№45, преосвященного Евлогия, епископа Холмского, от 21 декабря 1905 года

Во исполнение циркулярного распоряжения Св. Синода, долг имею представить свои посильные соображения по вопросам, касающимся преобразования разных сторон жизни православно-русской Церкви. Считаю нужным при этом оговориться, что я не в силах был дать этим важным вопросам всестороннего, научного обследования. Живя в уединенном, глухом городке, я не имел возможности запастись всеми потребными литературными пособиями для этой цели; кроме того, заботы об устроении и первоначальной организации только что учрежденной епархии поглощали мои внимание и время. Обострившаяся борьба с католицизмом требовала от меня также напряжения сил, поэтому мои соображения по общецерковному вопросу не будут отличаться ни полнотой, ни обстоятельностью научного изложения; они будут представлять из себя лишь прямые выводы из тех литературных течений мысли, какие образовались в последнее время и которые я старался по мере возможности подтверждать каноническими основаниями и проверять наблюдениями над явлениями современной церковной жизни.

Вопрос о составе предстоящего Поместного Собора русской православной Церкви вызвал, как известно, особенно оживленную и даже острую полемику. Несмотря на усиленное стремление многих доказать равноправность участия в соборе с епископами и клира и мирян, остается, мне кажется, незыблемым каноническое требование о том, чтобы собор был собором епископов, как богопоставленных хранителей и выразителей церковного сознания; за это говорят многократные определения и правила Вселенских и Поместных Соборов: 5-е пр. 1 Вселенского Собора, 37-е пр. апостольское, 19-е пр. 4 Вселенского Собора, 20-е пр. Поместного Антиохийского Собора, 87-е пр. Карфагенского, 40-е пр. Лаодикийского, 8-е пр. 6 Вселенского Собора и 6-е пр. 7 Вселенского Собора. Однако это отнюдь не значит, чтобы на Соборе присутствовали только епископы. История Церкви неопровержимо свидетельствует, что наряду с епископами на соборах присутствовали и клирики, и миряне, принимавшие участие в соборных совещаниях. Свидетельства эта идут от самой глубокой христианской древности, от времен апостольских непрерывной нитью проходят во всю эпоху Вселенских и Поместных Соборов и в последующие времена, так что, по словам архимандрита Михаила, они бесконечны. Если обратиться к истории русской Церкви, то и здесь увидим низшее духовенство и мирян участниками соборов церковных. Соборы в Москве 1503 и 1504, 1551 и 1667 гг. были при несомненном участии низшего духовенства; на Соборах – Московском 1553 и Брестском 1596 г. были и миряне.

Каким же образом может быть осуществлено каноническое правило о том, чтобы церковный собор был собором епископов? Мне представляется единственно правильным тот вывод из указанного положения, что в вопросах догматических и канонических только епископам принадлежит решающий голос, а остальное духовенство и миряне должны иметь голоса лишь совещательные. Не на это ли указывает то обстоятельство, что под актами Вселенских Соборов есть подписи лишь епископов (за немногими исключениями). Впрочем, в вопросах, касающихся урегулирования и усовершенствования церковно-общественной жизни, было бы полезно, мне кажется, предоставить духовенству и мирянам право решающих голосов.

Разделение русской Церкви в отношении управления на митрополичьи округа, будучи совершенно согласно с канонами и преданием древней вселенской Церкви, вызывается существенными потребностями нашей Церкви. Проект разделения русской Церкви на митрополии предлагался еще на Московском Соборе 1667 г. восточными патриархами Макарием Антиохийским и Паисием Иерусалимским и на Соборе 1682 г. царем Феодором Алексеевичем. Уже сама громадность территории русской Церкви, обнимающей необозримые пространства с самым разнохарактерным населением, со своеобразными особенностями церковной жизни, создает множество условий, неблагоприятствующих полной централизации церковной власти в одном каком-либо пункте. Идея разделения нашей Церкви на округа прекрасно разработана в сочинении протоиерея Иванцова-Платонова «О русском церковном управлении», где намечаются и главные цели такой реформы: а) в наблюдении над епископами и в руководстве ими, а в случае нужды – и предстательстве за них, б) для созыва соборов и председательства на них и в) вообще для более согласного и правильного руководства делами целого церковного округа. Можно согласиться с протоиереем Иванцовым и относительно числа митрополичьих округов, которых он намечает 7:1) Новгородско-Петербургский, 2) Московский, 2) Киевский, 4) Одесский, 5) Казанский, 6) Западно-Русский или Виленский и 7) Сибирский, который впоследствии (а быть может, и в настоящее время) может быть разделен на два: Западно-Сибирский и Восточно-Сибирский.

Значение областных или окружных митрополитов уясняется в общей системе управления церковного. Неоспоримо, что во главе управления нашей русской Церковью должен стоять Поместный Собор, который собирается раз в два-три года регулярно и в нарочитые сроки по какому-либо особенному случаю; более частый созыв Собора очень затруднителен вследствие территориальной обширности Русской Церкви. Постоянным же высшим органом церковного управления является Синод, возглавляемый всероссийским патриархом. Восстановление патриаршества в русской Церкви есть предмет заветных чаяний всех истинных чад ее. Желания эти настойчиво и много уже раз высказывались в печати и наконец были официально заявлены Святейшим Синодом в известном всеподданнейшем докладе Государю Императору в марте месяце сего года. Патриаршество придаст Церкви силу и авторитет, значительно поколебленные и утраченные в синодальный период, и не только во внутренней жизни Церкви, но и во внешних сношениях ее с другими православными Церквами. Здесь позволю себе указать один факт, свидетельствующий, по моему мнению, о том, насколько идея патриаршества близка народно-церковному созванию. На пастырском собрании при участии мирян, происходившем 17–19 мая сего года в гор. Холме, представители одного из сельских приходов заявили, что для укрепления прихожан в преданности православной Церкви необходимо, чтобы на богослужении возносилось имя патриарха, хотя бы – за неимением своего русского – Иерусалимского или Константинопольского. Канонические права патриарха намечены в вышеупомянутом всеподданнейшем докладе Святейшего Синода. Из сего усматривается, что патриарх не главенствует над Церковью, а возглавляет собой, имея лишь преимущество чести, Собор епископов или Синод, как учреждение постоянное при нем (в то же время он – епархиальный начальник своей епархии, которой управляет при помощи викариев). Синод состоит из областных архиепископов или митрополитов, которые для этой цели вызываются в город, где организовано высшее церковное управление; этот вызов может быть разделен, как и теперь, на две очереди: в первую очередь вызываются на полгода одни митрополиты, во вторую – другие. В случае надобности, по требованию обстоятельств, могут вызываться в Синод и другие епископы. Ведению патриаршего Синода подлежат наиболее важные дела церковные относительно вероучения, нравоучения, богослужения, церковной дисциплины, просвещения, и вообще дела, имеющие принципиальный и общецерковный характер; избрание окружных митрополитов, а может быть, и епископов, и суд над ними должны быть делом Синода. Синод также входит в сношение по делам Церкви с высшими государственными властями и с представителями других Церквей. Дела же менее важные или имеющие местный характер должны быть отнесены к ведению окружных митрополичьих соборов. Соборы эти, или епископские съезды, созываются один или два раза в год митрополитом из всех окружных епископов. Не предрешая вопроса о том, какие именно дела должны быть переданы патриаршим Синодом на рассмотрение окружных Соборов, можно указать, однако, что они сослужили бы большую пользу Церкви в разъяснении недоразумений между епархиальным епископом и его клириками или паствой. Являясь, таким образом, первой судебной инстанцией для епископа, эти соборы «словом братского прещения» могли бы предохранить епископа от ложных шагов, могли бы дать ему полезное руководство, ответить на его недоумения и проч. Конечно, в отношении епископов этот суд должен носить исключительно братски нравственный, а не юридический характер. В строгом смысле суд над епископами должен быть оставлен за Синодом.

