Духовные светила XIX века: Иннокентий, архиепископ Херсонский Борисов

Среди сонма славных иерархов минувшего века навсегда останется имя Херсонского архиепископа Иннокентия, который просиял звездой 1-ой величины на небосклоне нашей церковной истории XIX века. Он был всесторонним учёным богословом, во многих отношениях опередившим своё время, блестящим проповедником – русским Златоустом, пленявшим сердца людей, и самоотверженным пастырем, готовым полагать душу за паству свою.

К сожалению, о раннем детстве его ничего неизвестно, и в этом отношении Иннокентий похож на многих великих людей, которые обыкновенно из неизвестности сразу выступают пред изумлёнными современниками во всю меру своего исполинского возраста, вызывая невольное удивление: кто это и откуда? Известно только, что он был сын священника Орловской епархии. Он родился накануне века – в то время, когда весь христианский мир был потрясён чрезвычайными событиями. После бурь французской революции и побед небывалого воителя все с трепетом ожидали – не явился ли в лице Наполеона страшный антихрист-разрушитель? Эти слухи, множась и искажаясь, расходились по отдалённым провинциям, и конечно не прошли и мимо орловского городка Ельца, где родился будущий святитель. Но это были не последние времена, а начало обновления, величия и славы России, и когда молодой Иван Борисов получал среднее образование, то уже сознательно мог следить за тем, как Россия, освободившая всю Европу от ига забывшегося баловня судьбы, возведена была на невероятную высоту политического могущества. Вместе со всем русским народом он ощутил то почти осязательное действие длани Божией, которое обнаружилось во всех этих глубоко-поразительных событиях. Прошедший по всему нашему обществу ток мистицизма, который обнаружил всю глубину русской души, не мог не повлиять на такую впечатлительную личность, как Иван Борисов. Но если в отношении менее сильных натур воздействие мистицизма оказалось чуть ли не подавляющим, то у будущего святителя оно только углубило и ещё более согрело его светлый ум, который впоследствии проявлялся в блистательных проповедях и речах Иннокентия в дивном сочетании глубокого чувства со светлой мыслью.

Эти высокие качества его замечены были ещё в духовной семинарии, где он своими «задачками» и проповедями удивлял не только товарищей, но и наставников. Окончив курс первым студентом, он поступил в Киевскую Духовную Академию, и там юный талант его развернулся во всей красе.

Там, в кругу избранных, даровитых юношей, он осознал свои необыкновенные дарования, стал дорожить ими, почувствовал жажду благородного соревнования и с увлечением отдался наукам, так что нередко целые ночи проводил за книгами. Справедливость требует заметить, – говорит Митр.Макарий в своём биографическом очерке, – что в академии Иван Борисов более сам образовал себя чтением, размышлением и упражнением в сочинениях, нежели через лекции наставников. С захватывающим интересом поглощая целые книги от начала до конца, даже целые системы философов, он, как это замечается у многих даровитых воспитанников, обыкновенно делал конспекты прочитанного и нередко записывал их в конце книг. Всё это чрезвычайно развивало его восприимчивый ум, и его обширные познания высоко ценились товарищами, которым он, по их просьбе, нередко излагал и раскрывал учение того или другого философа так ясно, легко и подробно, что изумлял всех и совершенно затмевал лекции профессоров. Особенное значение он придавал сочинениям, над которыми работал с увлечением. Обдумав предмет всесторонне, он затем писал сочинение прямо набело. Через два – три дня он пересматривал написанное, и если оно почему-либо не удовлетворяло его, писал другое сочинение на ту же тему, иногда и третье, чтобы подать наставникам то, какое сам считал наилучшим. Этим он приобрёл навык – писать с такой стройностью и блеском, которыми отличаются вообще его произведения. Перед экзаменами он бегло прочитывал лекции, которыми до того мало занимался, и, имея большую подготовку и огромный запас знаний, полученных от чтения книг, всегда отвечал блистательно, превосходя и тех воспитанников, которые прилежно корпели над лекциями. В высшем (богословском) отделении Борисов особенно усердно занимался составлением проповедей, и в нём всё более и более раскрывался тот блестящий проповеднический дар, который сделал из него русского Златоуста. При этом он, прекрасно владея французским языком, тщательно изучал великих мастеров проповеднического слова, как Массильон и Боссюэт, но конечно самое большое влияние на него оказали творения величайшего из великих проповедников, св.Иоанна Златоуста. Всё это предвещало в нём необыкновенного проповедника, каким он и стал впоследствии.

