§ 8. Сравнение греческого распева в России с подлинным греко-византийским церковным пением; его достоинства и недостатки

Наш греческий распев или Мелетиев перевод несомненно сделан с подлинных греческих напевов, принесённых в Россию в третьей четверти 17 века греческими певцами. Об этом ясно и фактически свидетельствует история русской Церкви того времени. Он не должен быть и далёк от греческих напевов того времени, так как заимствован с живого, открытого для всех богослужебного пения природных греков в Москве, и пет был русскими певцами, а иногда излагался и в нотных книгах, параллельно с греческими напевами и греческим текстом. Но при всем том о близости или отдалённости наших переводов к подлинным греческим образцам в настоящее время трудно сделать точные выводы, т. е. указать в частности, что этот напев взят именно с такого-то, а другой с такого образца. Тому препятствует прежде всего обилие самых напевов в странах восточно-греческих и их малоизвестность не только в России, но и во всей Европе. В греческой Церкви певчий материал весьма обширен и разновиден. Там течение многих веков, обширность христианского мира, разнородность его обитателей, ещё более, чем в России, полагают на церковные напевы печать времени, места, народностей, быта певцов, внутренних и внешних условий и влияний. А так как в изложениях наших греческих напевов со второй половины 17 века нет частных указаний на ту или другую местность, из которой они заимствованы, а равно нет и обозначения их происхождения, времени сложение и видов, то мы и не можем теперь проверить степени точности их перевода с подлинными греческими напевами. – Сверх того, подлинные греческие напевы 17 века мало доступны нам ныне и потому, что писаны крюковыми непонятными нам знаками, которые не переложены на европейскую нотацию, да и у самих греков ныне вышли из употребления и заменены новой крюковой же системой.

Тем не менее из некоторых исторических данных о нашем греко-русском распеве, из сравнения его с дошедшими до нас образцами подлинного греческого пения и, наконец, из рассмотрения его состава и свойств видно, что распев этот, основанный действительно на византийском церковном осмогласии, не полон и в большей части своих напевов не удерживает в полной силе и точности всех его мелодических и ритмических свойств, а потому должен быть признан не точным переводом коренного греческого распева, а распевом от него производными и видоизменённым. И, прежде всего, наш переводный греческий распев не мог быть полным и точным уже потому, что сделан с образцов, принесённых в Россию разными лицами. Греческие напевы сообщены русским певцам частью нашими южнорусскими до прибытия в Россию певцов греческих, частью Мелетием, иеродиаконом Константинопольским, частью певцами восточных святителей: иерусалимского Паисия, Антиохийского Макария и Александрийского Паисия, а потому не могли быть однообразны в подробностях. Поэтому и в переложениях естественно могло случиться, что один напев заимствован из одной страны, другой из другой, каковые напевы и совмещены в нашем переводном распеве без строго научной музыкальной системы.

Затем ни из чего не видно, чтобы переложения нашего греческого распева в России делались с нотных греческих книг, хотя книги эти и имелись в Московской патриаршей библиотеке, а могли быть привезены и греческими певцами с собой. Трудность к изучению и исполнению греческих знамён того времени, обычай греков петь устно без нот⁴⁴ и молчание истории о справках с нотными книгами располагают думать, что греческие напевы перелагались у нас не с нотных книг, а с живого голоса греческих певцов, певших отчасти по книге, отчасти по устному певческому преданию. Живое же устное предание напевов и заимствование их по впечатлению и слуху, как известно, всегда допускают более или менее важные отступления от их точного письменного изложения и соединяют иногда в одну группу самые разнообразные мелодии, обыкновенно с упущением их классификации по родам, видам и разрядам, а равно и других частных обозначений, сохраняющихся в книжном изложении напевов. А таков именно и наш греческий распев.

