Возвращение Иуды Искариота не состоялось

Как и положено сенсациям, рекламу начали раскручивать задолго, более чем за год. А в последних месяцах 2005 года пресса выплеснула анонс с обещанием перед следующей пасхой перевернуть сознание всей мировой христианской общественности¹. Видимо после фильма Мэла Гибсона «Страсти Христовы» предпасхальная сенсация становится традицией. Только в отличие от прошлого года реванш хотели взять те, кому пробуждение искреннего интереса к личности Основателя христианства, как нож в сердце. Вот и их ответ: подлинный основатель христианства – не Христос, а Иуда Искариот.

Сенсация была организована вокруг нескольких десятков папирусных обрывков, обнаруженных в египетской пустыне около 30 лет назад. Специалисты по раннехристианской литературе сделали предположение, что они содержат фрагментарный перевод с греческого языка на коптский апокрифического евангелия Иуды. Это произведение, сразу и безусловно отвергнутое Церковью, упоминает во II веке среди подобных <21> же писаний автор большой апологетической книги святитель Ириней Лионский (ок. 130–202; Adversus haereses I, 31,1). До сегодняшнего дня ученым о нем известно только то, что сообщил свт. Ириней. То есть, что появилось оно в секте гностиков каинитов, пытавшихся в противовес христианам реабилитировать Каина, а также Исава, содомитов, Корея и других отрицательных персонажей Библии. Современные ученые, хотя и используют для различения группировок и сект первых двух христианских веков те названия, которые дал им св. Ириней Лионский (каиниты, сифиты и пр.), все же предполагают, что эти гностические школы могли называть себя как-то по-другому².

Более того, содержание вновь найденной рукописи не является чем-то абсолютно новым. Найденный кодекс включает также два писания, уже известные в составе гностической библиотеки, которая тоже бала найдена в Египте в 1945 году, в Наг Хаммади. Это – апокрифические Откровение Иакова (V,3) и Послание Петра к Филиппу (VIII,2)³.

Казалось бы, инцидент исчерпан, не успев возникнуть. Манускрипт не имеет отношения к христианской Церкви, поскольку был составлен во враждебной ей гностической среде. Здесь даже не столь важно то, правильно ли специалисты его отождествили с Евангелием Иуды, упомянутым святителем Иринеем. Достаточно уже одного того, что по содержанию и стилистике он однозначно принадлежит к гностической литературе, а потому для христиан не может иметь никакого авторитета.

Во всяком случае, именно так его расценили те официальные представители Церкви, которые были спрошены журналистами. Церковные деятели, знающие проблематику изнутри, испытывают скуку от подобных сенсаций, раздуваемых невежественными журналистами. Видимо из-за нее они, как правило, своими однозначными ответами слишком быстро сворачивают интервью. Но если они отваживаются на объяснения, в свою очередь скучать начинают интервьюеры. По сообщению французского Libération «большинство представителей католической церкви снова пожимают плечами. Это «религиозная фантазия», категорично заявил Вальтер Брандмюллер, глава Папского комитета по историческим наукам»⁴. Российский специалист древнехристианской литературы епископ Венский и Австрийский Илларион предупредил, что тех, кто ожидает от публикации манускрипта сенсаций, ждет большое разочарование⁵.

По этому вопросу журналисты просили высказать мнение представителей Русской православной Церкви различного ранга, включая самого Патриарха⁶, и каждый раз получали практически один и тот же ответ. Но для журналистов и широкой публики потребителей теленовостей, которые не имеют ни малейшего понятия о полемике ранней христианской Церкви с гностицизмом, эти ответы кажутся недостаточными, в них даже мерещится страх иерархии перед крушением основ Церкви.

Тем не менее, неудавшаяся сенсация заставляет задуматься о многом. Прежде всего, это – то, как церковь воспринимают сегодняшние ньюсмэйкеры и публика, смотрящая на мир их глазами. Похоже, они вправду думают, что в подвалах Ватикана может быть спрятано нечто такое, что может в одночасье взорвать христианскую церковь⁷>. Это значит, что новозаветные события они считают обычной историей, которая может быть напрочь пересмотрена, если вдруг откроется какой-то еще неизвестный факт.

Конечно, строго научный подход не может игнорировать никакие факты. Но мало кто из пишущей и говорящей, а также читающей и смотрящей публики подозревает, что в рамках исторического изучения древней <22> письменности существует папирология и коптология. Что в них, как и всюду в науке, имеется определенное освоенное пространство, что на его построение пошел весь материал, которым располагают на сегодняшний день ученые, и что его общая масса такова, что не может быть так легко поколеблена отдельными вновь открытыми сообщениями. Мало кто заметил, что ученые эксперты, приглашенные журналом National Geographic, который, собственно, организовал сенсационную презентацию найденного памятника, реагировали сдержанно и осторожно. Даже их «смелые гипотезы» были многократно застрахованы гипотетической модальностью. Так профессор Крейг Эванс из канадского колледжа Acadia Divinity предполагает, что возможно текст, скопированный на папирус гностиками, «донес до нас сведения, относящиеся к первому столетию»⁸.

