Иисус Христос пред судом современного разума
Нижеследующее поучение, столетней давности, являет собою последовательное развитие мыслей знаменитого, рано похищенного смертью, церковного витии, Иоанна, епископа Смоленского, в трех его словах, произнесенных им на утренни Великого Пятка, при чтении 12 Евангелий, затем на вечерне Великой Пятницы, по выносе Плащаницы, и, наконец, на утрени Великой Субботы. Это поучение с необыкновенной силой раскрывает внутреннее существо тех процессов западного общества, захватывавших с большой силой и нас, которые вызвали катастрофу, нами ныне переживаемую. Эти процессы, в результате катастрофы, не ушли в прошлое, а продолжают свое губительное действие, почему настоящее поучение получает характер жгуче-злободневный. Мы извлекаем его из изданного епископом Никандром в 1914 г. «Слова Жизни» – того выпуска его, который дает богослужебные песнопения страстной седмицы. Воспроизводим и поучение, в заключение тут же приводимое, тоже замечательное по своей силе и тоже более, чем современное, другого, еще более знаменитого, церковного витии, Иннокентия, архиепископа Херсонского, сказанное перед Плащаницей и названное им «Завещание Господа Спасителя». Не призываемся ли мы, по-истине, быть выполнителями этого Завещания?!
Не можем не выразить своей благодарности П. М. Чижову, обратившему наше внимание на эти замечательные проповеди и давшего нам возможность их перепечатать.
Вы слышите, братия мои, евангельския сказания о страданиях Спасителя. Теперь я хочу спросить вас: не были ли вы сами при Его страданиях? Не были ли при Его осуждении, поругании и распятии?
Вы, конечно, скажете, что, слушая с глубоким вниманием и чувством описание Христовых страданий, мы, наконец, можем так живо представить их себе, как будто сами их видели, – и, конечно, при событии и зрелище, совершившемся почти за две тысячи лет до нас, и можно присутствовать только мыслию, воображением, чувством. О таком ли присутствии вопрос?
Нет, братия; я ставлю вопрос прямо и не только повторяю его определенно, но еще хочу усилить его другим вопросом: не участвовали ли вы в осуждении Спасителя? Да, скажете вы, все мы своими грехами внесли горькия доли в чашу скорбей Христовых, все мы повинны в Его смерти. – Но опять у меня не о том речь. Я вас спрашиваю: не были ли вы сами лично, действительным образом, если не в числе судей, то обвинителей или свидетелей против Христа, или, наконец, в толпе народа, который кричит: «распни Его»?
Вы изумляетесь, вы ужасаетесь таких вопросов. Вы соображаете, что у нас теперь совершается только воспоминание события давно прошедшего времени. О, если бы это было только воспоминание! О, если бы распятие Спасителя было только фактом одного известного времени и оставалось делом только Иуды, иудейских первосвященников, Ирода, Пилата и безсмысленной толпы народа Иудейского! О, если бы ничего подобного не повторялось в другия времена, при других людях и обстоятельствах!
Но вот зрелище, которое открывается в наше время, пред глазами нашими. Иисус Христос снова предан и снова предстоит на суде. На каком суде? На суде настоящего, современного нам мира и он, этот мир, судит Христа по своим новым идеям и началам. Какое зрелище! Здесь уже не тот грубый, невежественный суд, который происходил в Иудее, не те жалкие судьи, которые в отупении мыслей и чувств сами ясно не сознавали, что делали. Здесь, чтобы судить Христа, соединяется все, что есть высокого и блестящего в современном мире: просвещение, цивилизация, политика, все новые идеи времени; сюда обращены взоры всего образованного мира, чтобы по суду образованнейших его представителей определить отношение современного человечества ко Христу: как Его разуметь и что с Ним делать?
Вот об этом то суде я вас спрашиваю: не окажетесь ли вы участниками в нем, так или иначе?
Опишу, по возможности, этот новый мировой процесс.
Является новый изменник Христу, новый предатель. Кто? Это опять ученик Христов; это человеческий разум, Христом просвещенный, Христом выведенный из тьмы вековых религиозных заблуждений, Христом поставленный на пути высшего духовного развития и направленный к познанию вечной истины. За что же он, этот ученик, изменяет Христу? Просвещенному разуму в его современном развитии слишком тяжело стало иго веры, налагаемое на него Евангелием; он чувствует себя как бы в неволе, связанным, приниженным; он жаждет свободы, свободы мысли, свободы испытаний и убеждений; мрачный, суровый и холодный, он равнодушно выслушивает самые высокия и святые истины из уст Спасителя: ему скучно и тяжело в обществе верующих, окружающих Небесного Учителя и разделяющих Его тайную вечерю; разуму представляются они жертвами неиспытанной веры, не проверенных чувств, даже рабами нравственного дес потизма. А когда Христос на тайной вечери предлагает, наконец, верующим в причастие Свое тело и Свою кровь, неверный ученик не выдерживает более; страшные бури мрачных помыслов одолевают и увлекают его, и он спешит оставить общество Иисуса и Его вечерю.
