Проф. Н.И. Ивановский (некролог)
Еще одна академическая могила.
25 октября скончался на 74 году жизни почетный член и заслуженный ординарный профессор Академии доктор богословия д. ст. сов. Николай Иванович Ивановский.
Почивши профессор только два года назад прекратил чтение лекций в Академии, прослужив здесь 45 лет.
Несмотря на преклонный возраст и бывший в прошлом году (30 октября) легкий паралич, Николай Иванович чувствовал себя прекрасно. Как и всегда был бодр, деятелен и подвижен. Он продолжал исполнять поручения разных Окружных Судов в качестве эксперта по сектантским делам, хлопотал об открытии нового единоверческого прихода в Казанской епархии, принимал горячее участие по постройке храма в одной подгородней старообрядческой деревне, посетил минувшим летом те селения Казанской епархии, в которых приходилось ему бывать для миссионерских собеседований, бывал на академических торжествах и частных собраниях своих бывших сослуживцев и т. д. По-видимому, ничто не предвещало близкого рокового, конца. Но вот 16–го октября – около 3 часов дня, когда Н. И. находился в постели, последовал второй удар с кровоизлиянием в мозг, – на этот раз в очень тяжелой форме. Были парализованы язык и вся правая сторона. После 7–8 дней неопределенного положения наступило заметное ухудшение и 25 октября в 10 ч. 10 м. вечера, с последним словом «отходной» молитвы, прочитанной его сыном о. Е. Н. Ивановским, Николай Иванович тихо скончался.
При гробе почившего совершались беспрерывные панихиды – Дух. Академией и Семинарией, Братством св. Гурия, единоверцами и городским духовенством. Псалтирь беспрерывно читали студенты Академии.
Отпевание совершено 28 октября в академическом храме Высокопреосвященнейшем Архиепископом Казанским Иаковом, в сослужении Преосвященнейших викариев – Анатолия Епископа Чистопольского, Ректора Академии и Михаила Епископа Чебоксарского, Ректора дух. Семинарии и сонма академического и городского духовенства. Храм был переполнен молящимися, пришедшими пользовавшемуся общим уважением почившему профессору отдать последний долг.
Отлагая сообщение подробных некрологических сведений о Николае Ивановиче до другого раза, мы для характеристики его пока ограничимся речами, посвященными его памяти.
1) Слово, сказанное на литургии заслуж. экстраорд. проф. прот. Н. П. Виноградовым.
Сегодня академическая семья собралась в этом храме, чтобы отдать последний долг одному из своих почетных членов – досточтимому профессору Николаю Ивановичу Ивановскому. В эти священные минуты взоры всех здесь присутствующих естественно обращены к этому гробу, а мысли и чувства, проникнутые глубокою скорбью о тяжелой утрате, витают вокруг дорогого покойника. Не стало Николая Ивановича!.. Скончался великий ученый труженик!.. Рушился еще один столп старой Академии!.. Сходит в могилу выдающийся муж науки, блестящий профессор, ревностный миссионер, опытный администратор, мудрый советник и руководитель, видный церковно-общественный деятель, наконец, доброй – христианской души человек...
Казалось бы, под тяжестью скорби о такой утрате сейчас не место слову: глубокая печаль обычно закрывает уста. Но, возл. бр., чем выше личность почившего, чем богаче ее содержание, тем лучше и дороже духовное наследие, оставляемое ею, тем ценнее уроки, предлагаемые ею нам, остающимся здесь – на земле. Да будет же дозволено мне – служителю слова – вспомянуть словом почившего дорогого нашего наставника и сослуживца, конечно – не для похвал, в которых он совершенно не нуждается, и не для суда и оценки, которым еще не настало время, а только для нашего назидания.
