Из текущей журналистики

По поводу статьи о. Архимандрита Евдокима: «Иноки на службе ближним», напечатанной в Ноябрьской книжке «Богосл. Вестн.», редактор «Душеполезного Чтения», «отточив перо», поместил в Янв. Книжке довольно пространное объяснение под заглавием: «Недоразумение по важному вопросу». В энергичном тоне, с неподражаемой полемической изворотливостью, почтенный редактор спешит здесь выпутаться из того крайне неудобного положения, в которое он попал своей ложной постановкой вопроса о монашестве, сваливая всю вину на своего противника и вводя в прямое заблуждение своих читателей на счет действительного положения спорящих сторон. Не имея побуждений входить в подробности, мы остановимся лишь на некоторых пунктах редакционной статьи, характерных для литературных приемов защитников современного монашества.

Проф. А. И. Введенский обвиняет о. Евдокима ни в чем другом, как в «подмене вопроса», «в искажении чужих мыслей», и с пафосом взывает: «как же должно смотреть на такие приемы?» – Обвинение тяжкое и серьезное. Оно уже далеко выходит из границ научного спора и затрагивает нравственную личность автора, притом Архимандрита и Инспектора Академии¹. Оно затрагивает и честь журнала, поместившего статью с «подделкой и искажениями». Оно должно быть обосновано на ясных и несомненных данных, на точных, не поддающихся уверткам и софистическим перетолкованиям, заявлениях. Ничего подобного, однако же, нет.

Чтобы нагляднее представить дело для читателей «Богосл. Вестн.», без сомнения, мало знакомых с «Душеп. Чт.», мы изложим ход спора о задаче монашества со времени его возникновения.

Начало спору положила статья А. Круглова на тему: «На службе миру – на службе Богу», напечатанная в октябрьской книжке «Душеп. Чтен.» Автор ее – из числа тех истинно-русских и православных людей, которые давно с болью взирают на печальные стороны жизни современного монашества и горят духом восстановить его былое славное значение. Не подумайте, читатель, что дело идет о какой-либо коренной реформе монастырской, о каком-либо резком обличении и осуждении современного иночества. Нет, вся дерзость Круглова против монашества состояла в том, что он в робких словах осмелился напомнить Христову заповедь о любви к ближним и обязательности деятельного осуществления ее и для избравших иноческий образ жизни. Вот основной тезис его статьи: «Уже давно раздавались голоса, призывавшие наши монастыри на службу миру, которая не противоречит прямой задаче их, не исключает ее, ибо служба миру покоится на любви к ближнему, а любовь – фундамент христианского учения, и, если она обязательна для каждого христианина, то тем более для инока – наисовершеннейшего христианина». Развивая далее свой тезис, автор указывает на устройство больниц и богаделен, на уход за больными, сирыми и увечными, на содействие просвещению, «настоящему христианскому просвещению», как на ближайшее призвание монашества в деле общественного служения. «Ведь это обязательно для каждого христианина, тем более для тех, которые добровольно взяли на себя самые тяжелые подвиги христианства». Казалось, надо было бы только приветствовать этот призыв, возвращающий монашество на старый, но забытый им путь служения ближнему, ибо что может быть выше, соответственнее заповедям Евангелия, как не помощь больным, сирым и увечным, как не содействие христианскому просвещению. Но вышло не то…

Еще ранее напечатания статья Круглова передана была о. Архимандриту Троице-Сергиевой Лавры Никону для предварительного обсуждения. Прочел о. Архимандрит статью Круглова и… «грустно и больно стало на душе его». В горячем, но недостаточно обдуманном и осторожном ответе, напечатанном в той же октябрьской книжке под заглавием: «Православный идеал монашества», он обрушился на Круглова, как на злейшего врага монашества. Истинно христианский призыв его к помощи ближнему он объявил искажением православного идеала монашества, подделкой его, идеалом – суррогатом, а самого Круглова причислил к людям, которые «не вынося света великого монашеского идеала, хотят утилизировать монастыри». В своеобразно православном миросозерцании о. Архимандрита деятельное служение ближнему не только не лежит на обязанности монаха, но, напротив, противоречит его обетам, препятствует должному исполнению их. «Исключительная задача монаха – «личное спасение», воспитание в себе «святого эгоизма». Ближний для монаха не существует; монах всячески должен сторониться от соприкосновения с ним. Монах – мертв для ближних; обитель для него – «гроб прежде гроба». Поэтому, даже такие возвышенные проявления христианской любви к ближнему, как уход за больными, учительство в школе – для монаха только – «поделие», и то препятствующее надлежащему выполнению его иноческих обетов, потому что дает в себе частый повод к лишним искушениям².

