И.В. Полянский

Источник

2. Третья миссионерская поездка в епархию

2.1. Опять в Домшине

Церковный староста села Домшина В. Н. Зайцев просил преосвященного Израиля, во время обозрения церквей Вологодского уезда, отслужить обедню в их Домшинской церкви. Преосвященный сказал ему, что эта просьба удобоисполнима. Староста рассчитывал, что архиерейская служба в селе, приход и окрестности которого изобилуют раскольниками, не будет без благотворного воздействия на религиозное состояние народа. И мне преосвященный велел приехать в Домшино ко дню его служения там, которое назначено было на 8-е июля, чтобы за обедней сказать проповедь.

8-е июля пришлось в воскресенье, – значит были два праздника. Накануне была отслужена всенощная. Народу, не смотря на необычность этой службы для сельской церкви, собралось не очень много, потому что на лугах кипела работа (стояла же прекрасная погода). Гораздо больше собралось народу к обедне в самый день архиерейского служения.

Я воспользовался этим стечением народа, и, до встречи владыки, минут 20 беседовал с собравшимися, объясняя им, что Божественная литургия одинакова, служится ли на семи просфорах, или на пяти, т. е. старался оправдать церковь против обвинения ее старообрядцами в неправославии из-за перемены ею семипросфория на пятипросфорие.

Служили с преосвященным восемь священников и шесть диаконов. Я был очень рад, что в Домшине владыка устроил такое торжественное служение. В обычное время, приняв благословение, я вышел говорить проповедь, – и это впервые за архиерейской службой, при таком многолюдстве. Приблизительно вот что говорил я:

«Когда послы великого князя Владимира пришли в Царьград для осмотра греческой веры, то их повели там в соборный храм, где патриарх служил обедню. Нашим послам (они были тогда еще язычниками) так понравилась эта служба, что после, когда возвратились они ко Владимиру, говорили об ней: «Мы не знали, где стояли, – на небе, или на земле». Так хороша показалась им православная архиерейская служба!

«Здесь – не соборный столичный храм; этот деревянный храм, ничем, кроме иконостаса, не украшенный, нельзя и сравнивать с Софийским собором, где стояли службу Владимировы послы, и служба там была, разумеется, несравненно торжественнее, чем здесь; но все же, как великолепна и благолепна эта служба, которая идет сейчас в этом бедном сельском храме! И как вообще хороша архиерейская служба! Царские двери, кроме вот этого времени, когда священнодействующие причащаются, всю-то службу остаются отверстыми и всему народу виден алтарь – наше земное небо, видны все действия священнослужителей: их коленопреклонения, воздеяния рук, благогословения, перенесение святых даров с жертвенника на престол, их поставление здесь, каждение, благословение хлеба и вина, после чего хлеб уже не хлеб, а тело Христово, и вино уже не вино, а животворящая кровь Христова! Отрадно видеть, как все священники, после слов протодиакона: «возлюбим друг друга», подходят к архиерею дать лобзание мира и любви, и потом все лобзаются друг с другом в знак той же любви, которую иметь между собою заповедал нам Христос. Особенно трогательна та минута, когда архиерей выходит из царских врат на амвон, во время пения: «Святый Боже». В одной руке у него крест, в другой – двусвещник, и крестообразно осеняя ими народ, он молится: призри с небесе, Боже, и посети виноград сей, и утверди этот виноград, который насадила десница Твоя! Виноград, сад виноградный, – это церковь; насажденный Божией десницей, растет и цветет этот виноградный сад, этот рай земной – церковь Божия. Все мы, и я, и ты, деревца в этом саду. Крещением нас посадили, как деревцо, в этом саду; миропомазанием – привили, дали нашей душе благодатные силы, чтобы мы могли жить по нашей вере; затем Христос, господин и хозяин этого сада, ждет от нас плодов, дел добрых... Священники – это работники Божии, садовники в его саду: их руками сам Бог тебя посадил в своем винограднике – в церкви. Потому-то архиерей и молится: «Посети виноград сей, его же насади десница Твоя», Господи! Да, очень трогательна эта минута благословения и эта молитва архиерейская! И вся вообще архиерейская служба как торжественна и хороша! Не правда ли? – ведь хороша»?

– Хороша! – дружно, в один раз, послышалось несколько голосов из народа.

«Хороша и торжественна наша православная, особенно архиерейская служба, – продолжал я, – и вам нужно радоваться, что владыка соизволил ныне служить литургию в вашем храме. Теперь подумайте: возможно ли что-либо подобное у беспоповцев, которых здесь и в окружности так много? Напрасно пошли бы мы и в Середнее и в Дьяконицу3, если бы вздумали посмотреть там такого величия. И если бы послы великого князя Владимира пришли, – я говорю примерно, – в моленную к нашим беспоповцам, навряд ли бы они сказали, возвратившись к Владимиру: «Не знаем, где были, на земле, или на небе»! Не такова там служба, чтобы можно было приходить в умиление. Я в беспоповских моленных бывал, бывал даже на Святой неделе, в самое праздничное, в самое радостное время; но – Боже мой! – что там за грустная служба! Напев в роде похоронного, и слова не по-русски выговаривают (Христэ, тебэ...). Вместо священника, облаченного в церковные светлые ризы, я видел там мужика, по-мужицки остриженного и по-мужицки же одетого. Но бывает и еще неприличнее, еще незаконнее, – в иных моленных даже настоятельствуют женщины... Где есть такое узаконение? – нигде! Это выдумка староверов, чтобы за службой настоятельствовали мужики и бабы вместо священников. И как же совершают божественную службу эти беспоповские настоятели? Никаких прошений (эктений), никаких молений о мире всего мира, о царствующих градех, о царе и всех православных христианах, никто у них не говорит. Я ни разу не слышал, чтобы там возглашали: Благословенно царство Отца, и Сына, и Святого Духа... Не слыхал и этих слов: Слава Святей, единосущней, животворящей и нераздельней Троице... Даже и этих слов: Благословен Бог наш никогда у них не слыхал. И выходит, что даже первого шага по уставу они, великие уставщики и законники, не могут и не умеют ступить. Стоит посмотреть, как они, например, крестят. Благословения воды и младенца не бывает, молитв больше половины не читают; вокруг купели не ходят, миром святым не помазуют... Да и не перечислить всех убавлений, какие допустили у себя беспоповцы против устава свв. отец. Однако же, по удивительной слепоте, они не замечают всей скудости своего богослужения, всей незаконности своей в совершении таинств... Они, прежде чем обратиться на себя, указывают пальцами на нас и кричат, что будто бы у нас все не так, как бы должно быть.

«Не смысля, в чем дело, они укоряют нас, как мы смели оставить две проскомидийных просфоры. Я говорил вам перед обедней, что литургия совершается не на семи и не на пяти, но на одной просфоре, потому что, – пишет Апостол, – «вси мы от единого хлеба причащаемся»; хлеб этот – Христово тело; тело же у Христа одно, и потому на таинство причащения идет одна просфора, – ни больше, ни меньше. Значит вся сущность, вся сила в этой таинственной просфоре. Число же остальных просфор определяется в разных уставах различно: есть и шесть, и четыре, и даже две. Но, положим, что мы две просфоры убавили: было семь, две убавили, осталось пять. Тут дело ясное; а пусть староверы растолкуют нам, как это случилось, что они, по их словам, ничего не прибавили, ничего не убавили в чинах и уставах, и, однако не осталось у них не только пяти, как у нас, но даже и одной просфоры. Было семь; ни одной не прибавили, ни одной не убавили: куда же девались эти семь? почему ни одной не осталось? или и в старину ни одной просфоры не было, как сейчас у них? Но еще горшая беда их не в том, что они лишились семи просфор. В Евангелии Господь говорит о некоторых людях, что они пожирают верблюдов, а комаров отцеживают. Беспоповцы походят на этих людей. Отцеживая комаров, толкуя о том, что невозможно убавить ни единой от семи просфор, они лишились даже тела и крови Христовой. Толкуя о том, что в богослужении нужно хранить все в том виде, как было при патриархе Иосифе, и считая нас преступниками даже за то, что мы аллилуйя лишний раз против них поем, они, несчастные, не заметили, что у самих нет и Божественной литургии! Есть у них другие службы, но нет литургии. А это все равно, что есть руки и ноги, а нет головы. Литургия есть самая главная церковная служба. Она всем службам служба. Вечерня, утреня, часы и все прочие службы только приготовление к обедне, как бы лестница, по которой мы восходим в Сионскую горницу, где совершается тайная вечеря. Именно «тайная вечеря»: приступая к причащению, я и ты, и всякий православный говорит: «Вечери твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими»... Все одна и та же тайная вечеря, – и тогда, когда Господь, накануне своей смерти, в великий четверг, впервые причастил Сам своих Апостолов, и теперь, – тогда она только началась, а теперь продолжается. И теперь, когда мы причащаемся, Сам же Господь, только уже невидимо, рукою своего служителя – священника, причащает нас. И Он удостоивает нас вкушать именно Его тело и кровь, которые на первой тайной вечери преподал Апостолам. Нет разности между той «тайною вечерию» и этой нашей «обедней», потому что Христос «вчера и днесь той же и во веки». Он не меняется. Обедня – Его тайная вечеря, а мы, священники, только Его служители, строители Его тайн, как Апостол говорит о нас. Я знаю: есть несчастные люди, которые не идут на эту вечерю, на эту трапезу Христову, потому, что мы, слуги и рабы Христовы, плохи... Но разве Христос изменился от того, что я плох? Разве можно уходить с царского обеда из-за того, что тебе не нравится царский слуга, разносящий угощения?! А староверы уходят с трапезы Царя небесного и говорят, что из-за дурных священников не будут принимать ни тела, ни крови Христовой!

«Своей же обедни, вечери тайной, нет у них. И не будет до тех пор, пока они будут оставаться в своем беспоповстве. У них нет священства, а без священства они то же, что стадо без пастыря, – оно разобьется на отдельные кучки, разбредется все врозь, и легко волку унести овцу из такого стада. Не видно ли вам, как наши староверы раздробились на множество вер? как они, забывши настоящий «двор овчий», т. е. истинную православную церковь, понаделали себе чуть ли не в каждом доме по нескольку отдельных церквей? – и жена не одной веры с мужем, и сестра не одной веры с братом, и невестка не одной веры со свекровью, – все разных вер, вместе друг с другом не молятся, даже не едят из одной чашки... Есть в правилах святых соборов такое грозное слово; если какие люди, помимо церкви, сами по себе начнут собираться и, не хотя знать церкви, захотят церковные дела творить, а нет с ними священника, покорного и послушного воле епископа, таковые да будут под клятвою!4 Не сбывается ли на беспоповцах этот приговор и не видно ли в судьбе их Божия над ними суда? Они раздробились на множество «старых» вер, одна другую проклинающих и одна другой враждебных. Это ли православная вера? Нет, не такова она, старая действительно, Христова вера. Она требует: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца, и Сына, и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную». Вот наша вера: единомыслие, а не разногласие, единоверие, а не разноверие. Они говорят, будто на «Горе» другая вера, чем здесь, в селе. Неправду они говорят, не понимая в чем дело. Пусть они подумают: если бы действительно единоверцы не были с нами одной веры, пригласил ли бы наш архиерей единоверческого священника, о. Максима, служить с собой обедню? Но мы все видим, что о. Максим наравне со всеми другими священниками служит сейчас литургию с нашим архиереем. И в это время архиерей причащает его из своих рук, как и всех других священников и диаконов, – подобно тому, как на первой тайной вечери, за первой литургией, Великий Архиерей Господь наш Иисус Христос причастил первых священников нашей веры – Апостолов. И тем еще хороша архиерейская служба, что в ней очень ясно виден весь строй и порядок церковной жизни: здесь архиерей, – по образу Великого Архиерея Христа Спасителя; с ним священники и диаконы, от него принявшие рукоположение на строение тайн; за ними народ, стадо Христовых овец, которых они, пастыри, учат евангельскому учению, для которых совершают святую службу и которым преподают благодатные силы в таинствах.

«Такой чин и порядок свято блюдется в Христовой церкви от самых апостольских времен. И он подробно описан во всех старопечатных книгах. Наши староверы не сохранили его, и старые книги осуждают их. Церковь, описанная в этих книгах, есть та самая, которая была до лет Никона патриарха, ныне пребывает и всегда пребудет, потому что Сам Христос хранит ее, и нет такой силы, которая бы могла одолеть ее. Он сам сказал: созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей. Неизменно и твердо слово Господа. Небо и земля мимо идут, а слово Его не идет мимо. И мы веруем Христу, Богу нашему, что есть Его церковь и до скончания века пребудет во всем богатстве и красоте, которыми удобрил ее, невесту свою, небесный жених, – со всеми дарами Его благодати: и с причащением святых тайн, и с разрешением грехов в покаянии, и с браком, и с соборованием, и с священством – со всем тем, чего нет у наших несчастных беспоповцев, но что есть и должно быть у православных христиан, составляющих собою святую соборную и апостольскую церковь».

Я не буквально так говорил, как сейчас написал. Говорил я без тетрадки, наизусть, и очень долго, – около получаса. Теперь я воспроизвел только главные мысли тогдашней проповеди. В ней были и отступления, иногда неожиданные даже для меня, в роде следующего.

Когда я говорил о том, что священники учат народ православной вере, слышу голос: «Плохо учат! в городах постами почти сплошь мясо едят, а священники видят и молчат»! Говорил это мой знакомый Онисим кузнец, старовер. Я ответил: «Священники проповедуют пост и воздержание, и нигде я не слыхах, чтобы священники учили презирать пост. А если не все из нас смело обличают нарушающих посты, то ты должен знать, что не все мы Златоусты. Много священников и епископов было при Златоусте, но не все же они обличали нечестивую царицу. А если ты не слыхал, чтобы какой-нибудь священник обличал нарушающих церковный устав о постах, так послушай меня – священника». И я стал говорить против раззоряющих пост, что они являются вдвойне виновными: и против своей совести, и против совести этих Онисимов и Иванов, которые за их слабость осуждают всю нашу церковь.

После обедни я искал Онисима, – хотел сказать ему, что чужими грехами он не оправдается. Грехи, подобные тем, какие указывает он за членами нашей церкви, бывали всегда, и даже этот самый грех нарушения постов бывал у нас и в старину, до Никона патриарха (См. Книгу о вере, гл. 15, л. 130).

Такие неожиданные отступления всегда возможны, когда слушатели внимательны к тому, что им говорят, и я люблю эти их вопросы во время проповеди. Значит, не дремлет человек, значит, слушает и проповедь шевелит его мысли и, вероятно, чувства...

В тот же день я часа два-три беседовал на улице возле дома церковного старосты. Слушателей была большая толпа. Вопросы задавал преимущественно один старенький, седенький старичок. В его вопросах собственно ничего интересного не было: все обычные речи, вызванный беспоповщинскими толками об антихристе, его печати, и о прекращении на земле церкви Божией; кажется, не было ни одного предмета, о котором бы не имел недоумений и сомнений этот старичок. И вдруг ему говорит один из слушателей, не мужик: «Перестань, старичок, спрашивать; успокойся и веруй, как дитя малое верует своему родителю».