Почивший – уроженец далекого севера и питомец старой суровой духовной школы, закончивший свое образование в столичной (С.-Петербургской) духовной Академии. Назначенный наставником в нашу Академию, он явился сюда первоначально, конечно, чужим человеком, но, благодаря своему доброму и общительному характеру, скоро вошел в здешнюю академическую семью и быстро завоевал себе общие симпатии, сроднился с нею и стал для нее не только своим, но даже любимым человеком. Оставаясь, затем, в этой Академии неразлучно целых 45 лет, Николай Иванович совершенно – так сказать – сросся с нею и так крепко полюбил ее, что разлуку с нею считал для себя чем-то немыслимым. До самого последнего времени, когда, по слабости здоровья, он уже прекратил свои занятия в Академии, он не переставал интересоваться ея жизнью и текущими в ней внешними и внутренними событиями и неизменно посещал не только торжественные общие, по и частные собрания своих сослуживцев. Так было полно его сердце любви и привязанности к приютившей его – хотя и чужой – матери Академии!
Сорок пять лет пребывания Николая Ивановича в здешней Академии были временем самой живой и кипучей его ученой, служебной и церковно-практической деятельности, и если о ком, то именно о нем можно с полным правом сказать, что недаром прожил он век свой, не мало трудов положил, не мало и пользы вложил в сокровищницу духовной науки, школы и Церкви. Поступив на академическую кафедру по Истории и обличению русского раскола и сектантства, Николай Иванович отдался изучению своего предмета всеми силами своей души. Благодаря своей талантливости, энергии и неутомимому трудолюбию, он сумел овладеть обширною, сложною и малоразработанною областью своей науки, и результаты его серьезной и настойчивой ученой работы постепенно выливались в печатных трудах. Сколько этих последних вышло из под пера ученого профессора и что им сделано в них по части его специальной науки,– об этом могут сказать даже только заглавия его книг и журнальных статей, один перечень которых занял бы не одну страницу. Довольно лишь указать на такие его капитальные труды, как „Критический разбор учения беспоповцев о церкви и таинствах“ и „Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола с присовокуплением сведений о сектах рационалистических и мистических“, чтобы видеть, какой ценный вклад сделан почившим в науку расколо– и сектоведения и какую огромную услугу он оказал духовным школам и русскому духовенству в деле изучения и борьбы с расколом и сектантством. Впрочем, с нашей стороны едва ли было бы уместным и благовременным входить здесь в рассмотрение и оценку ученых трудов и мировоззрения почившего профессора: это сделают другие и при других условиях. Но мы не можем не отметить в литературных трудах почившего одной весьма важной черты, которая, несомненно, бросается в глаза читателю и которая служит ярким отражением духовного настроения их ученого автора, – это именно глубокая религиозность, твердая и непоколебимая убежденность в чистоте и истинности православия и безусловная преданность последнему, при спокойной и беспристрастной критике противных ему воззрений.
Как профессор, Николай Иванович высоко поставил академическую кафедру по своей специальной науке. Его чтения, представлявшие собою результаты его научных изысканий в строго выработанной форме и точном изложении, были полны научного и жизненно-практического интереса и обычно привлекали в его аудитории всех академических питомцев, изучавших русский раскол и сектантство. Соответственно своему основному воззрению о необходимости не только теоретического изучения, но и практического соприкосновения с расколом в целях его ослабления, Николай Иванович, наряду с теоретическими чтениями по расколу, вел и практические занятия, подготовляя своих слушателей к выступлению на собеседования со старообрядцами. И нужно было видеть, с какою серьезностью, интересом и увлечением велись эти занятия в академической аудитории или вернее – библиотеке, среди старопечатных книг, рукописей и других документов и пособий при изучении старообрядчества... В своей профессорской деятельности Николай Иванович представил в своем лице живой пример того редкого служения науке и учащемуся юношеству, который свидетельствует не только о талантливости и блестящих умственных дарованиях, но и о высоком духовном настроении: он всецело был предан своей науке и, сам постигнув ее в возможной глубине и широте, хотел непременно обретённые им сокровища передать и другим на пользу и спасение ближних.
