О сущности и значении раскола в России

Старый, неоднократно возбуждавшийся вопрос о распечатании алтарей в часовнях Рогожского Кладбища возбужден снова, и решение его в том или другом смысле признаётся необходимо нужным.

Если бы вопрос шел собственно о том, не следует ли снять с алтарных дверей рогожских часовен печати, так неприятно действующая своею неуместностью здесь не только на старообрядцев, но и посторонних расколу посетителей Кладбища, и не открыть ли всем желающим свободный доступ за эти двери, решение вопроса, и именно в смысле положительном, было бы и возможно и желательно.

Но вопрос не о том; он не так прост и несложен, как представляется на первый взгляд, или на взгляд не посвященный в сущность дела.

Прося о распечатании алтарей в часовнях Рогожского Кладбища, старообрядцы просят не о снятии только оскорбляющих религиозное их чувство печатей с алтарных дверей, не об открытии только желающим доступа за эти двери, но о том, чтобы с открытием алтарей открыта была возможность совершать там литургию и прочие службы их духовенству, их архиереям и попам.

Таким образом вопрос о распечатании алтарей в часовнях Рогожского Кладбища есть, собственно говоря, вопрос о дозволении раскольническому духовенству открыто служить в этих алтарях, или, что одно и тоже, о признании за раскольническим духовенством этого, ими себе присвоенного звания и соединенных с ним прав на священнослужение, равно как отправление всех других, принадлежащих духовным лицам действий,,

А так как дозволение только известным, немногим лицам из раскольнического духовенства отправлять свои службы и только в часовнях, или церквах Рогожского Кладбища было бы исключительной привилегией этих лиц и этого места, неоправдываемой никакими исключительными обстоятельствами (в роде тех наприм., по которым дана подобная привилегия старообрядцам новоприсоединенного измаильского уезда), то дозволение открытого отправления служб и всех вообще религиозных действий, в силу справедливости и равноправности, необходимо будет распространить на всё духовенство, какое существует и будет существовать у раскольников, и на все существующие у них подвижные и постоянные церкви, число которых, как и мнимо духовных лиц, тогда увеличится у них, без сомнения, в весьма значительном количестве.

И так, по-видимому, частный и тесно ограниченный вопрос о распечатании алтарей в часовнях Рогожского Кладбища есть в сущности вопрос о признании раскольнического духовенства в этом звании и о даровании ему, как признанному правительством, права свободно и открыто совершать все принадлежащие духовенству религиозные действия, иначе – вопрос о предоставлении расколу, известному под именем старообрядчества, полной религиозной свободы в качестве дозволенной правительством религии.

Вопрос чрезвычайной важности для православной русской церкви и, по тесной, живой связи между ними, для православного русского народа и государства!

Чтобы вопрос этот решен был в смысле положительном, чтобы за лицами раскольнического духовенства были признаны священные саны (как признают, например, за духовными лицами некоторых инославных исповеданий, сохранивших у себя непрерывную преемственность апостольского рукоположения), чтобы вместе с ним (раскольническому духовенству была предоставлена законным порядком полная свобода открытого совершения их религиозных действий, всего этого никак не может допустить православная церковь по своим догматическим и каноническим началам и по требованию лежащего на ней долга ограждать православие от приражений раскола пресечением для последнего способов удобного действования на православный народ, заботиться о восстановлении и сохранении в русском народе) исконного единства веры, служащего залогом свободного и искреннего единения его не только под кровом единой православной церкви, но и под скипетром единого православного русского царя.

Нет надобности подробно раскрывать здесь все эти основания, почему церковь должна именно так отнестись к вопросу о даровании полных религиозных прав расколу; предполагается рассмотреть собственно то, не должна ли дать положительное решение этого вопроса государственная, гражданская власть, исходя из своих начал и соображений, независимо от начал и интересов собственно церковных.

Но прежде всего православный русский человек не может признать правильною самую постановку вопроса в таком виде. Будучи живым членом православной русской церкви и русского государства, сознавая, что только из точного исполнения взаимно соединенных нравственных обязанностей в отношении к той и другому слагается его цельная духовная личность, он не может представить, чтобы решение вопросов даже чисто государственных и гражданских могло происходить в совершенной независимости, в полном разобщении от начал и интересов церкви, с которыми интересы общества и государства имеют неразрывную связь, как не может представить, чтобы сам он в своей деятельности мог постоянно подвергать себя насильственному раздвоению, при отправлении своих общественных, гражданских и государственных обязанностей, действовать совершенно отрешившись от своих обязанностей сана православной церкви, заглушать и подавлять свои православно-христианские чувства и желания, и наоборот, в качестве церковного деятеля забывать о своих общественных и гражданских обязанностях. Если же вне всякого влияния христианских начал и идей, истинной хранительницей и истолковательницей которых служит православная церковь, невозможно вполне правильное законодательное решение даже вопросов, имеющих по-видимому исключительно гражданский, или государственный характер, то возможно ли оно в вопросе, ближайшим образом касающемся церкви, имеющем по преимуществу церковный характер, каков именно вопрос о признании за лицами раскольнического духовенства ими себе присвоенных духовных санов, или о признании за расколом всех прав дозволенной религии? И если православная церковь на основании своих догматических и канонических начал не может дать положительного ответа на этот вопрос, то может ли, в явную противность ей, допустить именно такое его решение православно-русская государственная власть?

Между тем такое именно решение вопроса государственною властью признают и гласно объявляют некоторые вполне возможным и желательным, даже единственно правильным и законным. Понятно, что так судят о деле те, к сожалению, расплодившиеся в наше время, мнимо-интеллигентные люди, которые, называясь русскими и официально числясь принадлежащими к православной церкви относятся ко всем религиям равнодушно или даже враждебно, и всякую церковь, а православную даже в особенности, признают фальшивым и вредным учреждением, а за тем, отчасти уже вследствие этого самого, признают ненормальным и существующее государственное устройство. Они не могут и рассуждать иначе; для них свобода и равноправность в государстве всех религий, и христианских и не христианских, предоставление каждому исповедовать какую угодно веру, или не исповедовать никакой, есть акт высшей справедливости; принижение православия пред расколом, даже при сознании, что оно есть основа всей силы русского народа, основа целости и твердости русского государства; для них составляет дело полезное и желательное. Но примечательно, что к такому же решению вопроса склоняются люди, которых преданность престолу и отечеству выше всякого сомнения; которые по-видимому с уважением относятся к православной церкви и чужды желания противодействовать её успехам и преспеянию. Имея в виду, что законом, силу и действительность которого не отвергает сама православная церковь, всем живущим в России и состоящим в русском подданстве иноверцам, даже не христианам, предоставлено право свободного исповедания их религий и свободного отправления их религиозных действий, они считают нарушением справедливости изъятие из этого закона многих (будто бы) миллионов русских людей, также иноверцев, называемых старообрядцами, и полагают, что именно по требованию справедливости должно предоставить старообрядцам такую же религиозную свободу, какою пользуются все иноверцы, духовенству их дать такие же права на отправление всех принадлежащих ему действий, какими пользуется духовенство прочих инославных исповеданий, и на одинаковом с этим последним положении поставить его, равно как и всё старообрядчество, под управление светской власти, вне всякого здесь участия власти православно-церковной, которая поэтому же не должна и вообще принимать участия в решении вопросов о расколе.

Итак, если не единственным, то главным основанием решить дело в указанном сейчас смысле для людей уважающих закон, желающих блага государству и по видимому не желающих вреда православной церкви, служит существующее фактически, огражденное законом положение в России иноверцев и их духовенства, в число которых следует будто бы включить, как иноверцев же, и русских раскольников, считаемых едва не десятками миллионов,

Оставляем замечания, какие можно бы сделать против существующего положения в России иноверных религий в их отношении к господствующей церкви, положения слагавшегося и сложившегося под разными, чуждыми духу русского народа влияниями, при пассивном только участии, или вне всякого участия ближайшим образом заинтересованной здесь православной Русской церкви. Признаем, как и следует, полную силу существующего закона о религиозном положении иноверцев в России. Вопрос только в том: нужно ли распространить его и на русских раскольников, называемых старообрядцами? раскол, называемый старообрядчеством, должен ли быть внесен в разряд существующих в России и признанных законом иноверных религий?

Оставим также замечания против утвердившегося в правительственных сферах мнения о громадном, свыше 15-ти миллионов. количестве русских раскольников, хотя эти замечания должны бы иметь в настоящем случае большую важность, так как заботы правительства об ограждении законами религиозного быта раскольников истекают именно из представления громадной их численности, которая одна уже составляет силу, требующую полного внимания с его стороны. Образованию же утверждению этого ошибочного мнения способствовали с одной стороны показания чиновников, специально занимавшихся некогда по поручению правительства исчислением раскольников и, неизвестно по каким соображениям, употреблявших для этого неверные, не соответствующие цели способы и приемы, с другой – распространяемые самими раскольниками в своем личном интересе толки о громадной будто бы их численности, долженствующей внушить к ним уважение. Беспристрастный же исследователь, желая определить действительное количество раскольников, на основании данных несомненной верности, придет к заключению, что пятнадцатимиллионная цифра их должна быть сокращена если не до двух миллионов, то по крайней мере до трех. Но для вопроса о том, должны ли быть сравнены русские раскольники в религиозных правах с русскими подданными иноверных исповеданий, в существе его, самая численность раскольников дело безразличное: право и справедливость должны быть удовлетворены независимо от того, просят ли такого удовлетворения миллионы, или сотни и десятки тысяч людей, лишь бы только право и справедливость были действительно на их стороне.