Положим, говорится: «что старый, что малый – все равно»; но я был очень удивлен этим советом старику – веровать, как дитя. У человека под влиянием соседства и бесед с беспоповцами поколеблено все, во что он веровал, обо всем он сомневается; а ему говорят: успокойся! Он желает успокоиться, ему вопросы покоя не дают, они гонят его, старика старого, из деревни в село на беседу; он ищет разъяснения своих недоумений, чтобы успокоиться, а ему советуют, чтобы он, еще не решив сомнений, стал спокойным, как дитя! В Евангелии, правда, есть слово: аще не обратитеся, и не будете, яко дети, не внидете в царство небесное. Но кому же не известно, что дети поставлены здесь не в пример легковерия, или мало ведения, а в пример незлобия и чистосердечия? И Апостол наставляет: «не бывайте умом младенцы; злобою бывайте младенцы».

Прощаясь с народом, я получил приглашение приезжать в Домшино к Ильину дню на праздник, когда народ свободен от работы.

2.2. В Беседническом приходе

14-го июля я приехал в с. Беседное. 15-го здесь праздник в честь святых мучеников Кирика и Улитты.

Перед обедней я показывал народу старопечатные книги, из которых они могли видеть, что староверы много говорят неправды на нашу церковь по неведению старопечатных книг.

Обедню служил я с приходским священником и диаконом из села Ломтева, который приглашен был для более торжественной праздничной службы. В обычное время я говорил проповедь о том, в чем состоит наша православная вера. Я думаю, что проповедь об этом надо чаще говорить, потому что народ почти не знает своей веры. Иные идут в староверье потому, что там им хоть что-нибудь да уяснится.

Народу за обедней было довольно, во-первых потому, что в день Кирика и Улитты в Беседном бывает крестный ход на воду, а во-вторых потому, что старшина в Вахрушево, деревню очень большую, посылал приказ явиться всем домохозяевам к обедне, под страхом штрафа по закону5. После обедни мы ходили с крестным ходом на колодезь. Возвращаемся оттуда, – а нам на встречу идет в село седовласый старец, без шапки, босиком, в одной рубахе и несет четвертную бутыль с вином. Это на встречу священникам с крестом и святой водой! «Вахрушанин, – объяснили мне после, – и раскольник!»

На другой день, 16-го июля, я поехал в д. Вахрушево со старшиной часов около 10-ти утра. Приехали прямо к крыльцу хорошей избы, где живет кума старшины Ефросиния. На крыльце сидят две девочки. Мать дома? – спросил старшина. «Нет». – А где же она? – «В гостях».

– Ну, беги за ней!

Пришла хозяйка, очень ласковая и расторопная женщина. Через 10 минут уже готов был самовар, и мы сели за стол. Хозяйка богатая женщина – вдова. По завещанию покойного мужа, она раздала странникам 20 пятидесятирублевых серий на помин души его. И сама держится страннических бредней о царстве антихриста.

За чаем разговорились о вере. Кое-кто пришел послушать, в том числе бывший в апреле месяце на беседе в Губине и в своем Вахрушеве Семен Андреев. Повестки на всю деревню не давали, потому что народ гулял. Мы хотели сделать беседу с некоторыми избранными, и потому просили хозяйку сходить за дедушкой Евсевием, главным вахрушевским наставником. Она пошла, но воротилась одна: не пошел дедушка Евсей, – отговорился тем, что «мы-де люди малограмотные, где же нам сговорить с ученым миссионером»! Послали хозяйку вторично, – велели уговорить дедушку Евсея, чтобы ничего не боялся, смело шел бы, потому что мы беседуем от старых книг, ему знакомых. Пошла; но опять не привела дедушки Евсея. Тогда, уже в третий раз, послом от всех нас отправился сам старшина. Он убедил старика придти. Маленький, худенький старичок, однако еще бодрый. Помолясь, он обратился к нашей чайной компании с низким поклоном и словами: «Простите, Христа ради»! Говорили мне, что это обычное приветствие у странников, по которому можно их отличить от других сектантов.

– Садись, дедушка. Не бойся; мы беседуем по старым книгам.

Старик сел. Так как он не подоспел к началу беседы, то пришлось объяснять ему, о чем идет у нас речь.

– Вот, дедушка, – говорю ему, – мы толкуем с Семеном Андреичем о том, как распознать истинного проповедника, истинного миссионера, от неистинного.

– Как же?

– До тебя я говорил Семену: если бы я пришел к вам в Вахрушево вот с этим старопечатным Евангелием и, разогнувши книгу, заставил бы тебя читать вот эти слова.

– Ну, прочитай, – говорю Семену Андрееву, – еще раз что я заставлял тебя читать.

Семен Андреев читает: Рече і҃с: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти Сына Человеческаго, ни пиете, крови Его, живота не имате в себе (Ин. 6:53).

– Так вот, если бы я пришел к вам и заставил бы прочесть из старинного Евангелия эти самые слова, а потом стал бы говорить: закрой, закрой эту книгу! Хоть тут и написано, что надо причащаться, но можно обойтись и без причащения! Хотя Господь И. Христос и два раза сказал: «аминь», дважды своим Божеским словом заверил, что для спасения необходимо принятие Его пречистых и животворящих тайн, но я тебе говорю, что все-таки можно и без них, без причастия святых тайн, прожить и быть спасену... Что же, Семен Андреич, ты ответил бы мне на такие мои речи? признал ли бы меня истинным проповедником?

Семен Андреев молчит, – очевидно, не понял меня. Но старик Евсевий понял, в чем дело, – понял, что я говорю именно так, как беспоповцы учат о причащении. Он вдруг прервал молчание и сказал:

– Батюшка! Ведь мы так не проповедуем, как ты об нас говоришь! Мы учим, что причащение нужно, вот как нужно (он показал рукой на горло)! – да негде нам его ныне взять... Мы рады бы душою причаститься, да негде, нет на свете «причастия»...

– Как нет? Ведь Христос же обещал, что «слово Его не прейдет»; а вдруг оказывается, что причастия нет... Как же могло случиться, что слово Христа Спасителя не сбылось? Он дал нам заповедь – сие (т. е. таинство причащения) творить в Его воспоминание; сказал, что Он будет с нами во вся дни до скончания века. Если царь даст слово, то каждый знает, что оно будет исполнено. Царь ли небесный не исполнит своего обещания? Разве может это быть? Подумай, старик! Верен Господь, и не может отречься от своих слов! Мы так и веруем, что всякое слово Христа Спасителя истинно, сбылось и сбывается; а вы говорите: негде теперь стало причаститься!...

– Ах ты, Господи! – воскликнул Евсевий. Кто же подумает, что Христос обманул, – обещал, и не исполнил своего обещания? Все, что писано во св. Евангелии, Он исполнил. Он-то верен своему обещанию; да мы неверны Ему, и Он за грехи, видно, наши отнял у нас и церковь и святые тайны...

– Так не говорите же вы, что Господь не сохранил своей церкви, а молитесь, чтобы отпустил вам грехи, за которые вы лишились церкви. И не смейте уверять, что стоите в православной вере, а так и исповедуйте перед каждым, что за грехи ваши отнял у вас Господь то, что обещал дать и дал своей истинной церкви...

Старик слушал и народ молча слушал.

– Ты знаешь, дедушка Евсевий, – продолжал я, – как к нашему князю Владимиру от разных вер приходили проповедники и каждый звал его со всем народом в свою веру?

– Знаю.

– Пришли евреи, и стали хвалить свою веру. Они рассказали, как Бог на Синае сам дал заповеди народу своему, какие законы установил Моисей, пророк Божий, какой великолепный храм Иегове построил Соломон, сын Давида, и как в этом храме с утра до ночи приносились жертвы Богу. «А покажете вы мне свою веру, – храм ваш, священников ваших и жертвы ваши»? – спросил их князь Владимир. Вздохнули послы еврейские, – нечего им было показать: нигде на всем свете не было ни храма еврейского, ни священника, ни жертвы. «За грехи наши отнял у нас Господь все, что дал нам», – сказали они князю. И прогнал их князь Владимир. Так и следовало: они хотели наградить нас теми дарами, какие у них у самих были отняты за их грехи.

– Да, это так! – подтвердил старик.

– Слушай же ты, дедушка, дальше. Читал я раз в книге, как один миссионер (проповедник) пришел к дикарям, которые ели даже людей... Он их просветил Христовой верой, и они изменились, оставили свои дикие обычаи... Подумай, – что если бы тебе привел Бог быть на месте того проповедника? Стал бы ты проповедывать этим несчастным дикарям Евангелие, начал бы им благовествовать о Сыне Божием, о нашем Спасителе, рассказал бы им всю Его жизнь, рассказал бы, чему Он учил нас, рассказал бы, как Он изволил за всех нас на кресте претерпеть мучения и самую смерть, и о воскресении и о вознесении Его рассказал бы, и о тайной вечери и о сошествии Св. Духа... И потом кончил бы свою проповедь примерно так: «Веруйте же в Него, Сына Божия; креститеся во имя Его и примите дар Святого Духа, который Он каждому дает в таинстве св. миропомазания, как свою Божескую печать на обновленного крещением человека, и живите по нашей вере, – не убивайте, не злобствуйте, любите всех, как Он нас всех возлюбил, положив за нас душу свою, предав себя на крестную смерть за нас. Помните, что не будь этой крестной смерти Христа Спасителя, погиб бы во грехах весь человеческий род. Знайте, что кровь И. Христа Сына Божия очищает нас от всякого греха. Для нашего спасения Он установил во своей церкви великое таинство причащения: приимите, говорит, ядите: сие есть тело мое, еже за вы ломимое.; пийте от нея вси, сия есть кровь моя новаго завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов. И такое дал Он наставление нам: сие творите в мое воспоминание, то есть не забывайте меня, помните, что я за вас пролил кровь свою на кресте, и пийте от нея вси... все, как есть, потому что за всех вас Я пролил ее на кресте». И расплакались бы эти дикари, – не от твоих слов, а от сознания своих грехов и от умиления, от радости, что есть у них Спаситель... И стали бы просить тебя: «Дедушка Евсевий! Дай нам, о чем ты говорил: запечатай нас печатью Святого Духа, напой нас животворящею кровью Христовою, напитай небесным хлебом Его тела». И сказал бы ты им: «Горе, горе нам с вами! Хоть и действительно все, о чем я говорил вам, дал Христос своей церкви, но за грехи наши отнял у нас все это и ничего теперь нет у нас... Вот, если бы нам с вами догадаться пораньше лет на 200 родиться, при святейшем патриархе Иосифе, еще до Никона, тогда бы другое дело, – тогда совершались у нас все таинства; теперь же, в такое горько плачевное время, нам остается только плакать и тужить о своей погибели: нет теперь той чаши, из которой Христос велел пить всем, – и мне, и вам... Нет и прочих таинств. За грехи наши отнял у нас Господь и храм, и священство Христово, и жертву Христову».

– Уверяю тебя, дедушка Евсевий, озлобились бы дикари на тебя за то, что ты наобещал бы им много, а ничего бы не дал, и если не убили бы, то прогнали ли бы тебя, как князь Владимир прогнал еврейских проповедников. И что это за проповедь твоя была бы? Идите в церковь, которой нет на свете! причащайтесь тела и крови Христа Спасителя, которых теперь нет уже! веруйте в Евангелие, которое исполнялось до лет Никона патриарха, а теперь уже исполниться не может, – оно не на нынешние времена дано! Разве такая проповедь у настоящих Христовых проповедников? Эх вы, христиане!... Где ваша вера, которой вы хвалитесь?.

Дедушка Евсевий даже вскочил с места.

– Если бы у вас не было ереси, я давно пошел бы к вам! – воскликнул он. Ведь ересь, – это страшная вещь! Как причащаться в той церкви, где, знаешь хорошо, есть ересь? Вот святая Голендуха пришла раз в монастырь, где монахи были еретики, – а она не знала, что они еретики. Так ей Ангел явился во сне и показал два сосуда: темный и светлый. Это значило: ты беги от еретической церкви, от темного сосуда, в православную, к светлому сосуду, и в православной причастись, а не в еретической. Вот ведь как...

Я повторил для слушателей рассказ дедушки Евсевия, и потом стал говорить:

– Слушайте. Ангел сказал Голендухе, что тот монастырь, где она хотела причаститься, еретитический. Вам же, староверам, кто возвестил, что наша церковь еретическая? Не скажете же вы, что тоже Ангел возвестил?...

– Ахты!... Сами видим.

– Сами!... Сами можете ошибиться. Разве вселенская церковь произнесла суд, что русская церковь впала в ересь? Когда это было? Собора, обличившего нас в ереси, не было; Ангел вам, как Голендухе, не возвещал, что наш сосуд темный: чего же вы боитесь?... А потом смотрите. Ангел не показал Голендухе один темный сосуд, чтобы она бегала ереси; он показал ей два сосуда: темный и светлый, – чтобы бежать от ереси к православию, от тьмы к свету. Ты рассказал о святой Голендухе, чтобы объяснить, почему вы не причащаетесь от нашего сосуда; если, по-твоему, у нас, в наших церквах, в Беседном, например, темный сосуд, так иди ты от него к светлому. У вас, в Вахрушеве, нет никакого сосуда, ни темного (это бы не беда), ни светлого (это горе)... Ты побежал от темного, как думаешь, сосуда, но не к светлому, как научил Ангел Голендуху, а к никакому, чему никто никогда и никого не научал...

– Ахты, Господи! – воскликнул опять старик, – ведь ересь все равно, что яд...

Я ответил:

– Действительно, ересь похожа на яд. Но... кто же тебя научил из-за подозреваемой ереси обходиться без таинства тела и крови Христовых? Ведь вот лежит хлеб. (К чаю был подан белый хлеб ломтями; я взял один ломоть и, подавая Евсевию, сказал:) Если бы я этот кусок посыпал мышьяком и стал тебе его давать: кушай, дедушка Евсевий! Ведь ты бы не принял этого куска?

– Не принял бы. Как же принять? Отравишься! Кусок посыпан ядом.

– И я бы такого хлеба не стал есть, да и никто не стал бы его есть. Ну, а если бы ты, ни с того, ни с сего, стал уверять, что опасно есть этот хлеб, потому что, может быть, он отравлен ядом? Ведь ты бы, дед, так-то, со страха перед отравой, умер бы с голода. Нельзя жить без хлеба! Ты скажешь, что у тебя есть основания бояться нашего сосуда (об этих основаниях поговорим после). Положим так. Но ужели ты думаешь спастись совсем без причастия? Ведь это то же самое, как если бы кто думал, что можно прожить без пищи и питья. Надо бояться отравы, надо бояться ереси; но нельзя прожить без настоящей, здоровой пищи, нельзя спастись без причащения (в православной церкви) из светлого сосуда... Нельзя!

– Мы вот как желаем! – заговорил опять дедушка Евсей, – да где же его взять, – причастия-то?

