Глава 9. История обновленческого раскола

В предыдущих главах мы упомянули о расколе обновленцев. При упрощённом и поверхностном подходе к проблеме может создаться впечатление, что этот раскол является прямым историческим продолжением движения за Церковное обновление, получившим распространение в начале нашего века.³³⁴ Действительно, ряд участников этого движения стали в 20-е годы «обновленцами», а платформы некоторых его течений превратились в программы раскольников. Однако в целом такой взгляд на истоки «обновленчества» будет неточным. Следует иметь в виду, что начало 20-го столетия было временем активизации Церковного сознания, временем критической оценки многими церковными деятелями себя самих и своей деятельности. Поэтому само обновление как церковно-историческое явление возникло не на пустом месте. Оно явилось вполне закономерной реакцией на те нездоровые явления внутрицерковной жизни, избавиться от которых, поднять резко падающий авторитет Церкви, Ее благотворное воспитательное и спасительное воздействие на паству в целом, собственно, и было его первоначальной целью. Однако, при советской власти руководящую роль в движении заняли люди, более заботившиеся о своём честолюбии, нежели о церковном благе или решении церковных трудностей и извратившие первоначальные идеи, дискредитировав их в самой основе. Поэтому, если с первого взгляда обновленчество могло показаться явлением закономерным, как реакция здорового организма на болезнь тела, и даже как бы выражающим национальные чаяния, на самом деле обновленцы ограничивали эти чаяния стремлением к пути «вратами широкими». Обновленцы захватили власть в Церкви в первую очередь благодаря действиям государственных административных и карательных органов и, кроме того, активно прибегая к обману, введя в заблуждение и заставив поверить себе добрую половину иерархов. Отвергнув законное церковное единоначалие, обновленцы в дальнейшем не смогли найти согласия и между собой, в результате чего группировки, входившие в движение, дробились и множились. Удивительно, до какого абсурда они могли дойти, увидев в разрушении, которое чинила богоборческая власть, созидание и воплощение христианских идеалов. К сожалению, часть видного духовенства и немалая часть мирян, имея искренние стремления к оздоровлению застоявшейся церковной жизни, поддалась соблазну самочинных нововведений, но вкусив горькие плоды этой деятельности, естественным образом разочаровалась в ней и воссоединилась с Матерью-Церковью. «Чтобы быть действительно обновителями христианского общения на началах правды и истины Христовой , – писал в 1907 г. видный Русский богослов священник (впоследствии профессор-протоиерей) Михаил Чельцов, – самим, вставшим под знамя Церковного обновления, следует на самих себе показать действие начал, за которые они встали».³³⁵ Предостерегая иных своих легкомысленных собратьев, он продолжал далее: «Нужны только реформы, а не реформация – это гром, буря и молния; она грозит не только обломать ветви и погнуть самый ствол у дерева Церкви, но и с корнем его вырвать из Русской Православной почвы».³³⁶ Ещё ранее в 1905 году аналогичные мысли высказывал митрополит Антоний (Вадковский) в ответ на обращение 32-х петербургских священников, составивших затем ядро «Союза Церковного обновления».

И хотя так или иначе вопрос об обновлении Церковной жизни на основах апостольского предания, внутреннего очищения и необходимой перестройки Церковной жизни на канонических началах волновал и многих иерархов, болевших душой за будущее Русской Церкви, и пастырей, и монашествующих, и церковных мыслителей и общественных деятелей из числа мирян, тем не менее, ущербность упомянутого движения, точнее вышепоименованного Союза заключалась как раз именно в его идеологической вседозволенности и пренебрежении святоотеческой традицией Церкви. Дело в том, что обновленцы пытались полностью уничтожить Охранительную функцию Церкви, которой так крепко держались все Вселенские Соборы. Потеря же этой функции ведёт непосредственно к ереси.³³⁷ Ещё об одном мотиве движения упомянутый о. М. Чельцов писал: «Церковным обновлением мнит себя бранящий иногда даже по личным счётам своего архиерея и восстающий против епархиальной бюрократии».³³⁸ Именно из этой части белого духовенства происходили те, кем двигали своекорыстие и карьеристские расчёты, прикрываемые демагогическими рассуждениями, те, в ком исторические потрясения обнаружили оскудение веры (так что иные из них стали впоследствии открытыми безбожниками) и пленение «похотью мира» настолько, что ради ее удовлетворения они оказались готовыми не считаться со средствами, какими бы гнусными последние ни оказались. Они составили впоследствии костяк т.н. «обновленчества».

Кстати, «личные счёты» достаточно прозрачно просматривались дореволюционным Церковным обществом и в выступлениях новоявленного «протестанта» – охтинского (район в Санкт-Петербурге) протоиерея Христофора Белкова (отца видного обновленца Е. Белкова), выливавшего ушаты грязи в издаваемом им журнале «Звонарь» на неугодивших ему или его друзьям архиереев, и в иных программах, потрясавших основы существующего Церковного устроения – в конечном счёте лишь ради того, чтобы дать возможность появиться женатому епископату, допустить второбрачие клириков и разрешить батюшкам ношение светского платья и посещение театров, синематографов и других увеселительных заведений. Кстати, было бы несправедливым, однако, не отметить тот факт, что в последующий период многое из этого накрепко вошло в церковную практику...

Но следует учитывать при рассмотрении истоков обновленческого раскола и другой момент. Многие видные и активные деятели «обновленчества» двадцатых годов до революции были вполне, а порой даже чересчур благонадёжными батюшками, как, например, «протопресвитер всея Руси» В. Красницкий. Причины последующего ухода в «обновленчество» можно искать не только в одержимом честолюбием и самолюбием горе-реформаторстве, но и в обычном конформизме, что также наглядно было показано историей.

К сожалению, появление «обновленчества» имело и объективные причины. В переломный исторический момент на Церкви болезненно отразилась нерешённость застарелых проблем, вызванных двухвековой зависимостью от светской власти, социальными потрясениями и ослаблением духовного единства Русского народа в предреволюционные десятилетия. Только в этих условиях, когда трагические результаты яростных нападок извне и внутренних противоречий отразились на участи миллионов Православных верующих, у карьеристов появилась объективная возможность широко спекулировать на Церковных проблемах, искать виновников этих проблем и создавать себе репутацию «радетелей за Православие». Следует также указать, что советская власть, подавляя любые попытки истинного Церковного обновления, преследуя Патриарха Тихона и других верных Православию иерархов, лишив Церковь юридических прав, запретив религиозное воспитание детей и т.д., одновременно всячески поощряла раскольников, предоставляя им сравнительно широкие права и возможности и оказывая явное покровительство. Надо ли говорить, что делалось это небескорыстно: «обновленцам» предоставлялась роль расшатать и ослабить Патриаршую Церковь, после чего им, следует полагать, готовилась такая же участь, как и их жертвам.

Ослабленная внутренними противоречиями, лишь недавно обретшая Патриарха, Церковь не смогла сохранить непреклонное единство в тяжелый период общественной смуты и наступления воинствующего атеизма. Но в отличие от расколов прошлого, «обновленческое» движение затронуло, в основном, иерархию. Простой народ остался верен Патриаршей Церкви, безошибочно распознав за красивыми рассуждениями о необходимости реформ сиюминутные меркантильные соображения. Твёрдая позиция мирян сделала обновленческих лидеров генералами без армии, что и обусловило историческую бесперспективность «обновленчества».

«Теперь понятно, – указывает бывший видный обновленец архиепископ Сергий (Ларин), – что Церковное обновление и обновленческий раскол не одно и то же. Если Церковное обновление являлось идеей времени и идейно оправдывалось стремлением к лучшей организации Церковного общества, – конечно, в строгих рамках святого Православия, то обновленческий раскол представлял из себя организованное сборище разнородных элементов, лишённых не только идеального чувства, но и чести, и совести, и ворвавшихся в ограду Церкви ради Ее разрушения. Вот почему, в частности, обновленческий раскол не составил самостоятельной эпохи и, может быть потому не представляет исторического интереса. Новое поколение церковных людей будет знать о нём не больше, как о разбойном нападении на Церковь...».³³⁹

Но давая всё же историческую оценку «обновленчества» на фоне других расколов, известных в Церковной истории, он пишет:

«На пути своего триумфального шествия Церковь Христова омрачалась ересями, лжеучениями и расколами. История запечатлела на своих страницах критические моменты в жизни Церкви, вызванные оппозицией отдельных лиц или групп. Однако, такие расколы лишь подчёркивали, что в обществе в данный исторический момент имеются другие, быть может, высшие нравственные интересы, вызвавшие на усиленную интеллектуальную деятельность Саму Церковь. Пусть эти репетиции лживы или иллюзорны, но они прокламировались с искренностью и уверенностью в их истине и пользе для общества.

Но обновленческий раскол 20-го века ни с чем в сравнение не идёт. Он стоит особняком, потому что утилитаризм, под стягом которого новоявленные реформаторы соревновались в добывании власти, жён и денег, лишил его права встать в один ряд с историческими деятелями расколов прошедших веков.

История ничего не забывает. На ее суде обновленчество займёт место рядом с бесславными событиями, остающимися в сознании потомков как огорчительные факты».³⁴⁰

Оставим на совести процитированного автора некоторую идеализацию нравственных позиций предшествующих расколов и ересей, однако, в чём он безусловно прав, так это в оценке «обновленчества», как явления Церковной истории, ни с чем не сравнимое в своём утилитаризме. Но именно в нём уже при самом зарождении «обновленчества» закладывался быстрый и неминуемый нравственный и практический крах последнего, как движения в целом, так и отдельных его течений и деятелей. И не только в историческом, но и в духовно-нравственном аспекте оно преподаёт будущим деятелям на ниве Христовой серьёзный урок того, к какой духовной катастрофе приходят пастыри, которые в слепом самоугождении забывают Бога и Его стадо и «пасут себя самих» (Иер.34:2).

Возникновение в 1922 году Обновленческого раскола не явилось чем-то появившимся стихийно и неожиданно. На самом деле он имел предпосылки практического, идеологического и организационного характера.

Так, попытка внести смуты в Церковную жизнь по причине индивидуалистических устремлений и под прикрытием беспардонной демагогии имела место и ранее.

