О посмертной участи людей

Религия в душе человека не есть

философская теория, успокаивающая ум,

она для человека есть вопрос о жизни и смерти

и притом вечных.

Святитель Григорий Богослов

Несколько раз мы разговаривали с матушкой Надеждой о загробной участи моих близких. Я рассказала ей о своей любимой бабушке Клавдии, которая была дочерью священника, пропавшего без вести в годы революции. Второй, известный мне в нашем роду по линии бабушки, священник – иерей Стефан, по официальному сообщению, умер в концлагере от чахотки. Но, скорее всего, он, как и многие другие, был расстрелян. Мои родные были столь напуганы кровавыми гонениями начала века, что, стараясь вложить в мою душу добрые, собственно Евангельские, заповеди, слово «Бог» полностью не употребляли. Как будто Бога на свете не было. Но в детское сознание просачивались рассказы о моем прадедушке-священнике. Это была какая-то совсем другая жизнь, которая притягивала, неудержимо привлекала к себе душу.

В детстве бабушка была для меня идеалом. Тридцать лет она проработала преподавателем младших классов, получала пенсию тридцать пять рублей. По рассказам мамы, бабушка приходила домой поздно вечером – всю себя отдавала чужим детям. Ее уроки, пособия, оригинальность преподавания служили образцом. Ей хотели присвоить звание заслуженной учительницы. Но подняли документы и вовремя обнаружили, что она – дочь священника. Жили мы очень скромно, почти в бедности, но к нам всегда приходили люди со своими трудностями и бедами. Бабушка всех кормила, ободряла, она отличалась необыкновенным состраданием, – с ней делились самым больным и сокровенным, и она сочувствовала, утешала добрым словом и советом. Ночами к нам нередко прибегала в ночной рубашке с длинными растрепанными волосами, в шлепанцах на босу ногу, по снегу, – соседка, которую бил муж-алкоголик. Помню ее, рыдающую, прижимает к сердцу с ласковыми словами моя бабушка часа в три ночи. И на следующий день идет увещевать соседа. За всю мою жизнь я никогда не видела бабушку раздраженной, осуждающей или ведущей разговоры – «ни о чем». Бабушка несла мир и тепло людям. Рядом с ней все утешались. Казалось, о чужом благополучии она думала больше, чем о своем собственном. И с раннего детства, благодаря ей, – самой ценной для меня в человеке является способность – отзываться всем сердцем на боль другого, плакать с плачущим, со-болеть, со-страдать, пытаться облегчить чужое горе.

Вторая наша соседка была очень странной и никогда ни с кем не здоровалась. Но бабушка неизменно говорила: «Главное, чтобы ты всегда здоровалась: худой мир лучше доброй ссоры». Мне казалось, бабушка во всем являла благородство. Когда мне было семь лет, ничего не объясняя, перед школой меня причастили, – попросили поучаствовать в этом знакомую, работающую в храме, и я никогда не забуду этот день. Мы жили в маленьком городе, но храм был непередаваемой – поднебесной красоты. Таким он остался в детской памяти. Скоро его разрушили до основания. Никогда я не видела, чтобы бабушка зашла в церковь.

После окончания школы я поступила в московский пединститут – разлучилась с самыми моими родными – мамой и бабушкой. Пришла к вере в годы собственных суровых испытаний... Так и не привела я, грешная, в суете своих нелегких проблем, священника в дом своей почти девяностолетней бабушки. По сей день – это одно из главных преступлений моей жизни. И мало еще я о нем скорбела.

Бабушка родилась в конце XIX столетия, но никогда не говорила мне о Государе, в ее дневнике я прочла, как они с мамой плакали в день смерти Сталина. Читала она множество газет, подчеркивая красным карандашом «удачные» изречения меняющихся правителей, – искаженное на советский лад чувство благоговения, с которым народ почитал до революции Помазанника Божия. Будучи девяти лет, я была потрясена отказом бабушки поставить свою подпись среди имен людей, возражающих против разрушения храма; здание просили оставить хотя бы под краеведческий музей. «Простите, я учительница, я не могу здесь расписаться», – сказала моя бабушка. Это было для меня страшным событием, хотя я понимала еще так мало. Когда бабушка была уже в преклонных летах, она сняла со своей души тот искусственный запрет, которым сама себя связала. И я помню, как вечером, уже в постели, она шепчет молитвы и тихонько поет тропари Божией Матери...

Я была в столь тяжелых семейных обстоятельствах, что мама лишь в апреле, спустя два месяца, сообщила мне из другого города о смерти бабушки.

Смерть никогда не разделяет. Вновь

Произнесенное родное имя

Волнует и тревожит нашу кровь,

Хотя давно в могиле все родные.

Из дневников Государыни Александры Феодоровны

Мы отпели ее только летом. И вскоре я поняла, что моя милая бабушка, образец человеческой доброты, – в Царство Небесное не попала. Вскоре после ее кончины я увидела сон. Бабушка в узком сумрачном помещении, в подобие тюремной камеры без окон, но еще более тесном и неудобном. Она сидит среди свалки газет. Справа и слева одни газеты, пирамидами они уходят в безбрежную высоту. Не помня себя, в спешке, при самом тусклом освещении она читает и перелистывает тысячи страниц, без конца перекладывает готовые обрушиться на нее стопы. Она должна найти место, где в газете написано, что – Христос Воскрес! В доме Отца Моего обителей много, – свидетельствует Господь. И в аду – великое разнообразие неведомых нам мучений. Я поделилась с матушкой Надеждой своими переживаниями и, думаю, за ее молитвы, увидела бабушку во сне еще раз, спустя четыре года после ее смерти. Все эти годы мы с мамой усердно за бабушку молились, подавали сорокоусты и на год. Работая в московском храме «Споручница грешных», я имела возможность все время просить поминать своих близких на проскомидии.

Незабываемый сон: иду по улице маленького города моего детства в густом сумраке. И понимаю, что светлее здесь – не бывает. Этот зловещий тусклый серый цвет, не встречаемый на земле, умертвлял меня. Позже я подумала, что такими же гнетущими могли быть сумерки в Чернобыле – после катастрофы. Более четко я это трагическое чувство передать не могу. Густыми тенями движутся в этой полутьме фигуры тоскливых людей. И вдруг среди них я вижу – свою бабушку! Мы бросаемся друг другу навстречу и со слезами обнимаем и целуем друг друга. Причем я отчетливо понимаю, где я, и что все может в любой миг кончиться, и спешу задать главный вопрос: «Как ты? Как – ты?!!» И она так же торопливо отвечает: «Лучше, уже лучше... Теперь мы издали, очень издали, – но можем присутствовать – во Свете Службы Божией...» И я понимаю без слов, что место, где мы сейчас находимся, отделено от Царства Небесного – бездной. Но, по неизреченной Милости, Господь приоткрывает – издали – с другого края бездны – жизнь Рая этим страдальцам, и это является для них великим утешением. Вдруг бабушка восклицает: «Я поведу тебя к Надюше! Я должна привести тебя к Надюше!..» Так звали старшую любимую сестру бабушки, которая мне представлялась при жизни неверующей, она была совсем не похожа на бабушку. В ней не было доброты и кротости ее сестры, ребенком я это повышенно ощущала. Сжав мою руку, бабушка вела меня по улице, все ускоряя шаги. Мы вошли в какое-то мрачное здание и начали спускаться в страшный, бездонный подвал, или в саму преисподнюю, по шатким грязным лестницам, – цепляясь за смрадные перила, рискуя оборваться в черную пропасть. Но бабушка отчаянно спешит – ей необходимо, чтобы я знала, где находится ее сестра... Мы не дошли, не успели – я проснулась. Но с отчетливостью кошмара, который способна передать одна душа другой близкой душе, через бабушку я что-то восприняла. Я увидела каморку, погруженную почти в полную темноту. На голой сетке ржавой железной кровати, кроме нее здесь ничего не было, в холоде и голоде лежала, стиснув зубы от боли, в непередаваемом страдании – наша Надюша... Что-нибудь безысходнее трудно себе представить. Долго я не могла прийти в себя после этого сна, так как все было невероятно близко и страшно. Проснулась, залитая ручьями, казалось, своих и бабушкиных слез. Через несколько дней я решилась спросить у матушки Надежды, можно ли верить этому сну, и получила утвердительный ответ.

Неоднократно я задавалась мыслью, почему моя, бесконечно добрая бабушка была лишена Рая! Наверное, потому, что в окружении неверующих людей перестала обращаться к Богу – за помощью и стала постепенно все больше надеяться на свои силы. И дошла, страшно выговорить, до прямого отвержения Христа, отказавшись исполнить самый невинный христианский долг поставить свою подпись среди имен тех, кто пытался защитить Церковь. Но кому Церковь не мать, тому Бог перестает быть Отцом. Все эти «мелочи» оказались столь существенными, что преградили дорогу человеку с врожденной добротой – в Царство Небесное. Боже, дай понять, сколько мы не сделали еще для наших усопших. В каком мы пожизненном долгу перед сонмами наших родных. Жила она и творила все доброе – святыми молитвами своих ушедших. Великий грех – не воспитывать детей и внуков в вере. Не делиться своей верой с другими.

Не начинай прежде никакого дела, даже самого малого и ничтожного, пока не призовешь ты Бога, чтобы Он помог тебе совершить это дело: Господи, благослови! Господи, помоги! Рече бо Господь: «Без Мене не можете творити ничесоже», то есть ни сказать, ни помыслить... Без помощи Божией мы не можем ничего сделать полезного и спасительного; а если делаем что-либо без испрашивания благодатной помощи у Бога на свое дело, то этим только обнаруживаем свою духовную гордость и противляемся Богу. Но призыванием имени Божия получаем мы благословение от Господа... При всяком малейшем деле и начинании этого дела: идем ли по ровному месту или по негладкой дороге (образ разного рода наших дел и занятий) – всегда взывай ко Господу о помощи, иначе не будет в твоей жизни ничего хорошего, ни в сей жизни ни в будущей (Афонский старец Кирик). Пусть задумаются об этом уповающие на свои «добрые дела».

Вслед за древними подвижниками Преподобный Серафим Саровский открывает нам главную тайну и смысл духовной жизни: Истинная же цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святаго Божиего. Пост же, и бдение, и молитва, и милостыня, и всякое Христа ради делаемое доброе дело суть средства для стяжания Духа Святаго Божиего. Заметьте, что лишь только ради Христа делаемое доброе дело приносит нам плоды Святаго Духа. Все же не ради Христа делаемое, хотя и доброе, но мзды в жизни будущего века нам не представляет, да и в здешней жизни благодати Божией также не дает. Вот почему Господь Иисус Христос сказал: ...кто не собирает со Мною, тот расточает (Мф.12:30).

Настоящим добрым делом является только то, – что посвящено Богу. Господь сказал: Кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я – перед Отцем моим Небесным (Мф.10:33). Пусть никто не усомнится, что этот грех является тяжелейшим и несет за собой самые страшные последствия.

Святой Кирилл говорит в «Слове о исходе души»: «Прочее яковый страх и трепет чаеши душе имети – в день он, зрящи страшных и дивих и жестоких, и немилостивых, и безстудных демонов, – яко муринов мрачных предстоящих! Яко и самое видение едино-лютейшее есть всякия муки, ихже зряши, – душа смущается, волнуется, болезнует, мятется и спрягается, к Божиим Ангелам прибегающи. Держится убо душа от святых Ангел, воздухом преходящи, и возвышаема, обретает мытарства, хранящая восход и держаща, и возбраняюща восходящим душам: коеждо бо мытарства своя их грехи приносит... каяждо страсть душевная, и всякий грех своя мытари имать и истязатели».

Св. Бонифаций, англо-саксонский апостол германцев (VIII век), передает в одном из своих писем рассказ, услышанный в Уэнлоке из уст одного монаха, который умер и через несколько часов вернулся к жизни. Когда он вышел из тела, его подхватили Ангелы такой чистой красоты, что он не смог смотреть на них... «Они понесли меня, – сказал он, – высоко в воздух...» Дальше он рассказал, что за то время, что он был вне тела, такое количество душ покинули свои тела и столпились в месте, где он находился, что ему казалось, что их больше, чем все население земли. Он также сказал, что там была толпа злых духов и славный хор вышних Ангелов. И он сказал, что злые духи и святые Ангелы вели ожесточенный спор за души, вышедшие из своих тел: демоны обвиняли их и усугубляли бремя их грехов, а Ангелы облегчали это бремя и приводили смягчающие обстоятельства.

Он услышал, как все его грехи, начиная с юности, которые он или не исповедал, или забыл, или не осознал как грехи, – вопиют против него, каждый своим голосом, и со скорбью обвиняют его... Все, что он сделал за все дни своей жизни и отказался исповедать, и многое, что он не считал за грех, – все они теперь выкрикивали против него страшными словами. И таким же образом злые духи, перечисляя пороки, обвиняя и принося свидетельства (называя даже время и место!), – приносили доказательства его злых дел... И вот, свалив в кучу и исчислив все его грехи, эти древние враги объявили его виновным и неоспоримо подверженным их власти.

«С другой стороны, – сказал он, – маленькие, жалкие добродетели, которые я имел недостойно и несовершенно, – говорили в мою защиту. Ангельские духи – в их безграничной любви – защищали и поддерживали меня. А немного преувеличенные добродетели – казались мне прекрасными и куда большими, чем когда-либо я мог явить своими собственными силами».

В приведенном отрывке описаны мытарства человека, умершего на операционном столе.