Особенную важность окружные соборы должны получить для епархий окраинных, с населением, живущим среди иноверцев и инородцев и отличающимся своеобразным укладом церковной жизни, создавшимся под влиянием особых исторических условий. Только местная церковная власть, знающая опытно особенности местной народно-церковной психологии, может дать церковной жизни направление благоприятное и благодетельное. По личному опыту знаю и по наблюдению над пастырями вверенной мне Холмской епархии вижу, как много нужно зоркого внимания и живого ознакомления с нашим народом, чтобы овладеть его доверием и с успехом вести его по пути спасения. В этом разгадка того явления, что многие умные, добрые и энергичные пастыри никакими усилиями не могут создать себе пастырского успеха, а простые, недалекие и даже не лучшие по своим нравственным качествам иногда быстро овладевают душой его. Общение епископов известной области даст им богатый материал для изучения души местного народа, а через то и средства для правильного и успешного пастырского руководительства им.

По требованию жизни, возможно и желательно в иных случаях приглашение на областные митрополичьи Соборы представителей духовенства и мирян с тем же значением их голосов, какое мною выше проектировано на Поместном Соборе всей русской Церкви.

Бесчисленны и разнообразны нарекания, которые слышатся со всех сторон по адресу современного строя епархиального управления и суда в русской Церкви.

Центральным органом епархиального управления и суда в настоящее время служит консистория. Консистория, говорят, является учреждением, противоречащим духу и каноническим началам церковного управления. В то время, когда эти начала проникнуты возвышенным, нравственным и религиозным духом, современный епархиальный консисторский строй отличается внешне формальным, чиновническим характером, с преобладанием мертвого, сухого канцеляризма над живым духом древних канонов. Но даже и с этой точки зрения консистория является учреждением неудовлетворительным. Делопроизводство консисторское совершается по отжившим, устарелым формам, ее чиновники не отличаются должной подготовленностью, а члены обременены посторонними занятиями. Она оказалась не в состоянии регулировать все отправления епархиальной жизни, вследствие чего от нее обособились такие епархиальные учреждения, как училищный совет, попечительства о бедных, братства и проч. А между тем в общей системе епархиального управления значение консистории громадно: оно заслоняет собой живую личность епископа в его отношениях к пастве, и часто не столько помогает ему, сколько служит помехой, связывая ему руки.

Другие, напротив, жалуются на то, что консистории предоставлено слишком мало самостоятельности, что ее деятельность парализуется абсолютизмом власти епископской, что всякое ее постановление епископ может отменить без объяснения мотивов и поставить на деле свое решение, обязательное к исполнению, так что консистория обращается в канцелярию архиерейскую.

Еще больше несовершенств замечают в устройстве епархиального суда. Так, прежде всего возражают против суда собственно архиерейского. Говорят, что суд этот – совершенно субъективный и потому никогда не гарантирован от произвола и, хотя он не может сопровождаться тяжкими юридическими последствиями для обвиняемого, однако может существенно поколебать нравственную репутацию священно-и церковнослужителя. Суд же собственно консисторский, говорят, не имеет необходимой для него самостоятельности: все судебные отправления сосредоточены в одних руках – консистории и архиерея; таким образом, судебные инстанции являются вместе и административными; такое объединение и смешение суда с администрацией признается вредным для дела. Далее, самое судопроизводство страдает многими недостатками. Формы предварительного следствия не имеют достаточной юридической обработки. Следователями являются лица случайные, мало подготовленные, юридическая компетентность которых ограничивается проштудированием двух-трех подходящих сборников; поэтому следствия часто производятся неудовлетворительно, а между тем это следствие имеет чрезвычайно важное значение: на нем исключительно утверждается судебный приговор. Таким образом, преобладающий характер консисторского судопроизводства – письменный, бумажный; консистория имеет дело не с живыми людьми (обвинитель, обвиняемый, защитник), а лишь с результатами, добытыми следствием; такой канцелярский характер судебного процесса способствует развитию бесплодной переписки и представляет мало гарантий от ошибок правосудия. Указывают также на затруднительность апеллировать на постановления духовного суда, ибо к объявлению неудовольствия на решение этого суда допускаются обвиняемые священники только в случае присуждения к лишению сана, а причетники – в случае исключения из духовного звания (Уст. коне, ст. 171), хотя не возбраняется приносить частные жалобы в Святейший Синод на решения епархиального суда (ст. 174).

Вопрос о подсудности духовных лиц не определен со всей точностью в ст. 146 и 147 Уст. дух. коне, и в ст. 1017 Уст. угол, судопр., и эта неопределенность давала поводы к столкновениям между духовными и гражданскими судебными властями; например, по обвинению в клевете духовные лица подлежат духовному суду, а по обвинению в угрозах – уголовному; по обвинению в оскорблении частного лица – духовному суду, а по обвинению в оскорблении должностного лица – уголовному.

Указывают также на недостаток, неполноту статей, касающихся суда, в Уставе дух. консисторий, и на необходимость собрания и кодификации всех указов и распоряжений Святейшего Синода по этому предмету.

Во всех изложенных обвинениях, быть может – иногда преувеличенных, есть много правды. Современные консистории действительно нуждаются в реорганизации и должны быть, по нашему мнению, преобразованы по типу древнехристианских советов пресвитеров при епископах или впоследствии так называемых клиросов. Вместо настоящего преобладания чиновничества вся полнота власти должна перейти к этим пресвитерам, во главе с епископом; чиновничество же должно исполнять функции исключительно служебные, канцелярские. Тогда, несомненно, изменится и самый дух сего учреждения. Число этих пресвитеров может быть четыре, по числу теперешних членов консистории; в больших епархиях могут назначаться в помощь им сверхштатные члены этого учреждения. Первый ведает дела религиозно-просветительные, миссионерские и школьные; второй – собственно административные; третий – хозяйственные и благотворительные, а четвертый – судные. Священники эти назначаются епископом и не имеют приходов, а состоят при бесприходном кафедральном соборе и, следовательно, все свое время, кроме богослужения, могут посвящать делам управления. Члены совета собираются ежедневно и мелкие дела решают самостоятельно, а также подготовляют все необходимое для слушания более серьезных дел, которые всегда докладываются и решаются этим советом под председательством епископа раза 3–4 в неделю. В обсуждении дел пресвитерам принадлежат голоса совещательные, а епископу – решающий.

Чтобы не накоплялось в центральном епархиальном учреждении множества дел, часто мелочных, должны сохранить свою силу вспомогательные органы епархиального управления – благочинные, благочиннические советы и окружные благочиннические соборики. На них должно быть возложено ведение некоторых мелких дел, каковы: денежная и метрическая церковноприходская отчетность, улаживание мелких недоразумений между членами причтов и между причтами и прихожанами и т.п. Благочиннические советы могли бы собираться раз-два в месяц, а соборики – два раза в год.

Кроме того, необходимо иметь в каждой епархии: 1) епархиального миссионера, 2) епархиального проповедника, 3) епархиального наблюдателя церковных школ и 4) следователя. Все они должны быть в священном сане и состоять членами епархиального клироса или совета пресвитеров или, по крайней мере, приглашаться туда по усмотрению нужды с правом голоса. Следует также по мере нужды приглашать туда начальника духовно-учебных заведений и представителей епархиальных монастырей.

Наконец, важное значение в системе епархиального управления должны получить епархиальные съезды духовенства, о которых мы скажем ниже особо.

Что касается епархиального суда, то главная ошибка всех его порицателей заключается, мне кажется, в стремлении упразднить чисто епископский суд, приравнять и уподобить его во всем суду гражданскому или уголовному. Но они забывают, что суды светские основаны на изменчивом, непостоянном и довольно шатком праве человеческом (jus humanum), в основе же суда церковного лежит вечное право божественное, начертанное в слове Божием и в правилах св. апостолов, св. соборов и св. богопросвещенных отцев Церкви или в так называемой «Книге Правил». Уже сама высота этих правил, требующая от христианина и особенно от члена церковного клира трудного подвига жизни – с одной стороны, а с другой – страшный упадок христианской жизни в современном обществе не только мирян, но и клириков, говорят за необходимость сохранения суда епископского, который, будучи чужд внешних юридических форм, является по преимуществу судом совести, судом духовно-нравственным и притом всегда судом не столько правды, сколько милосердия. Конечно, милосердие не должно быть чуждо и внешнему формальному суду; но все же основной его нормой является идея справедливости, сухая и мертвая правда законная, о которой еще в древности было сказано: «summum jus est summa injuria»; этому суду подлежат лишь внешние правонарушения, т. е. деяния, несогласные с известными юридическими кодексами; суду же епископа часто открывается внутренний мир согрешившего клирика с его падением, раскаянием, исправлением; этими сокровенными мотивами определяется часто решение епископа, и потому – по всей справедливости – эти меры взыскания по суду архиерейскому носят название епитимии. Устранивши этот суд, мы устраним одно из могучих нравственных воздействий на жизнь клира; и кто ратует за упразднение суда архиерейского, тот недостаточно глубоко понимает церковную жизнь, измеряя его неподходящим внешним правовым масштабом.