Весной 1917 года архиепископ Пензенский Владимир (Путята) за свой образ жизни был отстранён Синодом от управления епархией с определением места для покаяния во Флорищевой пустыни. Однако он отказался подчиниться этому определению и продолжал самочинно управлять епархией. Положение вещей тогда было уже таково, что принудительно сослать Владимира в монастырь оказалось невозможно. Поручив управление Пензенской епархией викарному епископу Григорию, Синод предал Владимира соборному суду епископов. Дважды был вызываем он на суд Собора, но оба раза не явился, почему и был судим заочно. В декабре 1917 года Совещанием епископов в составе 50 человек он был запрещён в священнослужении. Однако и этим соборным определением он пренебрёг, продолжая совершать Богослужения и, более того, объявив о создании им «Свободной народной церкви». В считанные месяцы монархист, свой человек в придворных сферах, преобразился в социалиста. При помощи своих сторонников, которые у него появились как среди беспринципной части духовенства, так и среди малоразборчивой публики, падкой на «смелые» нововведения и сенсации, Владимир захватил силой в Пензе четыре храма, в том числе кафедральный собор. Много при этом досаждал он и служителям, назначенным Синодом на Пензенскую кафедру (выборы в епархии провести оказалось невозможно) епископу Феодору (скончался вскоре по прибытии в Пензу в 1918 г.) и епископу Иоанну (Поммеру – с 1921 г. архиепископу Рижскому). Налицо была явная попытка внесения в Церковь раскола. Терпение Церковной власти достигло предела. В июне 1918 года Собором епископов Владимир был извержен из сана. Впрочем, пользуясь обстоятельствами, он продолжал творить бесчиние, немало прибавив к своим беззакониям.³⁴¹ Очевидцы событий отмечают, что для Владимира, авантюриста по натуре, важно было любыми средствами удержаться на кафедре. Так, в 1921 году он пытался, хотя и тщетно, испросить возвращение себе сана у Патриарха Тихона. А когда в 1922 году на свет появилось самозваное Высшее Церковное Управление, он, учуяв духовное родство с обновленцами, одним из первых поспешил в Москву объявить им о своём признании, в надежде получить от них «каноническое» назначение на кафедру. Однако последние всё же решили отказаться от поддержки несомненно близкой им по духу, но слишком уж одиозной фигуры Путяты. Собственно, начавшее свою захватническую деятельность «обновленчество» и послужило трансформации путятинского брожения, переманив его «деятелей» под свои знамёна.

Что же касается деятелей самого «обновленчества», то некоторые из них проявили «социальную» активность ещё до Октябрьской революции. Причём, что примечательно, лозунги социально-экономического порядка неизменно приспосабливались к текущим обстоятельствам, или, как тогда любили говорить, «злобе дня». Общественная беспринципность большинства обновленческих лидеров несомненно свидетельствует о конъюнктурности «движения». Так, в период после Февральской революции в Петрограде образовались «Союз прогрессивного петроградского духовенства», «Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян». Среди их деятелей мы находим А. Введенского, А. Боярского, И. Егорова, а также тогдашнего обер-прокурора Синода В. Львова, чьи имена мы не раз встретим позже в связи с Обновленческим расколом. В Августе 1917 года священник А. Введенский был назначен членом организованного Временным правительством Республиканского совета (предпарламента). В то время он стоял на позициях христианского социализма эсеров, но по мере изменения ситуации в стране позиция Введенского становилась всё «левее». В 1918 году он выпустил брошюру «Социализм и религия», где попытался прощупать почву для дальнейшей социальной адаптации. Не отставали от него и некоторые другие вожди последующего раскола. Так, в 1919 году петроградский священник И. Егоров организовал союз «Религия в сочетании с жизнью», а московский «прогрессивный» батюшка С. Калиновский (впоследствии снявший сан) ещё ранее попытался создать «Рабоче-крестьянскую христиански-социалистическую партию»³⁴², что, впрочем, впоследствии его критики из числа обновленцев вменяли ему в антисоветскую деятельность.³⁴³ Не избежал в этот период социальной демагогии и епископ Антонин (Грановский), впоследствии «калиф на час» Обновленческого раскола.³⁴⁴

Нужно заметить, что общеобязательная Церковная политика была тогда уже отменена, и традиционный принцип церковной свободы позволял указанным деятелям держаться невозбранно их социальных воззрений, имевших немного последователей: время духовных иллюзий подходило к концу. Не требуя от священнослужителей обязательной определённости политических взглядов, Церковь готова была противостоять любым извращениям православного вероучения или расколам. Но эти намерения тогда ещё маскировались будущими «обновленцами». Впрочем, упомянутый епископ Антонин, живший на покое в Москве, был в 1921 году запрещён в священнослужении за недопустимые самовольные нововведения в Богослужение. А. Введенский в изданной в 1922 году книге «Церковь и государство» писал, что в Январе 1918 года он имел беседу с протопресвитером Г. Щавельским, во время которой обсуждалась проблема разрыва с Патриархом.³⁴⁵ Правда, его собеседник, также оставивший целую книгу воспоминаний³⁴⁶, ничего об этом не сообщает.

Наступил 1922 год. 23 Февраля под предлогом борьбы с голодом советское правительство выпустило декрет об изъятии Церковных ценностей. В Марте сделалась очевидной угроза, нависшая над организационной структурой Русской Церкви. В это время протоиерей А. Введенский, а также ряд других сторонников «реформ», ориентируясь, что называется, «по ветру», образовали фракционную группу, к которой присоединились последующие лидеры обновленчества: протоиереи И. Альбинский, А. Боярский, П. Раевский, священники В. Красницкий, Е. Белков и ряд других. 25 Марта в «Красной газете» эта группа нарочито самостоятельно, без благословения епархиального начальства, опубликовала послание о помощи голодающим, сыгравшее впоследствии роль политического доноса. Это так называемое «письмо двенадцати священников» обвиняло Православное духовенство в политических играх и равнодушии к страданиям жертв засухи. Единственными радетелями о голодающих Поволжья авторы письма представляли себя, отмежевавшись от остальных священнослужителей. Несколько месяцев спустя на процессе по делу митрополита Петроградского Вениамина обвинители определяли степень «контрреволюционности» ряда подсудимых в зависимости от их отношения к «письму двенадцати священников» и его авторам.

С самого начала «обновленчество» выступило не как единое общество, а как ряд группировок, противоборствующих между собой, единых лишь в своих антицерковных усилиях. Касаясь событий Мая 1922 года архиепископ Сергий пишет: «В то время было трудно разобрать, кто и с какой программой идёт разрушать Церковь: разрушители сошлись на одном – сначала вырвать власть из рук титана, а уж после «разделять и властвовать». Тем не менее у каждой группировки была своя собственная мысль. Именно поэтому ВЦУ представляло из себя коалиционное начало, хотя и с очевидным и подавляющим преимуществом группы «Живая Церковь».³⁴⁷ Первая самая крупная группировка называлась «Живая Церковь». Она была преобладающей в раскольническом движении. Верующие люди именно с ней отождествляли «обновленчество» вообще, а раскольников именовали «живоцерковниками» или, в простонародье, «живцами».

29 Мая 1922 года состоялось учредительное собрание «Живой Церкви», на котором захватившие Патриаршую канцелярию священники, а также приглашённые ими епископы Антонин и Леонид (Скобеев) были провозглашены сами же собой Высшим Церковным Управлением (ВЦУ). Тогда же начал издаваться журнал «Живая Церковь».

С выходом обновленчества на арену борьбы весной-летом 1922 года к нему примкнули и иные из видных Русских церковных «реформаторов». Так, уже в первом номере журнала «Живая Церковь» – центральном органе одноимённой группы, появилась пространнейшая статья бывшего обер-прокурора Синода В.Н. Львова, где он рассуждал «о соборных началах», о «демократизации» Церковной жизни и т.д. При этом данное, практически беспредметное выступление в духе «старого реформаторства» выглядело довольно одиноко среди откровенно утилитарных категорических предписаний В. Красницкого и других «красных батюшек». Трудно сказать, на что надеялся в своих мечтах бывший обер-прокурор Синода, во всяком случае понятно, что авторитет этого и других старых «реформаторов» был нужен на первых порах «обновленцам» для привлечения на свою сторону «левой» части Русской Церковной общественности. Впрочем, преуспели в этом они довольно слабо. Всё честное, что было в Церковном обществе, даже из фрондирующих, отшатнулось от них по мере обнаружения непорядочности деятелей «обновленчества». Нездоровое стремление «реформаторов» сделать себе карьеру ценой травли и доносов, добыть себе льготы и привилегии в обстановке всеобщей беды не вызывало особых симпатий даже у их хозяев. Например, деятельность уже упомянутого пензенского архиепископа Владимира (Путяты) местная газета «Красное знамя» объясняла соображениями «уязвлённого самолюбия, заставившего его порвать с Патриархом и Патриаршим двором».³⁴⁸ Позднее видный идеолог научного атеизма И.И. Скворцов-Степанов с удовлетворением отметил: «Для движения масс христиански-социалистические идеи излишни, могут только спутывать и связывать его. Они нужны не массам, а самому духовенству, нужны для того, чтобы замедлить полный и окончательный отрыв масс от всякого духовенства, от всякой Церкви, от всякой религии».³⁴⁹ Большевики использовали «обновленцев», но не дорожили ими и не уважали, а когда стало ясно, что раскол не достиг желаемой цели, окончательно потеряли интерес к «красноцерковникам». В 1930-х годах их также не миновали гонения и репрессии. Среди раскольников оказался видный «левый» церковный деятель, бывший профессор истории Русской Церкви Петроградской Духовной Академии Б.Н. Титлинов. Позднее он даже будет претендовать на роль идеолога раскола, выпуская в печати пространные рассуждения о значении «обновленческого движения в истории». Впрочем, его сочинения содержат ряд откровений, являющихся неплохим источником по истории раскола. Так, в 1923 г. в одном из своих сочинений он признал, что «задачи идейного характера заслонялись задачей использования сегодняшней победы и даже жаждой отмщения. Мы поставили целью освобождение Церковной жизни из-под влияния епископата».³⁵⁰

Внёс свою лепту в «революционные завоевания» раскольников ещё один учёный муж-член Поместного собора 1917–1918 гг. профессор-протоиерей Н.Г. Попов, который в своём докладе на незаконном соборе 1923 г. «канонически» обосновывал практику двоебрачия духовенства. Для осуществления своих практических намерений на местах живоцерковники ввели институт уполномоченных ВЦУ при епархиальных управлениях.