«...Взяв меня под руки, Ангелы вынесли меня прямо через стену из палаты на улицу. Смеркалось уже, шел крупный, тихий снег. Я видел его, но холода и вообще перемены между комнатной температурой и надворною не ощущал. Очевидно, подобные вещи утратили для моего измененного тела свое значение. Мы стали быстро подниматься вверх. И по мере того, как поднимались мы, взору моему открывалось все большее и большее пространство, и, наконец, оно приняло такие ужасающие размеры, что меня охватил страх от сознания моего ничтожества перед этой бесконечной пустыней... Идея времени погасла в моем уме, и я не знаю, сколько мы еще поднимались вверх, а затем, выплыв откуда-то, к нам с криком и гоготом стала быстро приближаться толпа каких-то безобразных существ.

«Бесы!» – с необычайной быстротой сообразил я и оцепенел от какого-то особенного, неведомого мне дотоле ужаса. Бесы! О, сколько иронии, сколько самого искреннего смеха вызвало бы во мне всего несколько дней назад чье-нибудь сообщение не только о том, что он видел собственными глазами бесов, но что он допускает существование их как тварей известного рода! Как и подобало «образованному» человеку конца XIX века, я под названием этим разумел дурные склонности, страсти в человеке, почему и само это слово имело у меня значение не имени, а термина, определявшего известное понятие. И вдруг это «известное определенное понятие» предстало мне живым олицетворением!..

Окружив нас со всех сторон, бесы с криком и гамом требовали, чтобы меня отдали им, они старались как-нибудь схватить меня и вырвать из рук Ангелов, но, очевидно, не смели этого сделать. Среди их невообразимого и столь же отвратительного для слуха, как сами они были для зрения, воя и гама я улавливал иногда слова и целые фразы.

– Он наш, он от Бога отрекся, – вдруг чуть не в один голос завопили они, и при этом уж с такой наглостью кинулись на нас, что от страха у меня на мгновение застыла всякая мысль.

– Это ложь! Это неправда! – опомнившись, хотел крикнуть я, но услужливая память связала мне язык. Каким-то непонятным образом мне вдруг вспомнилось такое маленькое, ничтожное событие, к тому же и относившееся еще к давно минувшей эпохе моей юности, о котором, кажется, я и вспоминать никогда не мог».

Здесь рассказчик вспоминает случай из времен учебы, когда однажды во время разговора на отвлеченные темы, какие бывают у студентов, один из его товарищей высказал свое мнение: «Но почему я должен веровать, когда я одинаково могу веровать и тому, что Бога нет. Ведь правда же? И может быть. Его и нет?» На что он ответил: «Может быть, и нет». Теперь, стоя на мытарстве перед бесами-обвинителями, он вспоминает: «Фраза эта была в полном смысле слова «праздным глаголом»; во мне не могла вызвать сомнений в бытии Бога бестолковая речь приятеля, я даже не особенно следил за разговором, – и вот теперь оказалось, что этот праздный глагол не пропал бесследно в воздухе, мне надлежало, оправдываться, защищаться от возводимого на меня обвинения, и таким образом удостоверилось евангельское сказание, что, если и не по воле ведающего тайны сердца человеческого Бога, то по злобе врага нашего спасения, нам действительно предстоит дать ответ и во всяком праздном слове.

Обвинение это, по-видимому, являлось самым сильным аргументом моей погибели для бесов, они как бы почерпнули в нем новую силу для смелости нападений на меня и уже с неистовым ревом завертелись вокруг нас, преграждая нам дальнейший путь.

Я вспомнил о молитве и стал молиться, призывая на помощь всех святых, которых знал и чьи имена пришли мне на ум. Но это не устрашило моих врагов. Жалкий невежда, христианин лишь по имени, я чуть ли не впервые вспомнил о Той, Которая именуется Заступницей рода христианского.

Но, вероятно, горяч был мой порыв к Ней, вероятно, так преисполнена ужаса была душа моя, что я, едва вспомнив, произнес Ее имя, как вокруг нас появился какой-то белый туман, который стал быстро заволакивать безобразное сонмище бесов. Он скрыл его от моих глаз, прежде чем оно успело отдалиться от нас. Рев и гогот их слышался еще долго, но по тому, как он постепенно ослабевал и становился глуше, я мог понять, что страшная погоня оставила нас».

Преподобный Иоанн Лествичник описывает случай, происшедший с одним монахом до его смерти: «За день же до кончины своей он пришел в исступление и с открытыми глазами озирался то на правую, то на левую сторону постели своей и, как бы истязуемый кем-нибудь, он вслух всех предстоявших говорил иногда так: «Да, действительно, это правда; но я постился за это столько-то лет»; а иногда: «Нет, я не делал этого, вы лжете»; потом опять говорил: «Так, истинно так, но я плакал и служил братиям»; иногда же возражал: «Вы клевещете на меня». На иное же он отвечал: «Так, действительно так, и не знаю, что сказать на сие; но у Бога есть милость». Поистине страшное и трепетное зрелище было сие невидимое и немилостивое истязание; и что всего ужаснее, его обвиняли в том, чего он не делал. Увы! Безмолвник и отшельник говорил о некоторых из своих согрешений: «Не знаю, что и сказать на это», хотя он около сорока лет провел в монашестве и имел дарование слез... В продолжение сего истязания душа его разлучилась с телом; и неизвестно осталось, какое было решение и окончание сего суда и какой приговор последовал» (Иоанна, игумена Синайской горы «Лествица». Слово 7, 50).

Тогда же я впервые серьезно задумалась о посмертной участи своего отца, и так как не знала, крещен ли он, стала усердно просить Господа открыть мне это. И увидела во сне, как некие «люди» наперебой твердили, что мой отец – не принял святого крещения. Матушка Надежда пояснила, что, так как меня уверяли с особой настойчивостью, то это явно бесы, и мой отец – несомненно, крещен. Уверившись в этом, я впервые стала серьезно молиться о человеке, который оставил нас с мамой, прежде чем я родилась.

Прошу у Господа прощения за свою обиду, за то, что считала его виноватым перед нами. Все ему прощаю. Волос не падает с головы человека без воли Божией. То, что я росла без отца, было Промыслом Божиим. Мало ли какие бывают отцы... Быть может, вместе с ним нам не было бы так светло и хорошо в моем детстве. Сколько их на свете, подобных семейных драм... Но, став верующей, каждая душа обретает чувство личной ответственности за всех близких людей, – не только живых, но и усопших.

Мой отец был военным и политработником, значит, он многие годы занимался проповедью атеизма. Все хорошее, что я знала о моем отце, кроме того, что за всю свою жизнь его одного любила моя мама, было то, что он, рискуя жизнью, всю войну разминировал минные поля. Мне кажется, для этого недостаточно одного человеческого мужества, но требуются дополнительные серьезные качества души. Хозяйка дома, у которой мы снимали комнату, когда я была маленькой, – рассказала мне уже взрослой, как в последний раз приезжал к нам мой отец. «Ты была улыбчивым общительным ребенком. Всем радовалась, ко всем друзьям дома доверчиво шла на руки. Однажды, ты была трех лет, я вдруг обнаружила, что тебя нет во дворе. Бегу на улицу. Рядом проходила железная дорога. И вижу, на насыпи стоит майор, держит тебя на руках, целует, прижимает к себе (в это время у него была другая семья), а ты вырываешься и ладошками бьешь его по лицу. Ничего подобного от тебя никто не видел. Стремглав подбегаю и слышу: «Бей, дочка, бей! Твой отец этого достоин». Конечно, твои мама и бабушка накормили, напоили его чаем и расстались с ним – уже навсегда...»

Со времени пребывания в нашем доме матушки Надежды я впервые начала серьезно молиться о воине Никите, и Господь показал мне жуткое место ада, где пребывает в заключении мой отец. Как будто мне дали заглянуть в черную пещеру в стене пропасти – почти полностью лишенную света. Не забуду его мутный страдальческий взгляд, полный безысходности. Но на миг в нем появился проблеск надежды, когда он поднял голову, отвечая на мой взгляд. Не сомневаюсь, что все эти серьезные вещи были приоткрыты мне за святые молитвы матушки Надежды.

В житии Преподобного Лаврентия Черниговского есть рассказ о том, как пришла к старцу его духовная дочь: «Умер мой отец, прошу Вас сорок дней поминать новопреставленного». А батюшка: «Кто проходит мытарства сорок дней, а кто – двадцать восемь лет...» И через двадцать восемь лет – старец сообщил ей, что вымолил из ада ее отца. Сколько бы я не подавала на помин души моих ушедших близких, я не могу быть уверена, что они в Царствии Небесном. Знаю о светлой посмертной участи – одной моей мамы. Но положение моих родных после многих лет церковной молитвы о их спасении – явно облегчилось. Чувствую это по состоянию собственной души. Ведь мы все связаны нерасторжимыми узами. И нераскаянные грехи рода нередко смертельным грузом тяготеют – над душами живых.

«Нужно отдать все, – говорила матушка Надежда, – чтобы нашим усопшим стало лучше». Несколько лет спустя, уже после матушкиной и маминой смерти, к своему счастью, я вновь увидела во сне бабушку. Она была все еще больна, но находилась в необыкновенно красивой Небесной Лечебнице: везде свет, белизна простыней, непередаваемая чистота, – кажется, сияют сами стены, прямо в палатах цветут и благоухают цветы... С замиранием сердечным, проснувшись, подумала: кажется, молитвами матушки, бабушку взяли в Больницу Марфо-Мариинской Обители...

Матушка говорила удивительные вещи: «Неужели ты думаешь, что Великая Княгиня Елисавета не вымолила места в Раю своим родителями, сестрам, брату?.. Конечно же – они вместе. Точно так же и Государь с Государыней в Царстве Небесном умалили Господа о Своих друзьях неправославного вероисповедания. Думаю, что Лили Ден, Пьер Жельяр и другие, по неизреченной Милости Божией, разделили с Ними Их высокую Небесную участь, ведь они были среди тех, немногих, кто всем сердцем и жизнью, – разделял Их земные скорби. Думаю, что о своих инославных мы обязательно должны молиться, – конечно, келейно, – многим великим святым. И Елисавете Феодоровне, и Царской Семье. Господь Всемилостивый, – чудеса творит и Милует, – Милостью снисходит к сердцу – милующему».

На улице нашего подмосковного поселка жила раба Божия Анна, у которой мы брали молоко от коровы для моего маленького крестника. Она рассказала нам о своем дедушке. Думаю, в прежней России – среди простого народа было немало подобных людей. Афанасий любил страдальцев, всех больных и убогих. После Литургии приводил в дом нищих и странников, не изменяя этому обычаю в самые трудные и голодные годы. Ни вшей, ни лишая на людях не боялся. И действительно, никогда ничья болячка к нему не пристала. Бог его хранил. Мама Анны осталась вдовой с шестью детьми (муж погиб на Финской войне). Зарабатывала кусок хлеба, читая Псалтирь по усопшим. И, бывало, скажет: «Дети не едят досыта, куда ведешь людей – в доме пусто». – «Ничего, голубка, – ответит дедушка, – у Бога всего много». И, действительно, голодным никто у нас из-за стола не вставал. Дедушка парил гостей в баньке и заботливо стелил постели. Намаявшись с детьми за день, мама оставляла их на попечение отца. «Иди спать, душка, – жалел он ее, – я их угомоню». «И, действительно, все мы у него утихали, успокаивались, – вспоминала Анна. – Ночью проснешься, глаза приоткроешь, лампадочка горит, тоненькие лучики тянутся ко мне, то красненькие, то зеленые, постом – голубые, а дедушка сидит у икон – всю ночь шепчет молитвы. И так хорошо-хорошо у нас в избе. Я когда-то ему сказала: «Деда, как ночью у нас тихо да красиво». А он: «Плохо ли у Матери Божией – детушкам, под Покровом!..» Так он до конца призывал на нас Милость Царицы Небесной... И не знаю, спал ли он когда. А днем всегда добрый и веселый. Красный угол был у него в каждой комнате, везде иконы: и в хлеву, и в саду. За всякой работой – молился. Осенял крестом грядки, когда сажал и поливал, и всю скотинку. Не было твари, какую бы он не пожалел. Зимой стелил на снег льняную холстину, сыпал птицам зерно: «Отойдите маленько, душки мои, – просил свою детвору, – не спугните моих гостей». И к нему прилетало множество разных птиц, и какие-то белые, невиданные... Когда, после революции, разрушили церковь, он стал ходить молиться на развалины. В селе говорили: «Сдвинулся дед». Но Афанасий не обращал на это внимания и по-прежнему приветливо кланялся каждому, кто и дрался, и ругался, и его обзывал. Душе человеческой – кланялся. Мы бегали вслед за ним к бывшей церкви. «Видели бы вы, душки мои, – говорил он нам, – какая здесь свеча – от земли до Неба! Место, где Престол стоял, служили Литургию – навеки свято». Когда до революции жили сытно, на Пасху резал баранчика, и лучшее мясо отвозил в тюрьму: «Один Бог знает, сколько там невинных сидит...» На яблочный Спас мы бегали по всей деревне, корзинами разносили яблоки тем, у кого не было своих. Прежде это было обычно. В одной многодетной семье скоропостижно скончался муж, так поутру у вдовы на пороге: овощи и яйца в корзинке, кусочек мяса и крынка молока – и не признавались, кто носил... А когда в соседней деревне сгорел дом, всем миром новый строили. Дедушка Афанасий знал свою кончину, говорил без всякой печали, с улыбкой: «Скоро, душки мои, от вас далеко уйду, но с вами не расстанусь». Поутру оделся во все чистое, каждому из детей что-то свое на ушко шепнул – напутствовал, светлыми глазами в глаза глянул, перекрестил, обнял. Маме поклонился в ноги. Со всеми простился, а за полдень, помолясь, лег на лавку под образа, сложил руки как для причастия, и отдал Богу душу... Мы даже не сразу заметили, что он – ушел... И действительно – с нами не расстался. Слышим его молитвы, постоянную помощь с неба...