Далее исторические известия и самый состав нашего греческого распева свидетельствуют, что перевод его происходил без правильной системы и без надлежащей полноты, а так сказать, отрывочно, по требованию нужд богослужебной практики и усмотрению певцов. Причём одни из греческих напевов, производившие благоприятное впечатление и казавшиеся потребными и удобопеваемыми, перенимались нашими певцами, другие же оставлялись не переведёнными. От того-то греческий распев применён у нас не ко всему годичному кругу богослужения и известен не во всех его видах. Из наших нотных книг мы не можем получить понятия о протяжном мелодическом пении священников (παπαδικόν). о широко развитых мелодиях херувимской песни, причастного стиха и многих праздничных песнопений (χερουβικόν, καλοφονικόν). Мы не находим в них целого отдела напевов стихирарных (στιχηραρικὰ), а также песнопений литургии, служб заупокойных и пр. Для прочих же песнопений мы имеем лишь по одному напеву, тогда как в греческой Церкви их существует множество. При патр. Никоне и его преемниках заимствованы в Россию лишь распевы средний и малый, которые и применены, главным образом, к пению тропарей и ирмосов смешанно, без ясного их разграничения, без соответственных их происхождению, составу и употреблению надписаний. Правда в изданиях капеллы мы имеем значительное количество ирмосов, утреню, антифоны греческого распева, но и здесь нет полного годичного круга богослужения, ирмосы же, по самому их надписанию, носят название сокращённого греческого распева. Таким образом, переводы греческого распева в России не имеют надлежаще полной системы подлинного греческого пение. Они не доведены до конца и представляют собой лишь коллекции напевов дополнительных к существовавшим уже в России другим распевам, особенно же к столповому или знаменному.

Но переводы эти и по своему качеству не выдерживают вполне свойств подлинного греческого пения. Причиной того были с одной стороны трудность применения иностранных напевов к славянскому тексту, с другой недостаток певческой эрудиции наших певцов 17 века и, наконец, их склонность к западно-европейским приёмам пения.

И распевание однородного текста одних песнопений по напеву других большими распевами нельзя назвать делом лёгким. Затруднение к тому представляют особенно разность количества слогов и слов текста и разность размещение в них ударений. Но ещё труднее применять напевы текста оригинального иностранного к переводному, стихометрического к прозаическому, снабжённого членами и долгими гласными к тексту, не имеющему этих особенностей. Вследствие этих разностей тождественные мелодические обороты в оригинальных напевах и их переводах невозможны. В последних мелодия, применяясь к данному тексту, по необходимости то сокращается, то распространяется, то видоизменяется. Так, наприм., за разностью количества слогов и мест ударений невозможно применить одни и те же мелодические обороты К следующим однозначащим фразам текста: Κύριε τῶν δυνάμεων Господи сил; Ἃγιος, ἅγιος, ἅγιος Свят, свят, свят; τόν βασιλέα τῶν ὅλων Царя всех и пр. Вообще, греческий текст очень часто обильнее слогами, чем наш славянский, и требует в мелодии большего количества нот, славянский же текст, за его краткостью, требует сокращена мелодических фраз.

Но при переводе греческих напевов особенно важное затруднение составляет то обстоятельство, что многие из них, как по своей гамме (энгармонической, или хроматической), так по мелодическому движению и оттенкам выражения, составлены весьма искусственно и утончённо, а потому заключали в себе много непреодолимых трудностей для наших перелагателей и певцов того времени, которые не имели достаточной для того певческой эрудиции и, особенно, познаний в оригинально-художественном греко-восточном пении. Поэтому требовалось возможное упрощение подлинных греческих напевов и применение их к известной тогда в России диатонической гамме, к наличным музыкальным познаниям певцов, к их певческим привычкам и приёмам. А эти обстоятельства должны были произвести немалое различие между напевами подлинно греческими и нашими с них переводами.

Ниже мы увидим, что перелагатели греческих напевов применительно к русским текстам обращались с некоторыми из них довольно свободно, видоизменяя их сообразно с своими вкусами, знаниями и привычками. Но это частью видно и из свидетельств их современников.

