Отдел четвертый. Дела и учение Иисуса Христа от второй до третьей Пасхи

Так как служение Иисуса Христа доселе по преиму­ществу совершалось в отдаленной Галилее, то в Иерусалиме еще немногие знали о Нем, и Спаситель мог прибыть в столицу иудейства, не возбуждая особенного народного внимания к Себе. Но молва о Его необы­чайной деятельности доносилась и до Иерусалима, и среди представителей отживающего иудейства невольно возбуждала тревогу и подозрительность, которые явно обнаружились на этот раз.

Направляясь к храму, Спаситель проходил мимо одного из прудов, служивших источником снабжения водой жителей Иерусалима. Это именно известная овчая купальня – Вифезда, находившаяся, как показывают новейшие раскопки, неподалеку от северо-западного угла храмовой ограды. Она представляла собою бассейн около 24 сажень в длину и 7 сажень в ширину, разделявшийся пополам каменною стеною в два аршина толщины. В ней обыкновенно купались овцы, предназначавшиеся для жертвоприношения, но вода славилась кроме того своею целебностью. По временам в ней происходило необычайное движе­те воды, «ибо Ангел Господень по временам сходил в ку­пальню и возмущал воду», придавая ей чудесную целебность; «и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью». Неуди­вительно, что это чудесное свойство притягивало к пруду «ве­ликое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидавших движения воды», которые и пребывали здесь под прикрытием пяти отдельных навесов, построенных частными благотворителями несчастных. Между многими страждущими здесь был один бедняк, который уже около тридцати восьми лет находился в расслаблении от паралича. Он жил в самых притворах этого пруда, но бесполезно, так как сам он был беспомощен и движение воды происходило неправиль­ными промежутками, то другие, более счастливые и менее сла­бые, всякий раз успевали раньше его бросаться в пруд, пока еще не потерян был благоприятный момент. Христос взглянул на этого человека с сердечным состраданием. Видно было, что дух несчастного страдальца был не менее расслаблен, чем и члены, и вся его чахнущая жизнь была одним непрерывным отчаянием. Спаситель вознамерился сделать для великого праздника дар бедняку, которому Он не имел воз­можности дать ни золота, ни серебра. Он захотел помочь страдальцу, которому никто не хотел помочь раньше. «Хочешь ли быть здоров?» спросил Он его. Сначала слова эти едва ли вывели несчастного из его унылого оцепенения: он по-видимому даже и не взглянул на спросившего. Но думая может быть, с мгновенным проблеском надежды, что это какой-нибудь незнакомец, который по сердечной доброта хочет помочь ему первым попасть в воду, когда она возмутится опять, он просто рассказал в ответ горькую повесть о своем долгом и тщетном ожидании. Иисус же разумел более скорую и действительную помощь. «Встань, сказал Он, возьми постель свою, и ходи!» Это было сказано тоном, которому нельзя было не повиноваться. Взгляд говорившего, Его голос и повелитель­ный тон, подобно электрическому току, пробежал по изможденным членам и разбитому организму, ослабленному страданием и грехом целой жизни. После тридцативосьмилетней расслабленности он мгновенно встал, поднял свою постель и пошел. В радостном изумлении он озирался кругом, чтобы увидеть своего неизвестного благодетеля, но толпа была велика, и Христос, стараясь избежать грубого возбуждения в народе, спокойно удалился.

Неожиданное появление среди толпы человека, который хо­рошо известен был всем как беспомощный расслабленный, а теперь бодро шел по улице, невольно должно было обратить на него всеобщее внимание, и его обступила толпа народа, расспрашивавшая о том, как он вдруг выздоровел. Но среди тол­пы оказались и строгие законники, которых занимал не самый случай выздоровления бедняка, а то, что он нарушал одно из самых священных постановлений Моисеева закона – именно субботу. «Сегодня суббота, говорили ему эти законники, не должно тебе брать постели». Субботство было одним из наиболее излюбленных коньков современного фарисейства, и так как дух Моисеева законодательства все более подавлялся в этой секте буквой мертвой обрядности, то и суббота потеряла в ней свой прежний возвышенный характер – духовного и телесного покоя от трудов и посвящения ее на служение Богу. На пер­вый план выступило мелочное соблюдение покоя, и оно обстав­лено было такими нелепыми вымыслами досужего ханжества т что этот благодатный день покоя превращался в день тягостного рабства и всевозможных стеснении. С самою точною мелочностью было определено, что делать и чего не делать в субботу, сколько делать шагов, на какое пространство пере­двигаться, сколько есть, сколько писать, какие лекарства при­нимать и так далее. Но более всего выработаны были правила касательно ношения бремени в субботний день. Опираясь на изречение пророка Иеремии: «берегите души ваши и не носите нош в день субботний» (27:21), раввины измыслили целый кодекс, в котором точно определялось, какие именно ноши можно и какие нельзя носить в субботний день. Так как субботний день начинался с вечера пятницы и возвещался звуками трубы, то, по учению раввинов, всякий истинный израильтянин должен был тотчас же сбросить с себя всякое бремя. «В пятницу, перед началом субботы, гласило одно постановление, никто не должен выходить из дома с иглой или пером, чтобы не позабыть сложить их с себя с наступлением субботы. Всякий должен тщательно обыскать свои карманы в это время, чтобы там ничего не осталось такого, с чем за­прещено выходить в субботний день». Мало того, что нельзя было носить действительных ношей, составляющих бремя, по толкованию фарисействующих раввинов нельзя было носить в субботу даже сапогов с гвоздями или заплатами, так как и гвозди, и заплата составляют «бремя». Отсюда раввинам со­вершенно было запрещено носить сапоги с заплатами, чтобы по забывчивости они не нарушили этим святыни субботства, которое, по их мнению, соблюдалось всею вселенною, так что и сам ангел Господень никогда не возмущал воды в Вифезде по субботам. При таких взглядах неудивительно, что книжники и фарисеи не замедлили заметить расслабленному, какое беззаконие совершал он, неся такое «бремя», как его жалкая постель. Но счастливцу было не до этих мелочных казуистов, и он смело отвечал им: «кто меня исцелил, Тот мне сказал: возьми постель твою и ходи». Пораженные недоумением, кто бы мог быть этот дерзкий нарушитель суб­ботства, законники, опять нисколько не обращая внимания на чудесное исцеление, спрашивают его: «кто тот человек, ко­торый сказал тебе: возьми постель твою и ходи», т. е. сделал незаконное повеление, за которое его можно подвергнуть суду и наказанию. Личность Иисуса Христа очевидно еще так мало была известна на окраинах Иерусалима, или человек этот с таким тупым равнодушием отнесся к Нему, когда Он сна­чала заговорил с ним, что в действительности он и не знал, кто был его благодетель. Но он узнал вскоре потом. Повествование обнаруживает в нем одну привлекательную черту. Чрез несколько времени мы встречаем его уже в храме, куда он пришел воздать благодарение Богу за неожиданное и чудесное обновление своей безотрадной жизни. Там же увидел его и Спаситель, который обратился к нему с простым, но важным предостережением: «вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже». Очевидно, человек этот нес тяжкое наказание за свои тяжкие грехи, прощение в которых он получил вместе с исцелением. Но он оказался недостойным столь великого благодеяния. Узнав, кто его благодетель, он, чтобы выгородить себя от вины нарушения субботства, «пошел и объявил иудеям, что исцеливший его есть Иисус». Этого только и нужно было Его врагам. Они уже и раньше почувствовали опасность для них той власти, с какою пророк назаретский нарушал их права, как это было при изгнании торговцев из храма, и только скорое удаление Его в Галилею лишило их возможности тогда же под­вергнуть Его гонению, как это они сделали с Иоанном Крестителем. Узнав теперь о Его появлении опять в Иерусалиме и чувствуя, какой смелый удар Он наносит их излюблен­ному кумиру субботства, они не преминули подвергнуть Его публичному допросу, какое право имеет Он нарушать субботу такими своими делами. Но при этом им пришлось выслушать со стороны Спасителя ответ, который своею непреодолимою силою доказательности поверг их в беспомощное смущение. На строгий вопрос Христос ответил иудеям: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю». В этих словах заключается весь дух учения Христова касательно субботы. Когда Бог закончил творение мира, то Его суббота не была покоем в смысле полного прекращения деятельности. Он делает непре­рывно, именно своим промышлением и благодатью поддерживая все творение и восстановляя его от падения к новой духовной жизни. И это доброе дело Отец небесный делал в течение всей вечности, включая и субботние дни, и годы. А так как Слово Божие есть постоянный участник деятельности Самого Бога, то и Оно, воплотившись на земле и приняв образ человеческий, также делает это великое дело и для Него может пользоваться и субботой. Отсюда Сын человеческий есть господин субботы, да и вообще суббота установлена для человека, а не человек для субботы. Такие доводы, сказанные с власт­ною убедительностью, привели иудеев в крайнее смущение и негодование, и они, не имея возможности выставить против них соответствующие по силе доводы, прибегли к более простому средству: «И стали иудеи гнать Иисуса, и искали убить Его за то, что Он делал такие дела в субботу. И еще более искали убить Его за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцом Своим называл Бога, делая Себя равным Богу». А Спаситель между тем воспользовался этим случаем, чтобы указать им на свое мессианское достоинство, и в предостере­жение им указал на то, как они в своем ослеплении упу­скали из виду, что еще так недавно свидетельствовал о Нем такой великий пророк как Иоанн Креститель, и это свидетельство находилось в полном согласи с Моисеем и всем писанием.

Но запавшая в сердца вождей иудейских ненависть к про­року назаретскому не дала им возможности проникнуться глубоким смыслом этих доводов, и они лишь с большею на­стойчивостью стали следить за Ним, чтобы найти случаи нового нарушения отеческих установлений и иметь возможность к более смелому выступлению против Христа. Случай скоро представился. Спаситель оставил Иерусалим немедленно по окончании пасхи и отправился с своими учениками по направлению к Галилее, по дороге, вьющейся среди нив ячменя, дававшего к этому времени первые плоды, начатки которых и приноси­лись в жертву на второй день пасхи. Законом позволялось срывать по дороге колосья для утоления голода, и ученики, воспользовавшись этим правом, действительно срывали колосья, растирали их в руках и ели. А была суббота. Недремлющие враги тотчас же с злорадством ухватились за этот но­вый случай нарушения субботства. По толкованию ученых раввинов срывание колосьев приравнивалось к жатве, растирание их руками к молотьбе, а за совершение таких работ назна­чалось побиение камнями. На их взгляд это было ужасное преступление. В истории известны были случаи, как истинные иудеи соглашались скорее умереть с голоду, чем нарушить субботний день. Один кормчий из иудеев, не смотря на угро­зы смертью, отказался прикоснуться к рулю во время страшной бури после того, как зашло солнце и наступила суббота. А эти жалкие галилеяне с своим Учителем не могли потерпеть несколько часов простого голода и нагло нарушали святыню суб­боты! Воспользовавшись этим случаем, фарисеи тотчас же окружили Спасителя, с злорадством показывая на апостолов: «смотри, что они делают», с презрительным кивком на учеников, «делают в субботу, что не должно делать!» Но Спаситель, с истинно божественною прозорливостью усмотрев коварство совопросников-лицемеров, немедленно защитил своих учеников и, опять объявив себя господином субботы, указал в оправдание их примеры из библейской истории, ко­торые выясняли истинный смысл субботы. «Разве вы не читали», обратился Христос к фарисеям и ученым книжникам, изобличая этим самым их в неведении св. Писания, знанием которого они похвалялись пред народом, «что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? Как он вошел в дом Божий (в субботний день) и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам?» Если Давид, их великий царь, их любимец, их святой, так открыто и вопиюще нарушал букву закона и однако же не подлежал порицанию единственно вследствие нужды, то зачем же порицать учеников за невинный поступок с целью утоления своего голода? И затем, если их собственные раввины определили, что «нет субботства в храме», что священники могли в субботу рубить дрова, зажигать огонь и ставить на стол только что испеченные хлебы предложения, убивать жертвенных животных обрезывать детей и таким образом всячески нарушать приня­тые ими и слепо исполняемые правила субботства, – нарушать по дозволению самого закона (Чис. 26:9); если можно нару­шать субботу ради храма, то разве нельзя ее нарушить ради Того, Кто больше храма? А преследуемый ими Христос есть именно больше храма, и как Сын человеческий есть Господин субботы. Лучше бы им, вместо наблюдения подобных мелочей равенства, помнить великое изречение пророка, что милость лучше жертвы (Ос. 6:6), человеколюбие выше бездушной обрядности.