«Для этих целей, – указывает архиепископ Сергий, – ВЦУ выделило некоторых из своих единомышленников с широкими полномочиями участвовать во всех решениях епархиальных дел, опротестовывать постановления Епархиальных управлений и даже отменять решения епархиальных архиереев. Таких «уполномоченных» было разослано по епархиям 56 человек с диктаторской властью, располагающей некоторой поддержкой гражданских учреждений, иногда и очень реальной. Эти маленькие обер-прокуроры в рясах основали во всех епархиях из признающих ВЦУ епископов и священников Епархиальные управления и начали ожесточённую борьбу с противниками «Живой Церкви». Как и само ВЦУ, так и уполномоченные действовали ложью. Они везде и всюду объявляли, что Церковную власть ВЦУ передал Сам Патриарх Тихон по собственной инициативе, а потому они и являются представителями законной Церковной власти: а так как Сам Патриарх и его Заместитель лишены были возможности опровергать успешно эту ложь, то в большинстве случаев она им удавалась. Таким образом, они склонили к признанию ВЦУ не только священников, но и многих епископов. К числу поддавшихся обману принадлежал и митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх. Когда же обман не удавался и мудрое первосвятительское послание митрополита Агафангела достигало глаз и ушей иерархов, и обманщики были разоблачены, то тогда применялись угрозы и насилия».³⁵¹

Следует, однако, отметить, что в личном отношении деятелей обновленчества нельзя оценивать однозначно отрицательно. Тем трагичнее, что пагубный путь отрицания и раскола увлёк несомненно честных, одарённых служителей, кто мог бы принести действительную пользу Церкви. Это были дети своего времени, поддавшиеся иллюзорному пониманию духовной свободы, общественного служения и отношений с государством.

4 Июня 1922 года в помещении Троицкого подворья (бывшая Патриаршая резиденция) состоялось организационное собрание группы «Живая Церковь», на котором был избран ЦК группы и принят устав, состоящий из 14 пунктов. Тогда же созданный орган руководства – Центральный комитет разослал «прогрессивному» руководству всех епархий следующий циркуляр: «Организуйте немедленно местные группы «Живая Церковь» на основе признания справедливости социальной революции и международного объединения трудящихся. Лозунги: белый епископат, пресвитериальное управление и единая церковная касса. Первый организационный Всероссийский съезд группы «Живая Церковь» переносится на 3 Августа. Выбирать на съезд по три представителя от прогрессивного духовенства каждой епархии».³⁵² Из этого послания налицо видны кастовая ограниченность и явный меркантилизм живоцерковной программы. Чего стоит один лозунг об «единой церковной кассе», т.е. находящейся в руках только клириков и их органов. Подобные претензии оправдывались клеветой на канонический строй Церковной жизни и примитивной демагогией. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на декларацию ЦК «Живой Церкви», появившуюся вскоре после организационного: «С чего начать дело Церковного преобразования». Так, желая склонить духовенство к поддержке лозунга об «единой церковной кассе» живоцерковники писали: «... Сообщайте Центральному Комитету и своим епархиальным комитетам, какие вам нужны постановления, какие вам нужны указы, чтобы отобрать у ваших приходских буржуев церковные суммы и вместе с этими суммами – власть в ваших руках. Кто держит церковные деньги – свечной, тарелочный сбор, – тот командует всем. Церковные буржуи крепко ухватились за церковные суммы, закрепили за собой право приходским уставом и монашеским епископатом. Укажите, какие вам нужны законы, какие вам нужны правила, какой вам нужен устав, чтобы вы могли жить свободно и чтобы вы могли свободно говорить о Церкви, что вы находите нужным, чтобы вы распоряжались делами в своём приходе по голосу вашей совести, по сознанию вашего пастырского долга».³⁵³ Понятно, что эти меркантильные устремления «прогрессивных» батюшек или «красных попов», как их называли в народе, не могли встретить поддержки в Церковном обществе. Более дальновидные обновленцы стали сознавать бесперспективность такой откровенной программы. В движении обозначилась трещина, которая стала явной во время упомянутого съезда «Живой Церкви». На первое место в движении раскольников выдвинулся тогда В. Красницкий. Формально считавшийся заместителем председателя ВЦУ (председатель – епископ Антонин), он и в дальнейшем оставался лидером группы «Живая Церковь».

3 Августа 1922 года в Храме Христа-Спасителя в Москве, который живоцерковники объявили своим «Всероссийским молитвенным центром», открылся съезд группы белого духовенства «Живая Церковь». На этот раз был принят устав из 33 пунктов, содержащий прежнюю программу. Этот же съезд, не дожидаясь предстоящего «собора», обещанного обновленцами, принял резолюцию, допускающую женатых пресвитеров вплоть до епископского сана, второбрачия клириков, отмену некоторых канонических ограничений для вступления в брак, в частности духовного родства. Тогда же съезд принял антиканоничное решение – избрать Антонина на Московскую кафедру, с последующим возведением в сан «митрополита Московского и всея России». Между тем был жив и сохранял свои права законный Патриарх Московский и всея Руси, хотя и не имевший временно возможности управлять Церковью. Московская кафедра была занята. И передача её другому являлась вызывающим нарушением Церковных канонов. Впрочем, живоцерковников это мало беспокоило. «Не надо стесняться канонами, они устарели, многое надо отменить», – заявил Красницкий на возражение Антонина против женатого епископата.³⁵⁴ Съезд постарался «ограничить» не только епископов, но и практически совсем исключить из активной церковной деятельности мирян, которые лишались каких-либо прав в решении вопросов приходской жизни. Лишь «особенно выдающимся своей деятельностью» в пользу живоцерковников «красные» батюшки могли соблаговолить предоставить право решающего голоса в местной организации «Живой Церкви».

«Между прочим, – указывал известный обновленческий деятель, профессор Б.Н. Титлинов, – съезд постановил немедленно распустить приходские советы, стоящие против обновленческого движения, и собрать вместо них новые из лиц, рекомендуемых настоятелями под их ответственность. Противникам этого постановления съезд угрожал церковными наказаниями, до отлучения от Церкви включительно».³⁵⁵ Впрочем, недовольны остались съездом и многие клирики, указывавшие, что на местах «обновление» шло под лозунгом: «Немедленный созыв Поместного собора». Между тем, вожди движения обещали его проведение не ранее Февраля следующего 1923 года. Причины оттягивания понять нетрудно. Руководителям «Живой Церкви» важно было не собрать Собор, а подобрать и соответственно «подготовить» его, чтобы на нём без лишних обсуждений прошли устраивающие их решения.

«В оценке бытописателей того времени, – указывает архиепископ Сергий, – съезд явился крупным проигрышем живоцерковников. Принятые съездом решения сожгли мост, соединявший «Живую Церковь» с теми, кто ещё вынашивал надежды на реальность ее идеологической платформы. Сейчас же у реальных церковных политиков исчезли последние иллюзии на благодетельность реформ, потому что в воинствующем направлении руководства «Живой Церкви» обнаружилась страшная ломка Русского Православия»³⁵⁶.

Пока налицо был конфликт между «митрополитом» Антонином и группой Красницкого. «Митрополит Антонин видел, конечно, что за люди попадают в состав иерархии ВЦУ, и по несдержанности своей натуры иногда грубо и резко реагировал на выдвижение в архиереи разных безответственных и невежественных лиц группой «Живая Церковь». Но, конечно, реально воспрепятствовать этому не мог: ведь он был лишь председателем ВЦУ и никакими «юридическими» правами или каноническими преимуществами не пользовался. ВЦУ состояло в подавляющем большинстве из белого духовенства и двух-трёх мирян, а «нравственный авторитет» архиереев нужен был ВЦУ и живоцерковникам в начале своей деятельности, а не теперь».³⁵⁷

Сохраняя до времени пост председателя ВЦУ, Антонин тогда же в Августе 1922 г. отошёл от «Живой Церкви» и занялся созданием собственной группы «Союз Церковного возрождения», который 12 Сентября собрался на свой первый съезд в помещении захваченного Антонином Заиконоспасского монастыря. Среди его участников было 400 человек духовенства и 1500 мирян. Свою реформаторскую деятельность Антонин проводил, главным образом, в литургической области. «Задача Союза Церковного возрождения – было записано в § 1 – определённо реформаторская». Не обошлось здесь и без камешков в огород живоцерковников. «Главная задача СЦВ – гласил § 2 – борьба с духовной буржуазностью, с утончённым кулачеством, со жречеством, как своекорыстным приспособлением культа к интересам сословия жрецов (попов) для легчайшего кормления за счёт убаюкивания, легковерия и невежества народа». Интересно, как этот устав сам же оценивал, так сказать, исторические перспективы Союза в § 34: «Союз прекращает свою деятельность или по распоряжению органов власти, или по постановлению Общего Собрания Союза...».³⁵⁸

В Петрограде также открылось отделение «Союза Церковного возрождения». Номинальным его главой стал обновленческий архиепископ Петроградский Николай Соболев, но фактически всеми делами там заправлял А. Введенский вкупе с членами бывшего Петроградского комитета «Живой Церкви». «Возрождение» пыталось распространить своё влияние и далее в провинцию. В конце Сентября 1922 года оно уже имело своё отделение в Ярославле, где его члены вошли в «коалиционное епархиальное управление».³⁵⁹ В 12 епархиях (Тамбовская, Пензенская и др.) большинство обновленческого духовенства заявило о выходе из «Живой Церкви» и вступлении в СЦВ. Приблизительно в течение месяца-полутора к этой группировке перешло идейное лидерство в обновленчестве.