Противники исправления церковно-русского пения говорили: Россияне „поют многие стихи ни по-гречески, ни по-славянски, согласием органным“⁴⁵; или: „на Москве во многих церквах Божиих поют песни, а не божественное пение, по латыни; законы и уставы у них латинские, – руками машут, главами кивают, ногами топают, как это обыкновенно бывает у латинян под звуки органов“⁴⁶. Латинского пения в православных храмах Москвы в действительности не было, а было вводимо тогда вновь лишь пение греческое и Киевское с болгарским, но певцы, – пришлецы юго-западной России, – всякого рода церковные напевы, а в том числе и греческие, по словам А. Мезенца, пытались без науки и знания дела не только переводить „в органогласовное гласо-нотное пение“, но и исправлять⁴⁷, вместе же с тем применяли к ним и привычные им хоровые приёмы исполнения, к числу которых относится и певческая хирономия. Известные тогда гармонические приёмы пение троестрочного и четырёхстрочного приложены были и к греческим напевам, что ясно, наприм., из показаний Вологодских певчих, которые пели некоторые песнопения греческого распева „верх, низ, путь“, а также из нотных тетрадей, писанных для Петра Великого⁴⁸. Применение же к греческим напевам западно-европейской гармонии, конечно, имело влияние на видоизменение и самих мелодий, которые для гармонических выводов и практических целей принимали несколько иной мелодический строй и видоизменённое движение.

В частности, отношение греко-русского распева к подлинному греческому церковному пению представляется в следующем виде:

Нельзя не отдать справедливости перелагателям греческих напевов в том, что некоторые отдельные их труды во всех отношениях сохраняют замечательное сходство с подлинными греко-восточными напевами тех же гласов и песнопений. Сюда относятся некоторые праздничные песнопения гласов 3, 4, 5 и 8, особенно же: непорочны Великой субботы, блаженны, некоторые задостойники и „Высшую небес“⁴⁹. Песнопения эти, в виду их праздничного употребления и художественности напевов, очевидно переложены более тщательно и не подверглись переделкам обычной певческой практики. Но нельзя того же сказать о прочих гласах и о многих других песнопениях, которых напевы не похожи на известные нам подлинно греческие, очень часто бедны мелодическим содержанием и не самостоятельны.

Подлинное греческое пение, основанное частью на храмовом еврейском, частью на античном эллинском искусстве, доныне сохраняет в себе следы музыки, тщательно обработанной как по тонкости различения интервалов и оттенков выражения, так по богатству мелодического содержания и по ритму. Греческий же распев в России не удерживает в полной силе этих свойств византийского искусства пения, а представляет собой вид распева упрощённого, общедоступного для всякого рода певцов; клиросной же практикой в некоторых песнопениях доведён до крайнего предела простоты и краткости, переступление через который равнялось бы его искажению. В частности:

1) В нашем греческом распеве сохраняются не все роды пения, существовавшие издревле в греко-восточной Церкви и доныне в ней практикуемые. Так нет в нем и следов пения энгармонического рода, обнаруживающийся присутствием в мелодии четвертей и третей тона, а в Синод. изданиях нет и хроматизма. С переводом на линейные ноты эти звуковые тонкости, а равно и выражающие их переменные знаки диезы и ифезы удалены из греческого распева. Bсе наши мелодии происходят лишь в известной тогда русским певцам диатонической гамме и только с бемолем на верхнем си (ца или фа).

2) Самый диатонический род нашего греко-русского пения основывается действительно на музыкальной системе византийцев, но наше осмогласие ограничивается сокращённой гаммой сравнительно с эллинской неизменяемой лестницей⁵⁰; именно, все его гласовые области в совокупности происходят (как и области киевского и болгарского распева) в пределах не 12-ти, а только восьми звуков музыкальной лестницы: ля-си-до-ре-ми-фа-соль-ля. Выступление мелодий из этой гаммы редки, как бы случайны, и во всяком случае составляют отступление от установленных для этого распева гласовых областей.

