Раздел I. Образ патриарха Никона в истории культуры. XVII ‒ первая половина XX века

Никон, шестой от учреждения Патриаршества в России Патриарх, родился в мае 1605 г., когда первый Патриарх Московский Иов был лишен сана. Родиной его было Нижнего Новгорода село Вельдеманово, а родителями – поселяне Мина и Мариамия. При святом крещении новорожденного наименовали Никитой. Вскоре он лишился матери. А когда отец его вступил во второй брак, тогда посторонняя женщина, именем Ксения, из сострадания о сиротстве Никиты и недостаточном состоянии отца его, взяла к себе на воспитание младенца из родительского дома; у нее он и находился до отроческих лет. Потом Никита отдан отцом своим для научения грамоте и, по счастливому природному дарованию, сделав успехи в чтении и письме славяно-русского языка, возвратился в дом родительский грамотным.

Живши там, Никита начал было забывать все изученное; однако, чувствуя в себе природную охоту к духовным книгам и желая служить Богу в смирении, на заре жизни своей начал искус иноческий вступлением в монастырь Преподобного Макария Желтоводского; там под руководством благочестивого иерея Анания, в иночестве Антония, упражнялся в церковных и монастырских службах, особенно прилежал к изучению Священного Писания. Такое упражнение поселило в нем склонность к духовному званию – до того, что отец, под разными предлогами вызывавший юношу из монастыря домой, никак не мог отвратить его от монашеской жизни.

Призвание на путь подвижничества и чиноначалия оправдало предсказания благочестивого наставника Никиты Анания, который обещал ему Патриаршество, и одного мордвина, который при встрече с ним воскликнул: «Ты будешь или Царь, или Патриарх»²⁰.

Когда Никита закрыл глаза родителю, удрученному болезнями, он еще более, познав ничтожность человеческую, по первоначальному влечению к пустынножительству, решился оставить мир и снова идти в тот же монастырь и предаться любимому уединению, составлявшему покой души его. Впоследствии, однако, убежденный неотступными просьбами и советами родственников, он сочетался браком с предложенной ему невестой. Потеря трех малолетних детей и внутреннее влечение заставили переменить мирское звание на духовное. Сыскав в одном приходе праздное причетническое место, Никита определился к оному и вскоре к тому же приходу посвящен в иерея, на 20-м году от рождения. Но через несколько времени по убеждению московских купцов, знавших его в Макарьевском монастыре, Никита перешел в Москву.

После десяти лет супружества он принял безчадие свое за призвание на предызбранное им поприще. Он решил с супругой своей разлучиться, убедив ее идти в монастырь. По желанию поместил ее в московский Алексеевский женский монастырь, где она спустя некоторое время, постриженная, скончалась и погребена; сам же он отошел на Белое море близ Соловецкого острова, в Анзерский скит²¹.

Тут и поселился Никон, дабы вести строгую монашескую жизнь. Там-то, в безмолвной келье, при шуме морском, в часы глубокой ночи, переносился он в небесные селения от земли, где скоротечные радости сопровождаются неизбежными горестями и утратами. Там-то первоначально сей постник и затворник оставил следы своих подвигов для иноков, которые на его примере научались духовным доблестям. Потому начальник и основатель сего скита, преподобный Елеазар, постриг Никиту в монашество и наименовал Никоном. Тогда на острове была трехсаженная церковь. Монахи, жившие здесь, давно имели желание соорудить вместо оной каменную; для сего начальник Елеазар и Никон отправились в Москву; но, возвратясь из оной с собранною милостыней, вопреки советам Никона долго не употребляли ее на построение церкви. Несколько лет провел Никон в сем далеком от сует мирских и пустынном убежище, где вместо стен одно море и благочестие служили оградой. Некоторые неудовольствия, случившиеся между Никоном и преподобным Елеазаром, также и упреки Никона братии в сребролюбии, как повествует описатель Никонова жития, были причиной удаления его в 1635 г. из этой пустыни. В то время монашествующие могли еще переходить из монастыря в монастырь по своей воле, могли жить, где хотели.

Никон, проезжая из Анзерского скита морем на утлой лодке для избрания себе удобнейшего места к препровождению монашеской жизни, едва не погиб от сильной бури, и только упованием на силу честного и животворящего Креста Господня спасся от потопления пред Онежским устьем. Он пристал к Кию-острову, где в память своего спасения водрузил крест, с тем намерением, чтобы со временем построить хотя малую церковь или монастырь. Потом, оставив это место, он продолжил путь свой до Кожеезерской пустыни, находящейся на озере Коже; пробыв в ней несколько времени, он возлюбил это уединенное место, и там, принятый в число братии, начал жить по правилам Анзерского скита, удалился на ближайший остров, построил там себе келью, питался рыбою своей ловли, ходил в монастырь только для отправления или слушания Божией службы и проводил все прочее время в уединении и богомыслии.

Столь строгая жизнь внушила к нему уважение тамошних сотрудников; по кончине игумена сей пустыни Никон избран на его место и по прошению братии посвящен в игумены Аффонием, митрополитом Новгородским, в 1643 г. Через три года после сего, именно в 1646 г., случилось ему быть в Москве для монастырских надобностей, где он предстал пред Царем Алексеем Михайловичем. Благочестивый и благоразумный Государь, наслышавшись о строгой подвижнической жизни кожеезерского игумена и находя в нем великий ум, соединенный с великим красноречием, повелел Патриарху Иосифу посвятить его в архимандрита московского Новоспасского монастыря.

Этот сан и место открыли Никону обширное поприще для его дарований и деятельности, а необычайная милость царская отличала между всеми нового архимандрита. Он устроил Новоспасский монастырь, склонив и самого Царя к украшению сей обители, где хранился прах его предков. Государь, дабы чаще иметь случай видеть Новоспасского архимандрита и беседовать с ним, повелел ему в каждый пяток приезжать к утрене в придворную церковь. Никон часто пользовался сим случаем к защищению утесненных, обиженных вдов и сирот, представляя их нужды Государю. Такие ходатайства и ходатай столь были угодны Царю, что он препоручил Никону принимать прошения от просителей, удрученных бедностью и насилием, и по оным докладывать себе. От сего Никон прославился по всей столице. Многие, приходя к нему в монастырь, а иные встречая его на пути в царские чертоги, подавали ему просьбы; человеколюбивый Монарх, после утрени, не выходя из церкви, выслушивал их и передавал с решением Никону для исполнения. Но сей благодетель бедных и страждущих по истечении трех лет своего настоятельства в Новоспасском монастыре должен был оставить Москву. Провидение Божие, руководствующее каждого на пути спасения, возвело Никона на высшее место его назначения, ибо сам Государь видел в нем ревность к церкви, познание и проницательность в делах не только духовных, но и гражданских. В 1648 г.²² Никон облечен в сан митрополита Новгородского Иерусалимским Патриархом Паисием, на место митрополита Аффония, по преклонности лет своих и глубокой старости отошедшего на безмолвие в Спасо-Хутынский монастырь.

Аффоний, иерарх, исполненный благочестия и святости, предрек Никону Патриаршество при самом вступлении его вверенную ему паству. Чрезвычайная доверенность Царя к Никону сопровождала его в Новгород, ибо суду его не только должны были подлежать все дела духовные, какие могли касаться до лиц монашествующих и священнослужителей, но поручено иметь ему надзор за градоправителем и судьями, входить в производство судебных дел, наблюдать, чтобы никому не было обид и притеснения. Также дана была ему власть осматривать темницы, исследовать причины заключения узников, и, смотря по их винам и раскаянию, освобождать их от заключения и наказания, на какое иногда осуждаются и невиновные, по одному ложному подозрению, и обо всем доносить Государю. В необычайную дороговизну хлеба, когда народ, томившийся голодом, беспрестанно стекался к Никону толпами для испрошения помощи (милостыни), архипастырь, не щадя ни хлеба, ни денег, учредил в своем доме еженедельную раздачу милостыни – по воскресеньям деньгами, а ежедневно хлебом; во время же самого голода в Новгороде, по случаю неурожая в хлебе, каждодневно кормил неимущих граждан по сто и более человек, а для бедных, престарелых вдов и сирот устроил четыре богадельни. Испросив у Государя им пропитание, он сам часто посещал нищепитательницы и темницы, проводил там по нескольку часов в беседах утешительных и назидательных для несчастных.

Государь вел с Никоном частую переписку и каждую зиму приглашал его в Москву для свидания и совещания о государственных и церковных делах; оттуда Никон всегда возвращался с новыми знаками царского благоволения и доверенности. Из современников его в России тогда не было иерарха, которого можно было предпочесть Никону в даровании, в превосходном уме, в добродетелях и пастырском попечении о благе Церкви. Мудрые его беседы услаждали Царя и народ. Он первый в тогдашнее время начал истреблять укоренившийся в церквах обычай читать и петь поспешно, вместе и во многие голоса, ибо кафизмы и каноны за всенощной, а на Литургии ектеньи и возгласы, сливались с пением клира. Посему уставил он чтения в один только голос, и пение греческое, киевское, певческое партесное применялось к древним напевам; ввел благолепие во священных одеяниях и утварях, чтобы сделать священное и церковное служение достойным высокого назначения; приучал священно- и церковнослужителей к сохранению благоприличия и сам божественную службу совершал с отличным благоговением. Одаренный от природы силою и увлекательностью слова, напитанный чтением Священного Писания и Отцев, он по воскресным дням и праздникам при совершении Божественной литургии всегда сказывал поучения, кои охотно стекались многие слушать, даже из самых дальних мест, и часто слушали со слезами. Государь, узнав об этом, очень радовался. И когда Никон приезжал из Новгорода в Москву, всякий раз приглашаем был на служение ко двору, и в придворной церкви с новыми своими певчими и по новому порядку чтения служил в присутствии самого Государя, который находил удовольствие слушать партесное пение и одобрял благочиние в отправлении богослужения.

Патриарху Иосифу, однако ж, неприятными казались как новизны сии, так, может быть, и данное Никону полномочие. Патриарх изъявил даже неудовольствие приверженцам своим, которые употребляли во зло его доверенность, а наипаче при напечатании Псалтири, Кормчей и Катехизиса, искаженных грубыми ошибками и произвольными их толкованиями.

Новое бедствие в Новгороде вызвало Никона на новый подвиг самоотвержения. Боярин Морозов, свояк Царя, бывший за два года перед тем причиною бунта в Москве, в 1650 г. подал повод к мятежу и в Новгороде. Один из посадских людей возмутил чернь против немецких купцов как друзей и лазутчиков Морозова; народ напал на них и ограбил. Воевода новгородский, князь Хилков, тщетно старался успокоить мятежников; они не только не послушали, но и хотели убить его как изменника. Устрашенный воевода по городской стене прошел в митрополичий двор. «Идем туда! – закричали бунтовщики, – убьем там предателя!» Вооруженные камнями и дубинами, устремились они к Архиерейскому дому.

Скрыв воеводу во внутренних своих покоях, Никон приказывает крепко запереть ворота своего дома. Но мятежники ударяют в набат, окружают дом, выламывают ворота, допрашивают служителей, где воевода, и требуют выдачи его. Неустрашимый Никон выходит из палат своих к мятежникам и с ангельскою кротостью говорит им: «Любезные дети! Зачем пришли ко мне с оружием? Я всегда был с вами и теперь не скрываюсь. Я пастырь ваш и готов положить за вас душу свою». Но неистовый народ закричал во весь голос: «Он изменник! Он защищает изменников», – и со зверскою лютостью бросясь на иерарха, начал без пощады бить его дубьем и каменьями. Никон, наверное, лишился бы жизни при сем несчастном случае, если бы убийцы, почитая его мертвым, сами не ужаснулись и с мучением совести не разошлись по домам своим.