Однако, такое положение сохранялось недолго. После споров с Антонином, Введенский порывает с ним и объявляет о независимости Петроградского комитета СЦВ. К нему присоединяются многие «возрожденцы» из Москвы и провинции. Они вступают и захватывают в свои руки так называемый «Союз общин Древле-Апостольской Церкви (СОДАЦ), – возникшую летом 1922 года в Москве и влачившую жалкое существование группу интеллигентов, задумавших организовать христианские трудовые коммуны, по опыту мастерских Веры Павловны, героини романа Н. Чернышевского «Что делать?». Союз начинает быстро расти. Вслед за Введенским в него вступает петроградская обновленческая организация во главе с А. Боярским. К концу года СЦВ уже имел отделения во всех епархиях, издавал несколько журналов и по числу членов даже превосходил «Живую Церковь».³⁶⁰

В это же время в Петрограде возникает «Союз религиозно-трудовых общин» во главе с Е. Белковым, недавним ближайшим сторонником Введенского.

Отрицая авторитет Церкви и Ее каноническое устройство, основанное на послушании Патриарху и высшим иерархам, сторонники «реформации» уже не могли остановить ими самими начатый и теперь обернувшийся против них процесс беспрерывного дробления обновленческих организаций. В результате единого «обновленческого» движения так и не сложилось. Отвержение церковной дисциплины, порочный принцип, согласно которому практически каждый священнослужитель или даже мирянин мог объявить себя «митрополитом», «епископом» или основателем новой «Церкви», приводили к тому, что малейшее разногласие или столкновение самолюбий становились поводом к очередному расколу. Другие «реформаторы» изначально не желали подчиняться кому бы то ни было и создавали собственные «независимые» группировки.

Так, в 1922 г. появилось ещё несколько обновленческих группировок разных оттенков, например: «Пуританская партия революционного духовенства и мирян», «Свободная трудовая Церковь». Последняя являла собой довольно любопытную картину. Она возникла в Москве в конце 1922 года. Ее основателем был поэт-анархист Алексей Святогор. Сын священника, он ещё семинаристом вступил в подпольную анархическую организацию, принимал участие в ограблениях («экспроприациях»), неоднократно сидел в тюрьме. После революции А. Святогор примкнул к более умеренной партии анархистов-бионасмистов, которые считали главным путём к созданию анархического общества просветительную работу. Святогор написал радикальную программу, провозгласив главной целью новой церкви «примирение религии и науки, борьбу с суевериями и предрассудками, примирение религии с социализмом». Он считал, что колокольни должны быть превращены в обсерватории. В его «церкви» все, кто желал, выходили на кафедру: поэты-футуристы, сектанты, рабочие, анархисты, актёры. Затем Святогор выступал с речью, читал свои стихи.³⁶¹

Последующий, до весны 1923 года, «предсоборный» период прошёл у обновленцев во фракционной борьбе, что явилось естественным результатом извращённого понимания духовной свободы. На второй сессии ВЦУ «Живая Церковь» оказалась в меньшинстве, сохранив в указанном органе лишь треть мест. «Но и будучи в оппозиции, группа удержала революционное направление церковной жизни», – хвастался весной 1923 года В. Красницкий.³⁶²

Действительно, происшедший затем обновленческий «собор» имел во многом «живоцерковную» программу. Впрочем, и его противник А. Введенский своими «реформаторскими тезисами» немногим отличался от Красницкого. В своей антицерковности и умении улавливать «дух времени» или попросту приспосабливаться к внешним условиям они вполне сходились. Это обеспечило им доверие начальника Церковного отдела ГПУ Е.А. Тучкова и соответственно, как увидим, успех в проведении на «соборе» «революционной программы».

Среди обновленческих лидеров в первую очередь необходимо выделить Александра Ивановича Введенского (1889–1946). И дело здесь не только в том, что он находился у истоков «обновленчества» и может считаться родоначальником раскола. Пожалуй, он единственный из первоначальных вождей, кто дожил до самого конца движения, оставаясь в нём. Точнее было бы сказать, что с кончиной Введенского умерло и само «обновленчество» как организация.

В 1912 году молодой студент-литератор А. Введенский решает стать священником. Впоследствии он часто говорил, что шёл в Церковь, имея намерение стать Ее реформатором, «взорвать Её изнутри». Окончив в 1913 году университет, он стал обивать архиерейские пороги, но везде встречал недоверие. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не встреча с протопресвитером военного и морского духовенства Г. Щавельским. Последний, сам слывший сторонником реформ, быстро оценил способного молодого человека и решил привлечь его в своё ведомство. В Июле 1914 года Введенский достиг своей цели и был рукоположен. Будучи артистической натурой, склонной к экзальтации, он свою первую литургию служил на манер чтения декадентских стихов с характерными завываниями.³⁶³ И впоследствии он продолжил свои литургические «изыскания». Этому посвящена его специальная статья «Божественная литургия. Иоанн Кронштадтский», появившаяся в 1918 году, в которой он рассуждал об эпилептических судорогах как о форме проявления молитвенного экстаза священнослужителя.³⁶⁴ Автор находил тогда немало поклонников, что было естественно в эпоху декадентства, повышенного интереса общества ко всякого рода нездоровым явлениям.

Так начиналась карьера о. Александра в период, предшествовавший его раскольнической деятельности. Тогда же он сблизился с митрополитом Петроградским Вениамином, в судьбе которого, как и многих других верных Православию церковных деятелей, он сыграл роковую роль. Вот что писал близко знавший события того времени в Петрограде митрополит Мануил:

«Митрополит Вениамин, не распознав обновленческих домыслов Введенского, в начале его священнослужения искренне его полюбил, всюду выдвигал, возил с собой и во время своего служения поручал ему проповедь. Вскоре для нецерковного слуха и неправославного взора эффектная фигура обновленческого протоиерея заслонила собою облик смиренного истинно-христианского архипастыря, а красивая несколько истерическая проповедь его заглушила задушевное, краткое, простое слово скромного митрополита.

Но всё освещающее время скоро выявило смертельный яд обновленческого миросозерцания Введенского и открыло непроходимую пропасть, образовавшуюся между этими двумя противоположными церковными деятелями, подобно пропасти, лежащей между Лазарем и богатым. Церковная история навечно сохранит оба этих облика, как сохранило Евангельское повествование яркие образы из последних дней земной жизни Спасителя – образы Иосифа Аримафейского, Никодима, первосвященников, фарисеев, Пилата, Ирода и Иуды...».³⁶⁵

Дальнейшее поведение А. Введенского в отношении митрополита Вениамина характеризует его не лучшим образом. Вскоре после появления «письма двенадцати священников» Введенский, вернувшись из Москвы, заявил митрополиту о церковном перевороте, аресте Патриарха Тихона как саботажника, образовании нового Церковного управления и о назначении его, Введенского, депутатом от этого управления по Петроградской епархии.

«митрополит Вениамин отказался благословить раскол. На следующий день появилось постановление Владыки, объявлявшее Введенского находящимся «вне Православной Церкви». Большевистские газеты выдали участие властей в раскольных действиях живоцерковников: они обрушились с угрозами на митрополита Вениамина, призывая карающий «меч пролетариата» на его голову.

[...] Вскоре Введенский, как депутат «революционного епархиального управления», явился к митрополиту и предъявил ему ультиматум: отменить постановление об отлучении его, Введенского, от Православной Церкви, а в противном случае митрополит и его духовные сподвижники будут преданы суду как противящиеся изъятию церковных ценностей и погибнут.

[...] Владыка ответил Введенскому категорическим отказом. Затем он надел на руку красные четки, какие надевал на Богослужения Пасхи и в праздники святых мучеников, отдал необходимые распоряжения по епархии, попрощался с близкими людьми».³⁶⁶

Позорная причастность к процессу, который закончился трагически для четырёх новомучеников, не смутила А. Введенского, продолжавшего свою неутомимую «реформаторскую» деятельность.

На «соборе» 1923 года он был избран «архиепископом Крутицким», а вскоре его возвели в «митрополиты». С этого времени его дальнейшая деятельность протекала в Москве. Сначала его кафедрой являлся Храм Христа-Спасителя, взорванный в 1928 году. Затем некоторое время «молитвенный центр» московских обновленцев находился в храме Петра и Павла на Басманной улице, и уже последним пристанищем Введенского был Пименовский храм на Новослободской улице.

На пленуме созданного на «соборе» 1923 года Высшего Церковного Совета (ВЦС) (Август 1923 г.) он «подчинился» своему же предложению распустить группы и объединить их членов в единую «Российскую Православную Церковь» (Красницкий и Антонин отказались это сделать). Этим он обеспечил себе и в дальнейшем ведущее положение в обновленчестве, будучи членом раскольничьего «Синода» вплоть до его конца и практически заправляя его делами. В это время он обеспечил себе некоторую популярность у обывателей своими диспутами в Политехническом музее с A.B. Луначарским. Впрочем, сам уровень этих диспутов оказался невысоким.³⁶⁷ В 1930 году он становится «доктором богословия» и «доктором философии».

С самого начала не пользовавшееся поддержкой Церковного народа движение «обновленцев» в «послесоборный» период стало и подавно неудержимо слабеть. Привыкший к переполненным петроградским соборам, где посетители с жадностью ловили каждое его слово, Введенский (сам он был настоятелем Захарьино-Елизаветинской церкви) служил теперь в почти пустом храме, куда приходила лишь небольшая группа его почитательниц, да заглядывали любопытные. Он не носил бороды, во внебогослужебной обстановке одним из первых начал носить светское платье, причём, старался одеваться при этом с максимально возможной элегантностью. Высокий, худощавый, с крупными чертами лица, он обладал обходительными манерами и умел располагать к себе людей, – особенно представительниц слабого пола, порой оказываясь для них интересным собеседником.