3) Гласовые области звуков нашего греческого распева основаны так же, как и области греко-восточного типa, на тетрахорде и пентахорде, но не содержат в себе полной системы древних эллинских ладов с их отличительными свойствами, не сохраняют в точности и интервальных отношений ныне известная нам восточно-греческого церковного осмогласия, ни гласовых примет, ни нотирования в принятых у греков тональностях. Греческие мелодии в нашем Синод. Обиходе нотируются по большей части в пониженных областях, а в изданиях капеллы в повышенных сравнительно с Обиходом на кварту или квинту.

Впрочем, нотирование мелодии по тональностям не составляет особенной важности для характеристики мелодий и у самих греков иногда в одном и том же гласе бывает различно. Гораздо важнее то обстоятельство, что самые интервальные отношение гласовых областей в нашем греческом распеве, особенно же гласовые приметы (т. е. господствующее и конечные звуки мелодий), нередко не сходны с подлинным греческим пением и весьма ограниченны в своих формах, что и служит признаком его до некоторой степени самостоятельности. В нашем греческом распеве существует не восемь гласовых гамм или областей звуков, а только четыре и притом с двояким лишь в них расположением интервалов, именно:

до ре ми фа соль (в гласах 1, 4, 8 и частью 5)

1 1 ¹/₂ 1

до ре ми фа (в глл. 2 и 6)

1 1 ¹/₂

ре ми фа соль (в глл. 5 и частью 4)

1 ¹/₂ 1

ля си до ре ми (в глл. 3 и 7).

1 ¹/₂ 1 1

Подобную же ограниченность мы видим и в гласовых приметах; именно, мелодии всех гласов имеют финалом до, кроме мелодий 1-го гласа, оканчивающихся на ре; господствующими же в них звуками служат ми, или фа, и только в 8 гласе соль. Такая ограниченность музыкальных оснований и гласовых примет, с одной стороны, служит ясным показателем неполноты осмогласной системы нашего греческого распева, а с другой ведёт к некоторому неустройству в мелодиях, именно к недостаточно ясному их разграничению по гласам, а иногда и прямо к их смешению. В частности, неустройство гласовых мелодий обнаруживается в нашем греческом распеве в следующем:

а) В распевании песнопении разных гласов, по их надписаниям, иногда весьма сходными мало различаемыми напевами. Такое сходство замечается, главным образом, между мелодиями сродно-музыкальных гласов, например 1 и 5, 2 и 6, 4 и 8, каковые пары гласов считаются в этих случаях как бы за один глас, но встречается и в гласах не имеющих музыкального сродства. Сходство мелодий выражается или совершенным подчинением песнопения чуждому гласу, или смешением строк того и другого гласа в особый напев, или, наконец, сходством напевов разных гласов в отдельных строках и вариантах (модуляция). Так, например, следующие песнопения не подлежаще распеты не теми гласами, коих надписание носят: песнопение по 6-й песни молебного канона Богородице „Предстательство христиан“ (Син. Обих. л. 244 об.), надписанное гласом 6, распето напевом песнопения по 3-й песни того же канона „Моление теплое“ (л. 241) второго гласа; кондак Богоявлению гласа 4 „Явился еси днесь“ (Праздники л. 69 об.) распет напевом третьего гласа, как и кондак на Рождество Христово „Дева днесь“ (Обих. лл. 10 и 11 об.) и проч., степенна 4 гласа „От юности моея“ в обычном пении получила мелодию первого гласа и проч. Другие песнопения представляют собой смесь строк разных гласов. Так, тропари воскресны по непорочных 5 гласа „Ангельский собор удивися“ весьма похожи по напеву на ирмосы Пасхи первого гласа и также оканчиваются на до, а не ре; тропари к ирмосам молебного канона Богородице, а также „Неумолчим никогда, Богородице“ совмещают в себе строки гласов 4 и 8; песнопения по 3-й и 6-й песни пасхального канона, надписанные четвертым и восьмым гласом имеют один и тот же напев, подобный напевам гласа четвёртого. Гласы 2 и 6 греческого распева, будучи совершенно далеки от подлинных греческих (энгармонических), представляются не только бедными в своих мелодиях, но и несамостоятельными гласами. Они образовались, по-видимому, из смешения строк разных других гласов. Но и другие гласы имеют немало сходных между собой строк и вариантов; в некоторых же напевах трудно с точностью определить глас. Если песнопении „На реках Вавилонских“ по некоторым признакам мы относим к 3 гласу, то песнопение „С нами Бог“ (краткое) можно отнести и ко 2, и к 4 и даже к 1 гласу (Потулов).

