I. Повреждение нравственной природы человека в падении

Первый грех человека в раю, сказали мы, был актом самоопределения человека в обоих основных противонравственных отношениях: эгоистическом – по отношению к Богу, и чувственном – по отношению к материальному миру⁹⁵. Первое выразилось в решимости Адама прервать общение с Богом (любовь), которое по самому понятию о Боге, как Виновнике не только материальной, но и нравственной жизни человека и её закона, должно было состоять в свободном подчинении этому закону (правда); человек решился напротив сделаться сам для себя Богом, и, когда Бог явился ему после греха, хотел скрыться от Него. Когда же Бог спросил Адама, что было причиной его преступления, он увидел эту причину не в себе самом, не в своей свободе, а в жене своей, равно как и жена видела эту причину в искусителе: зачаток эгоистического внутреннего настроения Адама, свободно созданный им через преступление заповеди, не замедлил таким образом обнаружиться в нём не только по отношению к Богу, но и по отношению к единственному в то время ближнему – жене его. Второе, т. е. начало свободного порабощения себя чувственности, обнаружилось в первых людях тем, что сверх эгоистического стремления к независимости от Бога и от Его закона, общению с Ним предпочтено чувственное наслаждение вкусным и красивым, но запрещённым плодом.

Это проявление зла с материальной его стороны, со стороны содержания, неразрывно связано было не только с неизбежными последствиями всякого зла – бедствиями жизни, но и с повреждением формальных свойств добра: нравственное чувство тотчас по преступлении обнаружилось в форме злой совести – сознания противоречия между актом свободной воли и нравственным законом или, что то же, волей Божией и соединённых с этим сознанием чувств стыда и страха; а от повреждения нравственного чувства неотделимо и повреждение и всей мыслительной силы человека (сознания в обширном смысле), тотчас по падении и обнаружившееся в том, что она нашла логичным внутренний акт собственной свободы оправдывать пред Богом влиянием внешних причин и в Боге мыслить Существо, от которого можно и нужно скрываться.

Взошедши, как свободно созданные элементы, в организм духовной человеческой природы и повредивши её первобытные свойства, эгоизм и чувственность (последняя в смысле направления к предпочтению чувственных наслаждений аскетическим и общежительным требованиям закона) с их последствиями сделались с минуты глубокого падения человека столь свойственными его духу, что он никогда уже не мог совсем освободиться от них собственными усилиями. Слово Божие, изображая нравственное состояние человека после падения не анализирует этого состояния с его формальной и материальной стороны; в нём нет и тех выражений для обозначения элементов этих сторон, которые впоследствии сделались обычными в богословской науке, тем не менее сущность дела, т. е. действительность зла, живущего в нашей человеческой природе в смысле, с одной стороны, повреждения в человеке нравственного чувства и сознания, с другой – господства в нём эгоизма и чувственности и неспособности человека собственными силами совершенно освободиться от этого зла, в Священном Писании является очевидной истиной. Эту истину оно изображает и с положительной, и с отрицательной стороны: а) с положительной показывает, что зло вкоренилось в духовной природе человека и следовательно сделало его неспособным к добродетели, как всецелому доброму настроению; б) с отрицательной – показывает, что то относительное нравственное добро, которое возможно было для человека в падшем состоянии, состояло не в добродетели, как во внутреннем всецелом настроении к добру, а в бесплодных усилиях исполнить те или другие отдельные требования нравственного закона, усилиях, во-первых, вытекающих не из добродетели, как свободно созданного внутреннего настроения, а из страха пред внутренними и внешними последствиями зла; во-вторых, приводивших не к созиданию добродетели и искоренению порока, а только к отдельным, по внешности согласным с нравственным законом действиям, которым, однако же, всегда более или менее противоречило внутреннее настроение и которые всегда изобличали пред сознанием недостаток полной чистоты этого настроения, приводивших, одним словом, к действиям легальным, но не идеально нравственным.