Мы с дедушкой в нашей церкви Литургию стояли, когда принесли двухлетнего ребенка, расслабленного с рождения, – ручки и ножки как тряпочки, только глазки живые. Матери посоветовали отслужить молебен Святителю Николаю. Кропит всех батюшка после молебна. И вдруг младенец вырвался из пеленок, и прямо по полу – к батюшке побежал...»

У Анны третьего сына звали Алексей. Ему досталась тяжелая судьба: трудная работа и неверная жена. Придет, бывало, домой, и застанет жену не одну. Повернется из дому, гуляет по глухим улицам допоздна и ночует на лавке в сквере. А потом совсем к матери жить пришел. И умирать ему пришлось от рака пищевода. Страшная болезнь: уколы, чтобы боли снять, медсестра делала, да их не хватало. И положила ему мама под подушку бумажную иконочку Спасителя: «Лешенька, не один терпишь, Господь с тобою...» «Который уже день он у меня и молочка не принимал, – рассказывала она, – и вижу сон. Копаюсь я в огороде. Вдруг, слышу, меня окликают: «Анна!» Глянула, на моем крыльце стоит – Спаситель в синих переливных ризах, а из-под них – белые. И рядом с Ним два мальчика – в белом снегу. И Он мне: «Анна, Я ведь за твоим Лешей пришел!» А я: «На что он Тебе, Господи, он у меня такой слабенький, ни на что не годный...» – «Ничего, – говорит, – Я его в Свою Больницу возьму – полечу...» Очнулась и второпях к сыну бегу, а он уж – отходит... А на девятый день вижу его на кровати в Больнице. И женщина в белом апостольнике, вот как у вас Елисавета Феодоровна на фотографии, – как Ангел над ним склонилась...»

Только там нас покинут мученья,

Все страданья исчезнут как дым!

Оттого и живет в нас стремленье

К небесам, к небесам голубым.

В. Броницкая

Верю в чудо Божией Милости, верю, что и не вполне готовых для Царствия может «подлечить» Господь. И среди всех Небесных Лечебниц во все дни в неусыпаемом труде – горняя Марфо-Мариинская Обитель.

...Что считали мы могилою –

Новой жизни колыбель!

Не на веки властной силою,

Смертью, взяты мы отсель!

Но за гробом продолжается

Вечной жизни благодать,

И усопший возвращается

В мир таинственно опять...

Все друг с другом тесно связано,

Смерть рождает жизнь собой!

Все, что здесь нам недосказано,

Мы постигнем в жизни той!

В. Броницкая

Замечательно, что и в этой жизни – мы, нередко, не задумываясь об этом, – попадаем в Небесную лечебницу. Каждый из нас испытал благотворное влияние болезней, из которых мы часто выходили – обновленными душой и телом. У протоиерея Андрея Логвинова есть книга стихов, которая так и называется: «Небесный госпиталь».

Вдруг приснилось

про Небесный госпиталь...

Снова, телом и душой

больной,

Я сдаюсь на Милость

Твою, Господи:

Ты побудь, пожалуйста,

со мной...

Так дано много!

Так легка трата:

Возлюби Бога,

Полюби брата,

Накорми пташку,

Пожалей кошку,

Дай больным чашку,

А другим – ложку.

Так уж Всевышний

Создал: мы – люди

Не когда дышим,

А пока – любим...

Как легко запоминаются эти строки... В послесловии своего сборника отец Андрей пишет: «Опытным путем душа познала, что всякое искусство, да и сама жизнь, если она без Бога, – ведет к самоубийству в самом широком смысле слова. Исцеление жизни возможно лишь через Небесный госпиталь – верой и любовью: к Творцу, Родине, человеку»⁴¹.

Однажды мы с матушкой вспоминали Фросю. И я сказала: «Но конечно, опыт посещения Рая и ада матушки Любови – абсолютно уникален». – «Ты ошибаешься – помолчав, произнесла матушка, – уверена, что подобные видения – не редкость для святых, вернее, для будущих святых». Несколько лет спустя, я удостоверилась в истине ее слов.

Монахиня Сергия (в миру Татиана Ивановна Клименко) в последние годы жила в Пюхтицком Успенском монастыре в Эстонии († 7 октября 1994 г). В молодости (в 1924 г., еще до монашеского пострига, бывшего в 1925 г.) во время тяжелой болезни (воспаление легких), по молитвам ее духовного отца Стефана (Игнатенко, † 1973 г.), иеромонаха Успенского монастыря на горе Бештау, ей было дано видение – прохождения мытарств. Приводим небольшой отрывок из ее рассказа⁴².

...В течение недели болезни я сознание не теряла. В ту памятную ночь я вполне ориентировалась в окружающей обстановке, не спала и видела отчетливо всю комнату, спящую родственницу на соседней постели и зажженную свечу. Я силилась читать про себя Иисусову молитву. Сначала все шло как обычно, но потом я стала ощущать злую силу, сопротивляющуюся молитве Иисусовой и стремящуюся отвлечь меня от нее: то плыли передо мной пейзажи дивной красоты, то звуки симфонического оркестра врывались в мое сознание. Один момент – я залюбуюсь, заслушаюсь, оставив слова молитвы, и... злая сила потрясает меня до основания.

В такой борьбе, томясь от жара, но в полном сознании, я вдруг вижу перед собой отца Стефана с крестом на груди. Отдавая себе отчет в невозможности его появления, я начала читать «Да воскреснет Бог...», памятуя совет отцов. Отец Стефан дожидается окончания молитвы, говорит с улыбкой «Аминь» и... в мгновение ока берет из меня душу.

Мы очутились с ним словно в недрах земли и шли по высоким обширным пещерам, расположенным, как я чувствовала, где-то в глубине недр.

Я была в монашеском, скорее в послушническом одеянии, а отец Стефан – в своей обычной черной рясе. Он шел впереди, а я следом за ним. Путь наш шел по берегу ручья с черной, быстро текущей водой. Его русло пересекало пещеру, и мы направились к истоку его.

Я подумала о том, что может обозначать этот поток, и мгновенно почувствовала, как отец Стефан подумал мне в ответ: «Это мытарство – за осуждение». (Далее также мы не говорили, но общались мысленно.) Я поняла, что нахожусь на мытарствах, которые мне пришлось бы пережить, если бы я тогда умерла.

Мы подошли к истоку черного ручья и увидели, что он вытекает из-под огромных, мрачных, тяжелых дверей. Я «услышала» мысли отца Стефана, объясняющие мне, что там, за этими ужасными дверями, мытарства за смертные грехи. Чувствовалось, что там царит невообразимый ужас и страдание. Отец Стефан повернул от этих врат назад, и я вдруг увидела на дне ручья, среди прочих многочисленных людей мою знакомую, которая и до сих пор жива. Отец Стефан, повернувшись ко мне, подумал с каким-то ударением: «Осуждение (ближнего) никогда не прощается». И я с необычайной яркостью ощутила свою виновность в отношении этого греха и невозможность оправдать себя. С ужасом взмолилась я о душе, погруженной в черные воды, и... вдруг она вышла оттуда в своем человеческом облике, и притом сухая.

Отец Стефан объяснил мне, что если бы эта раба Божия умерла в том состоянии, в каком она была тогда, то она мучилась бы вечно. По милосердию и смотрению Божию ей будут дарованы при жизни великие страдания, которые помогут ей очиститься от этого греха...

Мы пошли дальше, и вдруг наш путь преградили весы. На одну чашу беспрерывным потоком падали мои добрые дела, а на другую с сухим треском, падая и рассыпаясь, сыпались пустые орешки. Они только ударяли по левой чашке весов, но, несмотря на это, пустая чаша перевешивала полную. В их треске звучала злая насмешка надо мной: эти пустые орешки изображали собой самоуслаждение, сопутствующее моим добрым делам, тщеславие, их обесценивающее.

Пустые орешки перевесили... Первая чаша взвилась высоко. Я стояла безответная, убитая, осужденная...

Вдруг на правую чашу упал кусок пирога и перевесил. Словно кто-то в долг дал мне, но что дал – я не поняла. Возможно, это были чьи-то молитвы. Весы исчезли, путь опять был свободен. С трепетом я следовала за отцом Стефаном, и вдруг пред нами предстала гора пустых бутылок. Что-то нелепое, глупое было в ней. Гора словно надувалась, величаясь. Это, увы, была моя гордость. Непередаваемо остро я почувствовала всю глупость и ложность ее. И опять остановилась, не находя мысли, оправдывающей меня.

Если бы я уже умерла, то должна была бы трудиться на этом месте, чтобы откупорить каждую пустую бутылку, и это было бы мучительно и бесплодно.

«Еще не умерла», – подумал отец Стефан взмахнул рукой: Благодать Божия вскрыла сразу все бутылки. Путь открылся, и мы пошли дальше...

Каким-то образом мы с отцом Стефаном поднялись, словно на более высокий ярус... и далее очутились, словно в магазине готового платья. Необычайная духота и уныние составляли как бы воздух этого помещения. Я увидела множество одежды, висящей рядами, и между ними свою душу в виде какой-то одежды, распяленной на вешалке...

Должна оговориться, что мне очень трудно излагать виденные образы, слова не могут передать их тонкости и необычайной убедительности. Все сейчас звучит грубо и вместе с тем бледно (ничего не выражает)...

Меня охватило необычайно рельефное и яркое ощущение виновности, чувство невозможности оправдаться – непщевати вины о гресех: такой осязательной вина никогда не ощущалась при жизни.

Множество висевших одежд – это были мои мысленные пожелания материальных приобретений, даже и не осуществившиеся...

Мы поднялись выше и вошли в какое-то небольшое помещение, являющееся частью большого, словно это был отгороженный угол комнаты. В нем стояли какие-то уроды, потерявшие образ человеческий, – трудно мне выразить это, но они были как бы «покрыты срамом», словно облиты помоями. Тут я поняла, что значит безобразие, оно воистину есть потеря образа и подобия Божия, так как это были люди, употреблявшие великий дар Божий – слово, – на похабщину, любившие в своей жизни неприличные анекдоты. Я с облегчением подумала, что уж этим-то я не грешна, и вдруг услышала, как эти чудовища заговорили хриплыми, нечистыми голосами: «Наша, наша!» Я обомлела и с кристальной ясностью вспомнила, как, будучи ученицей младших классов, сидела с подругой в пустом классе и писала в тетради какие-то глупости. Кажется, я никогда об этом и не вспоминала. Опять неоплатный долг! Нечем покрыть, нечем оправдаться! В отчаянии, закрывая глаза, чтобы не видеть этих омерзительных уродов, я бросилась к отцу Стефану и, услышав в своем сердце его мысли-слова «может покаяться», проскользнула за ним к выходу...

С трепетом последовала я за отцом Стефаном... Идя дальше и словно наклонившись, я увидела, как бы сквозь окна, нижнее помещение, вроде отделения кондитерской: там рядами стояли мириады пирожных, конфет, изображавших мою любовь к «сладенькому» – гортанобесие. В строгом порядке, в каком стояли эти кондитерские изделия, таилась бесовская ехидность, – они, бесы, возбуждали во мне эту страсть, они же старательно и запомнили содеянное. Если бы я умерла, то должна была бы снова все это поглощать, но уже без желания, нестерпимо страдая, как бы под пыткой. Знакомые спасительные слова: «еще не умерла», дали возможность идти дальше...

Далее мы очутились в высоких просторных залах. Они были красивы, но как-то чуждо холодны душе. Это были как бы храмы без Бога. Мы долго шли: храмы сменялись один за другим, и я тоскующим взглядом обводила их высокие своды. Еле передвигая ноги от усталости, я услышала мысленный укор отца Стефана: «Зачем много мечтала, ведь это все твои мечты!»...

Вдруг наш путь преградило дивное явление: представьте себе лепестки розы, пронизанные лучами солнца, и вот, сотканный из подобного кроткого сияния, весь розовый и вместе золотой, в полном архиерейском облачении стоял перед нами Святитель Николай Чудотворец. Я пала на колени и, склоняясь ниц, видела душевными очами, как Святитель Николай поцеловал отца Стефана в щеку. Я испытала пламя жгучего стыда. Мучительно заныли все язвы душевные, словно обнаженные и освещенные изнутри этой потрясающей близостью со святостью. Не могу передать никакими словами то ощущение, потускневшее сейчас от времени, – ощущение всеобъемлющее, подавляющее – своего недостоинства, нечистоты, невозможности прикоснуться, поднять глаза. Я поняла это сердцем, почему грешнику нет места в раю, – он не может вынести ощущения близости к святыне...

Мы с отцом Стефаном шли по дороге и вошли в храм. В его притворе царил полумрак, а в главной части храма сиял свет... Мы прошли в главный придел... и я замерла от чудного видения: перед иконостасом, в воздухе, облитая лучами света, падавшего косо из окна храмовой стены, стояла стройная фигура. Это была дева, облаченная в светлое одеяние, ниспадавшее мягкими складками. Она стояла легко и свободно в лучах света, и я, вглядываясь в нее, чувствовала, что знала ее когда-то. Она была воплощением благородства и красоты, печать образа Божия лежала неискаженно на ней... Образ есмь неизреченныя Твоея славы...

«Кто ты, милая, родная, бесконечно близкая?» – шептала я, не в силах оторваться от дивного облика. Тщетно силилась я вспомнить. Минутами мне казалось, что вот-вот я ее узнаю, вспомню ее, но потом опять, словно туманом, заволакивало все внутри. И вдруг я узнала ее – это была моя душа! Душа, данная мне Творцом, душа в том девственном состоянии, в каком она вышла из купели крещения. Образ Божий в ней был еще не искажен...