б) Наоборот, некоторые гласы имеют по несколько мало сходных или и совершенно несходных между собой мелодических образцов, которые невозможно соединить в какой-либо одной гамме гласа. Таковы особенно варианты гласов 4 и 8⁵¹.

Правда, по исследованию Бурго-Дюкудрэ, и в подлинном греческом осмогласии встречается некоторое неустройство, выражающееся в разнообразии гамм одного и того же гласа, в смешении мелодии разных гласов, но там этого рода отступления от нормы по крайней мере имеют определенные виды и названия и подчиняются известным правилам. У нас же мелодические уклонения от гласовых напевов, по большей части, не имеют правильности, а представляются произвольными нарушениями системы осмогласия, без определенного метода, или даже случаями недоумения певцов и перелагателей.

4) В греко-восточном пении, древнем и новом, мы видим часто широкое развитие мелодий, выражающееся, с одной стороны, значительными их выступлениями из гласовой области вверх и вниз (до 11-ти звуков) и отдалёнными звуковыми переходами, а с другой пространными в мелодиях звуковыми добавлениями без слов текста в виде кратимат (задержек) с употреблением терерисм и аненаков, видим повторение не только слов, но и гласных букв и слогов слова, или даже одну музыку без слов⁵². Мелодии нашего греческого распева происходят по большей части в тесных пределах их гласовых областей, весьма редко расширяются вне их и, во всяком случае, не превышают звукового объёма сексты и септимы; высокие же ноты подлинных греческих напевов заменяются более низкими нотами. Отдалённые переходы и повторения слов не допускаются. Наши мелодии не имеют и широких украсительных распространений вне текста, и разве только немногие финальные строки в некоторых песнопениях удерживают ещё слабые следы их. Затем, с применением восточно-греческих мелодий к славянскому тексту, изменены в них и некоторые мелодические обороты, отменены сложные звуковые фразы, видоизменены и некоторые украшения. Из характера этих выпусков и изменений видно, что перелагатели греческих напевов стремились изложить их проще и ближе к привычным в России прежде мотивам и приёмам пения. Этим, между прочим, объясняется и близкое сходство некоторых мелодий и украшений греческого распева с нашими знаменными. Таковы, наприм. мелодии ирмосов гласа 4 „Моря чермную пучину“ и задостойника Преображению (Обих. л. 15), таково употребление привычного нам синкопа вместо греческого украшения группетто.

5) Музыкальный ритм византийского пения выдержан строже и точнее в применении к греческому, чем к славянскому тексту. Это ясно из симметричного деление греческого текста на полустишия, в которых принимаются в расчёт не только количество и места ударений, но и количество слогов по крайней мере на конце каждого стиха⁵³. В нашем греческом распеве с переводным прозаическим текстом такое расположение слогов и ударений не соблюдено, а, сверх того, очень часто допускаются слитные строки, нарушающая правильность деления мелодии и текста на стихи и полустишия, равно как и симметрическое расположение этих частей. Так, например, песнопение

„Бог Господь | и явися нам

Благословен грядый | во имя Господне“

сообразно его словесному составу должно бы быть пето в больших распевах четырьмя мелодическими строками, разделёнными на два периода; между тем, в нашем греческом распеве оно поётся очень часто только тремя строками, из коих первая бывает слитная. Причиной того конечно малоколичественность слогов в первом полустишии и соблюдение силлабического стиля пения, но через это нарушается симметрическое расположение частей мелодии. Только некоторые из наших песнопений имеют ясные следы симметрического ритма, обнаруживающиеся в них делением мелодии на равные части и даже такты, по четыре темпа в каждом.