Чтобы еще сильнее показать фарисеям неосновательность их злобы на мнимых нарушителей субботства, Спаситель в тот же день воспользовался новым случаем, представившимся Ему в синагоге ближайшего городка. В синагоге оказался человек, но преданию каменщик, от несчастного случая получивший увечье, от которого у него иссохла рука; он умолял Христа исцелить его, чтобы избавиться от горькой необходимо­сти просить милостыню. О присутствии его, а также очевидно и о цели знали все, и потому главные места занимали книжники и фарисеи, злобные взоры которых были устремлены на Христа в ожидании, что Он будет делать, чтобы затем обвинить Его. Он не долго оставлял их в недоумении. Сначала Он велел человеку с иссохшей рукой выйти и стать по средине. И затем Он предоставил решению их собственной совести вопрос, который был уже у них на уме, только ставя его так, чтобы показать им его истинное значение: «Должно ли, спросил Он, в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти (как Я делаю), или погубить (как вы замышляете в сердце своем)»? На этот вопрос возможен был только один ответ, но они очевидно собрались сюда не для того, чтобы искать правды или говорить ее. Единственною целью их было следить, что будет делать Он, чтобы основать на этом публичное обвинение пред синедрионом или по крайней мере заклеймить Его позорным пятном субботонарушителя. Поэтому они ответили на предложенный им вопрос ненарушимым, уклончивым молчанием. Но Христос не хотел позволить им избегнуть приго­вора их собственной совести, и поэтому в оправдание Себя привел пример из их обычной практики, который совсем ставил их в невозможность ответить на этот вопрос. «Кто из вас, спросил Он, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы»? Довод был неотразимый, и самый пример не мог быть отрицаем, и однако же злобное молчание совопросников оставалось ненарушимым. Он гневно оглянул их; свя­тое негодование пылало в Его сердце, светилось на лице, ожив­ляло Его движения, звучало в Его голосе, когда Он медленно проводил очами по всем этим вытянутым от злобного упрямства лицам, обличая их в злости и низости, невежестве и гордости; и затем, подавляя это горькое и сильное чувство, Он обратился к совершению дела милосердия и сказал больному: «Протяни руку твою», и к великому изумлению всех присутствующих он протянул ее, и стала она здорова, как другая. И таким образом Христос опять поразил своих врагов, и не только словесными доводами, но и делом великого милосердия, послужившего к новой слав Мессии.

Все эти события показали, что в Иудее не было возмож­ности для беспрепятственной проповеди евангелия, и Христос опять удалился в Галилею, к берегам любимого Им озера Геннисаретского, и там, вдали от ярого изуверства слепых приверженцев отживавшего завета, Он приступил к подроб­ному изложению начал нового завета – в отличие их от начал ветхого завета. Но чтобы новая проповедь не осталась гласом вопиющего в пустыне, нужно было формально составить избранный кружок последователей, которые, отрекшись от всего прошлого, должны были всецело посвятить себя новому и послу­жить тем зерном, из которого долженствовало возрасти дерево новозаветного человечества. Христос прежде всего и сделал так.

В это время за Спасителем уже постоянно ходил народ, жаждавший послушать Его божественного слова и воспользоваться Его чудесами. Утомленный проповедью, Спаситель удалился в уединение и на одной из гор провел ночь в молитве, при­готовляясь к великому событию следующего дня. И вот когда рассвел день, Христос подозвал к Себе наиболее преданных последователей и из них избрал двенадцать учеников, кото­рые с этого времени должны были сделаться не просто последователями Христа, каковыми они были доселе, но Его апосто­лами, т. е. посланниками, принимавшими на себя обязанность не только принимать, но и распространять новое учение. Он избрал их числом двенадцать, так чтобы избранный народ нового завета, подобно народу ветхозаветному, имел также двенадцать духовных родоначальников или патриархов. Все эти избранники были чистые израильтяне, не язычники или прозе­литы, так как именно чрез потомков Авраама благословение нового завета должно было распространяться на язычников, и притом не из колена Левиина или священства Ааронова, так как Христос основывал совершенно новое священство. При самом избрани Спаситель конечно принимал во внимание духовные качества избираемых. Он избрал не богатых, просвещенных или сильных «мира сего, а самых простых людей, все достоинство которых заключалось в их чистой, неиспор­ченной никакими ложными влияниями душе и непорочном сердце, представлявшем удобную почву для сеяная нового благовестия. Вот имена этих патриархов новозаветных человечества: Петр и Андрей – сыновья Ионы; Иаков и Иоанн – сыновья Зеведея; и Филипп – все пятеро из небольшого рыбачьего селения Вифсаиды. Затем идут Нафанаил или Варфоломей, Фома, Матфей, Иаков Алфеев (или Малый), Иуда – брат этого Иакова, Симон Зилот, родом из Каны, и Иуда Искариот, т. е. родом из иудейского городка Кариота. Из этого славного обще­ства апостолов трое – Иаков Малый, Иуда (брат) Иаковлев и Симон Зилот почти ничем неизвестны нам. В евангелиях ничего не сообщается об их личности, и только ев. Иоанн при описании Тайной вечери упоминает об «Иуде не Искариоте», который вместе с другими обращался с известным вопросом к Спасителю (Ин. 24:22). Симон известен только по своему прозванию Зилот. «Зилот» или «Кананит» – имена тождественные по своему значению и показывают, что он некогда принадлежал к числу буйных и неистовых последователей Иуды Гискальскаго. Греческие имена Филиппа и Андрея, а также и то обстоятельство, что к Филиппу именно обращались греки, желавшее видаться с Спасителем пред концом Его земного служения, и что он просьбу эту передал Андрею, быть может указывают на некоторые связи их с эллинистами; но кроме первоначального призвания, о них почти ничего не сообщается больше; то же самое и о Нафанаиле и Матфее. О Фоме, называемом также Дидидом т. е. «близнецом», что составляет только греческий перевод его еврейского имени, имеется несколько интересных сведений, которые показывают в нем человека своеобразного характера, бесхитростного и простодушного, но в то же время пылкого и великодушного; готового умереть, но тугого на веру. Иуда, человек из Кариота, быть может единственный иудей в обществ апостолов, обыкновенно ставится последним в списка апостолов, очевидно, как человек, далеко уступавший другим в своей правоспособности к высокой должности апостольства и доказавший это впоследствии страшным преступлением. Из всего общества апостолов трое, именно Петр, Иаков и Иоанн, удостоились наивысшей чести принад­лежать к самому тесному кругу избраннейших друзей и последователей Христа. Им одним только позволено было присутствовать с Ним при воскрешении дочери Иаира, во время преображения и предсмертной молитвы в саду Гефсиманском. Об Иакове неизвестно ничего больше, кроме того, что он сподобился высокой чести быть первым мучеником из общества апостолов. Он и его брат Иоанн, хотя они и были рыбаками, по-видимому находились в лучших материальных обстоятельствах, чем их сотоварищи. Зеведей, отец их, не только имел свою собственную лодку, но и держал наемных рабочих; а Иоанн случайно упоминает в своем евангелии, что он был известен первосвященнику. Это объясняется тем, что он часто бывал в Иерусалиме и там занимался сбытом рыбы, которая доставлялась туда с озера Галилейского. Это был еще вполне юноша, и чистота его верующего сердца была именно причиной того, что он сделался особенным любимцем своего Божественного Учителя, – «учеником, которого любил Иисус». Но самым видным членом среди этой избранной троицы был ап. Петр, который по самой своей натуре заслужил данное ему дважды название камня или скалы (Кифа – Петр), на которой основалось исповедание Христа Богом. В лице его Христос приобрел себе самого преданного ученика и последователя, кото­рый не останавливался ни пред чем, чтобы только заявить свою любовь и свою безграничную преданность Учителю. Самое отречение его от Христа в страшный момент предательства Иуды было лишь поводом к глубочайшему раскаянию, еще более и окончательно укрепившему в нем чувство любви и пре­данности Тому, Кого он первый исповедал Христом, Сыном Бога Живаго.

Избранием двенадцати апостолов отмечается один из решительных моментов в общественном служении Христа. Доселе Он еще не делал открытого провозглашения нового завета в отмену ветхого, хотя уже в отдельных случаях и показывал цель своего служения. Теперь же настало время для открытого провозглашения истин нового завета, и Спаситель, имея около Себя преданных учеников и последователей, принявших на себя готовность быть проводниками и провозвестниками истин царства небесного среди человечества, не замедлил раскрыть пред ними и пред собравшимся народом все тайны и сокровища основываемого Им царства Божия на земле. Это Он подробно сделал в знаменитой нагорной проповеди, содержащей в себе как бы полное изложение новозаветного закона в отличие от ветхозаветного. Спаситель произнес ее на горе (вследствие чего она и получила свое название), и предание, точнее определяя местоположение, указывает на гору, известную под названием «Рогов Хаттинских», находящуюся часах в двух пути от Тивериады. Эта гора с своими двумя горбами или отрогами, на шестьдесят футов поднимающимися над разделяющею их долиною, весьма близко соответствует подробностям евангельского повествования. Она находится непо­далеку от Галилейского озера и не представляет никакого затруднения для восхождения на ее вершину, причем, не доходя до самой вершины, имеется и площадка, на которой удобно было собраться и расположиться слушателям. Сам Христос, по обычаю учителей своего времени, вероятно сидел на каком-нибудь скалистом возвышении, дававшем возможность для Его божественного голоса разноситься над собравшейся толпой, впереди которой, у самых ног Учителя, сидели новоизбранные апо­столы. Это было знаменательное собрание зарождавшейся Церкви Христовой. Оно было отчасти похоже на собрание церкви ветхозаветной пред горой Синаем; но там не только люди, но и вся природа трепетала от страшного соприсутствия невидимого Божества; здесь же люди теснились у самых ног вочеловечившегося Бога, изливавшего слова любви и милосердия среди природы, которая как бы и сама восторгалась благовестием и ликовала в ожидании и своего собственного избавления от тяготевшего на ней ради человека проклятия. Если предположить, что проповедь началась ранним утром, то солнце своими кос­венными лучами золотило всю окружающую местность с ее богатым весенним нарядом и с горы открывалось дивное зрелище: справа сверкала зеркальная поверхность восхитительного озера с пробуждавшеюся жизнью в окружавших его прибрежных городах и селениях, а на север величаво вздымался в утрен­ней мгле исполинский Ермон, снеговая вершина которого горела разноцветными огнями в ярких лучах восходящего солнца, и вся природа как бы замерла в благоговейном безмолвии, чтобы слушать проповедь о началах царства Божия на земле.

Проповедь свою Христос начал с определения тех, кто могли сделаться членами нового царства и воспользоваться предоставляемым в нем правом на блаженство.

В ветхом Моисеевом законе принадлежность к избранному царству Иеговы обусловливалась телесными и вообще внешними свой­ствами и признаками людей – их происхождением от Авраама и совершением над ними обрезания, и эти только свойства давали право на те преимущества, которые составляли единственную при­надлежность царства Иеговы. В новом царстве внешние свойства не имеют никакого значения и все обусловливается внутренним достоинством человека, которое и служит источником блаженства. В этом смысле прежде всего «блаженны нищии духом; ибо их есть царство небесное». Чтобы войти в царство небесное, нужно сознать свое духовное нищенство, свою отдаленность от первоначального духовного совершенства, почувствовать желание вновь достигнуть этого совершенства, и тогда-то именно человек делается достойным высшей помощи, содействующей ему в достижении этой великой цели. Тут возвещалось совершенно новое начало жизни, отличное от того, которым руководилось человечество в древнем мире, когда гордость духовная приво­дила к сознанию своего духовного богатства, а между там это богатство не только не было истинным богатством, но, будучи самым жалким нищенством (как это уяснилось особенно впоследствии – Деян. 12), в то же время служило препятствием к приобретению того истинного богатства духовного, которое возвещалось Христом и Его апостолами. Но раз человек сознает свое духовное нищенство и поймет, как далек он от своего предназначения, то невольно восскорбит о таком своем недостоинстве: и «блаженны такие плачущие; ибо они утешатся», т. е. скорее других получать то «утешение», которого ожидали все истинно верующие во Израиле (Лук. 2:25). Сознав свое недостоинство и очистившись от греха, человек становится кротким и смиренным, и «блаженны кроткие; ибо они наследуют землю». В древнем мире властвовали гордые и настойчивые, делавшие землю своим наследием при посредстве насилия, огня и меча; теперь настало время для господства презиравшейся в древности добродетели смирения, и ей именно принадлежит наследие земли. При всеобщем господстве в древности начала насилия, правда или справедливость оставалась часто без удовлетворения и много было «алчущих и жаждущих правды». Тогда они были самыми несчастными из людей; но теперь они «блаженны; ибо они насытятся», так как новое царство будет воплощением правды. При господстве правды должна господствовать и милость, ибо милость и правда как бы две родные сестры в области добродетели; а потому «блаженны милостивые; ибо они и сами помилованы будут». Но чтобы достигнуть этих добродетелей, человек должен прежде всего очистить свое сердце от всего греховного, темного и низкого, и тогда он удостоится немыслимого в ветхом завете блаженства: «блаженны чистые сердцем; ибо они Бога узрят». Достигнув же этой степени совершенства, человек потеряет всякий повод и способность к вражде с ближними, сознает свое братство со всеми людьми и будет стремиться к водворению всеобщего мира на земле. Поэтому «блаженны миротворцы; ибо они будут наречены сынами Божиими», т. е. участниками того сыновства, высшим представителем которого был проповедовавший Сын Божий, пришед­ший умиротворить небо с землею, человека с Богом. Дело водворения мира и правды на земле, целые тысячелетия бывшей ареной всевозможных насилий, братоубийств и неправды, конечно должно встретить сопротивление со стороны представителей ветхого царства, и они будут преследовать и изгонять новых проповедников: но «блаженны изгнанные за правду: ибо их есть царство небесное». «Блаженны вы, заключил Христос, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь; ибо велика ваша награда на небесах: так гнали пророков, бывших прежде вас».