Похоже, что журналисты, в самом деле, запутались, для кого открытие папируса может что-то серьезно изменить, а кому оно безразлично. Ведь помимо широкой публики, главного объекта всех сенсаций, с одной стороны стоит церковная, а с другой – научная общественность. Для последней, действительно, любое открытие может оказаться настоящей бомбой. Но изменится ли что-либо в Церкви, если даже предположить, что рухнуло все циклопическое здание современной библейской науки?

Надо хорошо понимать, что представляет собой современное научное изучение Библии. Оно ведет свое начало с применения новоевропейской научной методики на Западе, начиная с XVIII века. Собственно, только в 30-х годах XIX века западные исследователи новозаветной литературы начали создавать свою собственную новозаветную историю. В основе ее лежит, главным образом, литературный анализ новозаветных источников, то есть то, что может дать логика сравнения различных памятников на уровне повествовательной структуры и, опять-таки, чисто гипотетическое выявление элементов дописьменного предания и то, как их связывал новозаветный писатель, выполняя доктринальное задание своей общины.

Как это ни парадоксально, но сегодня можно констатировать, что новозаветная библеистика зашла в тупик. Например, в области анализа формирования четырех Евангелий, имеющих множество параллелей между собой, сложилось меню из трех теорий: 1) гипотеза первоначального устного арамейского евангелия; 2) гипотеза письменного арамейского протоевангелия; 3) гипотеза фрагментов, послуживших источниками наших Евангелий. К концу XIX в. третья гипотеза, подкрепленная идеей приоритета Марка, приняла форму гипотезы двух источников (Марк + Quelle, <23> нем. – «источник») и получила наибольшее признание среди западных ученых.

Именно для обоснования этой гипотезы двух источников в конце 20-х годов XX в. была применена Р. Бультманом критика формы, которая, благодаря своему инструментальному потенциалу снабдила библеистов работой еще на пару десятков лет. Когда же обеспеченный ею ресурс исследовательской работы был исчерпан, появилось новое направление: критика редакций. Но и это направление по инерции продолжило обоснование гипотезы двух источников и приоритета Марка. Критика редакций предполагала обязательную критику традиций (для отделения редакции от традиции), она была обогащена критикой богословских понятий и мотивов, выяснением жанров новозаветных книг, риторической критикой, герменевтическим использованием структурализма, социологии и глубинной психологии. В результате от первоначального обоснования приоритета Марка не осталось и следа. Было полностью отвергнуто утверждение, что Марк примитивен и не дотягивает до литературного уровня других евангелистов. Тем не менее, подавляющее большинство ученых все еще принимают теорию двух документов, как общепринятую и доказанную.

Понятно, что в этой науке речь не идет о каких-то новых фактах, неизвестных каноническому Новому Завету и древним церковным писателям. Вся новая библейская наука построена на железобетонной логике спекуляций, в условиях, когда невозможно ничего ни доказать, ни опровергнуть на сто процентов. Эта университетская наука о Библии остается элитарной и самодостаточной с момента своего возникновения. И хотя написаны десятки тысяч книг и статей в научных журналах, узкий круг их читателей практически совпадает с кругом тех, кто пишет эти исследования. Эта наука мало соприкасается с церковно-богословской общественностью и совершенно неизвестна широкой публике потребителей теленовостей. На самом деле ни сама эта наука, ни ее выводы не нужны никому кроме тех, кто сделал ее делом жизни и средством пропитания.

Что имел в виду Марио Жан Роберти, директор Фонда за сохранение древнего искусства Maecenas, на средства которого осуществлялся перевод манускрипта, содержащего Евангелие Иуды, когда еще в марте 2005 года интриговал прессу? Как сообщил журналист Флоранс Гайяр в Le Temps, он, с улыбкой в голосе, обещал, что «там есть нечто, способное поколебать некоторые политические принципы христианской доктрины... Никакой мистики... Текст скорее конкретен...»⁹.

Так что же способен поколебать вновь расшифрованный текст? Этот текст, относящийся, самое раннее, к III веку, написан в среде секты гностиков, которая так далеко отстояла от Церкви, что ее некорректно даже относить к христианской ереси. Может ли он поколебать христианство? Мог ли именно это иметь в виду инициатор его перевода и публикации? Если нет, то что тогда?

Слова Роберти, что у христианского учения есть «некоторые политические принципы» всерьез не примет ни один верующий христианин – Благая Весть зовет в Вечность, а не манипулирует политическими убеждениями. В таком случае, чтобы не признать его анонсы полностью абсурдными, нам ничего не остается делать, как только отнести их к области околохристианской науки, где действительно в любой момент может поколебаться все, что угодно. Значит и «бомба» могла быть подложена швейцарцем только под науку, а не под церковную веру.