Видите, что здесь дело отзывается уже не тридцатью сребрениками, что мысли нового предателя идут гораздо дальше, шире и глубже, чем древнего. – И предательство ужаснее.
Итак, разум человеческий, оставив Христа, предает Его на суд современного мира. Разум хочет, чтобы все дело Христа, Его учение, Его образ действий в земной жизни, Его права над человечеством, самые евангельския сказания о Нем, чтоб все это было подвергнуто самому строгому разбирательству, по началам суда просвещенного, независимого ни от каких авторитетов и преданий. Где же на это суд и где судилище?
Открывается новый великий синедрион. Вы имеете ли понятие об этом синедрионе? Это собор высших наук, в их современном направлении, наук, утверждающихся на свободном изследовании предметов веры и знания, более на опыте, чем на умозрении, более на самостоятельности изысканий, чем на посторонних свидетельствах, сколько бы их ни было, и потому вооруженных самым тонким анализом и самою безпощадною критикою. Здесь – историческая критика, рациональное изучение священного писания, филология, философия, антропология, разные виды естественных наук и проч. Это судилище изследывает, поверяет, оценивает все существующия в человечестве познания, верования, правила и предания, и произносит над ними приговор во имя самобытного просвещения. И не скрою от вас: страшно это судилище; основанное на началах свободного изследования, оно не признает никакого другого авторитета в вопросах человеческого духа, кроме самого духа; оно не терпит никаких ограничений в стремлении его к независимости идей и убеждений; оно не допускает в мире ничего сверхъестественного; оно не признает во вселенной свободных действий вышней воли и особенных предопределений Промысла в человечестве; все будто бы существует по неизменным законам развития физической природы и по законам свободного саморазвития в человечестве.
Вот сюда то, к этому судилищу, разум обращается с своим предательством и требует суда над Христом. И суд открывается. – Однако же, как ни грозно судилище, нельзя ли по крайней мере ожидать, что суд наук будет спокойный, умеренный, безстрастный? Ведь такова издавна репутация наук! Так; только не здесь, не на этот раз. Здесь, напротив, обнаруживается какое-то чрезвычайное раздражение и особенное ожесточение. Здесь критика, неумолимая во всяком случае, делается еще более безпощадною; анализ, все разлагающий и режущий, делается более, чем где-нибудь, убийственным. Отчего и за что? Все за разум и свободу человека, будто бы стесняемые христианством. И вот решение суда: самые сказания евангельския о Христе признают, если не вполне сомнительными, то не совсем подлинными, испорченными; учение Иисуса Христа, догматическое и таинственное, объявляется мечтательным и несостоятельным – и в самом себе, и в жизни человечества; чудеса Иисуса Христа признаются не действительными, а мнимыми, основанными только на приспособлении к понятиям и духу тогдашнего времени, или на психических фактах; самая идея об Искупителе и об искуплении мира называется фантастическою, вышедшею из темных преданий Востока; Церковь, Христом основанная, представляется как учреждение, принадлежащее только временам невежества и нравственного мрака, ненужным для времен более просвещенных; словом: все дело Иисуса Христа отрицается, отвергается, как неосуществившееся и неосуществимое в мире. Сам Он осуждается, как виновник, впрочем не злонамеренный, а более мечтательный, увлечения и заблуждения людей на многие века.
Вот приговор о Христе современного, собственно ученого суда. И стоит под этим приговором Христос, униженный, поруганный, лишенный всего Своего сверхъестественного значения и всех искупительных прав над человечеством; Он низводится в ряд людей, если не совсем обыкновенных, то немного выше человеческих учителей и преобразователей религии, какие время от времени являются в разных странах мира. А Его Божеское существо? Разве оно незаметно для ученого суда и не поражает его? Но об этом существе и речи нет; оно здесь даже и немыслимо и более всего нетерпимо; всякая мысль и всякое слово о нем только еще более раздражает судей. А человеческая личность Христа? Вот только эта личность остается неприкосновенною; она признается на суде вполне безупречною: единственная честь, которая оставляется Христу.