В предвоенный период, когда с внешней стороны казалось, что Церковная жизнь замерла, он мог ещё утешать себя мыслью, что его положение не так уж плохо. Но оживление Церковной деятельности в начале войны подчеркнуло близость катастрофической развязки как для него, так и для всего «обновленчества». Поклонников не стало. Бывшие соратники один за другим приносили покаяние митрополиту, затем Патриарху Сергию. Для уже немолодого, болезненно самолюбивого человека наступило время тяжёлых раздумий и колебаний. К Пасхе 1944 года Патриарх Сергий как «представитель большинства в Русском Православии», получил от Введенского приветствие, при этом себя автор наименовал «представителем меньшинства».³⁶⁸ Однако, диалога (первая попытка была ещё летом 1925 г.) и на этот раз не получилось. Обновленческий «первоиерарх» практически остался в одиночестве. Было ясно, что ни митрополитом, ни даже простым священником Патриархия его взять не сможет. Трудно сейчас сказать, что пережил он в последние месяцы жизни, наблюдая малоутешительные для себя итоги многолетней деятельности, чувствуя духовное одиночество и близость конца – как собственного, так и своего детища. Скончался А. Введенский в Мае 1946 года на 57-м году жизни. Его похороны в Пименовском храме, сразу же перешедшем затем в ведение Патриархии, явились и похоронами «обновленчества».

Ничем выдающимся деятельность Владимира Дмитриевича Красницкого до революции не отличалась. Будучи священником в Петрограде, он состоял в «Русском собрании» (правая партия), на митингах которого иногда произносил патриотические речи. В 1917 году в «Епархиальных ведомостях» появлялись его статьи против большевиков. В годы Гражданской войны, наряду со службой в Князь-Владимирском соборе, он работал в районных органах власти «северной столицы». Кроме освещения деятельности Красницкого как фактического главы ВЦУ и лидера «Живой Церкви» в 1922–1923 гг. небезынтересно привести некоторые данные, характеризующие его личные особенности.

Как известно, свои действия по осуществлению «Церковного управления» он исполнял властно, безапелляционно, не столько как человек, сознающий свою правоту и ответственность, сколько как чувствующий свою силу, опирающуюся на властную поддержку извне. Если явившийся 25 Мая 1922 года в Петроград А. Введенский прибегал к угрозам в адрес митрополита Вениамина, когда тот проявил мужество и отказался признать самочинное ВЦУ, отлучив раскольников от Церковного общения, то месяцем позже Красницкий, уже как власть имущий, потребовал «именем ВЦУ» от управляющего Петроградской епархией епископа Ямбуржского Алексия вступить в должность председателя Епархиального управления (для придания видимости каноничности последнему), в котором всем должны были заправлять «живоцерковники». Но особенно неприглядно Красницкий показал себя во время процесса над петроградскими церковными деятелями во главе с митрополитом Вениамином, где ему была отведена роль «свидетеля» обвинения.

Очевидцы вспоминают, как этот высокий, худой, лысый с бледным лицом и тонкими бескровными губами, ещё не старый человек (лет 40–45) в священнической рясе с наперсным крестом, решительными шагами, с вызывающим видом подошёл к своему месту и начал своё «показание». И с каждым словом, с каждым звуком его мерного, спокойного, резко-металлического голоса над головами подсудимых всё более сгущалась смертная тьма. Ложь, сплетни, безответственные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюции – всё было пущено в ход столпом «Живой Церкви». Перед собравшимися предстало какое-то перевоплощение Иуды, от которого душно и жутко становилось в зале. Все – до трибунала и обвинителей включительно, опустили головы. Всем было не по себе. Наконец, эта своего рода пытка закончилась. Красницкий сказал всё, что считал нужным. Ни трибунал, ни обвинители – редкий случай, не поставили ему ни одного вопроса.

О деятельности Красницкого на «Поместном соборе» 1923 года, где он «по смирению» отказался от кафедры «архиепископа Петроградского» и был провозглашён «протопресвитером всея Руси», мы узнаем из следующего раздела. Уже в Августе 1923 года он начинает видеть всю бесперспективность «обновленчества», которое после освобождения Патриарха Тихона стало сдавать одну позицию за другой. На требование обновленческого ВЦС он отказался распустить свою «революционную группу». По замыслу, получившему одобрение Е.А. Тучкова, весной 1924 года он попытался установить контакты с Патриархом и проникнуть, с наименее оскандалившимися своими сторонниками в новый Высший Церковный Совет (с перспективой созыва Собора), который Святейшему Тихону обещали разрешить создать в случае включения в него живоцерковников во главе с Красницким. Для соблюдения внешнего приличия он написал Патриарху прошение с просьбой «благословить потрудиться на восстановление Церковного мира..., покрыв архипастырской любовью всё, чем прегрешил в период церковно-обновленческого движения».³⁶⁹ Однако, Патриарх Тихон, державшийся необходимого в решении церковных дел принципа гласности, об этом «поведал Церкви». Последняя же единодушно и самым решительным образом отвергла идею принятия в Своё управление такого троянского коня обновленчества.

Так, усевшись между двумя стульями, Красницкий оказался политическим трупом, на который нельзя уже было делать ставки.

Ещё одна «яркая фигура» Обновленческого раскола – епископ Антонин (в миру Александр Андреевич Грановский) родился в 1865 году в семье сельского дьячка в Полтавской губернии. Его дальнейшая жизнь складывалась довольно типично для духовенства его поколения. Сначала духовное училище, затем семинария. Способный молодой человек поступает в Киевскую Духовную Академию, которую со степенью кандидата оканчивает в 1891 году. Служебный путь духовенства в Синодальный период внешне напоминал прохождение служебного пути чиновником или офицером в армии; особенно это относилось к так называемому учёному монашеству. Пострижение, рукоположение, назначения, перемещения, повышения, взыскания, поощрения и т.д. Всё это прошёл и Антонин.³⁷⁰ Был он и помощником инспектора в Академии, и смотрителем Духовных училищ в Москве и Киеве, и, наконец, ректором Семинарии в Благовещенске на Амуре в сане архимандрита. Тогда же и проявилась неуживчивость его характера. Будучи старшим среди духовенства епархии (архиерейская кафедра была тогда вакантной) он крупно поскандалил с генерал-губернатором края, так что их тяжбу разбирали в столице. Дело состояло в следующем. Архимандрит Антонин, сознавая свой высокий сан, отказался вместе с другими чиновниками принести губернатору пасхальные поздравления, которые тот принимал не на дому, а в Благородном собрании. В свою очередь, когда губернатор решил похристосоваться с Антонином в храме после службы, тот стал отчитывать его за «неуважение к Церкви». Впрочем, для Антонина эта история кончилась довольно благополучно: его перевели в Петербург в Комитет Духовной цензуры. Тогда же он попробовал себя и как учёный-библеист. За труд «Книга пророка Варуха. Репродукция» он в 1902 году Советом Киевской Духовной Академии был удостоен степени магистра богословия. В дальнейшем он продолжил научные труды. В 1913 году в Петербурге вышло его трёхтомное исследование Книги Притчей Соломоновых с Русским переводом по критическим изданиям еврейского и греческого текстов.

В Марте 1903 года он становится епископом Нарвским, 3-м викарием Петербургской епархии. Однако в 1908 году по требованию обер-прокурора Синода С.М. Лукьянова его увольняют на покой «согласно прошению по болезненному состоянию». Поводом к этому, как он сам говорил, послужил достаточно характерный для Антонина шаг. В своей богослужебной практике от отменил поминовение Императора «Самодержавнейшим», по собственному объяснению, в связи с установлением «конституционного строя». Шесть лет «передовой епископ» провёл в Сергиевой пустыни под Петербургом, окружённый вниманием почитателей, главным образом «свободолюбивой» интеллигенцией. Ему посвящают стихи, с него пишут портреты... Наконец, в 1914 году его назначают на Владикавказскую кафедру. Впрочем, через три года он, как и некоторые его коллеги-архиереи, ее лишается. В этот же период у него впервые происходит обострение болезни, впоследствии сведшей его в могилу.

С 1917 года он живёт в Богоявленском монастыре в самом центре Москвы. В первые послереволюционные годы религиозная жизнь в Москве была довольно оживлённой. Епископа Антонина часто приглашают для совершения Богослужений в храмы города и епархии. Тогда же стали известны его «чудотворения», выражавшиеся в произвольном и часто недопустимом изменении Богослужебного чина, введении гражданского языка и т.д. Это стало вызывать нарекания, и Патриарх с Синодом вынуждены были в 1921 году наложить на него запрещение, впредь до раскаяния. Проповедь его также отличалась некоторой экстравагантностью. Так, ещё в 1918 году он утверждал, что Христианство «как носитель лучших культурных достижений человечества, должно идти впереди народно-революционного движения».³⁷¹ Поэтому когда в Мае 1922 года перед Введенским, Красницким, Калиновским и К^о – встала проблема архиерейского возглавления их мероприятия для придания ему «авторитетности», то более подходящего кандидата на эту роль, чем Антонин им найти было трудно. Последний сразу же принял их приглашение, в чём немалую роль сыграло его озлобление на существующее церковное руководство. Свои чувства он год спустя излил в статье «Человеческие документы», помещённой в газете «Известия»³⁷².

Епископ Антонин становится председателем Обновленческого ВЦУ, а в Августе 1922 года «Живая Церковь» провозглашает его «митрополитом всея России». Однако, ему не захотелось ограничиваться ролью «генерала» на брачном пире живоцерковников. Всё яснее для него было видно, что он лишь номинальный монарх в государстве, фактическими правителями которого оказались Красницкий с Введенским. Особенно его задевали монахофобские устремления живоцерковников. И Антонин восстал. Какие-либо «канонические» меры против зарвавшихся «живцов» ему предпринять было практически невозможно, поэтому он, не найдя никакого решения, ограничивался личными конфликтами.

«Между нами нет Христа», – сказал он Красницкому во время совместного служения литургии, когда ему, как предстоятелю, следовало говорить: «Христос посреди нас». А вручая жезл новохиротонисанному «белому епископу» он провозгласил во всеуслышание: «Попы лезут в архиереи, чтобы пить и курить», доведя этим новоявленного «владыку» до обморока.³⁷³ Впрочем, ВЦУ, будучи по самой своей природе скандальным учреждением, вынуждено было пока терпеть Антонина.

