да ещё и денежную помощь им послал!

Согласен с тем, что это, быть может, и непоследовательно, a, главное, и нерасчетливо со стороны отца Иоанна. Гораздо выгоднее было бы для него вести «одну линию», то есть, заступившись за евреев и укорив христиан, в том же духе и продолжать, чтобы быть «последовательным».

Но отец Иоанн живет сердцем, а не расчетом. А его христианское пастырское сердце подсказало ему, что он не совсем был прав, обвиняя только христиан. Целый ряд писем, полученных им от русских людей с юга России, доказал ему, что христиане, допустившие незаконное насилие над евреями, хотя и виновны, но заслуживают снисхождения, так как их насилия были вызваны насилиями со стороны евреев же.

Теперь, когда я близко узнал этого замечательного человека, я понимаю, что иначе поступить он и не мог – не мог потому, что он всегда привык быть искренним и этой искренностью он покорил всех.

От Кронштадта до далекой Суры на севере и на обратном пути до Ярославля на Волге мы проехали тысячи верст по озерам, каналам и рекам.

В дороге я наглядно увидел весь триумф, все торжество честной, бескорыстной жизни на пользу ближних отца Иоанна. Я видел, как оценил эту жизнь простой русский народ и как он ее выражает.

Большая часть печатаемых здесь очерков и рисунков была помещена в приложениях к газете «Петербургский Листок». И очерки, и иллюстрации мне приходилось посылать с дороги во время путешествия. Трудно рисовать к сроку во время движения все время вздрагивающего от толчков машины парохода – вот почему добрую половину моих иллюстраций составляют фотографии, к которым вообще я не люблю прибегать.

Настоящим изданием автор отвечает на те многочисленные письма почитателей отца Иоанна, которые были получаемы и конторой «Петербургского Листка» и автором лично и в которых заключалась просьба – выслать номера газеты с путевыми очерками «На Север с отцом Иоанном». Все таковые номера очень быстро распродавались, а потому осталось одно средство удовлетворить желание почитателей отца Иоанна – это издать очерки отдельно, что нами и исполнено в возможно скорый срок.

25 мая – день Святой Троицы. В Кронштадте большое оживление.

Отец Иоанн в последний раз перед отъездом на родину торжественно служит в Андреевском соборе обедню и молебен по случаю дня рождения Государыни Императрицы.

Яркий солнечный день, после двух дней беспрерывного дождя, способствует праздничному настроению публики, которая к концу службы в соборе высыпала на улицы Кронштадта и густой массой скопилась в тех местах, где должен был проехать отец Иоанн.

С трудом пробрался я на дамбу так называемого Усть-канала в военной гавани, где в ожидании Батюшки уже стоял его собственный пароход «Любезный». Сюда публику пропускали только по билетам.

К половине второго дня, когда по отдаленному крику и волнению в толпе можно было догадаться, что отец Иоанн уже едет, на палубе маленького «Любезного» скопилась такая масса провожающих до Петербурга лиц, что я недоумевал: куда же поместится сам отец Иоанн? Но, слава Богу, кое-как уместились. Трудно только было отчалить от берега, так как провожающие со слезами на глазах, ухватившись за борт парохода, долго не хотели отпускать последний. Когда же, наконец, пароход отделился от берега, из толпы раздался громкий голос:

– Батюшка, родной! Я бедный чиновник, четыре раза добивался увидеть вас, и все напрасно! Помогите, ради Бога! В семье у меня горе!

Батюшка попросил подойти пароходу к пристани и передал просившему пакет с деньгами.

Наконец «Любезный» отвалил и направился к выходу из гавани. В это время из-за военных судов показалась Петровская набережная и на ней целое море человеческих голов. Послышались крики, плач, замелькали платки в воздухе, а от берега отделилось несколько яликов и направилось наперерез нашему пароходу.

Но вот и выход из порта; мы прошли мимо нескольких красавцев, грозных крейсеров и броненосцев, на которых в это время по случаю Царского дня развевались флаги всех стран и гремела музыка, и вышли в залив.

Далеко впереди, среди подернутого дымкой горизонта, заблестел купол Исаакиевского собора, а сзади, точно крылья белых чаек, мелькали в воздухе платки духовных детей отца Иоанна.

В Петербурге мы остановились для того, чтобы высадить провожающих из Кронштадта. На Английской набережной отца Иоанна приветствовала игуменья основанного недавно им Иоанновского монастыря на речке Карповке в Петербурге, мать Ангелина с монахиней Евпраксией. Какие-то купцы рыбники поднесли Батюшке аршинную живую стерлядь, а на тротуаре против пристани моментально выросла толпа.

– Дорогой Батюшка, отец ты наш, прощай! Счастливо плавать! Приезжай скорей!

Все эти благопожелания доносились до нас со всех сторон.

Когда мы тронулись, толпа бросилась бежать по набережной вслед за нами. Многие бежали вплоть до Калашниковской пристани и остановились только потому, что здесь пароход наш круто повернул к охтенскому берегу и скрылся за барками. Когда мы поравнялись с церковью Михаила Архангела, два ялика отделились от берега и подплыли к нам; монахи Никифоровского подворья приветствовали отца Иоанна хлебом-солью.

В Шлиссельбург мы пришли только к 11 часам вечера. Здесь нас уже ждали два парохода – «Шестовец» и «Агафья», предоставленные для путешествия отца Иоанна вытегорским купцом А. Лопаревым, так как «Любезный» сидит очень глубоко и для плавания по каналам неудобен. С большим трудом мы пересели на новые пароходы.

Вечером, еще за несколько верст до Шлиссельбурга, палубу «Любезного» покрыла такая масса каких-то особенных мошек, похожих на моль, только гораздо крупнее последней, что многие, давя ее ногами, скользили и рисковали свалиться.

Так как за день все очень устали и пора было ложиться спать, то отец Иоанн перешел в каюту маленького «Шестовца», на котором его поджидал уже сам хозяин парохода, приехавший встречать Батюшку из Вытегры, а я и сопровождающий отца Иоанна настоятель Никифоровского монастыря иеромонах Георгий устроились на «Агафьи». Простившись с последними провожающими, мы немедленно отчалили и вошли в канал Александра II. Впереди шел «Шестовец», вслед за ним поплелась «Агафья».

По каналам обыкновенные пароходы имеют право идти не более 7 верст в час, но мы шли со скоростью 10 верст, и потому к 9 часам утра 26 мая были уже в Ладоге.

Неожиданная остановка отца Иоанна в Новой Ладоге всполошила все население города. Весть, что отец Иоанн будет служить обедню в церкви святого Климента, с быстротой молнии облетела все окрестности, и народ валом повалил к церкви. Когда окончилась обедня, на площади перед церковью была громадная толпа народа.

Отец Иоанн, с трудом усевшись в поданную ему тройку, поехал в дом купца Спирова, куда его пригласили к обеду.

И вот вся эта масса зашевелилась и бросилась вдогонку за экипажем. Я, ехавший в другой коляске следом за Батюшкой, все время должен был кричать вместе с кучером из опасения раздавить кого-нибудь. Несмотря на все предосторожности, в квартиру г. Спирова, кроме нас, спутников отца Иоанна, и приглашенных почетных гостей, попало человек сорок из толпы. Всякий жаловался на свои невзгоды и болезни и просил благословения.

Отец Иоанн всех обласкал и всех благословил. Пообедав после краткого молебна и поблагодарив хозяев за их радушие, мы отправились к своим пароходам и сейчас же двинулись в дальнейший путь. Пройдя широкое и довольно оживленное устье Волхова, мы опять вошли в скучный однообразный канал. Потянулась бесконечная, поросшая низким ивняком плотина, из-за которой изредка показывается серое, как сталь, Ладожское озеро с одной стороны и такой же бесконечный бечевник с другой стороны.

За бечевником тянутся на многие версты залитые луга, и кое-где только на пригорке виднеются группы деревьев да изредка покажется селенье с белой церковью.

В середине лета безотрадная картина Приладожья оживляется бесконечным рядом идущих по каналам одна за другой барок или, как их здесь называют, полу-лодок. Унылая песня, отвратительная ругань и свист погонщиков несчастных лошадок-бурлачков будет висеть в воздухе с раннего утра и до поздней ночи.

Теперь еще не настала навигационная страда, и потому только изредка попадаются суда с лесом. Несчастные лошади тащат эти суда. Трудно себе представить что-нибудь печальнее этих животных. Маленькие, изможденные, по фигуре напоминающие скорее заморенных коров, плетутся они, понуря голову; плетутся гуськом одна за другой, тяжко вздыхая, пока одна из них, наконец, истощив остаток своих сил, не упадет с тем, чтобы никогда уже не вставать.

Благодаря тому, что канал теперь почти свободен от судов, мы шли без задержек и к 6 часам вечера 26 мая пришли в Свирицу.

Свирица – небольшое селение, сосредоточенное главным образом у конторы цепного пароходства. Здесь мы пересели на большой пароход морского типа «Баян» и, взяв опустевшего «Шестовца» на буксир, вошли в устье реки Свири. Тут местность сразу изменилась. Вместо скучных низких берегов канала началась свободная, живая и быстрая красавица Свирь.

Мы уже в пределах Олонецкой губернии.

Чем выше подымаемся мы по реке, тем берега ее делаются гористее. Среди леса, возвышенных лугов и засеянных хлебом полей то и дело попадаются селения, обитатели которых, издали узнав, кто едет на нашем пароходе, пестрой толпой высыпают на берег, кланяются в землю, бросают кверху шапки и всячески стараются выразить отцу Иоанну свои симпатии. Стоило нам остановиться у одной пристани для получения дров, как сейчас группа молодых девушек поднесла Батюшке несколько букетов ландышей. Сколько радости, сколько счастья было написано на лице каждой старушки, которой удалось получить благословение отца Иоанна! Отец Иоанн гладит по голове, хлопает по плечам, проводит по глазам больных, и последние, осчастливленные, с огромным нравственным подъемом возвращаются домой.

Мы рассчитывали попасть в с. Вознесенье 27 мая утром, но в час ночи наш пароход вдруг остановился в одной версте от Подандевского порога. Оказалось, что с верхней площадки лоцман наш заметил, что над порогом стоит густой туман.

Делать было нечего; мы пристали к берегу и только в пять часов утра тронулись в дальнейший путь. Утром 27 мая мы прошли грозный и самый большой на Свири порог Сиговец, получивший свое название от обилия ловящихся здесь всегда сигов.

Местность к северу от Сиговца замечательно красива. На каждом шагу, среди девственного леса, попадаются селения с типичными олонецкими избами. Обилие леса выразилось здесь в огромных, иногда трехэтажных избах, под крышами которых непременно лепится балкончик. Ближе к Онежскому озеру берега Свири постепенно понижаются, и потому менее интересны, чем в средней ее части. Наконец в 5 часов вечера мы пришли в Вознесенье и, набрав дров, вышли в Онежское озеро, отпустив на свободу «Шестовца», который пошел в Вытегру каналом.

Мы вышли в Онежское озеро, оставив в Вознесенье разочарованную публику: все надеялись увидеть Батюшку, поэтому большой толпой собрались на пристани, где мы грузили дрова, но отец Иоанн в это время отдыхал в каюте и вышел на палубу только тогда, когда пароход плыл уже по гладкому как зеркало озеру.

Был мертвый штиль. Мы шли по прямой линии на восток, к устью реки Вытегры. Направо виднеются олонецкие горы, а с левой стороны водное пространство сливается с небом и кажется одной серой массой, по которой то и дело мелькают белые крылья чаек, с криком летят стаи диких уток, а внизу, на расстоянии нескольких саженей от парохода, резвятся на просторе тюлени.

На северо-запад от нас осталась полоса далеких скал, известных своими каменоломнями. Из каменоломен, между прочим, были взяты шокшинский порфир, из которого сделана гробница Наполеона I в Париже, и соломенский камень (в 7 верстах от Петрозаводска), взятый для украшения Исаакиевского собора в Петербурге.

– Вот когда я отдыхаю вполне – говорит подошедший ко мне отец Иоанн, – только на пароходе и есть возможность провести время в полном спокойствии. Тяжела мне подчас бывает моя популярность: никуда нельзя показаться, нигде нельзя свободно пройти незамеченным.

И действительно, стоит только где-нибудь отцу Иоанну ступить на берег, как толпа окружает его со всех сторон, и нужны большие усилия, чтобы освободиться из ее объятий. Он принадлежит сам себе только тогда, когда окружен со всех сторон водой. На маленькой палубе в несколько квадратных аршин он имеет на короткое время свободу в награду за целый год жизни исключительно для других. Впрочем, и в это короткое время досуга я редко вижу Батюшку без дела. To он читает Святое Евангелие, то записывает в дневник свои впечатления, то обдумывает проповедь к следующему дню, так как редкий день мы не останавливаемся где-нибудь, чтобы отслужить обедню. И только изредка ходит он по палубе, созерцая природу и восторгаясь ею.

Благодаря хорошей погоде мы довольно скоро прошли Онежское озеро и вошли в устье реки Вытегры. Странное впечатление производит эта река. Узкая, точно канал, все время одинаковой ширины, красивыми извилинами проходит она по залитым лугам. Вместо берегов видны верхушки ярко-зеленой травы, потонувшей в воде.

Волны, бегущие в обе стороны от нашего парохода, налетают на эти живые зеленые ковры и колышут их. Получается очень красивое зрелище. Трудно себе представить, что эта узенькая болотная речонка так глубока, что может быть судоходна; а между тем, по Вытегре свободно проходят большие морские суда под парами.

Почти у самого города Вытегры мы нагнали огромную паровую шхуну, идущую в Каспийское море. Находившиеся на ней персы с недоумением смотрели на нас со своей высокой палубы, не понимая, почему перед нашим пароходом русский народ почтительно снимает шапки и так низко кланяется. В Вытегре встреча отца Иоанна была особенно торжественна. Несмотря на то, что было уже поздно, весь город высыпал на набережную, где на разукрашенной флагами и покрытой красным сукном пристани духовенство и власти города встретили Батюшку. В нескольких экипажах мы отправились в имение Лопаревых, отстоящее от города Вытегры в трех верстах, и остановились в знаменитом Лопаревском палаццо.

Покойный Лопарев происходил из кучеров; благодаря русской смекалке и выгодным подрядам по постройке шлюзов на Мариинской системе он сделался миллионером и решил выстроить дом, в котором не стыдно было бы принять заезжих высокопоставленных лиц. Дом обширный, деревянный, в русском стиле. Резные потолки и стены, майоликовые камины и печи, колоссальные зеркала, тяжеловесная резная мебель и картины в богатых рамах свидетельствуют о том, что хозяин не жалел средств на устройство дома. Отец Иоанн уже девять лет подряд останавливается здесь.

Утром 28 мая отец Иоанн служил обедню в городе Вытегре и сказал слово против раскольников, которых здесь много. После обедни в доме Лопаревых был предложен нам гостеприимной хозяйкой А.П. Лопаревой обед, на котором присутствовало около 35 человек приглашенных. Много говорилось в честь отца Иоанна речей, но самой сердечной и симпатичной была коротенькая речь, сказанная экспромтом миссионером вытегорского округа священником Н. Георгиевским. Вот приблизительное содержание ее: «Глубокочтимый отец протоиерей! В прошлом году в вытегорском соборе в своем слове вы сказали: «Мне доставляет большую радость ездить по всем городам дорогой мне России». А для нас вы всегда доставляете истинное наслаждение! В самом деле – лишь только вступаете вы, Батюшка, в какую-либо весь или город, несмотря на будни, слышится радостный, торжественный звон большого колокола, собирается собор служащих с вами, купцы запирают лавки, крестьяне бросают в поле бороны и сохи, матери во множестве несут для приобщения детей! Замечается религиозный подъем духа, усиливается теплота молитвы. И неудивительно: вы, Батюшка, пламень молитвы. Как от обыкновенного огня нагреваются окружающие предметы, часто загораются и горят огромным общим огнем, так и ваш молитвенный пламень охватывает всех, как служащих, так и молящихся, и вся церковь молится с вами усерднее, теплее!»

Вечером отец Иоанн долго гулял по небольшому садику и в саду же прочел вечернее правило.

На следующий день утром мы совершили поездку на вытегорский погост, где Батюшка служил обедню.

Замечательно интересна по своей архитектуре двадцатидвухглавая церковь вытегорского погоста. Выстроена она по собственноручному чертежу Великого Петра в 1788 году и до сих пор сохранилась в первоначальном виде. Другая церковь, стоящая в нескольких саженях от первой, построена несколько позднее и не так интересна снаружи, зато внутри я нашел очень редкие в настоящее время деревянные фигуры Спасителя и святого Нила.

В Вытегре мы распростились с «Баяном», имеющим глубокую осадку.

Перегрузив багаж на подоспевшего к этому времени «Шестовца» и новый пароход «Кему», предоставленный Батюшке купцом Неворотиным, мы отправили оба парохода за несколько часов до нашего отъезда вперед. Сами же решили сделать переезд в 26 верст на лошадях, чтобы избежать скучных стоянок в находящихся здесь 19 шлюзах.

Около пяти часов вечера 29 мая, распростившись с гостеприимной хозяйкой, длинным кортежем двинулись мы на нескольких тройках в путь.

Дорога здесь очень разнообразна. To мчимся мы по гладкому и узкому бечевнику, поминутно заставляя сворачивать в сторону встречных лошадок-бурлачков, понуря тянувших свою бечеву, то перескакиваем через плотину, с грохотом несемся по мостику и, взлетев на горку, проезжаем по улице селения.

Берега Вытегры здесь холмисты и живописны, хотя сама река по своей форме ничем не отличается от обыкновенного канала: все время одинаково узка и не имеет заливов. Незаметно проехали мы 26 верст и спустились к пристани Канальского пароходства, где в это время уже ждали нас «Шестовец» и «Кема», успевшие пройти 19 препятствий «как хотели». Нам оставалось пройти еще несколько шлюзов по Ново-Мариинскому каналу. В каждом шлюзе происходила трогательная сцена встречи Батюшки с моментально собиравшимся народом.

«Солнышко ты наше красное! Голубчик ты ненаглядный! Помолись ты за нас, грешных!» – слышалось из толпы, протягивавшей к нашему пароходу из-за перил шлюза десятки сложенных для благословения рук. Когда впущенная в шлюз вода поднимала наш пароход на высоту его бортов, нам стоило больших трудов отчалить, так как стоящие на берегу люди, уцепившись крепко за пароход, долго его не отпускали.

Всем хотелось пожаловаться на свои невзгоды и получить утешение. Батюшка многим раздавал медные образки и крестики, хотя это было и нелегко, потому что происходила свалка и люди рисковали свалиться в воду.

Пройдя с большими задержками шлюзы святого Петра, святого Георгия и святого Александра, мы вошли в реку Ковжу и к трем часам ночи пришли к устью речки Удашки, где находится большой лесопильный завод Неворотина, выделывающий досок при 120 рабочих с лишком на 90 тысяч рублей. При заводе имеется образцовая пожарная команда и большой дом с садом владельцев завода братьев Неворотиных. Здесь мы остановились.

Так как было уже три часа ночи, то мы остались до утра на пароходах. Утром отец Иоанн служил обедню в 9 верстах от завода, в Воскресенском приходе, где сказал проповедь на тему «Как мы должны жить в любви и согласии». После обедни Батюшка, по обыкновению, зашел к местному священнику. В это время у дома Неворотиных уже собралась толпа рабочих с женами и детьми. Здесь отец Иоанн отслужил молебен, после которого очень долго благословлял и утешал страждущих. Каких-каких только жалоб не пришлось Батюшке выслушивать!

В особенности много прибегает к его помощи женщин. У той муж пьяница, у другой детей нет, у третьей какая-нибудь неизлечимая болезнь... И всех-то отец Иоанн утешит, всех обласкает, всем даст надежду.

После молебна нам был предложен обед, во время которого хор местных любителей пел духовные вещи.

Когда подали шампанское, начались тосты за отца Иоанна, хозяев, местное духовенство и проч., отец Иоанн вспомнил и бедняков, в поте лица своего зарабатывающих кусок хлеба, и, взяв бокал с шампанским, пошел в соседнюю комнату, где из-за спин хористов глядело на нашу трапезу несколько десятков глаз рабочих, женщин и детей.

Нужно было видеть, с каким благоговением эти труженики крестились и отпивали по глотку вина из рук глубокочтимого пастыря.