Страшно все это! Страшно за истину Христову, страшно за человеческий разум, страшно за все человечество! Правда, не произносится на Христа приговор смертный; но науки не произносят таких приговоров. Однако же, отвержение всей основы, всей сущности, всей силы и значения того дела, в котором заключалась вся жизнь Иисуса Христа, для которого Он родился и вошел в мир, разве и может считаться равносильным осуждению Его Самого на лишение жизни?
Если вы, братия мои, не имеете полных сведений об этом суде, то, может быть, вам любопытно узнать, где именно нахо дится такое ужасное судилище? Это далеко, там в высших сферах европейской современной учености. Но оттуда и до нас доходят голоса и самые акты этого суда: разумею письменные противохристианския произведения этой учености, которых названий, равно имен писателей их, я здесь не хочу упоминать. Можно ли быть уверенным, что и у нас такия произведения ученого суда не возбуждают излишнего к себе внимания, даже более или менее сочувствия? А что, если в стране православия окажутся и последователи этого суда, просвещенные распинатели Христа? Но особенно страшен приговор о Христе этого ученого суда тем, что наиболее сильно действует на молодые умы; они увлекаются голосом науки, авторитетом учености, свободою мысли, и вслед за учеными судьями спешат сами поднимать голос против Христа. Это еще усиливает Его страдания, потому что и в будущем времени, для которого молодое поколение возрастает, не обещает ничего лучшего.
Беседу нашу продолжим при следующем богослужении.
* * *
Тот ученый суд о Христе, о котором мы говорили в прошедшей беседе, не есть еще суд решительный. Его приговоры, чтобы получить практическую силу и полное действие, должны войти в дух и жизнь общества. Жизнь общественная дает научным идеям и суждениям такое или другое применение к действительности.
Таким образом, ученый приговор о Христе мог бы оставаться в книгах, в школах, на ученых кафедрах, без особого действия в жизни. Но неутомимый предатель Христа, тот же человеческий разум, действует и тут. Он успевает и в обществе поднять вопрос о Христе, и дело Его переносится на суд общественный.
Итак, Христос является на суде современного общества. Где место этого суда? Я затрудняюсь сказать. Это судилище слишком обширно и везде, где только общественная жизнь получает свое развитие в духе и формах современности, там в среде её образуется и суд общественного мнения, по всем вопросам времени и жизни, не исключая вопросов религиозных. Словом сказать, Христос предстоит общественному суду всех образованных народов. Какое опять явление?
Современное общество управляется в своем духе идеями цивилизации; цивилизация предводительствует и судом его. Какия мягкия формы придает его суду эта цивилизация! Какия великолепные правила предписывает для его действий! Современное общество хо чет судить о людях не иначе, как по внутреннему убеждению и совести; оно высказывает полную терпимость в отношении к самым различным мнениям и убеждениям, хотя бы само и не разделяло их; оно любит оказывать величайшее снисхождение лицам подсудимым и всегда расположено более извинять, даже оправдывать их, чем осуждать; оно обращает особенное внимание на личность и обстоятельства жизни и по ним хочет право судить о делах людей; оно отвращается всяких тяжких жестоких кар над самыми преступными людьми, и никак не позволяет ни себе, ни суду никаких оскорблений их личности и поруганий. Что может быть лучше на суде? Можно поэтому ожидать, что и над Христом суд общества будет не страшен, не жесток, что образованное общество будет даже не против Христа. Это ли Божественное Лицо не расположит к Себе цивилизованного общества?
Действительно, общество обращает все внимание на личность Христа. Суд, более или менее знакомый с Его Евангелием, повидимому, восторгается Его личностию и кажется готов тотчас воскликнуть: «какая светлая Божественная Личность! Какая кротость, добродетель, нравственная чистота проявляется во всем существе Его! Какая безконечная любовь к человечеству дышет во всех чертах Его! И может ли Он Своим учением, Своими правилами и действиями вести людей к чему-нибудь другому, кроме одного чистого добра?» Далее, вслушиваясь в Его учение и правила, и находя в них нечто понятное и как будто близкое к себе, суд восклицает: «да это те самые идеи, которые у нас ныне господствуют, это дух нашей современной цивилизации! Наша гуманность, наше уважение человеческого достоинства, блого свободы, особенно свободы совести, наша терпимость в религии, наши идеи равенства и братства между людьми: все это утверждается и освящается Его учением! И какой у Него кроткий, снисходительный, любвеобильный взгляд на человечество, на его жизнь, на самые его слабости и падения! Он только и хочет облаженствовать жизнь человека на земле. В чем же Его обвинять? За что осуждать? Мы понимаем Его; Он наш и мы Его; ведь мы не иудеи, наше время – не то время, когда за подобное учение распинали». И вот суд повидимому готов не медля оправдать Христа и признать Его Божественное достоинство. – Как это прекрасно!
