Старинное Монгольское сказание о Чингисхане

Под этим названием предлагается здесь перевод давно известного по имени, но до последнего времени остававшегося неизданным сочинения: Юань чао ми ши, т. е. Секретной (фамильной) истории династии Юань (Монгольской). Она составлена первоначально на монгольском языке, в XIII веке, в Монголии, неизвестным автором. Для оценки этого сочинения, считаю нужным войти в некоторые пояснительные подробности.

Ни в Юань ши, или истории Чингисханидов в Китае, ни в других письменных памятниках тех времен, не встречается упоминания о нем, ни под каким названием. Записки о деяниях Чингисхана и его биографии, о которых говорится в Юань ши¹, составлены в Китае и, частью, послужили документами составителям Юань ши, в жизнеописании Чингисхана, во многом не сходном с рассказом Юань чао ми ши. Должно полагать, что она оставалась в рукописи, недоступной для общего сведения, как указывает и данное ей название, и входила в состав дворцового архива, называемого, в Юань ши, Тобчиянь².

В первый раз упоминается об Юань чао ми ши уже после изгнания Монголов из Китая и с воцарением в нем династии Мин. В записках о деяниях основателя этой династии, называемых Ши лу, под 15-м годом правления Хун ву (1382 г.)³, говорится следующее: «В этот год повелено составить сравнительный словарь китайских и монгольских слов. Предшествовавшая династия Юань, не имея собственных букв, для официальных актов (обнародований и повелений), заимствовала гаочанские (уйгурские), и из них образовала буквы монгольские, для сообщения по всем ее владениям. Ныне государь повелел члену Хан линь (академии) Чжан юань цзе и секретарю Маша ихэ, перевести монгольские слова на китайские. Таким образом, переведены были слова по астрономии, географии, житейским потребностям, одеянию, пище, сосудам; потом, взяв Юань чао ми ши, сличили ее (переложение с подлинником), связали и разделили ее буквы, и приспособили к ним (китайские) тоны и произношения. Когда труд был кончен, повелено было отпечатать (эти руководства) и обнародовать. С сих пор (наши) посланцы, часто ездившие в степи, могли понимать положение (дел) и намерения (монгол)».

Другие подробности об этих руководствах встречаются в описании одной частной библиотеки⁴, в следующих словах: «Хуа и и юй (китайско-монгольские слова), 1-я тетрадь. В 21 год правления Хун ву (1388-й г. когда труд был, вероятно, кончен), член Хан линь, Ши (Чжан?) юань цзе, перевел на китайскую речь монгольские слова, прописывая оные вполне, сочетая по нескольку знаков, и с переводом их значения. Этот словарь отпечатан. Государь придавал (ученому) Лю сан ву написать к нему предисловие. На конце прибавлены готовые выражения монгольские, для употребления в грамотах и сообщениях Китайского Двора к потомкам Юаньского дома».

Из сих указаний, при сличении их с текстом Юань чао ми ши, оказывается, что оригинал ее писан был монгольскими, но не квадратными, а уйгурскими буквами; что составители руководства, взяв для образца Юань чао ми ши, при переводе ее, переложили монгольские слоги условными, однажды навсегда установленными, знаками китайскими и, перевели монгольские слова тоже условными и определенными навсегда китайскими выражениями. Эти условные выражения и знаки они могли заимствовать из переводной литературы времен династии Юань. Таким образом, Юань чао ми ши состояла из трех текстов: монгольского, писанного уйгурскими буквами; тонического, представлявшего только звуки монгольского текста, выраженные условными китайскими знаками, и, наконец, китайского, переводного. Этот последний, переводный, как и тонический текст, принадлежал, несомненно, сказанной комиссии Хун ву хотя об этом и не говорится положительно в приведенных выше ссылках; потому что некоторые места в Китае, упоминаемые в сей истории, носят в переводном китайском тексте названия, существовавшие только во время царствования Хун ву. Самое название сочинения: Юань чао ми ши, дано ему переводчиками; тонический текст, по свидетельству людей, видевших оригинал, не носит никакого названия.