В братоубийстве, совершённом Каином, мы видим первое после падения историческое проявление нравственного зла, как коренящегося в духовной природе человека противонравственного настроения. Повреждение нравственного сознания Каина выразилось уже в его жертвоприношении Богу, которого он мыслил не как Высочайшую нравственную Личность, которая в человеке ценит его действительное добро, т. е. расположения сердечные или его внутреннее настроение, а как такую Силу, которой потребны только материальные жертвы, с каким бы расположением они ни были принесены Богу. Ибо «тогда как Авель, по замечанию св. Иоанна Златоустого⁹⁶, принёс в жертву Богу дары от первородных и притом избранных наилучших овец, Каин принёс то, что попалось, без всякого разбора и старания». Эгоизм и чувственность уже господствовали в сердце Каина и породили зависть, а за ней братоубийство. Когда же Бог обличал преступление Каина, его тревожило не то, что зло поселилось в его сердце и что общение с Богом утрачено им, а то, какие внешние, земные последствия постигли его и ожидают в будущем. «Наказание моё, – говорил он, – больше, нежели сколько снести можно». Почему же? «Потому, что всякий, кто встретится со мной, убьёт меня» (Быт. 4, 10, 14).

Потомки Каина, по свидетельству книги Бытия, оказали успехи в промыслах и искусствах и повидимому достигли значительного господства над материальным миром; но это господство соединялось в них с глубочайшим порабощением эгоизму. Ламех, по которому можно судить о потомках Каина вообще, не только совершает человекоубийство, но и бесстрашно говорит о нём жёнам своим; причём ценит себя самого очень высоко: если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро (Быт. 4, 24).

Обо всём допотопном человечестве Сам Бог произносит такой суд: «Велико развращение человеков на земле: все мысли и помышления их зло во всякое время» (Быт. 6, 5). Но и всемирный потоп не истребил зла в человеческой природе. И после потопа, по суду Самого же Бога, «помышления сердца человеческого – зло от юности его», с первых минут сознательной жизни; поэтому Бог определил: «Не буду более проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я это сделал» (Быт. 8, 21).

Это зло внедряется в природу человека вместе с зачатием его в утробе матери, учит великий из ветхозаветных пророков и царей, оплакивая свои грехи, и надеется освободиться от них только тогда, когда Сам Бог создаст в нём чистое сердце и обновит дух его (Пс. 50).

Сущность суждений ветхозаветных боговдохновенных пророков о нравственном состоянии избранного еврейского народа можно видеть в следующих обличениях пророка Исаии. «Горе народу грешному, племени, обременённому беззаконием, поколению злодеев, сынам губителям. Во что ещё бить вас? Вся голова больна и всё сердце в скорби. От стопы ноги и до головы у него нет ничего целого; язвы, и багровые пятна, и гноящиеся раны, не очищенные от гноя, не перевязанные и не размягчённые маслом» (Ис. 1) «Горе тем, которые называют зло добром и добро злом, которые выдают тьму за свет и свет за тьму» (Ис. 5, 20). «Горе мудрым в глазах своих и разумным пред самими собой. Горе тем, которых храбрость – пить вино, и доблесть – растворять сикеру, которые оправдывают беззаконного из-за подарков и отнимают у правого законное» (Ис. 21, 22–23). «Преклонился человек и унизился муж» (Ис. 2, 9). Надменность людей, гордые глаза, господство женщин, роскошь и сладострастие, неправосудие, мздоимство, притеснение бедных, вдовиц и сирот (например, Ис. гл. 2–5), короче: эгоизм и чувственность, помрачение нравственного чувства и сознания составляют, по суду пророков израильского народа, обыкновенные явления его нравственного состояния; от того и «земля его пуста, города пожжены огнём», поля пожираются чужими в его присутствии (Ис. 1). А каков сам человек в нравственном отношении, такова же и его религия, т. е. теми же мотивами побуждается он и в отношении к Богу, какие господствуют в его отношениях к миру и человеку. Общение с Богом в духе и истине, сознание Его совершенств, Его премудрости, правды и любви, явленных в мире и судьбах человечества, чувствования благодарения к Нему и славословия Его, готовность исполнять Его закон о правде и любви к ближнему были чужды израильскому народу. Только страх пред последствиями зла, как пред карой Божией, был велик у народа и заставлял его совершать те внешние легальные действия, которые были предписаны буквой закона и которые могли быть угодны Богу не сами по себе, не как внешние механические действия, а как выражения внутреннего нравственного настроения по отношению к Богу и как приготовление к будущему высшему совершенству, – настроения, которого не имел народ Божий. Но такое служение Богу, рабское и лицемерное, коль скоро оно признаётся достаточным для угождения Богу, только усыпляет совесть народа и служит лишь к большему его нравственному извращению, делая его менее и менее способным к истинному добру. «К чему Мне множество жертв ваших? – спрашивает свой народ Сам Бог устами пророка Исаии, – Я пресыщен всесожжениями овнов и туком волов, и не угодна Мне кровь быков, и агнцев, и козлов» (Ис. 1, 11). Все эти жертвы лицемерны: «Курение мерзость предо Мной; новомесячия и субботы, созвание собраний нестерпимы Мне... Моя душа ненавидит ваши праздники: они бремя Мне, Мне тягостно нести. Когда вы много молитесь, Я не слышу: ваши руки полны крови» (Ис. 19, 15). «Сердце (этого народа) далеко от Меня и благоговение их предо Мною – заученная человеческая заповедь» (Ис. 29, 10). «Научитесь делать добро: стремитесь к правосудию, спасите угнетённого, заступитесь за сироту, явитесь заступниками в деле вдовицы» (Ис. 1, 17). Таков суд пророков израильского народа или лучше Самого Бога через пророков Его о нравственном состоянии еврейского народа. Источник же этого состояния лежит в самой духовной природе человека – в его сердце. Сердце человеческое, говорит Сам Спаситель, составляет источник его нравственной скверны. «Исходящее из уст (или всё внешнее поведение человека) оскверняет человека. Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления. Сие оскверняет человека» (Мф. 15, 18–20). Так настроенной является человеческая природа и на свет Божий; и потому её развитие до полной нормальной силы духа без особенного содействия Божия невозможно (Ин. 3); душа естественного человека, не испытавшая этого содействия и не воспользовавшаяся им, не может даже и развить в себе истинно нравственных духовных свойств; она есть не дух, а плоть, так как всё рождённое от плоти есть плоть и только рождённое от духа есть дух (Ин. 3).