На этом можно было бы остановиться, но в том-то и дело, что пресса настаивает на радикальном пересмотре именно веры, а не научных взглядов. В частности речь идет об оценке личности Иуды предателя. Ученые это делают осторожно, как, например, Клаус Шиллинг. Он обращается к авторитету древнего церковного писателя Оригена, который по его словам «не считал Иуду совершенно погибшей личностью»¹⁰.

Журналисты же как всегда рубят с плеча. Так Паскаль Рише в Libération в связи с сообщением о презентации в Вашингтоне в редакции журнала National Geographic «Евангелия от Иуды»¹¹ заявляет о его, если не канонизации, то, по крайней мере, реабилитации. «До сих пор считалось, – пишет он, – что предатель горел в адском огне. Не сам ли Иисус сказал: «Лучше было бы этому человеку не родиться» (Мф. 26:24)? Но в своей книге «Переступить порог надежды» Папа Иоанн Павел II поставил этот тезис под сомнение: фраза Матфея «не должна пониматься как вечное проклятие», написал он»¹².

И в первом, и во втором случае нецерковные авторы используют <24> как аргумент церковную оценку загробной участи Иуды. При этом как-то упускается, что церковное богословие измеряет вечные блаженства не райскими наслаждениями, а близостью ко Христу в общении с Ним, а вечные муки, соответственно, не адским огнем, а одиночеством гордыни того, кому Христос не нужен. Это полностью иррациональный критерий. С точки зрения рациональной логики бессмысленно сравнивать, как тот или иной церковный автор упомянул Иуду, поскольку в первую очередь надо оценивать, что он в данном контексте понимает под погибелью и спасением.

Вопрос в другом, почему те, кто не считает себя верным членом Церкви и не подчиняется ее дисциплине, так настаивает на том, чтобы именно Церковь канонизировала неканонический взгляд на предательство Иуды Искариота?

Ответ может дать все то же апокрифическое Евангелие Иуды и вообще само движение гностицизма, вернее атмосфера, в которой оно возникло. Самая заметная его черта, на которую в первую очередь обратил внимание еще русский философ Владимир Соловьев, это – религиозный синкретизм. Мифологическая основа гностицизма, наполнена тремя сотнями имен и понятий, взятых у Платона и эллинистических философов. И, вдруг, главным действующим лицом, совершающим спасение, становится Иисус (иногда два лица – Иисус и Христос).

Из-за этого обстоятельства до сих пор не утихают споры об истоках гностицизма. Но большинство современных ученых не соглашаются с Адольфом Гарнаком, считавшимся еще в первой половине XX века главным специалистом по ранней истории христианства, что гностицизм – это острейшая эллинизация христианства¹³, то есть, что он имеет чисто христианское происхождение. О Гарнаке сегодня говорят не иначе, чем, прибавляя: «до Нах-Хаммади». Этим подчеркивается, что он судил о гностиках только на основании христианских апологетов еще до случайной находки целой библиотеки гностических произведений, считавшихся безвозвратно потерянными. Те, кто изучает гностицизм после Нах-Хаммади, склонны видеть в нем самостоятельное религиозное движение, сопоставимое с другими мировыми религиями, которое возникло одновременно с христианством.

Вот и ответ. С одной стороны христианство, которое по слову апостола Павла теряет смысл без личности Христа, точнее, без факта Его Воскресения (1Кор.15,14). С другой стороны гностицизм, в котором к причудливой мешанине эллинистических философий и восточных религий для культурологической полноты добавлено еще одно иудейское имя, позволяющее заострить собственную актуальность…

Мода на тот гностицизм прошла довольно быстро, но его главный нерв – синкретическое соединение всех и вся в суперрелигию – пульсирует до сих пор. Сегодня христианской Церкви противостоят не сплоченные гностические общины, как это было в первые века, но всепроникающий дух антиклерикального либерализма с его главным оружием – размыванием всех принципов в религиозных убеждениях и нравственности. Поэтому те, кто сегодня в традиционном христианстве видит чужую и даже враждебную религию, мгновенно распознал в авторе Евангелия Иуды своего. Отсюда инстинктивный выпад – вместе со своим против чужого.

Трудно заподозрить либералов в том, что они не понимают, что значит для Церкви признать неканоническое каноническим.

Церковный взгляд тем отличается от неканонического, что он базируется на полном доверии новозаветным сообщениям. Новозаветные книги, в свою очередь, были отобраны никем иным как самой Церковью, ее соборным разумом, среди широкого набора апокрифических текстов. Главным требованием было то, чтобы канонизированные писания адекватно передавали опыт тех, кто мог непосредственно засвидетельствовать о Христе. Такими свидетелями были евангелист Иоанн Богослов (Четвертое Евангелие, три послания, Апокалипсис), апостол Петр (два послания), евангелист Матфей (Первое Евангелие), апостол Иаков (послание), апостол Иуда (не путать с Иудой Искариотом! – послание).