6) Не привились к нам и способы мелодического выражения и исполнения церковных напевов, издревле и доныне практикуемые у греков. Нет у нас неминуемого при греческом пении исона, ни носового тембра, ни искусственного дрожания голосов, ни обильного употребления украшений, а потому нет и знаков, обозначающих способы и оттенки этого рода мелодического исполнения. В нашем пении меньше искусственности, но нередко большие уверенности и благоговейной задушевности; а с другой стороны и наши певцы, с южно-руссами во главе, уже слишком крепко свыклись с западно-европейским гармоническим пением, чтобы снова возвратиться к древним, частью употреблявшимся некогда и в России, мелодическим приёмам исполнения.

7) Наконец, в греческой певческой педагогике, при изучении того или другого гласа даётся важное значение прелюдиям, а частью и запевам, не относящимся к мелодии и тексту того или другого песнопения, но показывающим лишь схему гласа и строй напева⁵⁴. Существуют у греков и теории церковного пения и собрание певческих упражнений, принадлежащие известным авторам. В России же с греческими напевами не заимствовано ни греческой нотации, ни способов и приёмов обучения церковному пению и никаких вообще теоретических или практических руководств по этому предмету. Напевы заимствованы нами от греческих певцов путём певческой практики и сохраняются практикой же.

Такую незаконченность и такое неустройство представляют собой имеющиеся в наших певчих книгах напевы, известные под общим именем греческого распева. Но и эти напевы в настоящее время не сохранились в полном их составе и точном виде в нашей обычной клиросной практике. Одни из них вовсе вышли из клиросного употребления и сохраняются только в нотных книгах, как древность, не имеющая практического применения, другие же, став достоянием устного предания по слуху и памяти, видоизменились ещё в более простые и краткие напевы. Здесь они приняли вид малого распева со всеми принадлежащими ему свойствами: упрощениями, сокращениями, схематическим устройством, ускоренно-речитативным движением, продолжительностью текстовых строке, умалением красот и ритмических свойств, а следовательно, и надлежащей раздельности мысли текста и способов его художественной выразительности. Это напевы, сохраняющие один только остов греческих мелодий, покрытый бледной кожей. Они не имеют ни широкого мелодического развития и разнообразия, ни оживлённости движения, ни раздельности мысли, ни роскошных красок и выразительности византийского церковного искусства.

Да, наконец, и эти краткие напевы, произведённые от греческих, в нынешней обычной певческой практике далеко не все удержались в пении как тропарей, так и ирмосов. Многие из них заменены иными, ещё более простыми и краткими разного происхождения. „Отдел тропарей, по наследованию Д. Н. Соловьёва⁵⁵, небрежностью практического употребления доведён до большего беспорядка: здесь и киевский распев, и столповой, и греческий, и так называемый обычный, и болгарский... Гласы: 1-й, 3-й, 5-й, 6-й и 7-й обыкновенно поются греческим распевом, 2-й малым знаменным, 4-й и 8-й обычным (образовавшимся из 4-го гласа знаменного малого распева), а 8-й одна строка (сокращается) 8-го же греческого или 2-го греческого. В некоторых местах 2-й гласе поётся по греческому распеву, 7-й по болгарскому, 3-й, 5-й и 6-й по киевскому напевом „воззвахов“; в иных церквах 2-й гласе поют однострочный (переделка из греческого), а 6-й по двум строкам болгарского (неправильно принимаемого за киевский)“. – Вообще большая часть греческих напевов тропарей ныне оставлена без употребления и заменена иными более простыми по конструкции и вместе более краткими напевами. Подобное сему должно сказать и об ирмосах. Греческим распевом ныне обыкновенно поются только ирмосы гласов 1-го и 3-го (см. руков. Потулова); ирмосы же прочих гласов заменяются иными, так называемыми обычными напевами.

