Юбилей 300-летия Брестской унии во Львове и столетняя борьба против нее в Галицкой Руси

Речь, произнесенная проф. И. С. Пальмовым в собрании Братства Пресв. Богородицы 1 дек. 1896 г.

Получив приглашение говорить в собрании Братства Пресв. Богородицы, я остановился на одном, не лишенном и современного значенья, вопрос, который касается исторических отношений наших ближайших соплеменников – русских галичан к брестской унии в период насильственного ее введения в границах бывшего польско-литовского государства. Я остановился на том незаслуженно забытом уголке заграничной Руси, который – к сожалению – всего менее интересует наше общество, чуткое обыкновенно не только к общеевропейским явлениям, но и к движениям самых захолустных уголков Азии, Африки, Америки, даже Австралии и пр. Не место здесь входить в объясненье причин такого рода отношений нашего общества к соседней единоплеменной, а до недавнего (сравнительно) времени и единоверной нам Галичине или иначе – Червонной Руси. Я думаю, что немощь народного духа в высших образованных слоях нашего общества или – как принято короче называть – в нашей интеллигенции была и в данном случае причиной забвения или – может быть справедливее сказать – временного помраченья у нас сознания кровных связей с плененными и порабощенными братьями. Но, во всяком случай, их история, неразрывно связанная по своему началу с направленьем общерусской жизни (в Киевский период русской истории), равно и тяжелая, даже более – злосчастная их современность как результат прошлых исторических связей с римско-католической Польшей, представляют много данных, которыми – скажем прямо – нравственно обязано интересоваться наше общество, если признает себя русским, – представители и служители церкви, руководствуясь духом взаимной христианской любви, отличающей всех членов вселенской Христовой церкви, – наконец и члены Богородичного братства, первообразом которого в некоторой степени послужило православное церковное братство в Львове, почти два столетья тому назад только вынужденное принять унию, но не забывшее еще своего славного прошлого в союзе с православной церковью и теперь молчаливо, может быть, выжидающее возврата прежних лучших дней. Это обстоятельство и дает мне основание говорить в настоящем собрании о том предмете, который в данное время, в виду происходящих у наших соплеменников в Галицкой Руси событий, требует слова и того или другого с нашей стороны участия.

В минувшем октябре, в Галицком-русском городе Львове и в разных местностях Галичины, отпразднован ЗОО-летний юбилей брестской унии 1596 г. Приготовленья к торжеству были большие и довольно затейливые: с этой целью был учрежден особый юбилейный комитет, который по указанью римско-униатских и польских властей должен был выработать подробности программы юбилейного торжества.¹ Но юбилей отпразднован отнюдь не с такой торжественностью, с какой ранее предполагали его устроить. Правда, львовский униатский митр. Сильвестр Сембратович, за все свои латинизаторские действия против Галицкой Руси, получил из Рима кардинальскую шапку, чтобы за эту милость еще более усилил свою ревность в деле укрепления унии, т. е. объединения ее с латинством. Но затеянный им с местными «русьскими», сепаратистами и польскими шовинистами юбилейный шум в значительной степени не удался. Вот, напр., как представляется самый торжественный конец только что совершившегося в Львове юбилейного празднества по описанию галицко-русских газет. «В день Покрова Пресв. Богородицы, в 10 ч. у., кардинал Сембратович совершил архиерейским служением литургию в сослужении членов капитул. На литургии присутствовали архиепископы латинский и армянский, наместник кн. Сангушко, краевой маршал гр. С. Бадени и представители всех правительственных, автономных, школьных и военных властей. После евангелия кардинал сказал проповедь, а после литургии преподал с балкона митрополичьей резиденции папское благословение. Затем, с того же балкона произнес проповедь игумен львовского василианского монастыря гр. Шептицкий. Около 4 ч. пополудни была совершена вечерня и крестный ход вокруг кафедрального храма св. Георгия, после чего кардинал объявил верным «отпуст». А вечером в 6 ч., в покоях митрополита был обед на 80 персон, на котором присутствовали представители духовенства и властей. В тот же день вся учащаяся молодежь была освобождена от занятий».² В других местах юбилей прошел еще бледнее и незаметнее: в общем тоне и характере празднества звучала какая-то фальшь и в подробностях праздничной обстановки очевидны были признаки коварного сочинительства, которым хотели затмить действительную историческую правду. По первоначальному проекту хотели было «сочинить» ко времени юбилея и «краткую историю унии». Но этого пока не случилось. Местная независимая русская печать по этому поводу замечает, что даже среди местных русских сепаратистов-предателей не нашлось человека, который бы мог, вопреки очевидным историческим фактам, написать историю унии, приспособленную к юбилейным торжествам. Да, это – может быть – отчасти и правда; но нет ничего невероятного и в том, что фальсифицированная история унии может еще появиться и своим появленьем докажет, что в Галицкой Руси не перестают работать, чтобы увековечить событие, которое следовало бы предать скорейшему забвенью. И в самом деле, что означает отпразднованный и притом на границе с нашими воссоединившимися с православной церковью униатами (напр. в Холмщине) юбилей как не коварное напоминание о злосчастных днях введенья брестской унии среди православных польско-литовского государства лестью, обманом и насильем? И что означает, собой этот юбилей как не затаенное стремленье врагов православия возвратить прежние дни польско-иезуитской пропаганды даже за рубежом Галицкой Руси – там, где последняя естественно утратила свою неправедно собранную жатву и уже не может – к счастью – пользоваться прежними недостойными средствами борьбы, т. е. обманом и насильем? К тому же юбилей задуман именно там, где всего более и долее православные сопротивлялись унии, которую вынуждены были принять русские галичане только вначале XVIII в. Следовательно, 300-летний юбилей унии для Галицкой Руси наступил бы только спустя сто слишком лет. А если при этом иметь в виду и последующие затем сопротивленья унии со стороны православных галичан, продолжавшиеся до конца XVIII столетья и, может быть далее, то до отпразднованного юбилея пришлось бы ждать еще двести лет. Но как бы то ни было, ревнители унии поспешили со своим торжеством, забывая конечно сознательно красноречивые указания своей истории, представляющей решительные примеры неустанной борьбы православных галичан против латинско-польских насилий в течение периода более ста лет со времени провозглашения брестской унии 1596 г. (9 октября). Со своей стороны, насколько позволяет время, и насколько требуют размеры публичной речи, я постараюсь указать эти примеры наиболее характерные, причем остановлюсь преимущественно на главнейших исторических галицко-русских деятелях борьбы против брестской унии до момента официального введенья последней в Галичине вначале XVIII в.³