Итак, требует ли право и справедливость, чтобы русские раскольники были сравнены в религиозном отношении с иноверцами, находящимися в русском подданстве? Составляют ли они в этом отношении явление совершенно аналогическое с сими последними и могут ли по праву и справедливости быть включены в число сих последних?

При правильном воззрении на раскол, какое дается изучением, его характера и истории, какого доселе держалось и наше законодательство, возможен только отрицательный ответ: наши раскольники совсем не то в религиозном отношении, что живущие в России иноверцы, и было бы противно праву и справедливости сравнять их в этом отношении с сими последними.

Первое, главное, самое существенное различие между живущими в России иноверцами и русскими раскольниками, которое необходимо всегда иметь в виду, заключается в том, что все иноверцы, состоя верными русскими подданными, не суть однако же по своему происхождению и национальности коренные русские люди, a по религии никогда не были членами православной русской церкви, раскольники же, совершенно напротив, все без исключения люди русской крови и национальности и все без исключения принадлежали, одни раньше, другие позднее, к русской православной церкви. Все иноверцы, или отдельными личностями и семействами, или целыми областями, составлявшими их отечество, вошли и входят в число русских подданных, в состав русского государства, им я свои особые национальные качества. даже сохраняя некоторые национальные учреждения и исповедуя свою особую религию, свои особые, из глубокой древности идущие отличия в исповедании веры, на сохранение которых могут пред являть такое же право, как на сохранение своих природных национальных особенностей. Напротив, все так называемые старообрядцы суть коренные, исконные русские люди, исконные члены русского народа и государства, не вошли в них извне и не принесли извне же никакой особой религии, напротив все исповедовали одну и ту же православную веру, принадлежали к одной и той же православной русской церкви, и уже потом, одни самолично, другие в лице своих очень недавних предков, отступили от православия, отделились от православной русской церкви, измыслив свои, дотоле неслыханные религиозные учения, основав свои, дотоле небывавшие церкви, которые даже и в своих взаимных отношениях отличаются самой крайней нетерпимостью. Наше законодательство всегда имело в виду это существенное различие между русскими подданными иноверных исповеданий и русскими людьми изменяющими или изменившими своей вере. Предоставив первым свободное исповедание их религии, закон в тоже время строго преследует и карает уклонение из православия в какую-либо иную религию, хотя и признанную, или дозволенную в России. И так как раскол в своем существе и во всей совокупности составляющих его сект есть именно уклонение русского человека из православия в иную веру, то в силу указанного закона точно также продолжающего действовать, как и закон о религиозной свободе иноверцев в России, раскольники не только не имеют права на получение такой же, какою пользуются эти последние, религиозной свободы, но подлежат еще за отступление от православия законной каре.

И если упомянутый закон имеет силу в приложении к русским, уклоняющимся из православия в христианской религии даже дозволенные в России и пользующиеся свободой исповедания, то тем более справедливо точное его применение к русским уклонившимся и уклоняющимся из православия в раскол, по самому существу этого последнего. Хотя каждая религия самым своим появлением и существованием заявляет уже, что она отрицает истинность всех прочих и в том числе православия; но русский раскол, в своем происхождении и во всей своей истории, является как отрицание православия по преимуществу, как постоянное и деятельное стремление ниспровергнуть православную русскую церковь и на место её поставить самого себя в качеств именно православной русской церкви, какой попытки не имеет и не может иметь ни одна из существующих христианских религий. Каждая из христианских религий в своих воззрениях на прочие, и в частности на православие, равно как в своих практических к ним отношениях, представляет более или менее значительные изъятия из общего понятия об их неистинности, допускает в большей или меньшей степени пункты общения и единения с ними, почему и сама православная церковь неодинаково относится к иноверным христианским религиям, признает в некоторых например законность и правильность преемственно от апостольских времен существующего у них священства, а с тем вместе и благодатную силу прочих таинств. Раскол же в своих воззрениях на все христианские религии, в особенности на православие, – и в своих действительных к ним отношениях проповедует и употребляет самую крайнюю религиозную исключительность, самую фанатическую нетерпимость, всякого общения с ними гнушается, как осквернения. Русские законы, ограждая православие, как господствующее, исконное, национальное вероисповедание в русском государстве, преследуют уклонение из православия в христианские исповедания, не только не фанатически, но даже снисходительно относящиеся к православию. Тем еще менее может русский закон помириться с уклонением русских людей в раскол, представляющий в своем учении и жизни прямое отрицание православной русской церкви, проповедующий и практикующий в своих к ней отношениях самую ожесточенную вражду. Посему предоставлен неполной свободы расколу, как отдельной церкви, во всех его религиозных отправлениях, было бы прямым и открытым принесением православия в жертву расколу. И так понял бы это прежде всего сам раскол, который не замедлил бы провозгласить, что правительство признало наконец справедливость на его стороне, а не на стороне православной церкви, оправдало его в двухвековой борьбе его против православия, и стал бы продолжать эту борьбу с большей уверенностью и смелостью.

Чтобы яснее убедиться в справедливости изложенных замечаний против предоставления раскольникам, наравне с иноверцами, полной религиозной свободы, против признания за их духовенством всех прав, принадлежащих духовным лицам, чтобы вообще получить твердую фактическую основу для правильного решения предстоящих вопросов о расколе, нужно проследить историю раскола хотя кратко, в важнейших её моментах, когда характеристические черты раскола выступали с особенною ясностью.

Раскол есть наше местное, исключительно русское и сравнительно недавнее явление. Известно, что он возник во второй половин XVII столетия и поводом к его возникновению послужило соборное исправление славянских церковно-богослужебных книг, предпринятое тогдашним московским патриархом Никоном, по согласию с царем Алексеем Михайловичем и по определению соборов московских и константинопольского, нарочно собранных для рассуждения об этом деле. Тщательного и общего исправления употреблявшихся тогда в русской церкви богослужебных книг настоятельно требовала несомненная их испорченность особенно в печатных изданиях второй четверти XVII столетия, которые именно и находились в церковном употреблении, а между тем представляли не только в тексте и составе молитвословий. но и в самом изложении чинов и обрядов большое разнообразие и несходство как между собою и с древними славянскими списками, так особенно с подлинным греческим текстом, вследствие чего русская церковь в чинах и обрядах стала иметь несогласия с церковью греческой, от которой первоначально получила, вместе с верою, эти чины и обряды. Желая привести в единообразие отправление церковных служб по всем русским церквям, особенно же восстановить и в этом отношении первоначальное согласие церкви русской с матерью её – церковью греческой, патриарх Никон и предпринял, по предварительном совещании с царем и соборами русских и греческих пастырей, общее исправление круга славянских церковно-богослужебных книг, и именно по греческому, подлинному их тексту. Это несомненно доброе и вполне законное предприятие в самом же начале, прежде нежели стало приводиться в исполнение, крайне враждебно встречено было небольшим первоначально обществом духовных лиц, стоявших близко к кормилу церковного правления при прежнем патриарх, пользовавшихся влиянием в своем довольно обширном кругу, гордых своими мнимыми знаниями, а теперь, при новом патриархе, устраненных от участия в делах церковного правления, оскорбленных таким с его пренебрежением и сделавших её поэтому его врагами. С одной стороны под влиянием личной и национальной гордости, недопускавшей и в мысли о существовании каких либо неправильностей в положении современной им русской церкви, особенно же в её чинах и обрядах, которые, по своему невежеству, они отождествляли с неизменным учением (догматами) веры, с другой под влиянием утвердившегося к тому времени между подобными им русскими книжными людьми подозрения, что будто бы греки, после флорентийской унии, особенно после порабощения востока турками, утратили чистоту православия, исказили древне-церковные чины и обряды, и ко всему этому еще под влиянием личных неудовольствий против Никона, это общество в намерении патриарха привести русские церковно-богослужебные книг и чины в согласие с греческими усмотрело ни что иное, как посягательство на чистоту веры. Когда приступлено было к осуществлению предприятия, когда исправление коснулось известных обрядов, к тому времени распространившихся между русскими грамотниками (но отнюдь не во всем народе и не повсюду, как уверяют н которые), – двуперстного сложения руки для крестного знамения, сугубого аллилуйя, имени Иисус, печати на просфорах, и проч., тогда это общество стало проповедовать, что нарушение веры в русской церкви совершилось, что она изменила древнему православию, что поэтому иметь общение с нею и повиноваться её чиноначалию более не следует, что только они сами, люди этого общества и их единомышленники, составляют теперь единую во всем мире древне-православную церковь. В течение десяти с небольшим лет, когда происходило исправление богослужебных книг, их проповедь, под слиянием многих благоприятствовавших ей условий, имела весьма значительный успех и в Москве и в разных местах России, где открывался им случай проповедовать; людей, не захотевших принять новоисправленные книги и чины, признав их церковь за их исправление еретическою, отколовшихся от неё, прекративших общение с нею в богослужении и таинствах, явилось так много, свои хульные мнения о церкви они выражали с такою дерзостью, что церковное и гражданское правительства, доселе употреблявшие для их обуздания только частные меры, признали необходимым издать против них общее законодательное постановление. В 1666 и 1667 г.г. составлены были соборы, один из русского духовенства, другой под председательством двух восточных патриархов из духовенства греческого и русского. Здесь со всею обстоятельностью было исследовано и решено дело о главных лицах, проповедовавших неповиновение церкви по поводу произведенных ею исправлений в богослужебных книгах и чинах и обвинивших ее за эти исправления в еретичестве. Все они, за исключением немногих принесших раскаяние, и все их тогдашние и будущие единомышленники и последователи преданы церковной анафеме и отлучены от церковного общения, как еретики и раскольники. После собора 1667 года.; раскол, прежде сам отделивший себя от церкви, а теперь и церковью каноническим порядком отлученный от единения со вселенским православием, начинает существовать и действовать как самостоятельное, отдельное от православной церкви и крайне враждебное ей религиозное общество.

