316. О свободе пропаганды лжеучении

Читатели помнят мои дневники “Два слова о свободе вероисповеданий” по поводу одного “письма” преосвященного Андрея Уфимского к пастырям по этому вопросу. Мне тогда не хотелось верить, чтобы сей святитель говорил о желательности полной свободы пропаганды всяких лжеучений на Руси, и я старался объяснить слова его в смысле свободы “исповеданий”, а не “проповеданий”. В новом своем “письме к пастырям Уфимской церкви” вот что он пишет по поводу статей, ссылаясь на “Русское Знамя”, а не на “Троицкое Слово” и как бы не желая упоминать о последнем, хотя статьи напечатаны первоначально в “Троицком Слове”. Не хотелось бы думать, что это сделано намеренно, чтобы дать читателям понять, ну, стоит ли обращать внимание на то, что говорит какое-то “Русское Знамя”? Известно, что ведь это – орган крайних правых ретроградов. Владыка и мое имя скрыл от читателей, сославшись, что пишет “член Государственного Совета”, а что это пишет архиерей об этом умолчал.

Итак, вот его слова:

“Я глубоко убежден, что всякие законы, ограничивающие пропаганду иноверия, это – полный самообман для служителей Церкви. Живое слово всегда останется психологическою потребностью верующего сердца, и оно найдет способ говорить о вере без всяких “замани­ваний” и за чаем в гостях, на базаре, в мелочной лавке, в кузнице, на мельнице (специально для пропаганды выстроенных!) и т. п. И ограничительные для такой пропаганды законы будут только усыплять православных деятелей и наталкивать всякое иноверие и инославие на проявление самой разнообразной инициативы. Эта инициатива теперь и находится все­цело в руках всякого неправославия, а мы, православные, только еще вздыхаем о потерян­ном покое, буквально ни за какое дело не умея взяться. Позорное положение”...

Теперь, к сожалению, уже ясно, что владыка за полную свободу всякой пропаганды не только инославия, но и иноверия. Мои опасения вполне подтвердились, хотя я старался оградить его от нареканий в таком истолковании его слов. Итак, пусть являются к нам на Русь православную турецкие муллы, тибетские ламы, немецкие баптисты, латинские иезуиты: надобно всем открыть двери – пусть каждый проповедует свою веру, нам не нужен завет равноапостольного Владимира, который выпроваживал таких проповедников за пре­делы России как вредных соблазнителей, оберегая свой народ от заразы каких бы то ни было лжеучений. Запретительные законы для таких пропагандистов, по мнению Уфимского свя­тителя, “будут только усыплять православных деятелей и наталкивать всякое иноверие и инославие на проявления самой разнообразной инициативы”. “Живое слово” таких совра­тителей нашего доброго, но в знании своей веры младенчествующего народа “всегда оста­нется психологическою потребностью их верующего сердца”: они найдут способы выкрасть из народной души сокровище веры православной и в чайных, и на мельницах, и в кузницах, и на базаре – так уж пусть лучше открыто и беспрепятственно повсюду проповедуют свои ереси, повсюду совращают православных простецов – прочь полиция, пусть одно духовен­ство, одни пастыри с ними ведаются. О, какое торжество было бы тогда у всех непрошеных учителей, сколько налетело бы этой саранчи на Русь-матушку!

Как жаль, что собрат мой по святительству не вчитался в мои статьи, а может быть, и познакомился-то с ними не в целом, а по выдержкам левых газет из “Р. Знамени”. Он нашел бы там, например, указание на нашу народную психологию, на убеждение в том, что “все, что законом дозволено, то не грешно”: правильно это или неправильно – я не говорю, а что народ простой именно так думает, то можно услышать от каждого мужичка, который не может и доселе примириться, например, с разрешением зрелищ в посты и под празд­ники, поставляя это, так сказать, в счет правительству как его слабость, как потачку “греш­ному делу”. Он прочитал бы там, что детей надо ограждать от влияния вредных людей, несмотря на то, что эти люди пользуются свободой в их убеждениях, в их личной жизни. Владыка выписал мои слова о том, что “закон должен строго запретить всякую пропаганду ересей”, что он должен наблюдать за исполнением сего правила, но не вдумался в то, что я говорю дальше: “Закон должен это делать не потому, что вера православная сама по себе нуждается в такой охране, а просто потому, что православие есть основа жизни народной, есть душа души народной, что православию обязан народ всеми теми сокровищами духа, которыми теперь восхищаются другие народы, сокровищами, которым обязана в свою оче­редь Русь своим величием, духовную красою, своим единством, могуществом и без кото­рых она погибнет, исчезнет с лица земли”. Кажется, ясно, что православие есть сокро­вище не только церковное, но и государственное, и государство, со своей стороны, должно оберегать его во имя своего же блага, помогая Церкви в охране ее чад от волков хищных, которых владыка хочет пустить в стадо Божие для того, чтобы разбудить пастырей. Выво­дить отсюда заключение, какое делает он, будто “пастыри не хотят служить Церкви”, просто грешно: пастыри и делают, что могут, хотя, к скорби нашей, и не все, чтоб оградить Церковь, а государство должно оберегать православие во имя собственного блага, если только оно хочет непорушно существовать в виде святой Руси, а не рассыпаться постепенно в мелкие кусочки на развалинах этой Руси. В том и союз Церкви и государства, что Русский Царь непременно, по основным законам, исповедует православную веру и именуется в самих законах “защитником и блюстителем правоверия и всякого в Церкви святой благочиния”. Очень прискорбно, что владыка все играет на слове “полиция”, как бы давая понять пасты­рям, своим читателям, что указать полиции на расходившегося сектанта, издевающегося над нашими святынями, дело позорное, что удалить пропагандиста из среды православных при помощи полицейской власти, когда этот пропагандист-сектант оскорбляет чувство право­славных своими ругательствами по адресу святой матери нашей Церкви, есть дело постыд­ное. Прошу судить самих читателей, так ли это? А что если без полиции сами право­славные своим судом вздумают расправиться с сектантом? Или все должны умиротворять пастыри и только пастыри? Надо помнить, что теперь разные баптисты, штундисты и про­чая ересь саддукейская действует не по одним только религиозным побуждениям, но и по найму от немцев: кто же теперь не знает, что Германия не жалела десятки миллионов на пропаганду баптизма в России? Уже по этому одному государство должно принимать меры против такой пропаганды, благо это теперь перестало быть тайною. Пускаться теперь в рас­суждения о какой-то “мятущейся совести”, о “бесчисленных колебаниях души человеческой в искании истины” по отношению к пропагандистам, как, по-видимому, делает это Уфим­ский святитель, просто странно. Или я не понимаю, о чем он говорит? Вот его слова: “Твой дух в смятении? Ты ищешь святого (бывает и не святое?) прославления имени Божия? Ты блуждаешь, твоя мятежная совесть не находит покоя? Ты ищешь истины и не знаешь, где ее найти? Несчастный! Почитай газету “Русское Знамя”, и она тебе даст безошибочный ответ, что самая настоящая истина, признанная законом и охраняемая тем же законом, находится в полицейском участке. Сходи туда, и там тебе, твоей мятежной совести, укажут, где эта истина”.