В первом ряду галицко-русских борцов против унии с Римом нужно поставить львовское ставропигиальное братство Успения Пресв. Богородицы.⁴ Учрежденное еще задолго до введения унии, под влиянием латинско-польских насилий против православной церкви, и получив утвержденье нового своего устава в 1586 г. от бывшего в то время в Галичине по сбору милостыни антиохийского патриарха Иоакима, оно развило свою широкую религиозно-просветительную деятельность уже с самых первых дней своего бытия. Новый устав братства, утвержденный патр. Иоакимом, точно определяет права, обязанности и полномочия братства и вообще подробно намечает круг его действий на все последующее время.⁵ По новому уставу, братство должно было служить образцом истинно-христианской жизни для всех «ближних». Члены его должны были находиться между собою в мире, любви и единодушии, должны относиться с уважением к личности другого, в той или другой нужде помогать друг другу, выражая свое христианское сочувствие, напр., в болезни, нищете и в других затруднительных обстоятельствах жизни. Братчики должны быть чужды всего, что может оскорблять нравственное чувство, напр. употребления неприличных слов, препровождение неправедного образа жизни и пр. Чтение священных и вообще христианско-назидательных книг было обычным занятием в братских собраниях. Мало того, братчики, показывая пример благочестивой жизни, должны были следить и за жизнью всех прочих православных христиан, как из духовенства, так и мирян, принадлежавших даже к другому братству. Из этого правила не были изъяты и епископы, поступавшие неправедно: в таком случае и они встречали сопротивление со стороны братчиков. Кроме того, львовскому братству предоставлена была привилегия «законного старейшинства», так что по образцу его должны были устроиться все другие братства, которые и «повинуются» ему.⁶ И действительно, по образцу его устроились и другие западнорусские братства.⁷ Впоследствии константинопольский патриарх Иеремия (1588‒1590 г.) утвердил эти права львовского братства и возвел его на степень ставропигии, т. е. поставил его в безусловную независимость от львовского епископа и Киевского митрополита, подчинив его непосредственному ведению константинопольского патриарха. Вместе с подтверждением своих прав львовское братство получило еще право содержать типографию для печатанья священных, богослужебных, нравоучительных и учебных книг, а также завести и школу для обучения христианских детей всякого общественного положения и состояния.

Получив все эти права и преимущества, братство тотчас же начало свою плодотворную деятельность. Вскоре оно прибрело типографию, которую ранее открыл в Львове (в 1570 г.) известный русский первопечатник Иван Феодоров, заложивший ее, вследствие собственных недостатков, львовскому еврею Израилю Якубовичу (ок. 1583 г.). Типография необходима была в ту пору главным образом в виду ощущавшегося тогда в Галицкой и вообще во всей юго-западной Руси недостатка в священных и церковно-богослужебных книгах, которые враги православия истребляли с неимоверною жестокостью и фанатизмом, необходима она была и для удовлетворения общей потребности в духовно-просветительных книгах в защиту православия и для отражения иноверной пропаганды латинства, протестантства и пр. И действительно, впоследствии из этой типографии выпущены были многочисленные издания священных и церковно-богослужебных книг, полемических против унии и латинства сочинений, учебных и других религиозно-нравственного содержания книг.