Желая в действительности показать жизненно-практическую важность и значение своей науки, Николай Иванович вынес ее из тесных стен школы и сам лично выступил на публичные беседы со старообрядцами: он явился профессором-миссионером. Здесь он имел дело уже с иною аудиторией, требовавшею иных способов научения. Здесь он должен был спуститься с высоты профессорской кафедры на ступень простого собеседника с людьми-простецами, вооруженными, правда, иногда довольно сильным оружием, но со своеобразною логикою и непреодолимым упорством. Требовалось много уменья, такта, а главное – терпенья. И у Николая Ивановича достало всего этого. Миролюбие и терпимость к противникам были у него поистине изумительны. Он имел обыкновение выслушивать своего собеседника до конца и, не взирая ни на какие – иногда очень резкие – вызовы, оставался в полном спокойствии и самообладании и уже потом, в свою очередь опровергая своего противника, не оставлял его до тех пор, пока не доводил его до полного сознания его ошибочности и заблуждения. Опытность и уменье вести собеседования со старообрядцами доставили профессору-миссионеру громкую известность во всей России, почему он многократно и был приглашаем на собеседования с выдающимися расколоучителями и в столицы, и на Нижегородское торжище и в другие города и местности России. И не безуспешна была эта миссионерская деятельность почившего: Господь видимо благословлял ее, и он имел утешение приводить в лоно св. православной церкви не только отдельные личности, но иногда и целые селения и даже приходы. Велика радость миссионера-труженика была в этих случаях. Но и какою заботою и попечением он в тоже время окружал обращенных! Он поистине напоминал того человека, который, по слову Христа Спасителя, радовался об одной из ста потерявшейся и потом нашедшейся овце большею радостию, нежели о девяносто девяти незаблудившихся (Мф.18:12–13). И, верно, он помнил слово Апостола: кто обратит грешника от ложного пути его, спасет душу от смерти и покроет множество грехов (Иак.5:20). А какое горячее участие принимал и сколько забот и трудов положил почивший в благоустроенные храмов и умиротворении единоверческих приходов!..
Всецело отдавшись профессорской и миссионерской деятельности, почивший не отклонял от себя и других, возлагавшихся на него, обязанностей. Так, в одно время – правда на небольшой сравнительно период – он избран был на должность инспектора Академии. Трудный и ответственный пост! Но почивший умел и здесь проявить сколько мудрости и тактичности опытного и энергичного администратора, столько же и любви к дорогой для него Академии и заботливости о воспитании академического юношества. Строгий ревнитель порядка и законности, Николай Иванович в то же время не был неумолимым судьей в отношении к студентам Академии: он умел всегда сочетать в своих требованиях строгость и милость, правду и мир. Предъявляя к студентам законные требования в исполнении ими обязанностей и благоповедения, почивший с своей стороны всегда шел на встречу их законным просьбам и проявлял поистине отеческую попечительность об их интересах и удобствах жизни. В неизбежных же в инспекторской практике столкновениях со студенчеством он обнаруживал удивительное терпение и выдержанность. С мудростью опытного педагога он всегда обращался к благоразумию питомцев высшей духовной школы и умел действовать на них словом убеждения и мягкостью обращения, тщательно избегая при этом всякого рода обид и оскорбления студенческих чувств. Видимо почивший дорожил миром и спокойствием любимой им Академии. И – благодарение Господу! – в четыре года его инспекторства мир и спокойствие в Академии ни разу не были нарушены. Если деятельность начальника находит иногда справедливую и меткую оценку в устах подчиненных, то едва ли не самую лучшую оценку инспекторской деятельности почившего сделали учившиеся в то время студенты, которые нередко говорили о Николае Ивановиче: „если кому из нас пришлось бы быть инспектором, то вот живой образец наилучшего инспектора».
Заботясь о сохранении порядка во внутренней жизни Академии, почивший немало содействовал и внешнему ее благоустроению: его опытными указаниями по благоустройству Академии долгое время пользовалось Правление Академии, членом которого он состоял до последних лет своей академической службы.
Да и одна ли Академия пользовалась услугами почившего? Добрая, чисто – христианская отзывчивость его простиралась всюду, где только открывалось ей место. В Казани есть высокое и святое по своим задачам „Братство Святителя Гурия“; почивший от самого основания этого учреждения и до конца своей жизни состоял самым деятельным его членом, а в последние годы – и председателем противо-раскольнического его отдела, и своими миссионерскими знаниями и опытными указаниями оказал Братству огромные и неоценимые заслуги. И, вообще, всюду, где только открывалось то или другое благотворительное, или просветительное учреждение (попечительство, общество пособия бедным, воскресная, церковно-приходская школа и т. п.), Николай Иванович никогда не отказывался от живого участия и бескорыстного служения этим учреждениям. Во имя чего же? – Исключительно во имя своей живой христианской веры, во имя любви к своему ближнему и желания всем добра.