Но нет! – «Нет, отвечает этому суду Сам Христос; вы ошибаетесь. Вы неправильно понимаете Мое учение, смешивая его с своими идеями. Любовь к человечеству, которую Я проповедую, любовь, соединенную с чистотою сердца и с деятельным самоотвержением личности, ради блага других, любовь, которой образ и силу Я показываю Сам в Себе, готовый умереть за людей, и не лучших только людей, а за всех вообще и самых худых, эта любовь вовсе не то, что ваша поверхностная, бездушная, безжизненная гуманность, которая только придает мягкия формы вашим, грубым в духе, нравам, только потворствует человеческим слабостям и готова жертвовать им строгостию нравственных правил, но нисколько не мешает вам ненавидеть и убивать друг друга, по побуждениям ваших страстей, особенно же тех страстей, каковы ваши страсти народные и политическия. То человеческое достоинство, о котором вы любите провозглашать, совсем не то, которое Я имею в виду и которое есть достоинство не общественное, со всем тем, что есть в людях, в смеси доброго и худого, высокого и низкого, а достоинство возрожденное, облагодатствованное, не вашими понятиями и правами измеряемое; свобода, о которой Я говорил в Евангелии, есть свобода духовная, свобода чистой святой истины от всякого давления и преследования злой силы лжи и заблуждений человеческих, свобода человека от оков нравственного зла, его связующих и подавляющих в жизни, свобода внутренних стремлений его к высшим целям безсмертного духа; а совсем не та свобода внешней жизни, личных мнений и дел, о которой вы думаете и мечтаете. Я не знаю вашей свободы совести, духом вашего времени изобретенной, а преподаю людям положительное учение веры и прямо говорю: кто не верует, тот осужден будет (Марк. 16:16). Я не допускаю вашей безразличной терпимости в религии, как вы ее сами понимаете, а говорю: кто не со Мною, тот против Меня, и кто ради Меня и Евангелия не отречется от всего враждебного Мне, хотя бы то было самое близкое сердцу его, тот не может быть Моим учеником (Матф. 10, 37; 12:30). – Напрасно вы применяете Мое учение к своим идеям равенства между людьми; Я говорю совсем не о равенстве их общественном, в порядках вашего мирского управления; то равенство, которое Я проповедую и ввожу в мир, есть духовное, благодатное, равенство в отношении к Отцу Небесному, Которого все вы дети, в правах, средствах и целях вечного спасения, к которому вы все равно призываетесь, нравственное равенство между всеми вами в духе евангельской любви, наконец, равенство пред законом и судом высшей, вечной правды: словом, равенство в Моем собственном царстве, которое не от мира сего, и которого видимый образ, с свойственным ему духовным управлением, представляет в мире только основанная Мною Церковь. Вы думаете, Я пришел облаженствовать, возвеличить вашу земную, мирскую жизнь? Нет! Я несу на Себе и вам предлагаю только крест. – Перестаньте же смешивать истину с ложью, небесное с земным, Мое с вашим. Перестаньте унижать Евангелие Мое!»
Слушает такую речь Христа цивилизованное общество и тотчас переменяет свой тон. Оно начинает угрюмо и подозритель но смотреть на Христа, и уже охлаждается в своих чувствах к Нему. Это общество так непостоянно! А этим часом пользуется предатель и спешит объяснить обществу, разумеется по своему, что Иисус Христос не только отрицает лучшия, современные идеи общественной жизни образованных обществ и народов, но и колеблет самые основы ея, что Он проповедует какое-то отречение от мира ради Его собственного, никому неведомого царства, и хочет наложить на всех и каждого тяжелый крест, с безграничным самоотречением, будто бы единственным условием нравственного совершенства; что Он заставляет всех идти тесным путем скорбей и страданий, ради спасения душ, а все широкие пути мира отвергает, как будто ведущие людей к неизбежной погибели; что Его учение само по себе не легкое, еще более отягченное произвольным толкованием Церкви, угрожает, если будет оставлено в силе, внести в жизнь навсегда мрак и темноту; наконец, Церковь Его – учреждение уже совершенно устаревшее, явно враждебное всякому развитию общества.
