От рукописной церковной книги к печатной

Страница из истории богослужебных текстов

Если вы имели случай когда нибудь в старое дореволюционное время посетить старообрядческий храм или часовню, а потом вам пришлось побывать в русинском храме в каком нибудь глухом углу Прикарпатья, – не послышалось ли вам в прикарпатских церковных напевах нечто уже знакомое? не напомнили ли вам некоторые своеобразные выражения в песнопениях то, что вы слышали уже когда то давно в старообрядческом чтении или пении? «Богородице Дево, радуйся, обрадованная Марие, Господь с Тобою»... Откуда эта общность? Откуда сходство между русскими староверами и западно-русскими униатами? Не слышится ли в этом униатском голос седой старины?

Да, это, действительно, голос старины, но не об унии говорит он и не в пользу унии. Это сохранение старины переносит нас в период доуниатский (Брестская церковная уния заключена в конце XVI столетия). Неожиданное сходство далеких друг от друга, но единых национально, русских севера и юго-запада говорит лишь о том, что в Западном крае были причины крепко беречь свои церковные уставы, свой обряд, свои обычаи. Пронести неповрежденной свою веру, выраженную в богослужении, через длинный период насильно введенной унии, сколько бы он ни продол жался, – Таково было инстинктивное стремление угнетенного народа; оно внушило народу, во что бы то ни стало, крепко держаться при «старом» обряде. И народ – если говорить о главной массе – в течение 300-летнего периода унии сохранил себя.

Общность старых богослужебных форм Руси юго-запада и Руси севера переносит нас в ту отдаленную эпоху, когда Русь представляла собой одно целое в духовном смысле, хотя в политическом отношении она была разделена границей между Литвой-Польшей и Московской Русью. Единый русский народ жил в разных государствах. Первоначальная Киевская митрополия скоро разделилась на две; каждая из двух претендовала на имя «Киевской»; оне были не только разобщены, но и соперничали друг с другом: и все таки духовное церковное бытие было общее, сходное, по существу единое.

Впрочем, богослужение внутри каждой из митрополий не было совершенно единообразным. От начала христианства Русская Церковь находилась под влиянием нескольких соседних православных церковных центров. Этими центрами были: Константинополь, Палестина, Афон и славянский Запад (Сербия). Эта разница влияний отражалась и на богослужении. Паломники Афона и Палестины привозили домой греческия богослужебные книги палестинского и афонского образца и свои впечатления о тамошнем богослужении. Прибывавшие из Константинополя архипастыри и лица, посылавшияся туда для рукоположения, вводили обычаи Константинополя. С славянского Запада шли готовые славянския книги Сербско-болгарской редакции. И нужно сказать, что Церкви русского севера и русского юго-запада были совсем похожи одна на другую не только в «согласованном», но похожи и по внутренней несогласованности, т. е. по одновременному употреблению различных богослужебных текстов. Особенности одной части Руси были присущи другой её части.

Церковные книги, как известно, были рукописные. Переписывать книги почиталось святым послушанием и делом первой важности. Из жития св. Феодосия Печерского известно, что он плел нитки из «волны» для переплета книг в то время и в том помещении, где Иларион списывал книги, а старец Никон переплетал их. Писание книг производилось с особой тщательностью и вниманием. В вольной перепродаже нередко за одну книгу, служебник, молитвослов, платилась сумма, равная ценности целого земельного имения. Не следует думать, что списывание вело к большому количеству описок и ошибок в текстах. Имелась возможность одну рукопись проверить другой рукописью. Разночтения имели своей причиной разное происхождение оригина лов, бывших в распоряжении переписчиков. Разночтения не давали повода к какому либо замешательству.

Так было пока производство книг было рукописным. Но произошел резкий переворот, когда гусиное перо заменилось, наконец, печатным станком. Этот переход, казалось бы, столь благоприятный, вызывал ряд трудных вопросов и создал крупные осложнения в церковном деле. Результатом таких осложнений для Русской Церкви был, как известно, тяжкий недуг раскола старообрядчества.

