Еще к вопросу о переводе Ин. VIII, 44 и Ин. X, 12, 13

Экзегетические заметки

В Тр. К. Д. А. (1904, март) проф. Д. II. Богдашевский представил образцы своего экзегетического творчества и экзегетической критики (в ст. Экзегетические заметки).

Он подвергает критике данное мною изъяснение Ин. X, 12. 13 (Б. В. 1903, кн. IX) и VIII,44 (кн. X).

Мое изъяснение и того и другого места критик находит «ненатуральным» (стр. 447 и 449). Было бы весьма интересно узнать от проф. Богдашевского, что он разумеет под «натуральностью» экзегезиса, так как у ученых комментаторов нет обыкновения называть тот или другой экзегезис таким термином.

Относительно Ин. X, 12. 13 проф. Богдашевский прежде всего рассуждает о значении глагола σκορπιζειν. Он пишет: «в своем понимании г. Тареев утверждается на том, что σκορπιζειν, как показывает его употребление в других местах Нового Завета, не имеет значения «разгонять,» а означает именно «расточать.» И вот Богдашевский поучает меня, что «если при σκορπιζειν стоит accusat., то оно именно означает: «рассеивать», «разгонять», ссылаясь на Пс. XVII (XVIII) 15; 2Цар. XXII, 15 и Ин. XVI, 32.

Самое величайшее затруднение в литературной полемике происходит от неточности критиков и референтов при передаче авторских мыслей. Обычно критик сначала исказит авторскую мысль до пределов нелепости и потом, подобно Дон Кихоту, сражается с мельницей, с искаженной мыслью, воображая, что одерживает победы. Прием самый употребительный, но неприглядный.

По-видимому, «я утверждаю, что σκορπιζειν не имеет значения разгонять,» а Богдашевский указывает примеры такого значения. Коротко и ясно! Но... никогда и нигде я не утверждал, что глагол σκορπιζειν не имеет значения «разгонять.» Повторю буквально то, что я писал: «Русский переводчик и новейшие издатели греческого текста поступают неправильно. Кроме того, что они вынуждены или переставить слово «овец» или отбросить его, они изобличаются также неверным пониманием слова σκορπιζει. Относя этот глагол к подлежащему «волк», они понимают его в смысле «разгоняет». Но это неверно. (Т. е. неверно относить в Ин. VIII, 44 σκορπιζει к подлежащему волк и переводить его словом «разгоняет»). У Мф. XII, 30 и Лк. XI, 23 читаем: ὁ μὴ συνάγωνμετ᾿ἐμοῦσκορπίζειкто не собирает со Мною, тот расточает, т. е. здесь (!) σκορπίζει означает не расхищает или разгоняет, а расточает или растеривает, – глагол относится не к разбойнику или вору, а к охранителю или управителю. Также Лк. XVI, 1: один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его διασκορπιζωντὰὑπαρχοντααὐτου. 2Кор. IX, 9: εσκορπισεν, ἐδωκεν τοις πενησιν, расточил, раздал нищим. И в Ин. X, 12 σκορπίζει означает «расточает, растеривает», а не «разгоняет», и относится к подлежащему пастух-наемник». Вот что я писал. Я не говорил об общем значении глагола, а говорил только о его употреблении в Н. З. Научно говоришь только то, на что имеешь основания и что относится к цели; ученый никогда не придаст частному значение общего. Я не говорю об общем значении σκορπίζειν (что легко узнать из словаря и что предполагается общеизвестным), я говорю об употреблении этого слова в Н. З. Большая разница между вопросом об общем значении слова и вопросом об употреблении его в том или другом литературном памятнике. На этом основывается различие греческого классического, греческого LXX, греческого новозаветного. По словам Богдашевского, я определил значение глагола σκορπίζειν по употреблению его в Н. З. Но я этого не делал. Не по употреблению в Н. З. я определял значение глагола, а именно говорил об его употреблении в Н. З. Во всяком случае будем опираться на букву. Я не говорил, что σκορπίζειν не имеет значения разгонять; я говорил, что глагол не имеет этого значения в Ин. X, 12, как не имеет в Мф. XII, 30; Лк. XI, 23 и XVI, 1.