Итак, русский раскол есть именно болезненное проявление самой русской церкви. Это есть домашний, внутренний, так сказать, кровный враг её, именно из вражды к ней получивший свое бытие. Ту же непримиримую, неустанную вражду к церкви он поставил жизненным условием своего существования, п вся история раскола есть ни что иное, как постоянное обнаружение и раскрытие этой вражды.

Достойна замечания та крайняя степень фанатического озлобления против православной церкви, какую проявил уже раскол при самом своем возникновении, в то самое время, когда подвергся каноническому отлучению от церковного единства. Первые проповедники раскола усмотрели в исправлении книг и чинов, бывших тогда в церковном употреблении, такое тяжкое падение церкви, какого дотоле не представляла история христианства: это было, по их мнению, последнее, окончательное ниспровержение православной христианской веры, подчинение антихристу, предтечею которого был и по внушению которого действовал будто бы п. Никон; церковь великороссийская, остававшаяся одна уже православною во всем мире, теперь стала, по их мнению, не только не православною, но и не христианскою, – стала церковью антихристовою; – они проповедовали, что архиереи и священники великороссийской церкви стали уже не архиереи и священники, а слуги антихриста, церкви – не церкви, а храмы антихриста, иного бога, Иисуса, тайны – не тайны, ибо все заражен антихристовою скверною, троеперстие, печать на просфорах с изображением четвероконечного креста – все это печать антихриста, и т. д. Что такое именно учение о церкви проповедовали уже первые расколоучители, сами основатели раскола (Аввакум, Лазарь, Никита, Федор, Аврамий и др.) несомненным свидетельством этого служат собственные их сочинения, доселе сохранившиеся, в которых оно раскрывается подробно и с неимоверным фанатизмом; это засвидетельствовал и собор 1666 года на основании письменных произведений и словесных показаний привлеченных к суду расколоучителей.

Итак, раскол, после канонического отсечения от церкви начав свою особую, самостоятельную жизнь, положил в её основу то возмутительное учение, что будто бы церковь великороссийская пала, лишилась благодати, стала церковью антихристианскою. Держась этого учения в продолжение всей своей истории, раскол из него именно определял всегда и определяет доселе свои отношения к православной русской церкви, а также, сознавая тесную связь между церковью и государством, к этому последнему.

Характер отношения раскола к православию выразился и выражается всего яснее в установлении раскольниками способов чиноприятия для лиц, приходящих к ним от великороссийской церкви. He признавая в церкви, по их мнению безблагодатной, антихристианской, ни единого таинства, даже и крещения, они постановили с самого же начала принимать приходящих от церкви не иначе, как чрез повторение крещения, или, говоря языком церковных правил, по первому чину. Таким постановлением, очевидно, пресекалась для них и всякая возможность принятия от церкви священников. У самых первых расколоучителей мы уже находи ясно выраженную мысль, что лучше оставаться совсем без священников, нежели принимать таких, как новопоставленные в великороссийской церкви, ибо они суть «часть антихристова полка», и таинства, ими совершаемые под печатью антихриста, служат не на освящение, а на осквернение человеку.

Практические неудобства такого учения о таинствах и в частности о священств церкви великороссийской не были ощутительны для раскольников, пока у них были живы священники старого, дониконовского посвящения, ставшие на сторону раскола при самом его возникновении. Ho по мере того, как число этих священников сокращалось, вопрос о том: может ли действительно общество, раскольников, именующее себя древнеправославною церковью, оставаться и существовать без священства? – возникал сам собою и настоятельно требовал решения. Вопрос этот был решен раскольниками неодинаково: одна половина решила его в отрицательном, другая в положительном смысле, – одни из раскольников признали, что их общество может существовать и без священства, без попов (они образовали безпоповщину), другие – что священство необходимо и для их общества, именуемого церковью, и что попами можно заимствоваться, под известными условиями, от великороссийской церкви (они образовали так называемую поповщину).

Несомненно, что безпоповцы в своем решении вопроса о священстве были последовательнее поповцев : они сохранили и выдержали здесь во всей строгости основное, от предков наследованное раскольническое учение об антихристе. По этому учению царство антихриста уже настало на земле от лет Никонова патриаршества; а во время антихриста, рассуждали они, не может быть на земле истинного священства; вместе с их попами благодать священства взята на небо; заимствоваться безблагодатным, антихристианским священством Великороссийской церкви значило бы тоже, что отдать себя во власть антихриста; и потому в настоящее время и не только можно, но и должно оставаться без священников и совершаемых ими таинств, довольствуясь только двумя – крещением и покаянием, которые, по их мнению, основанному на неправильном толковании некоторых церковных правил могут совершать и миряне в случаях крайней нужды, или, как говорят они, в нужные времена каково именно время антихристова господства. Coвершение этих двух таинств они предоставили так называемым у них «старикам », или «отцам».

Безпоповцы не менее последовательны и вообще в приложении учения об антихристе к своим церковным и общественным отношениям. Они всегда держались и держатся доселе установленные первыми расколоучителями правила – принимать приходящих к ним от церкви по первому чину т. е. перекрещивать (почему и называются иначе перекрещенцами, перекрещенниками) общение с православными не только в молитве, но и в пище и питии строго воспрещают, и по внешности подчиняясь постановлениям государственной власти, и в принципе, по внутреннему чувству и убеждению отрицают её законность и права. Такое отношение (к государственной власти ясно выряжают они noстановлением не молиться за царя. Правда, некоторые из безпоповских сект (Поморцы), под давлением внешних обстоятельств, допустили отступление от этого правила; но большинство безпоповских сект (Федосеевская, Филипповская и др.) строго соблюдают его, а в секте Странников, или Бегунов, самой последовательной из всех и безпоповских сект, оно в точности применяется ко всем, даже честнейшим и мельчайшим гражданским и общественным отношениям.

Безпоповцы розных толков составляют весьма значительную половину в общем количеств раскольников, именуемых старообрядцами, и не менее поповцев могут предъявлять права на внимание к ним со стороны правительства. По этому самому, а также и в силу справедливости.; если бы правительство нашло возможным и должным признать существующее у поповцев духовенство в присвоенных им правах, или, что тоже, дать поповцам полную религиозную свободу, оно было бы обязано дать такую же свободу и безпоповцам, признать их «стариков» или «отцев», составляющих в безпоповстве своего рода духовенство или иерархию, так же имеющими законное право на публичное отправлен и церковных служб и совершение известных таинств.

Между тем при предстоящем решении вопроса о раскольническом духовенстве безпоповских «стариков» и «отцев » едва ли предполагается иметь в виду, так что и само правительство, как нужно заключать отсюда, не считает возможным оградить законом беззаконные действия мирян, дерзающих отправлять церковные службы и совершать таинства, не считает возможным дать полную религиозную свободу людям, по своему религиозному убеждению признающим и церковную и гражданскую власть антихристианскими и согласно этому убеждению определяющим свои к ним отношения. Такую свободу предполагается дать собственно поповцам и вопрос о раскольническом духовенстве есть собственно вопрос о духовенстве поповцев, которые именно и хлопочут со всей настойчивостью о решении этого вопроса согласно их желанию. О поповцах следует сказать поэтому н сколько подробнее, чтобы показать, имеют ли они право на такое предпочтение их духовенства пред безпоповскими «отцами».