И достигает своей цели предатель; суд раздражается, общество возстает против Христа: «Как? Неужели мы все должны оставить мир и идти в пустыни? Как? Неужели мы не имеем права свободно наслаждаться жизнию, которую Бог же нам дал, конечно, не для самоумерщвления? Разве мы не можем иметь свободного движения вперед всеми данными нам силами и средствами, а должны тесниться на мрачном пути старых учений, с самоуничижением, с отречением от всего светлого и прекрасного в мире, с ненавистью к самим себе и жизни, и кроме всех зол, преследующих нас на земле, еще должны сами себе строить произвольный крест, и под ним не жить, а умирать? Наконец мы, с нашим просвещением, с нашей цивилизацией, должны отдаться в руки Церкви, с её отсталыми понятиями, с её грубым характером, с её постоянным стремлением к своекорыстному преобладанию над совестью человеческою? Нет, этому не быть! Нам не нужен такой учитель. Если таково Его учение, то мы отвергаем Его во имя человечества; мы изгоняем Его из современного общества; мы не признаем Его прав учительства и действования в среде образованных народов. Да и к чему это строгое христианство? Разве не все религии равны, в которых исповедуется Бог?»
Сказалось общество. Вот оно, это современное общество, в настоящем его духе. Да, и тут Христос осужден, отвержен. И тут Он страдает и страдает. А как вы думаете, эти страдания, без таких поруганий и насилий, какия были нанесены Христу на иудейских судилищах, менее ли должны быть тяжки, чем страдания того времени? Не только не менее, но еще более глубоки и сильны; здесь страдания Христа невыразимы. Там внешним те лесным образом надругалось над Ним грубое невежество и дикость нравов: здесь нравственно безчестит Его утонченная образованность. Там Он видел пред Собою мрак заблуждений почти безсознательных, при неполном еще раскрытии Богооткровенной истины; там преследовали Его люди, ничего не понимавшие ни в Нем Самом, ни в Его учении: здесь при ясном свете истины, при всемирном вековом развитии Христианства, со всем его достоинством и силою, судят и осуждают Его люди, имеющие возможность постигать высоту и святость Его учения и дела. Там оскорбляема была Его личность, и хотя люди оспаривали Его учение, но по крайней мере спорили во имя Бога и Его закона, воображая, что Иисус учит и действует вопреки им: здесь, не касаясь Его личности, обдуманно отвергают все великое дело спасения, Им совершенное, во имя только человечества, человеческого разума и свободы, представляя их единственными основами истины и всякого добра; а различную важность того и другого обстоятельства объяснил Сам Иисус Христос, сказав: «кто произнесет хулу на Сына Человеческого, тому еще может быть прощено, но кто выскажет хулу на Святого Духа, тому не будет прощено». Тогда, как и ныне, главную тяжесть Его страданий составляли заблуждения и грехи всего мира, который Он искупил Своею кровию; но тогда эта тяжесть увеличивалась только внешним образом, телесными страданиями, которые касались Его человечества, смиренного, униженного, скрывшего в себе от глаз мира Его Божество: ныне без телесных страданий, буйство мира увеличивает еще более тяжесть искупительной жертвы тем, что дерзает посягать на высшую существеннейшую сторону Его святой Личности, на Самое Божество Его, уже раскрытое и прославленное в мире, уже покорившее мир. Какое изумительное ожесточение! Каковы должны быть нравственные страдания жертвы его! Но и как неизмерима сила, переносящая это ожесточение, еще более – собственными страданиями от него искупляющая его!
А вот еще новая пытка Христу. На суде общественном встречает Его толпа людей, которая обыкновенно бродит около образованного общества, а очень нередко и проникает в него; людей наиболее из молодого поколения, недоучившихся или переучившихся, постоянно фантазирующих и никогда ни о чем серьезно не мыслящих, мечтающих преобразовать весь мир по схваченным на лету из чужих голов и книг идеям и теориям, и от лени и невежества не знающих, что делать с самими собою, наконец, людей, для которых нет ни религии, ни нравственности, ни законов, ни убеждений, ни семейных и общественных обязанностей и добродетелей, ни даже иногда – отечества. Такая-то толпа имеет свои особенные побуждения следить за общественным судом над Христом, – и она теперь торжествует Его осуждение приговором науки и общества. Она встречает Христа воплями дерзких укоризн, грубой насмешки и хулы всякого рода; она не прочь бы надругаться над Ним и насилием. Эта гнусная и жалкая роль слуг иудейских первосвященников и римских солдат пред Христом повторяется и ныне.