Выражение «разгоняет» для нашей притчи очень определенно. Если σκορπίζειν означает «разгоняет», то уж конечно разгоняет овец волк, а не пастух-наемник. Для меня и важно было рассеять это предубеждение и показать, что σκορπίζειν не только не имеет исключительно значения разгонять, но употребляется в Н. З. именно в смысле «расточать, растеривать.»

Собственное значение σκορπίζειν «рассеивать, разбрасывать» (по словарю) для нашего текста и для подобных очень неопределенно (как и значение тех еврейских глаголов, которые LXX передают чрез εσκορπίζεν в пс. ХVII (XVIII) 15 (2Цар. XXII, 15) и СХI (СХII) 9 (2Кор. IX, 9) и чрез ἐκσπασατε в Зах. XIII 7 (διασκορπισθησονται Мф. XXVI, 31; Мрк. XIV, 27). Одинаково имеем рассеяние или разбрасывание в разных случаях, когда хозяин (блудный сын) расточает имение свое, διεσκορπισεντηνουσιαναὐτου Лк. XV, 13, ср. Пс. СХI (СХII), 9 – 2Кор. IX, 3), или домоправитель (неверный) расточает имение хозяина (διασκορπιζωνταὑπαρχοντααὐτου Лк. XVI, и), или пастух-наемник растеривает овец (σκορπίζειταπροβατα), или волк разгоняет овец (id.), или Господь рассеивает надменных и врагов праведника (διεσκορπισενὑπερηφανους; Лк. I, 51, ἐσκορπισεναὐτους Пс. XVIII (XVIII) 15 (2Цар. XXII, 15).

По каким же признакам можно узнать частный оттенок в употреблении глагола, – отчего зависят эти оттенки? Проф. Богдашевский пишет: «если при σκορπίζειν стоит accusat., то оно именно означает: «рассеивать, разгонять. – И ссылается на единственный ветхозаветный пример Пс. XVII (XVIII) 15­2Цар. XXII, 15! Вот разительный образчик поспешных обобщений! В этом примере, действительно, Господь разгоняет врагов, также Лк. I, 51 (по характеру место ветхозаветное); но вот блудный сын расточает имение свое (διεσκορπισεντηνουσιαναυτου), управитель расточает имение хозяина (διασκορπιζωντὰὑπαρχοντααὐτοῦ)! –

Частный оттенок в употреблении глагола зависит не от этого, а от контекста, от того, с каким подлежащим он сочетается. В нашем тексте важно определить, какое подлежащее при σκορπιζει τα προβατα: пастух, или волк. Чтобы определить это, мы обращаемся к употреблению глагола в других новозаветных местах, и находим более или менее устойчивое сочетание с подлежащими: домоправитель, хозяин. Это дает нам обоснованную возможность и в нашем тексте относить глагол к подлежащему: пастух, а не волк. (Вот почему я и не сказал ни одного слова об определенном значении глагола – без определенного сочетания его с тем или другим субъектом действия. Вот почему, далее, в Ин. XVI, 32 глагол употреблен в общем, неопределенном значении).

Соглашаюсь, что таким путем можно обосновать только возможность. Но ведь у меня это не единственное и не особобленное основание. Оно у меня примыкает к другому, – к тому, что употребление сначала указат. мест., а потом существ. «ἁρπαζειαὐτακαισκορπιχειταπροβατα – расхитит их и распудит овцы» заставляет относить глаголы к разным подлежащим. Эта система оснований и создает необходимое заключение.

Правда, мое предшествующее основание проф. Богдашевский старается устранить таким объяснением, что волк «расхитит отдельных овец, а распудит целое стадо». Но это возражение Богдашевского не имеет никакой силы. Во-первых. Что волк, бросаясь в стадо, схватывает одну овцу (как у Богдашевского), а остальных распугивает, это обычное явление. Но не об обстановке этого явления, не о том, что похищение овцы волком сопровождается рассеянием стада, идет речь в притче. Притча говорит не о случае нападения волка, но дает схему отношений к стаду – пастыря, наемника и волка: пастух (всегда) полагает жизнь свою за овец, наемник убегает, как только завидит приходящего волка, оставляет овец, а волк расхищает их (αυτα). Если вопрос о картине явления, одно дело; если о схеме, другое дело. Во-вторых – и это самое главное. Если даже допустить возможность картинного изображения, все равно этим не устраняется странность употребления сначала указат. мест., а потом существительного. Пусть волк одних овец растерзывает, а других распугивает, в этом еще нет основания сказать: растерзывает их и распугивает овец, все равно нужно было бы сказать: растерзывает овец и распугивает их. Богдашевский говорит далее об усилении мысли. Но ужели «разогнать» сильнее, чем «расхитить»?! Наконец, что затруднение в чтении текста существует, это показывают и переводчики, переставляя «овец» и «их», и новейшие издатели, отбрасывая «ταπροβατα».