В половине XV-го века изобретено на Западе книгопечатание. На Западе же видим первые шаги тиснения православных церковных книг, нужно сказать, вполне успешные. Уже в конце того же столетия, в 1491 году, появляется первая богослужебная православная славянская книга «Осмогласник» или Октоих, очень хорошо исполненная. Она отпечатана в две краски в Кракове в типографии Швайпольта (Святополка) Феоля (Фиалки); вслед за ней вышли там же другия богослужебные книги (Часослов, Триодь постная, Триодь цветная). Важно отметить, что в изданиях Феоля встречаются особенности русской редакции богослужебных книг; в месяцеслове помещены имена русских святых. (Два неполных экземпляра этого первенца славянской печати находились в публичных библиотеках Петербурга и Москвы, а полный в Редигеровской библиотеке в Силезии, в Германии). Прошло два года, и в двух других пунктах вышли церковные книги: в одном небольшом городке Черногории и в Венеции (Часослов, печатник Андрей Торесанский).

Не так скоро добралось типографское дело до чисто русских земель. На долгое время Венеция становится центром, где сосредотачивается издание православных богослужебных книг, главным образом, на греческом языке, а отчасти, в меньшей степени, на славянском. Почему именно Венеции принадлежит эта честь? Венеция, владычица Адриатического моря, после возвращения её византийской империи по миру 812 года, в течение всего второго тысячелетия нашей эры, до французской революции и Наполеона I-го, представляла собою независимое государство, связанное лишь номинально, ради торговых выгод, с Константинополем. Она всегда успешно отражала от себя притязания Римских пап присоединить ее к папской области. Конечно, она должна была стать одним из главных мест убежища греческой эмиграции после взятия Константинополя турками в 1453 году. Это был могущественный центр университетского образования в Средние века как латинского, так и греческого. В XV-ом веке, веке начала книгопечатания, в Венеции насчитывалось уже 250 типографий. Греческия церковные издания обслуживали греческий Восток, а также греческие монастыри и по селения в Италии; славянския издания обслуживали славянский Запад. (В 1619 и последующие годы сербский воевода Божидар Вукович имел там собственную типографию).

Следующими пунктами, куда, ближе к нам, передвигается типографское славянское дело, являются Прага и Вильно (типография Скорины). И, наконец, во второй половине XVI-го столетия оно достигает Москвы. В 1553 году царь Иоанн Грозный издал распоряжение об устройстве печатного двора в Москве. «Первопечатником» здесь был знаменитый Иван Федоров. В 1564 году вышла первая печатная книга Апостол с обозначением Москвы, как места печати. Сама по себе десятилетняя затяжка с выходом этой книги дает повод предполагать возникшия при печатании недоразумения; действительно, по невыясненной причине, Федоров подвергся преследованию и принужден был бежать из Москвы за границу. Он укрылся в Литве, в Заблудове, около Белостока, у «наивыжчего гетмана» Ходкевича.

Личность печатника Ивана Федорова привлекает к себе внимание из за того значения, какое суждено было иметь в истории русской книги этому горячему и, по всем данным, безкорыстному служителю идеи. В Польше уже существовало тогда несколько небольших русско-славянских типографий. Федоров затевает свое большое типографское дело во Львове. Но собственных средств у него нет, типографию приходится заложить и вот Федоров оказывается у князя Конст. Ив. Острожского в г. Остроге. Здесь выходит в свет, при его главном участии, известная Острожская библия 1580 года, повторенная изданием в следующем 1581 году. Федоров продолжает мечтать о собственном деле, возвращается во Львов, но справиться с долговыми обязательствами он не в состоянии. Федоров умирает в нищете. После его смерти львовская общественность старается спасти его предприятие, выкупает типографию его у кредиторов. Так полагается основание двум типографиям, которым предназначено было вести церковно-просветительное дело в Западном крае почти до наших дней. Этими детищами Федоровской типографии были: а) типография известной львовской Ставропигии, этого очага русского самосознания в Галиции до конца 19-го столетия, и б) типографии Киево-Печерской лавры, также обслуживавшей нужды Церкви до последних дней Русской империи. Такое распределение наследства Федорова совершилось потому, что львовская Ставропигия оставила за собой одну часть типографии, а другая была перевезена в Стрятин (местечко в Галиции, имение львовского епископа), там заново оборудована, а оттуда продана в 1615 г. архимандриту Киево-Печерского монастыря Елисею Плетенецкому и перевезена им в Киев.

Другой московский печатник, сотрудник Ивана Федорова, Петр Мстиславец бежавший с ним в Литву, обосновался в Вильно и там организовал известную впоследствии виленскую типографию Мамоничей.