Далее, в первый же год своего преобразования братство открыло школу.⁸ Благодаря усердью всех членов братства, жертволюбию «всего посполитого народа российского, даже и до убогих вдовиц», школа достигла известной степени благоустройства. В школу принимались дети всех состояний, бедные и сироты учились даром. Программа школы была довольно широкая. Дидаскал школы должен был учить детей грамматике, риторике, диалектики, музыке и другим наукам внешним, а также и «от святого Евангелия и от книг Апостольских», давать уроки пасхалии, арифметики и церковного пения. В нравственно-воспитательном отношении требования устава были довольно определенны и строги. Дидаскал должен быть в нравственном отношении образцом для своих учеников: он должен быть благочестив, разумен, смиренномудрен, кроток, воздержан, не пьяница, не блудник, не лихоимец, не сребролюбец, не гневлив, не завистлив, не срамословец, не чародей, не пособник ересям, но споспешник благочестия и вообще должен быть образцом всех добродетелей в пример и назидание своим ученикам (§ I устава). И школа должна развить в учениках истинно-христианское настроение. С этой целью устав предлагает соответствующие учебно-воспитательные средства, которые укрепляют в учащихся православное христианское настроенье, религиозное чувство и волю к деланию всего доброго согласно с требованьями православно-христианского учения и нравственности.⁹ Устроенная на таких началах школа предназначена была воспитывать людей твердых в православной вере, крепких борцов и защитников православия, которые были столь необходимы в особенности в тогдашнее тяжелое для православных время. И львовская школа оправдала свое назначение. Из нее вышли такие замечательные в то время представители и защитники православия, как напр.: Иов Борецкий, который в 1620 г. был возведен на киевскую митрополичью кафедру; Исаия Копинский, рукоположенный в 1620 г. сначала в сан перемышльского епископа, а в 1631 г. ставший киевским митрополитом (умер в 1641 г.); Иеремия Тиссаровский, избранный львовским братством и народом, после смерти Гедеона Балабана (в 1607 г.) в епископа львовского; Сильвестр Коссов, бывший первым префектом и профессором в киево-могилянской коллегии, затем еп. мстиславским и пр., а с 1647 г. митрополитом киевским (умер в 1657 г.); Захария Копыстенский, знаменитый ученый тогдашнего времени полемист (написавший «Палинодию», «О правдивой единости христиан правоверных церкви восточной»), трудившийся – кстати – немало над исправленьем церковных книг; Памва Берында, родом из Молдавии, усердно занимавшийся переводом и исправленьем церковнославянских книг и составивший «Лексикон словено-русский», и мн. др. Все эти и многие другие питомцы львовской школы заявили себя ревностными сынами православной церкви, достойными имени того религиозно-просветительного института, где они получили свое образованье в духе православном и откуда потом выступили на защиту своей церкви и неустанную борьбу с ее коварными врагами. Школа воспитывала их так, что «жадна (никакая) прелесть света (мира) не могла отвести их от святой веры до проклятой секты» (латинства или протестантства).

Кроме известных просветительных средств для поддержки и защиты православия от латинско-польских притязаний, львовское братство раскинуло в разных местах целую сеть т. п. филиальных церковных братств ¹⁰и, вместе с ними собирая необходимые материальные средства, заботилось о постройке церквей, школ, больниц и др. благотворительных заведений, объединяя, таким образом, духовные силы и общие интересы православных против латинско-польских насилий и притеснений. Львовское братство всегда являлось для православных центром утешения, ободрения на подвиг борьбы с врагами православия. А с этой целью оно рассылало в защиту православия посланья во все концы юго-западной Руси, ходатайствовало пред королем и на сеймах, высылая своих депутатов в Варшаву и Краков нередко с довольно значительными подарками для лиц влиятельных и для самого даже короля, лишь бы спасти свое духовное наследие отцов – веру православную и отклонить от православных новые беды и преследованья. Эти обращенья к королю и в сейме были слишком часты в тяжелый период введения унии, – они обусловливались именно тягостным положеньем православных в Речи Посполитой. Вот, напр., как братчики львовские описывают свои страданья, обращаясь к своим православным единоверцам за материальной помощью, требуя ее для спасенья своего правого дела на сейме 1600 года. «Вероятно, вы знаете, – писали они, – что уже с давнего времени мы находимся здесь в Львове под ярмом египетской неволи, терпим невыразимые бедствия и разные притесненья; мы лишены почти всяких прав; поляки нам запрещают даже зарабатывать себе кусок хлеба иглой и шилом, в особенности, после отступленья от православия бывших наших пастырей, митрополита и других владык, нас стали насильно принуждать к такому же отступленью и к повиновенью отступившим владыкам и разными бедствиями приводят нас в изнеможенье. С сердечной болью мы принуждены обратиться ко всем с настоящим посланьем, по примеру неверных львовских жидов. Неверный и каменносердечный народ, отверженный от лица Божья, отовсюду немедля отозвался на призыв своих львовских собратий и с готовностью оказал им помощь. Они единодушно восстали против иезуитов и не допустили им отнять у них школу и синагогу в Львове. У нас же отнимают не жидовскую синагогу, а открытое свободное христианское богослуженье и наши права... Поэтому покорнейше просим оказать нам вниманье и помощь в таком важном для всех нас деле. Подайте руку помощи, окажите нам милость, пожертвуйте что-нибудь, или дайте в долг... Бог вас вознаградит за это и память о вас, как соучастниках в этом деле будет жить вечно».¹¹