Против данного мною перевода Ин. VIII, 44 г. Богдашевский, во-первых, возражает: «толкование это, без сомнения, весьма странное, ибо в Писании нигде нет речи об отце диавола» (т. е. кроме, как я полагаю, данного места). Но... ведь и об отце лжи в Писании нигде нет речи (т. е. кроме, как толкует Богдашевский, данного места). Ergo, оба толкования в этом отношении одинаковы. Как же г. Богдашевский не досмотрел полного бессилия своей аргументации? Ужели на таких призрачных доводах можно основывать «бессомненные» истины?

Во-вторых, г. Богдашевский возражает: «Постановке члена пред πατηρ нельзя придавать того значения, какое усвояет проф. Тареев, ибо известно, что в Новом Завете весьма часто существительное с членом имеет значение предиката». Далее следуют примеры. Всегда приятно от профессора выслушать урок, но неприятно, если урок поражает своею элементарностью и бесцельностью. Был ли для проф. Богдашевского повод давать мне этот элементарный урок, если я буквально писал так: «в греческом ψευατης употреблено без члена, а ὁπατηρ с членом и потому эти два слова не могут быть одинаковыми пастями одного предложения, именно двумя сказуемыми»? Очевидно, г. критик в мою аргументацию не вникает и только потому впадает в соблазн самодовольно сделать элементарное наставление. Ему нужно было бы показать, что из двух сказуемых одного предложения (употребленных одинаково – в общем или определенном смысле) одно может быть без члена, а другое с членом. Впрочем далее г. Богдашевский пишет: «что при χευστης нет члена, а при πατηρ находится член, это объясняется тем же, почему и в предшествующем в одном случае при ἀληθεια поставлен член, а в другом нет: и во истине (ἐντῃἀληθειᾳ) не стоит, яко несть истины (οὐκἑστινἀληθεια) в нем». По-видимому доказательно? прямо на вопрос? На самом деле совершенно не на вопрос. Вместо прямого исследования вопроса хитросплетение, как будто критик или откровенно не понимает, или намеренно путает. Ведь, если бы я говорил, что каждое существительное в евангелии употребляется или на всем протяжении с членом или на всем протяжении без члена, в таком случае его пример имел бы значение. Но ведь я говорю о члене при одинаковых частях одного предложения, а он указывает мне на одно слово в двух предложениях. Ведь два предложения, хотя бы и рядом стояли, не составляют одного предложения! Что в этих двух предложениях ἀληθεια употреблено различно, это понятно, почему: в одном разумеется частный, определенный, случай грехопадения (ἐντῃἀληθειαἐναὐτῳ), хотя и продолжающийся в своих последствиях, а во втором – общий характер лица (οὐκἐστινἀληθειαἐναὐτῳ). Между тем было бы совершенным произволом и в дальнейшем ψευστης и ὁ πατηρ различать как общее и частное.

Любопытно спросить: во имя чего проф. Богдашевский отвергает предложенное мною «весьма своеобразное объяснение» Ин. X, 12. 13 и VIII, 44, вызванное теми затруднениями, которые соединяются с принятым чтением и обычным толкованием? Во имя «своего» объяснения? Нет, во имя принятого и обычного, ради защиты чести семинарских учебников. А затруднения? Для г. Богдашевского их не существует: в принятом и обычном для него все «непосредственно очевидно», «натурально», «без сомнения». Завидно это почивание, но подозрительна эта «непосредственная очевидность». Такое почивание «непосредственной очевидности» на принятом и обычном еще никогда не приводило к уяснению истины, но часто ставит «самодовольных» ученых в безвыходное положение.

