Глава 18. Ученики Оптинских Старцев. Епископ Иона Ханькоуский (1888 – 1925)
От святого корня срубленного уже Оптинского древа, произросла дивная поросль в лице святителя Ионы, епископа Ханькоуского.
В миpy владыку звали Владимиром Покровским и был он Калужанином, происходя из бедной семьи духовного звания.
Рано осиротев и натерпевшись много горя, он окончил духовное училище и Калужскую семинарию. С какого именно момента начинается его личная связь с Оптиной Пустынью – мы не знаем, но она была давнишняя и крепкая.
Поступив в Казанскую Духовную Академию, он на третьем курсе принимает монашество с именем Ионы. В это время его духовником стал великий старец Гавриил, сам положивший начало своей монашеской жизни в Оптиной Пустыни еще при старце Амвросий. Он тогда – во времена студенчества о. Ионы – был настоятелем Седмиозерной пустыни возле Казани.
Вскоре о. Иона был посвящен в сан иеромонаха.
Во время окончания им курса, в 1914 г., за смертью профессора, освободилась кафедра Священного Писания Нового Завета. Заместителем его был избран только что окончивший курс, со степенью магистранта, иepoм. Иона, находившийся в это время у своего старца в Оптиной Пустыне, издавна славившейся опытными руководителями монашеской жизни, к числу каковых относятся старцы: Леонид, Макарий и Амвросий. Получив такое неожиданное для себя известие и считая преподавание столь важного предмета в учебном заведении, которое он только что окончил, непосильным, он, не долго раздумывая, послал отказ. По правилам иноческим, находящийся под руководством старца инок, должен открывать своему старцу не только о своих поступках, но и о своих желаниях и помыслах. Ревностно исполняя эту иноческую обязанность, о, Иона открыл своему старцу-духовнику о своем отказе от предложеннаго ему занятия, приведя все доводы, по которым он считал для себя преподавание Священного Писания в высшем учебном заведении непосильным. Старец его, однако, посмотрел на это дело совсем иначе: он увидел в этом руководящую волю Божию и приказал ему взять свой отказ обратно, а за неразумную поспешность с отказом положить триста земных поклонов с молитвой Иисусовой. Как ни трудно было о. Ионе взять на себя преподавание в Академии Священного Писания, однако, он, послушания ради своему старцу, соглашается взять на себя звание доцента Духовной Академии, в каковом и остается до 1918 г., когда по обстоятельствам политической жизни должен был оставить г. Казань. Четыре года, проведенные им в должности доцента Академии, в обществе ученых людей, оставили глубокий след на его духовной стороне. Помимо своих ученых занятий, он с юношеской преданностью трудился на поприще церковно-богослужебном и проповедническом, участвуя в совершении уставных Богослужений, проповедничестве и устройстве богословских чтении.
Великая отечественная война, а затем революция, не могли не отразиться на дальнейшей жизни молодого доцента. В 1918 г. он, преследуемый революционной властью, должен был выехать из г. Казани, был арестован в Перми и избит до потери сознания, и отправлен затем для революционного суда в г. Тюмени. Из Перми ему вместе с другими арестованными пришлось ехать по старинному сибирскому тракту, называемому Бироновским, перевалить Урал и в Тобольской губернии по реке Тавде ехать на пароходе, где он, при впадении этой реки в Тобол, был освобожден белыми войсками. Дальше начинается для него скитальческая жизнь, полная всевозможных лишений и трудностей, сопряженных с опасностью для жизни. Из Тобольска по Иртышу удалось ему добраться до Омска, где Высшим Церковным Управлением он был возведен в сан Игумена и назначен главным священником Южной армии.
После поражения противобольшевицкого движения в Сибири, ему, вместе с армией Атамана Дутова, пришлось отступить в пределы Западного Китая. В своей речи при наречении в епископа, он, тогда Архимандрит Иона, вспоминал о тех необычайных трудностях, которыя ему вместе с другими приходилось переносить при перевале отрогов Памира, взбираться, при холодном бурном ветре, по обледенелым скалам, на высоту в 1112 тысяч футов, хватаясь руками, с ободранной кожей и ногтями, за выступы скал и колючий редкий кустарник. «Господь сохранил меня, – говорил он, – видимо, для того, чтобы послужить Ему и в высоком званий Епископа».