Окончив курс академии 23-летним юношей со степенью магистра, Борисов вступил на поприще педагогической деятельности. Большое значение для него имело то, что он, как лучший воспитанник, был назначен в образцовую столичную духовную семинарию инспектором и профессором церковной истории и греческого языка. Тут он сразу обратил на себя внимание начальства своими необыкновенными дарованиями и через семь месяцев был назначен ректором Александро-Невского духовного училища, где принял монашество с именем Иннокентия и был рукоположен в иеромонаха. Вскоре его назначили бакалавром богословских наук в столичной духовной академии. Он сделан был инспектором, а затем экстраординарным профессором богословских наук и возведен в сан архимандрита (1826). В этой естественной для него среде началось его стремительное восхождение. В аудитории, перед жаждущими знания юношами, он чувствовал прилив необыкновенного вдохновения. Профессорская кафедра под ним превращалась в трибуну, и он увлекал студентов вдохновенной речью, которая «из уст его вещих сладчайшею меда лилася».

Лекций он не любил писать, видя в этом обузу для своего склонного к широким и вольным полётам ума, а свой предмет излагал наизусть, с жаром, с воодушевлением, живой, свободной, часто разговорной речью, но всегда изящной, общепонятной и чуждой всякой напускной учёности, которая старается прикрыть своё внутреннее убожество велемудрой фразеологией. Самые предметы, которые он преподавал – Основное и Обличительное Богословие, – давали особый простор его мысли, и молодой профессор мог во всём объеме обнаружить блестящие стороны своего редкого таланта и обширного образования. Светлость и нередко оригинальность взгляда на важнейшие вопросы науки, быстрота и проницательность ума, непобедимая диалектика и близкое знакомство с современным состоянием не только богословия, но и философии на Западе – таковы были отличительные черты преподавания архимандрита Иннокентия. В то же время он быстро получил широкую известность и вне академии своими проповедями. Он говорил их не часто, лишь по назначению в Александро-Невской лавре и Казанском соборе, но слава о нем успела уже разнестись по столице, и слушать его собиралось множество народа.

Проповеди эти обыкновенно помещались в академическом журнале «Христианское Чтение». Этот старейший из наших духовных журналов (основан в 1821 г.), после первых лет оживлённой деятельности, по разным неблагоприятным обстоятельствам совершенно заглох: подписчиков было мало, средств на издание – почти никаких, и журнал едва влачил своё существование, пробавляясь случайным материалом, по большей части, наскоро составляемыми проповедями и малоназидательными размышлениями. Но вот в лице молодого инспектора явился вдохновитель, который вместе с двумя своими знаменитыми товарищами – Г.П.Павским и В.Б.Бажановым, бакалаврами академии – решил поднять погибающий журнал. Журнал ожил и быстро начал расти и развиваться, привлекая всё больше внимания и интереса читателей. А когда впервые появились на его страницах «Последние дни земной жизни Иисуса Христа», то номера «Христианского Чтения» брались нарасхват и читались всеми с небывалым наслаждением. Если прежде журнал почти совсем не раскупался, то теперь все его экземпляры моментально расходились и многие жаловались, что не могли достать этих книжек. Сейчас кажется, что не трудно было бы помочь беде, переиздав тираж. Так редакция и предполагала сделать; но в кругах блюстителей благонамеренности возникло опасение, что общее увлечение статьями молодого даровитого монаха объясняется не просто достоинствами произведений его блестящего пера, а особым духом опасного неологизма. Это было стандартное обвинение всех произведений, чей уровень выходил за пределы мёртвого формализма и схоластики. И поразительная вещь- подобная подозрительность бытовала не только среди начальства, но поддерживалась и в кругу сотоварищей Иннокентия. Все как-то сторонились этих трёх друзей, а некоторые даже с язвительностью прямо в глаза называли их неологами. По этому поводу рассказывают любопытный случай. Однажды все трое друзей в общей комнате горячо обсуждали между собой какой-то важный богословский вопрос, быть может, вопрос о содержании ближайшего номера журнала. Некоторые из присутствующих острословили на их счёт, а один бесцеремонно заметил вслух: «Вот они, неологи!» Вспыхнув от негодования, Г.П.Павский повернулся лицом к сказавшему и громко произнёс: «Да, именно неолухи!» – чем заставил прикусить язык неудачного острослова.

