Иаков-мних

Иаков-мних, первый русский писатель по отделу частной и священной историографии, начинатель и основатель ее, написавший два сказания о первоначальниках славы русской церкви – о Владимире с Ольгой, ее равноапостольных, и о Борисе и Глебе, ее мучениках. Он стал известен только в половине прошлого XIX столетия, когда митр. Макарий открыл упомянутые два сказания и напечатал в «Христианском Чтении» за 1849 г., в кн. II (сказание о Владимире с Ольгой потом было перепечатано в Истории. Макарий, в приложениях к I т., 2 изд., стр. 255 сл.; в нашей Истории, 1 пол. т. I-го, изд. 2, Москва 1901, стр. 238–245, сказание это приведено с указанием вариантов по рукописи Моск. Дух. Академии № 198 и с некоторыми к нему поправками).

Кто такой был мних Иаков, биографических сведений пока вовсе неизвестно. Преп. Феодосий Печерский, умирая в 1074 г., предлагал своей братии на место себя в игумены пресвитера Иакова, который, по словам летописца, не быв постриженником Печерского монастыря, пришел в него с Альты (в летописи: Летьца, варр.: Лтьца, Лтца), т. е., вероятно, из переяславского монастыря Бориса и Глеба, построенного на месте убиения первого. Предположение, что этот пресвитер Иаков есть одно и то же лицо с нашим мнихом Иаковом, совершенно вероятно. Равным образом совершенно вероятно и то предположение, что последней есть одно и то же лицо с тем черноризцем Иаковом, на вопросы которого написал ответы – «Правило церковное вкратце» – митрополит Иоанн 2-й († 1089 г.; см. нашу Историю 1 полов, т. I, изд. 2-е, стр. 286). В рукописях наших читается нравоучительное «послание от многогрешного чернца Иакова к Божию слузе Димитрию», над которым сделано надписание, что оно есть послание «некоего отца к духовному сыну» и которого Божий слуга Димитрий в некоторых списках называется великим князем. Если принять, как некоторые принимают, что под великим князем Димитрием должно разуметь Изяслава Ярославича (носившего христианское имя Димитрия), то в его духовнике, чернце Иакове, вероятно будет видеть не кого иного, как мниха Иакова (см. Историю м. Макария т. 2, изд. 2, стр. 156; самое послание чернца Иакова напечатано ibid. стр. 339).

Сказание о Борисе и Глебе Иаков написал, как сам прямо свидетельствует, мало лет спустя после их мученических кончин, или в конце правления Ярослава, или в начале правления Изяслава, а во всяком случае до 1072 г., ибо не говорит еще о церкви, построенной в Вышгороде Изяславом в честь мучеников в сем последнем году; другое сказание, задуманное одновременно с первым, написано более или менее вскоре вслед за тем.

По хронологическому порядку, Иакову следовало бы писать сначала о Владимире с Ольгой, потом о Борисе и Глебе. Но он поступил наоборот, хотя, писав одно сказание, как сам дает знать, имел в то же время намерение написать и другое. Причина не совсем ясна; но, вероятно, она есть та, что Борис и Глеб были прославленные и канонизованные святые, каковыми не были еще тогда Владимир с Ольгой.

Сказание о последних имеет пространное надписание, служащее вместе как бы и кратким оглавлением: «Память и похвала князю русскому Володимеру, како крестися Володимер и дети своя крести и всю землю русскую от коньца и до коньца и како крестися баба Володимерова Олга иреже Володимера». К величайшему сожалению, автор поставляет свою задачу главным образом не в том, чтобы написать историческую повесть, а в том, чтобы написать историческое похвальное слово. Вследствие этого история большею частью является у него без всяких подробностей, только в самых общих чертах, уступая главнейшую часть места похвале или собственному ораторству; что касается до расположения, то автор не говорит отдельно об Ольге и отдельно о Владимире, но весьма краткую сравнительно речь о первой помещает, как вводный эпизод, в средине похвалы второму.

Содержание сказания, которое далеко не может похвалиться совершенною последовательностью и раздельностью изложения, составляют: речь о намерении Владимира креститься; речь о самом крещении; похвала Владимиру, как крестителю Руси; вставочная похвала Ольге; похвала христианским добродетелям Владимира с прибавочною речью об его победах и походе на Корсунь; наконец, речь об его кончине с кратким обозрением его дел после крещения и с хронологией его правления.

Несмотря на свою в отношении историческом необстоятельность, память и похвала Владимиру монаха Иакова есть все-таки драгоценный для русской истории памятник. Вместе со словом «о законе и благодати» митр. Илариона и с сказанием о Борисе и Глебе преп. Нестора она служит к совершенному перерешению вопроса о крещении Владимира против повести, помещенной в летописи. Она сообщает нам новое, величайшей важности, известие, что Владимир ходил на Корсунь не перед крещением и не для него, а на четвертый год после него и, следовательно, для других причин. Наконец, ее хронологические указания и показания имеют свое очень важное значение.

Память и похвала Владимиру монаха Иакова в настоящее время известна по спискам в трех редакциях: обширной, как передано ее содержание выше, средней, в которой не достает вставочной похвалы Ольге, и краткой, которая представляет собою одну последнюю часть обширной, начинаясь с похвалы христианским добродетелям Владимира (м. Макарий, Истор. т. II, изд. 2, стр. 151). Необходимо считать подлинным сочинением Иакова редакцию обширную, ибо всего того, что она содержит, требует надписание сказания, которое – более, чем вероятно – принадлежит самому автору. Похвала Ольге могла быть после выпускаема потому, что она представляет собою нарушающую связность речи, как бы случайную и совсем механическую, вставку; последняя часть сказания могла писаться в виде отдельная сказания потому, что она, имея свое начало, действительно может быть отделена в таковое сказание: не отличаясь особою связностью, сказание Иакова как бы само разваливается, а от этого и позднейшие несколькие редакции.

Сказание о Борисе и Глебе, надписанное: «Сказание страстей и похвала об убиении святую мученику Бориса и Глеба», содержит в себе подробный рассказ о помянутом убиении, совершенном Святополком, предшествуемый кратким введением о сыновьях Владимира и его смерти и сопровождаемый подробной дополнительной повестью о последующих политических событиях, завязкой для которых послужило помянутое убийство, именно – повестью о борьбе Ярослава со Святополком до самого окончательного занятия первым великокняжеского престола. Этот длинный конец автор, без сомнения, приставляет, во-первых, для того, чтобы сказание получило вид совершенного целого, тем более, что последующие события еще не были никем описаны, так как летопись явилась позднее; во-вторых за тем, что история Бориса и Глеба собственно кончается только с окончательным восшествием Ярослава на великокняжеский престол, ибо только тогда было найдено тело Глебово и перенесено к телу Бориса в Вышгород.

Как произведение литературное, сказание о Борисе и Глебе имеет отличительною чертой усиленное стремление автора к драматизму, которое выражается в том, что он влагает в уста Борису и Глебу многие и длинные речи, состояния, ввиду ожидающих их горьких смертей, в жалобных сетованиях и в молитвенных обращениях к Богу. Речи не без достоинства в отношении к складности, но в них заметна искусственная сочиненность, т.е. им как-то не достает настоящей естественности, они смотрят не столько речами, которые непосредственно выливаются из души у говорящих, сколько речами, которые сочинены ими и произносятся. (См. нашу Историю русской церкви, 1-ю половину т. I-го, изд. 2-е, Москва 1901, стр. 742–747.)

Е. Голубинский