Юань чао ми ши, помещенная в Нанкинскую Библиотеку, разделила общую судьбу ее. В 1406 г., когда государь правления Юн лэ, свергнув племянника своего с престола, перенес столицу из Нанкина в Пекин, он приказал перевезти из Нанкинской Библиотеки дублеты и экземпляры, хранившихся в ней книг, в Пекин; они доставлены были в 100 ящиках и послужили основанием Пекинской Дворцовой Библиотеки, которая, со временем, увеличилась по каталогу, до 20 000 сочинений⁵. Из собранных Юн лэ книг, в числе которых было весьма много сочинений времен династии Юань, этот государь составил справочную библиотеку, известную под именем Юн лэ да дянь. Особая комиссия распределила книги по родам, многие разбила на части, отнесши оные в разные отделы, подвела названия книг по китайскому способу, под рифмические тоны и установила сплошную нумерацию, не по книгам, а по цзюаням, или отделениям книг⁶. Юань чао ми ши, не имевшая никакого деления, разделена была также на 15 цзюаней, в 8 тетрадях. Она означена в каталоге Юн лэ да дянь му лу под 12-м звуком Сянь, 43-м Юань, в 24 знаке Юань⁷.

Китайские писатели замечают, что знаменитая Пекинская Библиотека, вследствие неоднократных переворотов, и, в особенности, переворота 1644 года, равно, похищений книг частными лицами, с воцарением маньчжур в Китае, не заключала в себе и 10-й части прежних сокровищ. Нет сомнения, что и Юн лэ да дянь, составлявшая особый отдел в Библиотеке, вследствие тех же причин, немало пострадала и уменьшилась. Однако, Юань чао ми ши уцелела. В половине прошедшего столетия отпечатано было, подвижными деревянными буквами, до 80 томов разных сочинений, выбранных из Юн лэ да дянь; но в это издание, известное под общим наименованием Цзюй чжен (Собрания перлов), Юань чао ми ши, сколько я знаю, не вошла. Юн лэ да дянь ныне помещается в библиотеке Хан линь юань.

Неизвестно, была ли отпечатана Юань чао ми ши, вместе с руководством Чжан юань цзе. Экземпляр ее, в Хан линь юань, рукописный, вероятно, только копия с подлинника, оставшегося в Нанкине. Монгольского текста в этом экземпляре не оказалось; только оставлено для него полое место, или столбцы. Таким образом, исчез редкий памятник старинной монгольской словесности и монгольского письма. Впрочем, для монголистов, легко будет восстановить монгольский текст по тоническому, сохранившемуся, но не изданному, если когда-нибудь удастся приобрести его.

Упоминания об Юань чао ми ши мы встречаем во многих китайских сочинениях, как предшествующей, так и нынешней династии; между прочим, краткая и неполная выписка из генеалогического отдела ее, помещена в сборнике Сан цай ту хой и в истории Фамилий Вань син тун пу – сочинениях, равно принадлежащих к последним временам династии Мин; покойный ориенталист Клапрот перевел эту выписку, в своих Memoires relatifs a l’Asie.

Составители подробного каталога книг, собранных в правление Цянь лун, в прошедшем столетии и известного под именем Сы ку цюань шу му лу, упоминают об Юань чао ми ши, замечая, что содержание ее, в сущности, то же, что содержание сочинения Санан сэцэна о монголах, переведенного в то время на китайский язык, под названием Мын гу юань лю⁸. Очевидно, что они не потрудились прочесть Юань чао ми ши далее родословия Чингисхана, довольно сходного с родословием, излагаемым у Санан сэцэна.

В том же каталоге упоминается об историческом исследовании о династии Юань, автора Сунь чэн цзэ, с присоединением, на конце, Юань чао ми ши⁹. Но это сочинение, вместе с прибавлением, вероятно, доселе остается в рукописи, в Общей Императорской Библиотеке, неизданным.