Так это случилось и теперь с проф. Богдашевским. Дело в том, что несокрушимую¹ опору для своего объяснения Ин. VIII, 44 я нашел в древних славянских переводах

В «Остромировом евангелии 1056 – 57 г., хранящемся в Импер. публ. библиотеке», л. 33 (я имел под руками фотолитогр. изд. Спб. 1883) читается: «яко ложь и отец его». То же чтение в принадлежащих библиотеке М. Д. А. пергам. рукописях – XII в. (№ 1 Волок.) л. 19 обор., XIV в. (№ 138) л. 166. об. (Здесь «его» кем-то переделано на «ее», так что поправка по цвету чернил заметна, легко заметить и выступающее прежнее начертание). То же чтение имеют «Новый Завет Г. н. И. Хр., труд святителя Алексия, М. М. (я имел фототип. изд. Леонтия М. М. 1892), «Мирославльево јеванјелье (XII в. – изд. кор. Серб. Александра, Беогр. 1897). В «Описании славенских рукописей Московской синодальной библиотеки» (отд. J, М. 1855) сказано (на стр. 236), что пергам. рукописи евангелий №№ 20 – 31, с XII по XV в., все, следуя тексту списка Остромирова, передают Ин. VIII, 44 «яко ложь есть и отец его», а один из списков № 30 (стр. 260) имеет даже: «яко ложь есть и господь его»; тогда как бумаж. списки евангелий с XV в. Хо№ 32 – 44 имеют чтение, согласное с принятым ныне (стр. 284). Однако чтение «яко ложь есть и отец его» сохраняется в рукоп. библиях еще XV и даже XVI в. (стр. 141). Также по «Описанию рукописей библиотеки Историко-филол. Института кн. Безбородко в г. Нежине, сост. под ред. М. Сперанского» (М. 1900) указывается на стр. 5 и II, что чтение «яко ложь есть и отец его» имеют два рукоп. четверо-евангелия XVI в. Даже из печатных славянских евангелий, напр. «Евангелие, напечатанное в Угровлахии в 1512 г.» (стр. 232) имеет то же чтение². Не считаю нужным наводить дальнейших справок, но и этих достаточно, чтобы видеть, что предлагаемый мною на критических основаниях перевод Ин. VIII, 44 отзывается древнейшим славянским переводом, исчезнувшим лишь в бумажно-печатный период, вероятно, под влиянием «цензуры» известного рода «мыслителей». Чтобы понять всю силу древнего славянского перевода, следует иметь в виду, что слав. ложь не есть имя сущ. жен. рода, но это имя прилаг. муж. рода; поэтому наш славянский текст означает «что лжив³ и отец его». Та рука, которая исправила в пергам. рукописи «его» на «ее», принадлежала невежественной голове, думавшей, что «ложь» – это сущ. ж. рода. (Подобную же корректуру я встретил и в одном печатном сочинении)⁴. Итак наши древние переводчики, не учившиеся у профессоров, хорошо понимали различие (в одном предложении) сущ. без члена, переводя его предикатом, и существ. с членом, переводя его подлежащим. Не смущала древних переводчиков и идея «отца диаволова»: тогда еще гг. Богдашевские не пугали переводчиков и читателей призраками «Гильгенфельда и Фолькмара»! Также «непосредственно очевидно», что древние переводчики Ин. VIII, 44 не придавали союзу ὸτι кавзального значения.

Эта историческая справка напомнила мне слова евангелия: «всяк книжник, научився царствию небесному, подобен есть человеку домовиту, иже износит от сокровища своего новая и ветхая». Новое, «своеобразное», критическое отношение к евангельскому тексту приводит к древнему сокровищу церковного предания, тогда как трусливое и вялое прозябание на тине обычного и принятого, не допуская до нового края критического разума, не доводит и до святой древности, удерживая на старом, на дряхлом.

Еще одно замечание об идее лживого Бога в писаниях Иоанна. В 1Ин. V, 10 читаем: «неверующий Богу представляет Его лживым (ὁ μη πιστευωντῳθεῳψευστηνπεποιηκεναυτον­ИН. VIII, 44 ψευστηςἐστινὁπατηρ) ср. I, 10: представляем Его лживым (ψευστηνποιουμεναὐτον).

Не попал ли проф. Богдашевский в «тупик», высокомерно объявив мое объяснение Ин. VIII, 44 «весьма странным», «весьма своеобразным» (in malam partem) и «ненатуральным» и величественно заявив о своем «согласии с нашим славянским переводом и большинством древних толкователей»? Редко полемика приходит к такому определенному, неотразимому, «документальному» результату, – и проф. Богдашевскому остается возможность благородно сознаться в своей ошибке и не позорить себя упорством.