А какое высокое и достойное подражания было отношение почившего к храму Божию! Он всей своей верующей душою любил его, благоговейно чтил его, старался неопустительно посещать богослужения, услаждаясь истинно-церковным осмысленным чтением и пением, и нередко принимая в них личное участие.
В кратком церковном слове, конечно, невозможно обнять всей обширной и многосторонней ученой, профессорской, служебной и церковно-общественной деятельности почившего нашего наставника и сослуживца и изобразить во всей полноте его высокую личность. Но, думаем, и из предложенных нами воспоминаний встает пред нами его величественный духовный образ.
Почивший профессор и ученый труженик принадлежит к числу тех выдающихся деятелей на ниве учено-богословского и церковно-общественного делания, которых умела создавать наша старая духовная школа. Это – люди высокого и широкого ума, богатыри творческой мысли, великие художники слова, мужи неистощимой духовной энергии, твердого характера и непреклонной воли, это – люди долга и во имя долга способные работать до полного самоотвержения, готовые принести на алтарь науки во благо св. веры и Церкви все свое духовное достояние. Немного уже остается таких деятелей: сходят они один за другим с жизненного пути, уступая место другим. А между тем как они дороги и как нужны в наше время! Мы усиленно ищем смысла жизни и высших вечных идеалов. Твердая и непоколебимая вера в Живого христианского Бога, жизнь и делание то этой вере, – вот в чем указуют этот смысл и эти идеалы жизни наши наставники и мудрые советники, а между ними и наш почивший профессор. В этих именно источниках они почерпали для себя ясность и определенность глубокого мышления, твердость и стойкость убеждений, дух геройского мужества, неистощимой энергии и несокрушимой настойчивости в трудах на протяжении всей своей учено-подвижнической жизни.
Возл. бр.! Уроки наших старших наставников и мудрых советников не обязывают ли нас явить в себе достойных их преемников, ревностных их подражателей и носителей их духа и традиции? Да, если мы хотим быть честными и непостыдными делателями на ниве церковно-общественной жизни, если мы хотим очистить эту ниву от плевел лжи, греха и порока и заполнить ее семенами истинной Христовой веры и чисто христианской жизни. А это – прямая и неотложная задача духовных деятелей. Ведь почва, на которой мы призываемся работать, в сущности та же, на какой трудились и наши незабвенные и досточтимые наставники. Мир, как прежде, так и теперь во зле лежит. Если бы мы сравнили картину современной нам духовной жизни с картиною этой жизни за полвека тому назад, то, несомненно, увидели бы совпадение их не только в общем фоне, но и во многих частных чертах. Не то же ли совершается в жизни современного нам христианского общества, что замечалось и в жизни образованного общества полвека назад? Не тот же ли духовный распад и великий жизненный кризис переживаем мы и теперь, какой охватил общественные слои во вторую половину минувшего столетия? Не тот же ли дух отрицания господствует и теперь, какой полвека тому назад, при господстве модной тогда материалистической науки, владел умами и душами образованных людей, подрываясь под самый корень веры? Не то же ли нравственное разложение в современной нам общественной жизни, какое замечалось и в тогдашнем обществе? Впрочем, духовный кризис, давно уже охвативший культурное человечество, постепенно разрастаясь и усиливаясь, естественно, внес в человеческое сознание и новые стороны, характеризующие современную нашу эпоху. Если безверие, извращение истины и противление св. Церкви было полвека назад, то наше время есть время „язычествующего сознания“, время увлечения ницшеанством, буддизмом и т. п. заманчивыми лжеучениями, время языческого уклада жизни, время безграничной религиозной свободы и возникновения многоразличных религиозных сект, „имже несть числа“. Прежний грубый атеизм теперь, по-видимому, умолкает; но он проявляется в других – более утонченных формах. В современном нам обществе, как видим, происходит усиленное искание Бога, но, не руководимое богооткровенной истиной, это богоискательство выливается в формах странных и прямо