В отношении суда формального консисторского, конечно, желательно устранение тех недостатков, на которые указывают его критики. Уже одно то обстоятельство, что суд этот будет происходить в собрании пресвитеров, под председательством епископа, может много способствовать его улучшению. В эти судебные заседания можно бы с пользой для дела приглашать еще двух трех протоиереев посторонних. Следовало бы также вызывать в суд обвинителей, обвиняемых и свидетелей. Учреждение должности епархиального следователя (священника), которым должно быть лицо компетентное и не связанное другими приходскими обязанностями, послужит к усовершенствованию производства самого следствия. Весьма желателен также пересмотр законов о духовном суде, их кодификация, разъяснение, пополнение и вообще усовершенствование судопроизводства во всех его частях. В этом отношении более совершенные суды гражданские и уголовные могли бы дать много полезных указаний. Следовало бы для такой серьезной работы образовать особую комиссию из компетентных лиц, заключения которых, санкционированные высшей духовной властью, могли бы быть проведены в законодательном порядке.

О необходимости возрождения православно-русского прихода говорят уже так давно и так горячо и много, что к настоящему времени образовалась по этому вопросу довольно обширная литература. Это явление находит себе объяснение и оправдание в великой важности этого вопроса по существу, а с другой стороны – показывает, каким назревшим и наболевшим является он в настоящее время.

Приход есть, бесспорно, то первоначальное ядро, та ячейка, в которой как бы в зародыше заключаются все благодатные силы святой Церкви. Самая небольшая приходская община является «малой Церковью», не лишенной великих церковных дарований. Жизнь Церкви слагается из жизни приходов, и всякая аномалия, неустройство в этой малой ячейке неизбежно влечет за собой болезнь всего церковного организма. И наша русская православная Церковь, быть может, потому не в состоянии ныне проявить сокрытых в ней могучих благодатных сил («находится в параличе»), что церковно-приходская жизнь у нас давно уже утратила свою энергию и постепенно приходит в больший и больший упадок. Давно уже слышатся справедливые жалобы на отчуждение прихожан от своего приходского храма, на отсутствие живой связи у пастыря с пасомыми и у этих последних – между собой. Современный приход – это вовсе не та чудная христианская община любви, не та святая семья Божия, у которой было одно сердце и одна душа; это – случайное собрание чуждых друг другу людей, которые изредка сходятся в храме, чтобы сейчас же разойтись из него в разные стороны и совершенно забыть друг друга. Пастырь часто мало знает свою паству, а последняя совершенно равнодушна к своему пастырю. Такое разложение и омертвение приходской жизни особенно заметно в городах, – и какие отсюда грустные и страшные последствия! Какой упадок религиозно-нравственной жизни! Какое ужасающее нравственное растление!

В деревне, в благочестивой простоте нравов, еще держится церковноприходская жизнь – как завет святой старины. В нашем Западном крае, среди постоянной борьбы с иноверием, среди многих искушений и отпадений от веры, – в тех, кто остался в Церкви, выработалось и окрепло удивительно глубокое и трогательное чувство любви к своему храму приходскому. Один священник передавал мне, что его бедные прихожане в большом числе ежегодно отправляются на отхожие промыслы в крупные промышленные центры – Варшаву, Лодзь и др. Живя этих шумных иноверных городах, среди всяких соблазнов городской жизни, они, однако, ежегодно приходят в свою родную деревню и непременно посещают свой приходский храм, чтобы «по- дывитися» – полюбоваться, посмотреть, все ли по-прежнему в их дорогой святыне, к которой они приступают с молитвой и посильной жертвой. «Если бы и вы, батюшка, ушли в костел, – говорили они священнику, – мы бы не покинули своей Церкви». Вот какая могучая, объединяющая сила для них – приходский храм! На этой ли любви святой не создать чудного здания истинно церковной жизни?

Впрочем, к сожалению, и в деревне не везде теперь можно встретить эту святую преданность своей родной Церкви; и в деревне уже глохнет, замирает церковная жизнь и заменяется фабрично-заводским легкомыслием и равнодушием в Церкви или же совершенным сектантским отчуждением от нее.

Но все же можно питать твердую уверенность, что почва для возрождения церковно-приходской жизни на Руси не только в деревне, но и, быть может, в городе не совсем утеряна, что русский народ в его целом не порвал еще совсем живой связи с православной Церковью. Как же пробудить и оживить эту жизнь? Как возродить приход?

Несомненно, центральная личность в приходе – священник. Влияние его на приход, при нормальных условиях, громадно. Старинная русская, несколько грубоватая пословица: «Каков поп, таков и приход» – заключает в себе много жизненной правды. Епархиальные архиереи по опыту знают, как изменялась в хорошую или дурную сторону религиозно-нравственная жизнь в приходе в зависимости от личности пастыря. И если в последнее время наблюдается большой упадок церковно-приходской жизни, то вина в этом в значительной мере падает на приходских священников. И нужно сознаться, что современные пастыри наши не влиятельны, не авторитетны в народе. Иногда простой деревенский начетчик, а особенно монастырский старец, хотя бы из простецов, больше близок, более понятен народу и более любим им, чем окончивший духовную семинарию священник приходский.

Где причина такого печального явления? Некоторые видят ее в утрате древнецерковной традиции о выборном священстве. Говорят, что при настоящем порядке назначения священнослужителей епархиальной властью, они являются на приход чуждыми, неведомыми пастве, а при частой смене их – столь же неведомыми переезжают на другой-третий приход. Необходимо, чтобы пастырь был своим, излюбленным избранником церковной общины; тогда пастырь действительно будет народным, тогда без труда между ним и паствой образуется союз взаимного доверия и любви. Конечно, против идеи выборного пастырства нельзя ничего возразить: это – идея каноническая, древнецерковная и близкая нашему древнерусскому церковному быту. Но, к великому сожалению, в настоящее время в русской жизни очень мало условий, благоприятных для практического осуществления этой идеи. Когда жизнь церковная била могучим ключом, когда приходские общины отдавали церкви все свое сердце, тогда, конечно, они объединялись в горячем желании иметь у себя достойнейшего пастыря – молитвенника и руководителя своей духовной жизни. Да и сам выбор не был затруднителен. Каждый приход имел в своей среде достаточно благоговейных мужей, относительно которых мог свидетельствовать перед епископом словом: ἄξιος. В настоящее время, при общем упадке церковной жизни, можно ли ручаться, чтобы весь приход в выборе своего приходского священника стал руководиться истинными мотивами? Не окажется ли известная часть прихода совершенно равнодушной к этим выборам, а другая не станет ли мотивировать свое избрание соображениями не столь возвышенными и чистыми? И не окажется ли дело выбора в руках немногих вожаков – главарей прихода, которые вовсе не могут назваться его лучшими представителями?.. Но допустим, что весь приход объединится в горячем желании найти себе истинного и доброго пастыря. Из кого он будет его избирать? Ему известны два-три семинариста из детей местного духовенства, но и те не всегда расположены к пастырству; выбор, очевидно, очень ограниченный. Из соседних, хороших священников? Но соседние приходы могут их не отпустить, если эти пастыри – действительно хорошие. На этой почве возможны великие волнения, пререкания и смуты. Поневоле придется остановиться на случайном искателе прихода.

Общий вывод отсюда – тот, что к восстановлению выборного начала нужно приступать с большой осторожностью и ограничить свободу этого выбора властью епархиального архиерея, который, конечно, должен хорошо знать и кандидатов священства и состояние приходов в своей епархии. Приходам можно предоставить право рекомендовать епископу своих избранников; но окончательное их избрание нужно оставить в руках епископа, который в случае каких-либо недоразумений может выяснить приходу, почему его выбор остановился на том или другом лице.