В первом изречении Ветхого Завета, упоминающем о плоти в применении к падшему человеку, это слово имеет уже значение не материальности, не стихии, из которой образуется тело человека, а его нравственного состояния. «Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть» (Быт. 2, 3), плоть в том смысле, что люди оставляют без внимания внушения Божии через слово, через совесть и природу⁹⁷, пренебрегают ими. В Новом Завете, особенно в посланиях святого апостола Павла, слово «плоть» бесспорно употребляется в смысле нравственной природы человека, которая, правда, как развивающаяся не иначе, как в теле и через тело, может в отличие от духов бесплотных называться телесной или плотяной; но святой апостол называет её не только плотяной, но и плотской. Если он, с одной стороны, упоминает о грехе, живущем в членах тела (Рим. 7, 25), самое тело называет греховным (Рим. 6, 6) и грехи делами телесными (Рим. 8, 13: πράξεις τοὔ σώματος – слова, и по переводу Св. Синода означающие не телесные, а плотские – нравственно злые дела); то с другой – приписывает плоти такие явления, какие свойственны отнюдь не телесной, а только духовной природе человека, таковы: приверженность к букве закона (Гал. 3, 3), гнев, ненависть, зависть (Гал. 5, 19–20), ложный аскетизм (Кол. 2, 18). Плотский человек, следовательно, по смыслу новозаветного Священного Писания, есть не то же, что плотяной или телесный, а то же, что человек, имеющий нравственно извращённую духовную природу, что по природе он раб греху (Рим. 7, 14), руководится законом греха (Рим. 7, 25), враждует против Бога (Рим. 8, 7). Правда, он не лишён ни разума, ни сердца или совести (Рим. гл. 1 и 2) – этих существенных свойств духовной природы человека, без которых он не был бы способен ни к какому нравственному усовершенствованию, но этот ум и это сердце нуждаются в действиях духовной жизни во Христе (Рим. 8, 2), чтобы получить действительную способность не служить греху и смерти, жить не по плоти, а по нравственным требованиям духа (Рим. 8, 4–10), умерщвляющим дела плотские (Рим. 8, 13)⁹⁸.