Дворовые служители отнесли Никона в келью почти бездыханного. Несмотря на крайнюю слабость свою, он, пришедши в чувство, ни о чем ином не помышлял, как об усмирении мятежного народа, о восстановлении законного порядка и об избавлении невинных от напрасной погибели. Никон собрал духовенство, исповедался, и, таким образом приготовясь к смерти, велел везти себя на санях к Земской и Таможенной избам, в которых находились мятежники; кровь текла у него изо рта и из ушей. Приказав себя поднять и собравшись с силами, Никон возгласил: «Дети! Я всегда проповедовал правду без страха, а теперь дерзновеннее возвещу ее. Ничто земное не устрашает меня; я укрепился Святыми Тайнами и готов умереть; я, как пастырь, пришел спасти вас от духа вражды и несогласия; успокойтесь, и лишите меня жизни, если знаете какую-либо вину или неправду мою против Царя или государства! Я готов умереть с радостью; но обратитесь к вере и повиновению!» Сими словами пораженные, мятежники разошлись; дерзновенные от страха и стыда не смели возвести взоров на иерарха. Никон поехал в соборную церковь и там, в присутствии многочисленного народа, предал анафеме начальников возмущения.

Мятежники в страхе и отчаянии своем решились было отдать сначала город во владение Швеции; потом, переменив сие намерение, избрали себе в воеводы митрополичьего дворецкого Ивана Жеглова, скованного в железо за его вину; учредили по дорогам стражу, чтобы пресечь сообщение с Москвой. Никон, для предупреждения Государя и для принятия нужных мер предосторожности, отправил к нему донесение с нарочным, которому тайными путями удалось добраться до столицы; сам же спокойно ожидал окончания бури. Между тем неистовство мятежников мало-помалу утихало; они толпами приходили к митрополиту просить его об исходатайствовании милости царской. Когда умы народа были в таком расположении, посланный, возвратясь в Новгород, привез от Государя две грамоты: первую – к митрополиту, в которой Царь за сии ревностные и доблестные услуги человечеству и Отечеству назвал его новым страстотерпцем и мучеником, а вторую – в Земскую избу, ко всему народу новгородскому. В особой грамоте повелевалось мятежникам немедленно выдать Никону зачинщиков мятежа и просить помилования у своего пастыря. Все с рыданием раскаялись и с сокрушением сердца молили митрополита о прощении в содеянном ими преступлении.

Добрый пастырь принял их незлобно, как чад, возвратившихся от буйства к повиновению, оплакал вместе с ними прежнее их заблуждение, беседовал с народом целых три часа от Священного Писания, снял анафему и, кроме зачинщиков бунта Волка и Жеглова, не только простил прочих виновных, но еще ходатайствовал за них у Государя. Таким самопожертвованием и великодушием он восстановил в Новгороде мир и спокойствие. Среди подвигов управления Никон не переставал заниматься распространением средств к духовному просвещению.

В том же 1650 г. завел он в Хутыне монастыре типографию, в которой была только одна книга, под названием «Диоптра жизни человеческой». Заведение сие, по случаю отбытия Никона из Новгорода в Москву, оставлено, ибо в конце 1651 г. Государь позвал митрополита к себе, желая лично изъявить ему монаршую признательность за укрощение новгородского бунта.

В сие время в монастыре святого Саввы Звенигородского назначено было открытие мощей угодника Божия, преподобного Саввы, скончавшегося 1407 г.; Государь повелел Никону отправиться туда со Святейшим Патриархом Иосифом 16 января 1652 г., а вслед за ним и сам прибыл со многими вельможами. Открытие мощей совершено 19 января с великим торжеством, по церковному обряду, Святейшим Патриархом Иосифом и митрополитом Никоном с прочим духовенством в присутствии Государя, многих бояр и разных сословий, к особенной радости Монарха и народа.

После всего Государь, угостив в монастыре духовенство, вельмож и простой народ, отправился в Москву, а за ним Патриарх с духовенством. Случай сей и высокие милости монаршие родили в Никоне смелость советовать и просить Государя о перенесении из Соловецкого монастыря мощей святого Филиппа, митрополита Московского, а из Старицкого монастыря тела Святейшего Патриарха Иова. В то же время предложил он переставить гробницу доблестного иерарха Гермогена из Чудова монастыря в Успенский собор. В сем первопрестольном храме, желая соединить великих светильников российской Церкви и ревнителей по вере и отечеству, он представлял в пример Царя Феодосия, который перенесением из Коман святых мощей Иоанна Златоуста соделал имя свое в Церкви незабвенным, а матери своей Евдоксии, виновнице изгнания и преждевременной кончины святителя, исходатайствовал прощение.

Монарх, с сердечным сокрушением выслушав сие умилительное для сердца своего моление Никона, тогда ж не только изъявил ему свое согласие, но и открыл, что святитель Филипп несколько раз являлся ему во сне и говорил: «Я долго вдалеке от гробниц собратий моих, митрополитов, пошли за мною и перенеси меня в их среду»²³. Потом Царь присовокупил: «Давно уже имею желание мощи святого Филиппа оттуда взять и перенести их в Успенский собор». И тогда ж, 20 марта, был духовный Собор, на коем присутствовали Святейший Патриарх Иосиф с митрополитами, архиепископами, находившимися тогда в Москве, и знатнейшим духовенством.

Государь объявил Собору свое желание перенести мощи святого Филиппа, митрополита Московского, и тела Святейших Патриархов Иова и Гермогена, чтобы они заняли свое место между гробницами митрополитов и патриархов, в большом Успенском соборе почивающих. И как Священному Собору угодно было сие благочестивое дело Государя, так они не только изъявили согласие, но и со слезами радости благодарили Монарха за святую его любовь и веру к памяти святых российских иерархов. Потому же весь Собор просил Государя «исполнить сие благое его предприятие, якоже восхощет». Тогда же из Чудова монастыря торжественно перенесено в первопрестольный храм тело святителя Гермогена и поставлено поверх земли, подле медного шатра ризы Господней, а в Старицу за мощами Святейшего Патриарха Иова отправлен Варлаам, митрополит Ростовский и Ярославский, с многочисленной свитой из духовных и светских лиц. Посланные довольно скоро возвратились к Москве с телом святителя, которое встречено у столицы митрополитом Казанским и Свияжским Корнилием, архиепископом Рязанским и Муромским Мисаилом и знатнейшими боярами, а в самой Москве, в Страстном девичьем монастыре, и сам Государь встретил оное со Святейшим Патриархом Иосифом при многочисленном стечении народа. Сие происходило 8 апреля того же года.

За мощами же святителя Филиппа Государь назначил митрополита Никона как постриженика Соловецкой обители (где воспринял иноческий сан и сам Филипп) с нарочитою свитою духовных и светских лиц, известных лично Государю, в числе коих находились боярин князь Хованский и известный дьяк Леонтьев с придворным штатом. Для прочтения при всем народе пред мощами святителя Филиппа от лица своего Царь вручил Никону грамоту, написанную в подражание молитвенного послания, какое некогда греческий Царь Феодосий писал к мощам святого Иоанна Златоуста, когда заблагорассудил их перенести из Коман.

С оным посланием, сначала посуху, потом по водам Белого моря, Никон отправился в Соловецкий монастырь в том же месяце²⁴, и июня 3-го туда прибыл. Когда подняты были с места покоя святые мощи святителя Филиппа, сопровождавший их Никон сначала посетил Кий-остров и устье Онеги, а оттоле отправился в обитель Белозерскую, извещая постепенно Царя о своем шествии. Оно продолжалось из Белозерской обители водою до Ярославля, а из Ярославля сушею в Троицкую лавру, где 6 июля для сретения находились уже Корнилий, митрополит Казанский, и Маркелл, архиепископ Вологодский с присланными архимандритами, игуменами и прочим духовенством. Отсюда 9 июля 1652 г. принесены мощи святителя Филиппа в Москву. Никон же по повелению Государя из лавры прибыл в Москву прежде, ибо в сие время не был Патриарх Иосиф в живых. Приглашая к себе Никона дружественным посланием, Царь называл его «великим солнцем сияющим»²⁵, «возлюбленным любимцем и содружебником».

По прибытии Никона Государь митрополиту Ростовскому Варлааму, бывшему тогда блюстителем патриаршего престола, повелел назначить Собор, на котором положено было избрать Никона как старейшего из всех иерархов первым кандидатом, а с ним двух иеромонахов, из которых вторым кандидатом был Юнгинского Спасского Козмодамианского монастыря иеромонах Антоний, прежний наставник Никона бельца и отец митрополита Иллариона, известный самому Государю по добродетельной жизни. Хотя и пал жребий на Антония, но сей, будучи дряхлый старец, отрекся от патриаршего сана. Когда же Собор со всем духовенством стал просить Никона принять жезл Патриаршества, он, зная, что окружавшие Патриарха Иосифа и сильная сторона в духовенстве смотрели на него с неприязнью, не склонялся на убеждения Собора. Но Государь, находя его себе необходимым по делам государственным и церковным, сам назначил его Патриархом.

Никон, как бы предчувствуя будущее свое несчастье, упорно отрекался от Патриаршества. Ему также было известно, что многие бояре не желали видеть его на первосвятительском престоле и смотрели на него уже как на презрителя старины русской, выступавшего за сближение с Восточной Церковью. Но Государь заклинал Никона не оставлять Церкви в сиротстве и без пастыря, потому что нечаянною смертью местоблюстителя, митрополита Ростовского, патриаршая кафедра осталась праздною. Поэтому в Успенском соборе, пред мощами святителя Филиппа, со всем синклитом и собором Алексей убеждал Никона принять жезл патриаршеский; и когда, при таком молении, Никон решился исполнить волю цареву, тогда, обратясь к боярам и народу, он спросил, будут ли почитать его как архипастыря и отца, и дадут ли ему устроить церковные дела. И услышав клятву, он изъявил согласие на принятие высокого сана к общей радости Царя, собора и народа. Это было 22 июля, а на другой день он наречен Патриархом Московским, 25-го же в оный сан посвящен в московском Успенском соборе Казанским митрополитом Корнилием.

Высокий сан, дружба Государя и любовь народа, по-видимому, обещали сему архипастырю ненарушимое счастье и спокойствие на пастве московской, где он еще в сане архимандрита был известен как защитник правосудия и ходатай за обиженных; но устоит ли он в борьбе с предрассудками и страстями людей?

Никон со вступлением на Патриарший престол обнаружил еще большую ревность к истине и благу Церкви и Отечества, простерши свое внимание на дела, достойные пастыря Церкви и учителя; он искоренял предрассудки и суеверие в народе, начертывал духовные уставы и в церкви московские вводил благолепие; любя разные церковные напевы, а наипаче греческий и киевский, он имел отличных певчих и ввел пение в российской Церкви на греческом языке²⁶. Хотя для неблагомыслящих такое нововведение казалось неуместным и даже дало повод к поношению Патриарха, оное было одобрено самим Государем и принято в его придворной церкви. Стараясь поставить в уважение священный чин, Никон собственным примером строгой жизни внушал всему белому духовенству заботу о бдительном надзоре над нравственностью; для нерадивых был взыскателен и всякое нарушение церковного чина обуздывал силою своей власти.