Да и не в том главная беда нашей церковно-приходской жизни, что пастыри у нас не выборные, а в том, что многие из них недостаточно церковные, а потому и мало влиятельные в народе. Народ в пастыре прежде всего хочет видеть молитвенника, подвижника и учителя. И еще не так давно атмосфера была сильно проникнута церковно-молитвенным духом. Дом священника существенно отличался от светского дома. Обилие святых икон с возжженными лампадами при них, домашняя молитва, часто всей семьей, обязательное присутствование на богослужении всех членов семьи, даже малых детей на ранней заутрени, строгое соблюдение постов и уставов церковных, простота и скромность жизни – вот прекрасные черты духовного быта, увы, теперь более и более исчезающие. Исчезает эта добрая патриархальность быта, а вместе порывается и духовная связь пастыря с народом, слабеет его влияние на народ. Недостает нашему духовенству также дисциплины в отношении к самому себе, к своим собратьям, к своему начальству, и вообще недостает строго дисциплинированной воли. Этот недостаток особенно бросается в глаза в нашем крае при сравнении нашего духовенства с католическим. Совершает ли ксендз мессу, идет ли в крестном ходе, – он полон серьезности, сосредоточенности; бывает ли в обществе, – держит себя с большим тактом и самоуважением; не говорим уже о том, какое он послушное орудие в руках епископа. У нас же в церкви – в алтаре слышится разговор, вовремя крестного хода – беседа, иногда и смех; послушание воле епископа оставляет желать многого; нередки у пастырей споры, пререкания между собой или с низшими членами клира из-за каких-либо хозяйственных мелочей, причем в эти споры вовлекается народ; не редка критика распоряжений епископа, шутки по его адресу, даже в присутствии посторонних лиц. Как это унижает духовенство! Пусть будут епископы выборные, пусть к ним будут предъявлены самые строгие требования, но пусть подчиненные ему священники будут представлять стройную, строго дисциплинированную дружину его помощников; пусть воля епископа будет для них законом; тогда в этом повиновении они обретут для себя великую нравственную силу для воздействия на народ. Конечно, указанные недостатки – недостатки пастырского воспитания; их может исправить только школа в ее обновленном виде, на что теперь возлагаются горячие упования.

С возвышением нравственного авторитета пастырства, с улучшением контингента пастырей, конечно, оживится и жизнь прихода. Хороший священник найдет средства для обновления приходской жизни, даже и без подсказки ему разных мероприятий. Лишь бы в нем самом жива была идея пастырства, лишь бы в сердце горело воодушевление, лишь бы душа его пламенела святой ревностью к делу Божию!

Говоря таким образом, я вовсе не отрицаю великого значения правильной приходской организации. Я только хочу сказать, что главное – не в этих организациях, а в личности пастыря. Но и самому ревностному пастырю невозможно действовать особняком, в одиночестве, а в живом и тесном общении со своими прихожанами и особенно с теми из них, кто по своему нравственному состоянию и преданности к Церкви выдается из среды других. Нравственно сплоченный союз таковых лиц мог бы послужить основой для зарождения той внешней организации церковно-приходской жизни, о которой говорится в указе Св. Синода от 18 ноября, коим даются приходу начала общинного самоуправления через приходские собрания и советы. К учреждению этих именно форм организации церковно-приходской жизни сводятся желания истинных ревнителей возрождения прихода (Папков); в этом же сущность и финляндской приходской организации, которая там имеет, впрочем, характер не только нравственно-бытовой, но и юридический, с обязательным обложением прихожан и проч. В этой обязанности налогов на содержание причта и вообще на благоустроение храма и прихода заключается условие устойчивости финляндской церковно-приходской организации; но в этом же и ее важный недостаток с идейной точки зрения. Древнехристианская церковно-приходская община не знала обязательного обложения прихожан; правда, тогда эта мера была излишней при широком развитии благотворительности, когда христиане добровольно приносили к ногам апостолов свои имения; но она и вообще не согласна с духом свободы христианского общества, которое в приношениях своих членов желает видеть дело любви, а не исполнение внешне принудительного требования.

При современных условиях проект обязательного обложения прихожан может быть источником постоянных недоразумений, разлада и даже распада приходской жизни. Особенно щекотливый вопрос о содержании причта может поставить последний в крайне тяжелые отношения к прихожанам. Поэтому да осуществится благое намерение нашего Правительства об обеспечении нашего духовенства жалованьем! Достаточно будет, если приход возьмет на свои средства попечение о приходском храме и об удовлетворении приходских нужд просветительных и благотворительных.

Осуществляемое через приходские собрания и советы церковно-приходское самоуправление обнимает собой широкий круг жизненных интересов прихода; этими учреждениями нормируется эта жизнь по началам учения церковного. Во внутренней организации этих учреждений, мне кажется, следовало бы усилить значение церковно-приходских советов перед собранием и дать им более широкие полномочия; это бы упростило ведение церковноприходских дел и не умалило бы значения церковно-приходского собрания, поскольку члены совета являются избранниками прихода, облеченными его доверием, и поскольку деятельность совета будет происходить на глазах прихода, под его контролем. Еще более нужно усилить значение личности священника, который, естественно, осведомленнее и компетентнее в суждениях о церковно-приходских нуждах. Умаление авторитета священника вредно может отразиться на благоустроении церковно-приходской жизни вообще. Идеальным отношением мирян к иерархии является такой порядок, когда миряне не стремятся к ограничению прав иерархии, но свободно признают их за ней, сама же иерархия употребляет их не для своего превозношения, а для служения Церкви, и сама в своих действиях, в проведении различных мероприятий обращается к общему одобрению и совету своих прихожан. Вообще, приходское самоуправление должно основываться не столько на началах юридических, сколько на нравственных началах взаимного уважения, доверия, уступчивости. Так было в древнехристианской Церкви.

Вышеуказанная организация приходского самоуправления должна, прежде всего, урегулировать и облегчить задачу правильного и целесообразного ведения церковно-приходского хозяйства. Участие в этом хозяйстве прихода оживило бы, можно надеяться, интерес прихожан к церковным нуждам, усилило бы приток пожертвований, а вместе обеспечило бы целесообразное их употребление. При этом желательно разграничение сумм собственно церковных и приходских. Если это разграничение было нужно для времен апостольских (пр. 38-е), то тем более – при современном упадке церковной жизни. Собственно, церковные суммы должны прежде всего идти на нужды местного приходского храма, и лишь остаток этих сумм должен быть уделяем на нужды приходские и общеепархиальные – просветительные и благотворительные.

Первым и главнейшим просветительным учреждением в приходе должна быть церковно-приходская школа – одна или несколько их в приходе. По нашему глубокому убеждению, начальная школа должна быть под воздействием Церкви; она должна быть дорогим, любимым детищем всего прихода; должна быть всесословная. Пусть в ней будут положены семена того братского единения между бедным и богатым, простым и знатным, которого так мало в жизни и которое в столь извращенном виде начертывает на своем красном знамени современный социализм, прикрывающийся часто именем христианства, но утративший его дух. Школа эта, конечно, должна быть поставлена как можно лучше в учебно-воспитательном отношении. Нравственно-воспитательное влияние на детей пусть не ограничивается немногими учебными месяцами; нужно, чтобы в каникулярное время священник, или, по его поручению, учитель, или даже кто-либо из компетентных прихожан собирал детей для подтверждения заученных в школах молитв и для доброй беседы. В этом отношении можно взять пример с католического духовенства, которое летом в костелах ведет катехизацию для детей.

В этой катехизации и в беседах нуждаются не одни дети, но и взрослые. Приход должен помочь священнику в устройстве внебогослужебных бесед, в приобретении нужных книг, волшебного фонаря, в организации хорового пения, а кто может – и личным участием в таковых беседах.

Нужна в приходе хоть маленькая богадельня или, по крайней мере, регулярная помощь приходским беднякам.

На все эти и подобные учреждения должны быть всячески привлекаемы добровольные жертвы прихожан, с отнесением к ним части церковных сумм.

На первых порах, дай Бог, чтобы хватило средств для устроения этих необходимейших учреждений. А по мере развития святой ревности к Церкви Божией, во имя ее могут осуществляться и другие высокие задачи, которые подскажет сама жизнь.

Гораздо труднее расположить прихожан к отчислению церковно-приходских средств на общеепархиальные нужды. На этой почве уже и теперь нередко возникает недовольство церковных старост. Нужно поэтому приблизить к сознанию прихожан значение общеепархиальных учреждений, а для сего полезно иметь мирян – представителей приходов на общеепархиальных съездах.