– Это указываешь ты на ваше «огнепальное желание?»... Какое ни будь у вас «огнепальное желание», все же самого причастия, какого вы желаете, у вас нет и не может быть по вашей беспоповщинской вере. Желаете, и не приемлете, потому что желаете, по вашим словам, того, чего нет на всем свете. Ну, разве прожить без хлеба? Какое-нибудь огнепальное желание хлеба, а когда хлеба нет, все же непременно умрешь с голода, – и чем сильнее желание, тем скорее наступит смерть и тем она мучительнее. А вы умудряетесь как-то питать свои души не хлебом небесным, не чашею жизни, а только одним голодом, этим самым вашим «огнепальным желанием»... Это невозможно, дедушка Евсевий! Андрей Денисов напутал в своих Ответах, а вы и верите ему, что будто бы все равно, что настоящее, действительное причастие святых Христовых животворящих тайн, что одно желание этого причастия, которому никогда не суждено сбыться. Огнепальное желание!... Какое жалкое словечко, и какое скрывается в нем неверие словам Христовым: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крови Его, живота не имате в себе... Надо, дедушка, веровать Евангелию.

– Мы веруем Евангелию; веруем, что и церковь Христова есть, да боимся, нет ли у вас ересей. Если б у вас не было ересей, я бы ушел к вам сейчас!

– Какие же у нас ереси? – укажи мне дедушка Евсевий...

2.3.

И началась беседа о наших разностях со староверами, из-за которых они считают нас еретиками: об имени Иисус, о слове «истинного» в 8-м члене Символа веры, о троеперстии и о прочем. Старик Евсевий обрадовался, что речь зашла о знакомых ему предметах, – сразу почувствовал себя спокойнее; точно слепой, – попал на знакомую тропинку, и побрел по ней.

– Какая же ересь, дедушка, по-твоему, содержится в имени Иисус? – спросил я.

– Несториева! – не задумавшись, ответил Евсевий.

– Несториева? – изумился я. – Да ты знаешь ли, в чем состояла эта ересь? Не смешал ли ты ее с какой-нибудь другой?

Но старик очень подробно рассказал мне об ереси Нестория. Несомненно, что он слово сказал не наобум, не зря.

– Так как же, – говорю, – Несториева-то ересь содержится в имени Иисус?

– Так и содержится, – отвечал старик. Несторий единое лицо Господа Исуса Христа рассекал надвое, признавал в нем двух раздельных сынов: Сына Божия и Сына Марии. Это же мудрование видится и у вас: вы вместо Исус, произносите Иисус. У вас в имени Христовом два и (И-и-сус) вместо одного (И-сус): значит и вы, как несториане, рассекаете единое лицо Господа Исуса Христа надвое. А это страшная ересь, осужденная и проклятая на третьем вселенском соборе!

Старик произносил это свое обвинение на церковь с спокойной улыбкой сознания правоты своих слов. Было жалко даже смотреть на него.

– Помилуй, – говорю ему, – да разве ты не знаешь, что, наша церковь в своих песнопениях постоянно исповедует веру во Христа «не во двою лицу разделяемого»? Вот хоть бы в догматике: «Кто тебе не ублажит, Пресвятая Дево»... А ты говоришь, будто наша церковь повинна в несторианстве?! Потом наша церковь принимает деяния третьего вселенского собора: значит, предает проклятию и Нестория и его ересь. А ты говоришь: не иду в великороссийскую церковь из-за несторианства! Видишь, мы ясно и всенародно проповедуем, что мы неповинны в этой ереси.

– Это так; вы проповедуете, что Христос «не во двою лицу разделяемый», но проповедуете только на словах. Словами – одно, а делы – другое.

– Делы – т. е. буквами?

– Да.

Ну, думаю, надо книгами его убедить, что в имени Иисус нет Несториевой ереси.

– Гляди, дед, вот эту книгу! – И показываю ему древлепечатное юсовое Евангелие. Он осмотрел ее: «книга древняя»! – говорит.

– Дониконовская?

– Дониконовская.

– Здесь уже Иисус не может встретиться?

– Не может. В древних книгах нигде ты не найдешь, чтоб было два иже. Вот смотри древнее Евангелие (При нем было старинной киевской печати Евангелие малого формата). Видишь, что напечатано?

И показывает пальцем: Зачало Евангелия Іс҃ Хв҃а (от Марка 1-е зач.).

– Вижу. Да ведь я знаю, что часто так именно печаталось и печатается имя Спасителя. Ты, дедушка, нового мне не показал, да и того, что хотел доказать, не доказал. Ведь ты хотел доказать, что надо читать непременно Исус и что будет ересь, если читать Иисус; а вместо этого только показал место в Евангелии, где напечатано Іс҃. Разве тут напечатано Исус? Вот если бы тут было полностью напечатано Исус, это показание твое еще шло бы к делу.

– Да ведь тут одно иже, а не два, как у вас! У вас, гляди-ка, как печатается теперь, по Никонову преданию! – и показывает в новопечатном Евангелии Іи҃с (в том же 1-м зачале от Марка).

– И это знаю; сто раз видал. Напечатано Іи҃с, и поэтому надо непременно читать Иисус (два иже). А когда напечатано Іс҃, я еще не знаю, как надо читать.

– Как не знаешь? ведь тут одно ї!

– Вот тебе моя карманная книжка. Пиши полностью Исус.

Старик карандашиком написал Исус (не соединив буквы, а выписав каждую отдельно).

– Вот здесь, – говорю, – ты написал Исус, и уже никто не прочтет Иисус. А ты вот что теперь сделай: последние три буквы зачеркни, и останутся только первые две Іс҃. Это сократил ты полное слово, когда тебе не хочется, или не следует писать его сполна. Теперь гляди: вот и я напишу Иисус. А когда мне нужно написать это слово в сокращении, я тоже вынимаю вот эти, четыре, а не три буквы (ису да ъ) и пишу также Іс҃. Вот ты и рассуди теперь: как надо читать сокращенное Іс҃? – Иисус ли, или Исус? По-моему, можно и так, и этак, потому что, сам ты видишь, я сократил так слово Иисус, а ты – слово Исус.

Казалось, что он немножко понял, – понял, что нельзя настаивать, что непременно надобно читать Исус, а не Иисус, когда в книге напечатано Іс҃.

– Все же, – говорит, – нигде в старинных книгах нет двух иже.

– А вот, смотри! – И я открыл мое Евангелие, уже осмотренное им раньше и признанное им за несомненно древнее. – Читай!

Он читает (тоже 1-е зач. от Марка): Зачало Евангелиа Исус Христова.

– Не так!

– Зачало Евангелиа Исус Христова.

– Опять не так! Смотрите, кто грамотный, что напечатано.

Подошли грамотеи, глядят, – в книге стоит: зачало Евангелия іѵ҃ хв҃а.

– Вот ты, старик, все говорил, что нигде в старинных книгах нет двух иже в имени Христовом. Должно быть, ты мало видел таких книг. Ведь это книга старинная, как и сам ты призвал, а написано іѵ҃ (и да ижица). Ижица то же, что иже, как книжица то же, что книга.

Старик был изумлен видением таких неожиданных для него письмен: іѵ҃...

Потом, оправившись, стал говорить, что «ведь ѵ (ижица) не всегда читается как и; иногда читается за в (веди)».

– Верно, говорю; иногда читается за веди, например: «Еѵангелия», как напечатано здесь же, на этой же строчке; тут ѵ означает, действительно, веди. Но ужели ты думаешь, что и здесь, в слове іѵ҃, ѵ употреблена вместо в? Прочитай-ка, что выйдет.

Старик понял, что здесь ѵ нельзя произносить как в; однако и еще заметил, что иногда ѵ читается как у.

– И это, пожалуй, правда; но только не одна ѵ читается за у, а когда перед нею стоит о. В старых книгах часто встречается такое начертание: оѵ и . А здесь, в слове іѵ҃, несомненно ѵ должна читаться как и. Привел и другие примеры, где ѵ читается за и (Моисей).

Теперь старик не стал уже настаивать, что в слове Иисус заключается несторианство, – понял, что тогда в несторианстве пришлось бы обвинить и дониконовскую древность, которой принадлежит книга. Он повел речь о другом.

– Здесь, – говорит, – одно ї прилог; только ї и ѵ написаны слитно.

– Если прилог, то можно отделить его. Вот мы карандашиком это и сделаем (и я провел разделительную черту сверху вниз между двумя буквами ї и ѵ). Теперь стало: «Зачало Евангелия ї ѵсус Христова». Но подумай, дедушка, – разве было, или есть еще чье-либо Евангелие, кроме Евангелия И. Христова?

– Нет, нету.

– А ведь если буквы іѵ҃ разделить и читать, как ты советуешь: «Зачало Евангелия и Исус Христова», то выйдет, что, кроме Христова Евангелия, есть и другие евангелия, чего ты и сам не допускаешь. Потом, обрати внимание на буквы: вот я, по твоему совету, іѵ҃ разделил карандашом на два слова и получилось і ѵ. На какую же букву ты велишь титло положить: на і, или на ѵ? – ведь оно лежало над обеими.

– На Исус.

– Ладно. Гляди же, что стало: «Зачало Евангелия ї ѵ҃ Христова». Скажи, ты видал ли где, чтобы Исус писалось так: ижица (ѵ), одна буква, под титлой?

Старик почувствовал себя неловко. Стал говорить:

– Ведь только одно место и есть, что с двумя иже написано Исус.

– Нет, не одно; вот, гляди, и еще есть.

И я показал ему точно такое же начертание (іѵ) на предыдущей странице. Он смутился. Я рассказал ему об Евангелии вологодской филипповской моленной и о других, виденных мною древних книгах, где имя Спасителя писано Иисус, разъяснил правильность этого начертания и вывел заключение, что он совсем несправедливо обвиняет церковь в несторианстве за употребление имени Иисус. Старик больше не возражал.

2.4.

– Теперь укажи, какую еще ты нашел у нас ересь? – спросил я дедушку Евсевия.

Символ веры исказили: не исповедуете Духа Святого быти истинного. Мы читаем: «и в Духа Святого Господа истинного и животворящего»; а вы: «и в Духа Святого Господа животворящего»... Зачем отбавили слово «истинного»? Ведь вам известно, что «аще кто прибавит, или убавит, анафема».

– Известно, – говорю; – но все же любопытно знать, какая ересь проповедуется у нас в 8-м члене Символа?

– Ужели не видишь какая?! Вы откинули слово «истинного»: значит, не веруете, что Дух Святый есть истинный.

– Это похоже на то, что вы часто говорите: «зачем в молитве Исусовой Сына Божия отставили? Разве вы не веруете, что Христос Сын Божий?»

– Да, похоже...

И стали говорить сначала о двух видах молитвы Иисусовой. Нового тут ничего не было сказано. Обратились к 8-му члену Символа веры.

– Так ты думаешь, что мы впали в ересь, опустив слово «истинного» из Символа?

– Да, это ересь.

– Гляди же!

И я показал ему, как читается этот член Символа веры в Малом Катихизисе. Читает: «и в Духа Святого Господа животворящего»... Удивляется; перечитывает снова и спрашивает: в каком году печатана книга?

– Да разве ты не веришь Малому Катихизису?

– Верю; да все же надо знать год печатания, потому что, если в последний год жизни патриарха Иосифа печатана, то опасно доверяться такой книге: ее, может, при Никоне переправили.

– Давай, – говорю, – читать выходной лист.

Читаем: «Из друку (из печати) издася языком словенским в царствующем граде москве, в лето седмь тысящ рн҃з е месяца генваря в к҃ день».

– Что же, – спрашиваю, – в последний год жизни патриарха Иосифа напечатана?

– Нет, за три года до смерти... он умер во 160-е лето.

– Значит, книга православная?

– Православная-то православная; да только в ней 8-й член изложен вкратце.

– Ну и у нас вкратце. Не говорите же, что у нас ересь.

– У вас совсем другое дело, – у вас намеренно вычеркнули.

– Верно, что намеренно; но только мы согласны с православным патриархом Иосифом: он велит читать 8-й член по-нашему.

– Он в других местах везде велит читать по-нашему.

– Не везде; вот посмотри. И я указал ему, где в Кирилловой книге времен Иосифа читается 8-й член без прилога «истинного».

– А в богослужебных книгах везде по-нашему.

– Ну, так что же? Значит, патриарх Иосиф думал не по-вашему, если и то, и другое чтение помещал в своих книгах... Хорошо и по-нашему, хорошо и по-вашему:

– По-вашему не хорошо.

– Но Иосиф читал же по-нашему?... Ведь книга Малый Катихизис для чего напечатана? Гляди: ради учения и ведения всем православным христианом, наипаче же детем учащимся. Подумай, дедушка, мог ли патриарх Иосиф повелеть, чтобы, учились вере по такому Катихизису, где 8-й член читается неправославно, если, говоришь ты, читать без «истинного», по-нашему, нельзя?., неправославно?..

– Я же сказал тебе, что тут, в Катихизисе, «вкратце»; а Иосиф читал по-нашему.

– Однако ты посмотри, – что это такое? Все члены Символа сполна выписаны, а 8-й вкратце! Он портит все остальные. Разве так можно? Во всяком случае ты должен согласиться, что мы читаем 8-й член Символа веры вполне так, как учил читать «всех православных христиан, наипаче же детей учащихся», сам святейший патриарх Иосиф. Если Никон за такое чтение, по-вашему, есть еретик, то такой же еретик и Иосиф. Т. е. они-то не еретики, а вот вы клевещете, будто Никон, вполне, как сам ты видишь, согласный с Иосифом, есть еретик.

– Никон еретик!...

– А Иосиф?

– Иосиф наш.

– Да ведь 8-й член Символа и он велел читать одинаково с Никоном!...

– Да Иосиф вкратце написал здесь 8-й член... и т. д. и т. д.

2.5.

Засим старик Евсевий указал у нас латынскую ересь в том, что мы поем: «аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже».

– Надобно, говорит, петь так: «аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже».

– Какая же разница? – спрашиваю.

– Будто не знаешь? Вы четверите аллилуиа, а мы троим, как и надобно, в честь Святой Троицы. Вы у латын переняли, – они не славят Троицу, но четверят.

– Про латынян подожди говорить; об них будет речь после. А вот скажи, как ты это насчитал у нас четыре «аллилуиа», а у себя три? Слушай и считай по пальцам, сколько раз я скажу аллилуиа: «аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже». Сколько раз я сказал «аллилуиа?» По моему счету 2 раза. Как же ты говоришь, что вы троите «аллилуиа» в честь Святой Троицы?

– Аллилуиа, аллилуиа, – это 2 раза аллилуиа; а в третий оно же, только по-русски: «слава Тебе, Боже». Вот и вышло, что у нас тройная аллилуиа.

– Все же слово «аллилуиа» вы не три раза поете? В третий раз поете «слава Тебе, Боже»?

– Да.