Из Западного Китая иг. Иона приехал в Шанхай, затем Пекин, где и был принят на службу Российской Духовной Миссии и вскоре возведен в сан Архимандрита, а в 1922 г. 11 сентября возведен в Пекине в сан Епископа Тянезинского. В хиротонии Епископа Ионы принимал участие Архиепископ Иннокентий, Начальник Mиссии, Епископ Мелетий Забайкальский и вновь хиротонисанный в Харбине 4 сентября того же 1922 г. Епископ Шанхайский Симон. С принятием сана епископа и назначением настоятелем Св. Иннокентиевской миссионерской церкви в г. Манчжурии, для еп. Ионы открывается новое обширное поле деятельности, где он проявил свои высокие пастырско-административные способности. Ревностный служитель Церкви, и выдающийся проповедник, еп. Иона прежде всего чтится за устройство своей паствы в религиозно-нравственном отношении. Кроме того он взял на себя преподавание Закона Божия в местной гимназии.
В Манчжурию стекались со всех сторон беженцы из европейской России, из которых многие испытывали бедственное положение и нужду… Это заставило еп. Иону приступить к развитию обширной благотворительной деятельности. Он основывает начальное училище, где учится до 200 детей. Там, помимо наук, преподают детям всевозможные ремесла.
Еп. Иона выступил с публичными лекциями и основал богословско-философские курсы в Харбине. Там он устроил литературный вечер в пользу своих учреждений.
Особенно заботился он об основанном им детском приюте.
Его трудам принадлежить отремонтирование Св. Иннокентиевского храма и устройство придела во имя Св. Николая.
Незадолго до смерти он ухаживал за умирающим священником о. Михеем и, когда хоронил его, он надорвал свои силы, не оправившись сам от болезни паратифа. Это явилось причиной фатального исхода. Описания праведной кончины великого оптинского питомца духоносного архиерея Божия были сделаны доктором В. Ляпустиным, лечившим Владыку Иону. Вот это правдивое свидетельство о великом подвижнике 20-го века:
Теперь я приступлю к описанию последних часов жизни покойного и его святой кончины. Начну с 10 часов вечера. Пульс в это время доходит до 160 с перебоями, температура 39,8. Владыка сидит в кресле, разговаривает с окружающими, причем мысль о смерти не приходит ему в голову. Все время говорит, что ему лучше, что температура ниже; единственно, что удивляет его, – это народ в коридоре, и слезы на глазах окружающих. Так длится время до 11 часов, когда я предлагаю ему, воспользовавшись присутствием Архиепископа, исповедаться и приобщиться. Владыка испытующе смотрит на меня; поняв по моему лицу – близкий исход, говорит: «Раз вы, врач, предлагаете это мне – часы мои сочтены». Торопит с исповедью, совершаемой его духовником, о. Алексием. Окончив исповедываться, облачается в новый подрясник, эпитрахиль и поручи, сам приобщается, кланяясь земно Дарам; сам укладывает лжицу и сосуд, завертывает пелену, молится, кланяясь земно. А затем совершается нечто небывалое… Разоблачившись, идет в кабинет, садится в кресло и печатает завещание:
«Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Слишком неожиданно узнал я о предстоящей смерти моей. Мысли путаются… Что скажу? Что завещаю вам? … мои милые и дорогие дети Манчжурии и Ханькоу...
Начал я у вас со словами апостола Любви – «Дети, любите друг друга"… И кончаю я этими словами: «Любите друг друга». Вот заповедь вашего архипастыря…
С душевной радостью прощаю тому, кто обидел меня. Да и есть ли такие? И слезно на коленях прошу и становлюсь перед каждым, кого я обидел. Не оставляйте детишек. Слышите ли мой предсмертный зов, дорогая Елизавета Николаевна? Ведь на вас теперь вся надежда.
Заместителем моим рекомендую вызвать из Чаньчуня протоиерея Извольского, на него указывал и Начальник Миссии.
Простите меня ради Христа; да не забывайте в своих святых молитвах… Напишите в помянничек… Итак на вечные времена, пока не предстанем все у Страшнаго Судии.
Иона, Епископ Ханькоуский».