На свою слезную просьбу братство получило 1450 злотых и отослало эту сумму в Варшаву. Но дело братчиков – как и в других случаях – не имело успеха: привезенные и присланные подарки оказались напрасными. Тем не менее обращенья братчиков к правительству имели иногда некоторый временный успех: останавливали, по крайней мере на время, постоянно надвигавшуюся грозу, хотя и ценою больших денежных затрат на подкупы, подарки и пр. Все это требовало от православных особого напряженья материальных средств, которые мало по малу стали иссякать и недостаток которых послужил между прочим одной из причин вынужденного признанья львовским братством унии (2 мая 1708 г.). Первый униатский львовский епископ Иосиф Шумлянский, чтобы склонить непокорное львовское братство к унии, подорвал материальные ресурсы братской типографии открытьем новой типографии Юрьевской и таким образом лишил братство главного источника содержанья: волей-неволей, под влиянием епископского и правительственного гнета, при невозможности иметь общенье с патриархом, оно, будучи предоставлено теперь своим единственным силам, должно было согласиться на унию. Но, признав унию, братство все-таки продолжало – насколько могло – охранять чистоту восточного обряда от окончательного поглощения его латинством. Теперь на месте прежнего братства существует Ставропигийский институт (с 1788 г.), за которым оставлены некоторые из привилегий прежнего братства. Автор «Летописи львовского братства», описывая судьбу его от самого начала его учрежденья до 1793 г., в заключенье справедливо говорить: «до сих пор стоит этот вековой уже изветшавший дуб, который, в ожидании времен лучших, теряя ветвь за ветвью, претерпел столько бурь, и кое-как еще пускает зеленые побеги».¹² Но, увы! И эти «зеленые побеги» мало-помалу засыхают вследствие отсутствия здоровых питательных соков в корне, подрытом и изъеденном польско-иезуитской червоточиной.