Последние слова уже относились исключительно к апостолам, как пророкам нового завета, и Христос затем обратился к ним с дальнейшим объяснением их назначения и положения в мире. «Вы соль земли, сказал Он им. Если же соль потеряет силу (как это замечено за соляными глыбами у Мертваго моря), то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (как это именно делалось с негодною солью при храме, где она выбрасывалась и рассыпалась по склонам храмовой горы вместо песку, чтобы в сырую погоду удобнее было ходить священникам и народу). Но апостолы более чем соль земли. Они «свет мира», который дотоле погрязал во тьме религиозного и нравственного заблуждения, и потому они должны стоять на виду у всех, как тот стоящий на верху горы город (Сафед, ясно видимый с горы блаженств вследствие своего высокого положения на 2,650 ф. над уровнем моря), который вследствие такого именно положения не может укрыться от чьих либо взоров. Равным образом, «зажегши свечу, не ставят ее под спудом, но на подсвечнике, и она светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного».

Учение это не могло не поражать слушателей своею необы­чайною возвышенностью, и им, привыкшим к безжизненному, избитому учению раввинов, оно легко могло показаться совер­шенно новым, как бы разрушающим ветхий закон Моисеев, на котором доселе держалась вся жизнь избранного народа. Христос также уловил на лице их тень этого недоумения и решил окончательно рассеять его. «Не думайте, сказал Он, что Я пришел нарушить закон или пророков (как высших провозвестников и изъяснителей закона); не нарушить пришел Я, но исполнить». Закон должен сохраниться во всей своей силе, пока не будет исполнен весь, так что нарушитель хоть одной из заповедей его «малейшим наречется в царствии небесном», и напротив человек, соблюдавший закон и научающий его соблюдению и других людей, настолько же возвеличится в этом царств. Но «говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в царство небесное». Ревнуя о соблюдении закона и похваляясь праведностью, эти народные учители в сущности извратили весь внутренний смысл закона. В измышленных ими обрядовых мелочах они наблюдали необычайную строгость, как наприм. в соблюдении постановлений о субботе и чистоте. В последнем отношении наиболее ярые фанатики фарисейства доходили даже до чудовищного заключения, что человек, прикасавшийся к свиткам св. Писания, делался нечистым, так как дескать пергамент или кожа, на которой оно написано, могла принадлежать нечистому животному, или приравнивалась к трупу, соприкосновение с которым, по закону, оскверняло человека. И в то же время эти учители нагло попирали всякую истинную правед­ность, заключающуюся в соблюдении возвышенных нравственных начал закона. Чтобы яснее изложить свою мысль, Христос представил целый ряд сравнений ветхозаветного закона в Его истолковании со стороны книжников и фарисеев с возвышенными началами новозаветного царства.

«Вы слышали, что сказано древним: не убивай; кто же убьет, подлежит суду». Книжники и фарисеи истолковывали этот закон в его буквальном, узком смысл человекоубийства; но в новом царстве закон этот получил более широкий и глубокий смысл и распространяет свое действе даже на внезапный и напрасный гнев, могущий сделаться источником вражды с ее гибельными последствиями, и на всякие презрительные, унизительные для человеческого достоинства выражения, вроде рака́ или безумный. В новом царстве закон этот карает уже не только руку, совершающую убийство, но и сердце, питающее какую-либо вражду, могущую принести ги­бельный плод. Вследствие этого даже и дар, приносимый на жертвенник Богу, не может быть принять, пока сердце не освободится совершенно от всякого зла. – Затем «вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй». Раввины пони­мали этот закон также в смысле буквального прелюбодеяния, помимо которого допускались всевозможные вольности к угождению плоти. По закону нового царства грех опять карался в своем источнике – в сердце, и им осуждалась самая мысль о чем-либо незаконном, самое пожелание плотское, самый взгляд на женщину с вожделением, так как человек, посмотревший на нее так, «уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». – «Сказано также: что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную». Фарисейская праведность пользовалась этим законом с самым беззастенчивым произволом – к угождению плоти. Развод допускался в самых широких условиях. «Если кто-либо, учили книжники, увидит женщину красивее своей жены, то он может отпустить свою жену и жениться на этой женщине», и это правило обосновы­валось на тексте Моисеева закона! Даже такой строгий законник, как знаменитый Шаммаи, держался мнения, что если жена выйдет на улицу без обычного на востоке покрывала на лице, то с ней можно развестись на этом основании. Школа другого знаменитого законника Гиллеля доходила в своем толковании до чудовищного расширения этого начала, именно допуская, что если жена плохо приготовит обед своему мужу, пересолит его или пережарит, то он может развестись с ней, как если бы она была поражена какою-нибудь телесной проказой. Вследствие этого легкость разводов среди иудеев приняла такие размеры, что она составляла предмет смущения и омерзения даже в глазах окружающих их языческих народов; а раввины между тем гордо объясняли эту распущенность особым преимуществом, дарованным будто бы только Израилю, а не другим народам. Разведенной таким образом женщине сразу же предоставлялось право вновь вступать в замужество, причем это право ясно высказывалось ей в той разводной, которая подписывалась свидетелями совершившегося расторжения брака. Такому господству плоти не могло быть места в новом царстве, и Христос истолковал Моисеев закон в его новом возвышенном смысле: «А я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует». – «Еще слыша­ли вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но испол­няй пред Господом клятвы твои». Фарисейская праведность и здесь нашла возможность нарушить закон под видом его точного соблюдения. Последнее выражение они истолковывали в том смысле, что та только клятва обязательна, которая сопровожда­лась особенным жертвоприношением пред Господом, и след. можно было нарушать всякую клятву, данную без этого условия; а некоторые даже толковали, что всякую клятву можно на­рушить, если только при этом не упоминать о Господе. Отсю­да у иудеев, при их торгашестве и связанном с ним обмане, развилось страшное зло давания клятв, с призыванием в свидетельство и неба и земли, Иерусалима и собственной голо­вы, – тем более страшное, что все эти клятвы в большинстве не соблюдались. Поэтому нужно было пресечь это зло. Самая клятва по своему внутреннему существу была свидетельницей упадка нравственности и чувства правды среди людей, так как будь человек таким же непорочным и невинным, каким его создал Бог, была бы не нужна и клятва, предполагающая собою опасение за нарушение данного слова. Так как в новом царстве восстановлялось начало первобытной чистоты сердца, то и всякие изысканные клятвы оказывались излишними. «А Я го­ворю вам: не клянись вовсе. Но да будет слово ваше: да, да, нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого», так как чем усиленнее клятва, тем она предполагает большую воз­можность нарушения ее по внушению исконного отца лжи. – Иные должны быть в новозаветном Царстве и начала взаимных отношений вообще. «Вы слышали, что сказано: око за око, зуб за зуб». В древнем мире в человеческих отношениях господствовал закон равномерного возмездия за обиды, вытекавшие из присущего низшей человеческой природе чувства мщения. Возмещать равным за равное считалось и справедливым и достойным человека. Этот закон, по снисхождению в немощи человеческой природы, признан был и в Моисеевом законода­тельстве. «Глаз за глаз, зуб за зуб, рука за руку, нога за ногу, обожжете за обожжете, рана за рану, ушиб за ушиб» (Исх. 21:24, 25). Более строгие книжники понимали этот закон в его буквальной точности, но другие нашли возможным перевести это возмездие на деньги, и выработали целую систему денежных взысканий за обиды и членовреждения. Повреждение руки, ноги или глаза оценивалось по известной их стоимости при добывании средств к жизни. Заушение различно оценивалось от полусикля до пяти и более сиклей, смотря по важности и достоинству лица; удар по щеке стоил двести зузим, а по обеим щекам вдвое больше. За вырванный клочок волос, за оплевание, за отнятие верхней одежды, за раскрытие го­ловы женщины взималось до четырехсот зузим. Это безобраз­ное торгашество человеческим достоинством приняло ужасные размеры среди иудейского народа, и простая справедливость тре­бовала пресечения такого зла.

Но новое царство, как основывающееся на изложенных выше началах, должно было представить еще нечто другое и указать совершенно иной способ возмездия за причиненное зло. «Сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударить тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою, и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду. И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». По новозаветному закону не только отрицается жестокий закон равномерного возмездия, но и провозглашается совершенно иной взгляд на отношение между добром и злом. В древнем мире царство принадлежало греху и зло имело победоносный харак­теру так что всякое добро, чтобы поддерживать свое существование, должно было противиться злу, бороться с ним внешними и внутренними средствами, ограждать себя от его разрушительного влияния. Так действовал и Бог, который для сохранения добра в мире однажды истребил развращенный и подчинившийся злу род человеческий потопом, и в последующей жизни избирал особых лиц и целый народ, которых ограждал от тор­жествующего зла как выделением их из среды греховного мира, так и особыми законами, делавшими этих избранников более способными к сохранению добра и защищавшими их от вторжения зла. Совершенно иначе должны были установиться отношения между добром и злом в новом царстве. Тут зло теряло свою победу и ад терял свое смертоносное жало, и напротив всякое добро, получив особую помощь свыше, ста­новилось победоносным, наступало царство добра и благодати. Отсюда добру не было более надобности прибегать к внешним средствам сопротивления злу, предполагающим сознание внутрен­ней немощи. Добро, как торжествующее начало, могло теперь всецело полагаться на свою, данную ему внутреннюю силу, о которую должно было разбиваться всякое зло. Пусть даже зло на время восторжествует над добром и угнетает его; но это торжество будет лишь внешнее, призрачное, и пройдет не много, как подавленное и побежденное совне добро покажет свою внутреннюю победную силу и не только восторжествует над злом, но и превратит его в добро. Так, высокопросвещенный народ, даже подвергаясь порабощению от дикой орды, скоро показывает свое внутреннее превосходство и самих победителей заставляет сознать себя побежденными; или еще: принесенная от полюса огромная льдина вносить холод и в самые теплые страны, но холод этот лишь временный и он исчезает под знойными лучами южного солнца, от которых расплавляется и самая льдина. Но такое общее начало, для своего полного осуществления, предполагает общество, всецело проникнутое духом нового царства, когда действительно добро сделается стихией общественной жизни. Пока же человечество не достигло этой сте­пени совершенства, заповедь о непротивлении злу имеет значение лишь в смысле ограничения присущего человеческой природе эгоистического чувства возмездия за нанесенный вред иди при­чиненное зло; так что там, где нарушаются не личные права, а попирается сама справедливость, противление злу является делом не только вполне законным, но и необходимым. Сам Христос выразил смиренный укор за нанесенный Ему слугою первосвящен­ника удар по щеке (Ин. 28:22, 23), и ап. Павел еще с большей настойчивостью протестовал против подобного же оскорбления себе (Деян. 23:3), показывая этим, что попрания справедливости нельзя допускать, не нанося ущерба высшему закону правды в человеческих отношениях. Защищая себя от несправедливости, человек защищает не только себя лично, но и самую правду, защищать которую его священный долг. От­сюда и всякое общество, при теперешнем несовершенном состоянии своей духовно-нравственной жизни, имеет право и должно защищать лежащие в основе его жизни начала, может и должно наказывать преступников или виновников зла и таким образом поддерживать царство добра в мире, пока оно само не приобретет безусловного господства, когда такая внешняя защита станет излишнею.

Что добро не должно оставаться в страдательном положении по отношению к злу и напротив должно стремиться побеждать его своею внутреннею силою, это разъяснено в следующем сопоставлении Моисеева закона и раввинской праведности с новозаветным законом. «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего». Древнее человечество в своем вынужденном сопротивлении всепобеждающему злу до край­ности затемнило в своем сознании идею всечеловеческого брат­ства и, ограничивая ее самым тесным кругом «ближних», к этим последним только и относилось с любовью, считая всех остальных врагами, которых считалось невозможным вклю­чать в общечеловеческий братский союз. Так было даже у самых просвещенных языческих народов (греков), которые себя только и считали достойными человеческого звания, отрицая у других всякое человеческое достоинство и относясь к ним с презрением и ненавистью, как к варварам. Моисеево законодательство стояло в этом отношении выше всех других и стремилось к проведению в сознание народа идеи общечеловеческого братства, предоставляя и иноплеменникам некоторые права в случае поселения их среди избранного народа. В нем не было изречения: «ненавидь врага твоего», – это лишь раввин­ское толкование или дополнение к заповеди о любви к ближним; но и самая возможность такой прибавки показывала, ка­кая общая мысль лежала в основе международных отношении избранного народа. Христос теперь проповедовал совершенно новую, неслыханную в древнем мире истину, которая должна была совершенно изменить существовавший дотоле взгляд. «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Тут не только проповедуется простое непротивление злу, но и требуется активное усилие со стороны нравственной природы в деле умиротворения взаимных человеческих отношений. Люди враждуют между со­бою вследствие забвения великой истины, что все они «сыны од­ного Отца небесного», и истина эта до тех пор не будет общепризнана и понята всеми, пока люди будут разделять себя на ближних и врагов и считать себя вправе к одним отно­ситься с чувствами любви и к другим с чувствами ненависти. Пусть же члены новозаветного царства первые покажут, что такое разделение неестественно и гибельно для человечества, так как поддерживает рознь и вражду между людьми, и тогда сами враги придут к убеждению в безосновательности вражды и все человечество станет единым нераздельным братством.