В той же октябрьской книжке обе эти статьи – Круглова и о. Никона – были предварены редакторским «руководящим» предисловием, желающим дать понять неразумным читателям Душ. Чтен. О важности переживаемого редакцией момента. Расписавшись вполне под статьей о. Никона, признав ее во всей цельности³, редактор в высокопарном, напыщенном, стиле возвестил православному миру о надвигающейся на него опасности, честь открытия которой принадлежит исключительно ему. «Гордые замыслы безбожных западных переоценщиков ценностей, – гласит он, – проникают и к нам (какой ужас!) и, пропитав литературу светскую (всю?), мало-помалу начинают проникать и в область вопросов, касающихся духовной, христианской жизни. Под предлогом желания добра, содействия улучшению духовной жизни (какие бестии), сами не ведая, что творят, многие теперь вносят в христианское общество смущение и недоумение, желание тех же переоценок и реформ, на путь которых уже давно вступило западное христианство». Осмеливаются даже говорить о «реформе жизни иноков и монастырей». Наглядный пример – статья Круглова: в ней редактор видит «типичное выражение одного из широко распространенных в современном обществе предрассудков по вопросу о монашестве и монастырях (разумеется – мысль об обязательности для иноков деятельного служения ближним), тонкую подмену православно-русского идеала монашества идеалом западным"…

Судьба зло посмеялась над пророчеством редактора.

Оно не только не испугало собой людей здравомыслящих, но вызвало энергичнейший отпор в рядах самих иноков, о благополучии которых он проявил такую нежную заботливость. Мощный отпор, раздавшийся с разных концов против этого крестового похода ревнителей, заставил его задуматься и глубже уяснить себе вопрос. – И вот результатом этого раздумья явилась новая статья «Недоразумение по важному вопросу».

Мы ждали с нетерпением этой статьи, о предстоящем появлении которой знали ранее; мы думали, как и должно было думать, что новая «руководящая» статья будет дальнейшим последовательным развитием тезиса о. Никона, богословским его обоснованием, необходимым в статье профессора. И к своему удивлению, – читая статью, за спиной редактора увидали мы не суровую и строгую фигуру о. Никона, а любвеобильное лицо г. Круглова. Оказывается, что все помещенное им в октябрьской книжке предисловие было невинной шуткой, простым недоразумением. Оказывается, что в октябрьской книжке вопрос шел вовсе не об обязательности для иноков деятельного служения ближним, а только о формах его. Вот подлинные заявления редактора в его новом виде: «Вопрос ведь идет не о том, – в тоне невинности наставляет он о. Евдокима, – совместимо ли с иночеством служение ближним, а о том, какое именно служение с ним совместимо». «Служение ближним есть общехристианская обязанность». В заключение к своей статье, «подводя итоги», он, чтобы не оставлять никакого недоразумения о перемене фронта, еще раз говорит: «Вопрос не в том, совместимо ли с иночеством, его уставами и обетами, служение ближним – это само собой понятно, и утверждать противное было бы нелепостью (ну, вот, наконец, и искреннее слово!) – а в том, какие именно виды служения ближним с ним совместимы»⁴.

Но не то же ли утверждал Круглов? Мы уже читали его подлинные слова: он призывал иноков на службу, которая «не противоречит прямой задаче монастырей, не исключает ее». Он говорил об «обязательности» деятельной любви к ближнему «для каждого христианина, тем более для тех, которые взяли на себя добровольно самые тяжелые подвиги христианства», – призывал к тому, что «не находится в противоречии с сущностью высокой задачи монашества». Но в октябре эти христианские мысли оценивались, как «тонкая подмена православно-русского идеала», «как типичное выражение одного из широко-распространенных в современном обществе предрассудков,» а в январе они сделались «сами собой понятными», утверждать противное стало «нелепостью».

Надеемся, для читателей «Богосл. Вестника» теперь ясно, кто подменил вопрос. Расписавшись в октябре под статьей о. Никона об исключительной обязательности для инока только личного спасения, редактор «Душеполезного Чт.» чрез три месяца с такой же литературной легкостью расписывается и под основною мыслью статьи Круглова об обязательности для инока деятельного служения ближним. Где же принцип-то?

Но этого мало. Проделав столь удивительное salto-mortale, подменив свои собственные заявления, он со спокойной совестью возложил этот подвиг на о. Евдокима, обвинил его в подмене и искажении чужих мыслей⁵… Предоставляем читателям судить о нравственной ценности этого литературного приема⁶.