В Сентябре 1922 года он порываете «Живой Церковью», организовав свой «Союз Церковного возрождения», к которому присоединяется Введенский. Однако, последний через месяц разрывает с ним, видя, что Антонин не желает уступить ему место лидера. При этом Введенский уводит за собой в «Союз общин Древле-Апостольской Церкви» большинство «возрожденцев», оставив Антонина с небольшой группой последователей, имеющих по общине в Москве, Петрограде и ещё нескольких местах. В результате на «соборе» 1923 года СЦВ был представлен только 10 членами. Самому же «митрополиту Московскому» была отведена роль на нём «почётного председателя», т.к., по словам Введенского, «к деловой работе из-за нервного переутомления он был уже не способен».³⁷⁴

С Антонином обновленцы поступили в соответствии с поговоркой: «Мавр сделал своё дело, мавр может уйти». И 25 Июня 1923 года «революционные» батюшки из ВЦС указом № 1125 уволили своего председателя «митрополита всея России» от всех должностей. Позднее, за отказ распустить сохранявшую ему верность группу «Возрождение» он был запрещён обновленческим Синодом в священнослужении, как «опасный реформатор».

Между тем Антонин продолжал свою «реформаторскую деятельность» в захваченном им ещё в 1922 году Заиконоспасском монастыре в Москве. Для совершения литургии он выносил престол на середину храма, а саму службу правил на гражданском языке по им же самим составленному чину, «на основе древних литургий». В своих проповедях он продолжал резкие нападки на «контрреволюционера» Тихона, доставалось и его бывшим сподвижникам по ВЦУ.

Он был огромного роста, широкоплечий, с низким громоподобным голосом. Посетивший в 1925 году Москву директор Восточного института в Риме М.Д. Ербиньи добавляет следующие детали к описанию его внешности: «лицо его тоже лиловатое (пишется после упоминания о мантии), в особенности нос, который у него громадный. Неправильная очень седая борода дополняет грубый характер его физиономии. Обычная суровость, которая озаряется иногда улыбкой, но и тогда неизвестно, чего в ней больше – добродушия или презрения».³⁷⁵

Внутренняя жизнь кучки «возрожденцев» протекала бурно. Проводились съезды и пленумы, издавались труды. Сам Антонин, снявший белый клобук и вновь именовавший себя епископом, ездил по стране для чтения лекций и участия в диспутах. Так, в 1925 г., он доехал даже до Иркутска, а в Декабре того же года диспутировал в Ленинграде с профессором Гредескулом на тему «Был ли Христос?».³⁷⁶

Но старая болезнь (при вскрытии у Антонина было обнаружено 11 камней в мочевом пузыре) продолжала прогрессировать. Почти весь 1926 год он провёл в больницах. Когда в Декабре положение стало критическим, он, наконец, согласился на операцию, но было уже поздно. 14 Января 1927 г. Антонин – скончался.

Обновленцы, забыв былые обиды, устроили ему торжественные похороны, сняв с него, мёртвого, былые «прещения». После его кончины «Союз Церковного возрождения», во главе которого теперь стоял «епископ» Василий, окончательно захирел, пока вскоре не был вынужден совсем прекратить своё бытие.

В предыдущих разделах мы уже касались событий первого года обновленческого раскола, когда его деятели, похитив церковную власть, увольняли от должности, а иногда «лишали» сана верных своему долгу архипастырей и пастырей, когда они «друг от друга принимали славу» (Ин.8:44), возводя друг друга на кафедры, осыпая титулами и наградами, наконец, когда затеяли взаимную ссору из-за дальнейших путей «церковного обновления».

Теперь мы подходим к кульминационной точке движения раскольников – «Поместному собору» 1923 года. С открытием его «обновленцы», как уже указывалось, затянули. Им нужно было его не собрать, а подобрать, чем и занимались на местах уполномоченные ВЦУ. Следует отметить, что особенное усердие проявили сторонники Красницкого, хотя в это время они составляли только треть членов ВЦУ. В итоге состав «собора» был следующий: «Живая Церковь» – 200 чел., СОДАЦ – 116 чел., СЦВ – 10 чел., беспартийные – 69 чел. Было представлено 72 из 74 епархий. Членами «собора» по должности были обновленческие архиереи (только 16 из них имели правильное, т.е. не обновленческое поставление), уполномоченные ВЦУ и представители центральных комитетов групп, всего 139 человек.

Е.А. Тучков, да и сами обновленческие вожди возлагали на это мероприятие большие надежды. Оно было призвано «в Европу прорубить окно», – т.е. способствовать изменению того политически невыгодного впечатления, которое произвели на Западе арест Патриарха Tихонa и процессы над Церковными деятелями. Однако эффект от него получился совершенно обратный. Никто из приглашённых, кроме представителя американских методистов Э. Блейка, не приехал. Не было на нём даже проживавших тогда в Москве представителей Константинопольского и Александрийского Патриархатов, которые присутствовали на съезде «Живой Церкви» и в дальнейшем поддерживали обновленцев.

«Собор» начался 29 Апреля торжественной службой в Храме Христа Спасителя. Заседания его проходили в 3-м доме Советов (бывшая Московская Семинария), предоставленном советскими властями. Закрылся «собор» 9 Мая. Таким образом, для принятия «эпохальных» решений ему понадобилась неделя с небольшим, а его «деяния», или как их называли – бюллетени, заняли всего лишь 24 страницы среднего формата.³⁷⁷

Как уже говорилось, Антонину на «соборе» отвели роль «почётного председателя» и кроме приветствия, речи с похулением Патриарха Тихона и доклада о мощах, ему больше ничего сказать не дали. Рабочим же председателем был выбран «митрополит» всея Сибири Пётр Блинов. Без долгих обсуждений были приняты «резолюции» по следующим вопросам:

1. «О православной церкви, Социальной Революции,

Советской Власти (так в тексте – состт.) и Патриархе

Тихоне».

2. «О белом женатом епископате».

3. «О второбрачии духовенства».

4. «О мощах».

5. «О монастырях и монашестве».

6. «О реформе календаря».

7. «О духовной эмиграции».

8. «О реформах церкви».

9. «Об управлении Русской Православной Церкви».

Собственно центральным вопросом, ради которого и был организован этот «собор» стоял первый вопрос. Докладчиками по нему были Введенский и Красницкий. В прениях дали выступить лишь Антонину, известному своей ненавистью к Патриарху. И хотя некоторым участникам этого «собора» была ясна вся неканоничность предлагаемого решения о лишении Патриарха сана и монашества, им, что называется, не дали и рта раскрыть. Большинством голосов присутствовавших на заседании против одного при 5 воздержавшихся была принята следующая резолюция. Приведём наиболее характерные выдержки из неё: «Собор объявляет капитализм смертным грехом, а борьбу с ним священной для христианина [...] так как Патриарх Тихон вместо подлинного служения Христу, служил контрреволюции и этим, как лицо, которое должно правильно вести всю церковную жизнь, ввёл в заблуждение широкие церковные массы, то Собор считает Тихона отступником от подлинных заветов Христа и предателем Церкви на основании церковных канонов (?!), сим объявляет его лишённым сана и монашества и возвращением в первобытное мирское положение.

Отныне Патриарх Тихон – мирянин Василий Беллавин...

... каждый верующий Церковник... должен... всемерно бороться вместе с Советской властью за осуществление на земле идеалов Царства Божия».³⁷⁸

Как видим, кроме беспринципного угодничества, здесь налицо и крайний цинизм. Независимо от юридических аргументов (которых здесь, кстати, не было – соборные «отцы» не привели ни одного конкретного канона, хотя и ссылались не некие «церковные каноны»), «извержение» из сана арестованного Патриарха было глубоко безнравственным актом, столь же безнравственным как и «лишение» год назад сана приговорённого к смертной казни митрополита Вениамина. Мир с отвращением и ужасом отвернулся от обновленческого «собора». «Есть зрелища нестерпимые, – писала одна из зарубежных газет, отклик которой был приведён в «Известиях» 11 Мая 1923 года – есть сочетания слов поистине сатанинские, в соблазне своём непереносимые, – служитель Христов, домогающийся убийства с ним единому Богу сослужащего – это предел земного падения, бездна, разверзающаяся в пустоту всяческого отрицания. Не нужно быть церковно-верующим, не нужно быть вообще верующим – нужно быть только существом, не утратившим образ человеческий, чтобы осудить этих потомков Иуды Искариотского».

Точно также обновленцами были «лишены» сана и «отлучены» от Церкви участники Карловацкого собора, причём различий ни для кого из них не делалось. Интересно в связи с этим отметить, что в своей приспособленческой ревности обновленцы «лишили сана» даже тех Русских зарубежных иерархов, которые не имели к Карловацкому собору отношения и не участвовали в нём – как, например, митрополита Северо-Американского Платона или Преосвященного Дионисия (Валединского), впоследствии митрополита Варшавского. При этом раскольников не смущало, что отделившись сами от Патриаршей Церкви, они потеряли всякое право выносить решения о тех, кто остался ей верен. Поскольку зарубежные священнослужители вовсе не претендовали на принадлежность к «обновленческому» движению, которое единодушно назвали еретическим, речь могла идти исключительно об отлучении самих раскольников.