Когда поповцы, желая остаться верными святоотеческому учению о церкви и церковной иерархии, признали необходимым священство для своего общества, именуемого церковью; и за неимением священников старого поставления решились брать себе попов от церкви Великороссийской, они в тоже время не думали отступать от основного раскольнического учения об антихристе, о том, что он царствует в Великороссийской церкви, и что поэтому приходящих от сей церкви следует принимать как еретиков первого чина, у которых и самое крещение подлежит повторению. В первое время были опыты, что они действительно принимали священников от Великороссийской церкви, как и всех приходящих от неё, посредством перекрещивания, очевидно, дорожа в них только внешними принадлежностями сана, полученными при поставлении; но вскоре же сами поповцы поняли всю нелепость такого чиноприятия священников, долженствовавших отправлять у них священнические действия, и признали необходимым сделать отступление от правила, завещанного первоучредителями раскола, решились принимать приходящих к ним от Великороссийской церкви священников, а также и мирян, уже не по первому, a пo второму чину, т. е. чрез миропомазание, хотя самого учения предков о Великороссйской церкви и её таинствах, как зараженных будто бы антихристовою скверною, по прежнему держались крепко. Затем нашлись между ними такие, которые признали неправильным и это чиноприятие, утверждая, что повторение не только крещения, но и миропомазания над принимаемыми попами требует уже повторения над ними и самой хиротонии для предоставления им права священнодействовать, и признали возможным принимать священников от Великороссийской церкви уже по третьему чину, только чрез проклятие ересей. Державшиеся этого последнего мнения основали особую секту в поповщине, получившую название Дьяконовцев, от имени дьякона Александра., жившего в первой четверти ХVIII столетия.

В этих разноречиях и несогласиях между поповцами, в этом отсутствии у них одного, вполне определенного решения по вопросу о чиноприятии приходящих, или, как они стали выражаться «бегствующих» от Великороссийской церкви священников, невольно, само собою выразилось внутреннее противоречие, в какое они впали, решившись заимствоваться попами от православной церкви и вместе продолжая считать эту церковь, согласно учению предков, падшею.; без благодатною, еретическою, служащей антихристу. Смущения и недоразумения в поповских обществах по поводу этих несогласий продолжались довольно долго, пока наконец вопрос о чиноприятии беглых попов не был решен на так называемом «Рогожском соборе», на который в 1779 году съехались в Москву из разных мест поповские начетчики и представители поповских обществ. Правда и тут полного примирения по вопросу о чиноприятии попов и всех приходящих от церкви не состоялось: Дьяконовцы остались при своем мнении и общество их, впрочем весьма незначительное сравнительно, продолжало (и продолжает) составлять по прежнему особую секту в поповщине; но большинство поповцев, под влиянием попов и прихожан не задолго перед тем основанного Рогожского Кладбища, бывших главными деятелями на соборе и горячо ратовавших за перемазание беглых попов, т. е. за принятие их по второму чину, чрез повторение миропомазания, –большинство поповцев приняло именно это рогожское учение, осталось на стороне «перемазанства». Таким образом в поповщине утвердился непринятый только дьяконовцами обычай принимать бегствующих попов и всех приходящих от Великороссийской церкви по второму чину. Фальшивое миро, потребное для этого чиноприятия, еще до собора сварено было самым кощунственным образом на Рогожском Кладбище здешними попами; рогожским миром и пробавлялись поповцы. С этого особенно времени Рогожское Кладбище приобрело большую славу в поповщине, оно сделалось центром беглопоповства, быстро обогатилось и украсилось теми обширными и великолепными часовнями, которые существуют в нем доселе. Тогда же, в царствование Екатерины II, дававшей раскольникам разные права, льготы и привилегии, беглопоповство и вообще быстро распространилось по всем местам, где были сначала весьма незначительные поповские общины. В царствование Александра I, отличавшееся особенной снисходительностью к раскольникам всяких сект, как и ко всем религиозным учениям, оно приняло еще более широкие размеры, Особенно способствовало этому издание указа 26 Марта 1822 года, которым предписывалось не преследовать попов, уходивших от церкви к раскольникам, если только за ними нет уголовных преступлений. Явились так названные у раскольников «дозволенные» попы, и таким образом к началу царствования императора Николая бегло-поповство достигло крайних пределов процветания.

Что же такое эти «бегствующие иереи» поповцеви? Лучше ли они безпоповских «стариков» и «отцев», и больше ли этих последних имеют права на то, чтобы правительство оградило для них законом свободное отправление священнических действий? Смело утверждаем, что они хуже безпоповских «отцев» и не должны иметь никакого предпочтения пред ними со стороны правительства в указанном отношении. Беглый поп есть именно беглец, изменник своему званию и призванию, попиратель благодати, которую получил в таинстве хиротонии чрез своего епископа. И если бы попы эти были повинны только в том, что ушли от церкви, в которой поставлены, и от епископа, которым поставлены, уже это одно по церковным правилам подвергало бы их тяжкому духовному наказанию. Но, перейдя в раскол, вступив в общество, состоящее под церковной анафемой, и при этом еще в чиноприятии, которому подвергаются от раскольников, произнесши проклятие на православную церковь, в которой служили, как на еретическую, наконец чрез принятие помазания фальшивым миром, объявив недействительными всесовершаемые в православной церкви таинства, они за все это подвергают себя уже конечному извержению из сана. Таким образом раскольнические беглые попы в сущности такие же миряне, как и безпоповские «отцы», но они хуже этих последних потому, что безпоповские «отцы» не берут на себя права быть священниками в собственном смысле и отправлять все священнические действия, а раскольнические попы именно берут себе самочинно это право, выдают себя за настоящих священников и дерзают совершать все таинства и вообще все священнические действия. В старопечатном Номоканоне, так уважаемом старообрядцами, есть очень характерное выражение об этих незаконных совершителях таинств: они названы горшe, хуже тех бесов, которые преобразуются в светлых ангелов. Почему же раскольнические беглые попы должны иметь предпочтительное пред безпоповскими «отцами» право на признание их правительством в священных санах?

Самозванству раскольнических беглых попов соответствовали и их нравственные качества. Это были отребье духовенства православной церкви. Лучшими из них были конечно те, которых гнала к раскольникам крайняя нужда, претерпеваемая в бедных сельских приходах. Между ними бывали, действительно, люди не потерянной и не попранной совести; но не покидавшее их горькое чувство измены православию, при полном сознании лживости и преступности раскола, и на них отражалось самыми печальными последствиями, и они, подобно всем другим, предавались пьянству, кощунствовали, совершая у раскольников таинства и отправляя требы, которым большею частью и сами не придавали действительной силы, и все заботы прилагали только о том, чтобы выжимать за них деньги с раскольников, которых глубоко презирали. Большею же частью к раскольникам бежали попы, за нетрезвость и безнравственную жизнь, или же за какие либо преступления подвергнутые, или еще чаще подлежавшие запрещению священнодействия и извержению из сана. Нередко случалось, что с фальшивыми ставленными грамотами являлись к раскольникам, были принимаемы и служили у них за попов разные проходимцы, никогда не бывшие священниками, пропившиеся дьяконы, причетники, монахи и т. п.

Безобразия и безчиния беглых попов, составлявшие общую их принадлежность, хорошо видели и сами раскольники. Некоторые из них, весьма впрочем немногие, сильно смущались этим печальным положением беглого поповства и были озабочены приисканием способов к его устранению; большинство же, смотря на своих попов только лишь как на исполнителей разных необходимых духовных треб, довольно равнодушно относилось ко всем их безобразиям, и со своей стороны тоже питая полное к ним презрение, нисколько не стеснялось пользоваться от них мнимо-духовною помощью. Легкость, с какою можно было приобретать и менять беглых попов, благодаря снисходительности к ним правительства, в свою очередь составляла одну из самых важных причин того, что раскольники вполне довольствовались беглопоповством, и они, конечно, сами никогда не подумали бы заменить его иерархиею иного устройства, если бы наконец их не принудили позаботиться о том предпринятые императором Николаем Павловичем строгие меры к пресечению столь прискорбного и оскорбительного для церкви явления, каково беглопоповство.

Меры, какие были предпринимаемы императором Николаем против чрезвычайно распространившегося беглопоповства, в своей постепенности и совокупности, неизбежно вели к его уничтожению. 0 мероприятиях против раскола, издававшихся в царствование императора Николая, в настоящее время так многими и так строго осуждаемых, нужно вообще заметить, что он верыо и прямо вели к своей доброй и столь желательной для православия цели: если бы император Николай имел опытных и искусных, а главное вполне честных и бескорыстных исполнителей своих планов против раскола, раскол, можно с уверенностью сказать, теперь не существовал бы, или по крайней мер влачил бы самым незаметным и безвредным для церкви образом свое жалкое существование между немногими безвестными его представителями. Продажное чиновничество в значительной степени парализовало и силу распоряжений, направленных против беглопоповства; но тем не менее беглопоповству нанесен был ими сильный удар, и в будущем, как поняли старообрядцы, испытав твердость и неуклонность правительства в его распоряжениях относительно раскола, угрожало решительное «оскудение бегствующих иереев». По всем поповским общинам распространилась тревога, явились заботы и составлялись планы относительно способов к предотвращению угрожающего бедствия. После нескольких бесполезных попыток склонить правительство к восстановлению упомянутого выше закона 1822 г. в его прежней силе, остановились на мысли учредить свою собственную, независимую от Великороссийской церкви иерархию, завести своего архиерея, который ставил бы попов для всех старообрядческих обществ и таким образом освободил бы эти общества от необходимости заимствоваться бегствующими от церкви попами.