Земная жизнь Спасителя мира конечно есть совершеннейшее осуществление нравственного добра, свойственное специальному призванию, или посланничеству, Его на земле, – и искупление рода человеческого, совершённое как этой жизнью, так и смертью, воскресением и вознесением на небо, есть единственное действительное средство возбуждения ума и сердца плотского человека к восстановлению разрушенного общения с Богом, источником жизни и добра, и к нравственно-доброй жизни; тем не менее это добро во Христе и это средство к общению с Богом и к собственному нравственному усовершенствованию недоступны ни уму, ни сердцу плотского человека без особенного действия на них чрезвычайной силы Божией. Если святой апостол Пётр исповедует Иисуса Христа Сыном Божиим, то не потому, что он сам понял или почувствовал Его Божественное нравственное величие и значение для грешного человечества, «не плоть и кровь открыли ему это», а потому, что это открыл ему Дух Отца, сущего на небесах (Мф. 16, 17). В вопросе о спасении во Христе мудрость человеческая, по учению святого апостола Павла, оказывается прямо безумием: «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (! Кор. 1, 20). И это потому, что падший человек не понимает своего спасения или нравственного блага, как добродетели, или внутреннего настроения по духу Христову, а ищет или чудес, физического могущества, как иудеи, или теоретических знаний, внешней мудрости, как елины (1Кор. 1, 22); тогда как его ослабленной силе духа нужна помощь Божия (1Кор. 1, 18), нужно оправдание и освящение (1Кор. 1, 30). Без содействия же этой силы, самые высшие проявления добра, например, прощение грехов Сыном Божиим может считаться богохульством, Сам Спаситель может признаваться вельзевулом и всё Святое Евангелие для одних служит предметом соблазна, другими считается за безумием (1Кор. 1, 23). Такие люди оставаясь плотскими или, что то же, на языке Священного Писания Нового Завета, душевными, лишены способности ценить блага, предлагаемые христианством; они не принимают того, что от Духа Божия, потому что почитают сие «безумием». Это не то значит, что они не хотят только понимать, но то, что «не могут разуметь; потому, что о сём надобно судить духовно» (1Кор. 2, 14). Таково свойство предмета: явления Божественного Духа, духа любви и правды по отношению к падшему человечеству оцениваются только сердцем и умом, способным к бескорыстной любви и правде; дух не может быть понимаем душой, не развившей и не сознавшей в себе духовных свойств; а это для неё в падшем состоянии невозможно без особенного воздействия на неё силы Божией. Вот почему «о духовном человеке никто из душевных судить не может, но сам духовный судит обо всём» (1Кор. 2, 15); ибо цель всего сотворённого видит в царствии Божием, как оно основано Иисусом Христом, и сам живёт в этом царстве уже на земле и потому «имеет ум Христов» (1Кор. 2, 16).

Самое краткое и самое ясное свидетельство о господстве зла в падшей человеческой природе можно видеть в изречении Спасителя: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5) и в свидетельстве святого апостола Павла о том, что один «Бог производит в людях и хотение, и действие по своему благоволению» (Флп. 2 13).

Это господство зла в падшем человеке не означает, однако же, чтобы он, по учению Слова Божия, не мог иметь без действия в нём особенной силы Божией никакого понятия о добре и зле, никакого нравственного закона и не мог делать ничего доброго. Степени и качества нравственного развития могут быть, по учению Слова Божия, различны. Где нравственное чувство и сознание совсем неразвиты, там конечно вовсе нет и нравственной жизни, там есть состояние нравственного неведения (Деян. 3, 17); где они подавлены чувственным и эгоистическим настроением до того, что добро считается злом и зло добром, там полная нравственная смерть, там и самое Божество почитается человечеством, не как нравственная личность, а как представитель злых, чувственных и эгоистических влечений и как магическое средство их удовлетворения, там слава самого истинного Бога изменяется в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся (Рим. 1, 23). Но такие крайние нравственные состояния не суть всеобщие в падшем человечестве. Мы видим, напротив, что в понятиях, обычаях жизни и законодательстве древнего или современного языческого мира есть много такого, что свидетельствует о присущей ему нравственной потребности, которая более или менее действительно и удовлетворяется в жизни⁹⁹; и ветхозаветный закон, если бы он не находил никакого отголоска в нравственном влечении и чувстве евреев, был бы для них не имеющей смысла, ни к чему не служащей буквой, а между тем мы знаем, что самые враги Спасителя мира враждовали против Него, между прочим, из приверженности, хотя своекорыстной и слепой к закону Божию, которым они гордились и дорожили более всего на свете. Каковы были понятия о добре и зле, или каковы были нравственные требования языческих законодательств, об этом речь должна быть не здесь. Здесь для нас достаточно припомнить, что нравственный закон Моисеев, как божественный, есть совершенный закон и что Слово Божие признаёт существование нравственных предписаний, тождественных с предписаниями Моисеева закона и, следовательно, также более или менее совершенных и у язычников. И язычники, хотя и не имеют откровенного нравственного закона, по учению святого апостола Павла имеют закон, написанный в сердцах их (Рим. 2, 15), а что они имеют такой закон, это он видит не только из того, что и у них есть совесть и ум, но и из того, что они по природе делают дела закона, того самого закона, которым обладал и еврейский народ. Мало того, святой апостол приписывает законным делам язычников одинаковое достоинство с делами иудеев даже пред судом Божиим: «Если необрезанный, – говорит он, – соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание?» (Рим. 2, 27) и достоинство самых религиозных действий иудеев, например обрезания, ставит в зависимость от исполнения ими общего с язычниками нравственного закона: «Обрезание полезно, – говорит он иудею, – если исполняешь закон» (Рим. 2, 25). Итак, по учению Священного Писания, естественный человек как иудей, так и язычник может в известной мере знать нравственный закон и исполнять его.