Другой действовавший в Галицкой Руси против брестской унии и латинства исторический фактор – это православная галицко-русская иерархия: православные епископы львовские и перемышльские с подведомственным им духовенством были также в числе главных борцов против унии в течение целого XVII столетья. Даже более: после брестского собора они остались единственными православными епископами для всей юго-западной Руси в границах бывшей Речи Посполитой. Все остальные владыки (еп. владимирский Ипатий Поцей, еп. луцкий Кирилл Терлецкий, архиеп. полоцкий Герман, еп. холмский Дионисий и еп. пинский Иона во главе с митр. Михаилом Рагозою) признали унию и ревностно стремились привести к ней и оставшуюся верной православию Червонную Русь. Уже на православном соборе в Бресте, собранном в противовес униатско-латинскому, оставшийся верным православию епископ львовский Гедеон Балабан в своей вступительной речи говорил: «Мы привязаны крепкой любовью к нашей матери, святой Божьей восточной церкви, и к принятым от нее обычаям и догматам. В ней мы желаем пребывать до последних минут своей жизни и за нее мы готовы умереть».¹³ Так он сам и все его единомышленники и поступали впоследствии, полагая все свои усилья для защиты веры отцов в борьбе с унией и латинско-польскими насильями. Общую программу борьбы они наметили тотчас же в момент брестских соборных заседаний. Не явившихся на собор отступников православия – митрополита и вышеупомянутых владык, принявших унию, они предали заочному суду и приговорили их к низложенью с епископских кафедр, лишив их «архиерейского сана, епископских прав, епископского имени и даже духовного званья», о чем дали знать принявшим унию епископам и сообщили в особой грамоте, подписанной между прочим двумя православными галицко-русскими епископами (львовским Гедеоном Балабаном и перемышльским Михаилом Копыстенским). В этой грамоте они, между прочим, писали: «мы даем обет веры, совести и чести, за себя и потомков наших, – не слушать этих, осужденных соборным определением, митрополита и владык, не повиноваться им, не допускать их власти над нами в областях Речи Посполитой и в наших имениях; напротив, сколько возможно, противиться их определеньям, действиям и всем распоряженьям могущим возникнуть по настоящему поводу, – вместе с тем твердо стоять в святой вере нашей, при крещении обещанной Господу Богу, и при истинных пастырях церкви святой, особливо при патриархах наших, не оставляя старого календаря без их позволенья, тщательно сохраняя огражденное законами общее спокойствие между несогласными в вере и сопротивляясь всем притесненьям, насилиям и новизнам, которыми бы стали мешать целости и свободе нашего богослуженья, отправляемого по древнему обычаю».¹⁴ Кроме того, они послали и королю свой протест против действий униатской партии в Бресте, прося его, назначить им новых иерархов, взамен отступивших от православия владык, и открыто заявляя, что они обещают не только не принимать унии, «но еще, с Божьей помощью, противодействовать» ей «всеми силами, свое же дело, сделанное против них... утверждать и подкреплять всем... достоянием и помогать ему всеми силами и со всею возможностью, а особенно просьбами нашими пред его королевским величеством». Сообразно с этим обещанием и поступали не только сами главные деятели на православном брестском соборе, но и преемники их на епископских кафедрах в Львове и Перемышле. Таковы именно были преемники Гедеона Балабана (умер в 1607 г.) на львовской кафедре: Иеремия Тиссаровский (умер в 1641) и Арсений Желиборский (умер в 1662). Первый из них – Иеремия Тиссаровский, бывший питомец львовской братской школы, получив посвящение в епископский сан в Молдавии (в 1608 г.) и вступив на свою кафедру, издал грамоту, в которой требовал от своих пасомых, чтобы они «церкви восточного православия Бога Вышнего нового Сиону каноном и правилам святых апостол и вселенских седьми соборов святых богоносных отец преданиям противные не были, аде во всем подлеглые были», а сам, со своей стороны, давал твердое обещание «не отступать от православной святой веры, от послушенства святейших патриархов константинопольских... и всеми силами до самой смерти церкви Божией служити, помнажати, боронити».¹⁵ Своему обещанию он остался верным до конца своей жизни, прозванный львовскими братчиками «боголюбезнейшим и в правоверии непоколебимым». Преемник его на львовской кафедре, Арсений Желиборский (с 17 ноября 1641 г.), подобно своими предшественниками, ревностно также, охраняли православие и за свою твердость в православии, снискал себе полное уваженье и любовь своей православной паствы: он вместе с львовским братством хлопотал и на сеймах об ограждении православия от стеснений и преследований и заботился об издании, исправлении и распространении нужных для церкви книг и вообще – как говорили о нем львовские братчики – был муж «боголюбивый и в благочестии сияющий». Стоял в православии и преемник Арсения Афанасий Желиборский (+1666). Но преемник последнего, ставленник польско-униатской парии, Иосиф Шумлянский, сперва тайно (в 1677 г.) из боязни пред своей православной паствой, а потом открыто принял в Варшаве унию в 1700 г. Братство львовское выслало своих депутатов в Варшаву, чтобы воспротивиться предательским намереньям своего епископа, употребить все усилия к тому, чтобы православные были оставлены «при прежних правах, привилегиях и вольностях». Депутаты обратились за помощью в Варшаве к русскому резиденту-стольнику Судейкину, заявив ему, что «сколько их мочи будет, они никогда добровольно в унии быти не желают». Русский резидент, действительно, исходатайствовал у короля несколько грамот, обеспечивавших права братства и запрещавших епископу принуждать братчиков к унии.¹⁶ Но все эти меры не могли уже предотвратить беду, которую епископ Шумлянский готовил и последнему оплоту православия в Галицкой Руси – львовскому братству: вскоре затем и это братство – как сказано выше – вынуждено было признать унию, покорившись грубой и коварной силе своих неисправимых врагов. Вместе с православными львовскими епископами боролись против брестской унии и перемышльские православные епископы. Из них наиболее сопротивления оказал унии и решительнее действовал в защиту православия современник и сотрудник еп. Гедеона Балабана, перемышльский еп. Михаил Копыстенский, который продолжал свои неусыпные архипастырские заботы о православии до самой своей смерти (1610 г.), так что, когда он умер, в его епархии не было ни одного униата.¹⁷ Из православных преемников его наиболее пришлось вести борьбу с униатами в защиту православия перемышльскому епископу Антонио Винницкому. Последний с 1650 г. по 1679 год неутомимо разделял свои труды и заботы о православии с львовским братством. Он заботился о просвещении русского юношества, которое призывалось быть опорой православия и служить святой восточной церкви, хлопотал на сеймах об облегчении участи православных и в частности православного духовенства, которое подвергалось всяческим притеснениям со стороны польских помещиков и самого правительства. Не смотря на то, что в 1663 году он избран был в киевские митрополиты, но, оставшись жить не в Киеве, а в Галицкой Руси, он, при помощи своего епископа (перемышльского) Георгия Гошовского, ревностно заботился о православной церкви не только в перемышльской епархии, но и в львовской. Со смертью Антония в 1679 г. на перемышльскую кафедру вступил, (в 1680 г.) тайный униат – Иннокентий Винницкий, который в 1691 году (23 июня) уже открыто к Варшаве произнес от имени своей паствы особое исповедание веры и вступил в унию с римской церковью, а в 1694 г. он писал папскому нунцию – кардиналу Барберини, что к унии присоединилось более 800 церквей, более 3000 особ из знати и несколько сот тысяч обыкновенных смертных.¹⁸ Дальнейшие успехи унии в перемышльской епархии были делом ближайшего будущего после того, как вначале XVIII в., пал и последний оплот православия в Галицкой Руси – львовское Успенское братство.