Человеку может показаться неосуществимым подобное требование. Но пусть он помнит, что как сотворенный по образу и по подобию Божию он по самой природе своей способен к бесконечному совершенствованию. В грехопадении он потерял значительную часть своего богоподобия и сделался рабом тления; теперь ему дается новая сила восстановить это потерянное богоподобие, и пусть же он стремится к нему. «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный».

После изложения этих общих начал новозаветного зако­нодательства Спаситель присовокупил несколько частных указаний, уже вытекающих из этих основных начал. Члены нового царства должны быть милостивы и сострадательны к бедным, но милостыню нужно подавать не с гласностью и самовыставлением, а скромно и тайно. Молиться должно не с лицемерием, на показ всем, а в святом уединении. Пост нужно содержать не как самохвальную добродетель, но как тайное самоотречение. Все эти дела благочестия надлежит совер­шать единственно из любви к Богу, в простоте сердца, не ища земной награды, но собирая себе нетленные сокровища на небе. Самое служение Богу должно быть искренним, всецелым и безраздельным. Заботы и тревоги жизни не должны раз­влекать или возмущать его. Бог, которому оно приносится, есть также и Отец, и Тот, кто всегда питает птиц небесных, не сеющих и не жнущих, и одевает более чем царственною красотою цветы полевые, не оставит без пищи и одежды детей своих, когда они ищут прежде всего правды Его. Наконец, Христос внушал, что слушающий эти слова и исполняющий их подобен мужу благоразумному, который, строя себе дом, заложил фундамент его на скале, вследствие чего дом его устоял против самых сильных напоров бури и не­погоды; а слышащий и не исполняющий их «уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры и налегли на тот дом, и он упал, и было падение его великое».

Вся эта величественная и дивная по своей божественной мудрости проповедь произвела глубочайшее впечатление на слу­шателей. «Народ дивился учению Его: ибо Он учил их как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи».

Когда Иисус Христос сошел с горы, то за Ним последовало множество народа, как бы не хотевшего расстаться с столь дивным Учителем, изливавшим сладостные слова благовестя. И истинность учения вскоре была подтверждена рядом великих событий, которые еще более должны были показать народу, кто этот великий и сладостный Учитель.

От горы Христос направился в один из прибрежных городков, и при входе в него вдруг глазам Его предста­вилось крайне печальное зрелище. Пред Ним предстал про­каженный, который, с отчаянной мольбою падая сначала на колена и затем с сердечным воплем повергаясь ниц, просил об исцелении его от ужасной и отвратительной болезни. Со стороны несчастного требовалась необычайная вера в юного Пророка назаретского, чтобы признавать в Нем силу исцелить болезнь, которая по всеобщему убеждению, раз проникнув в кровь, постоянно усиливалась и была неизлечима. Все надежды жизни выразились в страстной мольбе несчастного: «Господи, если хочешь, можешь меня очистить»! И на Его веру раздался бесконечно милостивый ответ: «хочу, очистись». Все чудеса Христовы были в то же время откровениями. Когда тре­бовалось обстоятельствами дела, Он иногда не сразу отвечал на мольбу страдальца. Но не было ни одного случая, когда бы Он хоть на мгновение замедлил при вопле к Нему прокаженного. Проказа считалась знаком греха, и Христос хотел научить нас, что сердечная молитва грешника об очищении всегда находит скорое удовлетворение. Когда Давид, прообраз всех истинно кающихся, взывал с истинным сокрушением: «согрешил я пред Господом», то пророк Нафан немедленно принес ему милостивое благовестие от Бога: «Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь» (2Цар. 12:13). Спаси­тель простер руку, прикоснулся к прокаженному, и тот тотчас очистился. При этом Спаситель запретил исцелившемуся разглашать об этом событий, так как прикосновение к про­каженному, как запрещенное законом, могло опять вызвать бурю негодования со стороны бездушных законников, для которых мертвая буква закона была дороже всякого человеколюбия. Вместо этого он должен был пойти показаться священникам и принести установленный дар, чтобы получить фор­мальное свидетельство о своем очищении. Но исцеленный был слишком рад своему счастью, чтобы скрывать его в сердце своем, и не исполнил наказа о молчании, разглашая о своем исцелении повсюду.

Едва Спаситель прибыль в город Капернаум, где нахо­дилось Его временное местожительство, как на встречу к Нему вышла депутация иудейских старейшин, вероятно должностных членов главной синагоги, – с просьбою от сотника, верный и любимый раб которого был схвачен опасным припадком болезни. Могло показаться странным, что иудейские старейшины приняли такое близкое участие в человеке, кото­рый, римлянин или нет, во всяком случае несомненно был язычник и только быть может «пришелец врат». Старейшины однако же объяснили, что он не только любит их народ (черта крайне необычная в язычнике, так как, во­обще говоря, к иудеям все относились с особенным отвращением), но даже на свой собственный счет построил им синагогу, которая по красоте и величественности считалась глав­ною синагогою в Капернауме. Самое обращение их к Иисусу показывает, что это событие относится к раннему периоду Его служения, когда все еще смотрели на Него с изумлением и надеждой, и не было еще той смертельной вражды, которою озна­меновались последующие дни. Христос немедленно ответил на их просьбу: «Я приду, сказал Он, и исцелю его». Но на дороге они встретили других посланных от смиренного и благочестивого сотника, который через них просил Его не входить под недостойный кров язычника, а исцелить страждущего раба простым чудесным словом, как Он исцелил сына царедворца. Как сотник, хотя и подвластный человек, всегда имеет у себя слуг, готовых исполнять его приказания, так не мог ли и Христос повелеть невидимым слугам исполнить свою волю, сам не предпринимая этого труда на себя? Спаситель был поражен столь замечательною верою, больше которой Он не встречал даже в Израиле. На дикой маслине Он нашел то, чего не находил на маслине садовой; и из этого обстоятельства Он извлек поучение, таким холодом и неприятностью поразившее слух иудеев: когда многие из настоящих сынов царства извержены будут во тьму кромешную, многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном. По­сланные же, возвратившись в дом, нашли, что целительное слово оказало свое действие и больной слуга выздоровел.

Но за этими изумительными событиями следовало еще бо­лее поразительное чудо. В один из следующих дней, Спа­ситель, обходя с проповедью соседние города, пришел между прочим в Наин. Теперь это грязная и жалкая деревня, ле­жащая на северо-западном склоне горы малого Ермона, в сорока трех верстах от Капернаума. Название это (оно удерживается и теперь) значит «прекрасный», и положение городка близ Ендора вполне оправдывает его: он живописно гнездится на холмистых склонах величественной горы, в виду Фавора и высот Завулоновых. Отправившись в путь, как это всегда делается на востоке, рано, в часы утренней прохлады, Иисус Христос мог прибыть в этот городок вскоре после полу­дня, и при самом входе в него представилось печальное зре­лище. Из ворот выносили тело умершего юноши для погребения за городскою стеной. Зрелище это было более печально, чем обыкновенно, и потому вероятно оно сопровождалось более отчаянным и неудержимым воплем, чем обыкновенное оплакивание умерших. Юноша этот был «единственный сын у матери, а она была вдова». Зрелище этой страшной скорби не­отразимо отозвалось в бесконечно любящем сердце Спасителя. Сжалившись над несчастной матерью и сказав ей: «не плачь», Он подошел к одру, или вернее к открытому гробу, в котором лежал умерший юноша и, опять не обращая внимания на чисто обрядовое постановление, – прикоснулся к нему. При виде этого все мгновенно замерли в ожидании. Носильщики невольно остановились, объятые страхом. И вот среди убитых горем родственников и окружавшей их безмолвной толпы раздался спокойный голос Христа: «юноша, тебе говорю: встань». Голос этот проник в неведомую и таинственную область смерти и потряс самое царство ее. Мертвый встал и начал говорить; и Спаситель «отдал юношу матери его». При виде этого всех объял страх. Народ вспоминал об Илие и вдове Сарептской, о Елисее и женщине из находившегося не­подалеку Сонама. Они, величайшие из пророков, также возвра­щали одиноким женщинам их умерших единственных сыновей. Но они делали это с усилиями и напряженной мольбой, томясь в молитве и распростираясь над трупом (3Цар. 27:21; 4Цар. 4:35); между тем Иисус совершил это чудо спокойно, неожиданно, мгновенно, своим собственным именем, своею собственною властью, единым словом своим. И народ невольно думал после этого, что «великий Пророк восстал между ними, и Бог посетил народ свой».

Около этого времени Спаситель получил краткое, но взвол­нованное послание от Иоанна Крестителя. Он в это время то­мился в темнице, и до Него не могли не доноситься слухи о проповеди и необычайных делах Иисуса. Он мог бы только радоваться этим делам Того, о Котором он не раз давал самое торжественное свидетельство как об утешении Израилеве. Но его собственное тяжелое положение не вполне соответствовало светлым ожиданиям, и некоторые из учеников его стали высказывать ему сомнения касательно истинности его свидетельства. Чтобы уверить их, он отправил нескольких из них к Спасителю с вопросом: «Ты ли Тот, который должен прийти, или ожидать нам другого?» Ученики нашли И. Христа среди необычайных дел Его Божественного милосердия, и Он прямо указал на эти свои дела. Чтобы подкрепить унывающий дух великого пророка, Спаситель велел его ученикам пойти и рассказать Иоанну, что они видели и слышали, – именно, что «слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют. И блажен, кто не соблазнится о Мне», прибавил Христос, высказывая этим, что истинная вера в Мессию не должна коле­баться от неисполнения с Его стороны каких-либо личных желаний, как это могло быть с самим Иоанном, который не мог не питать тайного желания какого-либо чуда со стороны засвидетельствованного им Мессии в деле освобождения его от тяжкого тюремного заключения. И когда ученики Иоанна отошли, Спаситель, обратившись к народу, произнес Иоанну высшую по­хвалу, какой только мог удостоиться человек. «Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Кре­стителя; но, прибавил Христос, меньший в царстве небесном больше его», т. е. не смотря на всевеличие Иоанна как пророка ветхозаветного, всякий непосредственный слушатель Христа, искренно принимающий веру в Него, имеет больше прав на вступление в новое царство, чем даже этот великий пророк, который был как бы новым Илией, предвозвещавшим наступление нового царства. «Кто имеет уши слышать, да слышит!» торжественно заключил Спаситель свою возвышенную беседу об Иоанне.

Так как к этому времени успело обнаружиться, что даже в тех городах, которые по преимуществу были местом учения и деятельности Спасителя, народ не всегда обнаруживал истинную веру в пришедшего Мессию и видимо не хотел расстаться с своей ложной идеей о Мессии-завоевателе, так что заботился не столько о царстве небесном, сколько пылал мщением к своим римским поработителям и питал в своем сердце гордую мечту о том времени, когда и сам Рим преклонится пред ожидаемым Мессией, то Спаситель произнес при этом строгое предостережете. «Тогда начал Он укорять города, в которых наиболее явлено было Его сил, за то, что они не покая­лись. Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону, этим нечестивым языческим городам соседней Финикии, отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада извергнешься: ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе». В этих словах Христос выступил не только в качестве пророка, но и Судии, приговор которого должен был осуществиться (как и осуществился действительно) во всей своей ужасной точ­ности. От большинства этих городов не осталось камня на камне, и самое местоположение их забыто или составляет предмет спора. Но Христос нашел утешение в том, что если возвещаемое Им откровение или божественная мудрость осталась сокры­тою для мнящих себя мудрыми и разумными, то она открыта младенцам, т. е. нижайшим членам человеческой семьи в умственном и общественном положении, несшим доселе на себе все тяготы презрения в мире. И к ним-то теперь Спа­ситель обратился с любящим воззванием: «Прейдите ко мне все утруждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко».

Теперь уже для всех достаточно было доказательств, что Иисус из Назарета есть именно Мессия Христос. Но Он еще не был помазан, и это помазание должно было совершиться теперь. Если Христос родился в яслях и главное самооткровение о своем мессианском достоинстве сделал убогой и греховной самарянке, то неудивительно, что и помазание Его совер­шено было не первосвященником в торжественной обстановке храма, а при самых простых обстоятельствах, способных произвести смущение в непросвещенной душе. В одном из прибрежных городков Спаситель получил приглашение в дом фарисея, носившего весьма распространенное в то время имя Симона. Приглашение было сделано в духе фарисейской неискренности – просто с целью полюбопытствовать, что это за учитель из презренного Назарета, так что при этом не соблюдены были даже обычные правила гостеприимства, требовавшие от хозяина, чтобы он встретил гостя целованием, омыл ему ноги и доставил все необходимые удобства. Накрыт был стол, и все приглашенные гости возлегли за ним, как это было в то время в обычае у иудеев, подражавших грекам и римлянам. При пиршествах двери дома на востоке не закрывались, так что и всякий посторонний мог войти в него – если не при­нять участие в пиршестве, то хоть постоять и посмотреть на пирующих. Но на этот раз среди других взяла на себя смелость вторгнуться в этот почтенный дом одна личность, присутствие которой было не только нежелательно, но положительно противно хозяину. Одна несчастная, порочная, падшая женщина, известная в той местности своею худою жизнью, узнав, что Иисус возлежит в доме фарисея, осмелилась протесниться через толпу других посетителей с алавастровым сосудом мира. Она нашла кого искала, и смиренно, став позади Христа, слу­шала слова Его. Невольно размышляя о Нем и о своем страшном падении, – размышляя о беспорочной, безгрешной чистоте святого юного Пророка и о своей собственной позорной и греховной жизни, – она стала плакать, и слезы ее капали на босые ноги Христа, к которым она склонялась все ниже и ниже, стараясь скрыть свое смущение и стыд. Фарисей с ужасом отскочил бы от одного прикосновения, а не только от слезы такой личности; он стал бы в семи водах омываться от полученного осквернения и с проклятием отогнал бы нахально вторгшуюся грешницу. Но женщина эта внутренне чувствовала, что Иисус не поступит с нею так; она чувствовала, что высочайшей безгрешности свойственно глубочайшее сочувствие; она видела, что где оттолкнула бы жесткая благопристойность подобного ей грешника, там примет совершенная святость Спа­сителя. Весьма вероятно, что она слышала бесконечно любящие и милостивые слова, сказанные Христом быть может в тот же самый день: «прейдите ко Мне все утруждающиеся и обреме­ненные, и Я успокою вас» (Мф. 11:28). Не будучи отвергну­та, она ободрилась еще больше, и убедившись, что, как бы ни смотрели на нее другие, Спаситель во всяком случае не презирал ее, она подвинулась к Нему еще ближе и, опустившись на колени, своими длинными распущенными волосами начала вы­тирать ноги, омоченные ее слезами, покрывать их поцелуями и наконец, разбив алавастровую вазу, стала умащать их драгоценным и благоухающим миром.