Около двух часов пополудни под сильным дождем отправились мы в дальнейший путь, сопровождаемые владельцами наших пароходов гг. Неворотиным и Лопаревым.

Вскоре река Ковжа незаметно перешла в Белозерский канал, и с палубы мы увидели Белое озеро. Картина почти та же, что и на приладожских каналах, только берега Белозерского канала, пожалуй, несколько выше первых.

Около 9 часов вечера мы прошли мимо Белозерска. Безотрадную картину захолустья представляет древняя резиденция Синеуса под нависшими дождевыми тучами, когда вы смотрите на Белозерск с парохода. Только главы его четырнадцати церквей несколько оживляют монотонную картину.

Около одиннадцати часов вечера мы вышли из канала и вошли в широкую красивую Шексну. После тесных рамок канала широко разлившаяся и затопившая луга река производит какое-то радостное впечатление. Несмотря на ночь, вам поминутно встречаются большие пароходы с зелеными и красными глазами фонарей. Тянутся караваны барж. Раздаются свистки и крики людей...

Около часу ночи вдали, на высоком берегу Шексны, забелели постройки Горицкого женского монастыря, где ждали Батюшку и где он собирался утром служить обедню. He желая, однако, тревожить обитель ночью, Батюшка решил остановиться в пяти верстах от монастыря и переночевать в каюте «Шестовца» с тем, чтобы утром подойти к монастырю.

Так как в каюте парохода было спать не совсем удобно, тем более что лучшее место давно уже было занято читавшим свое вечернее правило иеромонахом Георгием, то я с провожавшим нас из Вытегры исправником И.В. Качаловым решили ехать до монастыря на «Кеме» с тем, чтобы переночевать в монастырской гостинице. К сожалению, это повлекло за собой маленькое недоразумение.

Когда мы подходили уже к монастырю, нам пришлось обогнать один частный пароходик, вследствие чего следившие с колокольни монахини, увидя два парохода, идущих вместе, подумали, что едет отец Иоанн, и потому начали трезвонить. Мы стали им махать платками, желая прекратить колокольный звон, монахини же приняли это за приветствия и потому не унимались. Вскоре весь монастырь с игуменьей во главе был уже на берегу. Появился пристав с урядниками; из соседнего с монастырем селения бежали разбуженные люди... И все оказалось напрасно. Сконфуженные вышли мы с исправником на берег и объявили, что на пароходе, кроме молившегося и ничего не слыхавшего отца Георгия, никого нет.

В 8 час утра приплыл на «Шестовце» и Батюшка и прямо с пристани направился в монастырскую церковь, где отслужил обедню и приобщил монахинь Святых Таин.

После обедни в первой комнате игуменской квартиры был поставлен стул для отца Иоанна. Здесь, по очереди подымаясь бесконечной вереницей по лестнице, подходили к Батюшке сестры монастыря для благословения.

Более 600 сестер прошло мимо Батюшки. После сестер таким же порядком прошли богомольцы, запрудившие всю площадку перед домом игуменьи.

Отобедав при пении монастырского хора у игуменьи, мы все отправились в Кирилло-Белозерский монастырь, отстоящий от Горицкого монастыря в пяти верстах.

Здесь Батюшка отслужил краткий молебен у раки преподобного Кирилла и, выпив у настоятеля монастыря архимандрита Феодосия стакан чая, поехал в город Кириллов делать кое-какие визиты.

В это время наши пароходы уже подошли к городу и ждали нас на реке Поздушке, по которой мы потом и перешли в канал Вюртембергского, соединяющий Шексну с озером Кубенским.

Весь путь наш от Кириллова до Кубенского озера был каким-то триумфальным шествием отца Иоанна. To, что происходило здесь, не поддается описанию. Целые села от мала до велика высыпали навстречу нам и бежали по несколько верст, падая на колени, простирая к отцу Иоанну руки и крестясь.

Встречалась по дороге изгородь – и пестрая толпа, не задумываясь, карабкалась на нее, прыгала вниз и снова бежала за пароходом до тех пор, пока канал не кончался и не начиналось озеро, по которому уже бежать нельзя было. На одном шлюзе я обратил внимание на очень хорошенькую девочку лет двенадцати, которая уже пробежала верст восемь и теперь усердно просила дать ей крестик. Но здесь ей так и не удалось ничего дать, так как брошенные крестики и образки моментально подхватывались другими.

Когда пароход, выйдя из шлюза, пошел по каналу, я опять увидел среди бежавшей толпы неутомимую девочку. Сначала она сняла с головы платочек, потом сняла и кофточку, так как было очень жарко. Под конец я видел ее уже бегущей с развевающимися по воздуху длинными волосами в одной рубашонке. Весь гардероб свой она несла в руке. Я попросил рулевого подойти ближе к берегу и, улучив удобную минуту, очень удачно бросил неутомимой девочке карточку отца Иоанна. Она подхватила ее и, прижав к груди, все-таки продолжала бежать, пока не кончился канал и не началось маленькое озеро.

Наконец, в 7 часов вечера на 12-м шлюзе мы встретились с собственным большим пароходом отца Иоанна «Св. Николаем Чудотворцем», пришедшим за Батюшкой из Суры.

Со слезами встретили нас три молодых монашки – пароходные прислужницы. Оказалось, что уже одиннадцать дней они ждали нас, так как Батюшка предполагал раньше выехать 15 мая из Кронштадта, но потом отложил свой отъезд.

Перегрузив свой багаж с «Шестовца» и «Кемы» на большой и удобный пароход «Св. Николай Чудотворец», мы простились с гостеприимными и любезными гг. Неворотиным, Лопаревым и И.В. Качаловым и пошли к Кубенскому озеру, до которого оставалось всего несколько верст.

«Шестовец» и «Кема» и присоединившийся к ним потом маленький путейский пароход долго приветствовали нас на прощанье прерывистыми гудками. Вышло оригинально и трогательно.

Ночь нас застала на середине Кубенского озера, где мы, вследствие густого тумана, должны были стать на якорь.

Когда рассвело, перед нами точно вырос из воды очень красивый, окруженный со всех сторон водой Спасо-Каменский монастырь. Весь остров, на котором построен этот монастырь, имеет в окружности около 200 саженей, поэтому, кроме маленького двора, небольшого расстояния между церковью и гостиницей, вся поверхность острова занята монастырскими постройками да приютившейся в восточной части обители спасательной станцией.

Так как было около 8 часов утра, то Батюшка решил отслужить обедню в монастыре и потому распорядился пристать к острову.

Еще издали мы обратили внимание на развалины совершенно нового одноэтажного дома и не могли понять, что за причина разрушения, так как землетрясения быть не могло, а при пожаре должны были бы закоптиться стены и обуглиться бревна, чего здесь не замечалось.

В монастыре нам рассказали, что все сделано ледоходом минувшей весной. Нечто ужасное происходит здесь ежегодно по вскрытии рек. Напором воды льдины, громоздясь одна на другую, точно бесчисленный неприятель, идущий на приступ, ползут на берег, потом на стены и, наконец, взбираются даже на крышу высокого собора. Огромные камни, подхватываемые со дна ледяною массою, поднимаются той же массой на ужасную высоту.

На берегу острова и по сие время лежит камень в 500 пудов весом, снятый после ледохода с крыши монастырского собора.

Грустное впечатление производит в настоящее время древний, основанный еще в XIII столетии, Спасо-Каменский монастырь. Бедность и запустение вопиющие!

Жертвенники в алтарях стоят пустые, и только в одном маленьком приделе, когда мы приехали, шла утреня. Можно себе представить, как были обрадованы те пять монахов, которые составляют всю братию монастыря, когда нежданно-негаданно появился в церкви отец Иоанн. Отслужив обедню и внеся солидную сумму на нужды монастыря, Батюшка простился с осчастливленной братией, и около 10 часов утра мы тронулись в дальнейший путь.

Через час мы вошли уже в реку Сухону, называемую в своем верховье Рамангой.

– Ну, нет, Батюшка, как хошь, а я счастливее тебя. Ты здешний житель, а ён, красное солнышко, кажный год мимо тебя ездит, ну, не диковина, что и заехал. Другое дело я. Я вот из Полтавы теперь в Соловки на богомолье пробираюсь, да к вам в Каменский ненароком и попала, и вдруг такое счастье! У самого батюшки отца Иоанна Кронштадтского причастилася! Да этакого счастья мне и не снилося!

Иеромонах Каменского монастыря, к которому были обращены эти слова, в свою очередь старался доказать богомолке, что он и его братия счастливее ее.

Такой спор происходил на берегу Каменского острова, у нашего парохода, перед выходом отца Иоанна из квартиры игумена, за несколько минут перед нашим отъездом.

Как теперь вижу лицо этой старушки. Сколько искреннего счастья, сколько веры в ее потухших, влажных от слез, глазах! Целое событие произошло в ее жизни. Из ее разговора с монахом я узнал, что давно она мечтала увидеть Батюшку, но в Кронштадт идти не решалась: боялась, что к нему не допустят. И вдруг такая счастливая встреча!

Долго потом стояла она коленопреклоненная на пристани монастыря и смотрела вслед нашему пароходу.

Верховье реки Сухоны, называемое здесь Рамангой, по своему характеру очень напоминает реку Вытегру. Низкие берега, поросшие кустарником и плохим сеном, остающимся обыкновенно не скошенным, тянутся на многие версты. Весною обыкновенно все это пространство заливается водой и, соединившись с рекою Вологдой в одно целое, представляет из себя огромное озеро верст в 75 шириной.

По мере того, как мы спускаемся вниз по течению, берега Сухоны делаются гористее, а течение быстрее.

От Кубенского озера до порога Скородума, на протяжении 266 верст, Сухона падает на 4 /₂ – и далее на протяжении 257 верст падение ее достигает 24 град.

Дно Сухоны очень каменисто; то и дело попадаются огромные валуны, а потому от лоцмана требуется большая опытность и осторожность. Наши собственные лоцманы с парохода отца Иоанна хорошо знают безопасную Северную Двину и родную Пинегу, но по Сухоне вести пароход самостоятельно не решаются, a потому нас ведет местный лоцман, взятый в Великом Устюге.

Маленький, тощий мужичонка, с жиденькой козлиной бородкой, стоит он у штурвала, пристально всматриваясь вдаль, в быстрые воды Сухоны, на поверхности которой по едва заметным пятнам и зыби узнают, где скрыты грозные валуны.

Стоит он бессменно двое суток и страдает только потому, что пришлось расстаться с неразлучным другом – милой трубкой, так как отец Иоанн не любит табачного дыма.

– Двое суток – это ничего, выстоять можно – говорит он, – потому – дело привычное; приходилось выстаивать и по трое суток, только это уже трудно: ко сну больно клонит.

Двадцать шесть лет уже ходит наш лоцман по Сухоне, совершая каждую навигацию рейсов 29, и несмотря на это, во все время нашего пути он зорко следит за вехами и очертаниями берегов, боясь наскочить на камень.

Местами мы проходим по реке, оставляя совершенно в стороне путейские вехи. По словам лоцмана, им доверять особенно нельзя, потому что путейские лоцманы, расставляющие здесь вехи, часто ошибаются, несмотря на то, что каждый такой лоцман должен следить за фарватером своего участка всего лишь на пространстве 25 верст.

Рано утром 2 июля мы уже приближались к городу Тотьме, в 9 верстах от которого в Сухону впадает речка Царева.

Здесь во время своего путешествия на север пил чай Петр I, далее лежит камень «Лось», на котором он обедал.

В Тотьме мы остановились всего на полчаса, чтобы сдать на почту письма и запастись кое-какой провизией. Поэтому осмотреть подробно город и его древности не удалось. Между тем здесь очень много интересного. Город Тотьма широко раскинут на левом высоком берегу Сухоны и ее притоке речке Песьей Деньге, в долине которой, на окраине города, стоит старинная церковь Иоанна Предтечи и Спасо-Суморин монастырь. Этот монастырь основан в 1551 году; в нем почивают мощи основателя его, преподобного Феодосия Суморина, родившегося в Вологде в первой половине XVI века и жившего в Тотьме для присмотра за принадлежавшими в то время Прилуцкому монастырю соляными варницами. Соляной завод в Тотьме существует и теперь, и на нем добывается ежегодно до 100 000 пудов соли.

На северной стороне города небольшой «Царев» луг и вблизи, по речке Ковде, осиновая роща «виселки», где царь Иван Васильевич Грозный расправлялся с тотьмеками.

Начало Тотьмы относится к XV веку. В 1539 году город был разорен казанскими татарами; в 1565 году Тотьма упоминается в числе городов опричных. В смутный период самозванцев Тотьма принимала деятельное участие в делах государственного устройства.

Петром I сюда был сослан в заточение Федор Абрамович Лопухин, брат царицы Евдокии, которая, говорят, сама жила некоторое время в бывшем Тотемском женском монастыре.

За Тотьмой берега Сухоны подымаются еще выше и сплошь покрыты густым лесом, в огромном количестве свалившимся уже и загромоздившим собою обрывы, круто спускающиеся к реке. Все это работа великих вод и ледохода, который здесь не менее страшен, чем на Кубенском озере.

У селения Порог, над опасным перебором Опоки, берег Сухоны, достигающий здесь 40 саженей вышины, представляет очень интересное зрелище.

Представьте себе огромную, почти отвесную стену на протяжении версты, спускающуюся к грозному порогу, который своим течением описывает здесь почти правильный полукруг. Прослои извести, гипса и песку, правильными линиями идущие один над другим, делают берег похожим на огромный кусок слоистой пастилы, разрезанной острым ножом. Падение воды и ее быстрота видны здесь на глаз. Наш пароход, направленный опытной рукой, шел сначала почти прямо на камни, над которыми кипела вода. Казалось, что еще минута, и мы налетим на самое опасное место, тем более что лоцман не менял направления руля. Но тут-то и открылся секрет. Когда до грозных камней осталось расстояние не более как саженей в пять, наш пароход подхватила какая-то неведомая сила и со страшной быстротой понесла в совершенно противоположную от камней сторону. Минута, и мы увидели грозные пороги уже далеко позади нас.

Оказалось, что если бы мы взяли направление дальше от камней, то боковым течением нас могло бы отнести к противоположному берегу и разбить о камни.

Сделав крутой поворот от порога, река заметно успокоилась, и течение ее стало тише. Мы рассчитывали пройти мимо Великого Устюга ночью, но поднявшийся около 11 часов вечера туман заставил нас стать на якорь. Температура упала до +3°, и все обитатели парохода попрятались в каюты. Только Батюшка, надев шубу и теплую скуфейку, долго еще оставался на палубе, держа в руках неразлучное Евангелие, и видимо наслаждался величественной тишиной и красотой природы.

В 6 часов утра 3 июня, когда рассеялся туман, мы тронулись в дальнейший путь и к 8 часам уже подходили к Великому Устюгу.

Устюг, подобно Тотьме раскинувшийся на левом гористом берегу Сухоны, очень красив. Его 28 церквей, выкрашенных в белую краску и украшенных бесчисленным количеством глав самой причудливой формы, производят издали впечатление чего-то сказочного. На вас здесь веет стариной. Вам так и кажется, что вы, подъехав к городу, на его берегу, у городских ворот, увидите стражников в кольчугах и железных колпаках, на улицах города у богатых теремов вам попадутся бояре да торговые люди в богатых русских костюмах, а из горенки высокого терема, из причудливого окошечка на вас глянет полузакрытое фатой личико черноокой красавицы. Но это только издали. Вблизи сохранили свой древний вид только церкви да монастыри.

Так как накануне отец Иоанн не служил обедни, что для него всегда составляет большое лишение, то решено было остановиться в Устюге, да и время было подходящее – 8 часов утра.

Мы подошли к полуразрушенной ледоходом бревенчатой набережной и причалили к пристани Северо-Двинского пароходства.

Никем не встреченные отец Иоанн с иеромонахом Георгием сели на первого попавшегося извозчика в очень неудобную линейку и отправились прямо в собор, где их, конечно, никто не ожидал. He желая терять дорогого времени, я, захватив фотографический аппарат, отправился осматривать город.

Прежде всего я направился в самый большой местный книжный магазин в полной уверенности, что найду там целую серию всевозможных фотографий, открытых писем и альбомов с видами Устюга и его красивых окрестностей. Но увы!.. Кроме двух-трех полувыцветших и разукрашенных мухами фотографий, ничего не обрел. И это в городе, изобилующем древностями и редкостями, насчитывающем у себя до 9 тысяч жителей!

Невольно вспомнился мне маленький Сердоболь в Финляндии, куда пришлось мне забрести года два тому назад, во время моих странствований по необъятной матушке России. В Сердоболе не более 3 тысяч населения и древностей почти никаких нет, но какое там обилие всевозможных альбомов с фототипическими видами Карелии! Сколько открытых писем и всевозможных изданий! He доросли мы еще до этого!

А между тем Устюг Великий, занимая редкое географическое положение, постоянно видит у себя массу заезжих гостей, и не только русских, но и иностранцев. Река Сухона соединяет его каналом герцога Виртембергского с Волгой, обеими столицами и низовыми губерниями, а Вычегда – с Сибирью. Бойко торгует Устюг с Архангельском хлебом, салом, льном, мылом, юфтью, щетиной и рогожей; купцы его посещают ярмарки – Нижегородскую, Ирбитскую и Ростовскую, и сам город оживляется ярмаркой в день устюжского чудотворца святого Прокопия, 8 июля. С проведением же Сибирской железной дороги от Перми до Котласа устюжанам открылось широкое поле торговой деятельности.

В древности город назывался Глядень. На нынешнем «Черном прилуке» город основан в 1212 году и в экономической и политической жизни России занимал одно из первенствующих мест, отчего, подобно Новгороду и Ростову, зовется «Великим».

Город не раз выдерживал набеги татар и принимал участие в нашем движении на восток. Устюг – родина покорителя Амура Ерофея Хабарова и знаменитого просветителя зырян в XVI веке святого Стефана, пермского епископа.

Рядом с городским Успенским собором, в котором служил обедню отец Иоанн и куда трудно было проникнуть, так как устюжане, узнав о неожиданном приезде Батюшки, быстро переполнили храм, находится небольшой собор праведного Прокопия, в левом клиросе которого покоятся мощи этого святого.

Праведный Прокопий пришел в Новгород из немецкой земли в половине XIII века, принял православие и образ юродивого Христа ради. Важнейшим событием в жизни праведного Прокопия было, no преданию, приближение к Устюгу в 1290 году 25 июня страшной каменной тучи, разразившейся в 20 верстах от Устюга в Котовальской волости.

При входе в собор у южных дверей лежит на пьедестале один из упавших из тучи камней, привезенный сюда в 1638 году. В самом соборе замечателен образ святого Прокопия, вышитый жемчугом. Рядом находится небольшая церковь с мощами праведного Иоанна.

Два устюжских монастыря – мужской Архангельский и женский Предтеченский на Соколиной горе – относятся к XIII столетию.

Много в Устюге интересного, но, конечно, мне пришлось ограничиться самым беглым обзором. Спасибо еще молодому местному священнику, который был настолько любезен, что, узнав, с какою целью я путешествую, неизвестно откуда достал мне описи некоторых устюжских церквей, и я кое-что мог записать тут же, в соборе святого Прокопия.

Сняв несколько фотографий и поблагодарив любезного священника за его внимание, я поспешил на наш пароход. Если бы я приехал на пристань часом позже, то рисковал бы и совсем не попасть на пароход, так как город уже знал о прибытии отца Иоанна и набережная была запружена народом.

Но вот прибыл и Батюшка.

Несмотря на распорядительность полиции, несколько человек из публики умудрились проникнуть на пароход. Батюшка всех выслушал, благословил, кое-кому дал денег, и когда на пароходе остались только «свои» – мы отчалили.

Опять та же картина, что и в Кронштадте, и в Петербурге, и во многих других городах: отец Иоанн с палубы кланяется и благословляет провожающих, а с берега тысячи рук машут платками, шапками и до нас доносятся благопожелания и приветствия.

Вскоре увидели мы устье реки Юга, отстоящее от города в 4 верстах. Здесь уже начинается так называемая Малая Двина. Берега стали заметно ниже, а река шире.

Малая Двина длиною всего в 66 верст и сливается с рекою Вычегдою в двух верстах от селения Котлас, где кончается Пермь-

Котласская железная дорога. С реки виден целый ряд железнодорожных амбаров, от которых спускаются вниз к реке желоба, по которым товары очень быстро перегружаются из вагонов на пароходы.