Пребывание типографии в Стрятине ознаменовалось, помимо других изданий, выпуском церковной книги нового образца: это был большой полный Служебник 1604 г., исправленный по венецианскому греческому изданию. Отсюда, от этого служебника, начинается история «исправления» русских богослужебных книг; здесь дано направление делу исправления книг. Издатели стрятинского Служебника сопроводили книгу предисловием. Они объясняли, в каком затруднении они были, избирая оригинал для печатного издания. Рукописные книги оказались несогласованными между собою и трудно было выбрать среди них такую, которая по праву могла бы быть названа наилучшею. Пришлось обратиться к греческим изданиям и сделать новый перевод. Исправление было сделано по венецианскому греческому изданию. Возможно, что венецианский текст Служебника сохранял ту форму чина Литургии, какую дал ей в 14 веке известный литургист и церковный деятель константинопольский патриарх Филофей. Действительно, стрятинское издание оказалось вполне на высоте. Здесь впервые даны обстоятельные руководящия указания для действий священнослужителей, остающияся почти без изменения до настоящего времени.

Итак, принцип был установлен: вместо местных несогласованных рукописей давать при печатании богослужебных книг текст греческих венецианских изданий.

Когда богослужебно-издательская деятельность развилась в Киеве, при митрополитах Иове Борецком и Петре Могиле, в первой половине XIV столетия, колебаний в выборе текста для печати не было: были организованы переводческия комиссии, и книги – часословы, октоих, следованная псалтирь, постная и цветная триоди и другия – воспроизводились по греческим печатным изданиям. В этой работе проявлено было много инициативы и самостоятельности, вложено много труда. И нужно сказать, что издания Киева, а потом и Львова были образцовыми по общему исполнению и по внешнему виду. Церковно-историческия и политическия обстоятельства Западной Руси были таковы, что деятелям Церкви необходимо было проявить максимум напряжения сил для защиты Церкви. Только за десять лет до издания стрятинского служебника была подписана в Бресте церковная уния. Тогда Православная Церковь в Польше почти лишилась епископов. Руководство церковной жизнью и защита православия перешли к монастырям, которые с честью несли это служение, а также к братствам, составившим опору Церкви в среде мирян. В 1620 году иерусалимский патриарх Феофан, бывший проездом в Киеве, совершил, с риском для своей жизни, тайное поставление епископов для Западнорусской Церкви, и этим путем была возстановлена здесь православная иерархия. Но после того, как права Церкви большими усилиями и тяжелой борьбой были в значительной степени возстановлены, подъем духа чувствовался большой. Православный Киев сознавал себя крупным центром для всего единоверного славянства. В предисловии к одной из книг содержится указание, что она предназначается не только для всей Руси, Малой и Великой, но и для южного славянства – сербов, болгар, славян приадриатических, наконец, для Молдавии, Валахии, Семиградия.

Однако, в этой работе проявилось и некоторое, не совсем благоприятное увлечение. Коллегия редакторов-переводчиков не ограничилась одним чистым переводом: в книгах давались дополнительные руководящия указания, составлялись новые синаксари (для Триоди). Все это было уместно; но в рубриках, содержавших указания для священнослужителей, уже нередко отражался характер местных особенностей; был составлен новый требник, т. наз. Большой Требник Петра Могилы, очень полный по содержанию, но далеко отшедший от православной традиции. В него вошло много молитв на разные случаи, составленных нарочито для данного издания, из них некоторые – очень близкия по содержанию к молитвам римо-католического требника, и кроме того, внесены объяснительные статьи перед текстом чинопоследований совершенно в стиле западной схоластической науки того времени, в частности, с указанием интенции, формы и материи каждого таинства. Все это не было выражением латинизации по существу, а только должно было показывать способность к устранению недочетов, в которых укоряли противники, и в некоторых случаях оттенять разницу между православием и римо-католичеством. Тем не менее эти приемы наложили своеобразную печать на характер киевских изданий, оказавшуюся впоследствии камнем преткновения в деле исправления книг в Миоскве.