Окончив печатание, свертывает его аккуратно и передает мне с наказом отправить Е.Н. Литвиновой. Затем возвращается в спальню, садится на кровать и допускает к себе проститься всех присутствующих – человек 30–40. С каждым говорит в отдельности, каждому находит приветливое слово и слово благодарности за помощь ему в его делах, просит помогать детишкам, благословляет и лобызает всех в голову. Заботиться о том, что не подвел ли он кого в денежных делах своей смертью. Призывает директора Русско-Азиатского банка г. Химикус, просит простить его, отворяет сам сейф, вынимает деньги, данныя ему на сохранение ф-ром Волыннец, говорит о них Химикус и просит передать по назначению; сует директору банка подписанные им бланки векселей, на сумму долга; вообще, все время беспокоится о других; при виде слез на лицах – просит не плакать, так как «на все воля Божия и он повинуется ей и ему умирать не страшно». На мое предложение прилечь, говорит: «Я всю жизнь говорил с народом, дайте поговорить эти последние часы, умру я часом раньше, часом позже – это не важно». Переговорив со всеми, благословив всех, просит у всех прощения, не забыв ни одно лицо из окружающих. Требует регента о. Павла, говорит ему, что не успел надеть на него наперсного креста, но пусть возьмет себе крест покойного о. Михея, а Архиепископ наденет его. Все плачут, рыдают, Владыка же успокаивает. Так длится до 12.30 часов. Владыка встает, одевает епитрахиль и поручи старца Амвросия, и, стоя на ногах, делая даже земные поклоны, громко читает себе отходную. Окончив чтение, садится на кровать, приглашает Архиепископа, просит похоронить его по монашескому обряду; идет к аналою, достает чин погребения и передает книгу Архиепископу. Затем говорит окружающим, во что одеть его: в митру, подаренную прихожанами, в белое вышитое облачение, епитрахиль и поручи старца Амвросия. Похоронить его около церкви, рядом с о. Михеем; не ставить памятника, а простой дубовый крест; не делать помпы из похорон, дабы не говорили в народе, что умер Архиерей, так его хоронят по-богатому, а не так, как о. Михея; указывает, какую положить с ним панагию, крест и икону. Окончив с этим, вновь прощается и благословляет окружающих, нервы которых не выдерживают, слышится плач и рыдание; Владыка уговаривает подчиниться воле Божией. Приблизительно в это время, или немного раньше в церкви служат молебен о здравии болящего, где присутствует уже много народа и дети причта. Нужно было слышать исступленные крики детей: «Боженька, оставь нам Владыку», крики взрослых с мольбой о чуде, о спасении Пастыря, чтобы понять ту любовь, то почитание, которым пользовался усопший. – Между тем Владыка все еще прощается; наступает 1.30 часа ночи, Владыка вдруг вскакивает с кровати, на которой сидел, выходит к дверям, идущим в коридор, кланяется земно народу, прося простить его, не забывать в своих молитвах, не бросать детишек; поднявшись с колен, благословляет; быстро поворачивается, устремляется в кабинет к выходу из дома со словами: «Иду умирать в церковь»! причем эти слова твердит все время; остановившись и шатаясь на ногах, просит духовенство облачить его в епитрахиль и поручи старца Амвросия, что и исполняется, но окружающие уговаривают его собороваться; поддерживаемый, подходит к кровати, пробует сам снять валенки, но их снимает один из врачей; ложится на кровать со словами: «На все воля Божия! Сейчас я умру», держа в правой руке крест и икону, а в левой зажженную свечу, и все время благословляет себя, шепча молитвы. Окружающие громко плачут. Хриплое дыхание заменяется ровным, покойным… руки движутся медленней… лицо слегка синеет, и через три минуты дыхание внезапно прекращается. Я говорю о наступившей смерти Архиепископу. Архиепископ читает последнюю молитву, после окончания которой Владыка еще вздохнул раз и затих. Протодиакон Маковеев закрывает глаза и из них выкатываются слезы. Правая рука твердо держит крест, так и оставшийся у покойного.