Я не сводила глаз, глубоко потрясенная, но вдруг из серого сумрака притвора выступила одна из сидевших там фигур. Это было ужасное, несказанное чудовище – на свиных ногах, с огромными черными губами поперек живота, безобразная, низкая баба... Она властно подходила ко мне, как к своей должнице, и – о ужас! – я узнала в ней свою душу, – душу в том состоянии, в каком она находится сейчас, – безобразная, исказившая в себе образ Божий...

Слов нет выразить, что было тогда в моем сердце...

О. Стефан отстранил чудовище, хотевшее как бы прильнуть ко мне со злорадством, словами: «Еще не умерла, может покаяться» – и повел меня к выходу...

Несколько раз во время этого сна я приходила в себя, видела комнату, слышала дыхание спящей родственницы. Сознательно не желая продолжения этого сновидения, я читала молитву, но снова против воли уходила из себя.

Когда я окончательно проснулась, сгорая от жара, увидела знакомую обстановку и вспомнила пережитое во сне, то ясно почувствовала приближение смерти. В душе поднялась томительная тоска от сознания бесцельно прожитой жизни. Умирала я, не приобретя ничего, не принеся Богу ни одной добродетели, не исполнив ни одной заповеди. И не приготовив себя к вечности.

«Даром, даром прожитая жизнь», – с какой-то стихийной силой твердила во мне обнаженная совесть... И тут в ответ с такой же силой во мне поднялся пламенный молитвенный призыв к Царице Небесной с просьбой дать мне время на покаяние...

Еще не умолкли на запекшихся губах слова молитвы, как я почувствовала дивное прохладное дуновение, обнявшее меня всю словно благодатной росой. Жара как не бывало. Я почувствовала легкость, возвращение к жизни. Чувствуя полное выздоровление, я увидела в щель между оконными ставнями мерцающую чистую звездочку, зовущую меня к новой, обновленной жизни.

Пришедший поутру врач констатировал полное выздоровление. Пред Господом Богом исповедую, что все виденное излагала без всякого преувеличения или умалчивания.

Богу нашему и Пречистой Преблаженной Деве Богородице слава во веки веков. Аминь.

Истинно любящий Бога считает себя странником и пришельцем на земле сей, ибо в своем стремлении к Богу душой и телом созерцает только Его одного (Преподобный Серафим Саровский).

Тихая, теплая ночь. – Позабудь

Жалкие нужды земли.

Выйди, взгляни: высоко млечный путь

Стелется в синей дали.

Что перед светлою звездной стезей

Темные наши пути?

Им, ознакомленным с ложью людской,

Неба красой не цвести.

Глаз не сводил бы с лучистых высот...

– Выйди, зову тебя вновь.

В небо вглядись, отрешись от забот,

К Вечности душу готовь.

К.Р.

– Да не хочу я ничего про бесов знать. И в ад – не верю. И в Бога вашего не верю – живу себе обыкновенно, как все люди, – возбужденно говорила сестра матушкиной знакомой, которую она сюда привела чудом чьих-то молитв, настолько та идти не хотела. Я не знаю, о чем говорила с ней матушка, так как она попросила оставить ее вдвоем с женщиной. Но уходила гостья, по признанию ее сестры, на редкость тихая. Когда я встречаю подобные высказывания, вспоминаю рассказ Н.А. Мотовилова.

Николай Александрович Мотовилов⁴³ предпринял поездку на родину Преподобного Серафима, в Курск, с тем чтобы собрать сведения о детстве и юности его. На обратном пути в Воронеж (Преподобный Серафим незадолго до своей кончины передал Николая Александровича на попечение известного святостью жизни архиепископа Воронежского и Задонского Антония), на одной из почтовых станций по дороге из Курска Мотовилову пришлось заночевать. Оставшись совершенно один в комнате проезжающих, он достал из чемодана свои рукописи и стал разбирать их при тусклом свете одинокой свечи, еле освещавшей просторную комнату. Одной из первых ему попалась записка об исцелении бесноватой девицы из дворян, Еропкиной, у раки Святителя Митрофана Воронежского.

«Я задумался, – пишет Мотовилов, – как это может случиться, что православная христианка, приобщающаяся Пречистых и Животворящих Таин Господних, и вдруг одержима бесом, и притом такое продолжительное время, как тридцать с лишним лет. И подумал я: вздор! Этого быть не может! Посмотрел бы я, как бы посмел в меня вселиться бес, раз я часто прибегаю к Таинству Святого Причащения» – И в это самое мгновение страшное, холодное, зловонное облако окружило его и стало входить в его судорожно стиснутые уста.

Как ни бился несчастный Мотовилов, как ни старался защитить себя от льда и смрада вползающего в него облака, оно вошло в него все, несмотря на все его нечеловеческие усилия. Руки были точно парализованы и не могли сотворить крестного знамения, застывшая от ужаса мысль не могла вспомнить спасительного имени Иисусова. Отвратительно ужасное совершилось, и для Николая Александровича наступил период тягчайших мучений. В этих страданиях он вернулся в Воронеж к Высокопреосвященному Антонию. Рукопись его дает такое описание мук:

«Господь сподобил меня на себе самом испытать истинно, а не во сне и не в видении три геенские муки: первая – огня несветимого и негасимого ничем более, чем лишь одной благодатию Духа Святаго. Продолжалась эта мука в течение трех суток, так что я чувствовал, как сожигался, но не сгорал. Со всего меня по шестнадцати или семнадцати раз в сутки снимали эту геенскую сажу, что было видимо для всех. Перестали эти муки лишь после исповеди и причащения Святых Таин Господних, молитвами архиепископа Антония и заказанными им по всем сорока семи церквам воронежским и по всем монастырям заздравными ектениями за болящего болярина раба Божия Николая.

Вторая мука в течение суток – тартара лютого геенского, так что огонь не только не жег, но и согревать меня не мог. По желанию его Высокопреосвященства я с полчаса держал руку над свечою, и она вся закоптела донельзя, но не согрелась даже. Опыт сей удостоверительный я записал на целом листе бумаги и к тому описанию мою руку, со свечной сажей на ней, приложил. Но обе эти муки причащением давали мне возможность хотя пить и есть, и спать немного мог при них, и видимы они были всем.

Но третья мука геенская, хотя на полсуток еще уменьшилась, ибо продолжалась только полтора суток и едва ли не более, но зато велик был ужас и страдание от неописуемого и непостижимого. Как я жив остался от нее! Исчезла она тоже от исповеди и причащения Святых Таин Господних. В этот раз сам архиепископ Антоний из своих рук причащал меня оными. Эта мука была червя неусыпного геенского, и червь этот никому более, кроме меня самого и Высокопреосвященнейшего Антония, не был виден, но я при этом не мог ни спать, ни есть, ни пить ничего, потому что не только я весь сам был преисполнен этим наизлейшим червем, который ползал во мне во всем, и неизъяснимо ужасно грыз всю мою внутренность, и, выползая через рот, уши и нос, снова во внутренности мои возвращался. Бог дал мне силу на него, и я мог брать его в руки и растягивать. Я по необходимости заявляю все это, ибо недаром подалось мне все это свыше от Господа видение, да и не возможет кто подумать, что я дерзаю всуе Имя Господне призывать. Нет! В день Страшного суда Господня Сам Он, Бог, Помощник и Покровитель мой, засвидетельствует, что я не лгал на Него, Господа, и на Его Божественного промысла деяние, во мне им совершенное».

Вскоре после этого страшного и недоступного для обыкновенного человека испытания Мотовилов имел видение своего покровителя, Преподобного Серафима, который утешил страдальца обещанием, что ему дано будет исцеление при открытии мощей Святителя Тихона Задонского и что до того времени вселившийся в него бес уже не будет его так жестоко мучить.

Только через тридцать с лишком лет совершилось это событие, и Мотовилов его дождался, дождался и исцеления по великой своей вере.

– Едва дохнет на цветок холодный ветер – он погибает, – говорила матушка Надежда, – так Богу легко в один миг забрать у нас жизнь. Одна минута отделяет человека от смерти. Но мы столь легкомысленны, что вовсе не думаем об этом. А ведь мы живем, чтобы достойно умереть. Вся жизнь – только подготовка к смерти, ко встрече с нашим Творцом и Владыкой – лицом к лицу. Боже, Милостив буди нам, грешным.

Помни, что согрешения твои достигли полноты своей, что юность твоя уже прошла. Настало, настало время твоего отшествия, время, в которое ты должен дать отчет в делах твоих. Знай, что там не искупит брат брата, не освободит отец сына; предваряй действия твои воспоминанием исшествия твоего из тела, и не забывай памятования о вечном осуждении. Поступая так, не согрешишь во веки, – назидает Преподобный Антоний Великий (Отечник. Святитель Игнатий Брянчанинов).

Мы поднимаемся; конечного предела

Нам не достигнуть здесь!.. и правды свет идет

Путем борьбы и мук, путем труда и дела

В тот край, где Истина нас ждет.

В. Броницкая

В мое последнее свидание с Преосвященным Игнатием, 13 сентября 1866 года, он, прощаясь, сказал мне: «С.И.! Вам, как другу, как себе говорю: готовьтесь к смерти – она близка. Не заботьтесь о мирском: одно нужно – спасение души! Понуждайте себя думать о смерти, заботьтесь о вечности!»

В 1867 году, 30 апреля Преосвященный Игнатий скончался в Николаевском монастыре: я поехала на его погребение, совершавшееся 5 мая. Невыразима словом грустная радость, которую я испытала у гроба его.

В субботу 12 августа 1867 года ночью худо спала, к утру заснула. Вижу – пришел Владыка Игнатий в монашеском одеянии, в полном цвете молодости, но с грустию и сожалением смотрит на меня: «Думайте о смерти, – говорил он. – Не заботьтесь о земном! Все это только сон, – земная жизнь – только сон! Все, что написано мною в книгах, все – истина! Время близко, очищайтесь покаянием, готовьтесь к исходу. Сколько бы Вы не прожили здесь, все это – один миг, один только сон». На мое беспокойство о сыне Владыка сказал: «Это не Ваше дело; судьба его в руках Божиих! Вы же заботьтесь о переходе в вечность». Видя мое равнодушие к смерти и исполняясь сострадания к моим немощам, он стал умолять меня обратиться к покаянию и чувствовать страх смерти. «Вы слепы, ничего не видите, и потому не боитесь, но я открою Вам глаза и покажу смертные муки».

И я стала умирать. О, какой ужас! Мое тело стало мне чуждо и ничтожно, как бы не мое, вся моя жизнь перешла в лоб и глаза; мое зрение и ум увидели то, что есть действительно, а не то, что нам кажется в этой жизни. Эта жизнь – сон, только сон! Все блага и лишения этой жизни не существуют, когда наступает со смертью минута пробуждения. Нет ни вещей, ни друзей, – одно необъятное пространство, и все это пространство наполнено существами страшными, непостигаемыми нашим ослеплением; они живут вокруг нас в разных образах, окружают и держат нас. У них тоже есть тело, но тонкое, как будто слизь какая, ужасное! Они лезли на меня, лепились вокруг меня, дергали меня за глаза, тянули мои мысли в разные стороны, не давали перевесть дыхания, чтобы не допустить меня призвать Бога на помощь. Я хотела молиться, хотела осенить себя крестным знамением, хотела слезами к Богу, произношением имени Иисуса Христа избавиться от этой муки, отдалить от себя эти страшные существа, но у меня не было слов, ни сил. А эти ужасные кричали на меня, что теперь уже поздно, нет молитвы после смерти!

Все тело мое деревенело, голова неподвижна, только глаза все видели, и в мозгу дух все ощущал. С помощью какой-то сверхъестественной силы я немного подняла руку, до лба не донесла, но на воздухе я сделала знамение креста, тогда страшные корчились. Я усиливалась не устами и языком, которые не принадлежали мне, а духом представить имя Господа Иисуса Христа, тогда страшные прожигались, как раскаленным железом, и кричали на меня: «Не смей произносить этого имени, теперь поздно!» Мука неописуемая!

Лишь бы на одну минуту перевесть дыхание! Но зрение, ум и дыхание выносили невыразимую муку от того, что эти ужасные страшилища лепились вокруг них и тащили в разные стороны, чтобы не дать мне возможности произнести имя Спасителя. О, что это за страдание! Опять голос Владыки Игнатия: «Молитесь непрестанно, все истина, что написано в моих книгах. Бросьте земные попечения, только о душе, о душе заботьтесь». И с этими словами он стал уходить от меня по воздуху как-то кругообразно, все выше и выше над землею. Вид его изменялся и переходил в свет. К нему присоединился целый сонм таких же светлых существ, и все как будто ступенями необъятной, невыразимой словом лестницы.

Как Владыка по мере восхождения становился неземным, так и все присоединившиеся к нему в разных видах принимали невыразимо прекрасный, солнцеобразный свет. Смотря на них и возносясь духом за этою бесконечною полосою света, я не обращала внимания на страшилища, которые в это время бесновались вокруг меня, чтобы привлечь мое внимание к ним новыми муками. Светлые сонмы тоже имели тела, похожие на дивные, лучезарные лучи, пред которыми наше солнце – ничто.

Эти сонмы были различных видов и света, и чем выше ступени, тем светлее. Преосвященный Игнатий поднимался все выше и выше. Но вот окружает его сонм лучезарных Святителей, он сам потерял свой земной вид, и сделался таким же лучезарным. Выше этой ступени мое зрение не достигало. С этой высоты Владыка Игнатий еще бросил на меня взгляд, полный сострадания. Вдруг, не помня себя, я вырвалась из власти державших меня и закричала: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Преосвященного Игнатия, и святыми его молитвами спаси и помилуй меня, грешную!» Мгновенно все ужасы исчезли, настала тишина и мир. Я проснулась в жестоком потрясении.