Две родные сестры – Вычегда и Сухона, первая с востока, вторая с запада – несут свои воды друг другу навстречу и, слившись в одно целое, круто поворачивают на север и под именем Северной Двины продолжают свой путь к Белому морю.

Но восточная и западная красавицы точно не ладят между собой и нет-нет и разойдутся в разные стороны, образуя отдельные рукава и протоки.

Низкие, из наносного песка острова, поросшие тощим ивняком, то и дело громоздятся среди необъятной шири вод северной кормилицы – Двины.

– Вот она, моя милая, родная Северная Двина – тихо шепчет отец Иоанн, с восторгом и благоговением всматриваясь в то место, где Вычегда, встретившись с Сухоной, или иначе с Малой Двиной, повернула налево и разлилась широкой могучей Северной Двиной.

Много раз в своей жизни пришлось отцу Иоанну проплыть по Северной Двине.

Еще юношей, никому не известным студентом Духовной академии, ездил он этим путем из Петербурга на родину. Теперь уже много лет подряд проезжает он здесь, окруженный славой, и всеобщей любовью, и уважением, щедрой рукой помогая нуждающимся. Падет ли скотина у крестьянина, сгорит ли изба, или в храме нужен ремонт, а своих средств не хватает – вся надежда на Батюшку. Приедет Батюшка – поможет.

Правда, часто и злоупотребляют люди доверием отца Иоанна, и деньги, данные на удовлетворение серьезной нужды, не достигают своего назначения. Но ведь это явление обыкновенное во всякой благотворительности, и искоренить это зло невозможно.

Впрочем, и тут обаяние имени отца Иоанна делает свое дело. Всем известно, что Батюшка, помогая в нужде деньгами, не только не наводит справок о том лице, которое просит помощи, но часто дает деньги, не считая их, так просто, на счастье – сколько попадется в руку.

Только в глаза он взглянет тому, кто обращается к нему, своим чистым хорошим взглядом. Нужно поэтому быть уж слишком испорченным человеком, чтобы решиться обмануть Батюшку. И в этом сила отца Иоанна.

Простой народ подходит к нему со страхом Божиим, видя в нем вдохновенного священника и истинного пастыря-отца, к которому можно преклонить свою усталую, измученную трудовой жизнью, голову.

– Здравствуйте, православные, здравствуйте, дорогие детушки, здравствуй, матка, здравствуй, бабка!

Вот обычные фразы, с которыми обращается отец Иоанн к простому народу, когда наш пароход подходит к берегу. И нужно видеть своими глазами, сколько счастья, сколько тихой радости приносят эти немногие слова, сказанные отцом Иоанном, чтобы понять, что он для русского народа и как сильна вера в этом забитом народе. Скажите этому народу всего два слова: «За веру и отечество!» – и он сразу превратится в такого богатыря, что равного по силе ему не будет.

При входе в Северную Двину мы встретили очень красивый, переполненный возвращающимися из Соловков богомольцами, пароход. На пароходе узнали стоявшего на рубке отца Иоанна, и люди зашевелились, замахали шапками и платками. Это был первый привет Северной Двины, на который Батюшка радостно отвечал, стоя с обнаженной головой и высоко держа в воздухе свою соломенную шляпу.

После пустынной Сухоны, на которой только изредка попадаются селения, Северная Двина кажется очень оживленной. Длинной вереницей тянутся караван за караваном леса, сплавляемого в Архангельске. Русское лесное богатство плывет, главным образом, с реки Вычегды, а потому большинство рабочих на плотах зыряне. Обыкновенно впереди каравана плывет самый большой плот – «караванный». Здесь вы часто видите целое хозяйство: стоит изба приказчика, украшенная флагом, прибитым к высокому шесту, тут же рядом стоят сани, очевидно для обратного пути уже зимой, лежит домашняя утварь, около которой суетится баба. Немного поодаль видно несколько маленьких шалашиков – это уже для рабочих. На остальных плотах большею частью и совсем нет шалашей, и рабочие проводят день и ночь, во всякую погоду, под открытым небом.

Большие села с красивыми, часто очень древними церквами попадаются на каждом шагу. Население занято главным образом судоходным промыслом и рыболовством.

Почти вся команда нашего парохода – уроженцы придвинских сел. Женщины ничем не уступают в работе мужчинам; все лихо гребут и в лодках, и на плотах. Если же в лодке вы увидите несколько мужчин и женщин, то грести непременно будут женщины и разве только на руле будет сидеть мужчина.

– Почему это так? – поинтересовался я узнать и обратился с вопросом к нашему «командиру»:

– Отчего это гребут бабы, а мужчина сидит на руле?

– Ну, а как же иначе – удивился в свою очередь командир. – На то он хозяин, а их дело бабье: подчиняться. Вот оно что.

Настал вечер, а затем и ночь, о чем мы могли узнать только по часам, так как было светло, как днем. Впечатление такое, как будто на солнце нашли тучи и на землю легла легкая тень. Самая мелкая печать читается легко. Но пернатое царство уснуло. He бороздят воду утки и гагары, и не мелькают в воздухе чайки.

Только на берегу да на отмелях песчаных вы видите часто длинные белые полосы, точно не стаявший снег лежит или сотни белых шампиньонов покрыли своею массою берег – это спят стаи белых чаек. В природе настало какое-то торжественное затишье и чувствуется ночь.

До двух часов ночи ходил отец Иоанн по палубе, любуясь северной ночью, и только когда уже показалось солнце, ушел на покой в свою каюту.

На следующий день, 4 июня мы прошли мимо заштатного городка Сольвычегодского уезда – Красноборска, известного ярмаркой беличьего меха (30 ноября), и вскоре затем вступили уже в Архангельскую губернию.

В этот день Батюшка обедни не служил, так как мы очень торопились, боясь, что вследствие засухи река Пинега обмелеет и нам трудно будет добраться до Суры на пароходе.

В одном месте у села Ляблова нам пришлось остановиться, чтобы взять дров.

Берег здесь высокий и крутой. Крестьяне, узнавшие пароход отца Иоанна, стали спускаться к нам по покатой плоскости, – как говорится, «в собственном экипаже».

Сядут на четверинки и спускаются, как на салазках с ледяной горы.

Таким же способом спустились с горы и почтенный батюшка, местный священник, со своею матушкою. Подошли к пароходу и, не видя на палубе отца Иоанна, запели «Царю Небесный».

Отец Иоанн вышел на палубу и пригласил их войти на пароход. За своим священником хлынула на пароход и паства. Всех пустить было нельзя, потому что это замедлило бы укладку дров, вследствие чего командир парохода распорядился не пускать остальных. Ввиду этого многие пустились на хитрость: возьмут полена два-три и несут на пароход, а потом прямо к Батюшке под благословение... Много книжек и образков пришлось раздать здесь. Детишки получали и гостинцы.

Погрузив дрова, мы отправились в дальнейший путь и скоро прошли мимо скита Холмогорского женского монастыря. Несколько монахинь, бывших на берегу, заметили наш пароход и бросились к колокольне звонить. Но так как до колокольни было далеко, то, пока они бежали, наш пароход далеко уже ушёл, и мы звона не слышали.

Наконец, около 9 часов вечера вдали показалась деревня Усть-Пинега, подойдя к которой, мы круто повернули и вошли в реку Пинегу.

В Петербурге перед моей поездкой на Север я от многих слышал:

«И охота ехать вам туда; ведь ничего интересного из себя наш бедный, скучный север не представляет». И вот тут, на Пинеге, я убедился, что многие не имеют определенных и верных сведений о нашем Севере.

Мне пришлось проехать от Усть-Пинеги до Суры всего 300 верст, и этот путь показался какой-то волшебной панорамой.

Пинега поражает разнообразием своих берегов: местами вы видите копию берегов Валаамских островов – отвесные, спускающиеся в воду скалы, из расщелин которых подымаются вековые сосны; местами берега напоминают отроги Карпатов на реке Тетерев в Житомире; попадаются и характерные кавказские уголки с пропастями и обрывами, какие мне приходилось видеть в дебрях Дагестана.

В одном месте у Красногорского монастыря я увидел точную копию Киева, в таком виде, как вы видите его, когда подъезжаете с юга по Днепру.

Ha много верст тянется ряд отвесных, испещренных глубокими пещерами, меловых гор, покрытых сверху дремучим лесом.

Ночью, когда уже все спали, я был разбужен шумом на палубе. Оказалось, мы пристали к берегу, чтобы взять дрова. Выхожу на палубу и вижу, что, кроме команды, носившей дрова, не спит один только отец Иоанн. Стоит он у своей каюты, устремив взор к небу, и очевидно молится.

Чудный лесной аромат действует одуряюще.

Желая взглянуть поближе на лес, я вышел на берег и поднялся на гору. Предо мною открылась чудная панорама – беспредельное море леса. Весь горизонт покрыт густым нетронутым лесом. Хотелось любоваться без конца чудным пейзажем, но тут заявила свои права комариная сила... Миллиарды кровожадных насекомых устремились на меня и заставили бежать на пароход.

Местные крестьяне, которым приходится работать в лесу или у реки, носят так называемые «комарники». Это род башлыка, сделанный из толстого полотна, плотно облегающий всю голову и плечи; только лицо остается незакрытым, но для защиты лица края «комарника» обмазываются дегтем.

В 9 часов утра 4 июня мы подошли к небольшому селению Сойла и пристали к берегу, чтобы отслужить обедню. У отца Иоанна всегда с собою имеется запас просвир и церковного вина, а потому, как бы неожиданно ни явился он в любой приход, – помехи к совершению богослужения быть не может.

Село Сойла дворов в 40, не больше; раскинулось оно по левому берегу Пинеги. Благодаря своим большим избам, просторным дворам и двум церквам, каменной и деревянной, красиво расположенным над самой рекой, село это кажется издали большим селением.

В каменной церкви, вследствие ее ветхости, богослужения не совершаются, а потому встретивший нас старенький местный батюшка провел отца Иоанна в деревянную церковь. Эта церковь с шатровым куполом, сенями, прилегающими к корпусу храма с трех сторон, построенная из толстых могучих бревен, местами уже покосившихся, очень интересна как образец древнего русского зодчества.

В средине храма, прежде всего, поражает вас огромное, почти в рост человека, барельефное, вырезанное из дерева и раскрашенное изображение Святителя Николая Чудотворца, держащего в левой руке церковь, а в правой – меч. Краски потемнели, местами потрескались и обвалились, и строгое лицо святого Чудотворца, на темном фоне, глядит печально на вас своими большими глазами. Так же печально смотрят с иконостаса и почерневшие лики святых. Алтарь маленький и душный, так как окна никогда не открываются.

Отец Иоанн больше всего любит чистый воздух. Он и зимой спит при открытой форточке. Поэтому здесь пришлось выставить оконную раму, прежде чем приступить к богослужению.

Пока отец Иоанн читал канон, в церковь стали входить небольшими группами местные крестьяне. Все это степенные мужички с окладистыми бородами, умными глазами и плотно сложенными фигурами. Бабы одеты в пестрые сарафаны и стеганые безрукавки; головы их очень красиво повязаны цветными платками. Узнав о приезде Батюшки, все принарядились, прежде чем явиться в церковь. Народ красивый и рослый. Местные крестьяне никогда не знали крепостного права, не ведали рабства, и это отразилось на их характере. Держат все себя с достоинством и независимо.

Выйдя из церкви, я прошел по единственной улице села. Избы здесь одного типа, двухэтажные. В одной половине второго этажа устроен сарай для саней и телег, которые ввозятся сюда по особенному «въезду», пристроенному снаружи избы. Половина нижнего этажа отведена обыкновенно для скота.

В нескольких саженях от избы обыкновенно стоит амбар для хлеба, причем, во избежание нашествия мышей, называемых здесь «гнусом», амбар строится на четырех столбах, имеющих форму грибов. По таким столбам «гнусу» очень трудно пробраться в хранилище хлеба.

Выбрав типичную избу, у которой стояла красавица молодуха в живописном костюме, я стал делать приготовления, чтобы снять фотографию. Видя, что полудикая красавица смотрит на меня не только с любопытством, но и со страхом, я поспешил объяснить ей значение моего аппарата.

– Стой спокойно, я вместе с избой сниму и тебя – сказал я.

Каково же было мое огорчение, когда в ответ на это красавица моментально повернулась и со словами: «Ой, я боюсь!», бросилась в избу и исчезла.

Нечего делать, пришлось снять только избу да подвернувшуюся собаку, очень похожую на волка. Таких собак здесь масса; они очень красивы и довольно прекрасные сторожа.

Проходя по улице вдоль целого ряда изб, из окон которых на меня смотрело несколько любопытных глаз, я встретил пожилую уже бабу, которая, протягивая мне узелок, сказала:

– Послушай, ты, не знаю, как тебя назвать, на вот тебе яйца!

– Да мне, милая, не нужно – возражаю я.

– Ничего, возьми, только уж ты эту твою штуку не наставляй на мою избу.

Нечего делать, пришлось, отказавшись от яиц, пообещать, что больше ничего снимать не буду, и ретироваться с аппаратом на пароход.

Отслужив обедню, за которой Батюшка сказал проповедь, горячо предостерегая местных крестьян от раскольников, совращающих православный люд, отец Иоанн зашел на четверть часа в новый, только что отстроенный дом священника, выпил здесь стакан чая и затем, сопровождаемый всем приходом, направился к пароходу, поддерживаемый по обыкновению под руки кем-нибудь из сопровождающих.

Каково должно быть терпение у этого человека!

Будучи всегда бодрым, сильным духом настолько, что способен сообщать эту силу очень многим слабым людям, он беспрекословно позволяет вести себя под руки по совершенно ровному месту, как расслабленного старика, только потому, что знает, что отказать кому-нибудь в таком усердии – это значило бы обидеть человека.

Я сам видел и слышал, как многие проводившие таким способом отца Иоанна до какого-нибудь пункта, потом с восторгом рассказывали своим знакомым:

«Все время держал дорогого Батюшку за ручку и усадил его и в плечико поцеловал».

Так и тут. Солнце печет. Казалось бы, распахнуть рясу да под легоньким ветерком и пройтись спокойно до парохода...

Но не тут-то было. Плотной массой десятки тел сжали отца Иоанна, и он, покачиваемый этой массой то влево, то вправо, идет неровной походкой по сыпучему песку.

Только когда пароход уже отчалил от берега, Батюшка, сняв рясу, зашагал по палубе своей нервной, энергичной походкой.

Глава VIII

Город Пинега. – Тревожные слухи об убыли воды

Около 12 часов дня мы прошли мимо красивого Красногорского монастыря, расположенного на правом, высоком берегу Пинеги.

Внизу, под горой, среди густого леса, виднеется скитская белая церковь.

Останавливаться, конечно, мы и не думаем, так как воды в Пинеге становится все меньше и меньше; то и дело появляются отмели, все чаще и чаще раздаются выкрики одного из команды на носу, измеряющего глубину воды.

– Пять, четыре, три с половиною... Четыре, пять, шесть – не маячит!

«Не маячит» – это значит мель кончена, можно ехать полным ходом.

Около двух часов дня мы подходили уже к городу Пинеге.

Перед самым городом река расходится на два рукава, а потому в этом месте очень мелка. У самого начала города показались трубы огромного лесопильного завода купцов Володиных. Говорят, у этих Володиных около десяти миллионов состояния, но они известны во всей Архангельской губернии своею скупостью.

– Вот и тут – говорит мне наш шкипер, – ну, что ему, этакому, можно сказать, миллионщику, стоит заложить один рукав Пинеги-реки плотиною! Вся бы вода пошла по одному руслу, ну, и глубже было бы. Ведь своим же пароходам открыл бы свободный путь. Так нет! Жадность эта проклятая одолела!..

В Пинеге пришлось мне видеть и самого «миллионщика». Пришел он на пароход в высоких сапогах бутылками, в серой пиджачной паре и картузе. И первое, что он сказал отцу Иоанну – это было сообщение, чтобы игуменья Сурского монастыря (которая хотела сделать ему какой-то заказ для обители), в случае данного ею заказа, помнила бы, что он, Володин, прежде всего любит аккуратные платежи.

Пинега – маленький уездный городок на правом берегу реки Пинеги – имеет около тысячи человек жителей обоего пола. Город относительно еще молодой, и потому в историческом отношении ничего интересного не представляет. Оживляется город только ярмарками Никольскою и Благовещенскою, на которые съезжаются купцы из Галича, Каргополя, Архангельска и Холмогор и выезжают из тундр с продуктами своих промыслов: рыбой, жиром, шкурами, мехами и дичью – самоеды и жители Усть-Цильмы, Ижмы, Пустозерска и Мезени.

В Пинеге всего две церкви, да и те своим запущенным видом свидетельствуют о полном равнодушии и нерадении местных толстосумов. А между тем у одного Володина, обладателя огромных лесопильных заводов и целой флотилии пароходов, по общему мнению, около десяти миллионов капитала.

У города Пинеги мы простояли всего полчаса. Необходимо было взять с собой на буксир монастырскую баржу с кое-каким грузом.

В это время на пароход к нам прошло несколько человек, по преимуществу из местной интеллигенции: местный исправник с женой и дочерью, духовенство и купцы.

Печальные вести нам тут сообщили относительно состояния воды в Пинеге.

– Вода падает; дождей нет; вряд ли доберетесь до Суры – говорили нам пинежане.

Много было желающих ехать вместе с нами в Суру, но ввиду того, что каждый лишний пуд тяжести на пароходе затруднял наше путешествие, пришлось всем отказать.

С нами поехали из Пинеги всего два человека: местный диакон да приехавший сюда встретить отца Иоанна лесопромышленник С.К. Кыркалов.

Севериан Кузьмич Кыркалов сам себя называет «мужичком». Это в высшей степени интересная личность. Ходит он просто, как большинство зажиточных крестьян, занимающихся торговлей; держится в высшей степени скромно. Будучи глубоко верующим человеком и видя в отце Иоанне великого молитвенника и образцового пастыря, Севериан Кузьмич настолько чтит Батюшку, что никогда не позволит себе в его присутствии надеть шляпу.

Так у меня и осталась в памяти непокрытая голова Кыркалова. Видел я ее и в Пинеге, и среди сыпучих песков Суры, и потом уже на обратном пути, на пыльных улицах Архангельска.

Это не нравилось Батюшке, и он не раз просил С.К. покрыть голову. Тогда Кыркалов прибегал к хитрости.

– Забыл дома шляпу – говорил он.

В Архангельске у Кыркалова огромнейшие лесопильный и кирпичный заводы; еще один завод строится где-то в Сибири. В ста же верстах от Суры, вниз по течению, в местности, называемой Шотовой горой, находится его резиденция, так сказать, операционная база его. Здесь его родное село, его дом и хозяйство.

С.К. Кыркалов много жертвует на церковь. В Архангельске он выстроил на свой счет подворье Сурского монастыря, в своем родном селе строит каменную церковь и состоит постоянным жертвователем Иоанновского монастыря в Суре. Теперь встретил нас С.К. Кыркалов в Пинеге с тем, чтобы уже не расставаться до самого Архангельска. На пароходе он занял самое скромное местечко, где-то рядом с кухней на сложенных дровах. Трудно было бы предположить в этом человеке дельца, имеющего ежегодный оборот в несколько сотен тысяч рублей.

Около трех часов пополудни мы уже оставили Пинегу и плыли дальше вверх по течению, плыли уже гораздо тише, так как вели на буксире баржу. Встречавшиеся переборы мы проходили благополучно и не теряли надежды доехать до Суры на пароходе.

Больше всего волновались три состоящие при пароходе монахини.

– Помилуйте – плакались они, – для нас ведь какой праздник – приезд дорогого Батюшки. Целый год ведь ждем его, его приездом и живем потом весь год. А ведь если пароход до Суры не дойдет, придется нам остаться на нем и в Суре Батюшку не видать!

He терял надежды добраться до Суры и «командир» наш.

– Ежели в верховье дожди пройдут, сейчас же вода поднимется, она, Пинега, у нас ведь шальная – говорил он.

Но на дождь надежда была плохая; давно его не было. На прозрачном небе жарило вовсю горячее солнце. На высоких обрывистых берегах в величественном безмолвии задремал могучий лес.

В одном месте увидели мы проходивший по поляне крестный ход. Крестьяне просили Всевышнего о дожде.