Слезы горя, отчаяния окружающих, пока одевают покойного, в состоянии растопить самое твердое, жестокое сердце. Усопшего переносят в церковь. У меня не хватает слов для описания творящегося в церкви при облачении и первой литии, для описания того душевного переживания, той скорби, которая овладела народом, собравшимся по звону. Всю ночь народ остается в церкви, будучи не в силах расстаться с телом боготворимого пастыря и смириться с утратой его. Утром совершается заупокойная обедня и панихида; произносит, рыдая, проникновенное слово проповедник протоиерей Демидов, в котором, указывая, кого потеряла Маньчжурия, в конце концов говорит, что потеряла… святителя… Дикий, исступленный рев массы народа сопровождает эту речь и один из почитателей – некто Гантимуров, будучи не в силах перенести утраты, падает, умирая от разрыва сердца. Целый день и ночь народ толпами ходит поклониться праху усопшего… А что творится во время похорон, когда все население Маньчжурии, без различия вероисповедания, стеклось и заполнило церковь и церковную ограду… всего до 6000 человек. Завещания отпечатанного в 3000 экземпляров, не хватает и половине присутствующих. Целые дни теперь идут панихиды и идут толпы народа поклониться своему незабвенному пастырю. Как будто смертью своей Владыка заставил всколыхнуться у каждого заглохшие в его душе в погоне за благами мира, стремления к Высшему, веру в промысл Божий.
А тут еще совершается чудо: исцеление мальчика Дергачева, 10 лет от роду. Мальчик болел 4 месяца обезображивающим воспалением обоих коленных суставов. В начале болезни месяца два я лечил его сам, а затем, когда боли уменьшились, остались опухоли суставов и сведение ног, я передал его для лечения массажем своей фельдшерице-акушерке Беловой. За день до смерти Владыки Белова была у больного, причем его ноги были полусогнуты в суставах, болей при покойном положении не было, при попытке насильственно распрямить – резкая болезненность; стоять, а тем более ходить, не в состоянии. И вот в ночь похорон Владыки мальчик видит под утро сон: подходит к нему Владыка и говорит: «На, возьми мои ноги, они мне больше не нужны, а свои отдай мне».
Мальчик проснулся, встал на ноги и пошел к двери в кухню, крича: «Мама! Мама! Отвори двери». Мать в это время принесла в кухню дрова; услышала крик, бросилась к двери, отворившейся в этот момент, и видит своего сына, идущим к ней; последний рассказал матери сон и описал Владыку, его одеяние, именно то, в котором похоронен усопший. Мать привезла сына к вечерней панихиде в церковь. Мальчик сам взошел по ступеням в храм, отстоял вечерню, сошел с крыльца, подошел к могиле, встал на колени, молился и плакал; сам поднялся с колен. Мать рассказала о чуде окружающим. Начали расспрашивать мальчика, видал ли он Владыку. Он отвечал, что видал, но плохо помнит. На вопрос, узнает ли он на портрете покойного, ответил утвердительно и, когда ему показали портрет, он вскрикнул, покраснев: «Он! Он!» Я немедленно отправил к нему на квартиру Белову для осмотра и она подтвердила, что мальчик не только ходит, но и бегает без болей.
Вот что совершилось и чему я был свидетелем.
Скончался Владыка 7-го октября 1925 года.
Доктор Ляпустин.
В девятый день кончины Епископа Ионы вечером, в общественном собрании, было устроено членами Комитета торжественное заседание, посвященное памяти почившего Архипастыря. Зал был украшен портретом почившего Владыки; пред открытием заседания архиерейским служением была совершена лития и при участии хора певчих; зал был переполнен народом. Было произнесено несколько речей и пропето несколько любимых покойным церковных песнопений. Упокой, Господи, праведную душу верного раба Твоего, Епископа Ионы, и его святыми молитвами помилуй нас. Аминь.