Мысль о собственном епископе, об учреждении собственной архиерейской кафедры была не новая в поповщине. В прошлом столетии, когда происходили у поповцев большие несогласия по вопросу о способе чиноприятия беглых попов, они, чтобы выйти именно из противоречий и затруднений, очень усердно хлопотали о приобретении епископа; у них даже явились один за другим три епископа, или правильнее – три развратные проходимца, видавшие себя за епископов – один (Епифаний), обманом похитивший рукоположение в епископский сан и потом лишенный даже священства и монашества, а два другие (Афиноген и Анфим) и совсем не получившие поставления. После Рогожского собора, на котором для большинства раскольников – поповцев окончательно решен был вопрос о чиноприятии беглых попов, и особенно в царствование императора Александра I, при обилии беглых попов и удобств добывать их, мысль о епископе была оставлена раскольниками.

Теперь же именно угрожавшая опасность остаться без попов побудила их снова возвратиться к этой мысли; принят был план учредить старообрядческую архиерейскую кафедру за границей, в Буковине, у так называемых липован, но, разумеется, не для них, а главным образом для русских старообрядцев. Средства для осуществления этого плана даны были сначала Петербургским купцом Громовым, а потом Московским Рахмановым; изобретателем же, составителем и исполнителем плана был старообрядческий инок Павел Васильев (в мире Петр Великодворский), в сотрудничестве с двумя другими иноками – Геронтием и Алимпием.

По поручению Громова Павел и Геронтий отправились за границу именно искать нужного раскольникам епископа. На время они остановились в буковинском липованском селении Белая-криница, в существовавшем здесь ничтожном и крайне бедном раскольническом монастыре. Узнав, что белокриницкие липоване имеют полученную еще от Иосифа II грамоту, которою даны им разные привилегии и в том числе свободное исповедание их веры с правом иметь свое собственное духовенство, Павел и Геронтий придумали, на основании этого документа ходатайствовать пред австрийским правительством о дозволении липованам законным порядком открыть в Белокриницком монастыре старообрядческую архиерейскую кафедру. Назвавшись природными белокриницкими жителями, эти два самозванца смело начали, с крайней отважностью и настойчивостью вели и провели это, даже с формальной стороны совершенно незаконное дело, благодаря покровителям и заступникам, каких нашли в низших и высших сферах самого австрийского правительства. 14-го Февраля 1840 года они подали в черновицкий крайзамт первое прошение о дозволении липованам иметь своего епископа в Белокриницком монастыре. Крайзамт, по разным, постороныим делу соображениям, принял прошение и просителей с особенною благосклонностью; но когда просьба поступила на рассмотрение высшей правительственной инстанции, в Львов, то здесь, благодаря между прочим указанию тогдашнего православного буковинского митрополита Евгения Гакмана, раскрывшего истинную цель замыслов Павла и Геронтия и сообщившего верные сведения о личности самих просителей, также о разных, употребляемых ими противозаконных уловках для достижения цели, – здесь взглянули на их дело с надлежащей строгостью и по обстоятельном его рассмотрении решили отказать просителям, и самый монастырь Белокриницкий, как существовавший незаконно, уничтожить. Целых четыре года Павлу пришлось вести упорную борьбу с «неблагосклонным губернским (львовским) начальством», употребляя в свою защиту самую наглую, для всех очевидную ложь. Все это он делал при открытом покровительстве и официальном соучастии Черновицкого начальства. Наконец он перенес дело на апелляцию в Вену, подал «рекурс» на высочайшее имя, опять по совету того же «благосклонного» начальства, откровенно объяснившего ему, что в Вене его дело, как несомненно вредное для православной церкви и неприятное для России, будет принято с полной благосклонностью, найдет себе решительную защиту. Расчёт был верен: под влиянием антиправославных и антирусских стремлений, господствовавших в то время (как и всегда) в австрийском правительстве, белокриницкое дело принято было под покровительство самых высоких властей империи; двух беглых из России раскольнических монахов, назвавшихся природными австрийскими подданными, самозванцев, затеявших дело заведомо несправедливое, потому только, что это дело было вредно для православия и православной России, принимали с предупредительностью, с полным вниманием и с обещанием всякой помощи, не только австрийские министры и эрц-герцоги, но даже удостоил милостивой аудиенции и обнадежил своею Высочайшею милостию сам император Фердинанд.

После нового, для одной только формы назначенного следствия, губернское решение по белокриницкому делу было отменено и 6 Сентября 1844 года император Фердинанд подписал декрет, которым утверждалось существование Белокриницкого монастыря, и дозволялось липованам привести из заграницы (но только не из России) своего епископа, который поставлял бы липованам (и только липованам) потребное для них духовенство, им я в Белокриницком монастыре свое местопребывание.

Теперь Павлу нужно было заняться отысканием епископа для раскольников. Тогда он уже утвердился в той мысли, что епископа следует искать в православных землях, за исключением России, на которую не могло быть надежды, и принять его в старообрядчество по примеру принимаемых от Великороссийской церкви беглых попов. Найти православного епископа, который решился бы перейти в раскол, подвергнув себя чиноприятию от ереси, было делом весьма трудным. После непродолжительной и разумеется безуспешной поездки с этою целью в славянские земли, Павел совершил долгое и далекое странствование по восточным странам – Палестин, Сирии, Египту. Впрочем его внимание и надежда и во время этого путешествия были обращены главным образом на Константинополь, где проживало тогда очень много «безместных» епископов, лишенных кафедры по прихотям турецкого правительства и влачивших самое жалкое существование. Еще в первый приезд свой в Константинополь на пути в Сирию, по рекомендации казака-Некрасовца Осипа Гончарова, он вошел в сношение с Садык-Пашей (Чайковский) и прочими жившими там членами польской эмиграции: в интересах своей партии и под влиянием вражды к России и православию, поляки приняли живейшее участие в белокриницком предприятии, изъявили готовность помогать Павлу в его путешествиях по востоку, и тогда же дали ему совет искать епископа именно в Константинополе между проживающими здесь безместными греческими архиереями; отпуская Павла в путешествие на Восток, они даже обещали ему, в его отсутствие навести необходимые справки о том, на кого из безместных греческих архиереев можно рассчитывать в этом случае с надеждою на успех; и когда Павел, после продолжительного и трудного странствия по Сирии, Палестин и Египту, возвратился в Константинополь, они действительно указали ему двух таких архиереев. Один из них, бывший Босносараевский: митрополит Амвросий, и сделался жертвою расставленных Павлом сетей. Сети были составлены и поставлены в высшей степени искусно. Хорошо понимая, что имеет дело не с русским сельским попом, которого нужно сманить от бедной церкви на богатый раскольнический приход, он действовал чрезвычайно хитро, с чисто иезуитским лукавством: не только изображал Амвросию материальные выгоды, ожидающие его с поступлением на архиерейскую кафедру в Белой-кринице, спокойствие и удобства жизни, там ожидающие его после скудного и тяжелого, полного всяких лишений и унижений существования в Константинополе, но в особенности старался доказать ему, что с поступлением в верховные пастыри к старообрядцам ему вовсе не нужно будет изменять православной вере и церкви (чего Амвросий всего более опасался и не имел помышления допустить), напротив еще потребуется, чтоб во всей строгости соблюдал «древлеотеческое» православие и чтобы только переменил н которые греческие обряды на другие, как он уверял, более древние и правильные, соблюдаемые у них –старообрядцев, – да еще принял бы в духовные отцы себе их священноинока. О том, что Амвросий должен будет торжественно произнести проклятие на греко-российскую церковь и подчиниться позорному чиноприятию, как еретик, и затем вступить в общество, состоящее под каноническим, соборным отлучением от церкви, – о всем этом Павел тщательнейшим образом хранил молчание. Амвросий в действительности не был ни дурным человеком, ни холодным и равнодушным к вере и церкви; его падению способствовали с одной стороны воспитанное житейскими невзгодами недовольство высшею церковною властью в Константинополе и стремление навсегда обеспечить полные удобства жизни и для себя и особенно для своего семейного сына (который вообще своими просьбами значительно склонил его к переходу в раскол), с другой – общее Амвросию со всеми греками совершенное незнакомство с русским расколом, отнявшее у него всякую возможность приметить расставленные ему сети, уразуметь истинный смысл льстивых и лукавых речей Павла; чтобы отвергнуть с негодованием его предложение. Так именно поступил бы он, если бы знал, в чем заключается сущность этого предложения; теперь же, после колебаний, правда довольно продолжительных, но искусно рассеянных Павлом, он принял его без особенного смущения. В Апреле 1846 года Амвросий и Павел подписали договор, излагавший условия, на которых первый из них соглашался занять архиерейскую кафедру в Белой-кринице (с особенной подробностью определялись в этих условиях размеры вознаграждения, какое старообрядцы обязывались выдавать Амвросию каждогодно и каким должны были обеспечить его сына). За тем, с помощью Чайковского и прочих друзей. Павел тайком, воровски вывез Амвросия, переряженного в казацкое платье, из Константинополя и отправился с ним в Вену. Ехать с Амвросием прямо в Вену Павел имел особый расчёт. Упомянутым выше декретом от 6 Сентябя 1844 г. между прочим требовалось, чтобы епископ, которого липоване привезут из за-границы не прежде вступал в отправление своих обязанностей, как по собрании о нем надлежащих справок дипломатическим путем. Такие справки об Амвросии, раскрыв всю позорную историю его совращения в расколе и бегства с фальшивым паспортом из Константинополя, очевидно, могли испортить все дело: во избежание столь прискорбных последствий Павел, по совещании с друзьями, не решился везти Амвросия прямо в Вену, к своим высоким покровителям, надеясь, что они помогут устроить вступление Амвросия на Белокриницкую кафедру без опасных для него дипломатических справок. Расчёт на враждебные чувства австрийского правительства к православной церкви и России был верен и на этот раз: беглого греческого архиерея, сопровождаемого беглым раскольническим монахом, с величайшим почтением и предупредительностью приняли высокие венские сановники и также удостоил торжественной аудиенции сам император Фердинанд; к дипломатическим справкам обещано отнестись со всевозможною снисходительностью, и даже до наведения оных дозволено Амвросию отправиться в Белую-криницу и вступить в отправление своих обязанностей липованского епископа. 12 Октября 1846 года он приехал в Белокриницкий монастырь. Только здесь и только теперь, когда уже пришло время подвергнуть Амвросия чиноприятию от ереси, Павел открыл ему действительное значение и действительные условия его перехода в старообрядчество. Амвросий был возмущен до глубины души и обманом, которому подвергся, и этими предложениями ему условиями перехода в старообрядчество: с этой поры он стал питать к расколу и раскольникам непреодолимое отвращение, которого даже не старался и скрывать; но видя себя в безвыходном положении, не желая и не находя возможности возвратиться даже к своему прежнему жалкому положению, он беспрекословно отдал себя в распоряжение своим совратителям. 28 Октября они совершили над Амвросием чиноприятие от ереси: несчастный беглец публично произнес отречение от церкви, в которой был поставлен и столько времени служил архипастырем, объявил ее еретическою, и беглый раскольнический черный поп «перемазал» его фальшивым миром. После этого Амвросий, как настоящий уже раскольнический митрополит, начал ставить раскольникам дьяконов и попов, a 6 Января 1847 года поставил им и первого епископа Кирилла в наместники себе.