Но некоторое знание человеком требований нравственного закона и сообразные с ним внешние действия не свидетельствуют ещё о совершенно добром нравственном настроении или добродетели, которая одна есть истинное нравственное благо. И бесы, по учению Слова Божия, знают до известной степени волю Божию, иногда не могут не повиноваться Его велениям; тем не менее они служат представителями крайней степени нравственного извращения. В падшем человеке нравственная потребность жива, но ослаблена и извращена господством чувственных и эгоистических влечений; он чувствует иногда потребность бороться с этими влечениями, напрягать свои усилия, чтобы исполнять доступные ему требования нравственного закона, и поскольку это исполнение выражается во внешних действиях, может исполнять закон; но он не может создать в себе ни чистоты нравственного состояния или той невинности, какая свойственна была первому человеку до падения, ни добродетели, как всецелого нравственного настроения, которое одно даёт нравственную цену его внешним действиям; поэтому он не может освободиться от сознания своего нравственного недостоинства, сознания бесплодности своей борьбы с живущим внутри его злом и страхом пред судом вечной правды. Тревоги совести и страх пред вечной правдой, ничем не умиряемые, и внутренняя борьба со злыми влечениями, всегда возобновляемая, а вместе с этим и недостаточное разумение смысла человеческой жизни, или её закона, вот характеристические черты естественного нравственного состояния как язычника, так и иудея!

А это очевидно не cуть черты истинного добра; во-первых, потому, что истинное добро осуществляется ради его самого, по внутреннему влечению к нему и по сознанию его безусловного достоинства, а не из страха пред последствиями зла; иначе добро существовало бы лишь ради зла и настолько, насколько существует последнее; во-вторых, потому, что эта нравственная борьба без особенного содействия божественной силы должна оставаться навсегда бесплодной: нравственная энергия, однажды ослабленная, не может сама себя усилить; противонравственные наклонности, свободно созданные и существующие в духовном организме человека, не могут не составлять силы, противодействующей естественной силе добра и более и более ослабляющей её; нечего уже упоминать о практическом разумении добродетели, как всецелого нравственного настроения и блаженства внутреннего, как неотлучного спутника её, которые немыслимы там, где непобедим грех, неизбежны тревоги совести и господствует страх перед наказаниями, как последствиями зла.

«Пребывающее в борьбе» не есть «совершенное добро» по учению и отцов церкви (Иоанн Дамаскин, кн. 4, гл. 20); добро, к какому способен естественный человек, «не содействует спасению человека, не есть духовное спасительное добро, совершаемое только сверхъестественной благодатью», хоть оно «не есть зло, не служит к осуждению его», – учат и восточные патриархи (Послание восточных патриархов, чл. 14). Всё достоинство такого относительного добра заключается в том, что оно убеждает человека в необходимости искать помощи свыше для совершенного добра. Таково и было естественное нравственное состояние как иудея, поскольку он в откровенном ветхозаветном законе находил только правило жизни, а не руководство к спасительной вере в грядущего Спасителя мира, так и язычника, которого Евангелие в нравственном отношении вполне уравнивает с иудеем.