Но я упомянул о молодом поколении. Неужели оно-то именно составляет эту грубую толпу? Я не говорю о нем исключительно и безусловно. Без сомнения, не все оно таково. Но кто первые и самые ревностные ученики и последователи новых, вольномысленных учений? Кто боготворители человеческого разума и свободы, откуда и возраждается вражда против Христа и предательство? Кто самые рьяные проповедники научного суда над Христом и проводники этого суда в общество, а при случае и лжесвидетели против Христа? И приходят здесь на память слова Спасителя, сказанные иерусалимским женщинам, которые плакали, видя Его страдания: «не плачьте о Мне, плачьте о себе и о своих детях; придут дни, когда будут называть блаженными не имеющих детей» (Лук. 23, 28–29). О, если бы эти страшные слова не касались нашего молодого поколения! Но суд над Спасителем еще не кончен; окончание его увидим в следующей беседе.
* * *
Наконец, Спаситель предается на суд мирских властей и сильных земли. Где это? Главным образом это там, где ни одна религия не признается по преимуществу истинною и, следовательно, господствующею в народе, а все религии объявляются равноправными, где религиозные убеждения считаются делом партий, также как и политическия мнения, где государства отрекаются и отделяются от Церкви, где и сама предержащая власть признает свое происхождение не от Бога, а от народа. И к таким властям Спаситель мира должен предстать на суд? И такия власти мирския будто бы имеют право суда над Его учением и делом? Да; вы знаете, что Иисус Христос уже был на суде Пилата, языческого римского правителя Иудеи, и Сам Христос сказал, что Пилат сам по себе не имел бы над Ним никакой власти, если бы на тот раз это не было дано ему свыше. И неоспоримо, что земные власти имеют свой голос и силу по внешнему состоянию религии, в связи её с жизнию общества; но не хозяева они во внутренней силе религии. Думал ли Пилат, когда осуждал Иисуса Христа на крест, что этот крест, самое позорное в те времена орудие гражданской казни, получит, чрез самое распятие на нем Христа, такую силу, что и всесильная, всемирная Римская империя падет к его подножию?
Итак судят Спасителя сильные земли. «Откуда Ты?» – спрашивают они Его холодно и горделиво. Ответа нет: и к чему? Если бы Он отвечал: «Я из Назарета Галилейского», – то без сомнения не возбудил бы в судьях ничего, кроме презрения к Себе и отвращения; а если бы Он стал раскрывать им Свое предвечное Божественное происхождение, то нашел ли бы у них довольно внимательности, понимания и еще нравственного достоинства к тому, чтобы слышать эту непостижимую тайну, и наконец – веры? Но тут предатель, который при всем своем просвещенном развитии, и – надо прибавить – при всей своей собственной гордости, иногда не прочь прибегнуть к лести и человекоугодию и принять на себя роль ревнителя охранительных начал, тогда как сам весь проникнут началами самого крайнего либерализма, тут предатель спешит представить Христа с новой стороны и доносит власти, что этот народный учитель позволяет народу считать Себя за какого-то царя и Сам готов поддерживать это мнение. Тогда сильные земли уже серьезно и подозрительно обращаются ко Христу с вопросом: «Ты Царь? Какой же Ты Царь?» – Но суетна лесть предателя, напрасно подозрение сильных земли! Царство Мое не от мира сего, вразумляет их Христос; вы видите, что у Меня нет партий, в вашем смысле этого слова; что у Меня нет вооруженной и никакой другой, внешней, мирской силы; Царство Мое – область истины; я пришел явить миру вечную истину, и кто исповедует и осуществляет в жизни эту истину, тот и член Моего Царства». – Такое объяснение успокаивает судей, и они уже не опасаются за себя и за свои царства. Но тут место затронувших на минуту душу подозрений заступает полнейшее равнодушие к вопросу о Христе и Его делу, и только как бы мимоходом, без всякого внимания, задается вопрос: «а что такое истина?» – И сказав эти слова и даже не дожидаясь ответа (так мало они занимаются делом истины), судьи готовы совсем оставить Христа. – Вот и весь суд; коротко и легко: не правда ли? Однакож, что же может сделать такой суд? Какое решение и на каких основаниях он может постановить о Христе? И он осудит Христа? Нет, он, кажется, готов спокойно признать Христа ни в чем неповинным. – Вот, подумаешь, суд милостивый, хотя и поверхностный и невнимательный! Тут, по крайней мере, прекращаются страдания Христа, Его учение и дело оставляются неприкосновенными; Он Сам оправдан. – Увы, это не оправдание Его! Еще нет конца Его страданий. Понятно ли, какой смысл имеет это поспешное объявление Иисуса Христа невиновным? Он, думают судьи, не касается гражданских порядков, не посягает на мирския царства, не трогает нашей власти и силы; поэтому нам нет причины осуждать Его. А что Он говорит о Своем царстве не от мира сего, об истине, которую Он проповедует, то входить в это дело мы не считаем нужным. – Это ли оправдание? Нет, это только выражение совершенного равнодушия к религии, крайнего либерализма, грубое действие основного начала новейшей государственной жизни – свободы совести и вероисповеданий. «Не будь врагом общественного порядка и предержащей власти; а в религии можешь думать, чувствовать, как хочешь, на это нет суда». Правда, скажем и мы, суд человеческий не имеет прав над совестию и религиею; это область суда Божия. Но разве суд человеческий не обязан сам для себя и для общественной жизни различать истину и ложь в деле религии, также как и во всяком другом деле? Разве суд человеческий имеет право уравнивать в свободе ложь и истину, и таким образом ставить их в нескончаемую и непримиримую борьбу между собою, и так сказать топтать истину в грязь всяких заблуждений, страстей и зол, к каким только способна нравственно испорченная совесть людская, неограниченная и ложно направленная свобода?