Так явилась ныне существующая: у раскольников, пресловутая Белокриницкая иерархия, ведущая свое начало от Амвросия. Что же такое в сущности эта иерархия и её первоначальник, или учредитель? С догматико-канонической, церковной точки зрения она есть по существу своему тоже самое беглопоповство, которым раскольники пробавлялись дотоле, и учредитель её есть такой же беглец и отступник своей веры и церкви, каким был каждый из прежних раскольнических попов. Разница лишь в том, что то были беглецы и отступники попы, а это беглец и отступник архиерей. И если беглые попы, перейдя в раскол, не им ли уже права на совершение священнических действий и все такие действия их лишены были внутренней силы и значения, также точно и Амвросий, с отречением от грековосточной церкви и с переходом к раскол, лишился права на совершение архиерейских действий и все совершённые им поставления раскольнических архиереев и попов были недействительные, лишены всякой внутренней, благодатной силы, и потому все нынешние раскольнические архиереи и попы, как и прежние бегствовавшие от Великороссийской церкви, даже больше чем эти прежние, все-таки получившие первоначально правильную хиротонию, – все они такие же миряне, как безпоповские «отцы» и «наставники», и подлежат еще большему, чем эти последние, осуждению за то, что дерзают изображать собою действительных архиереев и священников. Приведенное выше изречение Номоканона прилагается к ним во всей точности. А с нравственной и социальной точки зрения, белокриницкая иерархия есть учреждение, основанное в своем замысле и исполнении, на лжи и обман самом грубом с одной стороны, и на бесчестном потворстве иностранного правительства этой лжи и обману в антиправославных и антирусских интересах – с другой; пo цели же своей она есть учреждение исключительно направленное ко вреду православной русской церкви и православного русского народа.

Достойно замечания и вместе удивления, что все это так решительно направленное против России и русской церкви предприятие, тянувшееся более пяти лет, приведено в исполнение, так сказать, на глазах у наших дипломатических агентов в Вене и Константинополе, и однако же в полной для них неизвестности (о чем руководителя и исполнители предприятия и заботились всего более в интересах своего дела). Но как скоро император Николай получил сведения о совершившемся факт учреждения в Австрии раскольнической архиерейской кафедры, он сейчас же понял истинную цель этого учреждения, враждебную России и русской церкви. Немедленно предписал он своему посланнику в Вене обратиться за объяснениями к австрийскому правительству, и настоятельно, в самых энергических выражениях.; требовать, чтобы незаконно учрежденная раскольническая архиерейская кафедра была закрыта и уничтожена. В другое время и при других обстоятельствах австрийская дипломатия, тогда еще управляемая Меттернихом, нашла бы возможность уклониться от требований русского императора, защитить учреждение, основанное под покровительством самого австрийского правительства; но то был смутный и тяжелый для Австрии 1848 год; раздражать русское правительство было весьма опасно: по настоянию того же Меттерниха, решено было дать ему полное удовлетворение, – Амвросий предан суду и отправлен на жительство в Штирию, в город Цилли, и самый монастырь в Белой-кринице закрыт. Это была однако же временная уступка русскому правительству, вынужденная обстоятельствами. Если Амвросий до самой смерти прожил в Цилли, то, конечно, потому главным образом, что сам не желал возвратиться в ненавистную для него Белую-криницу, рад был отделаться благовидным образом от опротивевших ему раскольников, от людей «липованской ереси», как он называл их, а в назначенном ему мест мог жить спокойно и в довольстве, пользуясь жалованьем от правительства и каждогодно, под угрозой публичного проклятия, исторгая у раскольников условленную плату в 500 червонцев, и наконец потому, что здесь вдали от липован, имел он возможность открыто исповедовать православную грековосточную веру, которой никогда не намерен был изменять, в которой потом и умер (отпетый греческим духовенством, он похоронен в Триесте, на греческом кладбище). А закрытый правительством Бело-криницкий монастырь скоро был открыт и поставленный Амвросием наместник митрополии Кирилл самим же австрийским правительством утвержден был в звании митрополита, и начал не только поставлять духовенство для австрийских липован согласно декрету императора Фердинанда, но и ставить, ни мало не стесняясь, в явное нарушение этого декрета, архиереев и попов для раскольников всех мест за пределами Австрии.

И так запоздалое вмешательство русского правительства в дело о раскольнической архиерейской кафедре за границей, не смотря на всю настойчивость и энергию, с какими было сделано, и на кажущуюся предупредительность, с какою было встречено и удовлетворено австрийским правительством, в сущности было бесполезно, и именно потому, что было запоздало, было начато тогда уже, когда Амвросий успел доставить раскольникам двух епископов, – упомянутого Кирилла и Аркадия Славского (в Добруджу), т. е. вполне обеспечить дальнейшее существование начатой им раскольнической иерархии, которая весьма скоро проникла и в Россию. Имея в виду главную цель учреждения иерархии и кроме того руководясь еще желанием отомстить русскому правительству за удаление Амвросия и за временное закрытие монастыря, в Белой-кринице с нетерпением ожидали возможности поставить архиерея для русских раскольников, и действительно поставили первого проходимца, явившегося из России искателем этого сана, некоего Степана Жирова, человека весьма неглупого и ловкого, но совершенно потерявшего совесть и запятнанного преступлениями даже уголовного характера (он занимался дотоле весьма выгодным ремеслом сманивания и продажи раскольникам беглых попов и одного из них, как ходили слухи между раскольниками, утопил). В Декабре 1848 года, вскоре по открытии монастыря, Кирилл постриг Жирова в монахи, под именем Софрония, и произвел в первые священные степени, а 3-го Января 1849 года поставил в епископа Симбирского, с правом производить попов для всех русских старообрядцев. Софроний, как и следовало ожидать, оказался архиереем совершенно негодным, невыносимым даже для раскольников, очень снисходительных в этом отношении: он смотрел на свое звание, как на средство наживать деньги, и ставил попов не иначе, как за плату и под клятвенным обещанием делиться с ним половиною доходов. За это и разные другие преступления, которые совершал он с необыкновенной наглостью, его неоднократно судили в Белой-кринице и в Москве и соборы подвергали запрещениям и извержению из сана; но Софроний не признавал над собою ничьего суда, и по извержении из сана продолжал действовать по архиерейски, поставлять не только попов, но даже и архиереев для тех мест и обществ раскольнических, где находил себе последователей и даже почитателей. Таким образом первый же раскольнический епископ в России произвел и первое разделение в Белокриницкой иерархии, не подчинившись суду митрополита и прочих епископов, отделившись от них и основав свою особую иерархию, поставленную вне всякого с ними общения.