Никогда ничего я не боялась и охотно оставалась одна-одинехонька в доме, но после этого сна несколько дней я чувствовала такой ужас, что не в силах была оставаться одна. Много дней я ощущала необыкновенное чувство на средине лба: не боль, а какое-то особенное напряжение, как будто вся жизнь собралась в это место. Во время этого сна я узнала, что, когда мой ум сосредотачивается на мысли о Боге, на имени Господа нашего Иисуса Христа, ужасные существа мигом удаляются, но лишь только мысль развлекается, в тот же миг они окружали меня, чтобы мешать моей мысли обратиться к Богу и молитве Иисусовой.

– Матушка, – говорила я, – как же все страшно и серьезно. В уйме молитв мы просим избавить нас заслуженного ада. В каждом акафисте мы читаем слова, подобные звучащим в тринадцатом икосе акафиста Святителю Николаю: ...и от геенны избавитися нам Господа умоли, богоприятным твоим ходатайством... И наш любимый отец Тихон начинал свою беседу с духовными чадами перед уходом в затвор словами: «Главное – просить у Господа христианской кончины живота нашего – безболезненной, непостыдной, мирной. Самое дорогое сейчас прошение. И еще просить доброго ответа – на Страшном Суде Христовом». Но перед лицом того страшного, что мы знаем, – как нам спастись?!

– Нужно видеть себя тем, что мы есть на самом деле – полным ничтожеством перед лицом Всемилостивого Бога – перед Светом Его Совершенной Любви. – Не считай, что ты достойна хотя бы одной Милости Божией. Не присваивай себе – ни одного доброго дела. Помнишь, как сказал Фросе Преподобный Онуфрий, прежде чем взять ее на Небо: «Прощаются тебе грехи – за два твоих добрых дела». А она – и не знала – за какие. Благодари и тогда, когда тебе очень плохо; смиряйся, если это и очень трудно; молись – сердцем; кайся – всем существом. И все это – постоянно! Успех всякого важного дела – в постоянстве. С искренней любовью твори дела Милосердия... Спасается на самом деле больше людей, чем мы думаем. Легче спастись людям простым, которые не замечают своих добродетелей и простосердечно рады послужить – всем и каждому. Самое главное – блюди себя от какого бы то ни было мнения о себе. Главное наше о себе мнение: мы – никто и ничто – без помощи Божией.

Человек, чем более приближается к Богу, тем более видит себя грешным (Древний Патерик).

Во время работы над этой книгой, к своей неожиданности, я услышала от духовного лица: «С того света еще никто не приходил – и доказательств о существовании ада – мы не имеем...» Но на самом деле Церковь располагает многочисленными подобными свидетельствами. Приводим – одно из последних.

Звонок разбудил поздно ночью. Низкий голос начал с места в карьер:

– Если не замолчишь, не проживешь и недели...

– Что? Кто это? Кто говорит?

– Российская церковь сатаны...

Жительнице Туапсе, пятидесятилетней Валентине Романовой с такими угрозами звонят все чаще. И это понятно. Поразительные свидетельства принесла она в наш мир с того света. Для сатанистов – страшные...

«В 1982 году мужа перевели из Североморска в один из гарнизонов Крымской области. Устроились на новом месте. Получили квартиру в доме офицерского состава. Купили мебель, цветной телевизор. Кругом сады, виноградники. (Там Валентина разбилась на своей машине и попала в реанимацию...)

...Врач сказал: «Все сделали, но спасти ее не удалось. Сердце не бьется». Кто-то добавил: «Ведь у нее двое маленьких девочек».

В теле раздался толчок. Я оказалась как бы над всеми. Врач спокойно записывает что-то. Говорит, что утром из Симферополя надо вызывать машину и отправить в морг. Потом одна женщина в палате хватает подушку: «С мертвой лежать? Не буду!»

Я тихонечко говорю: «Хи-хи, а я живая»... Голос не звучит. Говорю погромче, но чтобы не напугать: «А я живая!» Опять не звучит! Что с моим горлом?! Пока они все не ушли, я рукой осторожно трогаю их по затылкам. Не чувствуют! Даже волосы не шевелятся от прикосновения. Вижу ручку на столе: сейчас возьму или собью, чтобы привлечь внимание. Я ее беру, а она не берется! Ощущаю свои руки здоровыми, а она не берется! Что со мной?!

Меня охватывает такой страх, что кажется, сердце разорвется. Слышу приближающийся гул. Монотонный такой. Как в метро. Чувствую, сзади черная дыра. Вроде как труба, и меня всасывает. Тянет долго. Ощущение не из приятных. Наконец выбрасывает куда-то. Грунт каменистый. Ничего нет вокруг.

Вдруг вижу: слева высокий мужчина стоит. Я к нему! Хочу спросить, где я нахожусь. И тут вижу его взор. Страшные глаза, нечеловеческие. Как у зверя в прыжке. У меня душа заледенела. Первая реакция: бежать! Развернулась, а сама думаю: ну куда я от него скроюсь! Закричала: «Господи, спаси!» И вдруг почувствовала облегчение. Рядом появился кто-то другой. Я его не вижу, но чувствую: красивый такой. Как только злой пытается схватить меня, он становится между нами. И так мы бежим. Неожиданно спотыкаюсь о какой-то невидимый, словно стеклянный барьер. Падаю. И тут снова из меня как будто что-то выходит. Мой спасатель ловит это что-то. Дух? Душу? Не знаю.

А злой останавливается у барьера. Не может его переступить... Что такое? Да что у меня было такое? Почему тот за мной гнался?

И тут справа и слева за мной оказываются двое. Я их не вижу, но они меня ведут. Как заключенную. После смерти человек лишается не только тела. У него воли нет. В том, ином мире не желаешь идти, хочешь убежать, скрыться, но не можешь. Воля у нас есть только здесь. Ты волен заслужить рай или ад. Но только здесь. Там уже поздно...

Я ощущаю, что лечу все ниже, словно раскрылась земная кора. Оказываюсь у края бездны. Мне говорят: «Смотри». Проносится мысль: неужели сбросят? Я закрываю лицо ладонями, потому что запах... Меня чуть не стравило. Теперь знаю: так пахнет мертвое тело. Ничего не видно. А они опять: «Смотри!» Я глянула и в ужасе отпрянула. Миллионы людей! Как головастики в бочке. Рыдания, вопли, стоны. Жуткий смрад. На глубочайшем дне люди всех цветов кожи. Особенно такие, у которых на голове намотано что-то. Они... испражняются на глазах друг друга и сами же во все это садятся. Невыносимая вонь! Стены пропасти доверху в плевках и кале. Мне говорится: это колодец отходов.

Я спрашиваю: «Как они туда попали? Как их спасти? Надо какой-то канат. Почему к ним так безразличны?»

А мне в ответ: «Здесь человеческие пороки». «Как это, пороки?» Сопровождающие поясняют: «Скотоложники, извращенцы, блудники, прелюбодеи, развратители малолетних, мужеложники...» Я и слов таких не знала. Мне говорят: «Прикосновение этих людей приносит страдание. Они получили то, что заслужили»...

И вдруг я вижу поле, канава какая-то. Ко мне спиной сидят женщины. И детки испачканные, грязные. Как они попали сюда? «Это не рожденные дети»... «Как это?» «Жертвы абортов. И твои здесь...» У меня волосы встали дыбом. Я ведь делала аборты. Не ведала, что это грех. Слова такого не знала. Мне придется отвечать за них? Женщины не обернулись. Молчали. И тут я поняла, что меня ждет наказание. Пришла непередаваемая тоска...

Каменистая дорога поднималась выше. И тут на восточной стороне как бы рассеялись облака, показалось огромное здание. Массивная дверь приоткрылась, и я увидела двух женщин. Они были чистенько одеты! У одной головной убор, теперь я уже знаю, что монашеский. Она увидела меня и захлопнула дверь. Я стала стучать. Мне ответили: «Слушай голос. Принимаем отмоленную».

На западе, куда показала женщина, я увидела свалку. Старые серые барачные строения, вроде свинарников. Одна дверь открыта. Внутри – огромное количество людей. Стоят вплотную друг к другу. Множество лишенных улыбок, усталых, непередаваемо грустных лиц.

И тут я услышала голос. Громкий, необычайно торжественный и монотонный. Он шел как бы с небес, но неба над нами не было, был лишь каменный свод. От этого голоса все дрожало. Люди замерли, подняв головы кверху. Голос назвал имя... Из барака вышла древняя-древняя старушка. Обычно дух и душа молодые, а она была старой. С надеждой смотрела вверх. Но голос замолчал. Меж тем одну женщину одевали. Я поняла: для поднятия наверх.

Все во мне всколыхнулось – до боли в сердце. Не все потеряно, когда в роду появляется молящийся. Он может вымолить прощение.

Я упала на колени. Полились слезы. Все плакали. Они ждали вызволения. Ждали в любом поколении. Кто-то прощен. Кого-то вымолили. Спасение есть и здесь...

Потом меня снова повели вниз. Открылась скальная завеса. Обдало огненным жаром. Потом я вспомнила его во время болезни. Оказывается, человеку дано почувствовать подобие адского пекла. И пусть каждый задумается. После болезни мы должны как-то прозревать.

А там, в серой мгле, в каменном котловане, кипела раскаленная лава. В ней варилась уха. Живая человеческая уха. Огромное количество людей. Головы на мгновение выныривали на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, крикнуть и тут же скрывались в безжалостном пекле мук.

Я хотела убежать, просить о помощи, но жертвы сами взывали ко мне. Они молили о пощаде. Они обезумели от боли.

«Здесь все – убийцы, колдуны, ведьмы. Все те, кто спокойно не жил на земле. Они не задумывались о том, что ждет их в вечности».

Передо мной появилось лицо женщины. Обожженное, страдальческое и обреченное.

«Вот смотри: она приколдовывала, и ей служили бесы. Теперь она дает отчет своим похотям...»

Многие сказанные мне слова были непонятны. Ведь я не бывала в церквях, в гарнизонах их не было. Никогда не читала Библии. Но там, в пекле, просить объяснений мне не хотелось. По нашим меркам я была доброю: не чуралась бедности, любого труда... Я не хотела быть в пекле... я трусила. Честно говоря, я трусила и потихонечку взывала: «Господи, ведь я уверовала... Только не здесь!»

Оторвавшись от вечных мучений, мы как бы выплывали из страшного сновидения. Остановились у огромного каменного куполообразного ангара. На нем число – «91». Я вошла осторожно. Боялась, как бы меня не забыли там. Кругом – тысячи, может быть, миллионы людей. Все смотрят вверх. Появляется какой-то сигарообразный предмет, открывается нижний люк. Из него выпадает вроде как маленькая собачка. Все подходят и гладят ее. А я чувствую, запах от нее какой-то нехороший. Сероводородом пахнет. Я – скорее из ангара. Кричу: «Люди, уходите». А они не слышат. Чувствую, что это поднимается, а люди гладят его по спине как собаку. Оно растет. Все дольше, дольше. Достигло огромных размеров и как рыкнет! Пасть огромная, клыки. Вся в крови. Толпу парализовало.

Я скорее ушла оттуда со своими спутниками и оказалась на земле. Только тут я впервые осознала, что такое свет и что такое – тьма. Я дышала свежим воздухом, ласкала взором траву, деревья, цветы. Оказалась перед неизвестной мне возвышенностью. Отсюда начиналась странная лестница. У ее подножия – одетые в светлое мужчины и женщины. На всех крестики. Я забеспокоилась: на мне нет креста! Но оказалось, мне уже кто-то дал его. Все крестились и начинали подъем. Перекрестилась и я.

Лестница была сделана из какого-то особого материала. Ноги как магнитом притягивала. Подниматься трудно. Чувствую, идущая передо мной женщина отяжелела и давит на меня. Если бы я отошла в сторону, она бы упала. Я решила поддержать ее. Вдруг чувствую, что у меня как бы расширяется грудь. Женщина садится на нее. Весь подъем замирает. Набравшись сил, она продолжила подъем. Меня охватила такая радость, легкость, уверенность! Цель близка. Женщина уже поднялась наверх, скоро поднимусь и я.

Показались стайки голубей, они встречали поднявшихся веселым гуканьем. Тихое, необыкновенное пение раздавалось со всех сторон. Будто хор птиц, детских голосов вел эту мелодию. Теперь я знаю, она напоминала тридцать третий псалом. Я духом зашлась от переполнивших меня чувств. Так возликовала, что сроду такого не знала, хотя всегда была жизнерадостной. Краем глаза я успела охватить зелень, голубизну огромного купола – неба. Ласковые лучи неведомого светила обласкали мою сущность и наполнили такой любовью, о которой невозможно и мыслить...

И вдруг тяжесть. Сильный толчок. Открыла отяжелевшие глаза. Рядом с кроватью на коленях стоит сбивший меня мужчина. И плачущим голосом говорит: «Только снова не умирайте, я вашу машину починю...»

Я еще не поняла, что «отсутствовала» несколько часов. Не поняла, где нахожусь. Спросила: «И вы здесь?»

Потом на долгие годы она забыла, что произошло. Переехала в Туапсе. После аварии чувствовала себя плохо. Сердце болело, голова. Почки были побиты. Но странное дело: потом все словно обновилось. Она стала здоровой, как прежде. Но – совсем другой.

Оставила подруг, шумные компании, где раньше была заводилой. Ее потянуло в церковь.... Почему-то, когда проходила одно место в Туапсе – Горку Героев – ее всегда охватывал трепет. Она не понимала. Она что-то забыла... Но потом наступило то весеннее утро 1995 года. Это было под Пасху, когда Христос сошел во ад. Ранним утром ее разбудил грохот. Автокатастрофа? Она выглянула в окно. Дорога у дома была пустынной... И вдруг.... Это мелькнуло как в ускоренном кино. Все до мельчайших деталей. До каждой тени. До малейшего звука. Она вспомнила! Вспомнила все, что последовало за той страшной аварией. Все, на чем более десятка лет лежала печать забвения.