Вам может казаться, братия мои, что я только навожу краски нового времени на старую картину суда Пилатова, и думая так, вы, может быть, находите, что я изменяю внутренний характер этой картины, смешиваю дух различных времен, лиц и дел человеческих? Нет; скорее сказать, я беру краски древнего времени и, прилагая их к новому, даю видеть, как мало свежести потеряли оне для последнего и как много черты последнего напоминают первое. Один и тот же по существу мир, прежде мало развитый, ныне много развитый, судит Христа. И тот либерализм в религии, о котором я сейчас говорил, разве есть исключительная принадлежность нового времени? Рим и его агент Пилат были в свое время очень и очень немалые либералы в религии. Римляне имели обычай свозить в Рим богов от всех побежденных народов и допускали у себя и сами себе позволяли безразличное, всенародное их чествование наряду с национальными божествами. Это было не то, что называется веротерпимостью, а совершенное безразличие (индифферентизм), еще более – полнейшее бездушие в религии. Пилат совершенно выразил этот безхарактерный либерализм, этот дух, это бездушие своего правительства и народа. – Только к чему наконец привело Рим его безразличие и бездушие? Привело к тому, что религия сделалась посмешищем в народе, предметом презрения и отвращения серьезных умов; привело к крайней в жизни народа безнравственности, которая растлила и ослабила весь государственный и народный организм и наконец погубила Римскую империю. А христианство, гонимое и уничижаемое, восторжествовало на самых развалинах империи. Какия последствия могут быть и от новейшего либерализма в религии? Ожидаем и – трепещем!
Возвратимся ко Христу. Христа, уже поруганного и презираемого, наконец выводят к народу, не с тем однакоже, чтобы в виду народа серьезно и правдиво изследовать дело, а только для того, чтобы выставить Христа народу на презрение и посмеяние, услышать о Христе голос народа, и сообразно тому покончить дело, без дальнейших изследований. Народ, – или нет, не так я сказал: народ любит Христа, верует в Него, и в простоте веры поклоняется Ему; здесь толпа тех людей, о которых мы говорили в прошедший раз, которые по своим мыслям и целям желали бы так преобразовать все суды в мире, чтобы они судили и преследовали только истину и веру, а не ложь и безверие, которые с каким-то особенным, диким наслаждением любят видеть освобождение даже таких лиц, как, например, упоминаемый в Евангелии Варавва. Эта толпа с нетерпением ждет окончательного решения вопроса о Христе, или лучше сказать, с нетерпением ждет уничтожения всякой веры в Него и возможности выказать все свое ожесточение против Христа. И вот едва Христос в страдальческом, достойном слез виде, является пред этой толпой, едва легкомысленные судьи Его высказывают мысль о возможности освободить Его, как существо безвредное, толпа, мятется и раздражается. «Освободите лучше разбойника!» – кричит она в безумии и самозабвении. – «Но это Учитель истины», – возражают судьи разсеянно, полусерьезно, полунасмешливо; – «это Царь духовного царства!» – «Не нужно нам никакого учителя истины, отвечает толпа; нет истины безусловной; мы не знаем и не хотим никакого духовного царя и духовного царства. Мы граждане мира». «Что же делать с Христом?» – Смятение увеличивается, бешенство толпы возрастает. – «Смерть Ему! Конец христианству!» Вдруг раздается возглас из толпы: «не нужно нам Христа и христианства и никакой религии. Распять Его!» – Судьи как будто смущаются от этих возгласов, в них как будто возникает борьба чувств: и сожаление о Христе, кротком и смиренном, страждущем, невинном, и – опасение за дальнейшия последствия буйства толпы. Слова: не имамы царя, или неси друг кесарев, – всегда грозно звучат для этих судей. И удивительно ли, что этот суд, без твердых убеждений, без достаточного понятия истины, без внимания и уважения к религии, движимый только мыслью о полнейшей религиозной свободе в