Протоиерей Василий Шустин (†1968)
Другим близким по духу о. Варсонофию его духовным сыном был о. Василий Шустин. Жизнь Отца Василия была сплошным подвигом, тяжелым и настойчивым, но зато он был очень близок к святыне и ею освятился! Он оставил бесценную замечательную «Запись об о. Иоанне Кронштадтском и об Оптинских Старцах», по которой можно и судить о нем. С раннего детства его семья была в теснейшей связи со св. праведным о. Иоанном Кронштадтским, который исцелил его отца, болевшего безнадежно горловой чахоткой и был крестным отцом его сестры. При втором его посещении Оптиной о. Варсонофий сказал ему: «А мне явился о. Иоанн Кронштадтский и передал вас и вашу семью в мое духовное водительство», и добавил потом: «Вижу я батюшку о. Иоанна, берет он меня за руку и ведет к лестнице, которая поднимается за облака, так что не видать и конца ее. Было несколько площадок на этой лестнице, и вот батюшка довел меня до одной площадки и говорит: – А мне надо выше, я там живу – при этом стал быстро подниматься кверху…»
Согласно предсказанию о. Варсонофия, о. Василию не пришлось окончить инженерного института. Он попал на фронт и сражался в Добровольческой Армии. После эвакуаций Крыма, он попал на Балканы. В Болгарии ему вначале пришлось работать в качестве слуги у католических монахов. В России осталась горячо им любимая семья: жена и двое детей. Он потерял с ними связь. На его душе лежала тяжелым камнем жгучая тоска. Однажды среди дня он был послан на почту отнести телеграмму. Он стал пересекать площадь и вдруг, как бы с неба спустилось облако, и в нем он увидел живого о. Варсонофия, фигура которого видна была только по пояс. Это видение укрепило и поддержало о. Василия в его горестном положении. Следующей службой о. Василия была какая-то должность в беженском русском приюте. Он рассказывал трогательные истории о любви своей к детям и об их любви к нему. Затем он принял священство и был послан в Алжир. Здесь мы его застали, когда еще не было там церкви. Он служил в помещении австрийского консульства в зале в мавританском арабском стиле. Единственно, что было церковного – это икона Божией Матери, которая стояла на столике. Со временем вокруг о. Василия образовался приход в 100 человек. Был куплен церковный дом и в нем устроена прекрасная церковь. О. Василий также объезжал другие города и обслуживал нужды православных людей. Дважды ему на улице были нанесены раны фанатиками-мусульманами. С провозглашением арабской независимости и отъездом в Европу всех прихожан, ему пришлось перебраться в Европу, в гор. Канны. Здесь он скончался 6 августа 1968 года. После его кончины получен ряд писем от его сестры Марии Васильевны. Она пишет: «Сбылись слова о. Иоанна Кронштадтского: «Ты доживешь до глубокой старости, но умрешь в больших муках». Так оно и было: он тяжко страдал от нескольких болезней одновременно, многие годы не мог литургисать и материально бедствовал».
В другом письме она пишет о том, что гроб с останками о. Василия был вырыт из могилы Каннского кладбища и перевезен в Ниццу, где погребен на кладбище возле русской церкви в склепе с другими православными священниками. Она пишет: «Странно! Батюшку два раза хоронили и он два раза умирал. В первый раз он умер в России после 3-его тифа. У него была большая температура и он лежал без сознания. Видит он доктора, который щупал пульс, и сестру. Доктор сказал: «Умер». Душа брата летела ввысь, очутился в чудном саду, где его встретил о. Варсонофий Оптинский, говоря: «Хочешь быть в этом саду после смерти?» – «Да». – «Тогда возвращайся обратно, ты не готов, перемучайся, переживи все, тогда вернешься сюда. Брат со страхом вошел в свое тело. Пришли его обмыть, принесли гроб и поразились, что теперь он жив». На 40-ой день Мария Васильевна увидела во сне своего брата в том саду, куда его призывал о. Варсонофий. «Иду я в саду по дорожке одна, но чувствую, что о. Василий идет сзади. Дорожка заворачивает вправо, образуя угол. Брат меня перегоняет, подходит к углу, где растут необыкновенные цветы, срывает распустившийся цветок, а мне пальцем указывает на другой, наполовину распустившийся. Я протягиваю руку, чтобы сорвать и все исчезает».
Когда-то в своей скромной, миру неведомой душе, слагал питомец оптинских лесов о. Варсонофий эти стихи, назвав их «Весною».
Еще покрыты белой пеленой
Поля; стоит безмолвно лес
В своем серебряном уборе.
Но всюду веет силой творческой – весной,
И ярче и светлее свод небес,
И тонет взор в его просторе.
Когда ж, о Господи, в моей душе больной,
Немоществующей, унылой и скорбящей
Повеет Святый Дух животворящий
Ликующей, духовною весной?..