В те годы начала 17-го столетия, когда Западная Православная Русь переживала горькую, смутную, страдную эпоху борьбы с объявленной церковной унией, Московская Русь стонала под ударами Смутного времени. Как только Москва оправилась от смуты, перед её иерархией встал вопрос книгопечатания церковного и с ним другой вопрос, аналогичный пережитому Западной Русью: по каким книгам «править»? Проблема исправления книг здесь переживалась особенно остро, болезненно. При патриархах Филарете, Иоасафе, Иосифе она не нашла себе разрешения: правили безпорядочно, по старым рукописям, в течение полустолетия, и неудовлетворительность такой постановки дела была ясна очень многим. К киевским книгам относились в Москве подозрительно. Был случай торжественного сожжения на площади в Москве книг киевской печати. Надежда получить исправные книги полагалась на греческий Восток. С этой специальной целью было дважды снаряжено посольство на Ближний Восток Арсения Суханова. Во второе свое путешествие Суханов закупил около 500 образцовых рукописей богослужебных книг, составлявших до последнего времени украшение Московской Синодальной библиотеки. Однако, сам Суханов вынес отрицательное впечатление от находившегося под турецким игом Востока, впечатление, что там уже нарушено чистое православие. В частности, Арсений Суханов привез весть, что незадолго до вступления на патриарший престол Никона монахи всех греческих монастырей на Афоне составили собор, на котором признали двуперстие ересью и сожгли имевшияся в афонских монастырях московския богослужебные книги старого образца. Так и не найдено было безупречных текстов для исправления книг, пока не сказал своего решительного слова патриарх Никон. Под влиянием авторитетных иерархов Востока, патриарх Никон указал править по греческим книгам. Книги эти были все те же венецианския издания. Так напр., требник московский был правлен по венецианскому евхологию 1602 года. Справщиками пришлось взять киевлян, так как только они имели должную подготовку для данной задачи и, прежде всего, достаточно знали греческий язык. Приходилось производить, так сказать, дубликат той работы, какая уже была сделана в Киеве. Естественно, что работа свелась к повторению, а то просто и к переписыванию, киевских переводов.

Отмена патр. Никоном старых писанных книг и старых «неписанных» обрядов, как двуперстие, хождение по-солонь, вызвала бурю. Ея результатом был раскол в Русской Церкви, раскол старообрядчества. Несмотря на эту бурю, все перемены и исправления вошли в жизнь Русской Церкви. Мы теперь пользуемся книгами в той редакции, какая дана была справщиками патр. Никона. Старообрядчество осталось при старых книгах, при старых обрядах. Раскол оказался не изжитым даже до наших дней.

Чем же объяснить, что одна и та же реформа вызвала такия различные последствия: мирно прошла в Западной Руси и так болезненно на северо-востоке? Конечно, здесь нужно учитывать историческия обстоятельства и исторически сложившуюся психологию Запада и Севера. Западная Русь слишком была поглощена основной борьбой за сохранение веры, настолько, что вопросы внутреннего и частного характера, в частности, выбора богослужебных текстов, отходила на второй план. Московская Русь смотрела на себя, как на единственную и непоколебимую хранительницу древлего благочестия, обязанную быть верной не только во многом, но и в малом, не только в главном, но и во второстепенном. Но помимо того: можно ли уверенно сказать, что реформа в Западном крае прошла единодушно? Печатавшияся в литовско-польских областях церковные книги дают основание думать другое. Здесь не было открытого протеста, бунта, раскола: но молчаливый отпор, несомненно, был. И вот его признаки. В Западном крае, кроме больших типографий Киева, Львова, Вильно, в XVII столетии была большая сеть малых «друкарен», принадлежавших монастырям, братствам, обслуживавших местные нужды. (Таковы типографии в 17 в. в Остроге, Дермани, Угорцах, Минске, Четвертне, Стрятине, Почаеве, Заблудове, Униеве, Евью, Клиросе, Супрасле; некоторые из них еще в том же столетии стали униатскими)¹. Вероятно, не такия требовались большия затраты, чтобы приобрести шрифт и станок для книги в восьмую долю листа одноцветной печати. При просмотре иной книги бросается в глаза недостаток технических средств или сноровки для сверстки набранной страницы, напр., нередко последния слова нижних строк страницы деформированы и буквы выворочены из своих мест. Но содержание таких изданий показывает стремление держаться старины – тексты церковных книг разнятся: – Киев и Львов дают новую редакцию; а меньшия друкарни на протяжении всего этого столетия продолжают печатать старые тексты, в том виде, какой был в рукописных книгах. В требниках, служебниках, часословах, триодях местных изданий Западного края вы найдете все или почти все характерные особенности т.наз. старообрядческих книг. Это говорит о том, что традиция оберегалась, что ею дорожили, что новые частности в богослужебных чинах не так легко воспринимались. Традиция была опорой православия. Потом, когда, под давлением государственного аппарата, уния стала господствовать, она переняла официально книги «могилянского» образца, только с соответствующими изменениями и добавлениями, специально униатскими; но приходское духовенство, и народ, приняв номинальную унию, тем сильнее тяготели к старине, и частично донесли эту старину до нашего времени. Вот почему еще так недавно слышались в прикарпатских храмах, а может быть, и теперь слышатся, характерные выражения, как «смертию на смерть наступи» вместо «поправ» в тропаре Пасхи и «обрадованная» вместо нашего «благодатная» в тропаре «Богородице Дево», напевы, напоминающие крюковое пение, унисонный речитатив и пр. Вот почему, даже возвращаясь в православие, народ нередко здесь выражает желание сохранить свои местные обрядовые и текстуальные особенности.