Много писали об юридических правах прихода. Желают некоторые видеть приход юридической личностью, мелкой административной единицей. Но едва ли это удобно и желательно даже в интересах церковно-приходской жизни. Функции внешне административные и судебные, не отвлекут ли внимание его управления от нужд и интересов чисто церковно-приходских? Конечно, нельзя возражать против того, чтобы за приходом было признано право закрепления известной собственности; но при этом должно остаться неприкосновенным право церкви иметь свою собственность; пусть в таком случае не смешиваются имущество прихода и имение церковное.

Едва ли нужно доказывать ненормальное состояние наших современных духовно-учебных заведений. В духовных училищах слышатся жалобы на многопредметность, обширность учебных программ, мало приспособленных к детским силам, а еще более – на упадок дисциплины, на разобщение с семинариями, доходящее порой до прямого антагонизма, причем училища обыкновенно обвиняют семинарии, что последние быстро портят их питомцев, поступающих в семинарии с достаточной подготовкой и с добрым направлением, а семинарии винят училища за то, что они доставляют им материал неудовлетворительный в учебно-воспитательном отношении. Еще более печально современное состояние семинарий. Что они неудовлетворительно выполняют свою цель приготовлять юношество к служению православной Церкви (уст. духовн. сем. 1884 г. § 1), что из них более половины учеников – и притом часто лучшие из них – уходят на светскую службу и в светские высшие учебные заведения, а во священники идут сплошь и рядом юноши слабых успехов и познаний и часто оказываются далеко не на высоте своего призвания, – это ни для кого не тайна. Религиозно-нравственный уровень воспитанников семинарий понижается все более и более. Волнения, беспорядки, забастовки, возникающие то в той, то в другой семинарии, а иногда и сразу в нескольких, с несомненной ясностью подтверждают эту горькую истину. Нередко семинарские беспорядки принимают очень бурный и террористический характер: бьют стекла, лампы, производят разгром казенного имущества, бросают камни в квартиры своих начальников, стреляют, производят взрывы, зажигают сами здания учебных заведений, как ненавистные, и как протест церковному строю, допускают даже иногда ужасающие кощунства. Где причина всех нестроений семинарских? Некоторые винят в этих беспорядках современное начальство семинарское, особенно молодых монахов, которые теперь нередко ставятся во главе духовных семинарий и часто меняются, переводятся с одного места на другое или получают высшее назначение. Может быть, есть доля правды в этом обвинении, особенно в указании на вред частой смены начальствующих лиц. Но всецело настроение семинарий ставить в зависимость от этой причины было бы несправедливо. Бунтуют теперь семинарии, как известно, не только те, где начальствуют молодые иноки, но и те, во главе которых стоят умудренные опытом почтенные протоиереи; бунтуют и там, где начальствуют лица, заслуживающие всякого уважения и по своим личным качествам и по самоотверженной педагогической деятельности. Следовательно, не в личностях начальствующих заключается главная причина упадка наших семинарий, – она коренится в самом внутреннем строе их.

В чем же заключается ненормальность этого строя? Не в том, что он недостаточно церковен, ибо все беспорядки семинарий являются именно протестом против будто бы излишней церковности семинарского режима, а в том, что наши семинарии страдают двойственностью своих задач или, лучше сказать, неопределенностью своего назначения и положения. С одной стороны, они призваны воспитывать достойных кандидатов пастырского служения, а с другой – должны давать общее образование детям духовенства, хотя бы и не расположенным к церковному служению. Имея в виду первую и главную задачу, семинарское начальство естественно заботится о проведении в жизнь своих питомцев строго церковных начал; о ежедневном богослужении, о продолжительной домашней молитве, о говений, о соблюдении постов, непосещении цирков, театров и проч. Но так как в каждой семинарии довольно значительное число воспитанников, которые вовсе не готовятся к церковному служению, а стремятся в светские учебные заведения, то естественно, что этой группе воспитанников церковные порядки не нравятся, они всем этим тяготятся и желают вести себя свободнее, а в случае стеснения их свободы выражают свое недовольство и протесты. Они не хотят признать того, что семинария есть специальное духовно-учебное заведение, имеющее чисто церковные задачи, а смотрят на нее, как на заведение общеобразовательное, хотя и сословно-духовное, и настойчиво домогаются в ней порядков и строя светских общеобразовательных школ. Отсюда – все нестроения семинарской жизни, здесь – главная язва наших семинарий и язва очень опасная и страшная, потому что, с разложением и упадком духовных семинарий, колеблется и падает весь институт пастырей русской православной Церкви, что уже составляет великое бедствие нашей не только церковной, но и общественной жизни.

В современной литературе не раз раздавались голоса, предлагавшие различные меры к уврачеванию зла, вкравшегося в жизнь наших духовных школ, особенно семинарий.

Все эти попытки и планы реформировать духовные семинарии можно свести к трем главным группам. Первая группа, – если можно так выразиться, искусственно механическая. Суть реформы в семинариях, по ее воззрению, должна быть сведена к следующему: возможно больше сократить в семинарии курсы наук общеобразовательных. Через это полностью закроется доступ семинаристам в высшие светские учебные заведения; таким образом, сам собой пополнится недостаток в кандидатах священства. Вот и вся задача исполнена. Нет нужды, что кандидаты священства будут с пониженным общим образованием, но зато их будет много. К этой же фракции принадлежат равно и все лица, жалующиеся теперь на разносторонность семинарских наук, обширность курсов программ их и видящие в этом источник всех беспорядков и нестроений в теперешних духовных семинариях. Устав семинарий до 1864 г. – желанная норма для таких реформаторов, и в воскрешении его они видят избавление семинарий от всех зол⁴. Несостоятельность основного положения этой группы реформаторов семинарий не требует больших доказательств. Скажем кратко: если кому, то именно пастырю Церкви нужно самое широкое развитие и знакомство с историей, литературой и другими так называемыми общеобразовательными науками, дабы он мог дать разумный ответ каждому вопрошающему. Да и самые богословские науки для своего надлежащего усвоения требуют довольно широкого общего образования; иначе божественная высота христианства, как основы жизни, будет так же неудобовосприемлема для недостаточно развитого ученика, как красота радуги цветов – для больного глазами. Потом, система искусственного закрепощения семинаристов в Духовном Ведомстве – прием старый, и печальные результаты его налицо: сколько чуть ли не магистров богословия теперь служат в разных ведомствах и учреждениях, ничего общего с богословием не имеющих.

Вторая группа серьезнее смотрит на недуг семинарский: она видит источник этого недуга в двойственности цели семинарии, в служении ее двум господам: общеобразовательным и специально-пастырским целям. Недостаточно сознавая, однако, всю несовместимость этих задач в одном учебном заведении, эта группа хочет поправить дело так. Пусть семинарии останутся в прежнем виде; только 5 и 6 классы нужно сделать специально церковно-богословскими. Эти два класса, последние в семинарии, надо выделить в особое пастырское отделение с двухгодичным курсом, причем по окончании четвертого класса семинарии воспитанник может, если он не пожелает идти по стезе пастырства, уйти в какое угодно высшее учебное заведение. Значит, 4 класс семинарии нужно приравнять к 8 классу гимназии, как это и было до 1884 года.

Сторонники второй группы делятся на две фракции: одни желают восстановить во всей полноте устав 1864–1867 гг.; другие же, исходя из желания увеличить курсы общеобразовательных наук, проектируют вместо нынешних духовных училищ учредить особое общеобразовательное среднее учебное заведение из восьми классов или духовную гимназию, а затем уже и неразрывно с ней два класса пастырских. Итак, значит, по их планам вся реформированная семинария должна состоять из десяти классов⁵ Разумеется, что эта группа преобразователей семинарий глубже смотрит на дело; по ее взгляду, дается полная свобода юноше выбрать себе жизненный путь. В этом – ее неоспоримое преимущество перед первой группой. Но и она имеет слабую сторону в том, что сливает жизненно с общеобразовательной школой специально-пастырское отделение ее, которое по своему общему воспитательному жизненному строю будет прямым продолжением и завершением общеобразовательной школы; пастырское отделение только по составу учебного курса будет пастырским, а его воспитательный уклад будет общий со всей школой, т. е. будет носить характер, свойственный светским учебным заведениям, и, следовательно, собственно церковно-пастырского воспитания в школе не будет. Правда, можно ввести строго церковное течение жизни во всей школе, во всех десяти классах; но тогда повторится грех теперешних школ, снова пойдут выражения недовольства, требования большей свободы со стороны учеников первых восьми классов, имеющих не церковный, а общеобразовательный характер.