враждебных истинной религии. Христианство, по-видимому, пользуется в современной науке уважением и преимуществом. Но – какое? – Без Христа и без Церкви. Св. православная Церковь с ее богодарованными средствами не редко низводится на степень обыкновенного человеческого учреждения; русские люди уходят от дорогого нам православия и восстают против него во имя каких-то беспочвенных идеалов спасения. В области нравственной жизни современная действительность также едва ли может представить наблюдателю что-либо лучшее сравнительно с явлениями моральной жизни прошлого полустолетия, а в некоторых отношениях мрачная картина, этих явлений минувшей жизни принимает в наше время еще более мрачный и безотрадный вид. Та же, что и прежде, ненормальность во взаимных отношениях людей: при богатстве и избытке средств удивительная холодность и равнодушие к вопросам жизни ближнего; чрезмерная роскошь и погоня за удовольствиями одних и крайняя нищета других; полная бездеятельность одних и чрезмерный труд ради куска насущного хлеба, других. Отсутствие часто всякого внимания, даже простого чувства сострадания к ближнему; отсюда – темное невежество и гибель в атмосфере разврата. Потеря смысла жизни и возвышенных жизненных идеалов, обесценивание жизни до минимума; отсюда – необычайно частые расчеты с жизнью людей не только зрелых, но нередко весьма юных лет и т. д.
Столь безотрадная картина окружающей нас действительности не взывает ли к нам, возлюбленные братия, о помощи? И можем ли мы не отозваться на религиозные нужды современности? Нет, мы должны прийти к ней на помощь, должны работать, и чем выше зло поднимает свою голову, тем сильнее и настойчивее мы должны трудиться, в уверенности, что победа над миром и врагами св. Церкви возможна. Залог ее – вера: в Живого христианского Бога и жизнь по этой вере.
Предлежащий почивший наставник наш, профессор-христианин и великий труженик-миссионер всю жизнь свою учивший этой истине, и ныне еще раз, уже из гроба и безмолвно, напоминает о ней каждому из нас. Возьмем же от него этот нужнейший и полезнейший урок жизни и деятельности. А почившему принесем за него благодарность в усердной молитве об упокоении его души: Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего новопреставленного Николая, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная! Аминь.
2) Надгробная речь, сказанная доцентом М. Н. Васильевским.
Дорогой Наставник!
Едва ли я преувеличу, если скажу, что весть о твоей кончине глубокою скорбию отзовется в сердце всей православной церковной России.
Знает тебя российское пастырство, изучающее раскол и его обличение по твоим учебникам. Знает тебя русское образованное общество, пред которым ты выступал со своими научно-публицистическими чтениями и статьями по расколо-сектантству. Но особенно близко знакомо и бесконечно дорого твое имя для простой, сермяжной Руси, которую ты более 40 лет устным и печатным словом учил уразумению путей Господних.
В кратком надгробном слове не нарисовать во весь гигантский рост твоей недюжинной, богато одаренной личности; не обнять во всей широте твоей кипучей, почти полувековой ученой и церковно-общественной работы.
Если в настоящие торжественно-священные и трогательно-умилительные минуты, когда „сродники и знаемые“ окружают тебя, чтобы отдать тебе последний долг, я решился нарушить твой посмертный покой, то лишь потому, чтобы запечатлеть в сердце характерные черты твоей долголетней деятельности.
Время твоего студенчества и первые профессорские шаги падают на 60–е годы минувшего столетия. Это было время пробуждения и в обществе, и в науке, и в литературе глубокого интереса к изучению народной жизни и, стало быть, и такого крупного явления этой жизни, каким считается старообрядчество. К сожалению, по связи с общими и господствующими веяниями того времени, это явленье перенесено было в совершенно несродную и чуждую ему обстановку. Старообрядчество рассматривалось тогда как явление социально-гражданское, которое могло быть врачуемо не „терпкими или мягкими былиями“ церковного, духовно-дисциплинарного характера, а самым широким проведением в народную жизнь разного рода социальных, земских реформ.