Вид женщины с распущенными волосами, позор ее унижения, муки ее покаяния, быстро капающие слезы, принесение в жертву благовония, служившего одним из средств ее позорного ремесла – все это могло бы в самом каменном сердце возбудить некоторое сочувствие. Но Симон-фарисей смотрел на все это с холодным неодобрением и отвращением. Неудержимый порыв мольбы о милосердии со стороны отчаивающейся и сокрушенной сердцем женщины не тронул его. Ему противно было даже то, что Иисус позволял несчастной твари целовать и ума­щать свои ноги, хотя и не обращался к ней доселе ни с одним словом одобрения. Если бы он был пророк (невольно думалось фарисею), Он должен бы знать, что это за женщина; и если бы Он знал это, то должен бы оттолкнуть ее с презрением и негодованием, как непременно поступил бы сам Симон. Подай Он хоть знак, и Симон был бы очень рад сейчас же освободить от такой скверны свой дом. Фарисей не высказал этих мыслей вслух, но Спаситель видел его сердце и знал его мысли, хотя и не сразу укорил за них и не сразу обличил его холодное бессердечие и бездушную жесто­кость. Чтобы привлечь к своим словам общее внимание, Он обратился к хозяину: «Симон, Я имею нечто сказать тебе». – «Скажи, Учитель, – отвечал тот с некоторою натянутостью». – «У одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят. Но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбил его?» Симон по-видимому не имел ни малейшей мысли о том, чтобы вопрос имел какое-нибудь отношение к нему самому, все равно как это было никогда с Давидом, когда он произносил откровенный суд по поводу притчи пророка Нафана. «Думаю, сказал он, тот, которому более простил». – «Правильно ты рассудил», ответил ему Христос, и затем сделал нравоучительное приложение этого маленького иносказания, суровое по самой своей мягкости и снис­ходительности, облеченное в ту поэтическо-возвышенную фор­му, которую Спаситель часто употреблял при своем учении и которая для слышавших Его звучала поэзией пророков. Симон кажется не видел, к чему вел этот рассказ, но кающаяся грешница, с более чуткою восприимчивостью сокрушенного сердца, наверно видела это. Но какое волнение должно было охватить ее, когда Христос, как бы не замечавший ее дотоле, теперь вдруг совсем повернулся к ней и, обращая внимание всех присутствующих на нее, робко сидевшую на полу и закрывавшую обеими руками и распущенными воло­сами свое смущенное лицо, громко сказал удивленному фари­сею: «Симон, видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги, и волосами головы своей отерла. Ты целования Мне не дал; а она с тех пор, как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы моей маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги. А потому ска­зываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлю­била много, а кому мало прощается, тот мало любит». И затем, обращаясь уже не к Симону, а к бедной грешнице, Спаситель со властью Помазанника Божия прибавил слова милосердия: «прощаются тебе грехи». Все это произвело такое сильное впечатление, что фарисеи не осмелились высказать ка­кого либо протеста против подобного притязания на право про­щать грехи и только шепотом переговаривались между собою, выражая взаимное изумление: «кто это, что и грехи прощает»? Но Спаситель проник и в их тайные мысли, и чтобы не дать им повода к дальнейшим пререканиям, еще раз обращаясь к грешнице, сказал ей: «вера твоя спасла тебя: иди с миром».

Случай в доме Симона фарисея с достаточностью показал, что для пробуждения дремлющей совести народа и уяснения великих истин нового царства недостаточно простого обыкновенного учения. Необходима была такая форма, которая бы изумляла и поражала слушателей своею увлекательностью, наглядностью и выразительностью, – именно форма, которая такою неожи­данностью поразила Симона фарисея, изобличив его ложное, нечеловеколюбивое отношение к кающейся грешнице. Так как подобная форма видимо поразила и всех слушателей, то Христос и воспользовался ею для дальнейшего уяснения проповедуемого Им учения. Отселе Он начал ряд знаменитых притчей, которые отмечают собою период высшего развития проповеди Христовой.

Притча (машал) была небезъизвестна иудеям, так как уже и в ветхом завете были попытки уяснения тех или других истин подобным способом (Суд. 9:7; Исх. 5:1; Иез. 13:11 и сл.), и к этому времени она находилась в постоянном употреблении у раввинов. Главною особенностью ее служит представление нравственной или религиозной истины в более живой форме, чем это возможно при простом изложении, причем с этою целью учитель пользуется самыми обы­кновенными и общеизвестными явлениями из природы или обыден­ной жизни, явлениями, сравнение с которыми наглядно рисует пред глазами слушателей излагаемую истину и неизгладимо запечатлевает ее в памяти их. По своей сущности притча приближается к басне, насколько она допускает возможность измышленных событий; но отличается от нее тем, что посто­янно держится правдоподобия и не допускает присвоения тем или другим выводимым в ней действующим лицам таких свойств, которые чужды им по природе. Будучи чрезвычайно проста, она вместе с тем всегда отличается серьезным и возвышенным характером, и из самых простых явлений извлекает глубочайшие истины, способный неизгладимо запечатлеться в сознании слушателей. Вся окружающая жизнь давала неистощимый материал для притчей; Христа, который с истинно божественною мудростью воплощал в них истины царства небесного. Сеятель на ближайшем косогоре, плевелы в поле, обычный росток горчичного семени, закваска в тесте, сокровище, слу­чайно найденное пахарем, и многое другое в этом роде служило для Него поводом к изложению под самой увлекательной формой глубочайших истин, какие только способен воспринимать ум человеческий. Если и другие учители пользовались не без успеха приточною формою назидания, то только у Христа эта форма полу­чила тот истинно божественный и возвышенный характер, кото­рый сделал притчу одним из сильнейших орудий внедрения величайших истин царства Божия в сердце человечества.

По выходе Спасителя из дома Симона фарисея, за Ним последовало множество народа, жаждавшего послушать Его божественного учения. Христос направился к берегу озера. Толпа была велика и теснила Его к самой воде, не давая возможности свободно разноситься Его голосу. Поэтому Он, как было и раньше, вошел в лодку и с ее возвышенной кормы, как бы с некоторой кафедры, обратился к толпившемуся у берега на­роду с поучением, именно притчами. Первым из этих дивных приточных поучений была притча о Сеятеле, изображаю­щая самое начало насаждения слова Божия в сердце человека. В такой стране как Галилея ничего не могло быть общеизвестнее и понятнее тех образов и картин, которые излагаются в этой притче; да и самый сеятель мог быть тут же на глазах у всех, засевая только что вспаханное поле на близ держащем косогоре, спускавшемся к озеру. Из рассеиваемых им семян, как хорошо было известно слушателям, «иное упало при дороге; и налетели птицы, и поклевали то. Иное упало на места каменистые», где не много было земли; и так как земля была не глубока, то оно скоро взошло, но, не имя надлежащего корня, скоро же и увяло, и засохло под палящими лучами солнца. «Иное упало в терние (которого как тогда, так и теперь много растет в Палестине), и терние заглушило его. Иное (наконец) упало на добрую землю, и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать». Закончив эту притчу, Спаситель многознаменательно прибавил: «кто имеет уши слышать, да слышит!» Прибавление было не излишне, по­тому что многие из слушателей, и имея уши для слышания, не имели достаточного разума для понимания притчи. Не смотря на ее, необычайную простоту и наглядность, даже ученики не по­няли ее значения и по возвращении Спасителя в дом ап. Петра в Капернауме не преминули попросить ее разъяснения. Самая эта просьба показывала, что притча произвела на них сильное впечатление, затронула в них мысль, требовавшую удовлетворения. И Спаситель не замедлил дать апостолам, как будущим продолжателям Его дела, подробное объяснение этой притчи. На вопросы зачем Он говорит народу притчами, Спаситель отвечал, что такою именно формою назидания только и можно с успехом поучать народ, «который видя не видит, и слыша не слышит, и не разумеет», ибо, по словам пророка Исаии, «огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышать, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем». Пусть же хоть эти внешние образы запечатлеются в памяти людей, чтобы при более благоприятном настроении их они могли послужить для них средством к проникновению в их внутренний смысл, разуметь который пока не дано им. Только избранным ученикам дано «знать тайны царства небесного», и им как провозвестникам этих тайн Спаситель мог предложить и объяснение внешних образов притчи. Под сеятелем семени разумеется Сам божественный Проповедник слова Божия, а под семенем слушатели Его. Часть слушателей подобны тому семени, которое упало при дороге и было поклевано птицами и потоптано прохожими. Это люди с бесчувственным и невосприимчивым сердцем, в котором Слово Божие совершенно не находит почвы для своего прозябания и из которого оно или тотчас же похи­щается духом злобы, или теряется и гибнет на каменистой дороге житейских забот. Другие из слушателей подобны посеянному на каменистых местах, на которых есть не много почвы, но недостаточно для того, чтобы дать возможность совер­шенно укорениться ему. Эти люди с живою радостью воспринимают Слово Божие, но оно не укореняется в их сердце и они, под влиянием гонений и житейских невзгод, с такою же легкостью отвергают его, и оно вянет и засыхает в их душе. А посеянное в тернии означает того, кто воспринимает слово и дает ему возможность произрастания в своем сердце; но забота века сего и обольщение богатства с течением времени заглушают в них Слово Божие, и оно бывает бесплодным. Наконец посеянное на доброй земле означает слышащего слово и разумеющего, который бывает плодоносен, так что иной приносит плод во сто крат, иной в шестьдесят и иной в тридцать.

Чтобы еще больше раскрыть для учеников тайны царствия небесного, Спаситель предложил им еще несколько притчей, представляющих собою развитие главной мысли. В притче о сеятеле было объяснено самое насаждение семени царства Божия и различная судьба этого семени в разнообразных сердцах. Затем Спаситель объяснил силу произрастания семени в восприимчивой душе. Царство Божие подобно в этом случае зерну горчичному, которое, будучи одним из самых мелких семян, когда вырастет, бывает больше всех злаков, и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его. Или еще оно подобно закваске, которую жен­щина положила в три меры муки, доколе не вскисло все. По­добно тому, как горчичное семя по самой своей внутренней природе вырастает в великое дерево или закваска непременно квасит все тесто, так и новозаветное царство, не смотря на его скромное начинание, должно было распространить свои ветви по всему миру и проникнуть его своим внутренним духом. Для утверждения его не потребуется никаких внешних, насильственных переворотов или ожесточенных войн, как могли воображать многие из слушателей. Нет, Спаситель поучал, что царство небесное восторжествует силою истины, заключающеюся в самом его существе, и этою силою – силою веры и любви – оно возродит мир.

Но возрастание его не обойдется без ухищрений исконного врага, который не преминет употребить все козни своего лу­кавства, чтобы задержать или остановить возрастание этого царства. В этом случае «царство небесное подобно человеку посеявшему доброе семя на поле своем», на котором однако же враг его во время ночи посеял между пшеницею плевелы, с целью заглушить ими доброе семя. Заметив это, слуги пред­ложили своему господину выполоть взошедшие плевелы; но господин сказал им: «нет; выбирая плевелы, вы можете вы­дергать вместе с ними и пшеницу. Поэтому оставьте расти то и другое до жатвы», когда жнецы уже получат возможность без вреда для пшеницы собрать плевелы, по повелению господина свяжут их в связки и сожгут, а пшеницу уберут в житницу. Значение этой притчи по просьбе учеников также, как и первой, объяснено Самим Спасителем. В осно­ванной Им церкви рядом с пшеницей будут существовать и плевелы, как насаждение исконного врага; но только божественный Судия на последнем суде может произнести свой нелицеприятный приговор о судьбе тех и других, так как во время настоящего века всем предоставляется полная возмож­ность покаяться и из плевелов перерождаться в добрую пше­ницу. «Ибо те, говорит бл. Августин, которые сегодня пле­велы, завтра могут сделаться пшеницей». В пояснение же этой истины Спаситель сказал, что «царство небесное подобно неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода; когда он наполнился, его вытащили на берег и, севши, хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Так будет при кончин века: изыдут ангелы, и отделят злых из среды праведных; и ввергнуть их в печь огненную: там будет плачь и скрежет зубов».