Наконец, приступил он к поверке с греческими наших церковных книг, которые всегда были постоянным предметом его забот, ибо Патриарх, с давнего времени упражняясь в чтении книг духовных, замечал, что вкрались многие погрешности в рукописные и печатные Библию и Служебник. Вскоре после своего поставления, разбирая утвердительные грамоты Патриарха Иеремии и Собора греческого на имя Патриарха Иова, он заметил, какому осуждению подвергается всякое нововведение в делах церковных вопреки Уставам Святых Отцев; прочел на древнем греческом саккосе митрополита Фотия Символ Веры, вынизанный жемчугом, и при сравнении его с тем же Символом в новых печатных книгах заметил, что он написан был не в том виде, как его читали в оных, и притом не согласен с греческим, вышитым на этом саккосе; сверх того увидел много подобного и в чине Литургии и поражен был несходствами.

Тогда убедил он Царя созвать в своих палатах Собор для решительного совещания об исправлении книг; на сие исправление согласились митрополиты: Новгородский Макарий, Казанский Корнилий, Ростовский Иона, Крутицкий Сильвестр, Сербский Михаил и архиепископы: Маркелл Вологодский, Софроний Суздальский, Мисаил Рязанский и Павел, епископ Коломенский, бывший впоследствии главою раскола и виною осуждения Никона. Они единодушно отвечали: «Достойно и праведно исправить оные по древним русским и греческим книгам». Поэтому Никон в 1654 г. выписал многие греческие книги и рукописи из восточных монастырей Афонской и Синайской горы и других обителей, с согласия Патриарха Константинопольского, чрез Арсения Суханова, Сергиева монастыря келаря, который при отшествии из Москвы Иерусалимского Патриарха Паисия отправлен был в Святые места для наблюдения Устава церковного четырех Вселенских Патриархов, которые при сем просили Никона ни в чем не разнствовать от Восточной Церкви: «Да будем чадами единой и той же Матери Восточной, и да не имеют нечистыя еретические уста никакого повода упрекать нас в какой-либо разности», – ибо возникали уже разногласия и споры о некоторых обрядах.

В Александрии Арсений от Патриарха Иоанникия получил разрешение на многие вопросы, а в Иерусалиме списал подробно весь чин богослужения греческого. С Арсением Восточные Патриархи и другие святители отпустили до двухсот рукописей, да сам он собрал до пятисот древних рукописей греческих, из коих иные написаны за пятьсот, другие за шестьсот и семьсот лет до тогдашнего времени, и одно Евангелие – за 1050 лет. Сии словесные сокровища доныне хранятся в Патриаршей библиотеке, по большей части скрепленные рукою Никона по листам, и составляют единственное собрание оных, между коими всякий найдет пищу для своего любопытства и, подобно Максиму Греку, удивится, взирая на богатство древнейших творений, украшавших некогда библиотеки Греции. Притом он собрал еще в самой России многие древние книги, за восемьсот лет переведенные с греческого языка; с ними были вытребованы описи древнейших рукописей, хранившихся в 39 монастырях, в особенности из Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского и Волоколамского. Для лучшего же удостоверения Патриарх воспользовался пришествием в Москву Патриархов – Антиохийского Макария, Сербского Гавриила и митрополитов – Никейского Григория и Молдовлахийского Гедеона.

Таким образом, собрав все предварительные сведения о сих предметах, в 1654 г. Никон созвал великий Собор, на коем предложил исправить многие грубые ошибки, вкравшиеся от невежества переписчиков и печатников и усмотренные им в обрядах и книгах церковных. Таковое исправление многим не полюбилось – частью по невежеству, не постигавшему необходимости этой меры, частью по упорству, не хотевшему исправления, частью по корыстолюбию. Еще при Иоанне Грозном предлагаемо было, потом возобновлено при Феодоре Иоанновиче, а после Царь Михаил Федорович находил нужным такое исправление, заметив в Уставах и Требниках вкравшиеся от переписок ошибки; и Патриархи Филарет, Иоасаф и Иосиф, действительно, старались об исправлении книг. Но окончательный труд требовал больших усилий и людей образованных.

Когда же Никон, при котором вышла в свет напечатанная при Иосифе Кормчая, нашел во многих частях ее грубые ошибки, произвольное толкование, особенно о сложении перстном, тогда, не взирая на возникшие толки и ропот упрямых невежд, он прибегнул к древним образцам греческим и славянским для исправления книг. Сам Царь, находя необходимым исправление церковных книг, пред отправлением своим в поход против польского короля присутствовал на первом заседании знатнейшего российского духовенства. Бывшие ж на оном иерархи, слыша из уст Патриарха неновые жалобы на неисправности и явные ошибки в книгах церковных, немедленно согласились исправить оные с греческих и старых славяно-русских харатейных²⁷ списков. Ибо бывший тогда в Москве Иерусалимский Патриарх Паисий прямо говорил об отступлении в московских книгах от правил Восточной Церкви; а Тобольский митрополит Игнатий подобным образом отозвался, что в прежнее время не так было, как напечатано в книгах Аввакума. Никон первые полтора года своего патриаршества позволял только перепечатывать книги с одною мольбою о прощении ошибок, поскольку исправление оных требовало совещания с Восточной Церковью, а потому не сам собой, а целым Собором положил написать восточным иерархам – как для того, чтобы испросить у них древние рукописи, так равно и для того, чтобы с их согласия приступить к важному для Церкви делу. С этой целью нарочно послан в Царьград опытный муж, Мануил грек.

Патриарх Константинопольский Паисий по сему случаю держал Собор в Константинополе и, деянием соборным утвердив решение Собора московского, при братском послании, исполненном ревности к православию и пастырской любви, прислал московскому святителю одобрение, подписанное многими иерархами, следовать во всем православному писанию восточных учителей, и с ним препроводил Никейский Символ Веры для непреложного образца, дабы в оном ни единое слово не было прибавлено или убавлено; а в братском к нему послании, о чине и таинственном значении Литургии и многих других предметах, убеждал ни в чем не отступать от устава Константинопольской Церкви. При сем просил он Никона быть снисходительным к тем, которые заблуждались не в существенных догматах веры, но некоторых только предметах внешних, дабы через сие привлечь их в союз церковный.

Никон, получив сие одобрительное писание от Паисия, прочел оное на Соборе и решительно приступил в 1655 г. к исправлению некоторых из книг церковных и напечатал прежде всего Служебник²⁸ в Москве, который после того выдавал неоднократно во время своего патриаршества. Потом он напечатал другие книги и Скрижаль о многих предметах догматических, почерпнутых из писаний Святых Отцев, и, по согласию с Царем, велел из всех церквей отобрать старые книги, а вместо них дать исправленные. Но, когда с поспешностью стали отбирать старые книги, возник ропот народный, коим воспользовались люди неблагонамеренные, ненавидевшие Никона. Употребляя во зло невежество неопытных, они называли книги Никона новыми, по времени их явления, и коварно скрывали совершенное их сходство с древними греческими и славянскими рукописями, от коих напротив того отступали так называемые старые книги предшествующих времен. Так это полезное и благое дело стало причиной большого смятения и подвергло Никона ненависти и злословию закоснелых чтителей старины; они не терпели его за учреждение училищ, в коих обучали по-гречески и по-латыни; суеверы обвиняли его в нечестии – за то, что он приказал вынести из церквей образа, ставленные мирянами для особого чествования. Некоторые бояре из польского похода привезли с собой иконы латинского письма и даже завели в домах органы. Патриарх велел у них отобрать и то, и другое и сам громко обличал в соборе сих бояр пред лицом Государя. В сие-то время как одни из них легкомысленно перенимали дурные обычаи Запада, другие стояли за старину и раздували ненависть против Никона. Кроме того, и уставщики Патриарха Иосифа, пострадавшие за неправильное издание Кормчей, попы Аввакум, Лазарь, Никита и Стефан, диаконы Григорий и Феодор Нероновы распространяли в народе клеветы и сеяли расколы, кои укоренились не только в простолюдинах, но и в духовенстве и боярах²⁹.

Такие препятствия не останавливали Никона в исполнении полезного намерения. После сего он приступил к переложению с греческого языка на славяно-российский святого Евангелия, Апостола и многих церковных и гражданских полезных сочинений, а с европейских языков – известных тогда исторических и географических книг. Некоторые из таких книг, бывшие в собственной библиотеке Никона, и доныне хранятся в московской Синодальной библиотеке, а некоторые в 1675 и в следующих годах забраны из Воскресенского монастыря на московский Книгопечатный двор; остающиеся же доселе в Воскресенской библиотеке также достопримечательны своей древностью, все почти скреплены самим Патриархом по листам. Из сих книг при издании Софийского Временника государственным канцлером графом Румянцевым взят был список всемирного Хронографа, к которому присоединен Сборник, составленный из Временника Несторова и его продолжателей, доходящий до 1534 г., также Изборник, писанный 1073 г. на пергамене для Великого Князя Святослава. Кроме того, имеются три Евангелия, Апостол, семь Триодей, Псалтырь, харатейные, писанные уставом за 400 лет, и другие многие. Святославов Изборник XI в., как драгоценность древней письменности, из Воскресенского монастыря взят в Патриаршую библиотеку, где и находится.

Книги сии показывают осведомленность Никона не только в духовных предметах, но и в других науках, а наипаче в греческом языке. Кроме сего, он сам занимался составлением и изданием разных книг, из коих особенно известны: Кормчая; Летопись русская под именем Никоновой в 8 частях, которая есть полнейший свод многих русских летописей, степенных книг и греческих хронографов; Рай мысленный, при коем приложен и герб Патриарха; Увещание о созидании Крестного Онежского монастыря на Кие-острове; Канон молебный о соединении веры православной; Молебное пение о умирении Церкви Восточной для убеждения раскольников; Поучение о моровом поветрии, коего он был свидетелем; Правила Святых Апостолов, семи Вселенских, девяти поместных Соборов и Святых Отец, которые частию исправлены, частию же переведены; Скрижаль, содержащая в себе толкование на Божественную литургию, составленная по желанию Царя Алексея Михайловича; Слово к читателям о крестном изображении; Уложение Собора, бывшего при нем; Брашно духовное, сиречь Псалмы, молитвы, каноны и проч., собранные им от многих святых книг, зело нужные и душеспасительные, единственно направленные к распространению благочестия.

За все сие как ревностные услуги Церкви и Отечеству Государь продолжал оказывать Патриарху отличное благоволение и особенную доверенность, и в начале 1654 г., когда открылась война польская, требовавшая личного присутствия самого Государя, отправляясь в поход, он препоручил Никону сохранение царской фамилии.

Во время завоевания Смоленска и с ним 30 городов белорусских в Москве и ее окрестностях в 1653 и 1654 гг. свирепствовала моровая язва, которая наполнила столицу трупами, не погребаемыми за недостатком рук. В такой опасности Никон не только обратил все свое внимание на спасение столицы и царского двора, но и успокоил встревоженный народ пастырским окружным посланием, внушая меры предосторожности против заразы. Исполняя долг пастырский, при самом появлении заразы он убедил Царицу выехать из Москвы со всем двором и проводил ее сперва в Сергиеву лавру, потом в Колязинский монастырь, а оттуда в Вязьму. В продолжение сего пути он сам ездил вперед для разведывания, не угрожает ли где опасность, для сбережения от зараженных ставил везде крепкие заставы, устроил новые дороги и велел очищать зараженный воздух разведением костров, словом, изыскивал и употреблял все возможные способы для отвращения опасности. Наконец, к народу издал он пастырское увещание, в котором убеждал уповать на Бога, принимать нужные предосторожности и не внимать слухам, распускаемым злонамеренными людьми.