– He дай Бог, если придется нам ехать на лошадях – говорит мне одна из спутниц отца Иоанна, баронесса Таубе, – Здесь что ни верста, то гора, да такая, что страшно и взглянуть вниз. Намучаешься.

Баронесса Т. много лет уже ездит с отцом Иоанном. Я не могу вспомнить без чувства симпатии этого человека. Будучи женщиной из аристократического круга, женою человека и ныне занимающего видный пост в одном министерстве, баронесса оставила свет, надела на себя черный платочек и вот теперь занимает маленькую келью в Доме трудолюбия в Кронштадте, исполняя обязанности библиотекарши и заведуя продажею духовных книг.

Шестнадцать лет, по ее словам, страдала она изнурительной женской болезнью. Все заграничные курорты изъездила в чаянии поправить здоровье, но, увы... все было напрасно. Наконец, решила она обратиться к только что входившему еще в славу отцу Иоанну.

– Батюшка помолился – и болезнь как рукой сняло! – рассказывала она мне. – Тогда я почувствовала, что не могу больше оставаться в окружающей меня обстановке. Я поехала к Батюшке и спросила его совета: что мне делать? И он сказал мне: помогай бедным и благодари Бога. С тех пор я оставила свет и вот счастлива тем, что могу каждый почти день слушать обедню и приобщаться у Батюшки.

В дороге баронесса всегда занимает самое скромное место, не лезет, подобно другим, на глаза отцу Иоанну, сидит себе где-нибудь в отдаленном уголке и старается быть незамеченной.

В каютке у баронессы всегда огромный запас всевозможных крестиков, иконок, брошюр духовного содержания и тому подобных полезных вещей для народа. Все это она закупает по своему почину и на свой счет и при каждом удобном случае раздает. Есть у баронессы и сласти в большом количестве – целые ящики пряников и конфет.

– Это у меня все для ребят – говорит она, – ужасно люблю наделять ребятишек гостинцами. Ведь другой мальчонка и от рождения пряника не видел.

Зато сама баронесса строгая постница: не только рыбы, но даже и масла в пищу не употребляет. Питается исключительно почти огурцами, картошкой да маслинами.

Глава IX

Неожиданная неприятность. – Веркольский монастырь. – Опустошенные леса. –

Встреча с самоедами

За Пинегой берега реки стали положительно очаровательны. Что ни поворот, то новая панорама, и я просто не знал, что делать; между тем, нужно было сидеть в каюте и работать: проявить фотографии и окончить кое-какие начатые уже рисунки, и в το же время не хотелось пропустить что-нибудь интересное, что было видно с палубы парохода.

Впрочем, в этом отношении меня часто выручал сам отец Иоанн. Встретится какой-нибудь особенно красивый вид, а меня на палубе нет, Батюшка и шлет кого-нибудь за мной в каюту. Иной раз, оторвавшись от работы, взглянешь в маленькое окошечко своей каюты и глазам своим не веришь. Перед окном огромная, почти отвесная стена спускается в воду; верхней части ее и не видно. А ведь только что был низкий берег и на горизонте синела лесная даль.

В Пинеге оба берега одного характера и одинаково разнообразны; нет того, что обыкновенно бывает в реках, текущих с севера на юг или с юга на север, где обыкновенно один берег возвышенный, а другой низменный.

Ночь на 6 июня мы почти совсем не спали, так трудно было расстаться с очаровательной природою.

Я не знал, чему отдать предпочтение: тому ли, что я видел над водою, или тому, что отражалось в гладкой, как зеркало, воде. Хотелось броситься в эту манящую к себе воду и захлебнуться чарующей прелестью северной ночи.

Ночью, когда мы брали у какого-то селения дрова, нас оставил С.К. Кыркалов. Он сел в кибитку и помчался к себе к Шотовой горе, чтобы предупредить домашних о том, что отец Иоанн заедет к ним и отслужит молебен.

На следующий день около 11 часов утра, когда мы остановились всего в нескольких верстах от Шотовой горы, чтобы взять дрова, вдали вдруг показался С.К. Кыркалов на паре лошадей, в легкой плетеной кибитке. Грустные вести привез нам Севериан Кузьмич.

– На пароходе идти дальше нельзя – объявил он, – воды меньше трех четвертей; володинские пароходы не дошли до Шотовой горы и возвратились обратно.

На пароходе у нас поднялась суета, так как никто такого сюрприза и так скоро не ожидал. Это неприятное известие застало всех врасплох.

В самом неприятном положении очутился я, так как все мое вещи были разложены в каюте, как в квартире. Ехать дальше, не взяв с собой всех своих художественных и фотографических принадлежностей, это значило бы прекратить свою работу, и тогда моя поездка свелась бы к нулю. К довершению всего я только что разложил у себя в каюте мокрые фотографические отпечатки, которые нужно было выслать в Петербург.

Нечего было делать, пришлось наскоро сложить самые необходимые вещи в небольшую корзинку и попросить остающихся на пароходе монахинь сберечь фотографические снимки, когда они высохнут.

Пока я укладывал свои вещи, отец Иоанн уже уехал с Кыркаловым в его кибитке. За мной и иеромонахом Георгием вскоре приехала другая кибитка, на которую мы и уселись вдвоем, захватив с собой и свои вещи.

Ехать нам пришлось по наклонному берегу под высоким обрывом. Впрочем, очень скоро мы попали на настоящую дорогу и въехали в село, расположенное под Шотовой горой. Проехав дворов двадцать, мы остановились у огромной двухэтажной избы, сложенной из массивных бревен. Это и был дом С.К. Кыркалова.

Вместо двора перед домом Кыркалова нечто вроде маленькой площади, на которую выходят своими фасадами школа и другие избы. Тут же рядом с домом приютился колодезь под навесом с огромным деревянным колесом.

Подъехав к крыльцу с двумя входами, мы поднялись во второй этаж по лестнице, покрытой красным сукном, и вошли в просторные, обставленные по-городски комнаты.

За обеденным столом уже сидело довольно большое общество, и мы с отцом Георгием поспели прямо к горячей ухе. Уха из свежей семги, пироги со свежей семгой, семга свежепросольная, семга отварная... С этого дня всюду, где бы нам ни приходилось останавливаться, в основании стола была семга.

В царство семги попали. Остальные блюда были только дополнением. В Петербурге свежей семги не бывает: трудно довезти, поэтому нам с отцом Георгием пришлось впервые попробовать ее в таком виде. He скажу, впрочем, чтобы свежая семга представляла из себя нечто пикантное. Тот вид, в каком она продается у нас в Петербурге, все-таки самый лучший.

Отобедав и напоив, по обыкновению, из своих рук детишек чаем, отец Иоанн поехал с С.К. Кыркаловым осматривать место, на котором последний решил построить на свой счет каменный храм. К этому времени подъехали к нам местный становой пристав и несколько парных и троечных тарантасов, на которых весь наш караван должен был тронуться в дальнейший путь.

В этот день мы должны были сделать переход в 50 верст до Веркольского мужского монастыря, где предлагался ночлег. Так как в нашем пути предстояли паромы, которые очень задерживали, то многие наши спутники отправились заранее. Мы же с отцом Георгием двинулись в путь на приготовленной для нас тройке следом за Батюшкой, который ровно в три часа пополудни выехал тоже на тройке в удобном экипаже, любезно присланном ему навстречу игуменом Веркольского монастыря.

С.К. Кыркалов принял на себя обязанности кучера, и потому всю дорогу не сходил с козел экипажа отца Иоанна. Почти весь пятидесятиверстный путь от усадьбы С.К. Кыркалова до Веркольского монастыря нам пришлось ехать лесом по тяжелой песчаной дороге. Последняя то приближается к реке Пинеге, то удаляется в глубь леса, обходя какой-нибудь овраг или слишком крутую гору. Изредка на нашем пути попадается село. Мы проезжаем по его улице, сопровождаемые веселым лаем собак и низкими, медленными поклонами степенных крестьян.

При взгляде на эти деревни и села нельзя не восторгаться мощью и широтою размаха. Эта мощь выразилась в постройке просторных двухэтажных изб, сохранивших в своих формах остаток того прекрасного русского зодчества, которое создало Строгановские палаты и Коломенский дворец. Особую красоту избам придают широкие крутые и высокие крыльца с точеными столбиками и перильцами, крытые высокими остроугольными, полубочечными и бочечными крышами, резаными в чешую, и яркая оригинальная раскраска по подзорам, конькам, наличникам. Памятниками древнего зодчества с типичным местным оттенком служат и деревенские сельские церкви.

В их островерхих, крытых шатром чешуйчатых крышах и обнесенных галерейками с узорной резьбой корпусах чувствуется мотив хвойных и еловых лесов. Церкви обыкновенно посвящены, по новгородскому обычаю, Спасу Преображения Господня и вообще праздникам Господним, а не Богородичным, как водилось в Москве.

Проехав верст шесть от дома Кыркалова, нам пришлось остановиться в одном таком селении, так как отец Иоанн обещал навестить тут одну трудно больную бедную женщину. Когда мы остановились, нас окружила толпа крестьян. Со всех сторон посыпались к отцу Иоанну всевозможные просьбы.

He знаю, чем это объяснить. Народ ли здесь беднее, или, вследствие своей отдаленности от центра, кроме отца Иоанна во время его проезда, обратиться не к кому, но только нигде во время нашего долгого путешествия так много не просили о материальной помощи, как здесь.

В Новгородской, например, губернии мы не знали, как отказаться от всевозможных подношений от крестьян. Одна баба полотенце своей работы принять умоляет, другая – десяточек яиц, третья – хлебец и чашку земляники. От предлагаемых денег отказываются.

– Это ему, красному солнышку; попросите, чтоб не обидел отказом меня, старуху. От своих ведь трудов! – умоляет она.

Здесь, на его родине, совсем другое. Прежде всего просят денег. Так как всем гуртом просить неудобно, то крестьяне очень остроумно занимают позиции в разных пунктах дороги, рассыпавшись на расстоянии нескольких верст в некотором расстоянии друг от друга.

To и дело, заслышав наш колокольчик, из чащи леса выходят на дорогу мужик или баба и, пристав к экипажу отца Иоанна, отходят только тогда, когда получат просимое.

Когда мы плыли по реке, мы видели могучий стройный лес и любовались его свежестью. Точно здоровый богатырь стоял перед нами в зеленой кольчуге.

Теперь, когда нам пришлось проникнуть в самую глубь этого леса и увидеть его перед своими глазами на близком расстоянии, мы с грустью узнали, что этот богатырь сильно болен. Огромные пространства опустошены пожарами. Вместо зеленого бора стоят печально обуглившиеся черные пни да валяются в беспорядке, протянув точно руки свои почерневшие ветки, вековые сосны. Это были своего рода гигантские спруты, которые застыли в предсмертных муках.

Кончается место пожарища, и начинается уцелевший от огня лес. Но и здесь картина не веселее. Гиганты лежат на каждом шагу, иногда еще с совершенно свежими ветками, с не успевшей пожелтеть зеленью. Корни вырвались из земли, захватив с собой часть почвы, и стоят теперь как щиты у своих великанов. Много дерев успело уже покрыться мхом и превратиться в труху. Все это бурелом, никем не убираемый, несмотря на то, что судоходная река протекает иногда всего в нескольких саженях.

He могли мы не обратить внимания и на часто попадающиеся огромные деревья, стоящие пока еще в вертикальном положении, но у корня своего наполовину уже надрубленные и потому обреченные на гибель.

– Кто это портит так деревья? – поинтересовались мы узнать у нашего ямщика.

– А это крестьяне – отвечает он нам. – Начнет рубить себе бревно, до половины дорубит, а там видит, что сердцевина неподходящая, не нравится, ну, и бросит – другое пойдет выбирать.

На меня с моим милейшим спутником отцом Георгием подобное отношение к нашим лесным богатствам произвело удручающее впечатление; поэтому, когда на другой день за обедом у игумена Веркольского монастыря мне пришлось встретиться и познакомиться с местными лесничими, первое, о чем я заговорил, это о лесе.

Пришлось выслушать самые противоречивые объяснения печального состояния лесного хозяйства. Одни говорили, что лес поджигают сами крестьяне, так как им горелый материал казна продает дешевле. Другие утверждали, что это абсурд, так как во время пожара крестьян сгоняют тушить огонь, и потому они должны отрываться от работы, что для них невыгодно. На сваленные бурей прекрасные бревна почему-то покупателей не находится, да и казна их эксплуатацией не интересуется. В конце концов один лесничий, прослуживший здесь уже около 8 лет, откровенно мне сознался, что и на него все эти надрубленные и брошенные деревья и вообще состояние всего лесного хозяйства в первое время производило тяжелое впечатление и удивляло, но теперь ничего, ко всему привык и убедился, что иначе и быть не может.

– Да и вы, если пожили бы здесь несколько лет, тоже привыкли, слишком уж много здесь леса – заключил он свою речь.

Может быть, оно и так. Предоставляю судить об этом специалистам по лесному хозяйству...

В Веркольский монастырь мы приехали около 10 часов вечера, отстав от Батюшки и приехав на полчаса позже его, так как пришлось ждать возвращения парома, на котором перед нами переехал через Пинегу отец Иоанн.

На этом пароме чуть-чуть не произошла катастрофа. Когда отец Иоанн со своим экипажем был ввезен на паром, за ним бросилась толпа, состоящая большею частью из баб и ребятишек, и паром, и без того сидящий почти в уровень с водой, стал погружаться.

Многие попрыгали в воду и возвратились на берег вброд, других же пришлось пересадить на лодку и в ней доставить обратно.

Когда мы приехали в монастырь, Батюшка уже ходил по комнатам обширной квартиры игумена.

Веркольский первоклассный монастырь еще издали обращает на себя внимание своею солидностью и благоустройством. Точно маленький город стоит он на высоком берегу Пинеги, обнесенный красивой белой каменной стеной с полукруглыми решетчатыми окнами, выходящими из галереи, идущей вдоль всей стены.

Обе церкви, колокольня и все монастырские постройки окрашены в белый цвет и очень красиво выделяются на темно-зеленом фоне густого бора. Так как утром предстояло служить утреню и обедню у раки праведного Артемия, в честь которого основана в начале XVII столетия обитель, то мы с отцом Георгием, простившись с Батюшкой и засвидетельствовав свое почтение в высшей степени симпатичному и любезному старцу игумену, отправились в монастырскую гостиницу и вскоре заснули под аккомпанемент колотушки монастырского сторожа.

На следующий день, 7 июня в 8 часов утра Батюшка уже служил соборно с местным духовенством и отцом Георгием у раки праведного Артемия.

После обедни в квартире игумена собралась большая толпа просителей, которых отец Иоанн немедленно и удовлетворил. Позавтракав наскоро, мы собрались и тронулись в дальнейший путь.

До Суры нам оставалось еще 50 верст, которые мы и сделали без пересадки и не меняя лошадей в четыре часа. С нами в Суру поехал и игумен Иоанникий.

От отца Иоанна нам опять пришлось немного отстать, так как между Веркольским монастырем и Сурою раза три пришлось переезжать через реки на паромах.

Опять почти все время пришлось ехать нам тайболой⁶, изредка проезжая по средней улице встречающегося селения. В лесу все та же печальная картина опустошения. Точно монахи в черных клобуках, стоят на ярком светло-зеленом фоне высокие обгорелые пни погибших деревьев. Тут же лежат уже покрытые мягким пушистым оленьим мохом свалившиеся великаны.

В одном месте мы обратили внимание на огромный восьмиконечный деревянный крест, задрапированный уже полуизорванной ветром пеленой.

– Это дурное место здесь было, – объяснил нам наш ямщик, – часто беды с людьми случались: то зверь заест скотину, то леший заведет в трясину и человек с дороги собьется, а вот как поставили крест, так теперь ничего, нет больше этого.

Встретили мы в лесу и самоедов⁷. Целое косоглазое семейство проехало мимо нас в кибитке.

– Теперь их здесь мало, – пояснял нам тот же ямщик, – а вот зимой их наедет по замерзшей Пинеге на оленях сила. На ярмарку в Пинегу да Архангельск проездом едут.

Глава X

Пребывание в Суре

Около 4 часов пополудни на противоположном от нас берегу Пинеги мы увидели, наконец, родину отца Иоанна – село Суру.

Совсем небольшое село, но издали вам кажется, что видите небольшой уездный город.

Рядом со старой деревянной церковью во имя Святителя Николая Чудотворца величественно глядит на окрестности большой новый каменный храм во имя того же святого, окруженный красивой каменной оградою с железной решеткой.

Тут же по соседству стоят два больших каменных дома; в одном помещается школа, в другом – монастырская лавка. Немного дальше из-за храма виднеется красивой архитектуры часовня, построенная над могилою родителя отца Иоанна, дом священника и ряд больших просторных изб.

Все это создание отца Иоанна.

– Голое место здесь было – пояснил нам ямщик, – кроме старой церквушки, на голом песке ничего не было. А теперь вон и старой церкви не узнать, так ее подновил отец Иван, а уж новую выстроил – так это всем на удивление.

И действительно, когда я потом осматривал храм, выстроенный отцом Иоанном, я был поражен его благолепием.

Сначала все эти постройки мы приняли за монастырь, но оказалось, что монастыря еще не видно. Монастырь находится на другой стороне села и со стороны Пинеги закрыт крестьянскими постройками. Спустившись по очень крутой горе к реке, мы увидели на противоположном берегу Пинеги разукрашенную флагами и зеленью пристань.

Здесь, за час до нашего приезда, вся Сура с сестрами и игуменьей Иоанновского монастыря встречала своего замечательного односельчанина. Говорят, это была замечательно трогательная и величественная картина, видеть которую нам с отцом Георгием не пришлось, о чем мы потом очень сожалели.

Перебравшись на противоположный берег на пароме, мы медленно поплелись по сыпучему песку на наших усталых лошаденках. Солнце печет немилосердно. Колеса нашего тарантаса глубоко врезываются в песок, и лошади нет-нет и остановятся перевести дух.

Наконец взобрались мы на гору и, проехав мимо двух церквей и школы, попали почти на прямую улицу, с двух сторон окаймленную рядами больших просторных изб.

Возле изб положены доски для пешеходов, так как ходить по песку, в котором вязнет глубоко нога, очень трудно. Улица была совершенно пуста, так как все селение было в монастыре, где находился отец Иоанн.

Наконец показалась и крыша монастырской церкви с куполом из оцинкованного железа, и мы, проехав дворов двадцать, повернули направо и въехали в обширный монастырский двор, окруженный временным деревянным забором.

Въехав в монастырский двор, мы круто повернули налево и остановились у крыльца главного корпуса, соединенного с монастырской деревянной церковью.

Все население Суры было здесь.

Следуя за показывавшей нам дорогу монахиней, мы с отцом Георгием прошли мимо входа в церковь, по крутой деревянной лестнице поднялись во второй этаж и пошли в квартиру игуменьи монастыря.

За большим столом в просторной светлой комнате сидело человек пятнадцать самой разнообразной публики. Были тут монахини, духовенство, акцизный и лесной чиновники с женами и детьми и несколько человек крестьян. Большинство пило чай.

Отец Иоанн в белом как снег подряснике ходил по комнатам, по очереди разговаривая то с тем, то с другим. Увидев нас с отцом Георгием, он с обычной приветливостью и предупредительностью обратился к нам: «А вот и мои дорогие спутнички, ну пожалуйте, подкрепитесь с дороги!»

Так как мы уже покушали, то отец Георгий сел на диван рядом с рослым мужчиной с окладистой светло-русой бородой, с загорелым лицом и мозолистыми руками, очевидно, хлебопашцем, а я поместился между отцом Георгием и симпатичной добродушной старушкой, одетой так, как одеваются здесь все крестьянки.

– Вот это моя родная сестра, а это мой племянник – сказал мне отец Иоанн, указывая на мою соседку и на соседа отца Георгия.

Сосед отца Георгия оказался родным сыном моей соседки. В отдаленном углу комнаты сидело еще два племянника отца Иоанна – младшие дети его сестры, тоже одетые по-крестьянски и держащие себя в высшей степени скромно.

Два старших племянника женаты и занимаются со своими семьями хлебопашеством.

Тут вот и сказалось наглядно бескорыстие отца Иоанна. Другой на его месте всех бы родственников своих озолотил, дав им возможность жить легко и богато. Но для отца Иоанна все люди одинаково близки, и он не отдает преимущества своим родственникам, которым он помогает, но не больше, чем и всем другим. И родня его не ропщет, потому что с давних пор привыкла смотреть на него как на человека особенного, не от мира сего.