Павел, именем Кирилла, человека весьма ограниченного и неспособного к управлению митрополиею, беспрекословно распоряжавшийся всеми делами в Белой-кринице, был до чрезвычайности смущен и огорчен таким неудачным выбором и назначением первого епископа в Россию, и постоянно высматривал, кем бы заменить Софрония. В 1852 году ему удалось встретить человека, лучше которого, как ему казалось, трудно было найти для этой цели, – это был столь известный теперь Антоний. Антоний, в мире Андрей Ларивонов Шутов, по рождению принадлежал к православной церкви, но живя в услужении у Гучкова, богатого Федосеевца, имевшего большое влияние на Преображенском кладбище, в угоду ему, по своим житейским расчётам, перешел в безпоповцы, был перекрещен и скоро сделался одним из величайших ревнителей Феодосеевства со всеми его безобразиями и в религиозном и в нравственном отношениях. Как именно ревнитель Федосеевства, он перешел жить на Преображенское Кладбище и приобрел здесь некоторый почет, – ему дали должность казначея, которую он и исправлял долгое время. В 1852 году Антоний уехал из Москвы в Пруссию, в безпоповский монастырь, который в то время устроял там на средства Преображенского Кладбища инок Павел, получивший впоследствии такую известность под именем Прусского. Здесь, вскоре по приезде, Антоний поссорился с другим выходцем из Преображенского Кладбища, Алексеем Михеевым, принимавшим, как и он, участие в устройстве монастыря доставлением ему материальных средств из Кладбищенской казны. Разогорченный и разгневанный этой ссорой с Алексеем Михеевым, он уехал в Австрию, в Климоуцы к иноку Павлу (Прусскому), который в это время находился здесь и также устроял безпоповскую киновию. Климоуцы, заселенные пo преимуществу безпоповцами, селение смежное с Белой-криницей: здесь, в Белой-кринице, поэтому скоро узнали о приезде московского влиятельного безпоповца. – Тогда же у Павла белокриницкого родилась мысль переманить его в поповщину и сделать архиереем для России, в надежде, что он даже и многих безпоповцев увлечет за собою к принятию Белокриницкого священства. Он не приступал к исполнению этого замысла пока в Климоуцах находился Павел Прусский, с которым, надобно заметить, Белокриницкий его соименник, после некоторых опытов, боялся входить в состязания по вопросам веры; но как только Прусский Павел уехал на время из Австрии, Белокриницкий немедленно открыл свои нападения на Антония с предположенною целью. Если Павел мог обойти и увлечь в раскол греческого архиерея, то с безпоповским иноком, в род Антония, ему было очень нетрудно справиться. He столько прибегал он к догматическим доказательствам превосходства поповщины пред безпоповством, сколько старался подействовать на честолюбие Антония, которое приметил в нем с первого же знакомства, обещанием высокого епископского сана и соединенного с ним почетного положения во всем российском старообрядческом мире. Несомненно, что Антоний увлечен был именно обещанным ему архиерейством и перешел в поповщину, не оставляя своих безпоповских убеждений и чувств относительно церкви, которых, по общему замечанию, держится и доселе. 1-го Октября 1852 года Антоний был поставлен в диаконы – первую священную степень, а 3-го Февраля 1853 года в сан епископа Владимирского, и немедленно отправился в Россию, в Москву, где основал свое главное местопребывание. И так явился у русских раскольнический новый епископ, дважды переменивший веру, из православного сделавшийся безпоповцем, а из безпоповца ради архиерейских почестей превратившийся в поповца, с тех пор и доселе стоящий во главе белокриницкой раскольнической иерархии в России.

Двадцатисемилетнее архиерействование Антония есть именно время насаждения, укрепления и расширения белокриницкой иерархии в России. До 1855 года он действовал весьма робко и сам большею частию скрывался в безвестности; с этого же года начинает действовать с большою смелостью и уже вовсе не скрываясь, – начинает ставить архиереев и попов во все места к раскольникам, принявшим белокриницкое священство: в течение одного года он поставил четырех архиереев (в Саратов, на Кавказ, в Пермь и в Казань), а общее число лично им самим поставленных архиереев в настоящее время восходит до пятнадцати. По этой цифре можно судить уже о количестве раскольнических попов, произведенных Антонием и поставленными от него архиереями. Но время архиерействования Антония есть вместе и время разложения, совершившегося в недрах белокриницкой иерархии, время разных смут, раздоров и разделений, бывших неизбежными по самому свойству этого фальшивого, на лжи основанного учреждения, но не мало условленных и личностью самого Антония.

Первым, прискорбным для Антония и прочих высших представителей белокриницкой иерархии обстоятельством было то, что многие общества поповцев не захотели принять этой иерархии, почитая ее незаконною, как получившую свое начало от митрополита-грека, по их мнению, обливанца, т. е. крещенного чрез обливание. Главным, наиболее известным из этих противников белокриницкого священства был тогда Тульский поп Кузьма, так что старообрядцы, не принявшие белокриницкого священства, напротив оставшиеся верными беглопоповству, стали и называться старообрядцами «по Тульскому согласию». Много усилий употреблял Антоний, чтобы склонить попа Кузьму к подчинению архиереям белокриницкого поставления, и все напрасно: новое разделение в поповщине совершилось; поповцы, оставшиеся по прежнему при «бегствующем священстве» решительно отделились от принявших священство белокриницкое. Число их довольно значительно, особенно в Стародубе, по Волге и в самой Москве.

Потом значительные волнения уже в среде самой белокриницкой иерархии произвели первые попытки Антония усвоить себе титло архиепископа Московского: возмущенные его лукавым в этом случае поведением, прочие епископы восстали против его возведения на московскую кафедру. Для рассмотрения дела, для прекращения возникшей вражды и для решения вопроса о замещении московской кафедры, из Белой-криницы, от Кирилла, даже прислан был в Москву с большими полномочиями тогдашний наместник митрополии Онуфрий, при посредстве которого и было наконец решено дело о московской кафедре в пользу Антония.

Но одновременно с ним случилось событие, потрясшее белокриницкую иерархию в самой её основе, возбудившее в ней разделение и раздоры, которые продолжаются доселе и не кончатся, пока будет существовать эта иерархия. Тогда приехал в Москву житель одной из стародубских слобод, дьяконовец Иларион Егоров. Он, как и вседьяконовцы, был из непринявших белокриницкое священство и главным препятствием к тому считал господствующие и у белопоповцев и у приемлющих белокриницкую иерархию безпоповские убеждения и мнения о грекороссийской церкви, как напр,, что церковь сия будто бы верует под именем Иисуса в иного бога, что крест четвероконечный есть печать антихриста и проч. Для устранения в нем и во многих других этого препятствия к принятию белокриницкого священства он считал необходимым, чтоб от лица епископов было издано, в форме окружного послания ко всем старообрядцам, решительное осуждение безпоповских учений и изложение более здравого учения о грекороссийской церкви. Такого рода окружное послание, заранее им приготовленное, он и предложил на рассмотрение и утверждение находившимся в Москве епископам. Антоний, как выше сказано, оставшийся и по принятии епископства при своих безпоповских понятиях, державшийся (и доселе держащийся) именно мнений, отвергнутых и осужденных в окружном послании, был решительно против его издания и распространения; но другие епископы, особенно сам наместник митрополии Онуфрий, находившийся в Москве по Антониеву делу, отнеслись с большим сочувствием к предложению Илариона Егорова и признали издание составленного им окружного послания делом необходимо нужным; тогда и Антоний, по своим расчётам не находивший возможным и удобным противоречить Онуфрию и прочим епископам, от которых зависело признание его в сан московского архиепископа, составлявшем главный и высший предмет его желаний, затаив свои действительные чувства к окружному посланию, также изъявил согласие на его издание. 24 февраля 1862 года окружное послание было подписано всеми находившимися в Москве старообрядческими епископами, и в том числе Антонием. Это было событие чрезвычайной важности для старообрядцев, принявших белокриницкое священство. Между ними, как и вообще между поповцами, было не мало людей, отвергавших, подобно дьяконовцам, безпоповские, но в сущности от первоучителей раскола заимствованные, учения о православной церкви, что будто бы она со времен патриарха Никона верует в иного бога, в антихриста и проч., справедливо находя такие учения несовместимыми с принятием священства от сей самой церкви но большинство принявших белокриницкое священство, как и большинство беглопоповцев, крепко держались именно этого учения о церкви, принятого от предков, от первых основателей и учителей раскола. Те и другие жили, не нарушая мира, так как не имели повода обнаружить резкое различие своих религиозных мнений. Окружное послание послужило именно таким поводом, – оно сразу провело глубокую разделительную черту между теми и другими и вызвало тех и других на открытую взаимную борьбу. Все старообрядцы более разумные и менее фанатически вооруженные против церкви охотно приняли окружное послание; большинство же, верное учению предков, отнеслось к нему с крайней враждебностью, усмотрело в нем измену древлеотеческому преданию, явные следы Никонианства. Явились «окружники» и «противуокружники». Последние с ожесточением напали на окружное послание и издавших его епископов, потребовали суда над ними у белокриницкого митрополита. Кирилл хотя не задолго пред этим утвердил окружное послание, теперь, по их просьбе, подкрепленной значительным подарком, предал его уничтожению и произнес анафему на окружников, которую потом, по просьбе этих последних, подкрепленной также не менее значительным подарком, перенес на противоокружников. И это возмутительное раздаяние запрещений и анафем то одним, то другим он продолжал до конца своей жизни, поддерживая еще больше и без того непримиримую вражду между противоокружниками и окружниками. Самым важным и самым прискорбным для старообрядцев действием Кирилла было здесь то, что он поставил противуокружникам особого, отдельного епископа (Антония II), и тем положил решительное разделение в недрах белокриницкой иерархии: в ней явились две отрасли, враждебные одна другой, две особые иерархи и – окружническая и противоокружническая. По смерти Кирилла (1873 года) к новому митрополиту Афанасию не обращались уже и не обращаются за решением своих споров ни окружники, ни противоокружники; но вражда и разделение между ними от того не уменьшились: они продолжаются и доселе, вот уже девятнадцатый год, с прежним упорством. После Кирилла самая позорная и жалкая роль в этой борьбе двух партий принадлежит Антонию. Подписав окружное послание при самом его издании, считаясь поэтому в числе епископов-окружников, но по своим убеждениям и чувствам будучи истый противуокружник и от всей души ненавидя окружное послание, он и тайно, и даже не тайно, старался всегда о совершенном его уничтожении, и даже в недавнее время принес повинную пред противоокружническим епископом Иосифом (преемник Антония II), ценою окружного послания, обреченного им на совершенное уничтожение, думая достигнуть мира между обеими партиями. Но противоокружники, считая окружников решительными еретиками, согласны принять их в общение не иначе, как под условием чиноприятия от ереси, на что, разумеется, окружники никогда не могут изъявить согласия, а в виду этого не мог согласиться и Антовий, хотя сам по себе, ради ожидаемых выгоде примерения, подчинился бы этому позорному чиноприятию с такой же готовностью, с какой некогда из православного перекрестился в безпоповца, а из безпоповца превратился в члена белокриницкой иерархии. Таким образом разделение белокриницкой иерархии на окружническую и противоокружническую и взаимная вражда между ними существует до сих пор в полной своей силе, им я то благоприятное для православной церкви последствие, что все разумные и безпристрастные старообрядцы, и именно из окружников, видят в возмутительных проявлениях этой вражды явные доказательства внутренней несостоятельности и лживости белокриницкого священства и невольно обращают взоры к православной церкви. Весьма многие из них, и в том числе и которые бывшие архиереи, также н сколько других духовных лиц, теперь уже оставили раскол и сделались членами православной церкви; присоединения других постепенно и непрерывно продолжаются и будут продолжаться еще с большим успехом, если только само правительство, вслед за мнимо-либеральной прессой, открытым покровительством расколу не возбудит или не поддержит уже начинающегося в нём искусственного оживления и чрез то не приведет в смущение и колебание тех разумных и искренних старообрядцев, в которых уже заметно стремление выйти из тьмы раскола к свету православия.