По прибытии Царя Алексея Михайловича в Вязьму Никон имел утешение возвратить ему семейство его невредимым. 10 февраля 1655 г. по прекращению моровой язвы, Государь, прибывши в столицу, был встречен Патриархом и изъявил ему живейшую признательность за сей патриотический подвиг и усердие; а за сохранение во время моровой язвы царского дома даровал ему титло Великого Государя, которым именовался только дед Царев, Патриарх Филарет, и, несмотря на отречение Никона, велел писать во всех актах сей титул³⁰, но в церквах Никон не позволил оного возглашать. При сем Алексей Михайлович пожаловал многие вотчины для Иверского монастыря. Согласие между Царем и Патриархом казалось ненарушимым, а любовь к Никону Государя возросла до такой степени, что оба они дали взаимную клятву не оставлять друг друга до пределов гроба, и в залог вечного союза Никон был восприемником детей царских в крещении.

В этом же году Никон окончил строение в Москве каменного Патриаршего дома, начатого им же, и введен был с церемонией в Крестовую палату, где бывали Соборы и куда в день ангела своего Государь прихаживал к Патриарху с именинным пирогом. Там в 1656 г. он торжественно встречал Царя, возвратившегося победоносцем над поляками. Ныне там помещается Синодальная контора с ризницей и библиотекой патриаршею, которую обогатил Никон драгоценными облачениями, митрами, панагиями и рукописями греческими, латинскими и славянскими.

В следующем году начал он строить близ Москвы, в 47 верстах, с царского дозволения, Воскресенский монастырь. Поводом к сооружению его был частый чрез сие место проезд Патриарха в Иверскую обитель, его же попечением устроенную, и отдохновение в нем от пути.

Небезызвестно, что Никон, исполненный воспоминаний о пустыни, где он провел лучшие годы, в созидании монастыря Иверского подражал расположению лавры Афонской горы, и особенно тамошнему Иверскому монастырю. Из оного по просьбе Никона, бывшего тогда еще архимандритом Новоспасским, через архимандрита Иверского Афонского монастыря Пахомия, находившегося в Москве, с дозволения Государя был прислан в новостроящуюся сию обитель снимок с чудотворной иконы Иверской Божией Матери. Этот монастырь тогда же был назван Святоезерским, Валдайское озеро – Святым озером, а село Валдай переименовано в Богородицкое.

В рассуждении нового монастыря принял Никон подобное намерение при Истре-реке представить верное подобие Иерусалимского храма, а в нем Гроба Господня. Купив землю и село Вознесенское (ныне обращенное в посад), все окружаемое рекой, гористое место выровнял насыпью, с трех сторон выкопал рвы, поверхность оного обнес деревянной оградой с восемью башнями, а внутри, на первый случай, соорудил во имя Воскресения Господня теплую деревянную церковь с трапезою и прочими службами. Сия церковь в 1657 г. была освящена им же в присутствии Государя, который, рассматривая избранное для устроения монастыря местоположение, сам столько пленился оным, что сказал Патриарху: «Сам Бог изначала определил место сие для обители, оно прекрасно, как Иерусалим».

Никон же, утешенный столь сладким именем, назвал в угодность Царю всю обитель Новым Иерусалимом, а гору, с коей Царь смотрел, Елеоном, равно и другие многие близлежащие места по примеру находящихся в палестинском Иерусалиме получили свое название, например, иное названо Назаретом, иное селом Скудельничим, иное Фавором и Ермоном, а иное Рамою, река же Истра, окружающая монастырь, Иорданом. Тогда же указано Царем строить большую соборную каменную церковь; но Патриарх имел в виду обширное намерение: он хотел, чтобы этот храм сооружен был во всем сообразно Иерусалимскому. В то время путешествовал в Палестине и по восточным церквам келарь Сергиевой лавры иеромонах Арсений Суханов, отправленный еще Патриархом Иосифом 9 мая 1649 г. для обозрения и описания чиноположений в греческих монастырях. Никон предписал ему снять верные планы с Иерусалимской и Вифлеемской церквей; сии планы он привез в 1653 г., в январе месяце³¹. Тогда-то Патриарх приступил к построению доныне существующей каменной соборной церкви в Воскресенском монастыре³².

Занимаясь внешним и внутренним устроением церкви, Никон ознаменовал свое управление ревностью о благосостоянии дома Господня и о призрении нищих. Первопрестольный храм и Патриарший дом он обогатил купленными им вотчинами, так что первый получал до двадцати тысяч рублей ежегодного дохода. Для пропитания бедных им устроены в Москве многие богадельни. Судя по расходным книгам Патриаршего приказа, никто из Патриархов столько не расходовал милостыни нищим и не делал пособий нуждающимся, сколько Никон. При каждом выходе своем на служение он жаловал из своих рук деньгами, не забывая тюремных сидельцев в Черной палате, в тюрьмах на Варварском крестце, в Разбойном и других приказах. В праздники при посещении темниц сам наделял колодников и колодниц милостыней и пастырским утешением. Однажды ему пришлось ехать в Новоспасский монастырь на поминовение царских родителей, на дороге ему попались салазки с горячими сайками; он остановился купить их и раздал убогим. Нищелюбие его простиралось до того, что он допускал убогих и неимущих в свою Столовую палату за праздничные трапезы, коими радушно делился с меньшею братиею Христовой³³.

Последуем далее за судьбой Святителя, занятого строением Нового Иерусалима. Для ближайшего надзора за построением церкви Нового Иерусалима Никон проводил там большую часть времени. Но такие отлучки из столицы подали случай смутить против Патриарха сердце Государя личным врагам, которые таились при дворе уже до патриаршества Никона, а с патриаршества его еще более ожесточились, видя, какою доверенностью облечен был он, особенно во время двухлетнего отсутствия Царя: тогда Государь подчинил ему своего наместника и бояр, которые без него не могли решить никакого дела и должны были каждое утро являться к нему с докладами. При входе в церковь он принимал челобитные и, по свидетельству очевидца, арабского писателя Павла Алеппского, «имел семь палат, в которых сидели семь судей со множеством дьяков и в которые в урочный час сходились бояре; ежели кто опаздывал, то не оставался без замечания». На все сие не могли равнодушно смотреть как в Боярской думе, так и в совете царском, где он распоряжался властно; даже сама Царица втайне недовольна была властью Патриарха. Все это, возбудив зависть и ненависть первостепенных бояр, раздражало самолюбие царских родственников: Морозовых, Милославских, Стрешневых и других, которые под разными предлогами сеяли негодование в народе, подозрение при дворе. Сверх того, между боярами нашлись четвероженцы; Никон подвергнул их строгому церковному запрещению как нарушителей правил Святых Отец. Да и непреклонностью характера Никон раздражал умы, действуя самовластно, подобно Патриарху Филарету, царскому отцу. Потом открылись тайные неудовольствия со стороны Государя, который начал отказывать Никону в свиданиях, уклонялся от частых с ним совещаний и не бывал в Успенском соборе, когда там служил Патриарх.

Сверх того, Никон казался слишком тягостным и духовенству по своей взыскательности за всякое нарушение порядка церковного, ибо, прошедши сам все церковные степени, он испытал все, что может испытать лицо духовное, и, показав всюду строгий пример нравственности и благочестия, требовал того же самого и от подчиненных своих. Далее, при посвящении в сан священный, он никого не рукополагал без личного испытания в чтении и пении, что казалось в то время стеснительным. Самое высшее духовенство роптало на его строгость, а наипаче, когда, отрешив от епархии Павла, епископа Коломенского, который явно противился исправлению книг, он заключил его в монастырь без суда соборного. Раздраженные сим поступком, в числе коих находились и ближайшие к Патриарху люди, сперва скрывали свое негодование, но после сделались явными недоброжелателями Никона, в особенности Питирим, митрополит Сарский, Илларион, архиепископ Рязанский и архимандрит чудовский Иоаким, впоследствии Патриарх Московский. Между ним и Никоном взаимное неудовольствие превратилось, наконец, в открытую вражду; первый – из боярского рода, поддерживаемый боярами, находил неприличным самоуправство Патриарха, вышедшего из поселян; последний восставал на Иоакима как на архимандрита, восхищавшего себе суд над первосвятителем.

Между тем учрежденный Царем приказ Монастырский мало-помалу начинал судить лиц духовных и их волости, опираясь на Уложение. Гневно выражался о новом порядке дел Никон, особенно когда и церковные некоторые распоряжения опровергаемы были Государем. Полоцкий Богоявленский монастырь без ведома Патриарха, хотя зависел от его лица, Государем отдан был тогда в управление Каллисту, епископу Полоцкому. Сверх того, открылись какие-то тайные неудовольствия Государя Патриархом, к коим, вероятно, относится и сопротивление Никона желанию Царя расторгнуть брак свой с Царицей Марией Ильиничной³⁴, которая по каким-то причинам ненавидела Никона, равно как и ее родитель по своим причинам имел к нему неприязнь. Недовольство Царя и раздражение Патриарха усилило еще одно обстоятельство: какой-то дворянин, осужденный на смерть за убийство, прибегнул к защите царского духовника; духовник просил Государя о помиловании, но, получив отказ в просьбе, запретил ему причащение Святым Тайнам. Царь жаловался Патриарху, а Никон оправдал решение духовника³⁵. При этом случае главные бояре и духовенство, зная раздражительность Никона, питали ее личными оскорблениями, и тем сумели поселить остуду в сердце Царя к Патриарху. Один из царедворцев осмелился назвать его именем свою собаку, и ненависть свою доводил до открытого кощунства; тогда оскорбленный Патриарх решился удалиться в Воскресенский монастырь.

Сколько пребывание сие послужило в пользу обители, столько строителю ее принесло вреда, ибо, когда Патриарх возвратился в столицу, Государь принял его долговременное отсутствие с неудовольствием, а наветы врагов довели Царя до того, что доверенность и дружба к Никону уступили место явному негодованию. Неблаговоление свое к Патриарху он обнаружил тем, что совсем прекратил дружественные ежедневные с ним беседы; отменив выходы свои в Собор к торжественным праздникам, перестал при служении его посещать даже и крестные ходы, которые дотоле всегда сопровождал, и присылал прямо сказать Патриарху, чтоб «его не ждали».

Между тем некоторые из личных врагов Святителя явно делали личные оскорбления ему и его подчиненным и дошли до того, что стали открыто ругаться над Патриархом. В сие время прибыл в Москву грузинский царь Теймураз, к коему 1657 г. 4 июля отправлены были русские духовные для исправления христианской веры и коему по прибытии был торжественный прием во дворце. Патриарх, ведая причину его прибытия и желая участвовать в сем деле как касающемся до Церкви, находил нужным для устроения богослужебного порядка с ним видеться, но не был приглашен к столу. Он послал во дворец для разведывания причины своего стряпчего, князя Дмитрия. Окольничий, Матвей Иванович Хитрово, отправлявший тогда звание стольника придворного, увидев его во дворце и даже услышав от него, что он прислан Патриархом, выгнал его вон палкою. Никон за сие письменно требовал удовлетворения и дерзнул угрожать, что он тем же отплатит. Царь отвечал собственноручно, что сие рассмотрит и с ним переговорит. Однако ж Никон, происками бояр, остался без удовлетворения. Июля 8-го, в торжественный день праздника Казанской Богоматери, он ожидал в церковь выхода царского; но Царь, против обыкновения своего, не вышел и велел себя не дожидаться.