Третья живая сила, поддерживавшая православие в Галичине после брестской унии, проявлялась в тех или других представителях тогдашнего православного галицко-русского монашества, в таких, напр., замечательных представителях его – как Иоанн Вишенский, Иов Княгиницкий и др. Оба они современники и уроженцы Галичины, прошли монашескую школу на Афоне и явились на родину, пламенно ревнуя о пользе церкви православной, для борьбы против неимоверных козней унии и латинства. Первый из них. Иоанн Вишенский, правда, возвратился опять на Афон, но своими многочисленными посланьями и сочинениями он неустанно поддерживал православных, охраняя их веру и опровергая действия ее врагов. Живя и в Афонском уединении, он всегда готов был – по его собственным словам – вместе молиться со своими любимыми русинами, страдать, плакать и быть в постоянном общении, «если... не плотно, то верою, любовию и духом». Но взамен этого он беседовал с ними в своих посланиях, убеждая их, «что есть наша простая восточных вера и что других отщепенцев хитрое безверие».¹⁹ При этом он внушал им сознание своего неизмеримого превосходства над своими врагами и отступниками от православия. Он, напр., писал им: «мы, православные, утверждены на камне, а не на песке... Только у нас – правда, у нас – истинная вера, и только нашей верой можно достигнуть жизни вечной».²⁰ «Никакой верой, кроме нашей – православной, спастись нельзя...».²¹ «Нашей истинной веры и врата адовы одолеть не могут, все блага мира сего прельстить не в состоянии, ужас всевозможных бедствий, мучений и смертей устрашить не могут... Только при исповедании нашей веры уготовляются венцы царства небесного за подвиги в сей жизни... Таинства нашей веры весь мир не может вместить, все же прочие веры – ложь».²² «Латинство, писал он, не стоит в истине, не повинуется, не верует истине, и не слушает ее, и латиняне не могут назваться учениками Христа, основателя истины»...²³ Иоанн Вишенский подробно обличал заблужденья латинян и относительно Filioque, и учение о старейшинстве римской церкви, и о главенстве папы, и о чистилище и пр. Резкие отзывы о латинстве вполне понятны с точки зрения тогдашних до жестокости несправедливых отношений латинян и униатов к православным. Но несомненно, что в тоне увещаний Иоанна, обращенных к православным, ясно выражалась его пламенная убежденность в правоте и превосходстве православия как единой истинной веры. Он неоднократно пишет православным: «Умоляю вас, дайте место и крепкое основанье православной вере в сердце вашем... Пребывайте твердыми и непреклонными в истине и вере... не внимайте латинской лжи, пестро украшенной, но в простоте и истине шествуйте, чтобы потом царствовать вам вовеки со Христом и истиною... Добрыми делами и благочестивой жизнью созидайте себе спасенье, держитесь старой благочестивой веры, твердо держитесь преданий отеческой веры и не срамите благословенья отцов, скончавшихся в старожитной вере»... «Пусть латиняне фарисейски превозносятся, кичатся над нами и преследуют нас. Но мы будем терпеть. Пусть нас хулят, ругаются над нами, смеются, гонят нас... но мы станем со смиреньем переносить наше тяжелое положенье и с благодарностью нести крест наш... Пусть утешает нас то, что мы православные и правоверные... Будем же высоко держать знамя этого православия, будем поддерживать, утверждать его и насаждать его среди наших ближних писаниями, наукой, печатаньем книг, учреждением училищ и пожертвованиями от избытков наших»...²⁴ Все эти другие подобные пламенные речи должны были производить сильное впечатление на православных: они укрепляли их в вере, зажигали огонь ревности о православии и воодушевляли на неимоверно-трудный в то время подвиг борьбы против латинско-польских козней и преследований.

Современник Иоанна Вишенского Иов (в мире Иоанн) Княгиницкий, прошедший также монашескую школу на Афоне. В начале XVII в. возвратился на родину и здесь подвизался на пользу православия до конца своей жизни, производя неотразимое влияние – как «праведный, непорочный и истинный» (по словам его жития) инок – на все окружавшее галицко-русское население.²⁵ Не только на месте своих постоянных аскетических подвигов в Угорнике (имении одного из православных русских вельмож Адама Балабана), затем впоследствии во вновь устроенном им Крестовоздвиженском ските на берегах реки Баторсова (возле Манявы) он привлекал к себе силой и славой своих подвигов, но и вне! границ своих постоянных аскетических подвигов он повсюду вносил сознание необходимости твердо держаться правой истинной веры и праведной жизни. «К нему – говорит автор его жития – как к светильнику стоящему на подсвечнике начали стекаться многие из иноков и мирян, желая с ним жить и душу свою спасти... Он же, как чадолюбивый отец, изъявлявших это желанье и дававших обещанье терпеливо разделять вместе с ним подвижничество принимал, остальных же «научив и наказав » отпускал обратно.²⁶ Он по приглашенью побывал в разных монастырях юго-западной Руси для исправленья монастырской жизни: в Уневской обители, Дерманском монастыре (на Волыни), в Киево-Печерской лавре и пр. По смерти львовского еп. Гедеона Балабана он ездил по Галичине, принимая самое горячее участие в делах осиротевшей епархии, предохраняя паству от латинско-униатских козней, убеждая священников, дворян и простых граждан твердо держаться восточной церкви, и пр. Основанная им обитель Крестовоздвиженская – Скитская или иначе – скит Манявский хранил предания своего основателя до тех пор, пока в конце прошлого столетья обитатели этого монастыря, быв изгнаны австрийским правительством, не рассеялись по разным монастырям православным за границей (1783 г.) и особенно в России.