Наконец, если строго церковный режим ввести лишь в пастырском отделении, тогда нарушится единство всего учебного заведения. В сущности, получится два учебных заведения, Бог весть по какому-то недоразумению сплавленных формально воедино. Разумеется, такое соединение двух школ будет непрочно, и сразу два жизненных уклада в заведении дадут о себе знать; между ними появится страшный антагонизм, и при лучшем исходе один поглотит другой, какой бы то ни было. Чтобы нагляднее увидеть механичность объединения общеобразовательной школы с пастырским отделением, представим себе на время начальника этого заведения, положим – ректора. Он, как начальник пастырского отделения, где все должно быть проникнуто духом церковности и сообразовано с задачами пастырского служения, не может отпускать учащихся хотя бы в цирк, устроить танцевальные вечера и пр., а как у начальника общеобразовательной школы, ученики справедливо могут ожидать положительного решения вопроса о театре, цирке, танцевальных вечерах и проч. Итак, одному и тому же начальнику приходится постоянно представлять собой два лица: одно – светское, а другое – глубоко духовное, пастырски настроенное, что, очевидно, невозможно, если не допускать фальши. Так невозможна школа по изложенному проекту. Заключим свое слово об этом проекте реформаторов семинарии тем, что она является отголоском влияния западно-протестантского, где собственно пастырства нет, а только представительство от религиозных обществ, и где поэтому вся подготовка к пастырству сводится к обучению на особых богословских факультетах при университетах. На Русь взгляд занесен в 1860 годах, при реформе духовно-учебных заведений, г. Рождественским и Гаевским, посланными тогда для ознакомления с учебными заведениями Запада.

Третья группа стоит за упразднение теперешних духовно-учебных школ: семинарий и духовных училищ, и за создание нового типа школ пастырских, совершенно свободных и открытых для желающих получить духовное образование и воспитание⁶.

Представителей этой группы также можно разбить на две фракции: одни (архим. Никон) стоят за строго пастырскую школу со всем ее церковновоспитательным режимом от 1 класса до 10 включительно, причем общеобразовательные науки не только не исключены из учебных программ, а даже до некоторой степени расширены по сравнению с современными семинариями (например введена тригонометрия, вновь вводится естественная история и проч.); другие («Ректор семинарии») предлагают открыть богословские училища специальные для уже получивших полное среднее образование, куда поступают не измлада и невольно, а уже имеющие возраст «с полным сознанием важности и святости дела, которое они заранее наметили себе, как идеал для жизненного пути, и по своей силе сознательно и усердно готовились к принятию его на себя». Представители первой фракции особенно важное значение придают делу пастырского воспитания измлада, предполагая, что мягкой, восприимчивой детской душе можно напечатлеть глубже и тверже святые истины и высокие правила, составляющие основу служения пастырского. Но, к сожалению, такая школа не может быть свободна от упрека в некотором насиловании человеческой личности. В этой школе призвание, цель жизни, и вся будущая судьба воспитанника заранее определяются совне, и сам он в избрании жизненного пути не участвует. В 9–10-летнем возрасте своим поступлением в духовную школу, которое зависит не от него, а от его родителей, он, сам того не ведая, отказался от права свободно избирать для себя дорогу жизни. Как только в нем начнет появляться сознательное отношение к жизни, он увидит, что его жизненный жребий решен бесповоротно. Но что, если он ощутит в душе своей не сочувствие этому направлению жизни? Приноровленный к будущему его призванию церковный режим и церковный характер самого образования, – вполне естественный, если бы это призвание было делом свободного его выбора, – теперь покажется насилием, узами, положенными на него совне, без его участия, что, конечно, не может быть оправдываемо ни с рациональной, ни с религиозной точки зрения. На свое положение такой школьник будет смотреть как на подневольное и потому всеми мерами будет стремиться, если может, на свободу, или же с отвращением и ненавистью будет продолжать свое невольничество, приучаясь лицемерить и маскироваться перед начальством. Если всмотреться поглубже, то нельзя не увидеть во взгляде этой фракции отражения духа и склада католических семинарий, где сущность воспитания будущих пастырей сводится по преимуществу к внешней муштровке, а не к духовной настроенности.

В противоположность этому взгляду, по мнению других, нужно строго различать школу духовную сословную и школу богословскую профессионально-пастырскую. Первая должна быть школой общеобразовательной для детей духовенства. Подобно тому, как например, военное сословие имеет кадетские корпуса для образования и воспитания своих детей, по окончании которых последние могут и не поступать в специальные военно-учебные заведения, а идти куда им угодно, – подобно сему и православное духовенство, в силу своих исторических заслуг, современного значения и материальной малообеспеченности, вправе иметь свои средние школы для общего образования и воспитания в них своих детей при вспомоществовании от казны в виде стипендий, освобождения от платы за учение и тому подобное. Таковые школы должны давать только общее образование детям духовенства. По окончании такой школы юноши духовного сословия должны получать те же права, как и оканчивающие другие средние учебные заведения, должны иметь право поступать в какое угодно высшее учебное заведение (университеты, институты, лицеи, академии) на одинаковых правах с прочими молодыми людьми. Эти духовные школы объединяют и заменяют собой теперешние четыре класса духовного училища и первые четыре класса духовной семинарии. Пусть будет курс их соответствовать программам министерских гимназий.

Школа пастырско-богословская должна иметь своей задачей приготовление православных священников. В нее могут поступать юноши не моложе 18–20 лет и взрослые всякого сословия, звания и состояния, имеющие призвание к пастырскому служению, известные добрым поведением и получившие среднее образование для подготовки себя специально к священству. Сюда могут поступать и из вышеуказанной общеобразовательной духовной школы, и из классической гимназии, и из реального училища, и из кадетского корпуса, и из учительской семинарии, и из церковно-учительской школы. Просвещение, полученное молодыми людьми в специально-богословской или пастырской школе, не должно давать им никаких новых гражданских прав и преимуществ кроме тех, какие они имеют по ранее полученному ими образованию; оно должно давать им право только на священство и на поступление в духовные академии. Здесь должны изучаться богословские и философские науки (греческий и еврейский языки вводятся как вспомогательный элемент); весь строй их жизни должен быть строго церковный. Они должны иметь своими наставниками и воспитателями только лиц духовных – священников и монахов. Курс богословской школы должен быть не менее как трехлетний или четырехлетний.

Против этого проекта трудно было бы возразить что-либо по существу, если бы он мог обеспечить православной русской Церкви достаточное количество пастырей; но в том беда, что при такой постановке дела едва ли мы найдем достаточно охотников поднять на себя нелегкое бремя пастырства. При неудержимых стремлениях современного общества к легкой карьере и комфорту сколько можно насчитать таких подвижников, которые променяли бы легкую и широкую дорогу университетскую на смиренную и скромную долю пастырскую? Таких идеалистов, несомненно, оказалось бы немного, а между тем дело Божие растет и множится. «Жатвы много, а делателей мало» – этот возглас и теперь уже слышится тревожно; что же будет тогда с многочисленными приходами, когда из «духовной» школы большая часть полежит в светские высшие учебные заведения, а лишь единицы останутся для специально пастырской школы?! Об этом страшно и подумать.