обществе, удивительно ли, что такой суд колеблется и готов, наконец, уступить безумной толпе? Но он хочет свою уступку по крайней мере облечь в приличную форму; свою несправедливость и нравственное безсилие он думает прикрыть в глазах народа торжественным заявлением своего мнимого безпристрастия; и в эти ужасные минуты, когда идет дело не только о жизни невин ного лица, но о спасении и о Спасителе всего Мира, суд прибегает к театральной сцене; он перед всем народом умывает свои руки. «Неповинны мы в страданиях этого праведника», восклицают судьи, без всякого убеждения ума и сердца, и отдают Христа на распятие, – новое после того, как Он был распят в Иудее. Ныне Он распинается среди образованного, христианского мира. И Он, жертва любви за спасение мира, готов, идет снова на крест!
Итак, перед нашими глазами повторяется вся иудейская история страданий Христовых; просвещенный мир нашего времени точно так же, как невежественный мир девятнадцать веков назад, распинает Христа. Неужели же нет и ныне защитников Христа? Неужели не нашлось таких преданных Ему последователей, которые решились бы вступить в борьбу за Него со всею ложью и злом века? А Его посвященные служители и преемники Апостолов? Почему не подвизаются за Него они, призванные и обязанные к тому прежде и более, чем кто-нибудь? Где же они и что они делают? – Мы здесь, братия мои, все на своих местах; мы видим и слышим все; но не думайте, что мы остаемся спокойными в виду страданий нашего Учителя. Мы страдаем вместе с Ним и за Него; все презрение и ненависть мира к Нему падает и на нас; все дерзости, оказанные Ему словом или делом, поражают и нас; те узы, которыми хочет связать Его мир, чтобы не дать Ему свободы действия в мире, связывают и нас. И разве дикий вопль толпы: «распять Его», не есть также приговор и против нас? И когда эта толпа, да и не одна она, а и великая часть современного мира, провозглашает во имя просвещения и свободы уничтожение христианства и Церкви и вообще религии, разве не мы первые должны быть жертвами, когда бы эти возгласы стали наконец переходить из безумных голосов в действительность? Но мы утешаем и воодушевляем себя именно тем, что страдаем вместе со Христом, хотя наши доли в Его страданиях не более, или, может быть, еще менее, чем капля в море. Мы утешаемся, зная и свято сохраняя тайну, которой мир не понимает: это именно тайна самой смерти Христовой. Что значит все буйство мира против Христа, все усилия человеческого разума против христианства, вся ярость безумной толпы, вызывающая Христа на распятие, когда это самое распятие есть средство, единственное, всемогущее средство искупления человечества и предопределено от вечности? Что торжествует мир, проливая кровь Христа, когда эта самая кровь есть жизненная сила в возрождении и обновлении мира? Что такое наконец самая смерть Христова? Не более, как тридневный сон, за которым следует воскресение. Вот наше утешение, сокровище нашей веры и упования, наша сила и, при бавим во имя Христа, наше торжество в Церкви Его, что бы ни мыслил и ни делал мир. Мы не боимся за Христа, и, не боясь за Него, не страшимся за христианство, за Церковь и за себя, – Еще тысячи лет пройдут в борьбе мира с христианством; еще тысячи крестов зло мира устроит Христу, и Он все эти кресты понесет на Себе и пострадает на них за самих же людей, и каждая капля пролитой Им крови за них будет током новой жизни для истлевающего организма растленного мира. Очень может быть, что безверие и безнравственность мира дойдут наконец до открытых гонений на христианство: тогда возвратятся первые века Церкви с её торжествующим мученичеством, и она явится в новой силе; тогда истинные последователи Христа, теперь большею частию сокровенные и безмолвствующие среди буйного мира, и впереди их – истинные пастыри Христова стада выступят на открытые подвиги веры, и на все дикие возгласы безверия: «смерть Христу» – будут отвечать с неодолимою силою веры: «Христос Воскресе!».