Здесь я узнал, что еще в детстве сын псаломщика Ильи Сергиева, маленький задумчивый Иванушка пользовался среди своих односельчан особенным уважением. Пропадет ли лошадь у мужика – идут просить Иванушку помолиться, случится ли горе какое, или заболеет кто-нибудь – опять идут к Иванушке.

Но вот дивный мальчик вырос, и слава его, как солнце, засияла над православною Русью.

А в дикой суровой пустыне, среди дремучих лесов у сыпучих песков, где некогда, кроме десятка изб да полуразрушенной деревянной бедной церкви, ничего не было, забелели стены величественного каменного храма, засияли золотые кресты над растущею не по дням, a no часам молодою обителью.

Вся грамотная Россия знала до сих пор на севере родину великого русского ученого Ломоносова. Теперь вся православная Россия будет знать и Суру – родину досточтимого своего пастыря. Всего четыре года тому назад отец Иоанн положил начало Сурской обители.

И вот теперь в Суре уже 120 сестер, большая часть которых приехала сюда, в суровую дикую местность, из самых далеких концов России. Только самый незначительный процент монахинь составляют уроженки Архангельской губернии. He на легкую жизнь и не в благоустроенный уже монастырь собрались сюда молодые монахини. На сыпучем песке трудно создать в короткий срок хорошее хозяйство. Здесь нет еще ни сада, ни огородов, ни обработанных полей. Все придется создавать тяжелым трудом при самых трудных условиях, так как северное лето коротко.

Пройдет три месяца, в которые солнце почти не сходит с горизонта, и настанет холодная ненастная осень. В начале октября здесь уже все почти покрыто снегом.

Солнце сначала показывается всего на несколько часов, а затем и совсем почти исчезает.

Настает долгая, суровая зима. Почта приходит сюда всего раз в неделю. Сообщение с далекой Россией только на лошадях да оленях. Почти девять месяцев вся природа погружена в непробудный сон. Воцаряется глубокая тишина, нарушаемая только звоном колокола, призывающего сестер в монастырскую церковь, да воем ветра и стоном вьюги, сливающимся с голодным завыванием диких зверей.

В эту-то обитель и собрались молодые девушки, сознательно готовые в то же время на всякое самоотвержение.

Много я видел мужских и женских монастырей на Руси, но такого еще никогда не видел. He монастырь, а институт какой-то. Что ни монахиня, то семнадцати-восемнадцатилетний ребенок. Самой старшей из них, исключая, конечно, игуменью, – около тридцати лет.

И что же? По словам священника и матери-игуменьи, все сестры замечательно ревниво исполняют свои обязанности. Каждая безропотно несет свое послушание, как бы тяжело оно ни было. Так силен дух, сообщаемый им в горячих проповедях их духовным отцом и покровителем отцом Иоанном.

Среди послушниц Сурского монастыря очень много кронштадтских, петергофских уроженок, решившихся ехать сюда исключительно из чувства глубокого почитания к отцу Иоанну. Можно поэтому представить себе, какой праздник для сестер монастыря представляет приезд отца Иоанна в Суру! Во время пребывания отца Иоанна в Суре многие сестры были избавлены от более тяжелого послушания.

Так, на монастырские лесопильный и кирпичный заводы, где обыкновенно работают сестры, были наняты поденные рабочие, чтобы дать возможность монахиням видеть Батюшку, исповедоваться и причаститься у него.

В день нашего приезда отец Иоанн отслужил здесь вечерню. Наутро для всего монастыря предстояло большое событие: общая исповедь и причастие у отца Иоанна. Отслужив вечерню, отец Иоанн остался ночевать в корпусе, прилегающем к монастырской церкви.

В том же корпусе, только этажом ниже, поместились и его спутники: отец Георгий, игумен Веркольского монастыря отец Иоанникий со своим келарем, пинежский диакон.

Для меня было сделано исключение в виду того, что мне нужно было работать и соседи могли бы мешать. Поэтому мне предложили отдельную комнату в новом только что отстроенном домике монастырского священника, куда я и отправился после вечерни вместе с его хозяином отцом Георгием Маккавеевым.

Мы прошли через палисадник к небольшой калитке, сделанной в деревянном временном заборе, окружающем обширный монастырский двор, и вышли на песчаную площадь.

На противоположном конце площади я увидел красивый двухэтажный с балконами дом отца Георгия. От самого дома до монастырской калитки проложены мостки, точно так же, как и по всему селу, вдоль его изб. He будь здесь мостков, хождение по сыпучему песку, в котором тонет нога, было бы крайне тяжело. Войдя в дом отца Георгия, я был поражен его благоустройством.

Прекрасная мебель, огромные зеркала, красивые, со вкусом подобранные обои сделали бы честь любому помещичьему дому. Когда я спросил, не найдется ли где-нибудь чуланчика, в котором я мог бы проявить пластинки, отец Георгий провел меня в специально устроенную для фотографии темную комнату с водопроводом и всеми нужными для проявления удобствами.

Священник Маккавеев, как говорится, на все руки мастер, a потому немало пользы принес уже при созидании новой обители. По его инициативе и под его непосредственным наблюдением в Суре построены кирпичный и лесопильный заводы; по его же мысли построен скит в 18 верстах от Суры в роще, пожалованной монастырю Государем Императором.

Отец Георгий сам чертит планы построек, сам наблюдает за ходом работ. Для себя дом выстроил отец Георгий тоже по своему же плану. Мне отвели очень удобную комнату с балконом во втором этаже. Весь монастырский двор со всеми постройками виден отсюда как на ладони.

Между монастырским забором и домом отца Георгия уже проложен каменный фундамент для стены, которая в будущем году будет окружать со всех сторон молодую обитель.

На следующий день утром отец Иоанн торжественно, при переполненном храме, служил обедню, во время которой, обратившись к юным монахиням, сказал глубоко прочувствованную проповедь относительно того, как должны жить инокини, посвятившие себя Богу.

Хорошо зная человеческую душу, Батюшка в своей проповеди коснулся тех вопросов, которые представляют собою самые больные места в жизни монахинь. К концу проповеди в храме начали раздаваться сдерживаемые всхлипывания, потом перешедшие в сплошное громкое рыданье. Когда же, окончив проповедь, отец Иоанн произнес: «Покайтесь!» – в храме все слилось в один общий гул. Чинно, с благоговением, стали подходить одна за другой монахини к Причастию. Отец Иоанн причастил сам всех бывших в храме.

Когда окончилась служба и народ стал выходить из церкви, я вдруг услышал какой-то шум, в котором нетрудно было различить голос отца Иоанна.

За все мое путешествие я ни разу не видел, чтобы отец Иоанн раздражился на кого-нибудь или возвысил бы свой голос, и потому, крайне удивленный, поспешил вместе с другими в церковь.

Когда я вошел, Батюшки уже не было – он вышел через алтарь.

– Что случилось? – спрашивали все.

– Да тут сумасшедший один – объяснила нам монахиня, – всюду преследует Батюшку и уверяет всех, что отец Иоанн не кто другой, как сам Христос, явившийся на землю. Для Батюшки это сущее горе.

Сумасшедшего вывели из церкви, но это, конечно, делу не поможет. Пойдет он в другое место и будет твердить свою нелепость в народе. Подобные лица – тяжелый крест для отца Иоанна; своими дикими выходками они приносят истинное горе Батюшке.

Пообедав у игуменьи монастыря, отец Иоанн поехал вместе с нею в скит, недавно выстроенный в вековом корабельном лесу.

Желая ознакомиться с Сурою, я, захватив с собою фотографический аппарат и альбом, отправился прежде всего в домик отца Иоанна.

Дом или, вернее, изба, в которой родился отец Иоанн, стоял раньше совсем в другом конце села и теперь перенесен сюда рядом с монастырем почитателями отца Иоанна и покрыт, наподобие домика Петра Великого в Петербурге, чехлом.

Изба, как и все здешние избы, сложена из толстых бревен. Свет проходит в две уцелевшие комнаты через маленькие окна с зелеными мутными стеклами.

Первая, более обширная комната почти сплошь завешана образами и картинками духовного содержания. Тут же висит и портрет отца Иоанна. В углу перед образами стоит простой стол, покрытый скатертью, на котором поставлена чаша с водой и со свечами, приготовленными для молебна.

Во второй комнате из вещей, современных отцу Иоанну, бывших у его родителей, уцелел один только каменный жернов в деревянном ящике. Вот и вся незатейливая обстановка избы отца Иоанна.

Сделав на лошадях путь в Рощу и обратно, 36 верст, отец Иоанн возвратился замечательно бодрый и радостный. Батюшка очень был доволен состоянием недавно только отстроенного и отделанного скитского храма во имя Святой Троицы.

Все только поражались энергией этого замечательного человека. Встать раньше всех, отслужить утреню и обедню и, не отдыхая, по тяжелой дороге проехать 36 верст в страшный зной и не устать, при 74 годах отроду, как хотите, а дело не совсем обыкновенное.

За все наше путешествие нам не раз приходилось встречать ровесников отца Иоанна, его однокашников по семинарии. Но какие это все дряхлые старики сравнительно с ним: он кажется молодым человеком, если видеть его товарища по школе.

Возвратившись из Рощи и напившись чаю, Батюшка сейчас же отправился осматривать вновь отстроенный дом священника отца Георгия.

Из окна кабинета хозяина дома, помещающегося во втором этаже, отец Иоанн мог видеть как на ладони всю свою Суру, на первом плане которой раскинулся широкий монастырский двор со всеми своими постройками, частью уже совершенно готовыми, а частью еще не оконченными и закрытыми лесами.

Влево от монастыря стоял погост со своею старинною деревянною церковью, окаймленною с трех сторон жиденьким сосняком. За сосняком протекает небольшая речка Сура, впадающая в Пинегу. На берегу Суры находятся монастырские заводы – лесопильный и кирпичный.

В правую сторону от монастыря видно все село Сура, в конце которого белеют каменные дома – школа и лавка и красивый каменный храм во имя святителя Николая Чудотворца.

Батюшка долго не мог оторваться от дорогого его сердцу вида Суры, так преобразовавшейся благодаря его трудам, и наконец, повернувшись к священнику отцу Георгию и его жене, сказал:

«А знаете что, я останусь здесь у вас, в этой комнатке, ночевать».

Конечно, хозяева были несказанно обрадованы этим и засуетились, желая устроить поудобнее постель. Из окон обители монахини видели, как Батюшка долго стоял перед сном у открытого окна в белом подряснике и смотрел на все созданное им, а перед уходом на покой благословил молодую обитель.

На следующее утро, 9 июня, отец Иоанн служил обедню в соборе святителя Николая Чудотворца. Прекрасный, сияющий позолотою дорогого иконостаса храм был переполнен молящимися. Кроме крестьян, здесь собрались и все сестры Сурского монастыря, не желавшие пропустить ни одной службы своего обожаемого благодетеля и покровителя.

После обедни все прошли к часовне над могилою отца Батюшки, где последний отслужил панихиду. После этого почти до трех часов дня неутомимый отец Иоанн делал визиты в Суре: посетил всех священников в их квартирах, побывал у сестры своей, зашел в монастырскую лавку, где благословил сестер-приказчиц, заехал в школу, где одна из учениц прочла ему стихотворение.

Когда Батюшка вышел из школы, дети высыпали на улицу провожать его. Всех учениц около сорока; одеты все по-институтски: в темно-коричневых платьицах и белых пелеринках.

Пообедав в доме отца Георгия, Батюшка задумал осмотреть монастырские заводы, так как на следующий день вечером назначен был отъезд из Суры, перед которым предстояла еще поездка в скит Рощу, и, следовательно, времени оставалось очень мало.

Пройдя мимо погоста, состоящего из двух кладбищ – раскольничьего и православного – мы вошли в загроможденный досками двор, в конце которого на самом берегу Суры помещаются заводы. Здесь так же, как и в самом монастыре, все еще в зачатке, не достроено и не окончено, хотя завод и работает вовсю. Пыхтит паровик, визжат пилы на нескольких станках, распиливая бревна, несутся по воздуху от вала к валу приводные ремни. Батюшка подробно осматривал каждое отделение. Объяснения давал священник отец Георгий.

Терпеливо прождал отец Иоанн, пока длинное бревно, вставленное при нем в станок, не вышло с другой стороны уже в виде дюймовых досок. Потом все прошли вниз, где полученная из бревна доска была вставлена в строгальный станок, который придал ей форму длинного карниза. Затем приводные ремни были передвинуты на другой вал, и перед нами со страшной быстротой завертелось стальное колесо-пила. Та же доска была теперь подставлена под пилу и в каких-нибудь две-три минуты превратилась в несколько мелких отдельных кусочков, которые тут же и были розданы всем присутствующим на память.

Из лесопильного отделения мы прошли в кирпичное, где на наших глазах из бесформенных кусков глины очень быстро были сделаны, при помощи паровой машины, очень правильной формы кирпичи. Тут же, по соседству, та же паровая машина приводит в движение мукомольный жернов. Благодаря устроенным тут заводам, местные крестьяне получили новый источник заработка и дохода. Окончив осмотр заводов, отец Иоанн поблагодарил рабочих за труды и возвратился в дом отца Георгия.

На следующий день в 6 часов утра отец Иоанн пожелал служить утреню и обедню в скитской церкви во имя Святой Троицы, которая находится в так называемой Роще.

В виду этого он решил встать утром часа в четыре, чтобы проехать по холодку, пока нет оводов, а монахиням, желающим присутствовать на богослужении, предложил совершить путешествие пешком с вечера. Конечно, не отправились в скит из сестер только те, кому отлучиться нельзя было по каким-нибудь особенно важным причинам. Большинство монахинь, поснимав с ног обувь, немедленно же отправилось в восемнадцативерстный путь. Уехали с вечера и некоторые из наших спутников: иеромонах отец Георгий с С.К. Кыркаловым, игумен Иоанникий со священником отцом Георгием и др. За мной утром обещал заехать становой пристав, чтобы ехать в скит одновременно с отцом Иоанном. К сожалению, он жестоко подвел меня и лишил возможности побывать в Роще.

B 4 часа утра 10 июня отец Иоанн был уже на ногах.

Когда я вышел из своей комнаты, Батюшка уже выезжал из ворот на дорогу.

Сытые монастырские лошадки подхватили легкий экипаж отца Иоанна и почти вскачь понеслись по лесной дороге.

В Суре все уговаривали отца Иоанна остаться еще несколько дней.

– Глядите, какие тучи на горизонте – говорили суряне, – того и гляди вода поднимется и пароход ваш прямо сюда и подойдет.

Но отец Иоанн не создан для праздной жизни. Сидеть на месте без дела для него утомительнее всего. А в Суре уже все было сделано, да кроме того приезда его с нетерпением ждали на Волге.

До Волги же нужно было еще побывать в Архангельске, Холмогорах и Вологде. Поэтому Батюшка торопился, и наш отъезд был решен окончательно.

Возвратился из Рощи отец Иоанн около 4 часов пополудни и лег немного отдохнуть после утомительной дороги. Вскоре подъехали и остальные богомольцы.

Позднее всех возвратились сестры монастыря, ходившие в Рощу пешком. Последних захватил в дороге ливень, и они возвращались совершенно мокрые. Отдохнув не более часа, Батюшка вышел к прощальному обеденному столу, вокруг которого уже собрались все близкие его родные, знакомые и сотрудники по созиданию обители. Суряне ловили каждое слово Батюшки и не сводили с него глаз, желая насмотреться на него перед прощаньем.

Отец Иоанн по очереди говорил то с одним, то с другим, давая каждому нужные наставления, касающиеся его специальности.

– Пока жив, не оставляю вас своим попечением – говорил на прощанье отец Иоанн сестрам своего монастыря, – а умру, тогда Господь Бог вас не оставит. Будьте только благочестивыми и достойными сестрами своего монастыря.

Глава XI

Обратный путь на Архангельск. – Двенадцать верст – двенадцать гор

После обеда мы с отцом Георгием попросили у отца Иоанна благословения выехать раньше, так как нам предстояло совершить пятидесятиверстный путь до Веркольского монастыря всего на паре неважных лошаденок без перепряжки. Простившись со всеми, мы тронулись в путь.

Никто также не знал определенно, где находится наш пароход. Могло случиться, что, боясь «обсохнуть», как здесь выражаются, он спустился на много верст ниже, и тогда нам предстояло бы слишком долгое путешествие в лодке. Ввиду таких соображений решено было ехать до Шотовой горы на лошадях.

Многие из наших спутников выехали еще днем раньше нас, боясь, что в дороге может не хватить лошадей для всех. Мы с отцом Георгием решили не разъединяться и всюду следовать вместе, так как и ему, и мне одинаково необходимо было быть всегда как можно ближе к отцу Иоанну.

Из Суры мы выехали всего часом раньше Батюшки, в том расчете, что, имея плохих лошаденок и ожидая возвращения паромов, которые будут перевозить отца Иоанна, мы опоздали бы и приехали бы в Веркольский монастырь гораздо позже Батюшки, если бы выехали одновременно с ним. В этот день погода благоприятствовала нам как нельзя лучше. Прошел небольшой дождик, примявший пыль, жар спал, и овода, попрятавшись под листву дерев, не беспокоили лошадей.

Перебравшись на пароме на противоположный берег Пинеги и взобравшись по крутому подъему на горку, мы в последний раз взглянули на Суру.

Улицы села, как и в день нашего приезда, были совершенно пусты: все население было в ограде монастыря, на этот раз ожидая отъезда Батюшки.

Я от души пожалел, что наше пребывание в этом интересном месте было так кратковременно.

Послав последние приветствия родине отца Иоанна, мы уселись насколько можно было удобнее и легкой рысцой покатили по песчаной дороге, поминутно подбрасываемые попадающимися на дороге толстыми корнями дерев.

Проехали мы с версту после крутого спуска и вдруг услышали сзади конский топот. Выглянув из своей кибитки, мы увидели лихо мчавшуюся за нами тройку отца Иоанна. Сам Батюшка, заметив нас, еще издали начал махать нам своей старенькой любимой соломенной шляпой. Точно юноша, промчался он мимо нас, ласково кивая и улыбаясь нам своею доброю чарующей улыбкой.

– Экая благодать дана человеку – говорит наш ямщик, – посмотрит только на тебя и точно рублем подарит.

И действительно, нам всем стало как-то сразу и весело, и уютно, и тепло. He одним детям нужна ласка! Нужна она и взрослым, только не всякий сумеет обласкать и утешить взрослого человека.

Перед самым монастырем наши измученные лошадки еле ноги тянули. Пятьдесят верст сделать без передышки – не легкая штука.

Наконец, около 11 часов вечера мы въехали в ограду монастырской гостиницы и прошли в монастырь, чтобы перед сном повидаться с Батюшкой, который по-прежнему остановился у игумена Иоанникия. Здесь же у игумена мы застали часть спутников отца Иоанна, выехавших из Суры раньше нас, и между ними С.К. Кыркалова.

Неприятные вести пришлось нам услышать относительно нашего парохода: он спустился за Шотову гору еще ниже по течению. Итак, вместо предстоявших пятидесяти верст до Шотовой горы нам приходилось теперь проехать до нашего парохода гораздо больше. Это было тем более печально, что за Шотовой горой начиналась самая отчаянная гористая дорога. С.К. Кыркалов предложил поехать к себе в Шотову гору раньше нас и приготовить там баржу, на которой мы все могли бы спуститься к пароходу по реке. Батюшка эту мысль одобрил и благословил С.К. Кыркалова в дорогу, который сейчас же собрался и уехал. Одновременно с ним уехали и остальные наши спутники из опасения отстать от нас наутро. Мы с отцом Георгием, пожелав Батюшке спокойной ночи, отправились на ночлег в гостиницу.

Утром отец Иоанн отслужил соборно с иеромонахом Веркольского монастыря и отцом Георгием утреню и обедню и, отобедав у игумена, около 12 часов дня в последний раз принял целую группу просителей и вышел на крыльцо игуменского дома, где его ждала тройка сытых монастырских лошадей. Когда отец Иоанн уселся в экипаж, кучер-монах тронул лошадей, но сильный красивый коренник почему-то заупрямился и ни за что не хотел двинуться с места. Все усилия монахов, бравших упрямую лошадь под уздцы, и кнут кучера не могли помочь делу. Лошадь с широко оттопыренными ноздрями сопела, переминаясь с ноги на ногу, и ни за что не хотела двинуться вперед.