– Значит, у вас не тройное, а двойное, «сугубое» аллилуиа. У нас же действительно тройное аллилуиа в честь Святой Троицы: аллилуиа (Отцу), аллилуиа (Сыну), аллилуиа, (Духу Святому); слава Тебе Боже (всей Святой Троице, единосущной и нераздельной).

– Это мудрование Павла Прусского! – сказал, улыбаясь, старик. Но оно не согласно с Стоглавым собором.

– О Стоглавом соборе тоже после потолкуем, коли хочешь. А ты скажи прежде: что худого в нашем троении аллилуиа?

– А то и худого, что четверите вы Святую Троицу с латынянами вместе.

– Я же тебе разъяснил, что мы сначала говорим аллилуиа трижды в честь трех лиц Святой Троицы, Отца, и Сына, и Святого Духа; потом говорим «слава Тебе, Боже», т. е. слава Тебе, Троица Святая, единосущная и нераздельная. А ты отыскал какое-то четверение Троицы! Ведь ты, пожалуй, отыщешь такую же ересь и в этих словах: «свят, свят, свят, Господь Саваоф»? И здесь тоже сначала три раза «свят», в четвертый «Господь Саваоф». Если думать по-твоему, то уже нельзя нам и так молиться: «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас», – тоже скажешь: четверите! Так что ли?

– То – другое дело.

– Совсем не другое, а то же самое.

– Да ведь я говорю согласно с Стоглавым собором.

– А ты подумал ли когда об том, правильно ли в книге-то Стоглав написано об аллилуии? Там написано именно так, как ты говоришь, т. е. ошибочно, потому что никакого четверения Троицы не бывает, когда мы поем трижды, в честь трех лиц Святой Троицы, аллилуиа, а в четвертый раз «слава Тебе, Боже», в честь единства Святой Троицы, ты вот говоришь, что это «мудрование Павла Прусского». Неправда. Еще пораньше, много пораньше Павла Прусского целый собор патриархов, митрополитов, епископов, архимандритов и священников точно так же растолковал троение аллилуиа (Читай Деяние Большого Московского собора 1666–7 гг. гл. 3).

– Значит, по-вашему Стоглавый-то собор ошибочно повелел читать по-нашему аллилуиа?

– Значит, ошибочно... Суди сам, где четверение Троицы в том, как читают, или поют у нас аллилуиа? А Стоглав, именно из опасения, чтобы как не почетверить Троицу, и запретил троить аллилуию! Но ты и сам не мог растолковать мне, как это выходит, будто мы четверим Троицу, – мы не четверим ее. Да и латиняне не четверят, а тоже, как и мы, веруют, что во Святой Троице три лица: Отец, Сын и Святый Дух; никакого четвертого лица и они не признают. Ересь же их состоит в учении, будто Дух Святый исходит не только от Отца, но «и от Сына». Ересь эта обличена и в Книге о вере, в 4 и 28 главах, и в Кирилловой, в 7 гл., 25, 26, 27, 36, а также и в Катихизисе; но нигде там не написано, что будто латиняне четверят Святую Троицу. Стоглавый собор ошибся, приписавши латинянам ересь четверения Троицы; ошибся еще и тем, что запретил древний обычай троить аллилуиа. Ведь в книге Стоглав, в гл. 42-ой, писано вот что (я взял книгу Стоглав и стал читать): «во Пскове и в Великом Новгороде по многим монастырям и по церквам по многим местом доднесь говорили трегубую аллилуиа»...

Но старик перебил меня: «Так ведь собор запретил троить, а повелел: отныне всем православным христианом пети двоегубое аллилуиа. Что было позволительно до собора, то стало ересью после соборного запрещения. До 1-го Вселенского собора было в обычае у асийских христиан праздновать Пасху в 14-е число еврейского месяца Нисана; но когда 1-й Вселенский Собор отменил этот обычай и повелел всем праздновать по-теперешнему, то еретиками оказались те, которые не хотели слушаться собора. Сам, небось, в Кормчей читал о четыренадесятниках?»

– Читал, и хорошо эту историю знаю. Я сбирался все рассказать ее тебе, дедушка Евсевий, в наставление, что непременно надо слушаться соборного постановления. Вот видишь ли, эти четыренадесятники стояли за старину: они, как и вы, не хотели расстаться с тем, что отменил собор. За такое свое староверье, которое не хотело знать, что есть покорение соборной власти, они и обозваны, как ты сам, видно, знаешь, прямо еретиками (Кормчая, правила 2-го Всел. соб. 7-е; 6-го Всел. соб. 95-е, Лаодик. 7-е). Научитесь же вы из этой истории, что необходимо слушаться собора и покоряться ему.

– Мы и покоряемся ему, – Стоглавому собору, бывшему во время благочестия, при благоверном царе и великом князе Иване Васильевиче и при митрополите Макарии...

– Этак, по-твоему, и четыренадесятники оправдались бы: «не хотим знать решения нового собора; будем стоять за старину... Апостолы: Иоанн Богослов и Филипп нам дали заповедь в числе праздновать Пасху: зачем переменять их предание»?!... Но соборы их осудили за непокорение власти. Да еще горе твое в том, дедушка Евсевий, что ты опоздал родиться... Тебе бы надо родиться еще тогда, когда действовало правило Стоглавого собора; теперь же надо слушаться другого собора, большего сравнительно со Стоглавым, на котором председательствовали не один митрополит, как на Стоглавом, а три патриарха...

– Это вашего Никоновского-то?! Избави Боже!...

– Какой он Никоновский? Никона он судил не легче вас: на вас клятву наложил, а Никона лишил патриаршества и осудил в заточение. Как же ты говоришь, что это Никонов собор? Нельзя этого собора не слушаться; и об аллилуии он правильно постановил, отменив решение собора Стоглавого.

Старик не решился настаивать, что Большой Московский собор не мог отменить решение Стоглавого: как видно, он знает, что позднейшие соборы исправляли и дополняли, даже вовсе отменяли решения раннейших соборов. Он только попытался было снова доказывать справедливость решения Стоглавого собора, отменившего древний обычай троить аллилуиа; но потом вскоре перешел к другим предметам.

Сколько упомню, эта беседа об аллилуии чуть ли не единственная за все время моих собеседований со старообрядцами: не заводят они речей об этой нашей мнимой «ереси»... Должно быть и сами понимают, как несправедливо такое обвинение и что доказать его нельзя. Другие молчат об этом и по незнанию; а Евсевий весь век свой изжил на книгах: он и о Стоглаве поговорил! Другие краткословнее его. Кого предпочесть? – не знаю. Плохо, если старообрядец прост да малограмотен; плохо, если и хитр, да еще начитанный. Хорошо, если бы они были и мудры, как змеи, и просты, как голуби...

2.6.

Перешли к троеперстию. Старик Евсевий объявил, что в нем содержится Севирова ересь.

– Севирова ересь?! – удивился я.

– Да! – с улыбкой, уверенно произнес старик. Ведь Севир учил, что на кресте страдала вся Святая Троица, Отец и Сын и Дух Святый. Вот и вы ту же ересь проповедуете, вознося три персты – знамя Троицы на чело, на живот и на оба рамена, т. е. накрест.

– Очень, дед, хитро! Слыхал ли ты хоть раз где-нибудь, чтобы в церкви пели, или читали, что за нас распялся не Сын Божий, но вместе с ним и Отец и Святый Дух?

– Нет, не слыхал. Но в том-то и ошибка ваша, что вы «словами проповедуете одно, а делы – другое»... Выходит, что вы своим крестным знамением проповедуете Севирову ересь...

Старик самодовольно оглядывал и меня и слушающих. Я мог бы сейчас же прекратить его самодовольство, указав ему, что этакая Севирова ересь, какую он видит в нашей церкви, есть и в Большом Катихизисе, и в Иосифовской Псалтири, и в двух местах Кирилловой книги. Но прежде доказательства от книг мне хотелось так, словами, образумить старика. Однако он стоял на своем и продолжать утверждать, что мы повинны в Севировой ереси...

Мне стало досадно. «Опомнись, говорю, – что ты толкуешь! Господь с тобой!» И при этом невольно перекрестил его. Нужно было видеть, какое впечатление произвело это благословение! Женщины, прихожанки Евсевия, заохали: «Что ты! что ты обижаешь старика!» Сам Евсевий побелел с досады, и потом говорит: «Хорошо благословение от православного священника!». А ты-де еретик!

– Не сердись, старик, – говорю ему. – Ведь право сил нет слушать твои речи! Какая у нас Севирова ересь, когда ты и сам признаешь, что мы словами ее не проповедуем. Разве ты где читал, что бывает ересь не словесная, а ручная, перстная? Не придирайся к перстам. Ведь, если этак, по-твоему, придираться, то иной и у тебя в перстосложении отыщет Севирову ересь, да еще и Ариеву.

– Как так?

– Ты ведь 1-й, 4-й и 5-й персты соединяешь вместе во образ Святой Троицы, все равно, как мы 1-й, 2-й и 3-й в честь Троицы же?

– Да.

– А 2-й и 3-й в знак двух нераздельно соединенных во Христе естеств, все равно, как мы для того же соединяем 4-й и 6-й?

– Да.

– Скажи же ты мне: куда ты деваешь три перста, когда рукою полагаешь крест на себе? Не прячешь же ты их куда-нибудь? Значит, тоже проповедуешь, что Троица на кресте страдала!

– Все же я лба касаюсь не тремя, а двумя!...

– Но где два, там и три, – это верно. Рассуждай я по-твоему, я должен бы и тебе навязать ересь Севирову. Но я стыжусь придираться к пальцам, да к буквам.

– Буква – великое дело... А ты покажи, где велено креститься тремя перстами.

– Пронеси Кириллову книгу. На листу 236 православный грек упрекает католика: «и почто ты не согбаешь трех перстов, когда правой рукой крестишься, почто ты крест твориши обоими (двумя) перстами» и т. д. И Большой Катихизис велит тремя перстами креститься...

– Там не ясно сказано...

– А ты принеси книги, почитаем. Ведь у тебя много книг.

Старик пошел за книгами. В это время хозяйка собрала обед и мы сели за стол. Так как перстосложение наше – главная причина, почему старообрядцы не идут в церковь, то я рассудил написать Евсевию несколько слов в дополнение к сказанному на беседе. Записку эту дней чрез пять после этого я передал Беседнинскому священнику для препровождения к дедушке Евсевию. В ней я убеждал старика веровать во св. Евангелие не так, как веруют беспоповцы, а в целости, всему; и таинство святого причащения считать необходимым для своего спасения по Христову слову: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти Сына Человеческаго, ни пиете крови Его, живота не имате в себе; и не говорить о церкви, что не знаю, есть ли она, или нет, потому, что сам Спаситель сказал: созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей. А есть церковь, – писал я, – есть и все тайны, в лишении которых живут беспоповцы. Веруй в Евангелие, и не придирайся к перстам. Не ищи того, что не положено; не ищи ереси там, где ее нет. Ты находишь Севирову ересь в нашем перстосложении, – это хитро, но не верно; сам же ты говоришь, что словами мы не проповедуем этой ереси. А если ты будешь придираться к нашему троеперстию, то иной из наших, такой же хитрый, как и ты, спросит у тебя: «Во Святой Троице сколько лиц?» – Три, – ответишь ты. – «Перечти по порядку!» – Первое, скажешь, Отец, второе – Сын, третье – Дух Святый. – «Они раздельны, или нераздельны?» – Нераздельны – ответишь ты. А он и скажет тебе: «Зачем же ты, дедушка Евсевий, великий любитель обличать чужие ереси, не выраженные словом, а выражаемые будто бы перстами, – зачем же ты, во образ Святой Троицы, единосущной и нераздельной, слагаешь неравные, врозь, не по порядку стоящие персты: первый, четвертый и пятый? Разве Сын четвертое лицо, а Святый Дух пятое? Где ты, дедушка Евсевий, научился такому арианству?» Ты скажешь этому твоему обличителю, что у тебя и в мыслях нет арианства, что ты православно устами исповедуешь Сына Божия, – а он тебе; этот хитрый человек, в ответ: «Мало ли что?! Ты словами – православен, а делы (персты) арианин»... Не придирайся же, дедушка Евсевий, к перстам: не в перстах наша вера. Ты послушай, что церковь, Христова Невеста, проповедует: «возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца, и Сына, и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную». «Единомыслием, едиными усты и единым сердцем», а не едиными пальцами... Единоверие церковь проповедует, а не единообрядство. А вы, в тоске и погоне за единообрядством, утратили единоверие... Надо соединиться вместе и жить не сектами, а церковью. Такие мысли я изложил в письмеце к Евсевию. Если оно дошло, не знаю, что подумал над ним старик.

Еще во время обеда вернулся Евсевий с книгами.

– Кирилловой не принес, – говорит; – нету дома; отдана кому-то.

Может быть и действительно отдана, а может быть очень «темна и непонятна» показалась старику 236 страница, потому он книги и не принес. После обеда продолжали беседу.

– Читай ты, дед, сам по Большому Катихизису о том, как надо креститься.

Было прочитано: «сложивше убо три персты десныя руки, возлагаем на чело» и т. д. Было дальше прочитано, что это не наши три персты, 1-й, 2-й и 3-й, а старообрядческие: 1-й, 4-й и 5-й. Но было ясно, что Большой Катихизис велит, хоть и не нашими, но все же тремя перстами креститься.

– Что же это, Севирова ересь? – спрашиваю.

Но старик повернул разговор с догматики на историю и археологию.

2.6.

– Скажи мне, – начал старик, – князь Владимир как научен был от греков креститься?

– Не знаю, – ответил я, – как именно и какие персты соединял князь Владимир; но то хорошо знаю, что он веровал одинаково со мной и с тобой и во Святую Троицу и в то, что в едином лице Господа нашего И. Христа нераздельно и неслиянно соединены два естества, Божеское и человеческое. Еще и то хорошо знаю, что князь Владимир не был беспоповщинской веры: он не был ни филипанин, ни федосеевец, ни даниловец, ни спасовец, ни странник, так как я хорошо знаю, что князь Владимир был крещен лицом священным, а не мужиком (как у вас), что он был запечатлен печатью дара Духа Святого и, имея сию печать Христову, не боялся антихристовой печати и надоедливо не толковал об ней всем и каждому (как толкуете вы). Знаю еще и то, что у него был духовник, который данною ему властью разрешал его от содеянных им после крещения грехов (а не перекрещивал его вторично и третично и... десятерично мужик, как у вас, где нет разрешения от грехов в великом таинстве покаяния). Знаю хорошо, что православный князь Владимир ходил в храмы, и даже сам много их построил (а не так, как вы, не имеющие ни единого на всем свете «своего православного» алтаря). Знаю хорошо, что хоть и постился князь Владимир во времена, установленные церковью, и делал множество дел благотворения, но не думал, как фарисей в евангельской притче, что Бог введет его в рай за пост и милостыню: нет, он считал себя великим грешником, и когда причащался тела и крови Христовых, то говорил, как и я теперь и всякий православный говорит: «верую, Господа, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз...» (а не так, как вы всю свою надежду возлагаете на свои посты, молитвы и добродетели, и не хотите принять животворящих Христовых тайн во оставление грехов). Знаю также хорошо, что Владимир был венчан на греческой царевне православным священником (а не так, как у беспоповцев живут мужчины с женщинами небрачным, блудным житием). Еще и то знаю, что Владимира князя, когда он, как истинный христианин, скончался, исповедовавшись и причастившись святых тайн, похоронило православное духовенство, и не в лесу (не как у вас). Словом, – я хорошо знаю, что князь Владимир был нашей, церковной, но не вашей, беспоповщинской, веры. Нисколько вы на него не походите, ни он на вас...