Какая сторона права была в этом споре двух течений внутри Православной Церкви, старого и нового, кто виноват? Никто не виноват. Виноват нормальный исторический процесс, накопивший неизбежно за несколько столетий известную сумму разностей по сравнению с первоначальной формой богослужения. Виноваты географическия разстояния и политическия границы, наконец – разница языка, благодаря которой богослужебные чины в разных странах получали свои оттенки и свои отличия. Темп видоизменений на греческом Востоке был быстрее, чем на славяно-русском севере. Изучение греческих богослужебных рукописей, начало которому положено было проф. А. А. Дмитриевским, показало, что все особенности дореформенного русского богослужения, начиная с сугубой аллилуии, можно найти в греческих рукописных книгах. Но греческий Восток успел сделать новые шаги, тогда как Русь Московская и Западная оставались при своем старом наследии. Как должна была православная Русь отнестись к факту несоответствия между родной стариной и греческой нормой? Беречь старину значило пренебречь идеей богослужебного единообразия всей Церкви. С другой стороны, жертвовать своим привычным, своей стариной, ради этого единства с другими церквами в настоящем – не было ли это, казалось, разрывом единства со своим прошлым, пренебрежением к святости родной Церкви, умалением достоинства её святых, в этой старине спасавшихся? Но остаться только при своем, опять таки, это вело к тому, чтобы замкнуться в себе, отчуждало от других православных церквей, вызывало укор в самомнении. Что предпочесть и чем пожертвовать? На это недоумение могло бы быть два ответа даже и в наше время. Но от ветить нужно было: печатный станок настойчиво требовал решить, наконец, этот вопрос. Выбор был сделан в пользу единства в богослужебном строе и обрядах со всею вселенской Церковию. Так стоял вопрос в Московской Руси. То же было и в Руси Западной: та же проблема – и то же решение ея, только несколькими десятилетиями раньше, – и та же реакция, которую можно было наблюдать до наших дней в сохранении обрядовых следов седой старины, рядом с основным общим богослужебно-обрядовым строем. Создание в России единоверческих храмов где богослужение совершается по старому чину, было свидетельством того, что Православная Церковь различает «старообрядчество» и «раскол»: не осуждает старых обрядов, а осуждает самочиние.

Одна была невольная виновница московского раскола, это – Венеция. И потому, в заключение, остается спросить: откуда Венеция взяла свою новую редакцию греческих богослужебных текстов? С точки зрения верности Православию, эти тексты совершенно безукоризненны и чисты. Но вот что вызывает недоумение: поскольку можно опираться на сделанные в русской литургической науке описания греческих церковных рукописей, – обнаруживается и у греков такой же прорыв между рукописной и печатной книгой, какой мы наблюдаем у на нас на Руси. Особенности печатного венецианского текста не находят для себя оригинала в рукописях. Какова причина этого? Та ли, что недостаточно изучены рукописи? Та ли, что случайно оказались в руках изследователей книги более древнего происхождения и старого типа, и им не попались на глаза более новые рукописи? Или, наконец, может быть, Венеция имела свой собственный источник, откуда она взяла свои тексты, лежавший в стороне от греческого Востока? Последнее всего вероятнее, если примем во внимание, что в Южной Италии и в самой Венеции были греческие монастыри и было православное население. Как бы ни было, этот вопрос в русской историко-литургической науке до первой мировой войны не был выяснен. Напрашивается сам собой и другой вопрос: совсем ли легко достигло единообразия, с введением книгопечатания, богослужение у самих греков? Не было ли и там гласного или негласного разделения на приверженцев старого, рукописного типа церковных книг и проводников нового, печатного, – а может быть, и борьбы? Почему, напр., иерусалимский служебник Литургии св. Иоанна Златоустого и служебник венецианской печати так значительно разнятся между собой, что в литургической науке принято говорить об «иерусалимской редакции» служебника и «венецианской»? Эти вопросы стоят открытыми. Возможно, что на них найдется ответ у литургистов нового времени.