Тогда, к общему удивлению, отец Иоанн вышел из экипажа, подошел к заупрямившейся лошади и, дернув за челку, что-то ей крикнул. После этого лошадь сразу успокоилась и экипаж отца Иоанна с Батюшкой тихо тронулся по монастырскому двору, сопровождаемый благопожеланиями провожающих.

К 7 часам вечера мы уже благополучно прибыли в Шотову гору, сделав опять без перепряжки 50 верст, и подъехали к дому С.К. Кыркалова. Здесь опять нас ждали неутешительные вести.

Пароход спустился на 80 верст ниже Шотовой горы, а баржа, на которой предполагалось плыть, оказалась непригодной для этой цели. Волей-неволей приходилось на следующий день опять трястись в тарантасе и при этом по гораздо худшей дороге, чем ехали до сих пор.

Отец Иоанн ночевал в доме Кыркалова.

Утром 12 июня я проснулся под звуки колоколов, извещавших окрестных крестьян о скором приезде отца Иоанна в церковь Шотовой горы. Отец Георгий уже давно был на ногах и, стоя в углу перед киотом с образами, творил свое утреннее правило.

Выглянув в окно, я увидел у крыльца дома С.К. Кыркалова серую лошадь, запряженную в маленькие сани, разукрашенные коврами.

– Что сей сон значит: летом и вдруг сани?! – удивлялся я.

Оказалось, что в Архангельской губернии не диковинка встретить кого-нибудь и летом на санях. Есть места, где по мягкому и скользкому мху гораздо легче проехать на санях, чем на колесах, которые глубоко врезываются в рыхлую почву. Для Батюшки, конечно, сани были приготовлены больше для оказания почета. В старину на Руси архиереев так возили. Вскоре показался и сам Батюшка, бодрый, радостный и ко всем приветливый.

Сел он в сани и, сопровождаемый густою толпой, поехал через поле к церкви, где уже собралась огромная толпа народа.

Отслужив обедню, отец Иоанн возвратился к С.К. Кыркалову, где был приготовлен для нас чай и обед. Еще за час до окончания службы в церкви на двор Кыркалова привезли на телеге разбитого параличом крестьянина. Издали увидел отец Иоанн больного и сейчас же подошел к нему и стал расспрашивать, давно ли он заболел и от чего произошла болезнь. Потом, положив ему руки на голову, сотворил молитву и успокоил больного, дав ему надежду на выздоровление. После обеда у С.К. Кыркалова мы сейчас же решили ехать в дальнейший путь в погоню за нашим пароходом.

Это был самый трудный переезд на лошадях, и потому мы с отцом Георгием опять выехали часом раньше отца Иоанна, боясь, что встречные паромы нас разъединят.

Перед самым отъездом ко мне обратился наш молодой ямщик с просьбой снять его молодуху. Я еще раньше обратил внимание на очень красивую молодуху с чисто русским типом, ходившую по двору в своем пестром наряде, но, потерпев уже раз неудачу в селе Сойле, где хотел снять такую же молодуху, я и не пытался просить ее сняться.

Я моментально исполнил просьбу ямщика и снял его жену, поставив ее у колодца.

– Это дочка моя – подошла ко мне та самая старушка, которая вечером проводила нас на ночлег в школу.

– Красивая у тебя дочка – не удержался я от комплимента.

– Четыре у меня таких-то, – не без хвастовства сказала польщенная старуха, – и все одна другой лучше, и все замужем.

– Ну, прощай, счастливая старуха, прощай, красавица. Из Петербурга пришлю вам карточки, – крикнул я уже из кибитки матери и дочери.

Ямщик тронул свежих лошадок, и мы покатили за околицу.

Слова баронессы Таубе о том, что здесь на протяжении двенадцати верст и гор двенадцать, оправдались вполне.

Поминутно приходится нам спускаться на самое дно оврага и, переправившись по ажурному мостику через ручей, который при первом хорошем дожде превращается в бурный поток, подыматься опять на гору.

С горы мы спускаемся, затормозив заднее колесо, а, подымаясь на гору, часто сами помогаем лошадям тащить нашу кибитку.

– Вот эта гора Архиерейской называется, – указал нам ямщик на самый крутой подъем, когда мы подъезжали к нему.

– Это почему же ее так назвали? – спросил я.

– А потому, что здесь даже архиерея лошади втащить не могли; пришлось и ему на своих ногах подняться.

Но вот двенадцать гор нами пройдены, и мы стали спускаться к реке.

– Теперь, на той стороне, дорога полегче будет, ровнее, – утешал нас ямщик.

Действительно, перебравшись на пароме на противоположный, тоже гористый берег, мы поехали уже спокойнее.

На самой верхушке горы, спускающейся к Пинеге и закрывающей собою селение, мы увидели верхнюю часть колокольни и на ней несколько человек, выжидавших проезда отца Иоанна, чтобы при его появлении зазвонить в колокола.

Около десяти часов вечера мы, наконец, услышали сзади топот лошадей и нас опять обогнал Батюшка. Как и раныие, он весело кивнул нам головой, что-то крикнул и как вихрь промчался мимо, махая нам шляпой.

– Ну, ямщик, теперь не зевай, а дуй во весь дух, – обратились мы к нашему вознице.

Но лошади оказались слабы, и мы очень скоро потеряли экипаж отца Иоанна из виду. Нас выручил С.К. Кыркалов, догнавший нас на свежих лошадях. Мы наскоро переложили свои вещи в его тарантас и опять понеслись, сидя в наклоненном положении и держась за животы, чтобы не так чувствительны были толчки. Следом за нами неслась еще одна тройка, на которой ехали какая-то женщина и девочка лет двенадцати. Оказалось, это были две больные, опоздавшие в Шотовой горе к отъезду отца Иоанна и теперь догонявшие его, чтобы поделиться своим горем и получить благословение.

Одну речонку еще переплыли мы на пароме, через другую переправились вброд и, наконец, около 11 часов вечера увидели с горы далеко внизу у песчаного берега наш желанный пароход. Отец Иоанн был уже на пароходе, который с разведенными парами ждал только приказания отчаливать. С большим трудом спустились мы с обрыва по сыпучему песку и, прокладывая новую дорогу, кое-как добрались до парохода. Оказалось, что во время нашего пребывания в Суре пароход «Св. Николай Чудотворец» потерпел маленькую аварию: спускаясь по течению вниз, он сел на мель при полном ходе и с большим трудом мог сдвинуться. Как только отец Иоанн отпустил больную женщину с девочкой, пароход отчалил от берега и пошел вниз по течению.

Около 4 часов утра 13 июня мы уже подошли к городу Пинеге, где остановились для служения обедни. Отслужив обедню, отец Иоанн простился с местным диаконом, который ездил с нами в Суру, и сейчас же распорядился плыть дальше.

Около часа дня мы прошли мимо Красногорского монастыря.

Зорко приходилось теперь следить нашему рулевому за фарватером. Вся команда все время была настороже. С носовой части почти не сходил человек с измерительным шестом. Два раза мы хватали о дно реки, но в конце концов все-таки благополучно проходили все опасные перекаты.

В одном месте грустная картина представилась нашим глазам: шедший навстречу нам пароход с пассажирами остановился у пустынного берега, не будучи в состоянии продолжать свой путь по обмелевшей реке, и пассажиры брели по берегу с багажом в руках.

В 9 часов вечера мы, наконец, подошли к Усть-Пинеге и увидели вдали многоводную широкую Северную Двину. Все вздохнули свободнее. Кончились мели, и мы почувствовали себя свободными. Путь наш лежал теперь прямо на север в Архангельск, куда мы по расчетам должны были прийти около 4 часов утра.

He желая делать тревогу в городе ночью, отец Иоанн распорядился остановиться верстах в пяти от города, а к городу подойти не раньше 8 часов утра.

Глава XII

Маленькая авария на пароходе. – Пребывание в Архангельске

Под утро я услышал сквозь сон, как пароход причалил к берегу, и затем в соседнем с моею каютою машинном отделении поднялась какая-то возня. О чем-то говорили, спорили.

Оказалось, лопнула какая-то труба в машине, а потому добраться до Архангельска, который уже был виден в расстоянии 3–4 верст от нас, на нашем пароходе без основательной починки было невозможно. На выручку нам явился С.К. Кыркалов, предложивший вызвать по телефону из Архангельска володинский пароход, который доставит нас в Архангельск, а наш пароход на буксире отправит на лесопильный завод, где есть мастера, могущие исправить машину. Благодаря любезности С.К. Кыркалова, съездившего на ближайший лесопильный завод и вызвавшего оттуда по телефону володинский пароход, нам не пришлось долго сидеть на одном месте.

Скоро вдали показался белый корпус большого красивого парохода, быстро приближавшегося к нашему, потерпевшему аварию, «Св. Николаю Чудотворцу». Капитан володинского парохода сообщил нам, что в Архангельске еще вчера, 13 июня, весь день ждали приезда отца Иоанна, а многие, думая, что Батюшка может приехать и ночью, продежурили на берегу Двины до утра. Как только пересели мы на прибывший пароход, капитан скомандовал отчаливать, и мы двинулись к блестевшему вдали куполами своих церквей Архангельску.

До центра города оставалось около пяти верст, но, несмотря на это, на поверхности реки то и дело сновали буксирные пароходы, лавируя между стоящими на якоре огромными парусными и паровыми судами, груженными, главным образом, лесом и мукой; бороздили воду десятки лодок, переполненных рабочими с плотов и барок.

Вся эта жизнь, в преддверии Архангельска, сосредоточена, главным образом, вокруг целого ряда лесопильных заводов, разбросанных по берегу реки. Чем ближе к городу, тем река становится оживленнее и деятельность ее обитателей кипучее. Масса огромных иностранных судов всех национальностей величественно стоит среди реки, окруженная со всех сторон барками разной величины, на которые с шумом и грохотом перегружается товар.

В Петербурге, по Неве, такого оживления не видно, так как вся портовая жизнь сосредоточена здесь за городом. В Архангельске, благодаря ширине и глубине Северной Двины, самые большие иностранные пароходы могут проходить гораздо выше города.

Но вот из-за барок и целой флотилии морских судов показались белые стены самого древнего на всем Севере Архангельского монастыря и за ним, вытянувшийся в одну длинную линию по берегу реки, Архангельск.

Отец Иоанн, все время стоявший на носовой части парохода и не сводивший восторженного взгляда с приближавшегося города, при виде монастыря, с которым мы поравнялись, обнажил голову и осенил себя крестным знамением.

– Вот здесь прошли мои юношеские годы, – обратился он ко мне, указывая на сад и здание семинарии, показавшееся невдалеке от Архангельского монастыря.

Батюшка с любовью всматривался в каждое здание города и давал мне подробные пояснения.

– Эта обитель во имя Архангела Михаила построена еще за 400 лет до основания города – говорил он. – При ней теперь находится церковно-археологическое общество. А вон деревянный дом – это епархиальное женское училище, за ним виднеется большой каменный дом – это дом архиерея. Теперь смотрите далее, это наше Сурское подворье.

На самой набережной реки я увидел вновь отстроенное двухэтажное деревянное здание с часовенкой. Против этого дома мы и пристали к одной из пристаней, загроможденных кулями с хлебом. С пристани отец Иоанн прежде всего поехал с визитом к владыке, у которого немедленно был принят. Владыка пригласил Батюшку на следующее утро участвовать в сослужении с ним в его домовой Крестовой церкви, пообещав прислать за отцом Иоанном свою карету.

От архиерея отец Иоанн проехал в соседнюю Благовещенскую церковь, построенную жителями Холмогор и Великого Устюга. Там он служил обедню.

В это время в подворье Сурского Иоанновского монастыря собравшаяся толпа народа и немногочисленные сестры, обитательницы подворья, с волнением ждали приезда отца Иоанна. Дело в том, что мы из Суры привезли с собой монахиню, которая должна была заместить находившуюся при смерти «старшую» сестру подворья. По этому случаю в подворье с нетерпением ждали Батюшку, который обещал прибыть из церкви со Святыми Дарами и приобщить умирающую. Я видел эту монахиню, которую провели в комнату отца Иоанна, когда он наконец приехал из церкви. Она висела на руках поддерживавших ее сестер, еле передвигая ногами, измученная, бессильная, с ввалившимися потухшими глазами, с желтым как воск лицом. Казалось, она не дойдет до конца комнаты и тут же умрет. Но вот ее ввели в комнату отца Иоанна и тотчас же закрыли за ней дверь. Батюшка приступил к святой исповеди. В это время все лестницы и проходы между ними были переполнены публикой. Кого-кого только здесь не было! И чиновник без места с прошением в руках, и учащаяся молодежь, и купцы, и какая-то девочка с атрофированной рукой, и масса других больных и страждущих.

Полицейский пристав суетился изо всех сил, чтобы установить хоть какой-нибудь порядок, чтобы предотвратить давку. Но вот дверь распахнулась, и в ней показалась уже причастившаяся монахиня. Ее по-прежнему поддерживали под руки, но она шла уже гораздо бодрее, с видимым духовным подъемом.

Вечером того же дня, когда отец Иоанн, сделав визиты губернатору и еще нескольким лицам, опять заехал в подворье и вместе с другими сел за общий чайный стол, я, обернувшись назад, к великому своему удивлению, увидел больную монахиню сидящей без всякой посторонней помощи на стуле сзади отца Иоанна. Даже румянец заиграл на ее щеках. Она весело смотрела на окружающих и с жадностью прислушивалась к каждому слову, сказанному Батюшкою.

Я указал на нее отцу Иоанну.

Он быстро обернулся, кивнул ей головой и проговорил:

– Слава Богу, слава Богу, никто, как Бог.

На третий день нашего пребывания в Архангельске я еще больше был поражен, увидев ту же монахиню совершенно здоровой и цветущей, явившуюся к обедне в огромный, переполненный молящимися, Свято-Троицкий собор, где служил отец Иоанн. Она стояла среди толпы без всякой посторонней помощи и горячо молилась.

В день нашего приезда отец Иоанн отслужил вечерню в Архангельском кафедральном Свято-Троицком соборе, построенном на месте, по преданию, указанном самим Петром Великим. Это прекрасный величественный храм, поражающий выдержанностью и строгостью линий своего огромного в несколько ярусов золотого иконостаса. В верхний этаж собора ведет широкая лестница, на которой поставлены три пушки, пожалованные Петром I в 1701 году архиепископу Афанасию со взятых в том году под Архангельском шведских фрегата и яхты. У правой от входа стены под золоченым балдахином, поддерживаемым тремя колоннами и двумя резными из дерева в человеческий рост ангелами, помещается сосновый шестиаршинный крест, сделанный собственноручно Петром Великим в память избавления от бури в Унских рогах и перенесенный сюда из Пертоминского монастыря с разрешения Императора Александра I. На кресте вырезана Петром голландская надпись: Dat Kruus maken Kartein Piter van a. Chr. 1691.

История сооружения креста и его перенесения в Архангельск изложена на щитах, поддерживаемых ангелами. Около креста штандарт и палестинский флаг со струга, на котором Петр I плыл от Вологды до Архангельска.

После вечерни в соборе отец Иоанн поехал с визитом к ректору семинарии, живущему в здании, в котором когда-то учился сам Батюшка. В коридоре семинарии мы встретили одного из не уехавших на каникулы питомцев ее, который, увидев отца Иоанна, бросился к ректору, чтобы сообщить ему о неожиданном приезде почетного гостя. Сделав визит ректору, во время которого последний передал отцу Иоанну отчет о деятельности тех учебных заведений, которые пользуются его материальною помощью, Батюшка в сопровождении ректора и его семьи прошел в семинарский сад, в тот самый сад, где много лет тому назад еще юношей сидел он с книгами, готовясь к экзаменам. Тогда и деревья в саду были молоденькие, а теперь сад разросся в огромный тенистый парк. Нетрудно себе представить то радостное чувство, с которым отец Иоанн, страстный любитель природы, смотрел на каждый уголок сада, говоривший ему об его давно минувших семинарских годах.

Пройдя в самый глухой конец сада, отец Иоанн вдруг остановился перед высоким стройным и крепким деревом, ветви которого разрослись широко и нависли над дорожкой и соседними кустами.

Отец Иоанн снял шляпу и, как бы здороваясь со старым товарищем, потрогал дерево руками.

– Вот мой сверстник – сказал он, обращаясь к нам. – Здесь было мое любимое местечко в саду. Под этим деревцем я чаще всего проводил свой досуг и читал книги.

Пока мы ходили по саду, в последний стала набираться публика, которая постепенно окружила отца Иоанна и делала уже почти невозможной дальнейшую прогулку. Пришлось проститься с ректором и его семьей и направиться к выходу.

Из семинарии мы проехали в женское епархиальное училище, которое тоже пользуется попечением отца Иоанна. Здесь Батюшка навестил трудно больную воспитанницу и, выпив стакан чая у начальницы, поехал к дому местных купцов Селяниновых, где для него было приготовлено помещение. В доме Селяниновых отец Иоанн останавливался и раньше. Это прекрасно обставленный двухэтажный каменный особняк, выходящий своим фасадом на Троицкий проспект против дома губернатора. В высшей степени симпатичная хозяйка дома оказала нам самый радушный прием.

Утром на следующий день в зале, примыкавшей к комнате отца Иоанна, в ожидании его выхода перед отъездом в Крестовую церковь, собралось несколько человек из знакомых гг. Селяниновых, желавших получить благословение от Батюшки.

Между прочим, пропустили с улицы и какую-то постороннюю старушку.

– Ох, спасибо им, – причитала она, – пропустили! Я, батюшка, ведь из Екатеринодара сюда приехала, нарочито только для того, чтобы добраться до него, – обратилась она ко мне. – Вот видишь эту руку, – протянула она ко мне свою правую руку, шевеля пальцами, – ведь болталась три года тому назад от паралича, а он, милостивец, своей молитвой излечил. Я тогда в Кронштадт к нему ездила и вот теперь три года здорова, да еще как работаю-то! A только вот теперь сынок-то у меня, столяр он, непутевым делом занялся: запойничать стал. Думала я, думала... скопила какую ни на есть копейку и опять к Батюшке приехала. Эх, только бы допустили к нему.

Скоро вышел и Батюшка, и старуха одна из первых подошла к нему. Выслушав ее просьбу, отец Иоанн подошел с нею к углу с образами и, став на колени, помолился. Окончив молитву, он обратился к другим просителям, выслушивая каждого в отдельности. Старуха подошла ко мне сияющая.

– Этак счастливо все вышло! Недаром, значит, приезжала – говорила она, не сводя глаз с отца Иоанна, который стоял в конце комнаты, разговаривая с каким-то старичком.

– А знаешь что – повернулась она опять в мою сторону, – ведь этакого случая опять не скоро дождешься – не попросить ли мне у него заодно, чтобы он помолился за моего племяша: у него иногда голова побаливает, – так чтобы никогда не болела?

Я посоветовал ей не тревожить больше пустяками Батюшку.

Этот случай напомнил мне эпизод из жизни покойного митрополита Киевского Платона.

Такая же старуха во время какого-то большого праздника в Киевской лавре, после долгих усилий пробравшись в толпе к руке владыки и поцеловав ее, крикнула своей землячке, стоявшей в другом конце церкви: «Акулина, пробирайся сюда; не выпущу, пока не подойдешь!» И действительно, не выпустила руки митрополита до тех пор, пока ее землячка не подошла и не поцеловала ее.

Но вот прибыла карета архиерея, и отец Иоанн поехал служить в Крестовую церковь. Владыка предоставил отцу Иоанну свою карету на весь день, поэтому Батюшка не терпел в этот день так много от ужасной архангельской пыли, как в предшествовавший день.

Отправляясь в Архангельск, отец Иоанн не рассчитывал пробыть там более двух дней.

Но тут его ждала такая масса всевозможных просьб и приглашений, что Батюшка решил остаться еще на один день, пообещав в день отъезда отслужить обедню в кафедральном соборе.

Из Крестовой церкви отец Иоанн опять заехал в свое подворье, где нужно было разобрать целый ворох писем и телеграмм, полученных со всех концов России.