Она вспомнила, что была в гостях у смерти...

Она вспомнила свой страшный путь. (Не только путь по тем мытарствам, описания которых мы воспроизводим. И потерявших человеческий облик, вечно жаждущих пьяниц. И раздувающуюся от черной зловонной жидкости – клеветницу. И унылые прокуренные бараки.)

А Лестница Жизни! Оказалось, что тогда, в далеком теперь 1982 году, она видела именно туапсинскую Горку Героев. Тут и начиналось восхождение! Раньше здесь стоял храм.

Она рассказывает снова и снова. И каждый раз переживает все заново. В глазах закипают слезы, на лице отражаются тени увиденных мук; она снова радуется, вспоминая свой подъем. Способность так свидетельствовать – дар Божий. И крест.

Итак, к Валентине Романовой вернулась память смертных мук.

Есть три места, о которых нужно помнить каждому христианину:

– место, где много плачут;

– место, где всегда плачут;

– место, где никогда не плачут.

Место, где много плачут, – это наша земля. Плачут маленькие дети, только появившиеся на свет; плачут молодые и старые от болезней, от скорбей, от сердечной муки, от грехов своих и чужих – в слезах родятся, в слезах проживают свой век и в слезах умирают.

Место, где всегда плачут, в Священном Писании называется адом. Господь говорит, что там вопль, и плач, и скрежет зубов. Представьте себе мрачную подземную темницу, глубочайшую пропасть или ужаснейшую печь огня неугасимого – и заключенных там, горящих в пламени грешников!

И только в раю никогда не плачут. Здесь одна только благодать, одна радость, здесь нет ни болезней, ни воздыханий, но жизнь бесконечная.

Мы на земле живем между раем, где вечное ликование святых, и адом, где вечное мучение грешников. Какая участь ожидает каждого из нас после того, как душа расстанется с телом? Это зависит от того, как жили мы на земле, ибо все наши дела, слова и мысли не проходят бесследно, а контролируются и небом, и адом, и Богом, и диаволом.

После смерти душа каждого человека проходит мытарства – истязания от злых духов, где они показывают все злые дела, совершенные человеком при жизни. В житии преподобного Василия Нового (X в.) есть подробное описание всех двадцати мытарств, через которые проходит душа человека.

В числе духовных чад преподобного Василия была Феодора, которая, приняв иноческий чин, отошла ко Господу. Одному из учеников преподобного, Григорию, пришло желание узнать, где находится по своем преставлении Феодора, сподобилась ли она от Господа милости и отрады за свое нелицемерное служение святому старцу. Часто размышляя об этом, Григорий просил старца ответить ему, что с Феодорой, ибо твердо верил, что угоднику Божию все это известно. Преподобный Василий, не желая огорчить своего духовного сына, помолился, чтобы Господь открыл ему участь блаженной Феодоры.

И вот Григорий увидел ее во сне – в светлой обители, полной Небесной Славы и неизреченных благ, которая была уготована Богом преподобному Василию и в которой водворена была Феодора по его молитвам. Увидев ее, Григорий обрадовался и спросил ее, как разлучалась душа ее с телом, что она видела при своей кончине, как проходила воздушные мытарства. На эти вопросы Феодора отвечала ему так:

«Чадо Григорие, о страшном деле спросил ты, ужасно вспомнитъ о нем. Видела я лица, которых никогда не видела, и слышала слова, которых никогда не слыхала. Что я могу сказать тебе? Страшное и ужасное пришлось видеть и слышать за мои дела, но при помощи и по молитвам отца нашего преподобного Василия мне все было легко.

Как передам тебе, чадо, ту муку телесную, тот страх и смятение, которые приходится испытывать умирающим! Как огонь сжигает брошенного в него и обращает в пепел, так мука смертная в последний час разрушает человека. Поистине страшна смерть подобных мне грешников!

Итак, когда настал час разлучения души моей с телом, я увидела вокруг моей постели множество эфиопов⁴⁶, черных, как сажа или смола, с горящими, как уголья, глазами. Они подняли шум и крик: одни ревели, как скоты и звери, другие лаяли, как собаки, иные выли, как волки, а иные хрюкали, как свиньи. Все они, смотря на меня, неистовствовали, грозились, скрежетали зубами, как будто желая меня съесть; они готовили хартии, в которых были записаны все мои дурные дела. Тогда бедная душа моя пришла в трепет; муки смертной как будто не существовало для меня; грозное видение страшных эфиопов было для меня другою, более страшной, смертью. Я отворачивала глаза, чтобы не видеть их ужасных лиц, но они были везде, и отовсюду неслись их голоса. Когда я совершенно изнемогла, то увидела подходящих ко мне в образе красивых юношей двух Ангелов Божиих; лица их были светлые, глаза смотрели с любовью, волосы на голове были белые, как снег, и блестели, как золото; одежды были похожи на свет молнии, и на груди они были крестообразно подпоясаны золотыми поясами. Подошедши к моей постели, они встали около нее с правой стороны, тихо разговаривая между собой. Увидев их, я обрадовалась; черные же эфиопы затрепетали и отошли подальше; один из светлых юношей с гневом обратился к ним со следующими словами: «О, бесстыдные, проклятые, мрачные и злые враги рода человеческого! Зачем вы всегда спешите прийти к одру умирающих и, производя шум, устрашаете и приводите в смятение каждую душу, разлучающуюся с телом? Но не радуйтесь очень, здесь вы ничего не найдете, ибо Бог Милостив к ней и нет вам части и доли в этой душе». Выслушав его, эфиопы заметались, подняв сильный крик и шум и говоря: «Как мы не имеем части в этой душе? А эти грехи чьи, – говорили они, показывая на свитки, где были записаны все мои дурные дела, – не она ли сделала вот это и это?» И, сказав это, они стояли, дожидаясь моей смерти. Наконец пришла и сама смерть, рыкающая, как лев, и очень страшная по виду; она похожа была на человека, но только не имела никакого тела и была составлена из одних голых человеческих костей. При ней находились различные орудия для мучений: мечи, стрелы, копья, косы, пилы, топоры и другие неизвестные мне орудия.

Затрепетала бедная душа моя, увидев это. Святые же Ангелы сказали смерти: «Что же ты медлишь, освободи эту душу от тела, освободи тихо и скоро, потому что за ней нет многих грехов». Повинуясь этому приказанию, смерть подошла ко мне, взяла малый оскорд и прежде всего отсекла мои ноги, потом руки, затем другими орудиями отсекала постепенно прочие мои члены, отделяя состав от состава, и все мое тело омертвело. Затем, взяв теслу, она отсекла мне голову, и она сделалась для меня как бы чужая, ибо я не могла ею повернуть. После всего этого смерть сделала в чаше какое-то питье и, поднеся его к моим устам, насильно напоила меня. Питье это было так горько, что душа моя не могла этого вынести, – она содрогнулась и выскочила из тела, как бы насильно вырванная из него. Тогда светлые Ангелы взяли ее к себе на руки. Я обернулась назад и увидела свое тело, лежащее бездушным, нечувственным и недвижным, подобно тому, как если кто снимает с себя одежду и, бросив, смотрит на нее, – так и я глядела на свое тело, от которого освободилась, и весьма удивлялась этому. Бесы, бывшие в образе эфиопов, обступили державших меня святых Ангелов и кричали, показывая мои грехи: «Душа эта имеет множество грехов, пусть даст нам за них ответ!» Но святые Ангелы стали отыскивать мои добрые дела и, по благодати Божией, находили и собирали все, что при помощи Господней сделано было мною доброго: милостыню ли я когда подала, или накормила голодного, или жаждущего напоила, или одела нагого, или ввела странника в свой дом и успокоила его, или услужила святым, или посетила больного и находящегося в темнице и помогла ему, или когда с усердием ходила в церковь и молилась с умилением и слезами, или когда со вниманием слушала церковное чтение и пение, или приносила в церковь ладан и свечи, или делала другое какое-либо приношение, или вливала деревянное масло в лампады перед святыми иконами и лобызала их с благоговением, или когда постилась во все святые посты, и в среду и пятницу не вкушала пищи, или сколько когда поклонов сделала и молилась по ночам, или когда всей душой обращалась к Богу и плакала о своих грехах, или когда с полным сердечным раскаянием исповедовала Богу пред своим духовным отцом свои грехи и старалась их загладить добрыми делами, или когда для ближнего сделала какое-нибудь добро, или когда не рассердилась на враждующего на меня, или когда перенесла какую-нибудь обиду и брань и не помнила их и не сердилась за них, или когда воздала добром – за зло, или когда смиряла себя, или сокрушалась о чужой беде, или сама была больна и безропотно терпела, или соболела другим больным и утешила плачущего, или подала кому руку помощи, или помогла в добром деле, или удержала кого от дурного, или когда не обращала внимания на дела суетные, или удерживалась от напрасной клятвы или клеветы и пустословия, и все другие мои малейшие дела собирали святые Ангелы, готовясь положить против моих грехов. Эфиопы, видя это, скрежетали зубами, потому что хотели похитить меня у Ангелов и отвести на дно ада. В это время неожиданно явился там же преподобный отец наш Василий и сказал святым Ангелам: «Господие мои, эта душа много служила мне, успокаивая мою старость, и я молился Богу, и Он отдал ее мне». Сказав это, он вынул из-за пазухи золотой мешочек, весь полный, как я думала, чистым золотом, и отдал его святым Ангелам, сказав: «Когда будете проходить воздушными мытарствами и лукавые духи начнут истязать эту душу, выкупайте ее этим из ее долгов; я, по благодати Божией, богат, потому что много сокровищ собрал себе своими трудами, и дарю этот мешочек душе, служившей мне». Сказав это, он скрылся. Лукавые бесы, видя это, находились в недоумении и, подняв плачевные вопли, также скрылись. Тогда угодник Божий пришел снова и принес много сосудов с чистым маслом, дорогим Миром и, открывая один за другим каждый сосуд, вылил все на меня, и от меня разлилось благоухание. Тогда я поняла, что изменилась и стала особенно светла. Святой же опять обратился к Ангелам со следующими словами: «Господие мои, когда вы совершите все, что нужно для этой души, отведите ее в уготованный мне Господом Богом дом и поселите ее там». Сказав это, он сделался невидим, а святые Ангелы взяли меня, и мы по воздуху пошли на восток, поднимаясь к Небу.

Мытарство первое

Когда мы восходили на высоту небесную, сначала нас встретили воздушные духи первого мытарства, на котором испытываются грехи празднословия. Здесь мы остановились. Нам вынесли множество свитков, где были записаны все слова, какие только я говорила от юности моей, все, что было сказано мною необдуманного и, тем более, срамного. Тут же были записаны все кощунственные дела моей молодости, а также случаи праздного смеха, к которому так склонна юность. Я видела тут же скверные слова, которые я когда-либо говорила, бесстыдные мирские песни, и обличали меня духи, указывая время, и место, и лиц, с кем занималась я праздными беседами и, своими словами прогневляя Бога, нисколько не считала того за грех, а потому и не исповедовалась в том пред духовным отцом. Глядя на эти свитки, я молчала, будто лишенная дара речи, потому что мне нечего было им отвечать: все, что было у них записано, была правда, и я удивлялась, как это у них ничего не забыто, ведь прошло столько лет и я сама давно забыла об этом. Подробно и самым искусным образом испытывали они меня, и мало-помалу я все вспомнила. Но святые Ангелы, водившие меня, положили конец моему испытанию на первом мытарстве: они покрыли грехи мои, указав лукавым на некоторые из после бывших добрых моих дел, а чего недоставало из них на покрытие моих грехов, добавили из добродетелей отца моего преподобного Василия и искупили меня из первого мытарства, и мы пошли далее.

Мытарство второе

Мы приблизились к другому мытарству, называемому мытарством лжи. Здесь человек отдает отчет за всякое лживое слово, а преимущественно за клятвопреступление, за напрасное призывание имени Господа, за ложные свидетельства, за неисполнение данных Богу обетов, за неискреннюю исповедь во грехах и за все тому подобное, когда человек прибегает ко лжи. Духи в этом мытарстве свирепы и жестоки и особенно сильно испытывают проходящих чрез это мытарство. Когда они остановили нас, то начали со всеми подробностями спрашивать меня, и я была уличена в том, что несколько раз солгала когда-то в самых малых вещах, так что не ставила себе того во грех, а также в том, что не один раз из-за стыда не всю правду сказала на исповеди своему духовному отцу. Уличив меня во лжи, духи пришли в большую радость и уже хотели похитить меня из рук Ангелов, но они для покрытия найденных грехов указали на мои добрые дела, а недостающее пополнили добрыми делами отца моего преподобного Василия и тем выкупили меня из этого мытарства, и мы беспрепятственно пошли выше.

Мытарство третье

Мытарство, к которому мы пришли потом, называется мытарством осуждения и клеветы. Здесь, когда остановили нас, я увидела, как тяжело грешит тот, кто осуждает своего ближнего, и как много зла, когда один клевещет на другого, бесславит его, бранит, когда ругается и смеется над чужими грехами, не обращая внимания на свои собственные. Грозные духи испытывают грешных в этом за то, что они предвосхищают сан Христов и делаются судьями и губителями своих ближних, тогда как сами неизмеримо больше достойны осуждения. В этом мытарстве я, по благодати Божией, не во многом оказалась грешна, потому что всю свою жизнь остерегалась, чтобы кого-нибудь не осудить, не наклеветать на кого, я не насмехалась ни над кем, никого не бранила; иногда только, слушая, как другие осуждали ближних, клеветали на них или смеялись над ними, в мыслях отчасти с ними соглашалась и, по неосторожности, к их речам прибавляла немного и от себя, но, одумавшись, тотчас удерживалась. Но и это испытывавшие меня духи поставили мне во грех, и только заслугами преподобного Василия святые Ангелы освободили меня из этого мытарства, и мы пошли выше.