1748 года, Вань гуань дай был один из ученых, обративших особенное внимание на Юань чао ми ши. Он имел случай читать ее и составил сокращение ее, под названием Юань ми ши лио, изменив расположение текста и разделив сочинение на две цзюани. Это сокращение, в рукописи, хранилось в одной частной библиотеке, в г. Ян чжоу фу, известной в ученом мире китайском под именем Чжи бу цзу чжай. Янг фу цзи, издатель двадцатитомного сборника Чжао дай цун шу, списал с сей рукописи копию и поместил ее в пятом выпуске, или отделении, своего сборника, отпечатанного вполне в 1847 году. Вань гуань дай, в примечании к своему сокращению, говорит, что он представил только существенное, отбросив нелепости оригинала; но при сличении его сокращения с оригиналом, оказывается, что он счел благоразумным опустить многие трудные места и особенности монгольского рассказа; притом, многого недопонял, вероятно, по поспешности в чтении и списании. Впрочем, труд Вань гуань дая имеет свою цену и полезен при чтении оригинала, как после окажется.

Ученый Цянь да синь, писавший в конце прошедшего и начале текущего столетия, первый оценил важность Юань чао ми ши, при скудных и неточных сведениях, какие представляет китайская история о первых временах монгольского владычества. Надобно заметить, что самый важный и прямой источник сведений о тех временах, есть Юань ши; а это история, состоящая из 210 цзюаней, составлена была тотчас после изгнания монгол из Китая, менее, чем в год от такой поспешности и, частью, от недостаточности и разноречия документов истории Юаньского дома. Юань ши исполнена ошибок, пропусков и противоречий; китайские ученые позднейших времен, не имея возможности исправить недостатки ее, ограничивались выставлением их. Ван хой цзу составил целый том вариантов и промахов Юань ши (см. Юань ши бэнь чжэн), но пользы от того было мало. Биографический отдел Юань ши мог бы поставить значительные пополнения и многие подробности к Бэнь цзи, или отделу о царствованиях; но, как справедливо замечает Цянь да синь, биографии составлены на основании фамильных преданий (цзя чжуань) и могильных памятников (шэн дао бэй), а эти документы, писанные на заказ, обыкновенно, наполнены бывают вымыслами и небывалыми фактами, для вящего прославления жизнеописуемого лица; в этом отношении, они совершенно сходны с похоронными речами Римских ораторов, которые произносимы были на форумах над гробом покойника. Наконец, так называемый, Исторический Комитет, составленный в правление Цянь лун, для исправления историй трех династий, Ляо, Цзинь и Юань увеличил затруднения, исказив текст Юань ши произвольными восстановлениями иностранных слов и названий. Работая по приказанию, а не по собственному расположению, он избегал труда критических соображений и изысканий и старался скорее кончить дело, не заботясь о достоинстве труда; поэтому, китайские ученые не обращают внимания на мнимые исправления и, обыкновенно, руководствуются текстом старинного, не исправленного издания Юань ши.

Цзинь ши, или история династии Гинь, должна бы сообщить много подробностей о Монголах, но, будучи составлена во время Монгольской династии, она мало представляла нового. Сказания писателей династии Сун, впрочем, весьма немногие, должны быть принимаемы с большой осторожностью; они, большей частью, основаны на слухах, доходивших в Южный Китай через гиньцев; самые достоверные из них требуют еще критической оценки. Что касается до исторических обозрений, каковы Тун цзянь, Тун цзянь ган му, равно, сокращений Юань ши, как то: Юань ши лэй бян, Ши вэй, Сун ши цзи ши, бяньмо, то рассказы их о первых временах владычества монгол, есть дело позднейших составителей и не заслуживают большого внимания. Вот почему Цянь да синь и, последовавшие за ним, изыскатели, встретили Юань чао ми ши, как редкую находку, как оригинальный документ о временах, события которых темно и кратко изложены в общедоступных источниках.

В последние годы Сюй сунь, автор важного сочинения Си юй шуй дао цзи, или о водных системах Западного Края, по роду своих предпочтительных занятий, обратил тщательное внимание на Юань чао ми ши, он установил безусловное доверие к сказаниям этого повествования до такой степени, что все варианты, все лишние подробности, касательно событий в Монголии при Чингисхане и, вообще, жизни этого завоевателя, встречающиеся в общеизвестных памятниках, и изложенные иначе, или опущенные в Юань чао ми ши, он отвергал, как искаженное предание. Он намеревался издать это творение и приготовил вчерне множество примечаний, но не успел кончить труда, и умер в 1847 году.