Кроме указанных представителей иночества, Галичина того времени выдвинула еще одного знаменитого подвижника Иова Железо, который, будучи родом из Галицкого Покутья и начав свою строго-подвижническую жизнь в Галичине (в Угорницком монастыре), продолжал и окончил ее праведно (1651 г.) в Почаевском монастыре, где и почивают его целебные мощи.²⁷ Сюда и доселе стекаются массами русские галичане, не смотря на все грозные предостережения пограничного австрийско-польского карантина и другие всевозможные репрессалии.

Наконец, самую многочисленную и внушительную силу в борьбе против брестской унии, в течение целого XVII столетья и еще далее, представлял православный галицко-русский народ в тесном союзе со своей первоначальноправославной иерархией, львовским братством, окрыляемый и ободряемый живыми преданьями своей родной православной старины. В свою очередь и передовые борцы за православие почерпали силу и опору для своей бескорыстной деятельности в живой народной вере, которая не хотела знать никаких компромиссов с совестью и с житейскими удобствами: «никакая прелесть мира» не могла поколебать их в вере отцов. Когда при польском короле Владиславе IV (1632‒48) открылись казацкие войны, то галицко-русский народ под знаменем православной веры с радостью шел против своих угнетателей и беззаветно боролся за свое духовное наследие. Только тогда, когда он был оставлен своими духовными вождями и руководителями, он пошел за ними, не зная сущности того, что обманом и хитростью ему предлагали. Так, когда львовский епископ Иосиф Шумлянский в 1700 г. поехал в Варшаву за «унией», то народ в недоумении ожидал, какую привезет с собой «унию» епископ. И когда епископ возвратился во Львов, то многочисленная, стоявшая около епископского дома, толпа приняла за «унию» того редкого пуделя, которого привез с собой Шумлянский из Варшавы. Испуганная от этого зрелища толпа мгновенно разбежалась и потом в простодушии говорила, что «приехал владыка и привез с собой косматую унию, которая и ворчит и лает».²⁸ Но как бы то ни было, с падением последних оплотов православия в Галичине (с принятием унии иерархией и львовским братством), и народ формально признан был униатским. Однако сознанье унии было ему чуждо долгое время и до некоторой степени остается чуждым и доселе. Львовский униатский епископ Лев Шептицкий еще в 1761 г. писал папе, что на окраинах Галицкой Руси «есть много людей столь упрямого нрава, что не принимают с усердием истинной веры... некоторые из них убегают к пограничным схизматикам и к ним обращаются в своих церковных нуждах и для исповедания своих грехов».²⁹ И действительно, в Подолии православие, не смотря на все преследования, сохранялось в народе до самого воссоединенья ее с Россией в 1793 г.,³⁰ а Скитский монастырь (православный) в Галичине продолжал существовать до 1783 г.

Но народное сознание не мирится скоро с внутренними глубокими переворотами: сознание унии у червоноруссов не проникло вглубь их жизни. В этом легко убедится всякий, кто захотел бы посмотреть, и на современную действительность галицко-русской жизни. Народ не знает существа унии: он продолжает упорно отвечать на вопрос о его вере, что он именно «русской веры», и потому так охотно спешит к православным святыням за рубежом в Почаев, Киев и др. священные для православных места, подобно тому, как и ранее он в пределах России охотно возвращался в православие, напр., при воссоединении униатов при Екатерине II, при императоре. Николае I и при Александре II, за небольшим исключеньем фанатиков упорствующих. Целые миллионы тогда возвращались к вере своих отцов, не колеблясь и не жалея межеумочного положения в унии. То же самое, если придет исполнение времен, может случиться и в Галичине, не смотря на ужасный польско-австрийский гнет, испытываемый нашими соплеменниками. Но когда настанет этот момент, – одному Богу известно. Со своей стороны, мы должны молиться и желать скорейшего наступленья этого момента, желать и действовать в пользу этой идеи. Но, как и какими средствами действовать? Вопрос этот предрешается отчасти формами и видами исторической борьбы русских галичан в защиту православия. Но эти формы и виды имеют непосредственное отношенье разве только к самой Галичине, будучи недоступны и неприменимы вне ее границ. Пусть сами русские галичане вспомнят заветы своих славных предков, напр.: львовского братства, которое не жалело ни материальных средств, ни личных усилий, чтобы спасти духовное наследие отцов. Пусть припомнит заветы своих православных епископов, до последней крайности боровшихся за православие и, заклинавшись свою верную паству не отступать от православной веры; пусть вспомнят пламенные речи своих православных иноков, горевших беззаветной любовью к своей вере православной и вдохновлявших других на подвиг крепкого стоянья в православии в век новых против нее гонений, преследований, насилий и пр. Пусть вспомнят все это, и в слезах умиленья пред своим славным прошлым, может быть, найдут новые не менее действительные средства для возвращенья на путь более правильной и более счастливой жизни в будущем.