Эта резолюция была принята единогласно. Решения по большинству остальных вопросов ещё до «собора» были проведены в жизнь. Так, монастыри в городах было решено закрыть и лишь допустить монашеские трудовые общины в сельской местности. Был введён григорианский календарь, вопреки решениям Всероссийского Поместного собора Русской Православной Церкви 1917–1918 гг.³⁷⁹

Реформа календаря являлась одним из требований «обновленцев», в чём поддерживала их и советская власть, недовольная тем, что Церковь остаётся верной прежнему юлианскому летоисчислению, являя собой как бы альтернативу всему навязанному народу безбожному укладу жизни. Каноническое следование традиционному календарю в условиях советской действительности приобрело характер вопроса также и политического, вопроса, определяющего положение Церкви в новом обществе, решающего: быть или не быть духовному компромиссу с большевистской властью. Не случайно большинство честных православных клириков – как в России, так и за границей – быстро разглядели подлинные причины стараний «новостильников». Так, например, ещё в 1920 году архиепископ Пекинский Иннокентий разослал «Открытое письмо всем верным чадам Церкви Христовой», в котором писал: «Не григорианский календарь важно им ввести, а отменить наш Православный календарь и ввести этим разлад и смуту в среду верующих, произвести раскол и угасить братскую любовь. Они подняли пяту свою на все наши обычаи церковные, Отцами преданные, стариной освящённые, ибо хорошо знают слуги князя мира сего, что именно обычаями и крепка наша Православная Церковь. Отлично знают они, что святы и премудры Божественные каноны и что необоримой стеной ограждают они Святую Церковь от тленного духа мира сего, от тех, кто принял печать антихриста, поэтому и прилагают они все усилия, чтобы отменить каноны, ибо после этого Святая Церковь останется без кормила и сделается игралищем ветров мира сего».³⁸⁰

Твёрдость позиций большинства отечественного и зарубежного Православного духовенства, единодушно поддержанная мирянами, превращала резолюции «обновленцев», затрагивающие глобальные принципы Церковной жизни, из эпохальных решений (на что они, собственно, и претендовали) в личное мнение кучки отлучённых от Церкви экс-иерархов. Ещё в послании от 14–17 Ноября 1921 года Патриарх Тихон выразил общее отношение Православных людей к сомнительным нововведениям:

«Божественная красота нашего истинно назидательного в своём содержании и благодатно действенного Церковного Богослужения, как оно создано веками Апостольской верности, молитвенного горения, подвижнического труда и святоотеческой мудрости и запечатлено Церковью в чинопоследованиях, правилах и уставе, должна сохраняться в Святой Православной Русской Церкви неприкосновенно, как величайшее Ее достижение».³⁸¹

Время подтвердило, на чьей стороне была правота. Старания обновленцев практически не оставили следа в Церковном сознании Русского народа, но зато, несмотря на гонения и многолетнее замалчивание, верующие бережно хранили память о Православных новомучениках, которые в тяжёлую годину страданий защищали чистоту Православия, отражая нападки безбожной власти и собственных предателей.

Двусмысленна резолюция «собора» о мощах. Хотя за последними и признавалась «нравственная ценность», всё же Антонин назвал их вскрытия в 1918–1920 гг. «актом исторической необходимости» и «позитивным подходом современности к нравственным вопросам». Из пяти пунктов этой резолюции практическое значение имел лишь один: «Во избежание могущей быть и впредь фальсификации мощей – предавать их земле».³⁸² Таково было благоговение «отцов собора». В отношении же введённого ранее и одобренного «собором» женатого епископата и второбрачия клириков, интересно привести высказывание Антонина: «Распоясавшееся поповство нахрапом и наглостью формировало себе новое клубничное право, не считаясь ни с крепостью норм по этому предмету Соборной Апостольской Церкви, ни с нравственным сознанием паствы».³⁸³ Обновленческий «собор» окончательно развеял иллюзии тех, кто ещё возлагал на него какие-то надежды.

С самого начала Русская Церковь не признавала действительными обновленческих рукоположений, как совершённых группой лиц, отпавших от Вселенской Церкви. Это было выражено не только специальным посланием Патриарха с последовавшим затем постановлением Священного Синода, но и общим сознанием церковных людей, не признававших обновленческое духовенство за священнослужителей, а совершаемые ими таинства за таковые.

Между тем в Июне 1923 года вышел из заключения Патриарх Тихон. Несмотря на большие трудности, церковная жизнь всё же налаживалась, а у обновленцев «отнималось и что имели». Патриарх и православные архиереи только и успевали принимать покаяния у возвращающихся из раскола. Обновленцам нужно было принимать срочные меры по спасению положения. В Августе созданный на «соборе» ВЦС предложил группам самоликвидироваться для объединения в «Российскую Православную Церковь». Красницкий и Антонин не подчинились этому решению. Первый позднее затеял новую авантюру с возвращением к Патриарху, второй же вступил на путь сектантства. Несколько позже, в Сентябре, ВЦС обновленцев был преобразован в Священный Синод, во главе которого был поставлен бывший Нижегородский архиепископ Евдоким (Мещерский) с титулом «митрополита Одесского». Хотя в это время у обновленцев было 192 епископа, 15 тыс. храмов, в том числе кафедральные соборы и лучшие церкви почти во всех городах, Богословская академия в Москве, институт в Петрограде, высшая школа в Киеве, не считая многочисленных пастырских курсов, издавался журнал и имелись возможности для внешней деятельности, – становилось ясно, что катастрофа обновленческой «церкви» неизбежна. У неё почти не было верующих – людей, составляющих тело Церковное. Постепенно начинали прозревать многие священнослужители, на первых порах увлёкшиеся «реформаторством» или проявившие малодушие, наблюдая временные успехи обновленцев. В Петрограде, где они были особенно сильны, их поражению в значительной степени содействовал епископ Лужский Мануил, назначенный на эту должность в Сентябре 1923 года.

«К моменту приезда епископа Мануила в Петроград среди духовенства и причта верными Патриарху Тихону оставались всего только 93 человека, а из 123 приходов 115 находились в обновленчестве и только 8 – в Православии (Спасо-Преображенский собор, Спасская церковь, Никифоровское и Киевское подворья, Мало-Охтенский храм, домовый храм при музее артистки Савиной, Вознесенский храм и храм в Стрельне)».³⁸⁴

Положение было безрадостное. Но епископ Мануил не поддался страху и колебаниям. 4 Октября 1923 года он обратился к петроградской пастве с посланием, в котором ободрял верных Православию и смиренно убеждал отклонившихся вернуться в лоно Патриаршей Церкви: «Братие и чада, тот, кто еще не откликнулся на голос Святейшего Патриарха, всех зовущего к единству. К вам простираем мы руки наши, исполненные любви и прощения. Умоляем вас, внемлите нашему призыву и обратитесь на покаяние. Поймите, что с отпадением вашим от Церкви Православной покинула вас Божья Благодать. Откиньте гордость, которая мешает, вам поглубже заглянуть себе в душу и сознать свои ошибки и погрешности. Торопитесь, пока есть ещё время для милости и всепрощения. Не испытывайте милосердие Божье... Спешите на покаяние».³⁸⁵ В течении 125 дней епископ Мануил своими проникновенными Богослужениями, проповедями, всей своей деятельностью помогал заблудшим осознать свой грех и прийти к истинному покаянию. Ему было важно не внешнее подчинение силе – подчинение лицемерное и нетвёрдое, а искренняя убеждённость в правоте Православия, решительный и бесповоротный отказ от заблуждений.

Вскоре деятельность епископа Мануила стала приносить плоды. «Обновленцы» – клирики и миряне, подчас целыми приходами, начали возвращаться в Православие. «Большей частью покаяние принималось за всенощным бдением, когда в храмах было много молящихся. Покаяние совершалось так: за вечерним Богослужением, перед пением «Хвалите Имя Господа», через Царские Врата на солею выходил епископ и становился лицом к народу. В это время южными и северными дверями выводили священнослужителей также на солею и устанавливали в ряд лицом к народу. Затем каждый из них произносил покаянное слово перед верующими, клал по три земных поклона на три стороны, прося у верных прощения за своё заблуждение и, поклонившись епископу и получив от него благословение, уходил в алтарь.

Такая форма покаяния вполне соответствовала моменту и времени. Нельзя было применять по отношению к обновленцам слишком мягкие меры в деле их покаяния, поскольку их заблуждение имело прямое отношение к народу. Вот почему и покаяние их должно было совершаться и совершалось перед народом. Правда, некоторые из покаявшихся маститых протоиереев выражали недовольство против такой формы покаяния, но это недовольство вытекало у них, главным образом, из ущемлённого самолюбия. Им было стыдно сознаться в том, что они, будучи почтенными протоиереями, вдруг оказались ниже простых верующих по твёрдости своих убеждений и отступили от чистоты Православия. Стыд за свои ошибки внушал им желание тайного покаяния вдали от народа. Но это только отдельные личности, а большинство одобряло подобную форму покаяния».³⁸⁶

В середине 1920-х годов стало очевидно, что «реформаторство» переживает серьёзный кризис. Покаяние многих священнослужителей и стойкий бойкот большинства православных из народа создавали вокруг обновленцев идейный и психологический вакуум, в результате чего «движение», несмотря на внешнюю активность и кажущиеся успехи, приобретало характер замкнутой в себе и обречённой на вымирание секты. Между тем обновленчество продолжало наносить серьёзный урон Русской Церкви. Архиепископ Сергий описывает, как это происходило.

«Обновленческое духовенство, храм которого абсолютно пустовал, обращалось в местные государственные органы с просьбой передать ему другой облюбованный ими храм, принадлежавший староцерковной ориентации. Такие просьбы обновленцев обычно удовлетворялись. Они занимали храм, верующие уходили и больше не возвращались в него. Ещё вчера переполненный молящимися, ныне опустевший храм кое-как жил осиротевшей жизнью, а потом закрывался и передавался государству «за ненадобностью». Но обновленцы уже отбирали очередной храм, чтобы его опустошить, а затем ликвидировать подобным же образом. Верующие знали, что «где ступит конь Аттилы, там не расти траве», они понимали, что теряют храмы безвозвратно, но даже страшная цена таких жертв не останавливала церковных людей от высокого понимания своей преданности святому Православию. В слезах покидали они навсегда свои родные храмы, но к обновленцам не шли. Впрочем, не следует думать, что верующие уступали храмы без сопротивления. Обновленцы овладевали храмом «с боя» или при помощи милиции».³⁸⁷

Так, монахиня Пюхтицкого монастыря м. Сергия (Клименко) вспоминала, что, когда обновленческий крестный ход приблизился к древней обители на горе Бештау (возле г. Пятигорска), старец обители вышел к воротам с чемоданчиком в руках, чтобы, в случае входа обновленцев в обитель, удалиться в горы. Приблизившись к воротам, обновленческий епископ, возглавлявший сей крестный ход, театрально воскликнул: «О, древняя обитель, дай мне облобызать твои святыни!», – на что ему один из прихожан по фамилии Кохно смело ответил: «Иудо, лобзанием ли предавши Церковь Христову?» и далее громко продолжал обличать новоявленного «владыку». Постепенно во время его речи ряды толпы, окружавшей самозванного «архиерея», начали редеть, и в конце концов он остался один с небольшим числом поклонников. Большая же часть перешла на сторону насельников обители. Так и не войдя туда, самозванцам пришлось с позором удалиться.³⁸⁸

В первое время, в случаях, когда прельстившееся на посулы обновленцев духовенство возвращалось в лоно Церковное, порой удавалось вернуть Церкви и храм, но к концу 20-х годов это сделалось невозможным. Обновленческие лидеры не могли не понимать явно покровительственного отношения к ним богоборческих властей, нисколько не скрывавших, что в будущем намерены уничтожить все формы религии.