В этих чудесных по своей увлекательности беседах прошел целый день. Народ все собирался послушать бо­жественного Проповедника, но Спаситель почувствовал край­нее утомление и им охватило непреодолимое желание уединиться и отдохнуть. Лучшим средством для этого было удалиться на противоположный, менее населенный берег Перее, и Спаситель велел своим ученикам плыть туда. Но прежде чем лодка оттолкнулась от берега, из толпы слушателей трое выразили желание сделаться Его постоянными учениками и последователями. Первым был из них книжник. Самоуверенно думая, что его ученость и общественное положение делают его самым желанным членом апостольского братства, он смело воскликнул: «Учитель! Я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел». Но он ошибся. Христос провидел его себялюбивое сердце, рассчитывавшее играть роль и в царстве небесном, как он играл ее в царстве земном, и просто ответил ему, что напрасно он рассчитывает на какие-либо земные выгоды, всту­пая в число последователей Христа. «Лисицы, сказал Он, имеют норы и птицы небесные гнезда, а Сын человеческий не имеет, где приклонить голову», – так что лучше книжни­ку оставаться в своем прежнем положении, пока не очистится его надменное сердце и он вполне поймет тайну царства Божия. Второй уже был отчасти учеником Спасителя, но пожелал вполне сделаться Его последователем, с условием толь­ко сначала пойти и похоронить своего отца. «Иди за Мной, раздался решительный ответь Христа, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов»; то есть предоставь мир и мирские дела их собственной заботе. Кто хочет идти за Христом, тот должен оставить даже отца и мать. Он должен предо­ставить духовно мертвым заботиться о своих телесно умерших. Подобный же ответ дан был и третьему искателю Его ученичества. Тот также просил об отсрочке, желал не тотчас же присоединиться к Христу во время Его путешествия, а сначала проститься с своими домашними и друзьями. На это последовал ответ, ставший пословицей для всех последующих времен: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для царства Божия». «Кого, по прекрасному изречению бл. Августина, зовет восток, тот должен отвратить свои мысли от гаснущего за­пада». Этою именно возвышенною мыслью ободряли и подкрепляли себя те великие святители и подвижники церкви, которые отказывались от всяких семейных привязанностей и ради Христа оставляли все связи мирские.

Наконец, когда миновала и эта задержка, ученики могли поднять парус своей лодки и отправиться в путь. Но даже и теперь Иисус был, так сказать, преследуем своими последователями, потому что, как сообщает ев. Марк, «с Ним были и другие лодки». Последние однако же, так как о них не упоминается по прибытии на тот берег, по всей вероятности скоро отстали, испугавшись признаков приближавшейся бури. Во всяком случае Спаситель среди преданных учеников мог спокойно отдохнуть в лодке, и только что они отплыли от берега, Он склонил свою усталую голову к кожаному возглавию на корме и заснул крепким сном утомленного тру­дами человека, – спокойным сном тех, которые находятся в полном мире с Богом и своею совестью. Но даже и этому столь необходимому сну суждено было скоро прерваться от насильственного пробуждения. На озере неожиданно поднялась одна из тех страшных и яростных бурь, которые так обычны в этой глубокой котловине земной поверхности. В воздухе мгновенно закрутились вихри, и озеро бурно заколыхалось. Опас­ность была страшная, лодку то и дело кидало, захлестывая пнистыми волнами. Христа, лежавшего на открытой палубе у кормы, обдавало брызгами, но Он спокойно спал. Утомление Его было так велико, что даже буря не могла нарушить Его сна; а пока еще никто не осмеливался разбудить Его. Но вот волны уже совсем стали заливать лодку, которая начала наполняться водой и тонуть. Тогда с криками отчаяния и ужаса ученики стали будить Его: «Господи! Наставник! Наставник! – спаси нас, погибаем»! Также отчаянные вопли, смешанные с воем бури и ревом расходившихся волн, смутно поразили Его полупробужденный слух. В таких обстоятельствах, когда приходится неожиданно, без всякого приготовления, глядеть в лицо страшной опасности, вполне познается человек: тут выказывается не только мужество, но и величие, чистота всей его натуры. Ураган, который сломил испытанную отвагу и сделал тщетным все искусство суровых рыбаков, ни на мгновение не смутил глубокого внутреннего спокойствия Сына человеческого. Без малейшего смущения, без всякого испуга, Иисус, просто приподнявшись с облитой кормы бессильно бо­рющейся и полуутопающей лодки и не делая больше никакого движения, утишил бурю их душ спокойными словами: «Что вы так боязливы, маловерные»? И затем, поднявшись совсем и став на возвышении кормы во всем спокойствии естественного величия, Он глянул во тьму урагана, рвавшего Его оде­жды и трепавшего волосы, и среди рева возмущенных стихий раздался Его голос: «Умолкни, перестань!» И ветер утих, и сделалась великая тишина. И когда на усмиренной поверхности воды засверкало отражение тихо мерцающих звезд прояснившегося неба, то не только ученики, но и лодочники боязливым шепотом переговаривались между собой: «Кто же это, что и ветер, и море повинуются Ему»? И это чудесное событие было как бы дополнением к только что изложенным притчам о царстве небесном. Из него ученики и все верующие должны были понять, что царство небесное или церковь Христова подобна кораблю, бросаемому свирепыми волнами житейского моря. Волны по временам могут захлестывать корабль церкви и угрожать ему гибелью; но находящиеся в нем не должны бояться этого. С ними Христос, и пока Он с ними, никакие силы ада не одолеют их.

На рассвете дня лодка прибыла в Перею, к берегу стра­ны Гагаринской. Но и там Спаситель не мог найти себе желанного покоя. Едва Он вышел с учениками на берег, как из скалистых могильных пещер выбежали к Нему на встречу два несчастных, одержимых бесовскою силою. В древ­ности не было никаких приютов или госпиталей для подобного рода больных, и таких бесноватых, как непригодных для общественной жизни, просто выгоняли из среды людей или сми­ряли мерами, столь же недействительными, как и жестокими. При таких обстоятельствах несчастные, в случае неизлечимости, могли находить себе приют только в пещерах по скалистым склонам холмов, которыми изобилует Палестина и которыми иудеи пользовались для погребения мертвых. Понятно, что грязная и дикая обстановка таких убежищ с неразлуч­ными в них страхами и привидениями могла только усиливать недуг, и особенно с одним из этих злополучных людей, который давно был одержим недугом, уже нельзя было ни­чего поделать. Пытались связывать его, но в припадках бешенства он обнаруживал сверхъестественную силу, часто замечаемую в таких формах душевного возбуждения, и ему всегда удавалось сбрасывать с себя оковы или разбивать свои цепи. Теперь он был совсем оставлен в безлюдных и диких ущельях, которые день и ночь оглашались его дики­ми криками, когда он бродил по ним – опасный себе и другим, неистовствуя и ударяясь о камни. Другой бесноватый, по-видимому менее одержимый недугом, показавшись вместе с своим сотоварищем, опять удалился; но первый смело пошел на встречу Иисусу Христу, и почувствовав в Нем явление для себя Спасителя и Избавителя от одержавшей его силы тьмы, пал пред Ним и поклонился. А затем как бы от лица нечистых духов с громким и испуганным воплем умолял Спасителя не мучить его прежде времени. Милосердый Господь, желая избавить несчастного от тяготевшего на нем ига сил тьмы, спросил, как его имя. «Легион» – отвечала за него бесовская сила, подавившая в нем всякое личное самосознание. Присутствие римских войск познакомило его с этим названием множества, и так как в нем, по его сознанию, было шесть тысяч злых духов (в легионе 6,000 воинов), то он и ответил этим латинским словом, которое было хорошо известно всякому иудею. Видя конец своего владычества над несчастным, бесы стали просить Христа, чтобы Он, изгоняя их, позволил им войти в пасшееся тут же на горе боль­шое стадо свиней, содержавшихся гадаринцами для продовольствия, стоявшего где ни будь неподалеку римского легиона, а быть может для самих жителей, которые в этой удаленной стране не строго соблюдали закон Моисеев. Чтобы наглядно предста­вить бесноватому совершенное над ним исцеление, Спаситель позволил им. «Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло». Пора­женные этим необычайным событием, пастухи «побежали и рассказали в городе и в деревнях», и отовсюду сбежался народ посмотреть на необычайного посетителя их забытой всеми страны. Тут они увидели, что с бесноватым, наводившим на всех ужас, совершилась изумительная перемена. Чудесный посетитель исцелил его, и он был спокоен как дитя. Чья-то сердобольная рука накинула плащ на его нагое и грязное тело, и он сидел у ног Иисуса Христа, будучи в совершенно здравом уме. И при виде этого «они ужаснулись». Но больше ужаснулись не от такого великого чуда, а от того что при совершении его им нанесена была ужасная потеря. У них погибло целых две тысячи свиней, и так как свиньи были дороже им и человека и всего, что можно было ожидать от божественного Посетителя, то они с постыдным единодушием просили Христа удалиться от них. Христос сам поучал своих учеников не давать святыни псам и не бросать жемчуга пред свиньями, «чтобы они не попрали его своими но­гами и, обратившись, не растерзали их». Поэтому Он решил тотчас же оставить негостеприимную страну, но чтобы не лишить ее совсем благовестия о наступлении царства небесного, Он сделал исцеленного проповедником славы Божией в этой стране. «Иди домой, сказал ему Спаситель, к своим, и расскажи им, что сотворил Господь и как помиловал тебя». И таким образом бесноватый гадаринец сделался первым благовестником царства Божия в этой стране, известной под названием Десятиградия, и проповедь его подтверждалась тем изумительным чудом, которое совершено было лично над ним.

По возвращении из Пиреи, Спаситель опять начал учить и совершать дела милосердия в городах и селениях Галилеи и опять около Него собралось множество народа. Но вот к Не­му подошел в крайнем волнении один начальник синагоги, т. е. главный старшина прихода, пользовавшийся у иудеев большим уважением. Очень возможно, что этот начальник си­нагоги был в числе членов депутации, просившей Иисуса от лица сотника-прозелита, которым была построена самая сина­гога. Если так, то он по опыту знал могущество Того, к Кому теперь обращался. Бросаясь к Его ногам, разбитым от приступов скорби голосом он говорил Ему, что его ма­ленькая дочь, его единственная дочь, теперь умирает, быть может уже умерла, но стоит только Ему пойти и возложить на нее руку свою, – и она будет жива. С нежностью, которая никогда не была глухою к воплю скорбящих, Иисус Христос тотчас же встал и пошел с ним, сопровождаемый не только своими учениками, но и большою, окружавшею Его тол­пой, свидетельницей этой сцены. Когда Он шел, народ с нетерпением теснился к Нему и толпился около Него.

Но среди толпы (где несомненно находились и некоторые из фарисеев и учеников Иоанна, с которыми Он беседовал, равно как и мытари и грешники, неотступно следовавшие за Ним) была одна личность, которую не занима­ло любопытство посмотреть, что Он сделает для управи­теля синагоги. Это была женщина, двенадцать лет страдавшая от тяжкой болезни, которая до мучительности сокруша­ла ее и особенно потому, что в народе такая болезнь счи­талась прямым последствием греховных привычек. Напрасно она истощала свое состояние, ища облегчения в помощи многих и различных врачей, но все это причиняло только еще более вреда ее здоровью, и теперь она уже, как последнее, отчаян­ное средство, захотела испытать то, что можно было получить без всяких издержек от божественного Врача. Быть может потому, что она не имела уже больше ничего предложить в вознаграждение, которое она по своему невежеству считала необхо­димым; быть может потому, что она по своей женской стыдливости боялась обнаружить болезнь, которою страдала, – но по какой бы то ни было причине – она решилась, так сказать, украсть у Него желаемое исцеление. И вот с отчаянною си­лою и настойчивостью она пробралась через тесную толпу, так чтобы можно было прикоснуться к Нему; и затем действительно тайно коснулась Его одежды. Мгновенно почувствовав, что она достигла желаемого и исцелилась, она поспешила незаметно укрыться в толпе. Но это было незаметно лишь для других, а не для Христа. Почувствовав, что из Него вышла целительная сила, Он остановился и спросил: «кто прикос­нулся к Моей одежде?» Не понимая в чем дело, ап. Петр ответил, что в такой тесноте трудно сказать, кто именно прикоснулся; но Спаситель этим вопросом желал найти отклик со стороны той, которая, воспользовавшись великим благодеянием бож. Врача, желала укрыться от Него. И вот взор Его оста­новился как раз на ней, и она, трепеща от страха, вышла из толпы и, бросаясь Ему в ноги, рассказала Ему всю правду. Желая загладить свою вину, она теперь забыла всю свою женскую стыдливость. Она несомненно боялась Его гнева, потому что закон явно гласил, что прикосновение кровоточивой делало человека нечистым до вечера. Но тут прикосновение к Нему очистило ее, а не ее прикосновение осквернило Его. Далекий от всякого негодования, Спаситель сказал ей: «Дщерь (и в этом ласковом слове уже звучало для нее прощенье), вера твоя спас­ла тебя; иди в мире, и будь здорова от болезни твоей!»