Мытарство четвертое

Продолжая путь, мы достигли нового мытарства, которое называется мытарством чревоугодия. Навстречу нам выбежали скверные духи, радуясь, что к ним идет новая жертва. Внешний вид этих духов был безобразен, они изображали собой разные виды сластолюбивых чревоугодников и мерзких пьяниц: несли блюда и чаши с яствами и разным питьем. Пища и питье по виду также были гнусны, походили на смердящий гной и блевотину. Духи этого мытарства казались пресыщенными и пьяными, они скакали с музыкой в руках и делали все, что обыкновенно делают пирующие, и ругались над душами грешных, приводимыми ими к мытарству. Эти духи, как псы, обступили нас, остановили и начали мне показывать все мои грехи этого рода: ела ли тайно когда-нибудь или через силу и сверх надобности, или с утра, как свинья, без молитвы и крестного знамения и не благодарила после еды, или в святые посты ела прежде времени, назначенного церковным уставом, или по невоздержанию вкушала прежде обеда, или во время обеда пресыщалась не в меру. Высчитали также мое пьянство, показывая чаши и сосуды, из которых я напивалась, и прямо говорили: столько-то чаш выпила ты в такое-то время, на таком-то пиршестве, с такими-то людьми; а в другом месте выпила столько-то и дошла до беспамятства и рвоты, и столько-то раз пировала и плясала под музыку, хлопая в ладоши, пела песни и прыгала и, когда тебя приводили домой, изнемогала от безмерного пьянства; еще показывали мне лукавые духи те чаши, из которых пила я иногда поутру, в постные дни ради гостей или когда по немощи пила до опьянения и не считала того за грех и не каялась, а, напротив, еще и других соблазняла к тому же. Указали мне и на то, что в воскресные дни случалось мне выпить прежде святой Литургии, и многое тому подобное указывали мне из моих грехов по чревоугодию, и радовались, уже считая меня в своей власти, и намеревались отвести меня на дно ада; я же, видя себя обличенной и не имея ничего сказать против них, трепетала. Но святые Ангелы, заимствовав из сокровищницы преподобного Василия добрые дела его, покрыли мои грехи и изъяли из власти тех лукавых духов. Видя это, они подняли крик: «Горе нам! Пропали наши труды! Исчезла наша надежда!» – и на-воздуху свертки, где были написаны мои грехи; я же была рада, и затем мы беспрепятственно пошли оттуда.

Во время пути к следующему мытарству святые Ангелы вели между собой беседу. Они говорили: «Поистине великую помощь получает эта душа от угодника Божия Василия: если бы его молитвы не помогали ей, большую нужду пришлось бы ей испытать, проходя воздушные мытарства». Так говорили сопровождавшие меня Ангелы, и я взяла на себя смелость спроситъ их: «Господие мои, мне кажется, что никто из живущих на земле не знает, что здесь бывает и что ожидает грешную душу по смерти?» Святые Ангелы отвечали мне: «Ужели Божественные Писания, читаемые всегда в церквах и проповедуемые служителями Божиими, мало говорят об этом! Только пристрастившиеся к земной суете не обращают на это внимания, находя особую прелесть в том, чтобы ежедневно есть до пресыщения и пьянствовать, делая таким образом своим богом чрево, не помышляя о жизни будущей и забывая слова Писания: горе вам, насыщенные ныне, яко взалчете, и упивающиеся, яко возжаждете. Они считают Святое Писание баснями и живут в небрежении о своей душе, пируя с музыкой и песнями всякий день, как евангельский богач, веселящийся светло. Но те, которые Милостивы и Милосерды, благодетельствуют нищим и убогим, получают от Бога прощение грехов своих и за свою Милостыню без особого истязания проходят мытарства, по слову Писания: милостыня от смерти избавляет, и тая отпущает всяк грех. Творящие Милостыню и правду исполняются жизни, а тем, кои не стараются Милостыней очистить грехи свои, нельзя избегнуть этих испытаний, и темнообразные князи мытарств, которых ты видела, похищают их, и, жестоко мучая, отводят на дно ада, и держат там, в узах до Страшного Суда Христова. И тебе самой невозможно было бы избежать этого, если бы не сокровищница добрых дел преподобного Василия, из которой были покрыты твои грехи».

Мытарство пятое

Беседуя таким образом, мы дошли до мытарства, называемого мытарством лености, на котором человек дает отчет за все дни и часы, проведенные в праздности. Здесь же задерживаются и тунеядцы, питающиеся чужими трудами и не хотящие сами ничего делать или берущие плату за невыполненную работу. Там же спрашивают отчет с тех, которые не заботятся о славе имени Божия и ленятся в праздничные и воскресные дни ходить к Божественной литургии и другим службам Божиим. Здесь же испытываются небрежность и уныние, леность и нерадение о своей душе как мирских людей, так и духовных, и многие отсюда отводятся в пропасть. Много и меня испытывали здесь, и если бы не добродетели преподобного Василия, восполнившие недостаток моих добрых дел, то мне не освободиться бы от долга лукавым духам этого мытарства за грехи мои; но они покрыли все, и я была взята оттуда.

Мытарство шестое

Следующее мытарство – мытарство кражи. В нем мы недолго были задержаны, и немного добрых дел потребовалось на покрытие моих грехов, потому что я не совершала кражи, кроме одной, весьма малой, в детстве – по неразумию.

Мытарство седьмое

После мытарства кражи мы пришли к мытарству сребролюбия и скупости. Но и это мытарство мы миновали благополучно, потому что я, по благодати Божией, не заботилась во время моей земной жизни о приобретении имения и не была сребролюбива, но довольствовалась тем, что посылал мне Господь, не была и скупа, а что имела, то усердно подавала нуждающимся.

Мытарство восьмое

Восходя выше, мы достигли мытарства, называемого мытарством лихоимства, где испытываются отдающие в рост свои деньги и чрез то получающие неправедные приобретения. Здесь же отдают отчет те, кто присваивает себе чужое. Лукавые духи этого мытарства тщательно обыскали меня и, не найдя за мной никакого греха, заскрежетали зубами; мы же, возблагодарив Бога, пошли выше.

Мытарство девятое

Мы достигли мытарства, называемого мытарством неправды, где истязуются все неправедные судьи, которые суд свой ведут за деньги, оправдывают виновных, осуждают невинных; здесь же истязуются те, кто не отдает должной платы наемникам или при торговле употребляет неправильную меру и тому подобное. Но мы, по благодати Божией, беспрепятственно миновали это мытарство, покрыв лишь немногими добрыми делами мои грехи этого рода.

Мытарство десятое

Также благополучно прошли мы и следующее мытарство, называемое мытарством зависти. У меня вовсе не оказалось грехов этого рода, потому что я никогда не завидовала. И хотя испытывались здесь и другие грехи: нелюбовь, братоненавидение, вражда, ненависть, – но, по Милосердию Божию, во всех этих грехах я оказалась невинна и видела, как яростно скрежетали зубами бесы, но не убоялась их, и, радуясь, мы пошли выше.

Мытарство одиннадцатое

Подобным образом прошли мы и мытарство гордости, где надменные и гордые духи испытывают тех, кто тщеславен, много думает о себе и величается; особенно же тщательно здесь испытывают духи тех, кто непочтителен к отцу и матери, а также к поставленным от Бога властям: рассматриваются случаи неповиновения им, и прочие дела гордости, и тщеславные слова. Мне весьма и весьма мало потребовалось добрых дел, чтобы покрыть грехи по этому мытарству, и я получила свободу.

Мытарство двенадцатое

Новое мытарство, которого мы потом достигли, было мытарство гнева и ярости; но и здесь, несмотря на то, что истязующие духи свирепы, немного они от нас получили, и мы продолжали наш путь, благодаря Бога, покрывающего мои грехи молитвами отца моего преподобного Василия.

Мытарство тринадцатое

После мытарства гнева и ярости нам представилось мытарство, на котором немилосердно истязуются те, кто в сердце своем питает злобу на ближнего и воздает злом за зло. Отсюда духи злобы с особой яростью низводят души грешных в тартар. Но меня и здесь не оставило милосердие Божие: я никогда не имела ни на кого злобы, не помнила сделанного мне зла, но, напротив, прощала врагам моим и, насколько была в силах, обнаруживала свою любовь к ним, побеждая таким образом зло добром. Поэтому я ни в чем не оказалась грешной на этом мытарстве; бесы рыдали, что я свободно ухожу из их лютых рук; мы же в радости продолжали путь.

На пути я спросила водивших меня святых Ангелов: «Господие мои, прошу вас, скажите мне, откуда эти страшные воздушные власти знают все злые дела всех людей, какие только живут в мире, так же, как и мои, и не только въявь сотворенные, но и которые знает только их соделавший?» Святые Ангелы отвечали мне: «Всякий христианин с самого Святого своего Крещения получает себе от Бога Хранителя, который невидимо охраняет человека, и во всю его жизнь, даже до смертного часа, наставляет на всякое доброе дело, и все эти добрые дела, которые человек творит во время своей земной жизни, записывает, чтобы он мог получить за них Милость от Господа и вечное воздаяние в Царстве Небесном. Так и князь тьмы, желающий погубить род человеческий, приставляет к каждому человеку одного из лукавых духов, который ходит всегда вслед за человеком и наблюдает все его от юности злые дела, поощряя их своими кознями, и собирает все, что человек делает дурного. Затем он относит на мытарства все эти грехи, записывая каждый в соответствующее место. Отсюда и известны воздушным князьям все грехи всех людей, какие только живут в мире. Когда же душа разлучится с телом и стремится взойти на Небо к своему Создателю, тогда лукавые духи препятствуют ей, показывая списки ее грехов; и если душа имеет добрых дел более, нежели грехов, то они не могут ее удержать; когда же окажется на ней грехов более, чем добрых дел, то они удерживают ее на время, заключают в темницу неведения Божия и мучают, насколько попускает им сила Божия, до тех пор, пока душа, по молитвам Церкви и родных, получит свободу. Если же окажется какая душа настолько грешна и недостойна перед Богом, что теряется всякая надежда на ее спасение и ей грозит вечная гибель, то ее низводят в бездну, где она находится до Второго Пришествия Господня, когда начнется для нее вместе с лукавыми духами вечное мучение в геенне огненной. Знай также, что таким путем испытываются только души тех, кто просвящен Святым Крещением. Не верующие же во Христа, идолослужители и вообще все, не ведающие Истинного Бога, этим путем не восходят, потому что во время земной жизни жили только телом, а душой уже погребены во аде. И когда они умирают, бесы без всякого испытания берут их души и низводят в геенну и пропасть».

Мытарство четырнадцатое

Пока я беседовала таким образом со святыми Ангелами, мы вошли в мытарство, называемое мытарством убийства. Здесь истязуется не одно только разбойничество, но требуют отчета за всякую причиненную кому-либо кару, за всякий удар по плечам или по голове, по щеке или по шее или когда кто с гневом отталкивает от себя ближнего. Злые духи все это испытывают здесь с подробностями и взвешивают; мы же прошли это мытарство беспрепятственно, оставив малую часть добрых дел на покрытие моих грехов.

Мытарство пятнадцатое

Беспрепятственно прошли мы в следующее мытарство, где истязуются духами за чародейство, колдовство, обаяние, нашептывание, призывание бесов. Духи этого мытарства по виду своему похожи на четвероногих гадов, на скорпионов, змей и жаб; одним словом, страшно и мерзко смотреть на них. По благодати Божией, духи этого мытарства не нашли во мне ни одного подобного греха, и мы отправились далее; духи же с яростью кричали мне вослед: «Посмотрим, как ты уйдешь из блудных мест, когда придешь туда!» Когда мы стали восходить выше, я спросила водивших меня Ангелов: «Господие мои, все ли христиане проходят эти мытарства, и нет ли для кого-нибудь возможности пройти здесь без истязания и страха?» Святые Ангелы отвечали мне: «Для душ верующих, восходящих на Небо, другого пути нет – все идут здесь, но не все бывают так испытываемы на мытарствах, как ты, а только подобные тебе грешники, то есть те, которые из стыда не открывали искренно духовному отцу всех своих грехов на исповеди. Если же кто покается искренно во всех грехах, того грехи, по Милосердию Божию, невидимо заглаживаются, и когда таковая душа проходит здесь, воздушные истязатели раскрывают свои книги, и ничего не находят записанного за ней; тогда они уже не могут ни устрашить ее, ни причинить ей чего-либо неприятного, и душа в веселии восходит к Престолу благодати. И ты, если бы во всем раскаялась перед духовным отцом и получила от него разрешение, избежала бы ужасов прохождения по мытарствам; но помогает тебе еще то, что ты давно перестала творить смертные грехи и уже много лет проводишь добродетельную жизнь, а главным образом помогают тебе молитвы святого Василия, которому ты усердно служила на земле».