Перед вечером мы совершили очень интересную поездку на завод С.К. Кыркалова в так называемую Маймаксу. Отец Иоанн с иеромонахом Георгием поехали в архиерейской карете, а я с местным приставом и С.К. Кыркаловым поместились в удобном экипаже последнего. В приставе Андрее Ивановиче Иванове я встретил очень интересного собеседника. Переведен он в Архангельск из Москвы недавно, но, несмотря на это, прекрасно знает не только город, но и все его окрестности, а также хорошо знаком с бытом местных портовых рабочих и их отношением к иностранцам. По его словам, хуже всех относятся к русским вообще, и к русским рабочим в частности, немцы-иностранцы. Живущие в немецкой слободе потомки крупных торговых фирм, составляющие денежную аристократию иностранного населения Архангельска, держат себя замкнуто и чуждаются русского общества. Приезжающие на германских пароходах немцы-матросы почему-то особенно вызывающе держат себя по отношению к русским портовым рабочим. Бывают здесь столкновения у наших рабочих и с англичанами, и с французами, но это всегда имеет другой характер.

– Перепьются, передерутся между собой наши с англичанами или французами из-за пустяков и потом в участке мирятся и протягивают друг другу руку, – рассказывал мне А.И. Иванов. – С немцами дело всегда иначе обстоит. Они и в трезвом виде почему-то стараются показать свое преимущество и высокомерие перед русскими. Да вот недавно был у нас характерный случай. Покупают русские рабочие на рынке яйца; уже сторговали весь остаток по три копейки за десяток и достают деньги. Вдруг стоявшие рядом германцы дают торговке по шесть копеек за десяток и объявляют, что яйца берут они. Наши, конечно, в обиду. Дескать, раньше сторговали, а потому яйца наши. «Мальши, русски свиня», – говорит немец и показывает нож.

Наш – в зубы, а немец его ножом. И пошла свалка. Привозят в участок опасно раненного окровавленного человека. И все из-за того, что господа немцы вообразили, что вселенная существует исключительно для них, а русские мужики лучшего обращения и не заслужили. Конечно, здесь говорится не про тех немцев, которые давно сжились с русским обществом, подружились с ним и даже говорят про себя, что они «кровавые русские».

Выехав из подворья Сурского монастыря, мы покатили по главной и почти единственной идущей параллельно Северной Двине улице – Троицкому проспекту. Проехав мимо собора и дома губернатора, мы обогнули очень неудачный по своему исполнению памятник Ломоносову и попали в Немецкую слободу.

Что ни дом, то деревянное палаццо, окруженное цветущим садом с самыми причудливыми клумбами и фонтанами. Чистота и аккуратность во всем самая немецкая. Многие дома построены в средневековом духе: вместо первого этажа высокий фундамент с рустичной стеной и только во втором этаже окна, за которыми видны шелковые занавески и часть роскошной обстановки.

Переехав по мосту через речку Кузнечиху, мы въехали в известное в истории русского судостроения местечко Соломбалу. При въезде в селение налево от моста видно обнесенное забором обширное Соловецкое подворье, двухэтажный каменный корпус которого вмещает до 1000 человек богомольцев. Далее за березовой рощей виднеется Соломбальский Преображенский собор, построенный в 1760–1776 годах, называвшийся прежде Адмиралтейским или Морским.

Проехав всю Соломбалу, мы попали в местность, называемую Майманкой, получившую свое название от омывающей ее речки Маймаксы, одного из многочисленных рукавов Северной Двины. Здесь начался район лесопильных заводов. Мы едем по дорожке, крытой досками. Слева и справа возвышаются огромные штабели уже обработанного леса. Немного поодаль сложены целые горы обрезков от бревен, которые зимою сжигаются, чтобы очистить здесь место, так как, благодаря скоплению такой массы леса, в нем никто не нуждается, и потому его даже даром не берут.

На заводе С.К. Кыркалова отец Иоанн отслужил молебен, и мы той же дорогой поехали обратно.

В одном месте мы встретили богатое ландо, быстро катившее нам навстречу. Так как место было очень узкое, мы, боясь зацепиться колесами, остановились в полной уверенности, что и встречный кучер придержит своих лошадей. Но кучер продолжал ехать быстро. Между тем позади нашего экипажа сейчас же находилась широкая архиерейская карета, в которой сидел отец Иоанн и за которую легко было задеть. Ввиду этого, когда поравнялись с ландо, мы крикнули кучеру, чтобы он ехал тише.

– Но, но, но, но! – угрожающе последовал ответ густого баса.

– Вот что вы с таким фруктом поделаете – говорил потом пристав. – Карман у него туго-туго набит, он и чувствует свою силу.

На обратном пути нам пришлось побывать в нескольких домах, где с нетерпением ждали приезда отца Иоанна.

Почти в каждом доме пришлось видеть огромную шкуру белого медведя, разостланную по полу. Говорят, здесь во время ярмарки можно купить прекрасную шкуру белого медведя за 25 рублей.

16 июня отец Иоанн в последний раз служил обедню в кафедральном соборе, во время которой сказал глубоко прочувствованную проповедь о том, как надо воспитывать юношество в вере и охранять его от вредного влияния некоторых писателей, отрицающих все основы православия.

После обедни отцу Иоанну пришлось побывать еще в нескольких домах, и только в пять часов пополудни, отслужив молебен в часовне Сурского подворья, Батюшка, сопровождаемый почти всем городом с губернатором во главе, прибыл на исправленный уже свой пароход, и мы отчалили.

Глава XIII

Поездка в Холмогоры

Весь путь от Архангельска мы прошли в пять часов.

Сначала плыли по Северной Двине, потом свернули в довольно узкий рукав Двины – речку Курью или Куропалку, отделяющую большой песчаный, поросший ивняком Кур-остров от Холмогор.

Куропалка оказалась очень мелководной, и наш пароход то и дело задевал своим днищем за песчаное дно реки.

«Обсохнуть» мы не боялись, так как здесь еще оказывают свое влияние морские приливы, и потому старались как можно ближе пробраться к Холмогорам. Но к самому городу проехать на пароходе нам так и не удалось. Пришлось остановиться верстах в трех от города у небольшого пригорка, куда были уже присланы для нас лошади от Холмогорского женского монастыря.

Отец Иоанн, встреченный несколькими монахинями, объявил им, что поедет на ночлег к своей второй сестре, вдове священника, живущей в нескольких верстах от монастыря, а к 9 часам утра приедет в монастырь служить обедню. Мы с отцом Георгием уселись в линейку и, подхваченные парой кругленьких лошадок, помчались следом за отцом Иоанном.

Вскоре мы достигли города и поехали по его пыльной довольно широкой улице мимо маленьких, большей частью одноэтажных домов, из ворот которых поспешно выбегали их обитатели и низко кланялись отцу Иоанну.

Холмогоры – небольшой уездный городок, имеет немного более тысячи жителей, расположен по берегу Куропалки. Как известно, на холмогорских лугах вскармливается известный своею молочностью и красотой рогатый скот, разведенный при Петре Великом от скрещивания местной породы с голландскою. Местность, известная в наших летописях под именем Колмогор или Холмогор, принадлежит к одним из древнейших поселений новгородцев в Двинской земле и отождествляется некоторыми историками с упоминаемым в скандинавских сагах Гольмгардом. Город возник из нескольких бывших в этой местности селений и погостов, менявших свои названия при перенесениях их с одного места на другое, вызывавшихся сильными разливами Двины.

Нынешний город расположен в версте ниже по реке от того места, где он находился в конце XVII века и где доныне стоят совершенно одиноко на лугу собор и монастырь. Вскоре показался и величественный Спасо-Преображенский собор, стоящий на пригорке в нескольких шагах от монастырской ограды, а потому принятый нами издали за часть монастыря. Увидев приближающегося отца Иоанна, монахини зазвонили на своей колокольне, и весь монастырь высыпал к нему навстречу. Но Батюшка повернул в сторону и поехал по дороге, идущей к селу, в котором живет его сестра.

В монастырь поехали только мы с отцом Георгием. Несмотря на то, что было уже около одиннадцати часов вечера, в ожидании приезда отца Иоанна в монастыре никто не спал и все ворота его были открыты; поэтому, сдав свои вещи в монастырскую гостиницу, находящуюся за оградой монастыря, мы с отцом Георгием вошли в обитель с тем, чтобы представиться игуменье и осмотреть монастырь.

Небольшой монастырский двор, окруженный со всех сторон постройками, в которых помещаются кельи сестер, трапезная, мастерские, кухня и пекарня, поблизости к собору заканчивается белыми каменными палатами, построенными еще в XVII столетии и предназначенными тогда для помещения архиерейского штата.

В 1744 году сюда было прислано в заточение несчастное потомство царя Ивана Антоновича своим отцом Антоном Ульрихом, который после скончавшейся здесь от родов жены Анны Леопольдовны провел со своими четырьмя детьми 34 года под строгим надзором. Теперь в помещении, где томились узники, находится на покое схимница монастыря.

Во втором этаже палат помещается очень интересная по своему плану Успенская церковь, примыкающая к помещению схимницы. Из предметов, современных семейству Антона Ульриха, кроме нескольких потерпевших от времени портретов, хранящихся в квартире игуменьи, в Холмогорском монастыре ничего почти не осталось. Только каменные своды да крепко сложенные стены остались немыми свидетелями давно прошедшей тяжелой драмы.

Осмотрев церковь, мы прошли в трапезную, небольшую комнату, очень бедно обставленную, и оттуда спустились в пекарню и просфорную.

Из мастерских монастыря за поздним временем нам удалось посмотреть только иконописную. Большая светлая комната была сплошь уставлена мольбертами с начатыми и частью уже законченными работами монахинь. На длинных деревянных столах лежали рисунки, сделанные с гипсовых масок и частей тела. Я посмотрел на часы; было ровно 12 часов ночи, а мы осматривали работы без лампы и не должны были даже напрягать свое зрение, чтобы рассмотреть мелкие вещи, – до того было светло.

Переночевав в гостинице, мы поспешили в монастырскую церковь, куда со всех концов торопились монахини, так как отец Иоанн, обещавший приехать к 9 часам утра, неожиданно приехал на целый час раньше и уже читал канон.

Маленькая монастырская церковь быстро наполнилась народом, пришедшим сюда из Холмогор и окрестных сел.

– Этакого стечения народа у нас и в день Святой Пасхи не бывает – говорила мне потом казначея монастыря.

По ее словам, окрестное население, состоящее наполовину из старообрядцев, очень холодно относится к церкви и почти не посещает монастыря. Средства обители поэтому крайне скудны и в незначительной только степени поддерживаются заходящими сюда богомольцами, идущими из России в Соловки.

Во время службы в церкви мне пришлось увидеть и двух схимниц монастыря. Они сидели, сгорбившись на своих табуретах, опираясь руками на посохи, и замечательно гармонировали с теми тяжелыми сводами, которые нависли над их дряхлыми, скрытыми под широкими черными с белым плащами схим, телами. Только нос и часть выдвинувшегося вперед подбородка были видны. Остальная часть лица обеих стариц закрывалась их печальным головным убором.

Окончив службу в церкви, отец Иоанн в сопровождении местного духовенства прошел пешком в находящийся всего в нескольких стах шагах от монастыря величественный Преображенский собор.

Собор построен в 1685 году первым архиепископом Холмогорским и Важским Афанасием, известным противником раскола, любимцем Петра I и его сотрудником на Севере. Построенный по образцу московского Успенского собора, холмогорский собор замечателен прекрасным пятиярусным иконостасом, подвешенными над алтарем хорами и прекрасным резонансом. По обеим стенам собора стоят гробницы умерших в епархии шести архиепископов и четырех епископов с портретами каждого из них над гробницею и эпитафиями, начиная с Преосвященного Афанасия, изображенного безбородым вследствие известного эпизода в его жизни, происшедшего в Москве во время бывшего там собора в присутствии царевны Софии, когда чернец Сергий из Суздаля, известный более под именем Никиты Пустосвята, желавший вести диспут о «правой вере» непосредственно с патриархом и раздраженный возражениями Преосвященного Афанасия, бросился на него с криком: «Что ты, нога, выше головы становишься!» – и вырвал ему бороду.

В алтаре собора местный священник показал нам целую коллекцию драгоценнейших памятников седой старины, состоящих из церковной утвари, воздухов, митр, евангелий и крестов времен Иоанна Грозного и других эпох.

Отец Иоанн подробно осматривал каждый отдельный предмет и выслушивал объяснения, даваемые настоятелем собора.

Когда мы вышли из собора, пошел дождик, и тут Батюшка поразил всех своею удивительною бодростью.

– Ну, братия, нужно убегать от дождя, a то промочит, – проговорил он, обернувшись к сопровождавшим нас, и, подобрав поудобнее рясу, довольно скоро пробежал все расстояние от собора до монастыря. Бывшие с ним старики-священники, несмотря на то, что многие из них были гораздо моложе отца Иоанна, конечно, далеко отстали от него.

Отобедав у игуменьи, мы простились с обителью и возвратились на пароход.

По ту сторону Куропалки раскинулся на много верст усеянный деревнями песчаный Кур-остров, древнее чудское поселение и родина М.В. Ломоносова.

За кустами ивняка на холме виднеется довольно редкий ельник, остаток таинственного дремучего леса, в котором, по сказанию исландского летописца Стурлезона, стояло капище чудского идола Иомалы, богато украшенного драгоценными камнями, державшего на коленях чашу, полную золотых монет и такой величины, что, если бы ее наполнить водою, то четверо могли из нее досыта напиться. На Кур-острове в то время происходила известная далеко за пределами Биармии меховая ярмарка, и пришедшие на эту ярмарку норвежцы ограбили ночью идола и, чтобы снять с него ожерелье, разрубили его. Проснувшись, стража подняла тревогу, и чудь погналась за норвежцами, но те, как более искусные в ратном деле, одолели чудь при местности, носящей до сих пор название Побоища и расположенной ниже по Двине.

В стороне от дороги, ведущей в Ломоносовскую (прежде Вожкоринскую) волость, стоит небольшая часовня, существующая с 1659 года. Она поставлена, по преданию, на месте погребения трех чудских князей. В деревне Ломоносовке, прежней Денисовке (она же Болото), в небольшом садике стоит основанное в 1868 году и построенное на том месте, где стоял дом отца Ломоносова Василия Дорофеева, училище Ломоносовское, одноэтажное здание в 10 окон с небольшой библиотекой, классом резьбы по кости и помещением для учительницы. Это училище – единственное воспоминание о Ломоносове. Никаких других памятников, воспоминаний или преданий уже ныне не существует о нашем знаменитом ученом и поэте на его родине.

Около 3 часов дня мы опять вышли в Северную Двину и пошли против течения уже обратно на юг. Теперь путь наш лежал на Волгу по той же Северной Двине и Сухоне, причем предстояла остановка в Вологде. Плыли мы теперь медленно против течения и притом ежедневно останавливались для служения обедни в тех селениях, к которым подъезжали около 8–9 часов утра. Таким образом весь путь от Холмогор до Вологды мы совершили в пять дней. В эти дни мне пришлось быть свидетелем двух сцен, которые навсегда останутся в моей памяти.

Мне много приходилось слышать о событиях, происходивших по молитве отца Иоанна. Видел я также и людей, которые на себе испытали действие молитвы отца Иоанна и излечились от той или другой болезни. Сам же я, если не считать того поразительно быстрого выздоровления монахини, которое произошло в Сурском подворье в Архангельске после молитвы Батюшки, раньше ничего не видел. И вот теперь на моих глазах произошло два случая, о которых предоставлю судить читателю.

Сам я передаю только то, что видел, без всяких прикрас, причем точно называю места, в которых произошли описываемые факты, дабы дать возможность желающим проверить описываемое у местных жителей.

Еще 18 июня вечером, когда мы проходили мимо села Троицкого, находящегося на границе Архангельской и Вологодской губерний, мы заметили далеко на горизонте облака белого дыма. Чем дальше мы подвигались вверх по течению, тем дым становился гуще.

Наконец вскоре мы совсем были окутаны пеленою ароматного дыма и наслаждались его запахом. Горели леса в окрестностях, тундра и можжевельник.

Утром 19 июня мы остановились у селения Ягрыши, в 120 верстах от Котласа. Крестьяне не сразу пришли к церкви, в которую уже вошел отец Иоанн, так как большинство находилось за околицей. Все со страхом ожидали приближающегося пожара, который медленно, но верно делал свою страшную работу, подбираясь все ближе и ближе из тундры к селам, разбросанным на берегу Двины. Однако весть о неожиданном приезде отца Иоанна быстро облетела всех, и вскоре ягрышская церковь переполнилась крестьянами нескольких сел.

Все просили отца Иоанна помолиться о ниспослании дождя, которого не было в этой местности уже три месяца. И отец Иоанн помолился.

Желая снять фотографии, я вышел из церкви раньше окончания службы и занялся установкой аппарата на палубе нашего парохода «Св. Николай Чудотворец». Пока я возился с аппаратами, с юга стали надвигаться тучи и на раскаленную землю пала тень. Когда же кончилась обедня и отец Иоанн, сопровождаемый огромной толпой народа, выйдя из церкви, направился к пароходу, стал накрапывать дождик. Все с радостью смотрели на покрытый темными тучами горизонт и набожно крестили свои обнаженные головы. Когда Батюшка вошел на палубу и команда парохода стала отдавать якорь, весь берег был покрыт огромною толпою народа. Многие принуждены были войти в воду, чтобы ближе видеть Батюшку, и не отрывали своих восторженных взоров от отца Иоанна.

Наконец из толпы вышел почтенный седой старик и, земно поклонившись отцу Иоанну, сказал следующее: «Ваше высокоблагословение! Три месяца у нас не было ни росинки, засуха истощила нашу землю, наши поля; пожар окружил наши селенья со всех сторон и угрожал нашим жилищам, и вот вы, по просьбе нашей, помолились за нас, и Господь послал нам дождь. Прими же нашу благодарность, ваше высокопреподобие».

При последних словах весь народ как один человек пал на колени. Многие плакали.

– Никто, как Бог, никто, как Бог, – повторял Батюшка, ласково кивая всем головою.

Когда пароход отчалил от берега, несколько человек запели псалмы; народ подхватил, и голоса мощного хора тысячной толпы долго еще летели вслед за нашим удаляющимся пароходом. Только страшный ливень, забарабанивший по крыше нашего парохода, заглушил наконец голос толпы, не хотевшей и под дождем расходиться.

С именем отца Иоанна связано много случаев, где дело касалось не исцеления больных, а вещей, ничего общего с нервною системою и психикою человека не имеющих.

Два таких случая произошло во время нашего путешествия у меня на глазах.

Один из них я только что рассказал, назвав точно место, где он произошел.

Где и с кем произошел второй случай, я не называю, так как не считаю себя вправе предавать гласности имена лиц, в семье которых происходит горе, тем более что здесь интересен самый факт, а не имена причастных к нему лиц.

В одной купеческой семье, ведущей издавна крупную оптовую торговлю, вследствие несчастной страсти к вину главы ее, пошатнулись дела. Подошли сроки векселям, а уплатить по ним семья не могла, так как в то время весь капитал был в обороте, а наличного не хватало.

Дня через три после нашего приезда в город, где живет названная семья, предстояла опись имущества и всей роскошной обстановки, принадлежащей ей. Семья была в страшном горе. Пригласили отца Иоанна, который и отслужил молебен.

На другой день перед нашим отъездом в дальнейший путь подходит ко мне один из местных жителей, с которым я накануне познакомился, и говорит:

– А вы знаете, какое счастье принес семье N.N. отец Иоанн.

– В чем дело? – спрашиваю.

– Да как же: вскоре после его отъезда явились к ним какие-то купцы и закупили товара на шесть тысяч рублей. Теперь им есть возможность избавиться от описи имущества.

Таких случаев в жизни отца Иоанна происходила и происходит масса.

Около 12 часов ночи 19 июня мы прошли мимо Котласа и поплыли вверх по течению Сухоны. Ночь стала заметно темнее, тем более что небо заволокли тучи, из которых от времени до времени перепадал дождик. К 8 часам 20 июня мы подъехали к Великому Устюгу.

На этот раз Батюшка служил обедню в соборе святого Прокопия Праведного. Когда отец Иоанн собирался возвратиться на пароход, к нему обратились с просьбой посетить одного больного юношу, который был ушиблен лошадью и теперь лежал дома, не имея возможности двигаться. По словам просивших его навестить, доктора отказались его лечить, так как у больного образовалось нечто вроде гангрены.

Когда приехал к больному отец Иоанн, он сказал ему:

– Если можешь с верою помолиться, то молись и надейся – и Господь услышит тебя и поможет.

– Верю, Батюшка, всем сердцем верю, помолитесь обо мне, – ответил ему юноша.