Случай этот должен был причинить некоторую задержку, а для Иаира было дорого каждое мгновение. Но он был не единственным страдальцем, искавшим милосердия Спасителя, и так как он не выразил жалобы, то очевидно скорбь не сделала его себялюбивым. Но тут как раз подоспел к нему посланный с кратким извещением: «дочь твоя умерла», к которому он, видимо уже с оттенком неудовольствия и иронии, прибавил: «не утруждай Учителя». Извещение было обра­щено не к Иисусу, но Он расслышал его и, сострадатель­но желая избавить несчастного отца от бесполезной муки, сказал ему достопамятные слова: «не бойся, только веруй!» Они скоро пришли в его дом и увидели там смятение наемных плакальщиц и свирельщиков, которые, с торгашеским шумом и гамом, колотя себя в грудь, оскорбляли только безмолвие искренней скорби и немое величие смерти. Эти притворные вопли возмутили душу Христа; остановившись сначала у дверей, чтобы запретить толпе следовать за собой, Он вошел в дом с тремя только из самых приближенных к себе апостолов – Петром, Иаковом и Иоанном. Тут прежде всего Он велел прекратить праздные вопли; но когда Его заявление, что «девица не умерла, но спит», было встречено грубыми насмешками, Он с негодованием выгнал наемных плакальщиц. Когда восстановилась тишина, Он, взяв с собою роди­телей девицы и троих избраннейших апостолов, тихо вошел в комнату, где царствовало страшное безмолвие смерти. Затем, взяв холодную руку умершей, Он произнес два трепетом прозвучавших слова: талифа куми, что значить: «девица, тебе говорю встань», и душа возвратилась к ней, девица тотчас встала и начала ходить. Страшным изумлением поражены были родители, но Христос спокойно сказал им, чтобы дали ей есть. Если Он по обыкновению прибавил, чтобы они ничего не говорили о случившемся, то это очевидно не с целью оставить в неизвестности самое событие, – что было бы совершенно невозможно при стольких свидетелях всего хода дела, – а потому, что те, кто получили от руки Божией безмерные милости, скорее вспоминают о них с благоговейным благодарением, когда содержат их как тайное сокровище в глубине своего сердца.

Как ни велики и ни поразительны были события этих суток, но они ознаменованы были еще одним изумительным делом всемогущества. Когда Иисус выходил из дома Иаира, за Ним следовали двое слепых с воплями, дотоле еще не слы­ханными: «Помилуй нас, Иисус, Сын Давидов!» Спаситель хотел испытать их веру, и, не обращая внимания на слепцов и их вопли, направился к тому дому в Капернауме, в котором обыкновенно жил, и только когда слепцы неотступно последовали за Ним в дом, Он обратился к ним с испытующим вопросом: «Веруете ли, что Я могу это сделать?» Они говорят Ему: «ей, Господи!» Тогда Он коснулся глаз их, и сказал: «по вере вашей да будет вам». И открылись глаза их. Спаситель, как и во многих других случаях, повелел им не разглашать о случившемся, а в глубине сердца своего питать благодарность к Господу; но радость их просилась на­ружу, и они не исполнили этого повеления.

Исходив теперь большую часть Палестины, Спаситель убедился, что избранный народ в духовном отношении, не имея надлежащих учителей и пастырей, которые бы способны были просвещать его ум и подготовлять к принятию приблизившегося царства небесного, «был изнурен и рассеян, как овцы, не имеющие пастыря». Указывая на это обстоятельство, он сказал ученикам, как много имеется жатвы, а делателей мало. Вследствие этого Он повелел молить Господина жатвы, чтобы Он приготовил из них достойных делателей на ней, и затем отправил их по двое по всем направлениям страны, чтобы они учили народ, подтверждали Его учение и совершали добрые дела во имя Его.

Пред отправлением их Спаситель даль им наставление, как поступать и действовать во время этого проповеднического странствования. Теперь они должны были ограничить свою деятельность погибшими овцами дома Израилева и не простирать ее на самарян и язычников. Предметом их проповеди должна служить близость царства небесного, и они должны подкреплять ее делами чудотворения и благотворения. Они не должны ничего брать с собою, ни сумы для пищи, ни денег в поясах своих, ни перемены одежд, ни дорожной обуви вместо обыкновенных сандалий из пальмовой коры; и даже не должны запасаться посохом дорожным, если еще не имели его. Миссия их, подобно всем величайшим и самым плодотворным миссиям, какие только известны миру, должна была отличаться полнейшею простотою и содержаться своими собственными средствами. Откры­тое гостеприимство востока, так часто служившее средством распространения новых учений, должно было служить для них достаточным содержанием. При входе в город они должны идти в тот дом, в котором можно было надеяться на радушный прием, и приветствовать его древнейшим и высокоценимым благожеланием – «мир дому сему». Если дом будет достоин того, то благожелание возъимеет силу; если же нет, то оно возвратится к ним. Если же отвергнут их, то они должны отрясти прах от ног своих, во свидетельство того, что они говорили истину и символически очищали себя от всякой ответственности за тот судный приговор, который должен был суровее пасть на преднамеренных и закоснелых ненавистников света, чем на самые темные местности языческого мира, в котором никогда не воссиявал свет или сиял только слабо. Изложив своим ученикам долг твердости в вере, кроткой обходительности, самоотверженной простоты, как первых условий успеха миссионерской деятельности, Христос затем стал укреплять их против неизбежных испытании и гонений в деле их служения. Им нужно было и приходилось посту­пать не только с кротостью голубя, но с мудростью змея, по­тому что Он посылал их как овец среди волков. Он предупреждал их, что им много придется перенести во вре­мя этой, и особенно будущей их апостольской деятельности, так как их будут отдавать в судилища и бичевать в синагогах, приводить на суд правителей и царей; но, не смотря на это, они не должны заботиться, как или что сказать, потому что в тот час им дано будет свыше, что говорить. Учение мира будет превращено злыми страстями людей в воинствен­ный кличь ярости и ненависти, и им придется бегать от лица своих преследующих врагов из города в город. Но пусть они претерпят до конца, потому что не успеют они обойти городов израилевых, как придет Сын человеческий. Наконец Он ободрял их напоминанием о том, что Он Сам претерпевал и с каким противодействием встречался. Пусть они ее боятся. Бог, который печется даже о малых птичках при падении их на землю, которым сочтены даже самые волосы их, Бог, который содержит в руке своей судьбы не просто жизни и смерти, но вечной жизни и вечной смерти, и которого поэтому должно бояться больше чем волков земли, – пребывает с ними; Он признает тех, кого признал Сын Его, и отвергнет тех, кого Он отверг. Они посылались в мир борьбы и вражды, которая возгорится еще с большим ожесточением из-за мира, отвергнутого им. Даже самые близкие и дороге им станут против них на сторону мира. Но те, кто хотят быть Его истинными последователями, должны ради Его отказаться от всего, должны взять крест свой и идти за Ним. Но затем в утешение им Он говорил, что они должны быть как Он был в мире; что те, кто примут их, примут и Его; что потерять свою жизнь ради Него значить более, чем найти ее; что чаша холодной воды, данная юнейшему и малейшему из малых Его, не останется без должного вознаграждения в царстве небесном.

Отпустив учеников, Спаситель сам продолжал свою обыч­ную проповедь, обходя города и селения и совершая добрые дела на благо страждущему человечеству. Но в это именно время совер­шилось событие, которое было предвестием страшного восстания сил злобы на борьбу с проповедниками царства небесного, – именно гнусно умерщвлен был великий предтеча, величайший из всех рожденных женами, славнейший пророк – Иоанн Креститель. За свою безбоязненную проповедь и обличение он давно уже томился в мрачной темнице; но и там он не переставал греметь своим обличительным словом, направляя его особенно против Ирода Антипы, под власть которого после смерти Ирода Великого отошла Галилея. Это был ничтожный, но до омерзительности порочный и развратный князек, который, к соблазну всего народа, открыто жил в прелюбодейной связи с такою же распутной, как и он сам, женой своего брата Филиппа. Не смотря на всю возмутительность подобного брака, никто не осмеливался возвысить против него слова обличения; все смолкло и подобострастно пресмыкалось пред преступной царственной четой. Не смолкал только голос Иоанна Предтечи, который, подобно своему великому ветхозаветному прообразу – Илие, не переставал громить новых Ахава и Иезавель своим сильным пророческим словом обличения. «Не должно тебе, прямо и бесстрашно говорил пророк Антипе, иметь жену брата тво­его». Сам Ирод Антипа чувствовал в своем сердце заслу­женное угрызение совести и втайне почитал пророка; но закоснелая в преступлении и пороке Иродиада пришла в ярость и искала способа погубить обличителя. Не смея просить об этом открыто, она прибегла к хитрости и при первом удобном случае осуществила свой кровожадный замысел. Случай скоро пред­ставился. Иродианские царьки, подражая пышному примеру своих великих первообразов, римских императоров, любили задавать великолепные пиры и справлять блестящие годовщины. Между прочим, они усвоили языческий обычай праздновать день рождения, и Антипа по случаю дня своего рождения давал, в одном из своих великолепных замков, пир своим вельможам, военачальникам и всей знати галилейской. Богатство Иродов, роскошная архитектура их многочисленных дворцов, их склонность к необычайному блеску – все это делает вероятным, что пир был на славу, со всею роскошью богат­ства и царскою пышностью, и вообще очевидно был одним из тех пиров, которые были подражанием развращенным обычаям времен Римской империи и соединяли в себе римскую прожорливость с греческою распущенностью. Но Иродиада ко­варно доставила царю еще одно неожиданное и упоительное удовольствие, зрелище которого наверно могло привести гостей его в восхищение. В то время были в большой моде танцоры и танцовщицы. Страсть к этим, часто неприличным и возмутительным представлениям, естественно проникла в саддукейский и полуязыческий двор эдомитских узурпаторов, и Ирод Великий устроил в своем дворце даже особый балетный театр. Роскошный пир того времени не считался полным, если он не заканчивался какой-нибудь величественной пляской. На этот раз подобную заключительную пляску исполнила его падчерица Саломия, дочь Иродиады. Будучи в полном расцвете своей юной и блистательной красоты, она этой неожиданной пляской привела полуопьянелых гостей в неописанный восторг, и сам Ирод, восхищенный ею, предложил ей в награду за доставленное удовольствие просить от него, чего только она хочет, хотя бы пол­царства его. Девица с радостью побежала к матери попросить ее совета, и кровожадная Иродиада злорадно прошипела: «головы Иоанна Крестителя». Уже очевидно раньше настроенная своею ма­терью против пророка, Саломия с сатанинским хладнокровием обратилась к Ироду с этою кровожадною просьбою. Антипа был поражен такою неожиданностью и опечалился, потому что он высоко чтил пророка; но ложный стыд перед гостями, слышавшими его неразумное обещание, пересилил его совесть, и он послал палача в замок Махер, где томился Иоанн Крести­тель, с наказом принести его голову. Так величайший из рожденных женами пал жертвой кровожадной злобы женщины за свою проповедь. Голова пророка была принесена и сделалась предметом издевательства Иродиады, а тело его было погребено его учениками.

Для злополучного Ирода Антипы это страшное событие сде­лалось источником постоянных опасений и угрызений совести. Услышав о проповеди Иисуса Христа, он даже подумал, не воскрес ли это обезглавленный им Иоанн Креститель, чтобы страшно отомстить ему. Поэтому он желал повидать Христа, чтобы убедиться в неправильности своих опасений, но этого удалось ему достигнуть лишь гораздо позднее, так как теперь Спаситель избег встречи с ним, как бы желая заставить его вполне испытать угрызения своей возмущенной страшным злодейством совести.

Апостолы между тем обошли назначенные им города и селения, повсюду проповедуя Евангелие и подтверждая свою про­поведь исцелениями, изгнанием басов и другими необычайными делами. Проповедь их сопровождалась значительным успехом, и теперь они, возвратившись к своему Учителю, с радостью рассказывали Ему об этом. Но Спаситель был удручен вели­кою скорбью об участи Иоанна Крестителя, и потому Он поспешил удалиться в пустынное место, подальше от бойкого и кипевшего жизнью Капернаума, чтобы там наедине отдохнуть душой и побеседовать с своими учениками.