Никон искал случая объясниться с Государем. Наступило благоприятное, по-видимому, время – праздник Положения Ризы Господней, когда Царь всегда бывал в Успенском соборе; но, против обыкновения, он был удержан от выхода; князь Ромодановский, пришедший в собор объявить Патриарху о том, стал упрекать Никона в надменности за титло Великого Государя. Патриарх, огорченный сим, того ж июля 10-го по совершении Литургии в Успенском соборе громко произнес, что он «ныне уже не Патриарх Московский, а пасомый, как грешник и недостойный». Поставив у иконы Владимирской посох святителя Петра, он снял с себя одежды святительские, несмотря на моление и плач клира и народа, и, надев простую монашескую мантию и черный клобук, написал в ризнице письмо³⁶ к Царю об отшествии своем и сел на ступени святительского места в ожидании ответа.

Смятенный Государь послал князя Трубецкого увещевать его; но увещеватель был из врагов его; он объявил, что Государь приказал сказать: «Где ты изволишь, там и избери монастырь и келью». – «Челом бью, – отвечал с поклоном Патриарх, – Великому Государю на его государевой милости». И с сими словами оскорбленный, непреклонный Никон не пошел уже в кельи патриаршие, и, когда хотел было сесть на телегу, народ не допустил его до этого унижения. В это время Царь прислал к нему карету, но он не принял ее. В Спасских воротах остановил его плачущий народ; но, когда явились царские сановники, он пошел через Красную площадь и Ильинский крестец на свое Воскресенское подворье, а оттуда, не дождавшись дозволения царского, уехал в обитель Воскресенскую и даже отказался сесть в посланную за ним карету. Князь Трубецкой приехал опять, уже в Воскресенск, спрашивать его именем Государя о причине отшествия. Никон отвечал, что «ради спасения душевного, ищет безмолвия, отрекается от Патриаршества и просит себе только в управление монастыри Воскресенский, Иверский и Крестный; благословляет митрополиту Крутицкому Питириму управлять церковными делами» и смиренно в письме просил у Царя прощения за скорый свой отъезд из Москвы.

С тех пор открылось явное неудовольствие между Царем и Патриархом, которое превратилось со временем во вражду. И, хотя первоначальная причина царского гнева на Никона, может быть, навсегда останется неизвестной, но очевидной виной разрыва его с Царем были зависть и клевета: Никон был произведен Патриархом по собственному царскому благоволению и облечен от Царя такой властью, что государственные дела без согласия его не могли быть решаемы первостепенными боярами. Посему действия Никоновы могли казаться оскорбительными для честолюбия государственных сановников, потомков удельных князей.

Народ очень был привержен Никону. Когда сей Патриарх приступил к исправлению книг, враги его внушали простолюдинам, будто он подрывает православие; и те самые, кои почитали сокровищем книги, исправленные Патриархом Иосифом, называли Никона врагом Церкви. При Иосифе любили они нововведение; при Никоне объявили себя старообрядцами, лучше сказать, не своим умом они действовали, но увлекались внушениями наветников. Никон был другом и благодетелем народа; надлежало привесть его в ненависть у народа. Царь и Никон жили одною душою: могли ли царедворцы хладнокровно смотреть на такое единодушие? Враги Никона всячески старались препятствовать сближению и свиданиям Царя с Патриархом – из опасения, что взаимное, искреннее объяснение между ними пробудит в сердцах их прежнюю любовь и доверенность, усыпленные случайным негодованием.

Зависть и коварство внушали Царю, будто Никон домогается самовластия; в то же время противники раздражали Никона против Царя, для которого Патриарх неоднократно подвергал жизнь свою опасности; словом, изыскивались все средства очернить его. Удручаемый клеветой, завистью и ненавистью, Никон удалился из Москвы и до того времени, как лишен был патриаршества, жил в Воскресенской обители, в которой составил тогда русскую летопись от Рюрика до кончины Царя Михаила Федоровича, с прибавлением выписок из греческой истории. Изображая превратности царствований и народов, Никон еще более узнавал цену крестного своего испытания в сладостном уединении: каждый день занимался он строением каменной соборной церкви, обязанной ему не только сооружением, но и точным соответствием ее внутреннего устройства модели всех храмов. Оно и доныне сохраняется в том же первоначальном виде.

Сие величественное и огромнейшее здание, единственное в России, заслужившее похвалу от наших соотечественников и от иностранцев, производимо было не только попечением и иждивением, но и трудами Никона: он сам, своими руками, носил наряду с работниками камни, известь, воду и прочее, как простой каменщик. Сверх того, в 150 саженях от Воскресенской обители, на берегу реки Истры, он устроил для уединения и безмолвия пустынь с двумя в оной церквами, каковые есть в Святой Афонской горе у пустынных Отцев, и туда удалялся во Святую Четыредесятницу. В сем уединении подавал он образ истинного сокрушения о грехах своих; изнуряя себя постом и нося всю тяжесть жизни монастырской труженической, неослабно пребывал в терпении и молитве. Между тем не переставал пещись о странных и нищих, повелевая давать им в монастыре пропитание. Бедные находили в гонимом Никоне себе отца и усерднейшего помощника во всех нуждах своих. Он покорял себе сердца благотворением.

Его благочестивая жизнь сделалась известной благодетельному Царю, который, слыша о примерном его терпении, трудах и молитвах, неоднократно посылал по тысяче и по две тысячи рублей на содержание ему и братии; также отдал в его распоряжение доходы обителей Иверской, Крестной и Воскресенской, им выстроенных, с принадлежащими к ним селами и деревнями. Однако клевета и зависть не переставали помрачать достоинства его в глазах Государя. Самое отдаление Святителя от двора могло быть благоприятным для недоброжелателей Никона и опасным для него самого, ибо оно открывало свободное течение их козням. Когда тайный архив Никона был раскрыт, к умножению неудовольствий Патриарха, он жаловался в письме к Царю на сие нарушение тайн не только частных, но и государственных, у него хранившихся, из которых иные вверены ему смущенной совестью, как Святителю. Его жалобы на это не были уважены; злобные внушения личных врагов Никона возбудили в нем все волнение его духа и поставили самого Царя в затруднение поддерживать связь с ним.

В монастыре добровольный изгнанник находился как труженик до нечаянного нашествия крымских татар на Россию. Когда хищные крымцы вторглись в Малороссию, чтобы грабить под видом стрелков литовских и Хмельницкого, а потом устремились и на великую Россию, это обратило мысли Государя к Никону: Царь встревожился опасностью, угрожавшей Патриарху в беззащитном монастыре, и послал к нему одного из приближенных вельмож с предложением на время удалиться в Макариев Колязин монастырь, укрепленный каменной оградой. Но Никон принял это за весть о заточении и отвечал царскому посланному, что «лучше ему быть в Зачатьевском монастыре, на Варварском крестце, под горою, где была большая тюрьма, чем в Колязине монастыре», и просил на то позволения; потом он прибыл в Москву и через три дня в присутствии бояр был допущен к Царю, и от него был у Царицы. После сего Царь отпустил его в монастырь Воскресенский, дав свое соизволение ехать в Валдайский, Иверский и Онежский Крестный монастыри, где Патриарх пробыл более года в трудах пустынных. Алексей Михайлович при прощании пожаловал ему на путевые издержки две тысячи рублей серебром; сверх сего особенным указом повелел сопровождать его стрельцам и сотникам для защищения в случае нападения иноверцев, но это были последние искры погасавшей к нему любви царской.

Таковое отдаление Патриарха от двора родило в нем новое огорчение, но, несмотря на то, в новом сем безмолвии казался он покойным и проводил время в трудах иноческих, пустынных. Враги пользовались его отсутствием; наветы и козни умножались и питали более и более неудовольствие против Никона в Царе и при дворе. Само это удаление послужило к собственному несчастью Святителя, тем более что при сих смутных обстоятельствах дела церковные оставались в неустроенном положении. Посему Государь созвал в столицу Собор российских и бывших в Москве греческих епископов, чтобы рассмотреть действия Никона, а к нему на Белое море решился послать стольника Пушкина и просить окончательного разрешения на избрание другого, на место его Патриарха.

Никон, хотя и подтверждал свое отречение, однако же опасался власти неприязненного преемника и, не разрешая приступить к избранию и посвящению его, предоставлял право сие исключительно себе. Он хорошо знал судей своих и ненависть, которую к нему питали. Питирим, Крутицкий митрополит, старался уверить, что Никон, не дослужив Литургии, оставил престол с клятвой никогда не возвращаться, с чем несогласны были Михаил, митрополит Сербский, и другие. Один из греков упрекал Никона в дерзости амановой, другие пришельцы греческие восставали против него; архиепископ Кипрский Кирилл утверждал, что, по примеру восточной Церкви, не следует давать монастырей в управление архиереям, отходящим на покой. Все они были согласны на низложение Никона с престола патриаршего, другие выступали за лишение сана архиерейского – за то, что самовольно оставил свою епархию, – и старались утвердить сие выписками из правил церковных.

При столь смутных обстоятельствах приехал в Москву бывший митрополит Газский Паисий Лигарид, которого пред сим вызывал из Молдавии сам Патриарх, не предвидя, что найдет в нем себе врага. Этот иерарх прибыл с одобрительной грамотой от Константинопольского Патриарха Парфения, как хорошо знающий церковные уставы. Он, будучи милостиво принят Государем и боярами, стал на сторону никоновых противников, которые и употребили его орудием для нападения на Патриарха и для убеждения Царя окончить посредством Восточных Патриархов начатый в 1660 г. суд над Московским Патриархом; а до того Паисий сделался председателем начатого Собора.

Один из сильнейших его врагов, боярин Стрешнев, предложил митрополиту Паисию до 30 вопросов, относившихся к поступкам Никона, и Паисий написал на них ответы канонические в его осуждение. Патриарх Никон сочинил пространное возражение. В 26-м и 27-м возражениях он жестоко ополчился против Монастырского приказа и многих статей Уложения.

Между тем Никон возвратился из Крестного монастыря. Когда он жил в оном, находившийся в свите его монах Феодосий оказался подозрительным в поведении своем до того, что покусился отравить Патриарха, в чем при допросе не только признался ему, но и самому Царю, который предоставил над ним суд ему же; но Никон поблагодарил Царя, писал, что в своем деле не может быть судьею, и по прибытии в Москву отправился в Воскресенский, дабы в нем ближе наблюдать за действиями Собора, который был создан для рассуждения об его поступках. Тут, заботясь о благоустроении созидаемой им обители, он увидел явного себе врага, стольника Боборыкина, коему Монастырский приказ отдал землю, купленную им, и, когда сей не захотел вернуть ее в обитель по требованию Никона, то Патриарх, служа молебен, выбирал из псалмов слова проклятия на Боборыкина, который донес Государю, что Патриарх на молебне положил жалованную грамоту монастырю пред образом Богоматери, проклинал его и порицал в келье. Услышав о том, Царь приказал учинить строгое следствие, которое, как ни строго было произведено, оказалось справедливым; поэтому Государь, успокоясь, послал Никону разные подарки. Патриарх в сей обители, забыв свой высокий сан, наряду с прочими прилежно трудился в строении каменной церкви, кроме коей все начатые здания не имели надлежащего основания. Для доведения до конца этого строения Никон остался там на долгое время.