Отец Иоанн начал молиться. Когда после окончания молитвы отец Иоанн, простившись с семьёй, направился к выходу, больной сам поднялся со своего места, отбросил костыли в сторону и, пошатываясь, пошел провожать к выходу отца Иоанна.

– Смотри, мама, – проговорил он, – я без костылей уже могу держаться.

Такая быстрая метаморфоза заинтересовала даже самого отца Иоанна, и он сказал больному, чтобы тот, когда выздоровеет совсем, написал бы ему о себе письмо.

Глава XIV

От Устюга до Вологды. – Пребывание в Вологде. – Опять на Кубенском озере. – Шексна

Расстояние от Устюга до Вологды мы проплыли в три дня, причем ежедневно останавливались служить обедни в встречавшихся на нашем пути селениях.

Везде, как и раньше, стекался со всех сторон народ и осаждал Батюшку всевозможными просьбами, причем, к чести обращавшихся к нему, нужно сказать, что все эти просьбы были больше об удовлетворении нравственной, духовной потребности, чем о материальной помощи.

В одном месте во время нашей остановки у небольшого поселка, где мы брали дрова, вместе с другими крестьянами вошла к нам на пароход женщина, неся на своей спине какое-то странное существо, плотно прижимавшееся к ней. Обезьянка – не обезьянка, но и на человека походит мало. Сгорбившееся туловище на длинных кривых ногах и с такими же длинными и тонкими руками плотно прижималось к спине матери. Большая продолговатая голова с впалыми щеками свесилась вперед и, казалось, готова была оторваться от тонкой с огромным кадыком шеи. Оказалось, этому странному существу 19 лет. Мать опустила его на палубу парохода у ног отца Иоанна.

– Помолись, родимый, о нем. Давно он к тебе просится. Так ничего не понимает, потому – убогий он, а к тебе вот давно все просится, – обратилась она к Батюшке.

Маленькое убогое существо подняло свои безумные глаза кверху и улыбнулось отцу Иоанну.

Батюшка взял в руки его голову и начал гладить и ласкать его.

– С испугу это с ним приключилось, – пояснила нам мать. – Еще мальчиком, по пятому годку, испугали его на пожаре. С тех пор вот и захирел, и поглупел.

После благословения отца Иоанна маленькое существо заметно оживилось. Оно радовалось. Радовалось, смутно понимая, что его приласкал тот самый, всегда и со всеми добрый кронштадтский Батюшка, отец Иван, о котором в его селе и в его семье с детства так часто упоминали.

Когда наш пароход отчалил от берега, за толпою баб, вошедших по колена в воду, я увидел сидящего на берегу Степушку – так звали испуганного мальчика – совсем веселого. Он подбрасывал кверху камешки и радовался, как радуются маленькие дети. Бабы окружили его и с любопытством смотрели то на него, то на наш удаляющийся пароход. Очевидно, со Степушкой произошло нечто такое, чего обыкновенно с ним не бывает.

21 июня утром отец Иоанн служил обедню в встретившемся нам большом селении Брусницы. Это село оставило в моей памяти сильное впечатление по двум причинам: во-первых, оно очень красиво раскинулось по гористому берегу Сухоны и своими массивными причудливыми избами и чисто русским простым населением, не тронутым еще городской культурою, представляет собою один из тех уголков коренной Руси, которые все реже и реже встречаются на больших судоходных реках; а во-вторых, я здесь чуть-чуть не наступил на покойника.

Странный обычай здесь существует при отпевании покойников. Во время обедни их ставят не посредине церкви, как это принято у нас, а на полу у боковой стены при входе в храм. Когда я вошел в церковь, где служил уже отец Иоанн, густая толпа молящихся плотной массой наполняла храм. Яблоку, как говорится, упасть было некуда. Кое-как протискался я к боковой стене и потихоньку пробирался вперед, с любопытством всматриваясь в старую почерневшую живопись на стенах. Вдруг нога моя ощутила что-то твердое. Думая, что это попалась ступенька перед образом, я уже занес ногу, чтобы стать на нее, но, взглянув вниз, я с ужасом отшатнулся назад. У моих ног, параллельно стене, стоял низенький деревянный гроб с покойником. He посмотри я на пол, и моя нога была бы в гробу.

На следующее утро мы были уже в пятидесяти верстах от села Шуйского и служили обедню в селе Иколицах. Здесь народ уже совершенно другого характера, чем в Брусницах. Исчезли сарафаны, и их заменили уродливые кофты городского фасона. Берега Сухоны стали заметно ниже и однообразнее.

Вечером мы вошли в реку Вологду, узкой лентой прорезывающую заливные поля и луга. Все видимое пространство весною покрывается водою, и тогда русло реки Вологды можно узнать только по высоким столбам, вкопанным на ее берегу. Спустилась ночь, и стало совершенно темно. Навстречу нам поминутно попадаются буксирные пароходы с баржами, и мы с трудом лавируем среди них. В полночь мы пристали к берегу в нескольких верстах от города Вологды. Мимо нас прошел совершающий рейсы между Вологдой и Архангельском огромный трехэтажный пароход Северного общества «Преподобный Савватий». Точно огромный дом с массою освещенных электричеством окон, в которых были видны десятки человеческих голов, он быстро пронесся мимо нас, оставив в воздухе след из миллиарда вылетевших из трубы искр.

Около восьми часов утра мы подошли к Вологде, и отец Иоанн сейчас же поехал в Спасоградский собор, где и отслужил обедню. Сделав затем нужные визиты в городе, отец Иоанн проехал в усадьбу городского головы Н.А. Волкова, отстоящую в трех верстах от Вологды. Старинный помещичий дом г. Волкова окружен огромным садом с длинными тенистыми аллеями. Когда мы подъезжали к усадьбе, в сад уже проникло человек сорок самой разнообразной публики; потом это количество возросло человек до трехсот. Все время до обеда, который был назначен в 2 часа дня, отец Иоанн гулял по саду, беседуя с подходившими к нему под благословение, лаская детишек и осматривая все интересные уголки сада. Вскоре приехали вологодский архиерей, губернатор и вице-губернатор. Обед был сервирован на открытой веранде, выходящей в сад. Этим обстоятельством воспользовалась публика, наводнившая сад и не желавшая расставаться с отцом Иоанном, и окружила нашу веранду со всех сторон. Мы очутились как бы на сцене театра «при полном сборе», и потому чувствовали себя не совсем ловко. Но что было делать с людьми, не хотевшими оторвать глаз от обожаемого пастыря? В конце обеда отец Иоанн сошел на нижнюю ступеньку крыльца, и вся толпа в строгом порядке прошла по очереди мимо него, получая благословение. Из опасения, что при проводах отца Иоанна у той пристани, где стоял наш пароход, может произойти давка, Батюшке предложили сесть на другой пристани на путейский пароход, на котором представители города с губернатором во главе выразили свое желание проводить Батюшку до выхода нашего парохода из реки Вологды в Сухону.

Таким образом, собравшаяся на набережной публика неожиданно для себя увидела отца Иоанна, появившегося на путейском пароходе, проходившем мимо пристани. За путейским пароходом тронулся и наш «Св. Николай Чудотворец» и в таком порядке шел до того места, где отец Иоанн, простившись с провожающими, перешел по трапу на его палубу.

Вечером мы прошли 1-й шлюз и вскоре затем вышли в Кубенское озеро. Тяжелые свинцовые тучи нависли над озером. Порывистый ветер с силою дует нам навстречу и гонит волну за волною. Нас стало покачивать.

На Кубенском озере нас порядком-таки покачало.

Мои спутники рассказывали, что на этом озере в одну из своих поездок на родину отец Иоанн чуть было не сделался жертвою стихии, рискнув переплыть бурное озеро на маленьком лопаревском пароходике «Шестовце», который несколько раз уже был готов нырнуть в водную пучину вместе со своими пассажирами, но каким-то чудом спасся.

Утром 24 июня, выйдя из озера в канал, мы прошли четыре шлюза и остановились у Благовещенского прихода, где отец Иоанн отслужил обедню.

Огромный каменный храм, масса лавок, несколько постоялых дворов – все свидетельствует о зажиточности местного населения, занимающегося главным образом торговлею. Отслужив обедню, мы сейчас же тронулись в путь. Опять от шлюза до шлюза за нами бежали толпы народа. Бежали бабы, старики и дети, бежали по несколько верст, спотыкаясь и падая от изнеможения.

Вскоре мы вошли в узкий канал герцога Вюртембергского и, пройдя около пяти шлюзов, повернули в Шексну. Здесь нам пришлось пройти еще два огромных каменных шлюза, сооруженных на самой Шексне. На гранитных набережных, по обе стороны шлюзов, при приближении нашего парохода собиралась масса публики. Но это был уже не народ, тот народ, который встречал и провожал нас на каналах, а именно публика. Много дам и барышень, учащаяся молодежь, чиновники и купцы. Большинство – местные дачники. Держат себя все чинно, почтительно кланяясь и подходя за благословением к отцу Иоанну.

Глава XV

Шексна и Волга. – Остановка в Рыбинске. – Имение Ваулово

И вдруг среди тишины раздаются истерические вопли.

К пароходу подводят молодую женщину, поддерживаемую старухой и шлюзным сторожем.

– Батюшка, дорогой, помоги ты ей! – кричит старуха.

– В чем дело, бабка? – спрашивает отец Иоанн и подходит к краю палубы, чтобы ближе видеть плачущую.

– Батюшка, горе со мной случилось, – сквозь слезы рассказывает молодая, – года с мужем не прожила, а он в нетрезвом виде на себя руки и наложил. Вот теперь одна с ребенком и осталась. И не знаю, можно ли за него молиться, можно ли поминание за грешную душу в церковь подавать.

Отец Иоанн сказал ей, что молиться за грешную душу и можно, и нужно и что он и сам за нее помолится, а поминать в церкви не следует. Взяв нового лоцмана, мы вышли из шлюза и довольно быстро поплыли вниз по течению.

После пустых северных рек, где только изредка среди дремучих лесов показывалось какое-нибудь селение, Шексна кажется очень оживленною и населенною. To и дело на берегах ее показываются хорошенькие дачи, густонаселенные села и высокие заводские трубы. Навстречу нам тянутся бесконечные караваны барж, буксируемые огромными пароходами. В одном месте несколько караванов, каждый барок в 5–6, совсем запрудили и без того неширокую реку, и нам пришлось причалить к берегу и ждать, когда очистится фарватер.

Мимо Череповца мы прошли ночью и остановились здесь на несколько минут в надежде, что нас встретят монахини Леушинского монастыря и передадут нам письма из Петербурга.

Но так как мы плыли не по расписанию, то монахини нас ночью не ждали, и потому нам пришлось продолжать путь, не получив интересовавшей нас почты.

Ночь наступила уже совершенно темная, и потому команда нашего парохода зорко следила за сигнальными фонарями, указывающими фарватер. Утром 25 июня нас догнал большой пассажирский пароход, и с его мостика нам крикнули в рупор, чтобы мы остановились, так как к нам должны пересесть монахини Леушинского монастыря.

Оказалось, что после нашего отъезда из Череповца с пристани сейчас же дали знать о нас в монастырь и монахини с игуменьей во главе, не теряя времени, собрались и пустились за нами в погоню. Когда с парохода на пароход был переброшен трап, к нам перешла игуменья матушка Таисия и с нею две монахини. Еще раньше, как-то в разговоре, отец Иоанн говорил мне, что леушинская игуменья очень умная и образованная женщина, окончившая Екатерининский институт. Будучи внучкой великого Пушкина, мать Таисия унаследовала от своего деда любовь к поэзии, и сама написала много стихотворений, изданных в отдельной книжке и печатавшихся в некоторых периодических изданиях.

Прибытие игуменьи Таисии внесло на наш пароход большое оживление.

Многие получили давно ожидаемые вести от своих близких и радовались тому, что дома все благополучно, все здоровы. Мать Таисия сообщала отцу Иоанну о делах своего монастыря, которыми Батюшка всегда очень интересовался. Теперь же в Леушинском монастыре ждали с нетерпением приезда отца Иоанна около 300 слушательниц педагогических курсов, находящихся при монастыре. Будущие учительницы перед вступлением в трудную жизнь хотели получить благословение Батюшки. Около двух часов дня мы остановились в одном месте у постоялого двора, чтобы погрузить дрова. Находившийся здесь народ так обрадовался отцу Иоанну, что команде нашего парохода совсем не пришлось носить дрова. Дрова быстро были перенесены с берега на пароход сотнею добровольцев. Носили крестьяне, бабы, старики и подростки, мальчики и девочки. В довершение всего хозяйка постоялого двора и владелица дров наотрез отказалась взять за дрова деньги.

– Помилуйте, этакое счастье на мою голову свалилось – говорила она, – а я вдруг деньги с дорогого Батюшки возьму.

Перед вечером, когда до слияния Шексны с Волгою оставалось не более двадцати верст, мы увидели у левого берега реки полузатопленную груженную хлебом баржу. Несколько человек, находившихся на барже, махали нам шапками и что-то кричали. Увидев бедствующих, отец Иоанн распорядился остановиться. Вскоре с баржи подплыла к нам лодка и в ней три человека: как оказалось потом, купчик – владелец затопленного товара, его приказчик и агент того страхового Общества, в котором был застрахован товар. Все трое были весьма навеселе, а потому сразу и не сообразили, на чей пароход их приняли и что за священник стоял перед ними на палубе. Особенно был весел агент страхового Общества. Взобравшись на палубу, он крикнул привезшему в лодке всю компанию рабочему:

– Там под лавкой корзинка с пивом есть, так ты тащи ее во второй класс, мы ее там прикончим! – и, достав из кармана портсигар, собирался уже закурить.

Кто-то из присутствующих заметил ему, что на пароходе никто не курит, так как Батюшка не любит табачного дыма.

– Позвольте, при чем тут батюшка, – запротестовал было он...

Но тут глаза его устремились на отца Иоанна, ласково смотревшего на него, и он, очевидно, сообразив, что за Батюшка стоит перед ним, чуть было не выронил свой портсигар.

– Да неужели, да не может же этого быть! – залепетали его уста. – Батюшка, дорогой, простите нас ради Христа, а мы-то думали, что на обыкновенный пароход попали. Экое счастье ведь! Видел не раз вас, да все издалека; за народом пробраться к вам не мог.

Он и его два спутника долго не могли прийти в себя. И радовались они, что так неожиданно увидели отца Иоанна, и совестно им в то же время было, что попали на пароход Батюшки в таком некрасивом виде.

Им предложили чай и проводили в отдельную каюту.

– Это вы с горя, вероятно, так? – не удержался я от вопроса.

– Какое там с горя! С радости, а не с горя, – смеется все тот же развеселый агент.

– Какая же радость в том, что погибло столько товара: ведь это же убыток хозяину, – удивился я.

– Слышишь, это убыток для тебя, – обратился он с ядовитой улыбкой к владельцу хлеба и звонко расхохотался.

Из дальнейшего разговора я понял, что хозяин товара не только не опечален гибелью его, а наоборот, очень даже доволен таким обстоятельством.

– Когда бы там еще прибыла баржа с хлебом в Питер, да когда бы еще покупатель на хлеб нашелся, – пояснил мне агент, – а тут дело готово: ступай да и получай страховую премию.

Вскоре вся компания, устроившись среди сундуков и чемоданов, уснула крепким пьяным сном, а когда пароход пришел в Рыбинск и их разбудили, они как-то незаметно исчезли с парохода, очевидно, конфузясь за прошлое.

В 8 часов вечера мы вошли в Волгу и остановились у Рыбинска. Целый лес мачт и пароходных труб. Целый плавучий город на реке. Деревянные и брезентовые крыши покрывают миллионы пудов хлеба, привезенного сюда в огромных баржах, плотной массой закрывших всю реку. Река скрылась под прибывшими с низовьев матушки Волги караванами. Только узкий проход оставлен для судоходства. Подойти поэтому к одной из пристаней Рыбинска было очень трудно. Мы причалили к пристани казенного спасательного парохода «Охрана» и, чтобы попасть на берег, должны были пройти через широкую палубу «Охраны», матросы которой помогли сдержать напор толпы, когда отец Иоанн садился в поданный ему экипаж.

Пароход «Охрана» вполне оправдывает свое название. Стоя среди огромных караванов, «Охрана» каждую минуту готова прийти на помощь терпящему аварию судну. На «Охране» несколько самостоятельных машин и для тушения пожара и для водоотлива.

Ночевал отец Иоанн в доме местного крупного хлеботорговца г. Клементьева.

Дом г. Клементьева своим фасадом выходит на набережную, и потому мы долго, перед тем как идти спать, любовались чудной панорамой Волги, по которой сновали взад и вперед десятки различных пароходов, освещенных разноцветными огоньками.

Утром отец Иоанн отслужил обедню в прекрасном кафедральном соборе и затем отправился делать визиты в городе.

Пользуясь свободным временем, я отправился осматривать новую церковь при Баскаковском приюте. О церкви этой в городе все говорили, так как шел горячий спор о том, можно ли ее открыть для молящихся или нельзя. Дело в том, что, выстроенная в новом стиле, по утвержденному и одобренному московскими профессорами проекту учеников Строгановского училища, она не нравилась некоторым местным критикам, и потому стояла закрытою. На меня церковь произвела самое приятное впечатление. Я не могу себе представить более удачного сочетания нового стиля с древневизантийским. Bee горе в том, что местные критики не все поняли. Оксидированное серебро дарохранильницы они нашли очень похожим на плесень, и это им не нравится. Нужно, видите ли, чтобы все блестело, как только что вычищенный самовар. А этого-то здесь и нет. Наоборот, во всем видно старание передать впечатление родной русской старинушки, что блестяще и выполнено строителями. По-моему, в новом храме Баскаковского приюта город Рыбинск приобрел новую достопримечательность, и будет очень жаль, если по щучьему веленью его начнут «исправлять».

Отобедав в гостеприимной семье гг. Клементьевых, отец Иоанн простился с хозяевами, навестил еще несколько семей в городе и прибыл на пароход. В три часа дня мы уже отчалили от пристани «Охраны» и, кое-как пробравшись между караванами судов на средину реки, поплыли вниз по Волге. Отец Иоанн ехал теперь осматривать одно имение в Борисоглебском уезде, подаренное Иоанновскому Петербургскому монастырю сенатором Мордвиновым. Около 6 часов вечера мы уже подъезжали к Романову-Борисоглебску, на набережной которого в ожидании отца Иоанна собралась большая толпа народа.

Кое-как пробравшись к приготовленным для нас экипажам, мы уселись и поехали сначала по круто спускающемуся к Волге берегу мимо старых полуразрушенных лачуг и одноэтажных, деревянных домиков, потом поднялись на гору, проехали мимо красивого древнего собора, в котором несколько лет тому назад произошла знаменитая катастрофа с богомольцами, и затем выехали на дорогу, ведущую в Ваулово – имение, принадлежащее теперь Иоанновскому монастырю.

Дорога идет по гористой, в высшей степени живописной местности. Тенистые рощи сменяются богатыми нивами. Целое желтое море созревшего хлеба колышется с левой и с правой стороны черной дороги. Высокие ветряные мельницы с полуободранными недавней бурей крыльями стоят на пригорках. За ними виднеются богатые избы зажиточных крестьян. He избы, а хорошенькие дачки с узорчатыми окнами и крылечками и нередко с железной крышей. Да и неудивительно, потому что хозяева большей частью занимаются торговлей в Петербурге или Москве. Только семьи их живут здесь.

Но вот среди зеленой рощи показались две белые старинные церкви, такая же белая колокольня и большой барский дом. Это и есть Ваулово, бывшая собственность сенатора Мордвинова.

– Хорошее имение; хорошо будет здесь монахиням, – заговорил с нами ямщик. – Вот и колокольня эта замечательная, – продолжал он, – так в ней колокола подобраны, что «Коль славен» играть можно. И звонарь такой есть, что играет. Вероятно, его при колокольне и оставят. Да и батюшку здешнего, отца Павла, тоже, наверное, оставят, потому что священник редкостный. He священник, а отец родной! Тридцать шесть лет уже здесь служит. Да как служит-то! И певчих здесь нет, а из других приходов народ к нему идет, – потому служит с душой... Постник он и праведной жизни человек, – закончил наш ямщик, когда мы уже въезжали на широкий двор усадьбы, где мы были встречены хозяином дома с чисто русским радушием и гостеприимством.