Когда я упоминал имена разных сект, то дедушка Евсевий нетерпеливо махнул рукой, как бы в обиде на меня за то, что я все эти секты ставлю на одну доску, равняю с его странничеством.

– Ты не считай те согласия за старую веру, – говорил он, – они отступились от православия, они прямо признали себя за «раскольников», когда вписались в «раскольнические записи», – мы их и за христиан не считаем...

– И перекрещиваете?

– И перекрещиваем...

– А они вас перекрещивают? и тоже не считают за христиан?

Но старик убедительнейше просил не обращать внимания на остальные старообрядческие веры, которые, к великому его негодованию, спорят с странничеством из-за титла «старой», дониконовской веры. Однако я просил Евсевия обратить внимание на это взаимное разделение старообрядчества.

Это отступление в сторону разных сект старообрядчества было сделано по поводу моего слова, что «князь Владимир не был ни филипанин, ни федосеевец, ни даниловец, ни спасовец, ни странник». Когда я кончил говорить, чем святой Владимир был не похож на старообрядцев, то прибавил:

– А что, может быть, он крестился и по-твоему, так это не делает его единоверным тебе: ведь не считаешь же ты домшинских единоверцев, прихожан о. Максима, своими по вере, хотя даже и сам о. Максим крестится двуперстно.

– Единоверие – ловушка, в роде унии! – возразил Евсевий.

Я поговорил несколько об Единоверии, и тем с большим интересом для слушателей, что в числе их было несколько единоверцев из домшинских.

– Сходства, – говорил я, – очень мало между единоверцами и униатами. Уния между православными и католиками хотела окатоличить православных; единоверие же не грозит опасностью для православной веры тех, кто держится его: у нас, у меня и у них (указываю на единоверцев), одна вера, одна чаша святых даров, одни заповеди и порядки жизни. Я не считаю их менее православными, нежели мы сами: мы с ними именно одной веры, хотя и разнимся тем, что не одинаково персты складываем; ни я их не гоню из своей церкви за их двуперстие, ни они меня за мое троеперстие не гонят из своей. Я у них не раз бывал в церкви; и в Москве в единоверческой церкви бывал же, и в Калуге, – и ни откуда не выгоняли. Не так поступают староверы с людьми не их веры! Ты, дедушка, хоть бы разок побывал в Домшине да посмотрел, что такое Единоверие...

– Но пусть ты не считаешь единоверцев единоверными себе, – продолжал я, – не взирая на их двуперстие, потому что считаешь их отступившими в никонианство. А почему же твое сходство по двуперстию с федосеевцами и филипанами не сделало тебя ни федосеевцем, ни филипаном? Значит, есть между вами большая разница... Так же точно и тут: если бы и действительно крестился Владимир князь по-твоему – двуперстно, но он не был ни странник (значит не был твоей веры), ни филипанин, ни федосеевец, словом, не был «старообрядец»; он был церковный, православный, – вы бы назвали его даже никонианином, или по-твоему униатом-единоверцем, только отнюдь не своим старовером.

– А каким крестом Владимир крестился, так ты и не знаешь? – допытывался старик.

– Это не важно знать; хоть, конечно, любопытно для нашего разговора. Но не в перстосложении вера. Владимир был православный, по-нашему, а не был таким, как вы, – не знающим, где делась, куда скрылась Невеста Христова, покинувшая вас, своих чад, на произвол судьбы, не оставившая вам ни хлеба небесного, ни чаши жизни, чтобы вы, христиане, вкусив их, могли познать и видеть, яко благ Господь...

– А вот у меня книжечка, – начал дедушка Евсевий, – тут прямо написано, что святой благоверный князь Владимир от греков, при самом святом крещении, был научен креститься двуперстно. Значит, наша правда...

2.7.

Я давно уже приметил у старика между книгами книжку не в кожаном переплете и не толстую, как прочие, какие бывают обыкновенно у старообрядцев: в своей синей бумажной обертке она выделялась из других, принесенных им книг. Евсевий развернул теперь именно ее и хотел было читать что-то в конце, – гляжу: знакомая печать «Православного обозрения»! Тут я угадал, что это за книга, – смотрю заглавие: так и есть! «Патриарх Никон» сочинение Николая Каптерева. Я хоть и читал, что старообрядцы жадно набросились на эту книгу, но мне приходилось первый раз видеть ее у вологодских раскольников, – и у кого же? – у странника! Признаюсь, я не воображал, что найду ее здесь, в вологодской глуши. Старик, приметив, с каким интересом отнесся я к его книжке, спрашивает:

– Что, или знакомая книжечка?

– Еще бы не знакомая! Я и сочинителя-то ее хорошо знаю. Он был моим учителем, преподавал древнюю гражданскую историю.

– Должно быть, учен? – спросил он.

– Стало быть, учен, – ответил я, – коли такую книгу написал.

Старик от удовольствия улыбался.

– А ведь он за нас! – говорит.

– Не знаю, дедушка, как тебе сказать. Не случалось мне с ним разговаривать, за вас он, или не за вас. Я думаю, не за вас, т. е. веру-то вашу и то, что вы живете без священства, без таинств, вне истинной церкви Христовой, – все это, думаю, и он не похвалит. А что написал он о перстосложении, будто при св. Владимире крестились двуперстно, так это его мнение; другие же, может и поученее его (Никанор, например, архиепископ Херсонский), находят, что его мнение совсем несправедливо.

– Все же в этой книге ваш ученый написал, что при князе Владимире крестились по-нашему; а свидетельство от враг даже достовернее.

– Однако он не написал, что вы, беспоповцы, держите и соблюдете веру князя Владимира. Вот, если бы он так написал, тогда бы действительно был за вас. А что высказал свое мнение о двуперстии, это неважно.

Но дедушка Евсевий по крайней мере тем утешил меня, что не решился прямо говорить, будто троеперстие есть печать антихристова, – поопасался ли он так говорить, или и действительно сознает нелепость этого ходячего у беспоповцев мнения, – Бог его знает! – только этой нелепости я от него действительно не слыхал. Но раньше его прихода, в разговоре с Семеном Андреевым, была именно речь об этом беспоповщинском учении, будто троеперстие есть печать антихриста. Я говорил и теперь об удивительном устройстве этой печати: она есть, когда сложены три перста во едино, и нет ее, когда персты не сложены, удивительная печать! И когда эту печать положим, например, на чело, не остается никакого отпечатка, так что все равно, приложена печать, или не приложена: запечатанных этой печатью нельзя и отличить от незапечатанных! Но что всего удивительнее, – говорил я, – ведь мы, которые крестимся троеперстно, веруем во Святую Троицу и что Господь Иисус Христос, Сын Божий, пострадал за нас на кресте и спас нас от власти диавола; а разве так будут веровать и проповедывать те, которые примут печать врага Христова?!... Казалось, что под влиянием этих речей предубеждение против троеперстия смягчалось. Однако Семен Андреев заметил: нет, что ни говорите, а страшно сложить правой рукой три перста! Я ответил ему:

– Страшно потому, что наслушался еще с малолетства, от бабушки на печи, всяких страхов и вздоров про «щепоть»... А когда бы подумал хоть немного своим умом, тогда бы весь твой страх рассеялся, и ты без всякой боязни сложил бы три перста по-моему. Ты крестись, как привык, двуперстно; не о том я хлопочу, чтобы вы все одинаково со мною персты слагали, а о том, чтобы вы не боялись тех трех перстов, какие мы слагаем в честь Святой Троицы. Ведь я и сам привык не по-вашему креститься, потому что меня мать-покойница, – царство ей небесное! – учила тремя перстами креститься; но могу же я и по-вашему перекреститься, – глядите (крещусь двуперстно), – и не боюсь я ничего, потому что понимаю, что значение этих двух перстосложений одно и тоже...

– Левой сложу, – говорит Семен. И действительно, складывает персты левой руки по-нашему, но руку, по обычаю, держит несколько на отлете.

– Слушай, Семен! Ведь ваши мудрецы, наставники ваши, книжники, наговорили вам Бог знает чего о троеперстии! Наговорили, что оно – печать антихристова, и ты спроста поверил им. Как же они тебе не растолковали, что антихристову печать никуда, – ни на правую руку, ни на левую, – ровно никуда нельзя принять? Зачем же ты принял ее на левую руку? Или левая рука у тебя не своя? Или что можно левой делать, того нельзя делать правой? Но я думаю, что равно грех убить человека правой ли, левой ли рукой. По-твоему, должно быть, правой нельзя, а левой можно? – не грех?

– Все равно, – грех одинаковый.

– Так и тут: если правой рукой нельзя сложить три перста по-нашему, то нельзя же их так сложить и левой. Все равно, руки-то твои, и одинаково сложение перстов...

– Так, значит, можно и правой сложить по-вашему?!

– Разумеется, можно. По крайней мере, я и правой слагаю персты по-вашему, и левой. Гляди (показываю двуперстное сложение на обеих руках)! Не бойся!

И вдруг мой Семен правой рукой сложил по-нашему три перста, – но сложил, и ужаснулся собственной смелости: он так изумленно посмотрел на свою руку, что мне было и жалко его и забавно... Прочие старообрядцы в недоумении смотрели на Семенову руку, и он сам продолжал смотреть на нее, как на чужую, и при этом улыбался непередаваемой улыбкой...

– Да не бойся же, Семен, – говорил я, – не бойся! Цела твоя рука, как была прежде! Раскрой персты (раскрывает); вот так! Ну, ведь, цела? Ничего не случилось с ней? Да и не могло случиться, потому что ты три нераздельные персты сложил во образ нераздельной Троицы и два перста во образ Христа, Бога и человека. Не бойся! Сложи еще!

Семен еще сложил персты по-нашему.

– Перекрестись! – сказал ему кто-то из православных, кажется, старшина, – за одно уж!

– Нет, Семен, – этого я не требую. Тебе трудно сразу. Но ты видел, что не случилось с тобой никакой беды от того, что сложил правую руку троеперстно. Если потом и перекрестится так, то не на вред себе, а на пользу душевную. Но сейчас довольно. И то, гляди, с каким ужасом на тебя смотрят!

Это первый раз я видел на своем веку, как старовер (впрочем, еще пока не перекрещенный Евсевием) сложил три перста по-нашему. Это – герой, и я его запомню на веки. Тоже ему надобно было пережить не малую тревогу душевную.

2.8.

Вот что еще было интересного в беседе с дедушкой Евсевием. Говорили о странничестве. Я, между прочим, сказал: если бы имел несчастие быть старовером, я бы непременно был странником.

– Почему же? – полюбопытствовал учитель странничества.

– Не потому, чтобы это была вера самая старая, – она вовсе не старая, ей всего-то с небольшим 100 лет, она только годов на 20 с чем-нибудь постарее тебя, ровесница твоей матери, а то и помоложе. Всякой вашей вере можно годы указать... «Никонианство» (как вы, по неведению о том, что есть православие, называете нашу истинно древлеправославную веру) древнее, старее всех ваших вер: и поморства, и федосеевства, и филиппанства, и странничества твоего и нетовства... Так я не потому стал бы «странником», что будто странничество старее годами, чем многое множество других ваших «старых» вер, – я не уйду из церкви уже потому одному, что вера наша (зовите ее по неведению «никонианством») старее всех до одной ваших «старых» вер, – так что мы староверы-то, а не вы. Почему же стал бы я «странником», если бы имел несчастие быть в расколе? Потому, что странническая вера толковее других ваших вер.

– Толковее?

– Да. Вы, как уверовали, что пришел антихрист на землю, так и решили покончить все счеты с землей: податей не платите, в солдаты не ходите, власти не признаете, даже на земле, как все, не живете, вы совсем отшельники, «странники», у вас нет на земле града... Когда я разговариваю со странником, я у него все понимаю. Спрашиваю: почему по вашей вере нет брака, наперекор церковному и Христову учению, что он должен быть? – Антихрист уничтожил истинное священство, которое одно и может совершать христианские браки! – отвечаете вы. И я понимаю ваш ответ. Почему, спрашиваю у вас, не причащаетесь тела и крови Христовых, когда сам Христос страшными словами заверяет, что непременно надобно причащаться: аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти Сына Человеческаго, ни пиете крови Его, живота не имате в себе? – Антихрист, отвечаете вы, уничтожил тайную вечерю, которую Христос на веки для нас учредил! И для меня понятен ваш ответ. Почему, спрашиваю, на земле не живете, а под землей? – Потому, отвечаете, что на земле царство антихриста... Все ясно и просто. А другие ваши староверы путают: веруют по-вашему, что теперь нет на земле церкви Божией, о которой в Евангелии сам Господь сказал: созижду церковь Мою и врата адова не одолеют ей, веруют, что, наперекор Христовым уверениям, церковь одолели такие страшные будто бы ереси, как троеперстие, трегубое аллилуия и проч., что ее, невесты Христовой, нет уже на земле, – а сами живут на земле, даже иные женятся и браки составляют, даже иные за царя молятся, поминая апостольскую заповедь творити... моления за царя и за всех, иже во власти суть... и подати платят, и паспорта имеют, и воинскую повинность несут, иные даже и крещение церковное приемлют (нетовцы). Все это содержат, а сами толкуют о каком-то антихристе! Такие бестолковые! Нет, если бы я был в расколе, я был бы ваш, дедушка Евсевий».

Дедушка Евсевий, казалось, немножко понял, что я хотел сказать, – а я хотел именно сказать, что самая противная Евангелию вера – их странническая. Он слушал молча.

– Но никогда я не стану вашим, – продолжал я, – потому что я тогда был бы должен распроститься со всеми святыми книгами... Ведь вы ни Евангелию, ни Апостолу не веруете. Даже и Псалтырь я должен был бы позабыть, как позабыл ее ты, дедушка Евсевий.

– Как? Я позабыл Псалтырь?! Я ее знаю! – удивился старик и прервал молчание...

– Словами знаешь, а делы – нет. Вот читаешь в 8-м псалме: яко узрю небеса, дела перст твоих, луну и звезды, яже ты основал еси... А из-под земли, где только и можно жить по вашей вере, как вы можете узреть небеса, солнце, луну и звезды? Небеса поведают славу Божию (18 псалом). Зачем же вы скрылись от этой славы Божией? Зачем вы покинули землю Божию, где людям Бог повелел жить, кроетесь в подземельях, где не место людям? Нет, – забыли вы псалмы Давыдовы...

– Это ты насчет того, что мы скрытно, в подземельях живем?... Так ведь нам, по нашей вере, нельзя жить открыто: мы скрываемся от гонения, бежим от антихриста...