Пользуясь сим, враги начали решительно действовать против Патриарха, стали рассевать толки, что он судится за искажение книг. Тогда Никон, не щадя врагов своих ни на словах, ни на бумаге, предавал их анафеме за обиды. Греческий митрополит Паисий, довольно сведущий в делах церковных и знавший положение Никона, будучи ублаженным боярами, сановниками двора, для водворения тишины предложил Государю избрать нового Патриарха, и Государь изъявил согласие. Благоразумие некоторых пастырей остановило это по следующим причинам: во-первых, дела важные и необыкновенные требуют долговременного исследования и рассудительного совещания, а наипаче, где более сомнения, там и величайшую должно употребить осторожность; во-вторых, подчиненным, на основании правил, несвойственно судить своего судию и владыку: Патриарха должны судить Патриархи. И, хотя голос этот проник в кроткое сердце Государя, который не хотел принять на себя осуждения Никона, несмотря на сие, Царь с тех пор препоручил заведовать патриаршескими делами Крутицкому митрополиту Питириму, который вошел во все эти дела: вместо Патриарха совершал обряд шествия на осляти вокруг города в Вербное Воскресенье; по воле царской перестал на ектениях, при служении поминать Патриарха и действовал, не сносясь с Никоном, даже предавал истязанию и ссылал в заточение тех священников, которые в служении возносили имя Никона.

У Никона отобраны были некоторые владения, принадлежавшие патриаршеской кафедре; его распоряжения церковные начали быть опровергаемы, без согласия и мимо его выходили царские именные указы о постановлении монастырских властей духовных и других священно- и церковнослужителей: грамоты выдавались от архиереев с прописанием, что посвящен тот или другой по царскому указу. Царь посылал иногда в Воскресенский монастырь к Никону бояр, но они вместо утешения наносили Патриарху новые досады; даже многие архиереи российские явно вооружались против Никона и действовали враждебно, особенно Крутицкий митрополит Питирим, архиепископ Рязанский Илларион и Мефодий, епископ Мстиславский.

Но и в таком положении Никон не питал вражды к Государю, хотя и жаловался ему в письмах; никогда не произносил клятвы на него. При сем нашелся между враждебными и преданный ему один боярин, Зюзин; его-то необдуманное и неуместное усердие вызвало Никона в Москву, к довершению его несчастия. Болезнуя о пагубных последствиях долголетней распри и слыша непрестанно от людей, приближенных к Царю, сколь прискорбно его любящему сердцу ожесточение Патриарха, Зюзин надеялся, что искреннее объяснение его с Царем может погасить раздуваемое пламя вражды и для сего решился написать Патриарху от имени Государя, чтобы он внезапно приехал в Москву к утрене в Успенский собор. Сверх сего, Никон имел сонное видение, в коем мечтательно предстал ему сонм прежде почивших святителей, восставших из гробов в храме Успения и, по воззванию Святого Ионы, давших ему руки.

По таким побуждениям, по ласковому пред сим приему архимандрита, посланного от него в Савин монастырь к Государю, и по полученному от него благосклонному письму³⁷ Никон приехал в Москву на праздник Святителя Петра митрополита к утрене в собор и, приложась к святым иконам и мощам, стал на патриаршее место; к нему подошли под благословение митрополит Иона Ростовский со всеми соборянами. Святитель послал митрополита с архимандритом своим уведомить Царя о своем прибытии. В это время Государь за несколько шагов от собора слушал утреню в теремной церкви. В недоумении он созвал ближних бояр и духовных властей, которые убедили его не принимать Патриарха, а только взять от него грамоту, в коей описывал свое видение. Для сего присланы князья Никита Одоевский и Долгорукий с митрополитом Павлом, объявившие ему государево повеление ехать обратно в свою обитель в ожидании суда Вселенских Патриархов.

Никон вышел из собора, но взял с собой посох Петра Чудотворца – в доказательство того, что не с клятвенным отречением оставил свой престол, и, садясь в свои сани, он отряс прах от ног своих, сказав: «Идеже аще не приемлют вас, исходяще из града того, прах, прилепший к ногам вашим, отрясите во свидетельство на их; чесо ради прах, прилепший к ногам нашим, отрясаем вам». На это один из стрелецких полковников возразил ему: «А мы сей прах подметем». – «Разметет вас сия метла», – отвечал Патриарх, указывая на явившуюся тогда комету с хвостом. Озлобленные сим враги поставили ему в вину такой поступок. Когда донесли о том Государю, он послал вслед за ним, в село Чернево, отобрать у него посох и спросить о причине пришествия в Москву. Никон не хотел вручить жезла митрополиту Крутицкому Павлу и чудовскому архимандриту Иоакиму, но доставил через воскресенского архимандрита прямо к Царю вместе с призывными письмами боярина Зюзина, который был за то сослан в Казань.

При отправлении митрополита Павла и архимандрита Иоакима Никон объявил свою волю на избрание Патриарха и требовал только, чтобы под его управлением оставались три его обители; чтобы в распоряжение ими не мешались епархиальные архиереи; чтобы поставление священнослужителей в сих монастырях и церквах, от них зависящих, предоставлено было ему; наконец, чтобы ему занимать вторую степень на соборах, иметь свободный доступ к Царю, а также, чтобы и к нему был свободный доступ всем, посещать его желающим. Но Собор, рассуждавший о сем предложении, не согласился признать независимости Никона от власти нового Патриарха и дозволить ему свободное посвящение священнослужителей в его обителях без власти епаршеской; требовал обратно вотчин, отписанных от других в Воскресенскую обитель; лишал ее даже имени Нового Иерусалима, наконец, ограничивал приезд Никонов в столицу. В то же время Собор подверг епитимии митрополита Ростовского Иону – за то, что подошел к благословению Никона в храме Успения, и назначил местоблюстителем Павла Крутицкого, бывшего постриженником в Новоспасском монастыре.

После сего Царь Алексей Михайлович долго находился в нерешимости; наконец, положено было послать ко всем Восточным Патриархам призывные грамоты с требованием решения о пределах царской и патриаршеской власти, о поступках и суде Никона, не называя его по имени, а только предлагая некоторые обстоятельства, дабы рассмотрение и решение Восточных Патриархов было тем беспристрастнее. Написано двадцать пять вопросов на греческом языке Газским митрополитом Паисием, и в 1663 г. они отправлены на Восток с греком, диаконом Мелетием, которому, сверх того, вручены были особенные жалобные грамоты ко всем Патриархам с наставлением, как изъяснить подробнее вины Никона и требовать в патриарших ответах ближайшего применения к оным.

Сообразно с таким намерением на все оные двадцать пять вопросов даны пространные ответы, подписанные четырьмя Патриархами: Константинопольским, Александрийским, Антиохийским, Иерусалимским и многими митрополитами, – и присланы были в том же году в Москву. Но Иерусалимский Патриарх Нектарий, хотя подписался под оными, впрочем, особою грамотой от 20 марта 1664 г. отозвался Царю Алексею Михайловичу, что он ни в царской грамоте, ни в словах Мелетия не нашел достаточных причин к обвинению Патриарха Никона, а потому просил Царя окончить сие дело примирением, не слушать недоброжелателей и врагов обвиняемого и вызвать Никона на Патриаршество его для прекращения всякой распри и соблазна в российской Церкви.

Письмо сего святителя произвело на Царя глубокое впечатление. Он всегда понимал друга своего гораздо лучше других, но дело зашло далеко, и усердие благонамеренного иерарха было тщетно. Патриарх Никон не признавал себя виновным. Он обратился с грамотой своей к Патриарху Константинопольскому, объяснял ему свое поведение от самого начала правления и все претерпенные им обиды, но грамота сия была перехвачена боярами и огорчила Государя.

Никон после сего обратился к Царю, удостоверяя свою невиновность и разрешая обидевших его, кто только согласится признавать себя виновным; и Царь, памятуя прежнюю любовь его, боролся с многочисленными врагами Патриарха, не выдавая его их злобе. Наконец, по настоянию митрополита Паисия, который в письмах к Царю выставлял себя ревнителем царской чести, Царь послал звать Восточных Патриархов в Москву на Собор. Но Патриархи Константинопольский и Иерусалимский отказались быть в России, отговариваясь опасностями от турок; Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий прибыли в ноябре месяце 1666 г. и именем всех Патриархов с российским духовенством открыли Соборный суд над Никоном в палатах кремлевских, под председательством самого Государя.

На Собор вызван подсудимый из Воскресенского монастыря в Москву, на Воскресенское подворье, окруженное стражею; там он, данною им грамотой, простил и разрешил бывших под запрещением четвероженцев из бояр. Никон, по требованию самодержца, явился в Собор, но по чину патриаршему, т.е. с предшествующим крестом, сколько тому ни противились. Царь сидел на высоком ступенчатом престоле, Восточные Патриархи – на богато украшенных местах. Пред ними поставлены были стол, покрытый златотканым ковром, где лежали серебряный ковчежец и книги. При виде креста, преднесенного Никону, они привстали с мест своих. Проговорив входную молитву, он трижды поклонился Царю, потом Патриархам и освященному Собору.

Не видя себе приготовленного места наравне с Восточными Патриархами, он не сел, но стоя слушал обвинения из уст самого Государя, который жаловался на смуты, какие произвел Патриарх в Церкви, на самовольное оставление им паствы, на укорительное послание его к Патриарху Константинопольскому, на проклятия московских бояр. Никон на такие обвинения Государя отвечал, свидетельствуя, что он удалился в монастырь только от смут боярских для укрощения гнева царского, не выходя, однако, из своей епархии. Когда же при сем митрополит Крутицкий Павел и архиепископ Рязанский Илларион стали говорить поносные слова, укоряя Никона в оставлении престола с клятвою и в самовольном низвержении Павла, епископа Коломенского, а Мефодий, епископ Мстиславский, поднял даже руку на судимого Святителя, тогда потекли слезы из очей кроткого Царя.

Собор, составленный из представителей всех Православных Церквей, основываясь на том, что слышал от Государя, от свидетелей истинных или ложных, но не обличенных в несправедливости, осуждал то, что по духу Церкви достойно осуждения. По рассмотрении личного государева доноса в вину Никону поставлено следующее: первое, Никон, оставив паству, жил в Воскресенском монастыре и сим заставил заключать об отрешении своем от Патриаршества; второе, отсутствие Никона было причиной многих затруднений по делам церковным, отчего многие невинно пострадали; третие, Никон досаждал Государю в присутствии Собора и Газского митрополита, оспаривал самый Собор и ему не покорялся; четвертое, некоторым архиереям без Соборного суда запрещал священнослужение и лишал их епархий; пятое, подчиненных наказывал жестоко, иногда телесно; шестое, Газского митрополита Паисия называл еретиком и мятежником (каким впоследствии сей и оказался).