Таким образом, наш греческий распев не удерживает в себе точных форм и всех тонкостей византийского искусства церковного пение. Однако же в лучших его образцах и он доселе весьма близок к своему греческому прототипу, потому что сохраняет в себе не только явственные следы его музыкальных оснований, но и характеристические черты его мелодических и ритмических свойств. К таким чертам относятся:

1) Живость и свежесть радостного религиозного чувства, без всякого оттенка гнетущей скорби и уныния, столь свойственных особенно произведениям западной церкви. Пение это есть плод христианского благодушия (Иак.5:13) и само в свой очередь располагает слушателей к благодушию же. Чувство это составляет один из элементов пения первенствующей христианской Церкви, полной обилием духовных даров, возвысившейся над попечениями о земном и нуждами плоти, и даже скорби и смерть встречавшей радостно, ввиду столь желаемого тогда всеми разрешение от уз плоти и соединение со Христом. Это выражение христианской любви и надежды, которые составляют отличительную черту истинной Христовой Церкви и которыми полны все тексты её богослужебных песнопений. „Пение это (слова Б.-Дюкудрэ о пении греко-восточной Церкви) имеет меньше торжественности и тяжёлой массивности, чем пение западной церкви; но в нем больше мелодического движения и выразительности, более задушевной теплоты, больше жизненности и нежного живого чувства. Пение это превосходно выражает чувства кротости, смирения, мольбы и богобоязненности, излагаемые в нем самым общедоступным образом“⁵⁶. Рассматривая мелодии греческого распева, изложенные в наших нотных книгах, мы не находим среди их мотивов ни скорбных погребальных, ни унылых покаянно умилительных. Мотивы скорби могли бы быть уместны, наприм., в песнопении „На реках Вавилонских“ и в непорочных Великой субботы, но и здесь мы их не встречаем. Мелодии этих песнопений растворены сознанием величия воспоминаемых в нем событий и чувством благоговейной преданности воле Божьей. Здесь господствует тон скорее объективности героической поэзии, чем частного сетования о скорбных событьях празднуемых дней.

2) Этому характеру напевов вполне соответствует и техническое их нотное изложение. В нем мы находим живость выражения, обнаруживающуюся свободой мелодического движения, лёгкостью темпа и игривостью мелодических оборотов, каковыми свойствами греческий распев рельефно выдаётся даже в ряду других совместных с ним распевов русской Церкви: столпового, болгарского и киевского. Мелодии греческого распева напоминают собой не колебание тяжёлых масс водной поверхности, как столповое пение, не массивное движение воздушной стихии на обширных равнинах, как распев болгарский, а игривое веяние весенних ветерков в свежераспустившейся зелени молодых кустарников. Однако же живость выражения здесь умеряется мягкостью и плавностью голосоведения. В этом отношения о Мелетиевом переводе должно сказать то же, что о. архимандрит Порфирий (Успенский) сказал некогда о подлинном греческом пении. Отличительными чертами его служат: „Мелодия одного сладкопевца, непрерывная постепенность перехода тонов в тоны с помощью полутонов и разливной трели и роскошная кудрявость, состоящая в том, что голос извивается около главного тона, снизу вверх и сверху вниз, без наших скачков, наподобие плюща, вьющегося по стене, или около дерева⁵⁷.

3) Между тем, напевы греческого распева и многие отдельные в них мелодические обороты полны выразительности, грации и художественного музыкального вкуса. Составители мелодий употребили все своё старание и таланты на выразительность мысли текста и на возбуждение в слушателях соответственного тому или другому словесному выражению чувства. Отсюда разнообразие вариантов в мелодии и отступления от обычных гласовых форм. Причём многие напевы и отдельные в них фразы выдаются прелестью самого счастливого сочетания звуков, свидетельствующего о высокохудожественном вкусе песнотворцев, о их живом чувстве и его задушевном излиянии, о поэтических их дарованиях и глубоком знании ими законов музыки, а вместе и воодушевлением их во время творчества искреннем благочестии. Это настроение духа передаётся и слушателю через пение. Оно вселяет в душу бодрость и благочестивую радость, окрыляет её, восхищает.

4) При этом мотивы церковных песнопений проникнуты характером чисто церковным и не имеют ничего общего с мотивами мирской, хотя бы и важной, песни. Стиль греческих церковных напевов не заимствован ни из народной песни, ни из театра, но выработан самостоятельно на чисто церковной почве и достаточно определен в своих типических чертах деятельностью многих талантов, практикой многих веков, а потому представляется по своему мелодическому характеру самобытным, рельефно отчётливым и прочным.