– Если, по-вашему, на земле царствует антихрист, так вам надо уходить с земли совсем: либо на небо, либо под землю, но не в землю. А вам на небо улететь не пришлось: церковь-то, по-вашему, на небо улетела, а вас тут забыла... Под землю провалиться – показалось, должно быть, страшно. Вот вы и рассудили: жить ни на земле, ни над землей, ни под землей, а в земле, под полом... Ведь это почти все равно, что и на земле! Да и выходите же вы иногда и на землю...

– На земле жить нельзя по нынешним временам!

– А хлеб, какой на земле родится, можно есть? Если вам жить на земле нельзя, то и хлеб наш, земной, не смейте есть! Сейте там в подвалах! Ты думаешь, от чего хлеб растет?

– Бог дает пропитание всякой своей твари по своему милосердию.

– Бог дает!... Да кто ж этого не знает, что Бог дает?! Но что Бог дает? Он дал свет и тепло, солнце, на которое вы, забывши псалмы Давыдовы, не хотите глядеть... Он дождь дает. Солнце свое сияет над злыми и праведными, и дождь посылает на праведных и неправедных. Он велел земле родить хлеб... Но я видал: на ниве ничего не растет, кроме дурной травы, – а и солнце светит над нею и дождь на нее падает. Бог дает этой ниве то же, что и другим, – а нет на ней хлеба! Почему? Потому, что хозяин не работал над нею... Кроме дождя и солнца Божьего нужен еще, по заповеди Божией, крестьянский пот, крестьянский труд, чтобы земля родила хлеб. А вы, не трудясь, говорите только: Бог дает нам пропитание! Бог дал заповедь: в поте лица твоею снеси хлеб твой. И Апостол прямо пишет: кто не трудится, тот не смей и есть! Слышите? Не смей есть, кто не трудится!... Вас вот Евфросинья питает; а вы, в благодарность, говорите ей: все же ты погибнешь, потому что на земле живешь, землю работаешь и подати царю платишь, – антихристу служишь. Но если бы все приняли вашу веру, тогда бы и мир весь прекратился: кто бы тогда кормил и дармоедов? Скажешь: Бог? Но Он велит трудиться. Так все и померли бы с голода... Да еще от вашего «монашества», если бы все уверовали в вашу веру, перевелся бы и род человеческий. Какие у вас дети, если вы исполняете свою богопротивную веру, что грех жениться?.. И выходит, что ваша вера дала бы погибель человеческому роду... Хороша вера, нечего сказать!

2.9.

Была речь и о записи в ревизию. Евсевий говорил:

– Ревизия – дело гордости. Ты знаешь, чем Давыд царь наказан был за всенародное исчисление? Седмьдесят тысяч мужей умерли от язвы в наказание за грех Давыдов (2 Царств, гл. 24). Вот что такое ревизия ваша!

– Постой, – говорю, – не смешивай понятий. Царь Давыд наказан был за гордость. Не исчисление (не ревизия), а гордость Давыдова причинила такое горе народу Израилеву. У нас же ревизия делается не из гордости, а из-за нужды – знать, сколько народа живет в государстве, для более безошибочной и правильной раскладки государственных повинностей. Да и какая гордость, если пастух держит всех овец на счету, или если садовник старается знать, сколько у него в саду дерев? Нет никакой гордости и в том, если царь желает знать, сколько у него народа.

– Нет, все-таки это гордость!

– Да ведь не твоя же гордость, уж если тебе непременно хочется везде отыскивать грехи! Твоя обязанность – повиноваться не только благому, но и строптивому господину. И если по-твоему грешит тот, кто производит ревизию, то и тот грешит, кто из неповиновения не хочет вписываться в ревизию.

– Нет, я не грешу, – ответил он; не надо слушаться «беззаконного веления»...

Тогда я взял Евангелие, открыл 2-ю главу Евангелиста Луки, и говорю: читай!

Читает: Бысть же во дни тыя изыде повеление от кесаря Августа написати всю вселенную (Лк. 2:1).

– Понимаешь? Кесарь (цесарь – царь) Август велел всю вселенную переписать. Ревизия всенародная, – грех, по-вашему. Читай же дальше.

Читает: Сие написание первое бысть, владящу Сириею Киринию. И идяху вси написатися, кождо во свой град.

– Вот, – говорю, – не по-вашему рассуждали, не толковали, что грех царское повеление исполнять, а все пошли записываться в ревизию. Читай еще дальше.

– Взыде же и Иосиф от Галилеи из града Назарета во Иудею, во град Давидов, иже нарицается Вифлеем, зане быти ему от дому и отечества Давидова, написатися с Мариею, обрученною ему женою, сущею непраздною. Бысть же, егда быша тамо, исполнишася дние родити ей, и роди сына своего первенца...

– Понял? И Христос, едва только родился, записан в ревизию! А вы не записываетесь, – грехом считаете записаться в ревизию...

– Да ведь Христос Спаситель для чего в ревизию был вписан? – возразил Евсевий. Для того, чтобы бессомненно было, что он был истинный человек, а не казался только таким...

– Ну, а Иосиф-то с Богородицей для чего записались?

Старик ничего не ответил на это.

На прощаньи я подарил Евсевию свои записки (печатный оттиск). Он принял, – книг он не дичится. Кажется, положил мои листки в книгу Н. Ф. Каптерева. Мы простились до следующего свидания.

2.10.

По окончании беседы с Евсевием меня позвал мужичок Василий Федоров к себе, под яблони в саду пить чай. Гостей у него было много: пили чай и угощались вином. Большого труда мне стоило отговориться от винного угощенья. И тут я увидел, как трудно сельскому священнику в подобных приходах, где народ гостеприимен, отказываться от угощений. А беда, если выпьешь рюмку: упросят, умолят, на коленки станут, чтобы выпил еще и еще... Единственное спасение – не пить совсем, или же, по крайней мере, не пить никогда в приходе. И это вовсе не из лицемерия, не утверждая даже, что-де вовсе не пью. По крайней мере, я сказал прямо, что хоть и пью, когда чувствую нужду и потребность, но теперь у вас пить не стану, потому что у меня такое правило, – и они отстали, потужив о моем упрямстве.

И вот тут-то, за угощением, я начал говорить, по Апостолу, о пьянстве. Слушали, умилялись, и говорили: да где же нам так-то жить?!

– Как где? Да здесь же, говорю, в Вахрушеве и живите потрезвее. Вот бы Евсевий побольше вам проповедывал о пагубности пьянства. А то он толкует, что кто не крестился двумя перстами, тот будто бы не попадет в рай! Я ему и советовал прекратить речи о пальцах, – не за пальцы рай, и не за пальцы же ад, – а учить, чтобы больше слушали Апостола, который говорит: на льстите себя: ни пьяницы, ни блудники, ни прелюбодеи, ни воры, ни разбойники, не наследят царства небеснаго. А он мне ответил: вино пить не грех, потому что нигде запрета на него нет... Кто же этого не знает?! Не о вине и толк, а о пьянстве. Ни в какой вере пьянствовать нельзя, – пьянство везде грех, и очень большой... Вы сами говорите, что запутались, – не знаете, какой веры. Помните, на Святой неделе поют: очистим чувствия?.. Надо вам очистить свои чувствия, тогда и узрите Христа, блистающего неприступным светом воскресения, узрите и святую церковь Его и истинную веру.

Многие из вахрушевских жителей, когда у них спрашиваешь, какой они веры, не знают, действительно, что сказать: так у них перепутались понятия. Некоторые тут же, за чаем, говорили мне, что хотят перекреститься вновь.

– Да разве ты не крещен? – спрашиваю у одного молодого парня лет 20.

– Нет, я крещен; но только в церкви. А у нас говорят, что церковное крещение несть крещение, а паче осквернение. Вот дедушка Евсевий меня перекрестит: тогда уже я буду христианин вполне. А теперь я в роде оглашенного.

– Да чем же наше крещение не крещение? Ведь мы, священники, крестим во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, по заповеди Спасителя, и трижды погружаем младенца в воду, по древнему церковному преданию: чем же наше крещение не истинно?

– Дедушка Евсевий говорит, что надо ходить вкруг купели посолонь, а у вас ходят против солнца.

– Значит, в нашем крещении тот недостаток, что мы ходим не посолонь? И значит, дедушка Евсевий исправит его? – будет ходить посолонь, когда тебя снова станут перекрещивать?

– Не знаю, – отвечает.

– Да он как, – в чем тебя будет крестить?

– В реке! – ответили за него.

– В реке?! Так как же он вкруг реки будет ходить посолонь? Неудобно!

– Да если, – говорят, – и в чану крестят, тоже не ходят вокруг.

– Не ходят, ни по солнышку, ни против солнышка?

– Никак. Наставники наши говорят, что они не дерзают этого делать, потому что ходить вокруг купели есть дело священника, и мирянин, крещающий по нужде, не может восхищать недарованного ему.

– Не будет ходить по солнышку?! Значит, то, что было по вашему мнению, худого в нашем крещении, именно, что не по солнцу хожено вокруг купели, так и останется, и дедушка Евсевий не поправит этой беды? Зачем же он крестит снова, да еще, не будучи священником? По-вашему, худо, когда ходят вокруг купели не посолонь; а никак не ходить вокруг купели разве лучше? В вашем крещении не перечислишь опущений!

На этой же чайной беседе один из собеседников, Игнатий Григорьев спрашивает меня:

– Зачем ты, отец Иван, вчера в церкви часто говорил о нас и об вахрушевской вере? Где это об нас писано?

– Нигде об вас не писано. Да ведь я говорил с вами и об вас: как же мне было не называть вас по имени? Я хотел, чтобы вы все поняли, потому так и говорил.

Этот Игнатий тоже все толкует о втором крещении и о погребении в лесу, где деревья растут, где птицы поют... Он же однажды сказал мне:

– Удивительный ты, батюшка, священник! ездишь ты повсюду, учишь нас бестолковых людей, и все то у тебя хорошо: и это (показывает правой рукой двуперстие), и это (левой – троеперстие), и это!! (он очень некрасиво показал именословное перстосложение, каким священники благословляют).

– Да разве это плохо? (Я сложил персты по-старообрядчески).

– Это-то хорошо! А вот это-то? (показывает троеперстие).

И я стал разъяснять ему разные виды перстосложения, и разъяснил, казалось.

– Так сколько же у тебя крестов? – удивился он.

Я разъяснил ему различие между крестом и перстосложением для крестного знамения. А что в разных видах перстосложения проповедуется единая православная вера, это, к сожалению, не дается понять не только Игнатию и другим старообрядцам, а и многим православным…

2.11. Опять в Домшине и Дьяконице

К Ильину дню я приехал опять в Домшино, где в этот праздник бывает крестный ход вокруг села. Обедню служили втроем: я, о. Иаков и единоверческий священник о. Максим. Народу за службой было не мало; однако не так много, как я предполагал. Весь народ очень интересовался тем, – по солнышку ли, как у них прежде делалось, или против солнца пойдет о. Иаков с крестным ходом вокруг села. Почему-то в народе ходил слух, что новый священник (о. Иаков первый год в Домшине) не пойдет посолонь, и это приводило многих в раздумье, а иные прямо говорили: как это можно идти не по обычаю прежних лет?! Я спросил у о. Иакова: как он намерен идти, – посолонь, или не посолонь? Он ответил мне, что спрашивал об этом у преосвященного, от которого получил ответ, что в крестных ходах вокруг селений и полей, которые совершаются собственно по желанию народа, можно уважить единодушную народную просьбу и идти посолонь. Это подсказало мне предмет для проповеди. Я говорил именно о крестном круговом хождении, начав так: «Сегодня у вас крестный ход вокруг села. Я слышал ваши любопытные вопросы: как пойдут с иконами, – по солнышку, или нет? Успокойтесь! Батюшка говорит, что он пойдет с иконами по солнышку».

– Покорнейше благодарим вас, ваше благословение! – послышались ответные голоса из народа.

– Это, говорю, преосвященный благословил ходить у вас с крестным ходом по солнышку, согласно вашему желанию.

– Очень благодарны. А мы было забоялись, – слышали, что не хочет о. Иаков ходить, как нам любо.

Можно по этим словам судить, насколько важен представляется прихожанам села Домшина (и Домшина ли только?) вопрос о посолонном хождении. И кто знает, что было бы, если бы о. Иаков совершил крестный ход против солнца? Пожалуй, иные овцы его стада почувствовали бы расположение к расколу, а то и совсем ушли бы в раскол. И во всяком случае, была ли надобность изменять давнее обыкновение, к которому привык народ, оставаясь при этом обыкновении верным церкви? Бумага, буква устава все стерпит; а человек уйдет в раскол... И не человек ради устава, а устав человека ради...

«Напрасно боялись, – ответил я. Священник не нарушит ваших порядков, если в них нет ничего худого. Худое он должен уничтожать и заменять хорошим, а в чем нет худого, то останется по-старому». Затем я стал разъяснять смысл обряда кругохождения (как в деревне Губине 23 апреля).

После обедни был водосвятный молебен на улице перед церковной оградой, и потом пошли в крестный ход.

Пообедав, я поехал в Дьяконицу. Там бывает в Ильин день тоже общественный молебен с водосвятием. Выезжая из Домшина, я полагал, что все это уже кончено в Дьяконице; но оказалось, что там еще и икон не принесли, – на встречу нам попадались шедшие за иконами. Приехал я прямо к дедушке Дугану, моему приятелю, который даже в Вологде бывал у меня. Славный, благодушный старик. Тоскует бедный, что жена у него староверка; но надеется, что Бог поможет ему обратить ее к церкви.

В ожидании крестного хода я и здесь говорил о хождении по солнцу и против солнца почти то же, что в церкви за обедней. Когда шла речь о том, как Мария Магдалина и другие мироносицы вышли на восход солнца и встретили Христа, Солнце правды, воссиявшее нам из гроба, и я сделал сопоставление, что так и церковь – невеста Христова – не боится идти на встречу, не этому на небе сияющему солнцу, а Христу, своему жениху, то меня просили раза два повторить о мироносицах: очевидно, эта речь им понравилась. Таким образом я старался рассеять одно из сильных и застарелых предубеждений против нашей церкви: зачем она ходит против солнца в своих круговых хождениях (вокруг купели, вокруг храма, вокруг селений и городов). Беседа продолжалась около часа, пока не начали молебен. Пели по единоверческому обычаю почти все, и очень дружно и одушевленно. После молебна я продолжал беседовать, и пробеседовал довольно долго, пока народ не разошелся весь по домам. Интересного в этой беседе было вот что. Принесли Книгу о вере, и один мужичок стал читать из 30-й главы место, где говорится о смешении божеской и человеческой власти воедино, как признаке последних времен и наступления царства антихриста. Это смешение староверы (некоторые) усматривают в теперешней царской власти, которая будто бы со времен императора Петра совместила в себе и высшую иерархическую власть, т. е. царь наш будто бы стал и патриархом. Я объяснил народу, что царь не принадлежит к церковной иерархии и никаких действий ни архиерейских, ни священнических, но даже диаконских не совершает, но наряду со всеми мирянами есть сын церкви, только первый сын и покровитель, заботящийся об ее благосостоянии и благоустройстве. Беседу я вел в пустом сарае дедушки Дугана. Народ слушал хорошо; жалел только об одном, что Егор Романов, здешний наставник Спасова согласия, не пришел на беседу, хотя, разумеется, знал о ней. Когда (в апреле месяце) я был у него в доме, он мало беседовал, все торопился сеять горох: некогда было, время рабочее. Теперь же был праздник, время гулевое, – а он все же не пришел. Я высказал предположение, что, может быть, он от того не идет, что у него гости; но мне ответили, что все равно он не пошел бы на беседу, если бы у него и не было гостей, потому что он говорил, что без Харлама и Аввакума он не станет беседовать. Про этих двух староверческих учителей я не первый раз слышал. Их хотят раскольники откуда-то выписать нарочно для беседы со мной, и меня просили точно повестить в деревню Дьяконицу, когда именно я приеду туда еще, чтобы к тому времени вызвать Харлама и Аввакума.