Что же делать нам – зарубежным братьям унижаемых и оскорбляемых сынов Червонной Руси? Что делать нам, если мы видим, что червонорусс сделался жертвой польско-еврейской эксплуатации в политическом и экономическом отношениях, польско-иезуитских влияний в сфере религиозных и вообще культурных отношений и т. д.? Мы видим, что народ экономически постепенно разоряется и бежит массами без оглядки даже в Америку,³¹ политически становится все бесправнее и отчаяннее, не смотря на призрачные гарантии мертвой конституционной хартии; над ним совершают так сказать вивисекцию и в культурном отношении, вводя в галицко-русскую литературу правописание т. н. фонетическое («пиши так, как говоришь») и, удаляя ее таким образом, от общего с вами исторического корня. Мы видим, что теперь усиленнее, чем когда-либо прежде, стремятся внедрить в сознание русских галичан понятье об унии как переходной ступени к слиянию с латинством. Русские униатские монастыри уже отданы для реформирования иезуитам; для воспитанья униатского духовенства вырабатываются новые латинизаторские планы, недалеки, кажется, от мысли популяризировать идею и о неженатом белом духовенстве и т. д. и т. д. И вот, при таких-то обстоятельствах, как бы апофеозом всех польско-иезуитских махинаций служит отпразднованный юбилей ЗОО-летия брестской унии – как закрепление всего доселе сделанного в Галицкой Руси с целью объединения ее с римско-католической Польшей, которая уже формируется в болезненно-пылком воображении поляков как близкий к осуществленью идеал будущего. Итак, из Галицкой Руси враги ее подготовляют материал для будущей Польши. Неужели мы можем быть равнодушными ко всем этим, совершающимся так сказать под боком у нас, явленьями? Неужели мы допустим, духовно погибнуть трехмиллионному русскому народу в Галичине, подобно тому, как отчасти вследствие нашей беспечности, на наших глазах, погибает угрорусский народ за Карпатами? Минувшим летом из статистики и этого полумиллионного народа вдруг вычеркивается мадьярами более двух сот тысяч русских, которые, оставаясь униатами, принуждены были согласиться ввести в богослуженье мадьярский язык вместо славянского. А между тем и этот народ боролся за православие против мадьяр-латинян гораздо долее, чем большинство православных русских бывшего польско-литовского государства: угрорусы приняли унию только в половине XVII столетья, а теперь они уже еле дышат пред всепожирающей пастью «мадьярского молоха». Неужели будет нечто подобное и с червоноруссами? Пусть правительство, если считает нужным и возможным, употребляет свои меры для решенья – думаю – не безразличного и для него вопроса, подобно тому, как бывало это, напр., при Екатерине II по отношенью к диссидентскому вопросу к Польше. Но братства церковные не компетентны в подобном решении данного вопроса. Братства и прежде назывались по преимуществу братствами «любви и милосердья». Поэтому, и в братстве Пресв. Богородицы, как братстве «любви и милосердия», я хочу указать на другую сторону дела. Члены православно-церковного братства имеют свои внутренние глубокие нравственные основания, так или иначе, относиться к затронутым вопросам христианской благотворительности. Руководящим началом при этом должно служить христианское чувство братолюбия: Аще кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отвергся есть, и неверного горший есть (1Тим. 5:8). Уния, юбилей которой так странно и исторически-неверно враги православия отпраздновали недавно в Галичине, есть особого рода болезнь православно-русского духовного организма. Как болезнь целого организма, она не может, не чувствоваться и здоровыми его частями. И если мы, действительно, сознаем и чувствуем себя живыми частями русского духовного организма, то не можем относиться равнодушно к болезни этого организма, должны искать ее исцеленья (не смотря на то, что некоторые из больных членов, как в данном случае некоторые галицко-русские сепаратисты униаты, и противились бы лечению), ее уврачевания. А как всего этого достигнуть? – вопрос не легкий. Но решенье его подсказывается правильным сознаньем важности и необходимости братской любви и милосердия – христианских начал, заповедуемых самой идеей православных церковных братств. Нужно помнить и чувствовать, что болезнь почти 4-х миллионов наших ближайших соплеменников и до недавнего (сравнительно) времени единоверцев, русских галичан и вместе с ними угрорусов, есть болезнь нашего русского духовного организма, требующая и с нашей стороны заботливого участия и отношения. Пусть каждый – кто как может – выражает свое участье к их духовной и материальной немощи. Пусть и они знают, что не крокодиловы слезы, подобно польским и всем вообще римско-католическим панегиристам брестской унии, проливает об них их северный брат, но он возносит искреннюю молитву о ниспослании им света истины и дарованья им нравственных средств борьбы против исторически-накопившегося зла и духовной порчи унии. Пусть не обманутся они в своих лучших надеждах, внушенных им историческими их заслугами для целого православия и в частности для православия всей юго-западной Руси, получавшей нравственное подкрепленье, в период борьбы против брестской унии, от православного тогда Львова и вообще из Галичины. И пусть крепнет в них эта вера, а у нас братолюбие!..