И чем же вызывалась эта недостойная подозрительность? – Лучшим произведением христианской богословской литературы не только того времени, но и всего XIX века. В сочинении «Последние дни земной жизни Иисуса Христа» блистательно применен уникальный для того времени метод исследования жизни Спасителя. Читая его даже теперь, на рубеже XX века, невольно изумляешься, как гений русского богослова мог предвосхитить метод, сделавшийся достоянием науки гораздо позже, когда, благодаря массе новых открытий в области географии и археологии св.земли и вообще древности, появилась возможность иллюстрировать факты евангельской истории данными из области исторических и археологических исследований. В то время и на Западе эти исследования были мало известны, а до нас доходили только самые ничтожные обрывки. И тут мы видим, как Иннокентий действительно мастерски пользуется всем собранным материалом, как он всякое событие Евангельской истории умеет дополнить подходящей археологической или географической подробностью, не создавая хаотического нагромождения фактов. Материалы исследований размещаются с мастерством художника, который из мелких мозаичных камней создаёт чудный образ – образ Богочеловека. Сейчас создано много таких трудов – даже, быть может, слишком много. Достаточно упомянуть хотя бы переведенные на русский язык труды Фаррара, Дидона, Гейки, Эдершейма. Всё это новейшие исследования того типа, замечательный образец которого дал наш гениальный богослов; он, можно прямо сказать, в этом отношении опередил свой век! Но потому-то именно этот новый метод и возбудил слепую подозрительность и даже – увы, с печалью приходится говорить об этом – подвергся цензурному гонению. Было проведено негласное дознание относительно лекций автора знаменитого произведения – в них также подозревали «неологизм». Хотя дознание и не привело к печальному результату, но уже достаточно печален был тот факт, что такое важное сочинение Иннокентия могло получить цензурное разрешение на издание в качестве отдельной книги только через тридцать лет после появления его в журнале!

С.-Петербургская Академия имела счастье в течение шести лет питаться от плодов гениального ума и благороднейшего сердца Иннокентия. В 1830 году, уже будучи доктором богословия (1829 г.), он назначен был на должность ректора родной Киевской Академии. Десятилетие, в течение которого её возглавлял архимандрит Иннокентий, справедливо может быть названо самым блестящим периодом её истории. В качестве профессора он взял на себя чтение лекций по Основному Богословию (так называемой религиогностике) и Догматическому Богословию, и его вдохновенные лекции приводили слушателей в изумление и восторг, так что студенты, выходя из аудитории, не знали, как и величать своего несравненного ректора. Его гений вдохновляющим образом действовал и на всю корпорацию, среди которой началось благородное соревнование и выдвинулись славные профессора, впоследствии создавшие себе громкое имя в науке и литературе, каковы Я.К.Амфитеатров – знаменитый гомилет, В.Н.Карпов – славный русский философ, Димитрий Муретов, ставший достойным преемником Иннокентия по херсонской кафедре, С.С.Гогоцкий – издатель философского словаря и другие. Заботясь о возможно более основательном философском образовании студентов, ректор старался привить им любовь к проповедничеству и искусству в нём. Сам перечитывал их проповеди, призывал к себе авторов лучших из них и по целым часам беседовал с ними о том, как нужно писать и произносить проповеди, и этой наглядной, живой гомилетикой достигал превосходных результатов. Замечательна ещё для того времени та особенность во взглядах Иннокентия на образование, что он, сам человек всесторонне развитый, желал, чтобы и студенты Духовной Академии не замыкались в узкий круг своего специального предмета, неизбежно отчуждающий от живой действительности. Он советовал им, не ограничиваясь кругом дисциплин, преподававшихся в Академии, заниматься чтением книг и по другим наукам, напр., по астрономии и естественной истории – совет, который и доселе ещё не нашёл себе прав гражданства в нашей духовной школе.

Работая над великим делом воспитания духовного юношества, Иннокентий в то же время и сам быстро мужал, рос и развивался духовно, что особенно заметно было в его проповеднической деятельности. Его ораторский талант получил необычайную гибкость и силу, и когда он произносил свои тщательно составленные проповеди в Киевософийском соборе и лавре, произносил всегда без конспектов, живой, захватывающей дух речью, то слава о его проповедничестве быстро разнеслась по Киеву и слушать его собирались со всего города. Особенной силой красноречия и вдохновляющего чувства отличались его проповеди на дни Страстной и Светлой седмиц, впоследствии вышедшие в особых сборниках под заглавием «Страстная седмица» и «Светлая седмица». И читая эти превосходные сборники, не знаешь, чему больше удивляться: силе ли и глубине воплощенного в них чувства, ясности мысли, изяществу богословской концепции или изумительной стройности самого построения их и красоте слова. Поистине, к нему более, чем к кому-либо, применимо название русского Златоуста, как и величали его слушатели-современники, съезжавшиеся послушать его со всех сторон, нередко издалека.