5) В техническом отношении в греческом распеве есть напевы более художественные по своему сложению, есть и более простые. К наиболее художественным песнопениям должно отнести:

а) По свободе мелодического голосоведения: воскресные тропари по непорочнах 5 гласа (Синод. Обих. л. 68); непорочны Великой субботы 3 и 5 гласа (л.л. 190 и 199 об.); стихиры Пасхи того же гласа (л. 230).

б) По разнообразию вариантов и разнообразному их сочетанью: ирмосы Пасхи 1 гласа.

в) По строгости музыкального развития и симметрическому расположению, частей: блаженны и задостойники некоторых гласов, „Высшую небес“ гл. 4 (л. 237); причастен „Творяй Ангелы“ гл. 7 (л. 154) и др.

г) По обширности и сложности мелодического развития: „Христос воскресе“, гл. 5 (л. 232 об.) и 3 гл. „Дева днесь“ (л. 10) и др.

д) По живости чувства, задушевности и грации мотива: „Величит душа моя Господа“, гл. 6 (л. 75), задостойник на Рождество Христово „Любити убо нам“ (л. 147) и др.

е) К счастливым, полным грации и изящества, отдельным мелодическим фразам относятся, наприм., фразы над словами песнопений: в богородичне 1 гласа „слава свободившему нас“ (Обих. л. 33); в ирмосах Пасхи „Егоже вернии“ (л. 228 об.); в задостойнике Рождеству Христову „песни ткати спротяженно сложенные“ и „елико есть произволение даждь“ (л. 147), и многие другие.

ж) Сверх того, многие и из простых и кратких по своему сложению напевов не чужды художественности мелодического движения, сердечной теплоты и глубины религиозного чувства, без которых в исполнении теряют всю свою прелесть и силу. К таким песнопениям можно причислить все ирмосы греческого распева.

Вот новый опыт довольно обильного заимствования в России греческих церковных напевов во второй половине 17 века после не привившегося у нас древнего кандакарного пения. Из вышеизложенного видно, что этот новый вид греческого распева получил у нас довольно широкое употребление при богослужении и повсеместное распространение. Но, признавая его однохарактерным в общих чертах с подлинным греческим пением, мы не ручаемся за точность его заимствования и за сохранение в нем всех свойств его греческого прототипа. И это не наша вина и не вина греков. Греческий распев принесён в Россию и насаждён самими греками, которые научили русских певцов, как могли и чему могли научить при тогдашнем музыкальном образовании и направлении в России. Упущением с нашей стороны представляется лишь то, что, доварившись греческим пришлецам, мы в продолжение 200 лет не позаботились ознакомиться сами с подлинным греко-восточным пением, – его нотными книгами, теорией и практикой, а усердно черпали напевы и приёмы пения с инославного Запада: не проверили, не усовершенствовали, не продолжили и переводов, начатых нашими предками в 17 веке. Наконец, не усвоили греческих напевов так, чтобы сами могли распевать, хотя бы только подражательно, церковные песнопения в духе и стиле греко-восточной Церкви. Может быть, в упомянутый истекший период времени и были к тому более или менее важные и уважительные причины. Но недоконченное исправить, несовершенное усовершенствовать, начатое продолжить и ныне есть не только время, но и надобность, и возможность. Всячески желательно, особенно в противовес современному нам узко западному, а также и обычно формальному направлению нашего церковного пения, иметь нам восточно-греческие напевы в более полном и близком к подлинным виде, с удержанием, по возможности, их красот и оттенков выражения. Да при современном состоянии музыкальной науки в России и церковно-певческих учреждениях, мы, может быть, были бы и более способными, чем наши предки, проверить, исправить и дополнить перевод Мелетия; и разве только тонкости греческого мелодического искусства и наша долговременная привычка к европейской гармонизации в известной мере помешали бы тщательной точности исполнения этого дела.