После трех заседаний не все епископы были согласны на строгое осуждение Российского Патриарха, наипаче Черниговский архиепископ Лазарь Баранович, муж по тому времени просвещенный и по благочестивой жизни уважаемый самим Государем, а с ним также и Вологодский архиепископ Симон уклонился под разными видами от сего осуждения и не хотел присутствовать более на Соборе; Павел же, епископ Коломенский, и грамоту осуждения не подписал, ибо подавал голос сохранить сан святительский Никону, лишив только его патриаршества. И сами Патриархи написали было грамоты к Константинопольскому и Иерусалимскому, что, не встретив в столице московской ни их самих, ни их местоблюстителей, отказываются приступить к суду Никона. Хотя сии чужеземцы находили его достойным наказания за то, что он монастырь Воскресенский назвал Новым Иерусалимом и в разных местах оного увековечил имена: Голгофы, Вифлеема, Назарета, Иордана и Галилеи, однако во втором же заседании сего Собора никто не осмелился его обвинить, невзирая на присутствие самого Царя, который, видя бояр молчащих, требовал улик на Патриарха. Из среды их один только князь Долгорукий выступил с обвинениями, будто Никон называл Церковь российскую преклонившейся к догматам латинским, потому только, что пришедший в Москву бывший некогда Газский митрополит принимаем был боярами в совете на него, и всю книгу Соборных правил назвал еретическою за то, что она напечатана в западных странах.

Убежденный в своей невинности, Никон сказал, обратясь к Государю: «Государь! Девять лет приготовляли то, в чем сегодня хотели обвинить меня, и никто не может промолвить ни слова, никто не отверзает уст. Тщетны все замыслы; но вели им побить меня камнями, они тотчас исполнят приказ. Если же и еще девять лет будут выдумывать клеветы, то и тогда ничего не найдут против меня». После сего все безмолвствовали; один Рязанский архиепископ Илларион начал укорять его и с дерзостью произнес некоторые ругательства. Никон, оскорбляясь не столько наглостью обид, сколько ложными обвинениями, обратясь к Иллариону, сказал: «Уста пастыря должны произносить одне благословения, а не поношения и неправду».

Тут любящее сердце Царя не вынесло горестного положения бывшего друга, иногда возражавшего, иногда безответного. Царь тихо сошел со своего престола, приблизясь к Никону, взял его за руку и сказал: «О Святейший! Зачем положил ты на меня такое пятно, готовясь к Собору, как бы на смерть? Или думаешь, забыл я все твои заслуги, мне лично и моему семейству оказанные во время язвы, и прежнюю нашу любовь?» А потом укорял его за грамоту к Патриарху Дионисию, изъявляя желание мира. Столь же тихо отвечал ему Патриарх, излагая все на него бывшие крамолы, извинялся о тайной грамоте, и, несмотря на уверения царские, чувствуя, что минувшее уже невозвратимо, предрек свое горькое осуждение. И это было уже их последнее свидание в сей жизни и последняя беседа после восьмилетней разлуки. С сими словами кончилось и это заседание Собора, бывшего во дворце, как и первое.

12 декабря, на третьем заседании в церкви Благовещения над вратами Чудова монастыря, не в присутствии Государя, который не имел духа участвовать в осуждении Никона, ему прочли следующие обвинения: что «смутил царство Русское, вмешиваясь в дела, неприличные патриаршей власти, и что оставил престол свой за оскорбление слуги; что, удаляясь от Патриаршества, распоряжался самовластно в трех своих монастырях и давал им наименования Иерусалима, Вифлеема, Голгофы и тому подобные; что препятствовал избранию нового Патриарха, предавая многих анафеме; что Павла, епископа Коломенского, низверг самовольно и был жесток к духовенству; жаловался на Царя Восточным Патриархам, охуждал Соборные правила, оскорблял самих Патриархов своим высокомерием». И после сего прочли Никону приговор, коим он обвинен именем всех Патриархов, вместе с российским духовенством, и присужден к лишению сана с сохранением только иночества и к заточению на вечное покаяние в пустынной обители. По прочтении сего приговора Никон Восточными Патриархами лишен был патриаршества в той же Благовещенской церкви.

По снятии самими Патриархами с Никона знаков святительских оставили его в звании простого монаха и возложили только на главу его простой клобук монашеский; но мантии и жезла патриаршего не отобрали, как говорил Шушерин, «страха ради народного». Никон по исполнении над ним такового определения осмелился назвать суд Собора незаконным, а греческих Патриархов – пришельцами, наемниками и беспрестольными³⁸.

Никон спрашивал их, зачем в отсутствие Царя и в малой церкви, а не в том соборе Успения, где некогда умоляли его вступить на патриарший престол, ныне неправедно и тайно его низлагают? «Ибо я, – говорил он, – был избираем в присутствии Государя, со слезами убеждавшего меня принять жезл правления, и осужден должен быть в его присутствии; народ российский был свидетелем клятв моих пред Богом; вы же неправый суд произвели тайно; жезл пастырский я восприял во Святой Соборной и Апостольской церкви не по домогательству, а по желанию и слезному молению бесчисленного народа; вы же осудили меня в частной монастырской церкви, в присутствии одних клеветников моих».

Но сему не вняли ни Царь, ни бояре, обещавшие всегдашнее послушание пастырю. После того как по соборному приговору Никон лишен был святительского сана и осужден на заточение в Белозерский Ферапонтов монастырь, с ругательством отвели его на Земский двор под стражею, как преступника, осыпанного поношениями приставов и архимандрита Сергия.

Никон перенес сии испытания с тою твердостью, которая в иных случаях его жизни доходила до упорства. Между тем все приверженцы его были рассеяны. Через несколько дней он под стражею переведен на Архангельское подворье, в Кремле у Никольских ворот, где терпел голод и нужду; из опасения порыва народной к нему любви взяты были строгие предосторожности, чтобы пресечь сношения Никона с народом. Оттуда с несколькими монашествующими, своими учениками, в самую жестокую стужу отправлен в путь под строжайшим присмотром, без зимнего даже одеяния; из Воскресенского монастыря он ничего не взял с собою, а от Царя не только денег и собольего меха, присланного в сей дальний путь, – отверг все, что ни предлагал ему. Следовавшие за ним ученики его тоже не имели теплого одеяния.

Новоспасский архимандрит Иосиф, провожавший Никона до реки Клязьмы, отдал ему свою шубу, чтобы укрыть от стужи; прочие ж не только не имели к нему сожаления, но даже лишали его насущного хлеба и таким образом обращались с ним до самого места его заточения, где архимандрит Печерского Нижегородского монастыря Иосиф отобрал у Никона святительский жезл и мантию, коих не отдал опальный врагу своему Иоакиму. Отправляясь в заточение, он воскликнул: «О, Никоне! Все сие бысть сего ради: не говори правды, не теряй дружбы! Аще бы еси уготовал трапезы драгоценныя, и с ними вечерял, не быти приключившагося».

По бедности Ферапонтова монастыря³⁹ были отведены ему как опальному изгнаннику тесные кельи, похожие более на темницу; приставники же его обходились с ним не только грубо, но и жестоко, так что в келье Никоновой заколачивали окна наглухо. В таком озлоблении и угнетении содержали его почти до кончины Царя Алексея Михайловича; пред этим временем велено было отбить железные затворы от окон и дверей его келий; в монастыре преследовали тех, которые называли его Патриархом, замечали всякий его поступок и всякое слово. Наконец, победив в себе чувство гнева и негодования, в день Пасхи по совершении Литургии он созвал всю братию в трапезу, велел подать ему вино, присланное Царем, и, подняв заздравную чашу, сказал: «Да не до конца вражда наша с благочестивым Царем пребудет, и ныне питие сие про здравие благочестивейшаго Государя Царя я со всеми вкушаю и впредь присланным от него отрицатися не буду». При сих трогательных словах архимандрит и братия встали и поклонились ему до земли⁴⁰. В монастыре имел Никон домовую церковь, где разделявшими его заточение иноками отправляема была для него служба; сам Царь пожаловал утвари в оную церковь.

Среди бедствий начала смиряться и непреклонная душа Никонова. Заточенный Патриарх радовался новому браку Царя и рождению царевича Петра, и, прежде чуждаясь всяких царских подарков, не взявший даже денег для поминовения Царицы Марии, он начал принимать их от Царя и с любовью посылать к нему грамоты в ожидании своего возвращения в обитель Воскресенскую, и с этой надеждой оставался до кончины Царя Алексея Михайловича. Но ни бедность, ни унижение не могли поколебать духа в Никоне; без ропота он переносил сии страдания и, очищая ум и сердце свое смиренной молитвой и покаянием, тело изнурял всегдашними трудами; он носил на себе железные вериги и маленький серебряный ковчег с Святыми Дарами, ныне хранящийся в ризнице Воскресенского монастыря. В таком расположении духа и с таким напутствием он был воин Христа Господа, облаченный во вся оружия Божия противу слабостей и искушений и познавший всю суетность земной славы и величия. Крестным путем он достиг смирения и преданности своей воли в волю Божию. В этом заточении Никон почитал себя гораздо счастливее своих клеветников и врагов.

Но враги Никона, бывшие и врагами православия, восторжествовали; его опала открыла свободный ход злу, которое он обезоружил силою ума и воли; они проповедовали, что с осуждением Никона они оправданы. Между тем осужденный и сосланный в Сибирь ересеначальник Аввакум был возвращен и в столице принят с честию, как бы невинно пострадавший. Невзирая на все это, не только народ, но и сам Государь, по нежности сердца своего, почувствовал утрату столь великого мужа, своего друга и советника: он нередко вспоминал о нем с соболезнованием и, подражая великим человеколюбцам, посылал к нему разные подарки, препоручал себя и весь дом свой его молитвам; но Никон отвергал сии дары. На одре смертном, памятуя прежние дружественные с Никоном связи, Алексей Михайлович не только жалел о нем, но, тревожась духом, что лишен его благословения, раскаялся в низвержении его; пред смертию своей посылал к нему просить отпустительной себе грамоты, а в своем завещании испрашивал у него себе прощения, именуя его своим Отцем, Великим Господином, Святейшим Иерархом и Блаженным Пастырем. Царь, умевший ценить необыкновенных людей, падение сего великого мужа почитал собственным несчастием, ибо после него сряду три Патриарха сменились пред его очами, как бы в тайный упрек ему. Несмотря на все это, Царь не мог решиться возвратить Никона, хотя и всегда жалел о нем.

Вероятно, что враги изгнанного Патриарха были люди близкие к Государю и владели его волей. Никон, услышав о кончине Государя, со вздохом сказал: «Воля Божия да будет! Если здесь я не простился с ним, то в страшное пришествие судиться будем», и присланному, просившему у него отпустительной грамоты, разрешая на словах, не дал оной, чтобы не казалась вынужденною у лишенного свободы. Итак, ничто не могло победить твердости этого мужа, ни даже самая смерть Царя. Верный своим правилам, в этом заключении оставался до вступления на престол Царя Феодора Алексеевича, Государя правосудного и милостивого, который вскоре хотел было возвратить его из заточения, но недоброжелатели Никона оклеветали монастырскую жизнь его; не устыдились обличить в участии с мятежником Стенькою Разиным и в нечистой жизни того, коего иночество было непорочно с юных дней; донесли, что на острове подле Ферапонтова монастыря водрузил он крест с надписью: «Никон Патриарх заточен за слово Божие и за Святую Церковь» – и что ссорится беспрестанно с людьми, его окружающими. Посему из Ферапонтовой обители Никон был переведен под строжайший надзор в Кириллов монастырь и там три года томился в душных кельях, забытый Царем. В ризнице сего монастыря сохранилось его кресло с вырезанной на нем надписью: «7176 года, марта 29 дня, сей стул сделан смиренным Никоном, Патриархом, в заточении за слово Божие и Святую Церковь, в Ферапонтове монастыре, в тюрьме». Патриарх Иоаким, опасаясь иметь в Никоне соперника и ненавидя светлый образ мыслей его и твердый характер, противился под разными предлогами освобождению его и возвращению в Воскресенский монастырь, но повелел устроить ему с находившимися при нем монашествующими лучшее помещение и дать некоторую ослабу. В Кириллове монастыре он не нашел ничего, кроме бедности и тесноты большей прежнего монастыря.