Не смотря на всю новизну и кажущуюся увлекательность этой точки зрения, не смотря на свою молодость и талантливость, которым так свойственны идеализация и увлечение, ты не поддался общему гипнозу. Трезвая критическая мысль, воспитанная в преданности и послушании церкви и направляемая таким испытанным руководителем, как проф. И. Ф. Нильский, еще на студенческой скамье привела тебя к убеждению в полной несостоятельности означенного взгляда на раскол старообрядства. А это обстоятельство, в свою очередь, по собственному твоему признанию, имело для тебя то значение, что, занявши кафедру расколоведения в Казанской Академии, ты в своих научных занятиях сразу же стал на верный путь и не тратил даром времени на уяснение праздных вопросов.
Характер и направление твоих научных профессорских занятий определились в зависимости от твоих взглядов на задачи Академии, характера преподаваемой тобою науки и свойств твоего личного характера.
По твоему глубокому убеждению, Академия готовит своих питомцев не к тому только, чтобы учить в школе, а готовить вообще к жизни и на служение церкви святой на всяком жизненном поприще. „Не забывайте этого своего назначения“ – говорил ты своим академическим слушателям. С другой стороны и раскол старообрядства еще не сделался достоянием прошлого, а есть живое и жизненное противоцерковное движение, возможное ослабление и сокращение которого составляет одну из насущных задач прав, церкви. Наконец, по свойствам своего личного характера, весьма отзывчивого к жизни, ты не подходил под тип кабинетного, ученого.
Все это, вместе взятое, побудило тебя дать преподаваемой тобою науке с самого же начала своей службы церковно-практическую постановку. На первый план тобою выдвинута была практическая идея борьбы с расколом, а не ученая разработка исторической его жизни. Ты держался того убеждения, что история раскола, как наука, должна иметь прежде всего служебное и вспомогательное значение для другой науки, науки полемики.
Имея в виду, что внутренняя жизнь раскола со всеми ее уродливостями в руках опытного полемиста может быть весьма полезною в борьбе с расколом, что разные непримиримые вопросы, неизбежно вытекающие из коренных начал раскола, служат наглядною критикой этих начал, ты, поэтому останавливал внимание своих слушателей преимущественно на внутренней истории раскола с ее явлениями и доктринами. Об антихристе, о браке у беспоповцев, об отношении их к гражданскому обществу, об „Окружном послании“ поповцев и о внутренних из-за него волнениях – вот те и некоторые другие подобные вопросы твоих академических чтений, который знакомили твоих слушателей с самою сущностью раскола.
Что касается до противораскольнической полемики, то ты первый и с первых же лет своего профессорства открыл систематическое чтение науки „Обличения раскола“, производя его в академической библиотеке, по старинным книгам и рукописям. Эта последняя особенность оживляла и освежала твои чтения по полемике, и наука, считавшаяся дотоле сухою и безжизненною, в твоем преподавании стала занимательною и интересною.
Тот же церковно-практический характер имеет и твоя обширная учено-литературная деятельность. Твои книги и многочисленные журнальные статьи писались тобою не из побуждений только одной личной любознательности, а вызывались потребностями жизни. Содержание их не придумывалось, а диктовалось жизнью. Напр., практическо-миссионерская потребность в законченной систематической критике беспоповщинской доктрины вызвала твой „Критический разбор учения беспоповцев о церкви и таинствах“; введение в круг предметов, преподаваемых в духовных семинариях, историй и обличения раскола вызвали твое „Руководство“ и т. д. включительно до самых мелких статей и заметок.
– Академическая служба и интенсивная литературная работа не могли всецело заполнить и удовлетворить твою душу. Тебя влекла на свою арену сама жизнь. Тебе хотелось непосредственного соприкосновения и общения с тою народною средою, жизнь которой ты изучал и с церковно-религиозным мировоззрением которой ты полемизировал. В 1871 году открылись твои публичные собеседования со старообрядцами, которые, с незначительными перерывами, производились почти 40 лет. На этом, усеянном терниями пути, где, по твоим собственным словам, „есть все, что только жизнь дать может для духа“ – ты скоро приобрел у старообрядцев, по официальному отзыву одного ректора Академии, почетную известность, доверие, приязнь и полезное на них влияние в целях примирения их с церковью. С течением времени все это в значительной степени возросло.