Ночевал я у дедушки Дугана. Утром, когда собрался уходить от него, явилась одна женщина по имени Устинья, – овца из стада Егора Романова. Она сказала мне: «Я нарочно пришла, чтобы посмотреть на тебя, батюшка... Что же? ты ничему худому не учишь, – чего же они не идут к тебе на беседу, да и нам не велят»?! – Она говорила, очевидно, о своих наставниках.

2.12. В Грязовецком уезде

27 июля был я в селе Баклановке, отстоящем верст на семь от села Спас на Сеньге, куда на 29-е число обещал прибыть для служения преосвященный Израиль и где, по его приказанию, я должен был его встретить.

В Баклановском приходе есть несколько староверов. Об одном из них вот что мне рассказывал местный священник:

«Один прихожанин мой ушел в раскол. Был прежде хорошим прихожанином, ко мне относился со всем уважением; когда бывал я в его деревне, часто приглашал меня к себе. Понятно, что с переходом его в раскол, отношения его ко мне переменились: он стал меня обегать, двор оказывался всегда запертым, когда я приезжал в его деревню. Но однажды я случайно встретил его в одном доме. Уйти ему было неловко, – остался. Я и говорю ему: «А ведь мы с тобой были приятели, – ты бывал у меня в доме, и я у тебя бывал. И в церковь Божию ты часто хаживал. Напрасно ты отошел от нас...» Он был смущен, несколько позамялся и говорит: «Я и сам тужу, что разлучился с вами, да что же делать? – нам святые отцы повелевают отходить от вас». Какие святые отцы? – удивился я. Да вот, – отвечает, – Златоуст прямо пишет: «аще зазриши своего духовника... избери себе мужа духовна...» Вот видишь ли? прямо сказано: «аще зазриши...» А мы зазираем ваших священников, – они вино пьют, табак курят... Вот мы и отбегаем, по Златоусту». – Да ведь Златоуст, – говорю я, – велит избирать себе мужа духовна, а ты выбрал себе мужика простого, а не духовного...» т. е. я употребил слово духовный в обычном, разговорном смысле. А потом, переходя к настоящему его смыслу, прибавил: «Ну, положим, я по-твоему, не духовен; но скажи пожалуйста, – тот, к кому ты перешел, духовен ли»? Тут мой обличитель схватил шапку и убежал... Дело в том, что староверческий наставник и отец, к которому под руководство перешел этот мой бывший прихожанин, порядочно испивает и дня за два перед этим нашим разговором его по всему Грязовцу в ярмарочный день тащили мертвецки пьяного... Потому-то и убежал со стыда за своего духовного учителя этот мужичок, заведший речь о недуховности пастырей великороссийской церкви».

Я нарочно записал этот рассказ священника. Он очень характерен. Случай, здесь рассказанный, не редкость. Везде раскольники любят хвалиться своею духовностью и, не замечая бревна в своем глазу, усматривать в чужом сучки.

По совету Баклановского священника ездил я в д. Отметниково, его прихода, познакомиться с одним мужиком. Зовут его Филипп Осипов Васанов. Он любопытен тем, что в продолжение 10 лет находился в сильном колебании между церковью и расколом. Не переходя ни в какую веру, он исследовал их одна за другою; знакомился с знаменитыми наставниками, в роде Аввакума (нетовца) и Никиты Семенова (странника), – и кончил тем, что окончательно прикрепился к церкви, за которую теперь и ратует, по мере сил своих, но со всем усердием. У него довольно нужных для дела книг. Я с интересом посидел у него. Пили чай с медом из собственных его ульев, – он зажиточный, как видно, мужик.

Во время разговора нашего Филипп Осипов между прочим спрашивал меня: «Можно ли причащаться и исповедоваться у священника, не соблюдающего постов?» Я, на основании слов: не судите, да не судими будете, и: ты кто еси, судяй чуждему рабу, говорил, что не наше дело рассматривать, какова жизнь священника, – он сам даст ответ за свои грехи и соблазны, – что грешный священник, все же священник и, значит, имеет право совершать таинства. Не останавливает благодати Божией наше недостоинство. Велел прочесть об этом в Благовестном Евангелии, в толковании на 65 зач. Иоанна.

Васанов сказал, что он и сам так же думает о недостоинстве священника. Но вот, говорит, в Номоканоне, в правиле 214 напечатано (читает по книге это правило): «Цареградский же патриарх Никифор в пятом своем правиле глаголет, яко от священника, не постящагося среду и пяток, недостоит причаститися, ибо отчасти благочествовати, а отчасти нечествовати безместно».

Я стал разъяснять, что этого быть не может, чтобы грех непощения со стороны священника в канонических правилах церкви считался препятствием к принятию от него причастия. Если есть такое правило, то оно идет в разрез со всеми другими, утверждающими ясно и решительно, что священник, как бы ни был он грешен, считается и есть священник до законного извержения его из сана. «Посмотри, говорю, Кормчую: так ли, согласно ли с Номоканоном, читается это пятое правило Никифора Цареградского?» – Стали читать пятое правило Никифора Цареградского по Кормчей, – там в пятом правиле совсем нет и помину о нарушении священниками постов. Правило толкует о пострижении в монастырях в чтецы и иподиаконы.

– А как же в Номоканоне оно читается совсем не так? – спрашивает Васанов.

– Значит, говорю, в Номоканоне ошибка.

– Ошибка?!...

– Да ошибка, все равно, как ошибка же есть и в Стоглаве, в главе 40-й о брадобритии. Там сказано: «Правило святых Апостол сице глаголет: «Аще кто браду бреет и преставится тако, недостоит над ним служити, ни сорокоустия по нем пети, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь принести. С неверными да причтется: от еретик бо е навыкоша». Но прочти ты хоть сто раз апостольские правила, не найдешь в них ни одного слова о брадобритии. Явно, что в Стоглаве сделано ошибочное указание на несуществующее апостольское правило. Такая же ошибка и в Номоканоне. А староверы все кричат еще, что старопечатные книги решительно не нуждались ни в каких исправлениях.

2.13.

29-го числа в селе Спас на Сеньге я служил раннюю обедню и после обедни беседовал с народом о разных предметах, о которых любят толковать староверы (их довольно в этом двупричтовом приходе). Беседа началась с разъяснения, что такое миссионер? Я говорил, что миссионер есть мировой посредник между церковными (православными) и староверами (раскольниками). Многие из староверов нейдут к нам в церковь потому, что воображают, будто в ней собраны (и проповедуются разный ереси; многие и из церковных думают, что у староверов нет ничего решительно хорошего. Миссионер должен разбудить эти две стороны, разобрать их взаимные друг на друга обвинения, разъяснить обоюдные недоумения и, если поможет Бог, соединить в одну семью разделившихся братьев, чтобы они едиными усты и единым сердцем прославляли Господа....

Приехал преосвященный. Его встречали «со славой», – и я встречал. Встретив, я вышел из церкви отдохнуть; но меня обступили мужики, и мы продолжали беседу в ограде (на монастыре, как здесь говорят). Я между прочим объяснял народу, что и в старопечатных книгах есть то, за что нас несправедливо обвиняют староверы, есть и Иисус и «Верую» без слова истинного (в 8-м члене) и «Христос воскресе по-нашему».

– Быть этого не может! Там все по-нашему! – воскликнул не то в изумлении, не то в огорчении, не то в раздражении один мужичок из филипанов по имени Иван.

Были принесены книги старопечатные и указано в них, что следует. Иван изумился и должен был умолкнуть.

За этими разговорами я едва не опоздал к проповеди.

После обедни ко мне подошла в церкви одна женщина, уже пожилая, и спрашивала, какими перстами ей креститься.

– Родители, говорит, научили меня креститься тремя перстами, а теперь староверы смеются надо мной, – толкуют, что это щепоть, что так нехорошо креститься, что даже, – страшно и сказать, – будто бы это печать антихриста. Как мне быть?

Я ответил ей, что из-за насмешек староверов не надобно переменять перстосложение. Они смеются над тем, чего не понимают и над чем великий грех смеяться. Три перста складывали на молитву твои родители, и тебя научили так складывать, в честь Святой Троицы: как же возможно над этим смеяться? Нет, ты молись, как научили тебя родители, а на безумные насмешки раскольников не обращай внимания. Если же ты, побоявшись их насмешек, в одном им сделаешь уступку, то они обрадуются этому и пойдут еще дальше, – станут говорить тебе: разведись с мужем (потому что, по их вере, и жить с мужем грех), не исповедуйся перед отцом духовным, не причащайся тела и крови Христовой... Вот они смеются над тобой, что ты слушаешь родителей, по их примеру складываешь персты для молитвы, ходишь в церковь, исповедуешься и причащаешься. А ты спроси у любого из них: почему ты крестишься двумя перстами? – ответит: так благословили родители! Сам слушает своих родителей; а над тобой смеется, что ты своих родителей слушаешь. Им можно слушать своих родителей, а нам нельзя!»

Этот разговор слышали и другие; стали спрашивать: а как по книгам надобно складывать персты? И я растолковал, что в старых книгах различно говорится о сложении перстов.

Встречать преосвященного приезжал старшина Жерноковской волости. Он звал меня в свой Флоровский приход: «У нас, говорит, староверов очень много». И прихожане Спасские говорили, что их староверы – только ученики флоровских и корень староверья по Грязовецкому уезду именно приход флоролаврский. Я обещал старшине побывать и у них, если Бог даст здоровья, и побеседовать с их наставниками.

30 июля ездил я со священником Побережского прихода, о. Александром Якубовым, в деревню Аксеново. Деревня большая (дворов 60). На улице, возле часовни, мы нашли много народа, – знали, что поедет через их деревню архиерей и вышли встречать его. При мне встречали владыку. Его попросили освятить зерна на посев. Он благословил хлеб-соль, окропил святой водой зерна, вошел в часовню и осмотрел ее; раздавал детям крестики и умеющим читать – листки религиозного и нравственного содержания. Беседуя с народом, он спросил между прочим: есть ли раскольники в вашей деревне?

– Нет! – ответили несколько голосов.

– Нисколько нет? – переспросил владыка.

– Человека три есть, а то вся деревня православная.

Преосвященный выразил сожаление, что все же есть раскольники, и советовал беречься их, потому что раскол великое зло. Вот, прибавил он, я оставлю вам этого батюшку (указывает на меня); он побеседует и с вами и вашими староверами.

Я открыл беседу, стоя на крыльце часовни. Народ остался слушать, несмотря на то, что день был рабочий, – возили снопы. Когда я показал в Триоди патриарха Иова, что «Христос воскресе» напечатано по-нашему, то многие воскликнули: «Как так! они говорят, что в старину не пели, как в нашей церкви; а вот в древней книге «Христос воскресе» напечатано по-нашему!» Я показал книгу всем грамотным из моих слушателей. Запомнилась одна женщина из православных – Марья, порядочно начитанная. Она с большим вниманием рассматривала книгу и вообще старалась запомнить, что говорилось в защиту нашей церкви.

– Вот, как же верить им, что у нас все перепорчено? – сказал я. Если у вас зайдет со староверами толк о стихе «Христос воскресе», так вы скажите им: сами видели, что и в древних книгах есть по-нашему!

– Что бы их сюда привести! – сказало несколько мужиков. Батюшка, распорядитесь их сюда призвать.

– Сходите, позовите.

– Нет, – сказал один мужик, – Иван Евсевьев не пойдет.

– Этот Иван Евсевьев – старовер?

– Да.

– Не пойдет, – не надо.

Я стал говорить о Символе. Опять, когда показал народу в старой книге Символ без слова истинного, заговорили: «Нет, надо позвать их! чти они скажут против старинной книги? Десятский, сходи!»

Десятский подошел ко мне: сходить прикажете?

– Просят мужики, – надо сходить.

– Да он не пойдет...

– Не пойдет, так ты силком не тяни. Да растолкуй ему, что его не требуют, а зовут для мирной беседы. Ведь он у вас проповедует новую веру!

– Вот это верно, что новую: ведь он в апреле только и сам отстал от церкви; где-то достал себе каких-то своих попов. Он не беспоповец, не филипан, не спасовец, – он австрияк как-то приходится.

Иван Евсевьев поповец – противуокружник; поп у него где-то в Костромской губернии.

Десятский пошел, а мы продолжали беседу. Я говорил об имени Иисус (и книги показывал старинные, где и, страшное для старообрядцев в этом имени есть); потом перешел к объяснению того, что перемены в книгах новых сравнительно со старыми не касаются веры, а только слов и выражений. Иван Евсевьев пришел, когда мы сличали «Отче наш» по Евангелию от Матфея и по Евангелию от Луки. Я обратился к нему:

– Вот вы, староверы, говорите: аще кто прибавит, или убавит хоть одну букву, анафема да будет; а мы видим, что у одного Евангелиста очень много таких буквенных перемен, прибавлений и убавлений против другого. Рассуждать по-вашему, под анафему подпадет не один патриарх Никон, а и Евангелист Лука...

– Евангелисты – другое дело! ответил Иван Евсевьев. Они могли изменять один против другого. То было до соборов; теперь же, после вселенских соборов, уже нельзя ничего ни прибавить, ни убавить.

– Неверно говоришь. Книги: Триодь, Октоих, Четьиминеи и многие другие книги составлены и написаны после вселенских соборов. Прочитай об этом в Книге о вере (гл. 16).

Иван Евсевьев, однако, об этом не стал рассуждать; он потребовал, чтобы говорить о перстосложении, потому что «перстосложение – главное самое».

Я ему сказал: до перстосложения дойдет речь; теперь же мы толкуем, что значит слово: «аще кто прибавит, или убавит, анафема да будет». Но Иван Евсевьев стоял на своем. Я обратился к народу: «Судите, правильно ли так поступать: пришел на беседу после всех, а хочет, чтобы мы бросили, что начали, а заговорили бы, о чем ему желательно»!