Что значит эта, да простит мне владыка, выходка? К кому он обращает свое слово, про­питанное горькой иронией? К сектанту? Судя по тому, что он пишет это непосредственно после того, как привел мои слова: “руки прочь, знай свою моленную”, – можно бы подумать, что – да; но судя по тому, что говорит он дальше, надо думать, что к православному: “а если твоя совесть, пишет он, будет по-прежнему смущаться, если ты опять будешь ошибаться, заблуждаться в искании истины, опять ты можешь надеяться, что до полного твоего паде­ния в религиозном отношении полиция не допустит, и ты опять очутишься в полицейском участке для вразумления и для охранения тебя от всяких ошибок”.

Вот как представляет себе владыка существующую теперь схему вероисповедных зако­нов. Приведя отрывок из моей статьи и называя самую статью “полицейским катихизисом”, Уфимский святитель называет этот отрывок “великолепным по глубине понимания вопро­сов мятущейся религиозной совести” и заявляет, что он “его никогда не понимал и не пой­мет”.

Выходит как будто, что для успокоения этой “мятущейся религиозной совести” надо беспрепятственно пустить в стадо Божие волков, разных еретиков, – они разбудят пастырей, пастыри прогонят волков... словом: сотворим злая, да приидут благая, не согреша не пока­ешься, или что-то вроде того. Сказать правду: и мы ничего не понимаем, что говорит вла­дыка.

По прочтении его нового письма, стало одно ясно: он за полную свободу всякой пропаганды лжеучений, за то, чтоб государство вовсе отступилось от всякого покровительства Церкви в этом отношении, что дело борьбы с сими лжеучениями всецело и единственно должно лечь на плечи пастырства: “Я, говорит он, никогда не попросил бы полицеймейстера спасать православных от какой-нибудь пропаганды, я, с Божией помощью, постарался бы сделать это сам; иначе умный полицеймейстер остался бы обо мне очень плохого мнения”. И, совершенно не к делу и не к месту, делает намек на “самого популярного в Петрограде человека, хлыста самой отвратительной окраски”. “Что же, вопрошает святитель: у таких господ искать защиты Церкви”?

Я не ищу защиты Церкви у каких-то хлыстов; я признаю справедливым, чтобы русский закон, закон Русского государства, стоял на страже того исповедания, которому госу­дарство обязано своим величием, своим бытием. Надо, чтобы враги Церкви знали этот закон и боялись вторгаться в народную душу с целью грабежа ее сокровищ; надо, чтобы сам народ знал этот закон и с точки зрения этого закона ценил свои духовные сокровища, не говорю уже о целях небесных, о спасении души. Позор был бы для государства, если бы оно бро­сило на произвол еретиков судьбу своего народа-строителя, народа-хозяина. Не позор ли, что немцы имеют до 17-ти семинарий для духовного развращения русского юношества, а на Руси только две миссионерских школы?.. Не стыд ли, что немцы ассигнуют десятки миллио­нов на совращение нашего народа в баптизм и прочие ереси, а у нас до сих пор большинство пастырей живет подаяниями? А тут еще проповедуется полная свобода пропаганды всевоз­можных ересей и тому же духовенству говорят: ваше дело бороться с ними, а не требовать помощи от государства. И борется оно, сколько может, но бывают же случаи, когда надо пустить в ход и “бич от вервий”, и если Сам Божественный Основатель и Глава Церкви не стал творить чуда, чтобы очистить храм от торгашей, а употребил самое простое человече­ское средство – “бич от вервий”, то почему же государству не употреблять того же средства, когда сие потребно бывает и полезно не только для Церкви, но и для самого государства? И напрасно мой Уфимский собрат утверждает, будто гражданские законы “защищают и охра­няют не Церковь, а только грешный покой грешной иерархии”: по мере сил, при помощи Божией, иерархия делает свое дело и не думает ни о каком “покое”, но она вправе ожидать, для пользы того же народа и самого государства, чтоб и государство не относилось безраз­лично к защите народа от покушений на его святую веру.