Оставаясь единственным профессором-миссионером, ты до самого последнего времени возглавлял всю нашу противораскольническую миссию, принимая во всех более или менее видных событиях ее жизнедеятельности за последнее тридцатилетие руководственное участие.
Не мне подводить итоги твоей миссионерско-просветительной деятельности. Но как местный миссионер, не могу не указать нескольких примеров плодотворности твоих миссионерских занятий в Казанской епархий. Здесь под твоим миссионерским воздействием иногда преображались целые приходы. Для примера назову с. Пичкасы Спасского у. Когда в начале 70-х годов Преосвященный Архипастырь Казанский Антоний в первый раз посетил это большое село, в тесном полуобветшавшем деревянном храме его встретили только члены причта, просфорня и десятка полтора крестьянских детей. От крестьян явилась к Архипастырю депутация с просьбою о закрытии у них прихода, так как для них, как старообрядцев, храм „без надобности“. В ответ на эту дерзкую и скорбную просьбу Архипастырь прослезился и, по возвращении в Казань, поручил Пичкасы твоему особому миссионерскому попечению. Ты работал здесь десятки лет, не покладая рук и, Господу содействующу, селение это совершенно изменилось. Теперь построен здесь на средства прихожан обширный каменный трехпрестольный храм, который, тем не менее, в большие праздники бывает тесен. Твоими миссионерскими трудами далее открыты в Казанской епархии четыре единоверческих прихода, с общим количеством в них прихожан до 3000 душ. Могу засвидетельствовать, что в настоящее время рассматривается в Духовной Консистории твой обширный доклад об открытии пятого единоверческого прихода.
Таким образом, Академия имела полное основание утешаться твоим миссионерским подвигом и хвалиться им, как одним из лучших своих украшений.
Живо интересуясь практическою стороною расколо-сектантства, ты не мог не обратить самого серьезного внимания на те его разновидности, который в той или иной степени заключают в себе уголовно наказуемые элементы противогосударственного и противообщественного характера. Отсюда – еще новое обширное поле твоей деятельности, как эксперта по судебным сектантским делам. Характеристичными чертами тебя, как эксперта, являются научное беспристрастие и тонкость юридического анализа. В массе сырого материала, поступавшего к тебе от судебных следователей, ты с замечательною ясностью, точностью и определенностью устанавливал криминал, если таковой, действительно, был и никогда не прибегал к искусственным натяжкам. Вот почему твое имя, как эксперта высоко ценилось людьми самых разнообразных взглядов и направлений. Что же касается до судебного ведомства, то здесь твои экспертизы, как образец печатались в Журнале Министерства Юстиции, за ними постоянно обращались к тебе Окружные суды и полная объективная обоснованность их признавалась даже в Сенате. Такова, напр., твоя последняя экспертиза по делу о странниках.
В заключение еще несколько слов о твоих отношениях к духовенству и миссионерствующей братии. Отношения эти всегда и неизменно были только доброжелательные. Особенно сердечно–участливое попечение ты имел о тех священниках, в приходах коих впервые обнаруживался или начинал развиваться уже существующий раскол. Своими полезными указаниями, опытным руководством и миссионерскими трудами в их приходах ты ободрял и воодушевлял их, а в случае нужды оказывал им и свое справедливое заступничество пред епархиальною властью, разъясняя последней те недоразумения, которые возникали не по их вине. Недаром поэтому казанское духовенство, приветствуя тебя в лице одного из старейших своих представителей с исполнившимся 30-летием миссионерского служения, назвало тебя своим „ангелом – хранителем“, а твои миссионерские именины своим общим „праздником“.
Для лиц миссионерствующих двери твоего дома и сердца всегда были открыты. Мне судил Бог почти 15 лет быть твоим соработником. И если я приходил к тебе по делу, то ни срочная работа, ни физическое даже недомогание никогда не мешали тебе выслушать меня и дать требующиеся разъяснения или наставления.
Земно тебе кланяюсь, а за те огорчения, которые я доставлял тебе и которых было немало, прости меня...
Да упокоит Господь твою душу „в месте покойне и светле“ и „с праведными да причтет“.