Святой апостол Павел, будучи евреем от евреев (Фил. 3, 5), жил и без закона и под законом (Рим. 7, 9) и в этом последнем состоянии преуспевал более многих сверстников в роде своём (Гал. 1, 14), был не только ревнителем отеческих преданий, но и мог назвать себя непорочным по правде законной (Фил. 3, 6). Каким же он сознавал своё нравственное состояние? До закона, говорит он, в нём жил грех, влечение ко злу; но он не сознавал греховности этого влечения и думал, что он живёт, как должно жить, – он жил (Рим. 7, 9); когда же узнал требования закона и стал считать долгом исполнять их, тогда чем более исполнял их, тем яснее сознавал, что он внешне делает то, к чему в нём нет внутреннего влечения, что он исполняет закон рабски, из-за страха пред карой его (Рим. 8, 15); что он, правда, желает исполнять этот закон и находит удовольствие в нём (Рим. 7, 15), но это удовольствие и желание есть только пассивное одобрение закона и бесплодная мечта о том, как бы хорошо было осуществлять это добро, а не деятельное влечение к его действительному осуществлению; жившие в нём влечения были совсем другого рода; прежде не сознаваемые, они, благодаря точности и ревности, с какими он старался исполнять закон, выступали в его сознании с такой ясностью и силой, что он, наконец, увидел в себе только грех, понял, что в нём живёт не добро, а зло и что он нравственно бессилен, мёртв. «Я не понимал и (греховного) пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. Я жил без закона: но когда пришла заповедь, то грех ожил, а я умер» (Рим. 7, 7–10). Таким образом закон, хотя и святой, и праведный, и добрый, не только не освободил Савла от силы греха, но напротив оживил её сознание в нём и в этом смысле дал ему повод к обольщению грехом или, что то же, живущий в Савле и прежде несознаваемый в нём грех закон сделал сознательным и личным, крайне грешным и потому заставил Савла убедиться как в том, что он раб греха, предан греху, нравственно мёртв (Рим. 7, 10–14), так и в том, что люди все без изъятия, как мёртвые по преступлениям и грехам своим, по природе суть чада греха и что Бог таким образом есть для них Бог не вожделенной милости, а безусловной правды, не благословения, а проклятия (Еф. 2, 13). Итак, дела естественной нравственности суть дела только внешние, вытекающие не из добродетели, а из страха наказаний, суть дела только законные, легальные, в нравственном же смысле мёртвые (Евр. 6, 1).

Какое же, следовательно, значение имеет внешне предписанный Моисеев закон для естественного человека? Значение обличителя не действий его внешних, которые могут быть и согласны с ним, а внутреннего противонравственного настроения и бессилия к истинному добру. Он дан по причине преступлений; был детоводителем ко Христу, дабы оправдаться верой (Гал. 3, 19, 23–24) и верой же принять в сердце своё Духа Христова, вопиющего: авва, отче! (Гал. 4, 6).

Таков же, по учению слова Божия, характер нравственности естественного человека-язычника под влиянием его собственного нравственного закона; ибо и язычники, по учению святого апостола Павла, хотя и могут по природе исполнять дела закона (Рим. 2, 13), могут быть исполнителями закона (Рим. 2, 26–27); тем не менее и они суть чада гнева и проклятия (Еф. 2, 13), лишены надежды, отчуждены от Бога (Еф. 2, 12) и следовательно являются исполнителями закона в том же самом смысле, как и иудеи; и как иудей затем находился под законом, чтобы его приготовить к вере во Христа, так и язычник, исполняя закон, тем самым приготовляется только к вере во Христа и к суду Христову. Язычники, по учению того же святого апостола, будут судимы Иисусом Христом, как и иудеи, и не по внешним их поступкам, а по внутреннему настроению (Рим. 2, 16); и для них тогда только откроется: могут ли они быть оправданы или осуждены; и если будут оправданы, то не потому, что явятся нравственно совершенными: в таком случае зачем для них искупление и суд через Искупителя? Нет, их оправдание будет зависеть не от их заслуг или нравственного совершенства, а от действия искупления; собственные же их усилия исполнить закон сердца или пренебрежение этим законом служит в них, как в иудеях, только к развитию в них такой или другой воспреемлемости к евангелию искупления. «Не слушатели закона (как иудеи, так и язычники) оправданы пред Богом, но исполнители закона (как Моисеева, так и естественного) оправданы будут в день, когда по благовестию моему Бог будет судить сокровенное человеков чрез Иисуса Христа» (Рим. 2, 12–16)¹⁰⁰.