Сюй сун принадлежал к обществу немногих китайских ученых, которые, с счастливой руки Цянь да синя, обратили особенное внимание на историю чужеземных династий в Китае: киданей, чжурчжитов и монгол, и старались открывать и издавать редкие сочинения, относящиеся к тем временам. Таковы, кроме Сюй суна, ученые – Чэн тун вэнь, Гун дин ань, Шень цзы дунь, Чжан ши чжоу, Хэ цю тао, Люй сянь цзи, Вэн чжэн сань, известный библиофил Пекинский и один из министров последнего времени и, наконец, многие члены фамилий Е, к которой принадлежал и Е мин шень, Кантонский генерал-губернатор, попавшийся в плен англичанам. Все эти ученые писали в Пекине, который до сих пор отличается книжным богатством.

В мое время, один из богатых купцов, по фамилии Ян, нажившийся соляными откупами, ревнуя о чести издания редких старинных сочинений, пригласил двух, из упомянутых выше, ученых, Чжан ши цзе, иначе называемого Чжан му, и Хэ цю тао, для содействия в составлении и издании его сборника. Первым сочинением в этом сборнике была Юань чао ми ши, доставленная Чжан му. Чжан му, как он сам рассказывает в кратком примечании к изданию, в 1841 году, по знакомству с библиотекарем в Хань линь юань, имел доступ в Библиотеку Академии, осмотрел ее сокровища, и, поселившись на время в одном из зал ее, имел терпение собственноручно списать из Юн лэ да дянь, несколько редких сочинений, в том числе, и Юань чао ми ши. После, он сверил свою копию с другим списком, снятым с оригинала транспараном, и принадлежавшим фамилии Хань.

В 1848 году Юань чао ми ши поступила в издание Сборника, под редакцией и корректурой Чжан му и Хэ цю тао. Изданный ими экземпляр, несколько отличается от списка, находившегося в руках Сюй суна. К сожалению, предприятие Яна кончилось не совсем удачно. В 1853 году, когда инсургенты грозили Пекину, Ян счел благоразумным удалиться на свою родину, в Шан си, и забрал с собою печатные доски для предположенного сборника; слышно, что он уже помер. Отпечатано немного творений, кроме Юань чао ми ши, и то, в ограниченном количестве экземпляров. Из этих сочинений особенно замечательно Си ю цзи, или описание путешествия одного Даосского монаха к Чингисхану, мною тоже переведенное, и исторические исследования Шен цзы дуня.

Теперь, имея в руках Юань чао ми ши, можно беспристрастно и более точно судить о ее достоинстве и значении. Как произведение старинно-монгольское, она отличается простотой и наивностью, которые трудно отыскать в творениях китайских бытописателей. Она, преимущественно, распространяется о событиях в жизни Чингисхана, до той поры, когда он делается единодержавным владыкой степной империи; о дальнейших его завоеваниях, за пределами Монголии, она говорит кратко, далеко не так, как писатели, покоренных им, стран. Юань чао ми ши составляет особый источник сведений о Чингисхане, основанный на, ближайших к его времени, устных преданиях, и который трудно согласить с другим источником, тоже основанным на устных преданиях, но видоизменившимся в преемственных письменных памятниках династии Юань, как он существует в Юань ши – это два пособия, которые не должно смешивать и которыми, равно, не должно пренебрегать в критическом исследовании Монгольских древностей, пока действительные факты не будут очищены от примеси вымыслов.

Я счел излишним сличение настоящего сказания с другими, известными у нас, источниками; его легко сделать и без пространных пояснений. Мы имеем китайские жизнеописания Чингисхана в переводах Гобиля, Мальи и о. Иакинфа; это сказания краткие и сбивчивые, которые следовало бы пополнить и пояснить, на основании общедоступных Китайских сочинений. К ним надобно присоединить Цинь чжен лу, старинную биографию Чингисхана, почти совершенно доселе неизвестную; перевод ее последует за Юань чао ми ши. Монгольские предания изложены в сочинении Санан сэцэна, переведенном Шмитом, и в Алтан тобчи, недавно изданном с русским переводом ламы Гомбоева; оба эти сочинения, проникнутые буддийским влиянием, не могут иметь важного исторического авторитета. Магометанские сказания о Чингисхане мы имеем в переведенных на русский язык сочинениях Хондемира и Абулгази, равно, в компиляции Пти-де-ла-круа, и в Истории Монгол Д’Оссона. Нет сомнения, что летописи Рашид Эддина, переводимые на русский язык нашим известным ориенталистом Березиным, завершат и далеко оставят за собою все прежние повествования и истории. Думаю, что настоящее монгольское сказание не будет бесполезно для уразумения некоторых подробностей рассказа персидского историка, и, во всяком случае, будет заимствовать от него много света и достоверность. Других источников для сличения, заслуживающих внимания, я не нахожу.