В 1925 году число обновленческих приходов сократилось до 9089, а в 1926 году их было уже 6245.³⁸⁹ Этот процесс продолжался и далее, вполне, кстати, устраивая государственные органы. Во время войны остатки обновленческих общин смогли вновь вернуться в ведение Московской Патриархии, а в 1946 году со смертью Введенского эта участь постигла и последний обновленческий храм – церковь Преподобного Пимена Великого в Москве.

С кончиной Патриарха Тихона обновленцы предприняли было попытку «воссоединения» Церкви в надежде спасти своё положение. Для этой цели ими в Октябре 1925 года был созван «Поместный собор Православной Церкви в СССР», приглашения на который вместе с его программой были направлены также всем Православным архиереям («Тихоновцам» – как их тогда называли). Обновленцы ради достижения компромисса готовы были даже принести в жертву иные из своих «революционных завоеваний». Этому был посвящен Августовский (1925 г.) пленум их Синода. «Прежняя прямолинейная тактика – говорил «протопресвитер» П. Красотин – была неприменима к практике более осторожной, считаясь с психологией церковной массы, недоверчиво смотревшей на всякие, хотя бы самые законные «новшества». Пришлось внести практические коррективы к постановлениям собора 1923 года и, главным образом, по вопросу о брачном епископате, второбрачном клире и новом стиле».³⁹⁰

Однако и это не помогло. Церковное сознание ясно понимало, что даже очищенное от «перегибов» обновленчество остаётся миной замедленного действия по своей сути. 18 Июня 1925 года Патриарший Местоблюститель митрополит Крутицкий Пётр (Полянский, † 1937) выступил с посланием, в котором выразил категорический отказ Церкви от переговоров с обновленцами и от участия в их «соборе».

Последний происходил 1–10 Октября 1925 года. Его состав был скромнее предыдущего. На нём было 106 архиереев, более 100 клириков и более 100 мирян.³⁹¹ Ничего особенного на нём не происходило, если не считать провокационных инсинуаций Введенского во вступительном докладе против митрополита Петра. Много внимания соборные деятели уделяли намеченному на праздник Троицы 1926 года Вселенскому Собору на Афоне, так и не состоявшемуся, где они собирались «представлять» Русскую Церковь.

В предыдущих главах уже отмечалось о той непоследовательной позиции, которую заняли Константинопольский, Александрийский и Иерусалимский Патриархаты по Русскому Церковному вопросу, почти вплоть до начала войны признававшие раскольников законными представителями Русской Церкви и требовавшие от Московской Патриархии уступок самозванцам. Свою роль здесь сыграло и то, что обновленческие лидеры обещали Вселенскому Патриархату, оказавшемуся в весьма стеснённом положении во время режима Ататюрка в Турции, выхлопотать заступничество Советского правительства. Были, видимо, и другие посулы.

Ещё в Феврале 1925 года в лагере обновленцев произошла «смена лидера». На очередном пленуме «Синода» с поста его председателя был смещён Евдоким (Мещерский), отошедщий затем совсем от церковной деятельности. Его место занял «митрополит Ленинградский» Вениамин (Муратовский – бывший архиепископ Рязанский). В Мае 1930 года его сменил «митрополит» Виталий (Введенский, бывший епископ Епифанский, впоследствии принёсший покаяние. Скончался в 1950 г. архиепископом Дмитровским). С 1935 года, в связи с ликвидацией «сунодальной» системы, он стал «первоиерархом», сменённым, наконец, на этом посту А.И. Введенским.

Тактика компромисса с Православными, т.е. с Патриаршей Церковью себя не оправдала. Церковь на них не пошла и сторонников обновленчеству не прибавила. Это дало повод «реформаторам» вновь вернуться к полюбившейся практике женатого епископата и второбрачного клира.

В своё время среди обновленцев раздавались голоса «пересмотреть догматику», однако, вожди движения, будучи людьми равнодушными к вопросам Православного вероучения, не стали сосредоточивать на этом внимание, готовые «увязывать» его с чем угодно, что отвечало «злобе дня». Интересно в связи с этим коснуться «экуменической» деятельности обновленцев, имевшей место ещё в самом начале раскола. Так, в Сентябре 1922 года Введенский и Боярский вступили в переговоры с И.А. Чуриковым, основателем секты «трезвенников», отлучённым в своё время от Церкви за похуление таинства св. Евхаристии (он запрещал своим сторонникам, среди имелись бывшие алкоголики, причащение Св. Тайн из опасения рецидива). Через некоторое время Введенскому удалось вернуть чуриковцев, имевших общину под Петроградом, в «лоно церкви», пойдя на явную профанацию, – совершив у них литургию... на воде. Впрочем, он проявил при этом «литургическое творчество» – произнеся импровизированную молитву о «претворении» воды в вино.³⁹² Тогда же, осенью 1922 года, была предпринята попытка сближения с евангелистами, значительно расширившими в начале 20-х годов свою организацию. В результате встреч с А. Боярским их лидер И. Проханов в 1922 году выпустил в Петрограде брошюру «Евангельский клич – Послание Высшему Церковному Управлению Православной Церкви и группе «Живая Церковь» от Свободной народной Евангелической Церкви (Всероссийского союза евангельских христиан)». Воззвание, однако, не давало основы для сближения из-за гегемонистских тенденций Проханова, который по существу предложил полностью принять вероучение и практику евангелистов.³⁹³

В Мае 1927 года обновленческий Синод намечал было провести пятилетний юбилей движения, который мыслился его организаторам, как большой церковный праздник, а в 1928 году созвать «Поместный собор». Но реализовать замыслы уже не удалось. «Синод» продолжал собираться на свои пленумы. Произносились речи о «практическом выявлении в современной форме Церковной жизни» и «творческом характере их (обновленцев) упования»³⁹⁴, но уже ничем нельзя было предотвратить грядущего краха. Правда, в дальнейшем сильно обмелевшее течение обновленчества порой оживлялось схватками «реформаторов» из женатых «владык» со своими собратьями-консерваторами прежнего поставления. Так, по представлению «радикала» Николая Платонова в 1934 году был уволен на покой «митрополит Ленинградский» Серафим (Руженцев, бывший епископ Михайловский, † 1936). Сам же Платонов был назначен на его место. Следует заметить, что в 30-е годы Ленинград был, пожалуй, единственным местом, где обновленцы имели более-менее активную приходскую жизнь в нескольких оставшихся у них общинах. Сам Платонов, обладал привлекательной внешностью и, будучи хорошим оратором, имел насчитывавшую 2–3 сотни человек группу почитателей, собиравшихся в Андреевском соборе на Васильевском острове. Кроме того, в «кафедральном» храме Спаса на Сенной он любил устраивать музыкальные вечера, на которых выступал с лекциями, чем привлекал немало любопытной публики. Однако, в 1938 году Платонов подписал отречение от веры и стал сотрудником Антирелигиозного музея. Подобные случаи были в обновленчестве нередки: отступниками стали и такие столпы раскола, как Калиновский и Егоров.

Отпадение от веры для тех, кто её хоть в какой-то степени имел, – это всегда трагедия. Говоря об отступниках, прежних и новых, мы порой выпускаем из виду именно этот момент. По свидетельствам близко знавших его людей, Н.Ф. Платонов (скончался в 1942 г. во время блокады) – в прошлом популярный и любимый прихожанами петроградский священник, переживал ситуацию, в которой он оказался, именно как глубокую личную трагедию.

Началась Великая Отечественная война. Внешнее положение Русской Православной Церкви в это время значительно изменилось, и остаткам обновленцев становилось ясно – кому принадлежит будущее. Возвращение раскольников в лоно Матери Церкви приобретает повсеместный и практически всеобщий характер. Чин покаяния обновленцев иногда обставлялся православными иерархами с торжественностью, при большом стечении богомольцев. Руководство Московского Патриархата проявляло небывалое снисхождение к недавним врагам Церкви. Они не только допускались до церковного общения, но и при отсутствии других препятствий (второбрачие или брачное состояние для епископа) после правильного рукоположения назначались на Церковные должности. Например, упоминавшийся Преосв. Сергий (Ларин), бывший обновленческий епископ и викарий Введенского, был после возвращения из раскола удостоен архиерейской хиротонии и занимал затем целый ряд кафедр в Русской Церкви (скончался в 1967 г. архиепископом Ярославским и Ростовским). Последний обновленческий епископ в Ленинграде Сергий Румянцев после раскаяния был удостоен пресвитерского сана (как состоящий в браке) и долгое время 1975) служил настоятелем Преображенского собора. Подобные случаи можно было бы ещё приводить во множестве. Те же обновленцы, которые уклонились в раскол, будучи епископами или клириками, принимались в том сане и звании, которое имели до раскола. Например, председатель обновленческого Синода, с 1935 г. «первоиерарх» «митрополит» Виталий (Введенский) был принят в общение епископом. Но и после прощения для искренне покаявшихся людей годы заблуждения оставались трагедией, временем тяжёлых духовных потерь – несмотря на, быть может, имевшееся внешнее процветание.

«Страшнее смерти предательство, покинутость и измена, предательство ученика, бегство Апостолов, отречение первого из них», – писал из Парижа знаменитый философ о. Сергий Булгаков, с горечью и гневом наблюдая за действиями раскольников. – И прежде палачей тела пришли к Нему духовные палачи... подосланные и послушные своим повелителям...».³⁹⁵ Даже современные последователи «обновленцев» не считают почётным для себя вспоминать о духовном единстве с теми, кто попытался расколоть Церковь в момент, когда Она более всего нуждалась в единстве, кто ради этой губительной цели шёл на предательство, доносы, злорадную травлю мучеников.

Заканчивая краткий очерк истории обновленческого раскола, мы должны обратиться к тому нравственному уроку, который следует вынести будущему пастырю Церкви Христовой, взирая на бездну духовного падения его деятелей и его историческую судьбу, ибо воистину никто не возможет разрушить дело, которое от Бога, и всегда разрушается предприятие, если «это дело от человеков» (Дн.5:38–39).