На этот «грозный призрак» оскудения пастырей обращает внимание преосвященный Стефан, епископ Могилевский, в своем проекте реформы духовной школы. В своем рапорте Святейшему Синоду, разосланном потом всем епископам, он стоит также за упразднение теперешних духовно-учебных заведений. Вместо духовных училищ, по его мнению, следует открыть шестиклассные епархиальные прогимназии с курсом министерских прогимназий; на место же семинарий учредить: а) богословские курсы с 3–4-годичным обучением (окончившие эти курсы будут поставлять контингент диаконов, и только «зарекомендовавшие себя пастырской учительностью и доброй нравственностью могут искать великой степени священства» в селах); б) богословские лицеи, программа коих напоминает во многом теперешние семинарии (из окончивших лицей составляется «контингент начальников, воспитателей и преподавателей на богословские курсы, священников на более выдающиеся места», например – в городах и проч.). Наконец, идут уже духовные академии, куда епископы высылают более талантливых и с добрым направлением священников с семьями, давая им средства для безбедной семейной жизни в академическом городе. Главный контингент пастырей, таким образом, будет формироваться из так называемых «богословских курсов», число воспитанников которых, по мнению преосвященного Стефана, должно вдвое превышать меру потребных для епархии священников. Таким путем устраняется опасность (действительно, весьма грозная) недостатка пастырей; но будут ли воспитанники этих курсов вполне подготовлены для пастырского служения? Программа «курсов» (3-х или 4-годичных) – несложна⁷. Пастырство ныне не только в городе, но и в селе предъявляет широкие запросы к его носителям и требует от них, помимо высокого религиозно-нравственного настроения, широкого умственного развития. Сознает это и сам преосвященный автор рассматриваемого проекта, когда в дополнение к своим «курсам» считает нужным еще устроить «богословские лицеи» с 2–3-годичными курсами. Но зачем такое искусственное расчленение, в сущности, одной пастырской школы, объединяющей в себе и «курсы» и «лицей»? Этим разделением он разрывает на две части одну органически цельную школу, и в то же время без нужды удлиняет течение учебного курса в духовной школе, каковой представляется в следующем виде: 6 лет прогимназии + 3–4 года курсов + 2–3 года «лицея»; итого 12–13 лет. Если сопоставить с этим 8-ми или даже 7-летний курс светской школы, который открывает прямой путь в высшее учебное заведение, то сравнение будет не в пользу духовной школы, и лишние 4–5 лет только будут отпугивать от этой школы даже тех, кто имел бы к ней расположение. Поэтому, присоединяясь к проекту преосвященного Стефана в его сущности, я полагал бы объединить его «курсы» и «лицеи» в одну среднепастырскую школу с 3-х или 4-летним курсом. Пусть будут полные духовные гимназии с 7-ми или 8-летним курсом. Пусть ее программа и весь учебно-воспитательный строй будут приспособлены к министерским гимназиям; желательно разве только во главе этих духовных гимназий поставить духовных лиц по выбору съездов духовенства и поставить эти гимназии под наблюдение епископов, чтобы не разрывать их связей с духовной средой. Но наряду с этой духовной гимназией должна стоять особая пастырская школа. Для поступления в нее нет нужды оканчивать полного курса гимназии; достаточно окончить 5–6 ее классов (из 5-го – по поверочному экзамену, из 6-го – без экзамена); поступают в нее из тех же классов классических гимназий, реальных училищ, окончившие учительские семинарии, церковно-учительскую школу, второклассную (последние – по поверочному экзамену).

Курс этой школы должен быть 3-годичный или 4-годичный и по характеру своему должен быть богословский. Впрочем, так как поступать в нее будут ученики, не окончившие общего образования, то весьма полезно ввести в курс пастырской школы по нескольку уроков логики, психологии, педагогики, философии, истории литературы. Последняя должна преподаваться в церковном освещении. Воспитательный строй школы должен быть всецело церковный; начальствующие и преподаватели должны быть в священном сане (священники и монахи); исключение может быть лишь для преподавателей светских наук. Желательно, чтобы не только начальство, но и все наставники жили при школе и были вместе и воспитателями. Выход из школы должен быть лишь во священники да в духовные академии. Я всецело разделяю мнение преосвященного Стефана о том, чтобы епископам была предоставлена возможность отправлять также в духовные академии священников, особенно способных и желающих научного образования, хотя бы эти священники были и семейные. Это были бы несомненно лучшие, добросовестнейшие студенты академий и впоследствии полезнейшие деятели епархиальные или вообще церковные. Вообще, запрет семейным священникам поступать в число студентов академии, мне кажется, следовало бы снять.

При сем прилагается примерная программа, рассчитанная на 3 и на 4 года. При 3-летнем курсе число уроков придется значительно сократить. В том и другом случае число учащих одинаково. Начальник преподает в старших классах Священное Писание (5 уроков), так как, помимо управления заведением, он должен стоять близко к делам епархиального управления, дабы учебно-воспитательное дело вести применительно к потребностям епархии. Всех штатных учителей – 5, которые в 3-классной школе распределяют между собой учебные предметы в следующем порядке: 1) Священное Писание – 15 уроков, 2) богословие и аскетика – 12 уроков, 3) гомилетика, церковный устав и законоведение – 12 уроков, 4) церковная история и творения святых отцев – 14 уроков, 5) светские предметы (философии, история литературы и педагогика) – 11 уроков. Уроки церковного пения преподаются или кем-либо из наличного состава, или же особо приглашенным лицом. Один из преподавателей является помощником начальника училища – главным образом по воспитательной части, другой ведет канцелярию, третий заведует библиотекой. Уроки еврейского и греческого языков преподаются на пятом уроке кем- либо из наличного состава наставников.

В 4-классной школе число преподавателей останется такое же с таковым же порядком распределения между ними предметов обучения, и только число уроков у каждого было бы больше, как это ясно видно из прилагаемой при сем таблицы.

На пятых уроках изучаются желающими языки греческий и еврейский.

По действующим ныне узаконениям (Св. Зак., т. 9, зак. о сост., изд. 1899 г., ст. 435 и 443), церквам, монастырям и архиерейским домам предоставлено право приобретать в собственность ненаселенные недвижимые имения всеми указанными в законе способами, т. е. покупкой, по дару и пожертвованию, по завещанию и путем давностного владения; но приобретенные указанными способами имущества укрепляются за означенными учреждениями в собственность совершением узаконенных крепостных актов не иначе как по испрошении на то каждый раз Высочайшего соизволения порядком, указанным в 985 ст. зак. гражд. (т. 10 ч. 1, издан. 1900 г.). Из сего исключаются два случая, именно – не требуется предварительного испрошения Высочайшего соизволения: 1) для приобретения права собственности на недвижимое имение по давности владения (решение Гражд. Касс. Деп. Прав. Сената от 23 февраля 1882 г. № 50) и 2) на укрепление за духовными учреждениями недвижимых имуществ, пожертвованных по духовным завещаниям (Высочайше утвержд. 10 декабря 1903 г. положение Особого Совещания о передаче некоторых дел из центральных в местные учреждения).

Такой порядок, установленный, очевидно, в видах гарантирования правильности приобретения духовными учреждениями недвижимых имуществ, на практике сопряжен с существенными неудобствами. Главное неудобство этого порядка заключается в том, что для испрошения Высочайшего соизволения требуется более или менее продолжительное время на собирание предварительных сведений и справок, так что иногда ко времени воспоследования Высочайшего соизволения изменяются сами условия приобретения недвижимого имения. Вообще, порядок этот сопряжен с значительной волокитой. Поэтому было бы желательно – все дела по приобретению духовными учреждениями недвижимых имений предоставить окончательному решению местных епархиальных начальств и лишь в делах о покупке и продаже недвижимых имений испрашивать предварительно разрешение Святейшего Синода.

Опасаться в этом случае каких-либо неправильностей по укреплению за духовными учреждениями недвижимых имений нет оснований, так как, во-первых, крепостные акты совершаются подлежащими судебными установлениями, которые и гарантируют их правильность, а во-вторых, если Высочайше утвержденное в 1903 году Особое Совещание о передаче некоторых дел из центральных в местные учреждения признало возможным передать окончательному решению епархиальных начальств дела об укреплении за духовными учреждениями недвижимых имений по духовным завещаниям, то, казалось бы, нет причин не сделать того же и относительно дел о приобретении недвижимых имуществ всеми другими способами.

Затем, неудобно также, что «юридическими лицами», за которыми укрепляются недвижимые имущества, признаются только церкви, монастыри, архиерейские дома и епархиальное ведомство или епархиальное начальство. Такие же, например, учреждения, как консистория, попечительство о бедных духовного звания, начальные церковные школы и православный приход юридическими лицами не считаются и потому не имеют права укреплять за собой недвижимых имуществ. Отсюда могут происходить разные недоразумения. Может быть (и действительно бывает), что, например, земля или дом, приобретенные для известного учреждения и укрепленные за «епархиальным ведомством» без обозначения в крепостном акте цели приобретения, впоследствии получают совершенно другое назначение, чего не могло бы быть, если бы эти имущества укреплялись за теми учреждениями, для которых они приобретаются. Несомненно также, что, если бы православный приход имел право укреплять за собой недвижимые имения, то нашлись бы и жертвователи таковых, особенно в настоящее время, при стремлении прихожан участвовать во всех приходских делах. В 1902 году Сумский окружной суд сделал попытку признать православный приход юридическим лицом; но определение названного суда не может иметь общего и обязательного значения. Поэтому весьма желательно, чтобы в законодательном порядке признаны были права «юридических лиц» за всеми епархиальными учреждениями, церковными школами и православными приходами.