Отметим еще одну черту в «литературных» приемах редактора Душ. Чт. – Вопрос о монашестве вызван самой жизнью; недостатки современных монастырей, невозможность оставлять их далее в том же положении сознается лучшими представителями самого монашества; духовные власти озабочены этим делом. Началась литературно-научная разработка вопроса, и две крайних точки зрения тотчас же определились: Круглов ищет решения его на почве обязательности для инока служения ближнему; о. Никон отстаивает исключительно личное спасение. Постановка дела самая точная и ясная, возможно желательная. Это – только вопрос о монашестве и больше ни о чем. Но во что же обращается это простое дело под пером редактора Душ. Чт.? «Вы думаете», говорит он своим читателям, «что и на самом деле вопрос идет только о монашестве? – Нет, Вы жестоко ошибаетесь, суть лежит тут вовсе не в монашестве: монашество только пристегнуто случайно, есть «одно из типичных выражений«… Весь секрет вопроса в том, что люди, заботящиеся о возможном улучшении современного монашества, «хотят подменить те идеалы и понятия, те правила и начала, которыми доселе жил христианской мир». «С тех пор, как печальной памяти Ницше», вещает он в своей руководящей статье, «впервые стал призывать Западную Европу к переоценке ценностей, там не прекращаются попытки выработать новые идеалы жизни… Любовь к ближнему, милосердие, сострадательность почитаются теперь слабостью и пороком, преданность вере отцов считается раболепством мысли, разрыв с верою рассматриваются, как путь к свободе»… Ну, а нам-то какое дело до этого? – спросите, читатель. «Гордые замыслы», отвечает редактор Душ. Чт., «безбожных западных переоценщиков ценностей к несчастью проникают и к нам… в область вопросов, касающихся духовной христианской жизни». В чем это выражается? «Теперь слышатся голоса, призывающие реформировать жизнь приходского священника, реформировать жизнь иноков, монастырей, приходы и т. Д. (не известно что)». Еще яснее взгляд его на современные вопросы выражается в статье: «Недоразумение по важному вопросу». «Есть два», говорится там, «идеала: один наш – православный, определяемый идеей Богочеловека, другой – западный, определяемый идеей человекобога, идеал гуманитарный». Так вот в чем дело: вопрос о современном монашестве есть вовсе не вопрос о монашестве, а злокозненная попытка по примеру Ницше подменить идеал Богочеловека идеалом человекобога, гордый замысел последователей безбожных западных переоценщиков.

Но довольно… До сих пор такие приемы литературной полемики, эти взывания о падении основ и колебании устоев, было отличительной принадлежностью известной группы светской газетной журналистики… Теперь они перешли и в духовную⁷…

Пред нами первая книжка нового журнала «Новый путь».

Приветствуем в ней новый орган разработки вопросов религиозно-нравственных.

Цель журнала – дать возможность выразиться, в какой бы то ни было литературной форме – в повествовании, в стихах, в философском рассуждении, в научной статье, или в беглой заметке, – тем новым течениям, которые возникли в нашем обществе, с пробуждением религиозно-философской мысли.

Это новый путь по сравнению с тем путем, которым шли наши отцы – шестидесятники, представители утилитарно-позитивного миросозерцания; но это некоторый возврат ко временам наших дедов, к сороковым годам, к эпохе эстетитов и индивидуалистов. Наконец, это не простое ретроградство. После шестидесятых годов чистая эстетика и вполне субъективная этика уже невозможны. «Мы стоим, – пишет редактор-издатель Π. П. Перцов в вступительной статье, – мы стоим на почве нового религиозного миропонимания. Мы поняли, что осмеянный отцами мистицизм есть единственный путь к твердому и светлому пониманию мира, жизни, себя. Мы поняли, что ни самодовлеющий индивидуализм, ни наивный альтруизм не могут выдержать своей исключительности и своей противоположности… Личная правда сороковых годов, как и общественная – шестидесятых, – для нас есть уже две равноправные правды – соподчиненные иной, третьей правде. Правда о человеке и правда о людях сливаются в правде о Боге… Гоголь, Достоевский, Владимир Соловьев – вот наша родословная».

Нельзя не радоваться появлению органа с такою целью, с такими задачами, с такою родословною.

Но conditio sine qua non существования и процветания такого журнала – известная цензурная свобода.