Кроме того, в Новозаветный канон были включены тексты писателей, которые лично никогда не видели Иисуса Христа, но включились в проповедь Его Благой Вести, когда община, созданная Им, существовала уже более десятка лет. Это апостол Павел (14 посланий), евангелист Марк (по преданию, ученик Петра – Второе Евангелие), евангелист Лука (по преданию, ученик апостола Павла – Третье Евангелие). Писания этих новозаветных авторов были включены в канон потому что их авторы показывают Христа и передают Его Благую весть именно так, каким Его знала апостольская община. Таким Христа можно было узнать только внутри этой общины <25> через участие в ее главном Таинстве – Евхаристии, получив непосредственный опыт встречи со Христом через Причащение.

Община признала писания евангелистов-неочевидцев наравне с Евангелиями свидетелей-очевидцев и в то же время по разным причинам был отвергнут целый ряд раннехристианских писаний, надписанный именами апостолов из Двенадцати и других авторитетных свидетелей Христа. Это такие апокрифы, как Протоевангелие Иакова, Евангелие Фомы, Евангелие Петра, Евангелие Варфоломея, Евангелие Никодима, Деяния Иоанна, Деяния Павла, Деяния Андрея и другие. Критерием отбора канонических текстов для Церкви всегда было то, насколько они соответствуют тому подлинному живому преданию, которое Церковь получила от апостолов и которое заключалось не в словесных формулировках, а в реальном переживании встречи с Самим Христом, опыт которого каждый член общины мог получить в церковном таинстве Евхаристии. Это признание, то есть процесс канонизации новозаветных текстов затянулось до V века.

Православная Церковь, также как и современный католицизм, основывается на предании, которое передается в первую очередь не как текст, а как литургическое таинство. Все христианские тексты, начиная с Евангелий, для Церкви – это не более, чем словесное описание того опыта, который апостолы получили в непосредственном переживании смерти и воскресения Христа, а все последующие поколения христиан такой же опыт получают благодаря участии в Евхаристии. Правильно понять то, что написано, может только тот, кто уже получил этот опыт. Для протестантских деноминаций, в большей степени опирающихся на Писание, чем на Предание, в конечном итоге решающим критерием стал не текст, а индивидуально получаемое откровение для его истолкования. С православной точки зрения это, естественно, неверно, поскольку ввергает в пучину субъективизма тех, чьи души еще не очищены от греховных страстей. Но главное что можно констатировать, для протестантов также критерий не в самих текстах, а в традиции их понимания, сложившейся пусть недавно в их пусть небольшой общине.

Таким образом, для христианской Церкви, наследнице апостольской общины, новозаветные тексты никогда не были главным критерием адекватности проповедуемого Евангелия. Критерием всегда был опыт знания Самого Христа, получаемый в апостольской Церкви. Между тем из Истории Евсевия Памфила известно, что уже евангелист Иоанн боролся с искажениями христианского учения со стороны гностика Керинфа¹⁴. То есть, неканонический, нецерковный взгляд на Христа дал о себе знать сразу, еще при жизни апостолов-очевидцев Христа.

В этом и состоит главная разница между каноническим и неканоническим взглядом на учение и историю христианства. Каноническое учение возникло на предании, оставленном Самим Христом и принятым Его ближайшими учениками. Не канонически мыслил, например современник Иоанна Богослова Керинф и другие адепты широкого религиозно-философского движения гностиков, которые не изнутри, а извне Церкви Христовой судили о Христе, событиях и людях, связанных с Ним. Гностики не получили прямого предания от Христа, потому и не могли создать собственного надежного предания. Секта каинитов, как ее называет Ириней Лионский, в среде которой появилось Евангелие Иуды, принадлежала к этому же гностическому движению. Позднее появились отколовшиеся от Церкви христианские секты, каждая из которых выбирала (отюда – ересь, αι[ρεσις от – αι`ρετι,ζω, избирать) для себя свой центральный пункт. На месте распадавшихся сект появлялись новые, но в центре их внимания оказывался уже другой выбор, и возникало новое, столь же недолговечное предание.

Наследницей еретических сект до некоторой степени можно считать современную западную библеистику, судящую о первохристианской истории извне Церкви как извне судили об учении Христа гностики. Именно в этом пункте солидаризовались ересь I века и либерализм XVIII–XXI веков, розовая мечта которого и в Церкви подменить Христа Его предателем Иудой. Как мы видим, и на этот раз возвращение Предателя не состоялось и Церковь осталась тем, что она есть.