***

Из представленного выше краткого изложения истории раскола в важнейших её моментах с достаточною ясностью можно видеть, что русский раскол вызван к существованию из недр самой же русской церкви двести лет тому назад озлобленною враждою против неё небольшого сначала общества людей, признавших ее еретическою и даже антихристианскою, что, положив в основу своего существования эту мысль об еретичестве и даже антихристианстве грекороссийской церкви, раскол живет исключительно враждою к ней, и главною, единственною целью своего существования имеет причинение всякого ей зла и всеми доступными ему способами. Очевидно, этими коренными своими свойствами раскол существенно отличается от инославных религий, существование которых дозволено в России и к которым так несправедливо желают иные приравнять его. Оградить законом полную свободу раскола во всех его религиозно-общественных отправлениях, очевидно, значило бы узаконить и оградить законом во всех её проявлениях злейшую вражду против православия, стремление к ниспровержению, или, по крайней мере, за невозможностью достигнуть этого, к причинению всякого зла православной церкви. Возможно ли, чтобы это дозволила государственная власть, когда коренными законами Российской империи православная церковь признается господствующею в России церковью и сама государственная власть первою, верховною её покровительницею? Конечно невозможно, пока еще, – благодарение Богу! эти коренные законы нашего Отечества существуют и действуют, С решением в отрицательном смысл вопроса о полной; религиозной свободе раскола сам собою решается в том же смысле, как заключающийся в нем, и вопрос о признании раскольнического духовенства в принадлежащих священным лицам правах. Но для решения в отрицательном смысл этого частного вопроса представленное выше краткое изложение истории раскола дает и некоторые более частные основания. С церковно-канонической точки зрения не только «отцы» и «старики», отправляющие службу у безпоповцев и совершающие у них крещение и исповедь, но и «бегствующие иереи» поповцев, также их белокриницкие епископы и попы не составляют церковной иерархии в собственном смысле; они не духовенство, не священные лица, а миряне, самочинно и противозаконно дерзающие отправлять действия, исключительно принадлежащие священным лицам, и потому признание их какою-либо властью за действительно священные лица, или утверждение в правах священных лиц совершенно противоречило бы их действительному значению.

Затем, если предположить (вопреки всякой вероятности), что гражданское правительство в решении церковно-канонического по своему смыслу и характеру вопроса о раскольническом духовенстве будет действовать в совершенном отрешении от указанной церковно-канонической точки зрения на этот вопрос, и в таком случае оно, в силу просто справедливости и уважения к равноправности, не может делать никакого различия между безпоповскими «отцами», беглыми попами и белокриницким духовенством относительно признания за всеми ими одинаковых прав на совершение ими самими усвоенных себе священных действий. Предпочтение в этом отношении, оказанное одному только белокриницкому священству, было бы несправедливостью к беглопоповству и безпоповским наставникам, равно как предпочтительное внимание к раскольникам, приемлющим белокриницкое священство потому только, что они с редкой смелостью и настойчивостью хлопочут об этом в разных правительственных местах, было бы несправедливостью в отношении к значительному числу раскольников по прежнему держащихся беглопоповства и еще более значительному количеству безпоповцев.

Против предпочтительного внимания к белокриницкой иерархии решительно говорят и обстоятельства её происхождения и распространения. По декрету австрийского императора об учреждении раскольнической архиерейской кафедры в Белой-кринице, Белокриницкий митрополит имеет право поставлять духовенство для одних только липован, живущих в Австрии, и решительно воспрещается ему поставлять духовенство для раскольников не австрийских. Значит, совершенное белокриницким митрополитом поставление архиереев для России было актом противозаконным, эти архиереи и все поставленное ими духовенство для русских раскольников суть лица противозаконно существующие, и русское правительство, смотря на них только с гражданской, юридической точки зрения, никак не должно признавать и ограждать законом их существование, напротив должно бы подвергнуть их суду, особенно же когда они сами заявляют о своем существовании в России, которое не может быть признано законным.

Если же указанному постановлению австрийского правительства не придавать значения, как de facto не придавало ему значения и само это правительство, если принять во внимание, что белокриницкая иерархия напротив и учреждена с в дома австрийских высших властей именно для русских раскольников, при чем её учредители – беглые русские раскольники, назвавшиеся коренными австрийскими подданными, употребляли в дело самую бессовестную ложь и обман, а правительство австрийское всячески им потворствовало, руководясь враждебными России видами и побуждениями, то, признав белокриницкую иерархию во всех её правах, Русское правительство, очевидно, признало бы и оградило бы законом учреждение, основанное на лжи и обмане, а к тому еще, что всего важнее, замышленное и осуществленное прямо во вред православной русской церкви и православному русскому народу, под покровительством враждебного России иностранного правительства. Итак, если бы правительство решилось признать духовенство у наших раскольников, то, не делая предпочтения белокриницкой иерархии, так несправедливо предъявляющей права на такое предпочтение, оно должно было бы признать безразлично и безпоповских «отцев», и беглых попов, и архиеерев и попов австрийского, или белокриницкого постановления – окружнических и противоокружнических. Какое множество всяких неудобств и затруднений для правительства возникнет из этого ограждения законом и следовательно принятия под свою опеку всех, не только различных, но до озлобления враждебных одна другой отраслей раскольнического духовенства, об этом излишне и говорить, Достаточно упомянуть об одном: кому правительство предоставит право отправлять богослужение в опечатанных алтарях Рогожского Кладбища? Этого права добиваются, конечно, окружники; но не меньше их могут требовать такого права и противоокружники, так же считающие себя членами этого учреждения; а если принять во внимание, что Рогожское Кладбище основано и все часовни его устроены и приведены в цветущее состояние собственно беглопоповцами, которых еще не мало в Москве, то не более ли окружников и противоокружников они имеют право требовать, чтобы в рогожских храмах служила по прежнему их беглые попы? Излишне распространяться о том, какое оскорбление и сколько соблазна православному народу, также сколько огорчений и сколько вреда православной церкви причинило бы дозволение раскольническому духовенству открыто и публично совершать служение в храмах Рогожского Кладбища и повсюду, где оно пожелает. Но неизлишне заметить в заключение, что почитать единственно правильным и законным отрицательное решение вопроса о религиозной свобод раскола и о признании раскольнического духовенства, вовсе не значит идти против просвещенных стремлений нашего века. Было бы противно этим стремлениям принимать суровые меры против раскола, гнать и преследовать его; но об этом нет и речи, – желательно только сохранить должную законность относительно раскола и церкви, желательно, чтобы раскол, терпимый как зло, или как болезнь, требующая врачевания, не получал широких прав на существование, не был поощряем самою государственною властью к свободному и ничем не стесненному продолжению своего существования, не был покровительствуем этою властью в своих, вредных

для церкви проявлениях к явному нарушению прав церкви и очевидному вреду её, что также было бы противно просвещенным стремлениям века. И гонение на раскол и покровительство расколу составляют крайности, которых одинаково следует избегать в интересах православной русской церкви и русского государства, крепкого православием.