Рядом с проповедничеством шла и развивалась и его научно-литературная богословская деятельность, которая также достигла удивительных высот. Об этом может свидетельствовать вырвавшееся у него однажды собственное признание. «Я удивляюсь, – говорил он однажды студентам, замеченным в праздности, – как вы не дорожите временем и мало делаете; в прошедшую сырную неделю и первую неделю Великого поста я написал около 80 листов!» Следовательно, по 40 листов в неделю, почти по 7 листов каждый день кроме воскресенья, и это в недели, занятые ещё молитвами и богослужениями! Плоды этих трудов были многочисленны, и он основал для них особый журнал «Воскресное чтение», который быстро расцвёл и сделался одним из самых распространённых изданий того времени. Тогда же задуман и отчасти исполнен им огромный труд- «Сборник исповеданий православной веры всех веков от начала церкви», и он подумывал даже об издании полного курса «Истории русской церкви», а также богословского словаря. Ни то, ни другое не было осуществлено, так как новая деятельность в качестве епархиального владыки отвлекла его внимание от этой области. И поистине жаль, потому что мы через это лишились такого вклада в нашу литературу по Русской церковной истории, который, вероятно, превзошёл бы знаменитый труд Карамзина по гражданской истории.

С 1840 г. началось новое поприще в служении знаменитого иерарха – в качестве епархиального архиерея. У нас нет возможности подробно останавливаться на этой стороне его деятельности, в которой он также повсюду (в Вологодской, Харьковской и Херсонской епархиях) оставлял по себе добрую славу мудрого администратора, неутомимого проповедника и просветителя. Отметим только ещё один момент в его жизни, когда он выступил во всем величии своего архипастырского мужества, за что славный историк Погодин провозгласил его «великим гражданином Русской земли». Это было в тяжкую годину Крымской кампании, когда огромный флот соединённой Европы начал громить черноморские порты, производя повсюду ужас и смятение. Не смутился только доблестный архипастырь Херсонский, паства которого и подверглась вражескому нашествию. Он не только спокойно оставался в своём архиерейском доме, когда от пушечного обстрела все прятались по подвалам, и даже служил в соборе, представлявшем самую видную цель для неприятельских орудий, громивших Одессу, но и решил лично появиться среди доблестных защитников Севастополя и влить в них своим пламенным архипастырским словом новое мужество. И его посещение многострадального Севастополя представляет собой поистине небывалую картину в истории.

Всё грознее наступал враг на твердыни Севастополя, всё более суживалось железное кольцо траншей и бастионов, которым враги старались задушить Севастополь с его отважными бойцами. Ядра и пули сыпались градом, и смерть носилась над головами русских воинов, ежеминутно поражая цель. Всякая земная помощь стала недействительной, оставалась только надежда на высшую помощь небесную, – и её-то возвестить и явился среди этой битвы знаменитый архипастырь! Когда он переправлялся в Севастополь с северной стороны бухты на южную, где кипел самый отчаянный бой, неприятельские ядра полетели в его катер, одно ядро упало у кормы, а другое у носа катера, и только каким-то чудом он уцелел. И затем среди ужасов разрушения великий святитель священнодействовал, благословлял и воодушевлял измученных борьбой героев на новые подвиги за веру и царя! Какой ещё нужен пример пастыря, полагающего душу свою за овец своих!

Таков был Иннокентий Херсонский. Он был поистине одним из великих духовных светил нашей церкви XIX века. Один из почитателей его проповедей, выражая свой восторг от прочтения «Светлой седмицы», писал ему: «Ваша “Светлая седмица” – светла, как бриллиант!» И мы с полным правом можем сказать, что когда беспристрастная история, разобравшись в сутолоке лиц и дел отходящего в вечность XIX века, найдёт возможным и для него сплести исторический венок из имён его славнейших деятелей, то среди них истинным бриллиантом будет сверкать имя Иннокентия Херсонского, одного из блистательных гениев века. Да будет же священна его память и для нас; мы можем черпать в истории его жизни силу и бодрость для неустанного служения церкви и отечеству.