Сев в лодку, Он велел своим ученикам плыть по направлению к Вифсаиде, – не той, из которой был Петр и другие апостолы и которая, находясь по близости к Капернауму, не представляла «пустынного места», а в другой Вифсаиде, находившейся у северо-восточного угла озера, немного подальше того места, где впадает в него Иордан. Подобно своей запад­ной соименнице, она сначала была маленьким селением, но незадолго перед тем Филипп, четвертовластника Итуреи, расширил и украсил ее, назвав ее для отличая Вифсаидой Юлииной. Прибавочное название было дано ей в честь Юлии, прекрасной, но порочной дочери императора Августа. Туда-то направилась лодка с Христом и апостолами, утомленные и отягченные сердца которых искали покоя. Но как ни тих был их отъезд, он не прошел незамеченным, и скоро узнали о нем. Уеди­ненный и пустынный берег, к которому направились они, нахо­дился только в десяти верстах по озеру от Капернаума. Лодка, задержанная очевидно неблагоприятным ветром, медленно под­вигалась вперед неподалеку от берега, и когда она достигла своего назначения, то оказалось, что цель, с которой собственно они и направились сюда, была совершенно не достигнута. Некоторые из народа опередили их и толпились уже у пристани, когда лодка коснулась кремнистого берега, а в отдалении виднелась даже толпа пасхальных паломников, направлявшихся в Иерусалим, так как недалеко был уже праздник Пасхи. При­влекаемые возрастающею славой великого пророка, они свернули с прямого пути и присоединились к другим слушателям. Христос тронут был состраданием к ним, потому что они были как овцы, не имеющие пастыря. Выйдя на берег, Он и Его ученики взобрались на склон горы и там поджидали, когда соберется весь народ. Затем, сойдя к народу, Он учил его, проповедовал о царствии небесном и исцелял больных.

День склонялся к вечеру, и солнце уже начало укрываться за западными холмами, а народ все еще оставался здесь, как бы прикованный исцеляющим голосом и святым учением Хрис­та. Скоро должен был наступить вечер, и после коротких восточных сумерек странствующая толпа народа, в своей восторженности пренебрегшая даже существенными потребностями жизни, оказалась бы во мраке, голодная и вдали от всякого человеческого обитания. Ученики начали беспокоиться, чтобы день этот не закончился каким-нибудь несчастным происшествием, ко­торое дало бы новый повод к нападкам со стороны уже ожесточенных врагов их Учителя. Но Христос состраданием своим уже предупредил их опасения и сам сообщил о затруднении Филиппу. Произошло небольшое совещание. Для покупки даже по куску хлеба для такой массы народа потребовалось бы по крайней мере двести динариев; но даже если бы у них и была такая сумма в их общей казне, то все-таки теперь уже не было ни времени, ни возможности сделать необходимые закупки. Андрей упомянул при этом, что у одного мальчика тут было пять ячменных хлебов и две рыбки, но очевидно такого запаса так мало, что не стоило и говорить о нем. «Велите им воз­лечь», спокойно ответил Христос.

Удивляясь и ожидая чего-нибудь необычайного, апостолы велели народу расположиться как бы для ужина на богатой зелени, которая в это приятное весеннее время покрывала склоны холмов. И Спаситель, став посреди своих гостей, радуясь делу милосердия, совершить которое имелось в виду, подняв свои очи к небу, возблагодарил, благословил хлебы, разломил их на части и передал ученикам своим, чтобы они роздали народу; на всех Он разделил также и две рыбы. Это был скромный, но достаточный, а для голодных странников даже восхититель­ный ужин. И когда все насытились, то Христос с целью не только показать своим ученикам, что в действительности совершилось, но и дать им также наглядное наставление, что расто­чительность даже чудесной силы совершенно чужда божественному домостроительству, повелел им собрать оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало. Благодаря правильному расположению народа, видно было, что тут насыщено было около пяти тысяч человек, не считая женщин и детей, и однако же после всего этого было наполнено двенадцать корзин тем, что осталось от них несъеденным.

Чудо это произвело глубокое впечатление. Оно как раз соответствовало ходячему ожиданию Мессии, и народ начал толковать между собой, что это несомненно «тот Пророк, которому дол­жно прийти в мир», – «Примиритель» благословения Иакова, звезда и скипетр видения Валаамова, пророк подобный Моисею, которому должно повиноваться, может быть Илия, обетованный предсмертным завещанием древнего пророчества, может быть Иеремия, который пришел открыть потаенное место нахождения ковчега, Урима и священного огня. Христос заметил эту нескрываемую возбужденность, а также и опасность, что народный восторг мог перейти в насилие и ускорить Его смерть открытым восстанием против римского правительства в попытке сделать Его царем. Он видел также, что и Его ученики не чужды были этого мирского и опасного возбуждения. Необходимо было поэтому действовать решительно. Пользуясь своею властью, Он заставил учеников сесть в лодку и раньше Его отправиться за озеро по направлению к Капернауму или западной Вифсаиде. Необходимо было даже некоторое понуждение, потому что им естественно не хотелось оставить Его среди восторженного народа на этом пустынном берегу и напротив хотелось бы присутствовать здесь, по­тому что, как им казалось, с Ним готовилось совершиться что-то великое. С другой стороны, для Него было легче отпустить народ, когда последний видел, что даже ближайшие Его друзья и ученики были отосланы Им. Таким образом при сгущающемся сумраке Ему удалось кротко и постепенно убедить народ оставить Его, и когда все, кроме самых восторженных, разошлись по своим домам или караванам, Он вдруг покинул и остальных и быстро ушел от них на вершину горы, чтобы там наедине помолиться. Он чувствовал, что наступал страшный и тор­жественный перелом в Его жизни на земле и общением с своим небесным Отцом хотел укрепить свою душу для трудного дела завтрашнего дня и тяжких невзгод многих последующих недель. И раньше Он провел в горном безмолвии ночь в уединенной молитве, но то было перед избранием возлюбленных апостолов и пред добрыми предзнаменованиями своего начального и счастливого служения. Совершенно иными были чувства, с которыми Великий Первосвященник взбирался по скалистым уступам на этот величественный горный алтарь, который в храме ночи как бы ближе возносил Его к звездам Божиим. Убиение Его возлюбленного предтечи больше приблизило к Его сознанию мысль и о предстоящей Ему Самому кончине. Буря, начинавшая завывать по горам, ветер, с воем рвавшийся по ущельям, озеро, бушевавшее перед ним вспененными водами, лодка, которую, как могло быть видно Ему при лунном свете, пробивавшемся кое-где через тучи, подбрасывало свирепыми волнами, – все это поразительно соответствовало Его теперешнему настроению. Но тут, на пустынной вершине горы, в эту бурную ночь, Он мог получить подкрепление, мир и блаженство неизреченное, потому что там Он был наедине с Богом.

Проходил час за часом. Наступала уже четвертая стража ночи; лодка учеников прошла еще только половину своего пути; было темно; противный ветер и бушующие волны затрудняли им путь; они до изнеможения работали на веслах, а между тем теперь с ними не было Того, кто мог бы успокоить их и спасти, потому что Христос остался на берегу. Он был один на суше, а они колыхались на опасной стихии; но Он все время видел и жалел их. И вот наконец, находясь в последней крайности, они увидали какой-то блеск во тьме: какая-то страшная фигура с развевающимися одеждами подвигалась к ним, ступая по гребням валов, но как будто намереваясь пройти мимо их. При виде этого они в ужасе вскрикнули, думая, что это призрак, блуждающий по волнам. Но посреди бури и мрака им прозвучал божественный голос, который сказал: «это Я – не бойтесь!» Голос этот успокоил их страхи, и они тотчас же хотели принять Его в лодку; но порывистый в своей любви Петр, – тот самый, который в горьком сознании своего недостоинства некогда кричал «отойди от меня», – теперь не может даже ждать Его приближения, и восторженно восклицает: «Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде». «Иди!» был ответ. И Петр бросился с лодки в кипящие волны. Когда взгляд его был устремлен на Господа, ветер тщетно рвал его волосы и волны обрызгивали его одежду, – для него все было нипочем; но когда, при заколебавшейся вере, он глянул на яростные волны и мрачную бездну под ним, то начал тонуть, и голосом отчаяния (уже совсем не похожим на его прежний уверенный тон) боязливо вскрикнул: «Господи, спаси меня!» И Христос не оставил его без помощи. Он тотчас же протянул ему руку и поддержал своего тонущего ученика, с кротким упреком: «Маловерный! зачем ты усомнился?» И затем смущенный апостол вместе с своим Господом вошел в лодку; ветер быстро затих, и они скоро приблизились к залитому лунным светом берегу и прибыли в пристань, где им следовало быть; и все – как ученики, так и лодочники – переполнялись все большим и большим удивлением, и некоторые из них, обращаясь к Нему с титулом, который раньше прилагал к Нему только Нафанаил, воскли­цали: «Истинно Ты Сын Божий!»

Когда уже Спаситель начал свою обычную деятельность на Галилейском берегу озера, многие из народа продолжали под­жидать Его около Вифсаиды Юлииной, думая, что Он где-нибудь пребывает там на горе в уединении. Услышав же, что Он уже давно около Капернаума и зная, что ученики отправи­лись одни в лодке, народ крайне дивился этому, и по прибыли к Капернауму многие обращались к Нему с недоуменным вопросом: «Равви, когда Ты сюда пришел?» Спаситель не ответил на этот вопрос праздного любопытства и указал даже спрашивавшим на низменные побуждения, которые привлекали их к Нему. Он упрекнул их за то, что они следовали за Ним не из каких-либо возвышенных или духовных побуждений, не потому, что видели чудеса, но потому, что «ели хлеб и насытились». И затем Он обратился к ним с назиданием: «старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын человеческий; ибо на Нем положил печать свою Отец Бог». Сначала они как будто были тронуты и устыдились. Он верно прочитал помыслы их сердец, и они спросили Его: «что нам делать, чтобы творить дела Божии?» – «Вот, дело Божие, чтобы веровали в Того, кого Он послал». – «Какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? Отцы наши ели манну в пустыне, как напи­сано: хлеб с неба даль им есть» (Пс. 77:24). Вывод был очевиден. Моисей давал им манну с неба. Иисус же доселе – намекали они – дал им только ячменных хлебов с земли. Если же Он истинный Мессия, то не должен ли Он, согласно со всеми сказаниями этого народа, наделить их богатством и славой, и вообще всеми благами земными, каких только народное воображение ожидало от грубо понимаемого Мессии. Но Спаситель не преминул исправить ложное мнение и возвести их ум на более высокую степень разумения. Он ответил им, что манну давал им не Моисей, а Бог, и она была лишь прообразом того хлеба небесного, который теперь даст им Отец Сына человеческого. Умы их еще пленялись материальными благами, и они стали просить этого хлеба небесного с таким же рвением, с каким самарянка просила воды, утоляющей всякую жажду. «Господи! подавай нам всегда такой хлеб!» Иисус же сказал им: «Я семь хлеб жизни приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет алкать никогда»; и затем Он стал объяснять им, что Он пришел творить волю Отца, воля же Его есть та, чтобы всякий верующий в Его Сына имел жизнь вечную. Тогда опять послышался гневный ропот, на этот раз уже не от невежественного народа, но от старых Его противников, вождей иудейских: «Как говорит Он: Я сшел с небес? Как может Он говорить: Я есмь хлеб, сошедший с небес? Не Иисус ли это, сын Иосифов, которого отца и мать мы знаем?» Но Спаситель отвечал ропщущим, как и всегда, более сильным, более полным и ясным провозглашением той именно истины, которую они отвергали. Так Он поступил с Никодимом, так же поучал женщину самарянку и так же отвечал старейшинам храма, привлекшим Его к ответу за нарушение суб­боты. Но робкий раввин и заблуждающаяся женщина были доста­точно верующими и искренними, чтобы глубже проникать в Его слова и смиренно добиваться их значения, и таким образом по­дойти к истине. Иное дело эти слушатели. Промысл удостоил их назидания из уст Самого Сына Божия, открывавшего им ве­ликую тайну искупления, а они отвергали это великое благодеяние. Тогда Спаситель с неотразимою прямотою и ясностью открыл им, что Он есть тот источник жизни вечной, который послан с неба. «Я хлеб живый, сошедший с неба; ядущий хлеб сей будет жить во век; хлеб же, который Я дам, есть плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира». Этими словами с одной стороны указывалось на предстоящее великое дело искупления греховного человечества принесением плоти Сына человеческого за жизнь мира, и с другой – предустанавливалось таинство причащения, долженствовавшее служить средством приобщения последующих поколений верующих к искупительному подвигу Христа. Но для иудеев, всецело подавленных суетными помыслами о земном величии Мессии, эти великие тайны царства Божия оста­лись недоступными; они только недоумевали от подобных изречений и с негодованием говорили: «как Он может дать нам есть плоть Свою?» А Христос подтвердил эту истину еще более выразительными словами: «истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти Сына человеческого, и пить крови Его; то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последней день. Ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне, и Я в нем».

По своей необычайности и глубине это великое откровение о новозаветном способе приобщения человечества Божеству пока­залось странным не одним только иудеям, как ослепленным предубеждениями и неверием, но и некоторым из ближайших последователей Христа. «Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать?» На­прасны были новые свидетельства Христа с целью рассеять зарождавшееся в них семя сомнения и неверия. Они не убедились, и «с этого времени многие из учеников Его отошли от Него, и уже не ходили с Ним». Это было печальное предзнаменование для дела Спасителя мира. С скорбным чувством Он обратился и к своим двенадцати апостолам с испытующим вопросом: «не хотите ли и вы отойти?» Но вера апостолов пустила уже глубокие корни, и на этот вопрос Симон Петр от лица всего сонма апостольского отвечал Ему: «Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога Живаго!» Это было славное исповедание, но оно при настоящих печальных обстоятельствах не вызвало особенной радости и подало лишь повод Спасителю открыть своим возлюбленным ученикам страшную тайну, что не все они исповедуют Его так. «Не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол». Это было первое предостережение тому злополучному члену апостольского общества, который уже носил в своей душе искру адского замысла и «хотел предать Его»...