Во второй статье «о свободе религиозной совести» Η. М. Минский и ставит этот вопрос – ставит широко и обсуждает его увлекательно. Симпатична главная мысль статьи: только при свободе совести наша интеллигенция может соединиться с церковью, войти в нее с дарами культуры, с дарами свободной научно-философской мысли и свободного искусства. Однако мы должны заметить, что г. Минский старается обосновать религиозную свободу на гнилых подпорах. Абсолютная истина, по его мнению, нам недоступна, поэтому мы должны быть терпимы ко всякой вере. «Переступить черту, отделяющую отражение (субъективное религиозное миропонимание) от источника света, считать свое понимание Бога столь же абсолютным, как самое бытие Бога, – церковь уже не может под страхом очутиться на том пути мыслей и чувства, который привел к осуждению Спасителя мира, – под страхом сделаться соучастницей в распятии Христа. Достаточно одной этой мысли, одного этого опасения, чтобы преследование ересей другим оружием, кроме оружия слова и убеждения, стало навсегда невозможным. Как бы ересь ни казалась нам бессмысленной и кощунственной, мы должны помнить, что это – человеческая ложь в сравнении с нашей истиной – тоже человеческой, что я вправе не хотеть ее для себя, но признать ее абсолютным злом, подлежащим искоренению, я не смею, ибо тогда я берусь за дело Божие». Здесь г. Минский напоминает нам суждения талантливого французского мыслителя Фуллье, который стремится обосновать независимую мораль на относительности знания (см. Критику новейших систем морали – заключение). Но что прилично в представителе свободной морали, то совершенно неуместно и невозможно в христианине. Что для нас дана в евангелии абсолютная истина, это составляет незыблемую основу христианства и церковной жизни. Свободу религиозной совести нужно основывать на других положениях, – именно на сущности христианской религии, христианского духа. «Ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба, и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им, и сказал: не знаете, какого вы духа». Сущность христианского духа такова, что истинным христианином может быть лишь свободно принимающий христианство и свободно пребывающий в нем. Как только нарушена внешним вмешательством власти эта свобода, дух христианина угасает и сохраняются одни только формы. Поэтому суть вопроса о свободе религиозной совести затрагивается не отношением государства к еретикам, а отношением власти к православным, отношением церкви к своим собственным чадам…

Далее в первой книжке «Нового пути» следуют мысли об искусстве И. Е. Репина и судьба Гоголя Д. С. Мережковского.

Основная идея литературных произведений Гоголя – «осмеять пошлость жизни, очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем». Основная идея в воззрениях Мережковского это – зло, как отрицание бесконечного, отрицание всякого конца и начала, как начатое и неоконченное, которое выдает себя за безначальное и бесконечное, как нуменальная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин, вечная плоскость, вечная пошлость. Поэтому прежде всего бросается в глаза симпатия, связывающая критика и писателя. И прежде Мережковский развивал ту же идею, особенно в исследовании о Л. Толстом и Достоевском, но там ему приходилось насильственно втягивать многое в рамки своих воззрений. Теперь же мы видим полное совпадение идеи критики и художественных форм Гоголя. И конечно, Мережковскому нужно было бы сначала написать исследование о Гоголе, а потом перейти к Достоевскому и Л. Толстому. Тогда не было бы той неясности и неопределенности, которыми сильно страдает его сочинение о Достоевском и Толстом. Напротив того исследование о творчестве и судьбе Гоголя пишется ясно, легко и увлекательно. Читается с необыкновенным интересом. Со своей стороны мы желали бы обратить внимание Мережковского на то, что идея зла, как срединного самодовольства и самоправедности, не чужда нашему богословию. Уже в Апок. 3:15–16: «ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Можно назвать целые книжки, в которых идея эта обследуется подробно. Между прочим, богословское исследование этой идеи примечательно тем, что в нем вполне примиряются крайности, которые у Мережковского остаются непримиренными. Подобно тому, как самоубийство есть величайший грех, но самопожертвование высшее проявление любви; так и, в отличие от самодовольной срединности, добровольная безличность, как плод самоотречения, – иначе нищета духовная, самоуничижение, смирение, алчба жажды правды, кротость, Христа ради юродство – необходимое условие усвоения христианского духа. (См. цель и смысл жизни. М. 1902 г.).

Из следующих статей обозреваемой книжки обращает на себя внимание помещенный в отделе «Записки религиозно-философских собраний в С.-Петербурге» доклад В. А. Тернавцева на тему «Русская церковь пред великою задачею». Предмет доклада – отношение церкви к интеллигенции. Его главные положения: 1) возрождение России возможно только на почве истинного христианства; 2) учащих сил русской церкви для такой задачи недостаточно; 3) в настоящее время церковь (священство ее) и интеллигенция – в глубоком разладе между собою; 4) нравственный кризис, переживаемый интеллигенцией. Ее жажда веры. Возможность обращения при условии действительного ответа на ее запросы; 5) опасность ложных сделок с верою церкви; 6) единственное решение – раскрытие со стороны церкви сокровенной в ней «правды и о земле», учения о христианском государстве и религиозном призвании светской власти.

Многочисленные возражения, сделанные г. Тернавцеву, в большинстве стоят ниже самого доклада.