В отношении более правильной постановки епархиальных съездов, все согласны с мыслью о необходимости расширения сферы их компетенции. До сих пор съезды ведали узкосословные и притом преимущественно экономически-хозяйственные интересы епархиального духовенства. Нет никаких препятствий, а напротив, много побуждений развить деятельность епархиальных съездов и сделать из них вспомогательный орган епархиального управления по всем частям местной епархиальной жизни. Общая схема этих съездов, нам думается, прекрасно изображена в упомянутом сочинении протоиерея Иванцова-Платонова «О русском церковном управлении». Пусть председателем съезда будет епископ; пусть депутатами избираются действительно лучшие представители епархиального духовенства, свободные от узколичных, корпоративных или сословных тенденций; пусть съезды превратятся в свободные, одушевленные беседы епископа со священниками, как отца со своими детьми, или главного представителя епархиальной власти со своими ближайшими сотрудниками; тогда благотворное и благодетельное значение этих съездов было бы несомненно. Но горе, если эти съезды обратятся в органы оппозиции епископской власти и повлекут за собой дальнейший упадок церковной дисциплины, и без того значительно расшатанной. Пусть съезды будут орудиями не умаления, а укрепления и усиления авторитета власти епископа. Значение съездов – не в том, чтобы сделаться «status in statu», а в том, чтобы помочь, облегчить епископу тяжелое бремя его архипастырских трудов. С одной стороны, они доставят ему ценный материал для ознакомления с разнообразными нуждами епархиальной жизни, что имеет особенное значение в обширных епархиях, а с другой – помогут разобраться в этих нуждах, осветить их данными опыта и наблюдения, но отнюдь не стесняя воли и власти епископа. Будучи для епископа вспомогательным органом епархиального управления, съезды должны явиться и проводниками в жизнь епархии распоряжений епископа, его мероприятий, направленных к усовершенствованию различных сторон местной церковной жизни. Таким образом, они могли бы быть органами взаимообщения, живого, теснейшего сближения епископа с вверенной ему паствой. С этой точки зрения, участие в таких съездах выборных от мирян, например церковных старост, не только допустимо, но и желательно. Таким путем постоянно поддерживалась бы связь между епархиальной властью и приходом, связь, ослабление которой ныне весьма чувствуется и сопровождается многими неблагоприятными последствиями для церковно-приходской жизни, вызывая охлаждение, безучастный индифферентизм прихожан к церковному делу, или даже, в худших случаях, прямое недоверие к церковным деятелям, представителям епархиальной власти. Пусть бы представители прихожан на общеепархиальных съездах воочию убедились, что епархиальное начальство – им не чужое, что оно болеет их церковно-приходскими нуждами, что оно, в лице епископа и лучших представителей духовенства, идет навстречу этим нуждам и всячески стремится к их удовлетворению. Все это, естественно, должно дать им правильное и широкое понимание общеепархиальной церковной жизни и ее потребностей и расположить их в пользу Церкви. Явившись в свои приходы, они в этом направлении могут повлиять на приходскую массу, и та с большей сознательностью и охотой будет делать свои пожертвования на нужды Церкви и не отвечать недоверием, не возражать, когда из местных церковных средств будут делаться отчисления на нужды общеепархиальные (школы, приюты и др.). Наконец, присутствующие на общеепархиальных съездах представители от мирян могли бы делать ценные сообщения о различных явлениях религиозно-нравственной жизни местного населения.

Конечно, эта польза для мирян от участия в епархиальных съездах может ожидаться лишь в том случае, если съезды эти будут на высоте своего призвания, если они будут проникнуты сознанием важности своего дела и истинно церковным настроением; если же, помилуй Бог, они обратятся в арену борьбы партийных страстей и самолюбий, тогда не пользу, а великий соблазн вынесут присутствующие на них миряне, к страшному вреду для Церкви. Впрочем, бывшие в этом году некоторые опыты такового участия, насколько известно, дали, слава Богу, благоприятные результаты. При пробуждении и оживлении церковно-приходской жизни, прогрессивно должно увеличиваться и значение этого участия мирян в общеепархиальных церковных делах, подлежащих обсуждению епархиальных съездов, – лишь бы это не повлекло за собой некоторого ослабления авторитета епархиальной власти.

Важность такового участия не может подлежать сомнению. Мысль о том, будто бы это участие: а) несогласно с духом служения пастырского, б) противоречит каноническим требованиям (6-е и 81-е пр. св. Апост., 3-е пр. 4Всел. Соб. и 10-е пр. 7Всел. Соб.) и в) отвлекает священника от прямых его обязанностей, – заключает в себе взгляд, неверный исторически и неосновательный по существу. Он имел бы свое основание лишь в том случае, если бы Церковь совершенно отделилась от государства и между ними была бы порвана всякая связь. Но так как в России Церковь и государство находятся в отношении тесного взаимообщения, так как русская Церковь находится в государстве, а государство – в живой связи с Церковью, то отсюда вытекает необходимость участия духовенства в делах и учреждениях общегосударственных. Церковные каноны, запрещающие духовенству вмешиваться в мирские дела, имеют в виду злоупотребления, когда эти занятия являлись для членов клира средствами наживы и, поглощая все их внимание и заботы, вредно отражались на исполнении их прямого долга. Само по себе участие священнослужителей в общественных учреждениях, думается, было бы полезно и для Церкви и для общества. Представители Церкви, являясь полноправными деятелями общественно-государственными, могли бы возвышать свой голос в защиту внешних, особенно экономических и вообще правовых интересов Церкви, поскольку эти интересы соприкасаются и даже переплетаются с интересами государства. С другой стороны, они могли бы вносить в жизнь общественно-государственную и ее учреждения высокий дух Христовой Церкви и осолять эту жизнь здравыми началами церковного учения, в чем она особенно нуждается в настоящее время. Таким образом, это участие до некоторой степени способствовало бы более или менее правильному практическому разрешению сложного и весьма запутанного вопроса о взаимных отношениях между Церковью и государством.

Конечно, это высокое и ответственное призвание пастырей потребует от них большого напряжения нравственных сил, чтобы не уронить своего пастырского авторитета в глазах общества, чтобы и самому не приразиться мирскому духу; поэтому общественно-государственная повинность пастырская должна быть подчинена строгому контролю церковной власти. Лучше пастырю совсем не вмешиваться в общественно-государственную жизнь, чем неумелым вмешательством оказаться не на высоте своего призвания, уронить высокое достоинство священного сана, быть вовлеченным в борьбу партий, в политические интриги и проч.

Из вопросов, не намеченных в указе Святейшего Синода от 27 июля сего года, по моему мнению, следует представить на рассмотрение Поместного Собора следующие:

1. О церковном богослужении. Упадок церковной жизни повел к тому, что устав церковный почти нигде не соблюдается, за исключением некоторых благоустроенных обителей; в приходских же церквах службы Божии подвергаются сокращению совершенно произвольному и часто неосмысленному. Да и при этих сокращениях богослужение отправляется с непростительной поспешностью; богослужебное церковное чтение повсеместно совершается так, что ничего нельзя разобрать.

Быть может, было бы целесообразнее, оставив неприкосновенным уставное совершение богослужения в монастырях, для мирян в приходских церквах разрешить некоторое сокращение богослужебного чина, но с тем, чтобы это сокращение было строго и точно нормировано и чтобы сокращенное церковной властью богослужение отправлялось везде однообразно и не подвергалось дальнейшим сокращениям и изменениям.

2. Такое же снисхождение немощным следовало бы, быть может, сделать и относительно постов, которые теперь так открыто и соблазнительно нарушаются чадами православной Церкви.

3. Следовало бы также облегчить условия заключения браков в более близких степенях родства, особенно в епархиях, где православные перемешаны с представителями других христианских исповеданий, где браки в таких степенях родства позволяются; а также следовало бы допускать расторжение браков в тех случаях, когда таковые браки фактически расторгаются, когда, например, один из супругов совращается в другое исповедание или в секту и решительно отказывается продолжать супружескую жизнь с лицом, оставшимся верным православию.