– Что же ты! пришел в чужой монастырь, да с своим уставом! Надо приставать к разговору, а не перебивать его. Ведь он же сказал тебе, что о перстосложении будет речь. Подожди!

Но Иван Евсевьев заговорил, что напрасно я его так истязую, сам не даю ему слова сказать, а от него требую ответа...

– Я тебя не истязую. Я только желаю, чтобы ты показал нам, что твоя вера правая. Ведь ты проповедуешь, что наша – неправая.

– Я не проповедую этого.

– Неправда! – закричали мужики. Как бывают у тебя по воскресеньям собрания, и ты читаешь книги, что ты нам толкуешь о нашей церкви?! Как же ты говоришь, что не проповедуешь?

– Значит ты и теперь, – сказал я, – должен защищать свою новую веру, а не тогда только, когда тебя слушает неграмотный народ.

– Да мне некогда: снопы вожу; извините, мне пора домой.

Мужики закричали:

– А нам есть когда? Мы ведь тоже народ рабочий, и у нас снопы на поле стоят! Мы же стоим – слушаем; и ты стой, да говори с ним!

– Нет, мне некогда! – И он надел шапку.

– Сними шапку! Видишь, нас сколько народу и все без шапок.

Иван Евсевьев снял шапку, но все же пошел прочь от нашего собрания.

– Стыдно тебе уходить, не защитивши своей веры! – сказал я ему вслед.

– С нами-то он боек, а теперь бежит! – говорил народ. По уходе, Ивана Евсевьева мы еще немножко побеседовали. Потом народ разошелся; тужили, что время рабочее: день стоял прекрасный, возили снопы. Звали побывать в гулевое время – зимой, либо осенью.

Остаток дня я провел у кузнеца Василия Васильева. Ходил к нему на гумно, где он в скирду складывал снопы. От него через дом живет и Иван Евсевьев. Я еще увидал его, и снова разговорились. Тут, без народа, Иван Евсевьев был как бы другой человек. Разговаривал без горячности в промежутки между работой. О расколе среди австрийцев он очень мало знает. Я рассказал ему историю Окружного Послания. Оказалось также, что он, хоть и противуокружник, но не учит, что «Иисус есть ин бог», а только считает неправильным такое написание Христова имени; троеперстие называет щепотью, но о печати антихриста не говорит...

2.14.

31 июля я проехал в село Сидорово, где 1 августа было назначено архиерейское служение. Еще дорогой узнал, что туда, в Сидорово, идет для беседы со мною из Бережка какой-то старик Парфен, по прозвищу «несоленый». Говорили про него, что он считает грехом есть с солью. Думаю, что за чудак такой? – и очень заинтересовался им.

Часа в два пополудни был я на улице и вижу: идет ко мне старик, очень старый, с пожелтевшею седой бородой. Подошел, просит благословения. Благословляю я его, да и спрашиваю: не ты ли дедушка Парфен?

– Я, батюшка. А ты разве меня знаешь?

– Как же, – мне про тебя много говорили; сказывают, что очень ты будто бы чуден.

– Чуден, батюшка... чуден... все-то у меня не так, как у людей выходит. Наставь ты меня на разум!

И заплакал старик, – так слезы и закапали из глаз. Погладил я его по голове, как малого ребенка.

– Не плачь, говорю, дедушка! Милостив Господь. Пойдем, поговорим в дому; неудобно здесь на жаре разговаривать.

И я повел старичка в дом священника, наверх, где было у меня помещение. Старик без затруднения взобрался по очень крутой лестнице. Мы уселись и стали беседовать.

– Ты, может, уже слышал, что я соли не ем? Надо мною смеются за это; а по-моему – грех ее есть.

– Какой же грех-то?

– Да как же? Ведь в Евангелии Спаситель сказал: всяк, кто смочит руку в солило, предаст меня. Значит: кто ест с солью, тот подобен Иуде-предателю.

– Что ты, что ты, старик?!... Там, в Евангелии, совсем не так и не то написано. – И я рассказал ему, что написано в Евангелии. Старик удивился: как же случилось, что он не так читал в Евангелии!

– У меня, говорит, есть Библия, почитаю еще.

– Из-за этого ты и не ешь с солью?

– Из-за этого...

– Ведь не вкусно без соли-то есть?

– Сначала очень невкусно было, а потом привык, – ничего.

– И давно не ешь?

– Лет тридцать. – Ведь не грех с солью не есть?

– Какой же грех? Ты не любишь с солью, другой не любит с перцем. Нет в этом греха. Но ты не говори, что с солью есть – грех. Никакого нет греха в соли. И в Евангелии, – прочти хорошенько, – не по-твоему о соли рассказано.

– Вот я еще не ем картошек.

– Это почему?

– А видишь ли, почему: картошку если положить на солнце, она переменит цвет свой.

И старик очень замысловато стал разъяснять, в чем тут дело. Его мысли можно передать так: краснеет человек со стыда за дурное свое дело, – совесть нечиста; и у картошки что-нибудь неладно, коли она меняет цвет свой; значит, ее нельзя есть.

– Да к тому и растет она не на земле, а под землей, – прибавил старик, – скрылась, как вор, от света Божьего.

– Да ведь этак, говорю, и редьку и морковь нельзя есть; тоже корень у них в земле растет.

– А эти цвета не меняют...

– Да все равно в земле растут, «во тьме», как ты говоришь.

– Нет, эти можно!

И старик опять о цвете заговорил... Мяса тоже не ест.

– Это, говорю, хорошо, что мяса не ешь. Всякое воздержание благословляется. Наша вера не запрещает даже и вино пить, – его пить не грех, но лучше не пить. Можно есть мясо, но лучше не есть. Это ты хорошо делаешь, что не ешь мяса.

– Да ведь я не потому не ем, что «можно есть, а лучше не есть»; по-моему, совсем нельзя есть мяса, и никому, а не то что мне и монахам (а я упомянул ранее о том, что монахи из воздержания не едят мяса). По-моему, это не порядок, что люди для своего чрева убивают тварей Божиих, которым тоже хочется жить, как и нам. Вот почему я не ем мяса: из жалости, а не из воздержания. Воздержание само собою, – воздержным и умеренным надо быть во всякой пище.

– Что ж? – и это хорошо. У св. Василия Великого есть проповедь о посте, где говорится, между прочим: «радуйся пост, когда беспощадный нож повара лежит в покое и ненасытное чрево дает отдых своим невинным жертвам». Значит, в нашем, церковном законе о посте, кроме воздержания скрыт еще закон милосердия и сострадания к тварям, которые теперь стонут под нашим игом. Хорошо бы всем не есть мяса! Но это невозможно, и церковь позволяет его употребление, указывая, однако желающим иной порядок жизни, высший.

Старик слушал меня внимательно. Он удивлялся, что я не нахожу худого в том, за что над ним смеются и за что бранят его другие.

– Так это по-твоему, спрашивает, хорошо, что я мяса не ем?

– Это хорошо, – ответил я.

– Еще вот что растолкуй ты мне. Читаю я Библию, и там рассказано то-то и то-то. По-моему, это все одно наставление; не было ничего этого, о чем рассказывается; это притчи одни. Напр. потопа не было водного, а история о потопе означает, что все люди потонули в грехах.

Я стал разъяснять ему, что в Библии действительно есть много нравоучения, есть не мало и притчей, но они очень явственно отличаются от действительной истории. В Евангелии даже часто перед притчей прямо говорится: «рече Господь притчу сию». Притча и уподобление есть во многих местах Библии; но Библия не есть сплошная притча. Не знаю, подействовал ли я на этого аллегориста.

Потом старик совсем удивил меня, начав говорить что-то очень туманное, из чего я понял, что у него не существует хронологии: у него Апостол Павел современник царя Давида и Христос ровесник Адаму... Я пытался добиться, как у него произошло такое смешение времени. Оказалось, что, на беду дедушки Парфена, Библия у него со ссылками. Читает он, примерно, послания Апостола Павла; смотрит: под строкой ссылка на Апостола Иакова; он читает Апостола Иакова в указанном месте; там под строкой ссылка на Евангелие, а тут ссылка на пророка Исаию; далее ссылка на псалмы Давидовы, а тут на Моисея... И вот у него получилось какое-то смешение времени, – люди разных времен оказались современниками. Это первый встретившийся мне человек, о котором можно сказать, что «зачитался Библии». Дедушка Парфен доказывает спутанностью своих понятий, как иному человеку необходима школьная наука, вносящая порядок и систему в понятия.

Не передаю всего разговора с ним. Припомню только еще несколько подробностей. Ему очень понравилось следующее сравнение. Толкуя о том, что надо строго различать время, в которое что случилось, я сказал:

– В Библии различаются три периода времени: ветхий завет, новый завет и жизнь будущего века. Ветхий Завет – это как бы (указываю) вот эта передняя, которую мы прошли, и которая осталась позади нас; новый завет, в котором мы живем, – это как бы вот комната, в которой мы с тобой сидим; а жизнь будущего века – это вон то далекое небо, которому не видать и конца.

Дедушка Парфен, уже под конец беседы, сказал мне между прочим: «Когда я шел к тебе, то думал, что одной устной беседы с тобой мало будет, а нужно потребовать от тебя письменного ответа на мои вопросы. Теперь нахожу это ненужным; благодарю за словесное разъяснение»...

Кстати: во время нашего разговора, вошла к нам одна женщина и попросила позволения послушать. Она одного прихода с Парфением и ей интересно было знать, что мы будем говорить. И так внимательно слушала, что, казалось, не проронила ни единого слова.

Еще, между множеством вопросов, дедушка Парфен спрашивал: почему это церковь положила говорить «Господи помилуй» иногда до 40 раз?

– Ведь, если я к тебе пристану: батюшка, батюшка, батюшка! раз до сорока одно слово буду твердить, – я тебе надоем. Так и Богу, я думаю, неприятно, что Его сорок раз зовут!

Какая детски наивная мысль! Отвечая ему, я между прочим сказал:

– Вот недавно я читал в книжке, как один крестьянин безвинно попал в острог по напрасному обвинению в отравлении и как раз до миллиона, пожалуй, повторил он: «Господи помилуй»! Язык сам собою говорит: «Господи помилуй!», а слезы льются из очей. И вспомнил я, рассказывал он после, что не за даром же положено в церкви сорократное «Господи помилуй!»

– Так разве это для таких несчастных молитва? – спросил Парфен.

– Всякий грешник несчастен. И кто действительно чувствует себя грешным, тот не устанет взывать без счету: «Господи помилуй!»

Когда мы кончили беседу и вместе вышли на улицу, дорогой слышу, старик Парфен все повторяет: «Господи помилуй!»

– Что ж ты это много раз говоришь: «Господи помилуй?»

– А! Это ты про давешнее мое слово вспомнил!.. Ничего!

На прощание Парфен благодарил меня за беседу.

– Много, говорит, ты мне растолковал; ну, а всё же трудно мне отвыкнуть от своих дум. Спасибо!

Он тужил, что не захватил с собой медку, чтоб отблагодарить меня. Он мужик зажиточный. Простившись, он пошел домой пешком, не смотря на свои 80 лет, и надеялся дойти; а до дому 20 верст. Значит, взад и вперед сорок!..

2.15.

1-го августа, за обедней при архиерейском служении я в обычное время вышел из алтаря говорить проповедь. Народу было такое множество, что задних рядов совсем не видать. Я спросил: нет ли чего подставить под ноги? Сейчас принесли какой-то сундук, обитый белой жестью, и я стал на этот сундук. Никогда еще я не видал такого множества лиц! Сидоровский приход очень велик (до 3 тысяч), и был, вероятно, весь; да из соседних сел пришло множество народа. Староверов в этом приходе сравнительно немного (человек до 30). О перстосложении и о прочем я говорил в промежуток между раннею и позднею обедней; а теперь в проповеди говорил о крещении, миропомазании, исповеди и причащении. Цель моя была – объяснить, в чем состоит наша вера.

3-го августа я был в селе Фроловском. Здесь один старик старовер Зоин, из деревни Шемекина, сказал между прочим: пастыри Великороссийской церкви учат по-татарски ходить без крестов. Я спросил у народа: есть ли на вас кресты?

– Есть у всех! – ответили мне.

– Правда ли, что мы, священники, учим вас ходить без крестов? – слыхали ли вы где такую проповедь?

– Нет.

– А вот дедушка Зоин говорит, что мы учим этому.

Зоину стало стыдно.

– Да я читал в книге, – в вашей книге, оправдывался старик.

– Если в той книге, которую ты читал, написано так, как ты говоришь, то есть, что будто бы мы учим народ ходить без крестов, то в этой книге написана неправда. Вот и все! Мы же так не учим.

Когда потом во время беседы я говорил Зоину, что в старинных книгах есть Символ веры по-нашему, он попросил, чтоб я записал ему на бумажке, где и в каких именно книгах читается восьмой член без прилога «истинного». Я ему записал, и он взял эту записочку: у меня, говорит, много книг, я проверю. Этот старик мне запомнился, – и после я виделся с ним еще раз.

2.16.

3-го же августа из Грязовца мы должны были отправиться в Вологду по железной дороге. На станции узнали, что в поезде находится о. Иоанн Кронштадский. Народ бегом бежал, торопясь к поезду, чтобы увидеть его. Поезд пришел, и в нем действительно находился о. Иоанн. Платформа, обыкновенно бывающая почти пустою, теперь была запружена народом. Я дивился, откуда в маленьком Грязовце набралось столько людей. Все спешили получить благословение у о. Иоанна. Иные входили в вагон и были счастливы, что видели его близко. Я вошел в его вагон уже в Вологде, и у меня, я это заметил, появилась улыбка. Всегда радостное настроение этого священника, облеченного в правду, передается невольно посетителю: мне кажется, будучи с ним в одной комнате, нельзя предаваться тоске и горю. Один его вид ободряет и вдохновляет.

Я думал, смотря на него: «Господи! не все же, как я!.. Есть же и праведные, и радостные, добро творящие, и щедрые и воздержные»... Отец Иоанн – слава и радость наша, священническая.

Сопровождавший его инспектор железных дорог говорил, между прочим, о причине своего великого уважения к о. Иоанну: «Был у меня брат, не то чтобы отъявленный безбожник, а человек, очень беспечный о спасении души своей. Пришла пора ему умирать: он и слушать не хочет о христианском напутствии в жизнь вечную. Я пригласил к нему о. Иоанна. О. Иоанн побеседовал с ним – и тот умер христианином. Другие благоговеют перед о. Иоанном за то, что он своими молитвами больных здравыми делает, а я благоговею за то, что он мне оживил мертвую неверием душу родного моего брата...»

* * *

3

Деревни Домшинского прихода, где есть беспоповщинские моленные.

4

Таков именно смысл 6-го правила Гангр. собора.

5

Есть закон в крестьянском положении, чтобы в престольные праздники все домохозяева бывали непременно в церкви, – так объяснил мне старшина строгость своего приказа.


Источник: Вторая и третья миссионерская поездка в епархию. Типография Э. Лисснера и Ю. Романа. Москва, 1891. Выпуск второй

Комментарии для сайта Cackle