Мытарство шестнадцатое

Во время этой беседы мы дошли до мытарства, называемого блудным, где истязуется человек за всякое любодеяние и за всякие нечистые страстные помыслы, за согласие на грех, за скверные осязания и страстные прикосновения. Князь этого мытарства сидел на престоле, одетый в смрадную, скверную одежду, окропленную кровавой пеной и заменявшую ему царскую багряницу; перед ним стояло множество бесов. Увидев меня, они удивились, что я достигла их мытарства, и вынесли свитки, в которых были записаны мои блудные дела, начали перечислять их, указывая лиц, с которыми я грешила в молодости, и время, когда я грешила, то есть днем или ночью, и места, где соделала грех. Я не могла ничего им ответить и стояла, трепеща от стыда и страха. Святые Ангелы, водившие меня, начали говорить бесам: «Она давно уже оставила блудную жизнь и все это время проводила в чистоте и воздержании». Бесы отвечали: «И мы знаем, что она перестала вести блудную жизнь, но ведь она не все открыла духовному отцу и не понесла от него епитимий, чтобы загладить прежние грехи, – поэтому она наша, и вы или уходите, или искупите ее добрыми делами». Святые Ангелы указали на многие мои добрые дела, а еще больше добрыми делами преподобного Василия покрыли мои грехи, и я едва избавилась от лютой беды. Мы пошли дальше.

Мытарство семнадцатое

Следующее мытарство было мытарство прелюбодеяния, где истязуются грехи живущих в супружестве: если кто не сохранил супружеской верности, осквернил свое ложе – здесь должен дать отчет. Истязуются здесь также и те, кто грешен в похищении для блуда, в насилии. Здесь же испытывают лиц, посвятивших себя Богу и давших обет целомудрия, но не сохранивших свой обет и впавших в блуд; истязание этих особенно грозно. На этом мытарстве я оказалась многогрешной, меня уличили в прелюбодеянии, и злые духи уже хотели похитить меня из рук Ангелов и отвести на дно ада. Но святые Ангелы много спорили с ними и едва искупили меня, оставив все добрые мои дела здесь до последнего и весьма много прибавив из сокровищницы преподобного Василия. И взяв меня от них, отправились далее.

Мытарство восемнадцатое

После этого мы достигли мытарства содомского, где истязуются грехи, несогласные ни с мужским, ни с женским естеством, а также совокупление с бесами и с бессловесными животными, кровосмешения и другие тайные грехи этого рода, о которых стыдно и вспомнить. Князь этого мытарства, сквернейший из всех бесов, его окружающих, был весь покрыт смердящим гноем; безобразие его трудно описать. Все пылали яростью, поспешно выбежали нам навстречу и обступили нас. Но, по благодати Божией, ни в чем из сего грешной они меня не нашли и потому со Стыдом убежали назад; мы же, радуясь, вышли из этого мытарства.

После этого святые Ангелы сказали мне: «Ты видела, Феодора, страшные и скверные блудные мытарства. Знай, что редкая душа проходит их без задержания, потому что весь мир лежит во зле соблазнов и скверн и все люди сластолюбивы и склонны к блуду. Человек уже с ранней юности расположен к этим делам, и едва ли кто сохранит себя от нечистоты; не много умерщвляющих свои плотские прихоти и потому свободно проходящих через эти мытарства; большинство же здесь погибает: лютые истязатели похищают души блудников и, ужасно мучая их, отводят в ад. Ты же, Феодора, благодари Бога, что, по молитвам святого Василия, миновала эти блудные мытарства, и больше ты уже не встретишь задержки.

Мытарство девятнадцатое

После блудных мытарств мы пришли к мытарству ересей, где истязуются люди за неправильные мнения о предметах веры, а также за отступничество от Православной веры, недоверие к истинному учению, сомнения веры, кощунство и тому подобное. Это мытарство я прошла без остановки, и мы были уже недалеко от Врат Небесных.

Мытарство двадцатое

Но прежде чем мы достигли входа в Царство Небесное, нас встретили злые духи последнего мытарства, которое называется мытарством немилосердия и жестокосердия. Истязатели этого мытарства особенно жестоки, тем более их князь. По виду своему он сух, уныл и в ярости душит немилосердным огнем. В этом мытарстве без всякой пощады испытываются души немилосердных. И если кто оказался совершившим многие подвиги, соблюдавшим строго посты, неусыпным в молитвах, сохранившим чистоту сердца и умертвившим плоть воздержанием, но был не милосерд, немилостив, глух к мольбам своего ближнего – тот из этого мытарства низводится долу, заключается в адской бездне и не получает прощения вовеки. Но мы, по молитвам преподобного Василия, всюду помогавшего мне своими добрыми делами, и это мытарство прошли беспрепятственно.

На этом кончился ряд воздушных мытарств, и мы с радостью приблизились к Вратам Небесным. Врата эти были светлы, как кристалл, и кругом видно было сияние, которое невозможно описать; в них сияли солнцеобразные юноши, которые, увидев меня, ведомую Ангелами к Небесным Вратам, исполнились радости оттого, что я, покрываемая Милосердием Божиим, прошла все воздушные мытарства. Они любезно встретили нас и ввели внутрь.

Что я там видела и что слышала, Григорий, – это невозможно описать! Я приведена была к Престолу неприступной Славы Божией, который был окружен Херувимами, Серафимами и множеством войск Небесных, восхвалявших Бога неизреченными песнями; я упала ниц и поклонилась невидимому и недоступному для ума человеческого Божеству. Тогда Небесные Силы воспели пресладкую песнь, восхвалявшую Милосердие Божие, которое не могут истощить грехи людей, и послышался глас, повелевавший водившим меня Ангелам, чтобы они отвели меня смотреть обители святых, а также все муки грешных и потом упокоили меня в обители, уготованной для преподобного Василия. По этому повелению меня водили всюду, и я видела преисполненные славы и благодати селения и обители, приготовленные для любящих Бога. Водящие меня показывали мне в отдельности и обители апостолов, и обители пророков, и обители мучеников, и обители святительские, и обители особенные для каждого чина святых. Каждая обитель отличалась необыкновенной красотой, а по длине и ширине каждую я могла сравнить с Цареградом, если бы только они не были еще лучше и не имели множества пресветлых, не руками деланных комнат. Все бывшие там, видя меня, радовались моему спасению, встречали и целовали, прославляя Бога, избавившего меня от сетей лукавого.

Когда мы обошли эти обители, меня низвели в преисподнюю, и там я видела нестерпимые муки, которые уготованы в аде для грешников. Показывая их, Ангелы, водившие меня, говорили: «Видишь, Феодора, от каких мук, по молитвам святого Василия, избавил тебя Господь». Я слышала там вопли, и плач, и горькие рыдания; одни стонали, другие озлобленно восклицали: «Увы нам!» Были и такие, которые проклинали день своего рождения, но не было никого, кто бы пожалел их. Окончив осмотр мест мучений, Ангелы вывели меня оттуда и привели в обитель преподобного Василия, сказав мне: «Ныне преподобный Василий совершает по тебе память». Тогда я поняла, что пришла на это место покоя через сорок дней после моего разлучения с телом».

Все это блаженная Феодора пересказала Григорию в сонном видении и показала ему красоту той обители и духовные богатства, которые снисканы многотрудными подвигами преподобного Василия; показала также Григорию Феодора и наслаждение, и славу, и различные золотолиственные и обильные плодами сады, и все духовное веселие праведных.

Когда настало время кончины Преподобного Макария Великого – Херувим, бывший его Ангелом-хранителем, сопровождаемый множеством небесного воинства, пришел за его душою. Низошли с сонмом Ангелов лики апостольские, пророческие, мученические, святительские, преподобнические, праведнические. Установились демоны рядами и толпами на мытарствах, чтоб созерцать шествие души духоносной. Она начала возноситься. Далеко стоя от нее, кричали темные духи на мытарствах своих: «О, Макарий! Какой славы ты сподобился!» – Смиренномудрый муж отвечал им: «Нет! И еще боюсь, потому что не знаю, сделал ли я что доброе». – Между тем он быстро поднимался к небу. С других высших мытарств опять кричали воздушные власти: «Точно, ты избежал нас, Макарий». – «Нет, – отвечал он, – и еще нуждаюсь в бегстве». Когда он уже вступил в небесные врата, они, рыдая от злобы и зависти, кричали: «Точно! Ты избежал нас, Макарий!» – Он отвечал им: «Силою Христа моего ограждаемый, я избежал ваших козней» (Патерик скитский).

Во время шествия души от земли к небу самые святые Ангелы не могут помочь ей: помогают ей единственно ее покаяние, ее добрые дела, а более всего милостыня. Если не покаемся в каком грехе здесь по забвении, то милостынею можем и избавиться от насилия бесовских мытарств (Пролог на 19 декабря).

«Занимаясь спасением своей души, променяй благородство твое на рабство Иисусу Христу – и будь всем слугою; не отказывайся во всякое время послужить кому бы то ни было, не жалей ни силы, ни здоровья, ни покоя, благотвори, чем можешь, чадам Христовым – всем христианам; утешь всякого, нуждающегося в твоем утешении. Смирение в том и состоит, когда человек считает себя грешнее всех, никого не унижает и не осуждает, внимает лишь себе, не ищет богатства, похвалы, славы, чести, считая себя вовсе недостойным этого; когда мужественно терпит уничижение, брань, укорение, признавая себя в сердце своем заслужившим это, когда со всеми обходится радушно и всякому готов служить с любовью, когда не видит добрых своих дел, и не говорит о них без нужды...

Прошу вас, друзья мои, не презирайте никакого средства, которым можете угодить Господу Богу, а таких средств множество, как-то: ласковое обхождение с людьми, утешение печального, успокоение рассерженного, заступление обиженного, подаяние неимущему, отвращение очей от дурных предметов, противостояние дурным помыслам, понуждение себя на молитву, терпение, Милосердие, справедливость и прочее тому подобное. Исполнение этих священных добродетелей привлечет к вам всесильную помощь Господа, а с нею вы одолеете все трудное, прежде казавшееся невозможным к преодолению нашими силами.

Не оправдывайтесь, не спорьте, снисходите к характерам и летам. Утешайте всех и каждого чем можете, не осуждайте никого, не платите за зло злом, всех любите, всех прощайте, всем будьте слугами. Себя считайте последними и грешнее всех» (Архимандрит Агапит Нило-Столобенский)⁴⁷.

В далеких небесах, в сиянье жизни вечной

Из лона Божьего родилася душа,

Избрав сознательно путь скорби бесконечной,

В наш мир спустилася сочувствием дыша;

Любви исполнена высокого Завета

Его в наш грешный мир – стремилась провести;

Но ей, поборнице добра, тепла и света,

Весь мир препятствия воздвиг лишь на пути!..

И долго суждено на свете ей томиться,

Терпя гонения от пошлости и зла,

Страдая и Любя, доколь не возвратится

В Отчизну дальнюю, откуда отошла.

Когда ж, скорбей и мук пройдя через горнило,

Свой путь она свершит, нетронута, чиста –

Она вернется в край, где блещут все светила,

Живут лишь – Истина, Добро и Красота.

В. Броницкая

После ухода из этого мира моих дорогих и близких я поняла, что смысл и содержание этой жизни – борьба с видимыми и незримыми силами зла, ради того, чтобы обрестись нам в Царствии Небесном – со Христом. Сегодня враг рода человеческого дерзает мнить себя властителем этого мира (недаром сказано, что сатана – это обезьяна Бога). Единственный Творец и Зиждитель Вселенной – Милостивый, неизреченно Любящий нас Господь и Спаситель. И если мы оставляем позади себя неоплаканные и неисповеданные грехи, мы работаем на умножение сил князя тьмы. Мы будто забрасываем камнями дорогу, по которой идем, – чтобы нам гораздо более трудно и скорбно было продвигаться вперед – в Царство Света. И наоборот: если мы постоянно всем сердцем каемся – предлежащий нам путь – светлеет, очищается от нагромождений бесовской клеветы и ложных трудностей; как сон, как утренний туман тают, не сбываются – грядущие бедствия. Вот какая святая сила стоит за нашим искренним раскаянием. Поэтому так восстает враг на покаяние – ему хочется утяжелить наш путь, сделать его наивозможно скорбным – здесь; он страстно жаждет ввергнуть нас в вечную муку – там. Враг, который соблазняет нас псевдо сладкими приманками греха – на самом деле – ненавидит нас – всех до одного. Стоит ли ждать добра от того, кто желает нам – одной лютой погибели. Задумаемся, пока есть время, идти ли нам на поводу – у дьявола?!

Святой митрополит Нестор Камчатский оставил нам бесценное свидетельство: «Дивный пример христианский явила и в жизни и в смерти Своей мученица Великая Княгиня. Вся жизнь Ея прошла в трудах на благо ближним, и смерть воистину была мученической.

Когда убийцы влекли Ее и других Великих Князей для убийства, Она вместе со всеми убиваемыми пела Херувимскую песнь.

В день памяти первомученика Стефана, когда совершали мы Божественную Литургию в храме святой Марии Магдалины (в Гефсимании), явилось мне чудное видение. Видел я Великую Княгиню Елисавету Феодоровну, прошедшую по солее около иконостаса, молившуюся у местных икон, потом прошедшую к иконе Архистратига Михаила, – тут же помолилась и исчезла в мягком тумане. Видение это наполнило страхом и благоговением мою душу, и я тотчас же поведал о том Архиепископу Анастасию, молившемуся в Алтаре.

Память о Великой Княгине и Ее праведной благочестивой и Богоугодной жизни живет в Гефсимании, дух Ее витает над этим святым местом и ныне. Ее образ вдохновил монахинь начать то же дело, которому некогда была посвящена жизнь Великой Княгини – дело Милосердия во Имя Христово».

Молитва об умножении Любви к Богу

Как могу я довольно возблагодарить Тебя, Господи, за Твою великую Любовь. Даруй мне такое сердце, чтобы я никогда не забывал о Любви Твоей. Не попусти ей никогда угаснуть в сердце моем. Воспламени сердце мое, просвети ум мой, освяти волю мою, возрадуй память мою и соедини меня с Собою на веки!