Но, слыша сии его преследования, клеветы, гонения, великая княжна Татиана Михайловна, которая во всю жизнь свою имела к нему особое уважение, решилась расположить Царя к облегчению участи Никоновой – сколько по прошению братии Воскресенского монастыря, столько же по предстательству многих светских и духовных особ, в том числе воспитателя Царева, иеромонаха Симеона Полоцкого, который имел сильное влияние на ум Царя, находясь с ним в большой доверенности по высоким духовным сведениям, и был Патриарху Иоакиму во всем противником. Наконец, Царь Феодор Алексеевич в 1681 г. повелел возвратить Никона в Воскресенский монастырь, рассудив, что обстоятельства переменились, и сам Никон не мог быть опасным.

Притом, сия мудрая тетка Федора II, всегда благоприятствовавшая Никону, убеждала племянника своего посетить забытую обитель Нового Иерусалима. Пораженный величием зданий, начатых по образцу Иерусалимского храма гроба Господня, Государь тут же объявил волю свою продолжать строение, а по возвращении своем велел даровать свободу Никону из заточения и возвратить в Новый Иерусалим. Он видел, сколь нужно сделать почтенною память великого Святителя, чтобы посрамить грубых невежд и раскольников, которые не терпели его и радовались, видя мнимого своего врага в изгнании и опале. Но Никон, удрученный бременем лет и немощью тела, претерпевший в заточении своем столько скорбей, сделался тяжко болен и еще до царского указа облекся в схиму. По тайному предчувствию накануне получения сего указа он велел келейной братии собираться в путь. И когда получил указ, немедленно отправился в любимую свою обитель. С трудом посадили его в сани, чтобы влечь по земле до струга на реке Шексне. Отсюда Никон велел плыть Волгой вниз к Ярославлю и причалил у Толгского монастыря. Там он с живою верою во Искупителя приобщился запасных даров от рук духовного отца своего, кирилло-белозерского архимандрита Никиты, ибо начинал крайне изнемогать.

В Толгском монастыре вышли к нему на сретение игумен с братиею и сосланный туда на покаяние бывший архимандрит Сергий, который во время суда над Никоном, содержа его под стражей, осыпал поруганиями; теперь же, видя уже его умирающего, со слезами пал к его ногам и испросил себе прощение. После сего Никон ничего уже не мог говорить, и царский дьяк велел перенести струг на другой берег. Когда же струг тронулся по реке, Патриарху наступила смерть и не доезжая Туговой горы он начал кончаться. Ударили в колокол к вечерне; он, озираясь, как будто кто пришел к нему, сам оправил себе волосы, бороду, как бы готовясь в дальнейший путь или к встрече кого-либо. Духовник с братиею прочитали отходные молитвы; Патриарх же, распостершись на одре и сложив крестообразно руки, вздохнул и отошел с миром 17 августа в четыре часа пополудни⁴¹.

Тогда Никону исполнилось 76 лет, 2 месяца и 24-го дня от рождения.

Граждане ярославские, слыша о его пришествии, стеклись было на берег реки видеть Святителя, но уже нашли его на одре смертном, посему привезли тело его к обители Всемилостивого Спаса. Из Ярославля, по отпетии панихиды, на присланном от Царя одре оно везено было при великом стечении духовенства и народа в Воскресенский монастырь и до Троицкой Сергиевой лавры при сопровождении Кирилло-Белозерского монастыря архимандрита Никиты⁴², а из оной, по именному указу, таким же порядком оныя лавры архимандрит Викентий провождал тело усопшего до самого Воскресенского монастыря с подобающими почестями. В Воскресенский монастырь до привезения тела прибыли: сам Государь со своею высочайшею фамилиею и двором своим и с ним митрополит Новгородский Корнилий с знатнейшим духовенством и придворными певчими. Иоаким же Патриарх, сколько ни убеждал его Государь, отказался быть на погребении, отговорясь тем, что без разрешения Восточных Патриархов он не может воздать усопшему почестей святительских и отпевать его как Патриарха; впрочем, митрополиту приказано поступать согласно с повелением Государя.

26 августа привезено тело Никона в деревню Мокрошу (в версте от монастыря). И когда было донесено о сем Государю, тогда он повелел воскресенскому архимандриту Герману с братиею отправиться туда для возложения на усопшего патриаршей мантии с источниками, панагии и всего облачения, на случай кончины приготовленного покойным еще до изгнания. Между тем в монастыре начался для сбору погребальный благовест, а когда тело Святителя привезено было к Елеонской горе, с которой некогда наречена была обитель Новым Иерусалимом, тогда при колокольном звоне из церкви Голгофской последовал крестный ход к сей горе со святыми иконами, хоругвями и с запрестольным Крестом, сопровождаемый митрополитом Корнилием, многими архимандритами и прочим духовенством, в присутствии Государя, высочайшей фамилии и знаменитых особ, при пении придворными певчими стиха: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра». По пришествии же на эту гору митрополит раздал свечи Государю, царской фамилии⁴³, знатнейшему духовенству и всем, бывшим при сем случае и, совершив литию над усопшим, своими руками поднял гроб с одра, который потом несен был в монастырь между двумя рядами свещеносцев, священниками и монашествующими, учениками его, бывшими с ним и в заточении. Сам Государь в сопровождении синклита, при беcчисленном стечении народа, нес на раменах своих мощи Никона от Елеонского креста до церкви. По принесении же тело поставлено было в церкви Успения Божия Матери, где и совершены митрополитом Корнилием Божественная литургия и погребение с подобающими почестями патриаршескому сану. При всех молитвословиях, по повелению Государя, поминаем был усопший Патриархом.

Литургия и погребения продолжались девять часов и две четверти. При отпевании Государь сам читал кафизмы и Апостол, а при последнем целовании Никона со слезами, по древнему обычаю, облобызал руку его, чему последовали весь двор, духовенство и народ, коего вздохи превратились в рыдания. Когда же закрыт был гроб крышею, тогда на нее положены загашенные свечи – как бы в знак того, что всякая вражда погашается⁴⁴. Потом тело на священнических руках вынесено в церковь Святого Предтечи, под Голгофою, на место погребения царя-священника Мелхиседека, где сам Никон в бытность свою в сем монастыре с 1658 по 1666 год ископал себе могилу; в нее-то Государь с митрополитом опустили гроб.

Склеп сей был не более трех аршин; над ним сделана тумба, украшенная медными веригами весом в 15 фунтов, которые Никон во всю свою жизнь носил на себе; на тумбу того же года положен бархатный покров, пожалованный великою княжною Татианою Михайловной, с нашвением на нем креста и разных святых, изображенных на серебрянных дробницах; потом, в 1757 г., таковый же покров на гроб Никона из богатой парчи, украшенный золотым газом с нашвением на нем креста с бриллиантами и алмазами, прислан от императрицы Елисаветы Петровны, благоговевшей к памяти сего иерарха. Ученик же сего великого иерарха Герман, бывший во время сего погребения архимандритом Воскресенского монастыря, сочинил надгробные стихи, которые тогда же вырезаны на камне у подножия гроба.

Редкий из архипастырей мог заслужить такое уважение, какое оказано сему знаменитому Патриарху Царем Феодором Алексеевичем, который после сего отправил четырем Восточным Патриархам просьбу, писанную им собственноручно, о разрешении и причислении Никона паки к российским Патриархам. Они, рассмотрев доказательства великих качеств, добродетелей и подвигов Никона на пастве, страданий и высокого смирения в заточении, прислали грамоты разрешительные от всего, в чем был связан он их предшественниками, и приобщили его ко Всероссийским Патриархам. Подлинные сии грамоты, за подписью и печатями Патриархов, хранятся доныне в Московской патриаршей ризнице.

Таким образом, Никону возвращены по смерти те почести и титла, кои были отняты у него при жизни; вера его была признана чистою, исправление книг правильным и сходным с духом Православной Церкви. Кончина его положила предел гонениям, какие воздвигли на него за пылкость его характера. Падение Никона было не менее славно, чем и возвышение его. Опала, столь страшная и убийственная для других, подавляющая малодушных, для него послужила горнилом очищения, в коем самородное злато делается чище и блистательнее. В отечественной истории Никон последний был жертвою борьбы духовной власти с светскою. В личности его представляется пример высокой правоты, беспощадной строгости к другим и к самому себе, живой веры и покорности к Промыслу, ревности к православию. Светлый и многообъемлющий ум его в просвещении искал средств к противодействию невежеству и суеверию; сердце его возмущалось злоупотреблениями, против коих вооружился он словом и делом. С такими свойствами мог ли он не нажить себе врагов, которые были врагами правды и добра? И враги его, искавшие погибели и уничижения для гонимого, бессознательно содействовали его спасению и истинной славе. Так совершил он странное, в летописях наших, и многомятежное течение своей жизни, коей пятнадцать лет прошло в гонении. Правосудный и милосердый Бог, после испытания в нем человеческой слабости, воззвал избранного Своего на лоно вечной правды Своей и венчал его венцом неувядаемым.

Память Никона и доныне для всех столь драгоценна, что приезжающие к устроенной им Воскресенской обители в засвидетельствование к нему благоговейных чувствований приносят молитвы к Богу о упокоении души Строителя Таин и Храма. Даже Всероссийские Монархи пред гробом его преклоняют венценосные главы свои. В Бозе почивающий Павел I, бывший в 1797 г. в Воскресенском монастыре со всей высочайшею своею фамилией, из уважения к памяти храмоздателя удостоил посетить близлежащую пустыню, им устроенную за монастырем, с великим любопытством и вниманием рассматривая все, в оной находящееся, поцеловал возглавие каменного ложа, на коем Никон покоился в уединении, сказав: «Так-то великий Никон смирял себя; труды его достойны уважения».

Пастырские труды свидетельствуют о ревности сего Патриарха к распространению истинного просвещения, к водворению благочиния и благочестия в церквах, к обращению заблуждающих на путь спасения, к предотвращению верующих от соблазнов и искушений; труды сии запечатлены его страданиями. Высокие же подвиги, кои он совершил пред вечным Источником Мудрости Небесной, представляют в нем благочестивого труженика, незабвенного в Отечестве пастыря, силою духа никогда не коснившего исходить на дело свое для пользы общей, ревнителя православия, и яко праведного с похвалами. Святая же Церковь, в час всемирной жертвы, единожды принесенной на Голгофе и доселе продолжающейся на алтарях Господних, гласом благочестивой любви будет всегда взывать ко Господу, да почиет Святитель от трудов своих, яко сын благодатный и подвижник Святой Веры.