Имя автора Юань чао ми ши неизвестно. Впрочем, вникая внимательно в рассказ ее, я получил убеждение, что она есть дело не одного лица; по-видимому, люди, бывшие свидетелями самых событий, или жившие недалеко от времен Чингисхана, слагали, каждый, свои живые предания в общую сумму, которая и излагаема была систематически кистью какого-нибудь грамотного монгола. Оттого, в повествовании, встречаются иногда разноречия и даже противоречия; что было неизбежно, при отсутствии правильных современных записей и в такую тревожную и разнообразную эпоху, какова была жизнь монгольского завоевателя. Впрочем, подобных недостатков в Юань чао ми ши, сравнительно, с другими биографическими памятниками, слишком мало, и они доказывают только, с какой точностью автор излагал, сообщаемые ему, сведения.

Нельзя положительно сказать и о времени написания монгольского текста Юань чао ми ши. Автор, после повествования о Чингисхане, посвящает несколько страниц царствованию Огэдая и, не упоминая о его смерти, оканчивает свое сказание пометкой, что книга кончена была в год мыши, во время большого собрания на реке Кэрулунь. Сюй сун, в одном из своих примечаний, не колеблясь, относит этот год мыши к циклическому знаку гэн-цзы, т. е. 1240-му, предпоследнему в жизни Огэдая. Но Ван гуан дай, сократитель Юань чао ми ши, относит время написания гораздо далее, на ошибочных основаниях; он говорит, что в переводном тексте – Чингис часто называется Тай цзу (Великий Предок), а это наименование в храме предков дано Чингису во 2-й год правления Чжи да (1309 г.); следовательно, сочинение писано уже после сего года; очевидно, что Ван гуан дай принимает переводный китайский текст Юань чао ми ши современным монгольскому; притом, название Тай цзу, придаваемое Чингисхану, было употребляемо с первых времен воцарения Монголов в Китае¹⁰; наконец, по замечанию самого Ван гуан дая, словом Тай цзу в китайском переводе передано слово Чингис хахан, тонического переложения. Поэтому, мнение Ван гуан дая не идет к делу. По моему мнению, то обстоятельство, что книга была писана или кончена на одном собрании в Монголии, – что в то время было ежегодным обычаем, – доказывает, что составление настоящей истории относится ко временам первых четырех ханов; потому что, в последующие времена, с разделением дома Чингисханидов, не видно более общих собраний внутри Монголии, особенно, на Кэрулуне. Можно, также, указать на простоту и безыскуственность слога Юань чао ми ши, качества, которые подтверждают, что в то время монголы еще не выходили из своеобразного степного быта.

Слог переводного текста Юань чао ми ши составляет особенность, которую нельзя пройти молчанием; он то и был причиною забвения и пренебрежения, в каком, до последнего времени, находилось это сочинение. Этот слог китайские ученые называют тяжелым, грубым и деревенским. Многие из них, имевшие случай читать образчики этой монголо-китайской словесности, отзываются о ней с презрением и насмешкою; другие, более благоразумные, с удивлением и сожалением. Сам Цянь да синь, отдавая справедливость Юань чао ми ши, не мог воздержаться от сожаления, что не нашлось искусной кисти для исправления варварского слога сего важного творения.

Для ученого китайца слог есть самое важное в сочинении. Действительно, слог Юань чао ми ши ниже разговорного слога драматических пьес, повестей и сказок китайских; притом, представляет идиотизмы, ни в каких других известных сочинениях не встречаемые. Дело в том, что монголы принесли с собой в Китай наречие, которому научились, вероятно, на границах Китая, и нашли лучшим монгольские документы и казенные бумаги переводить этим наречием, как более способным выразить грамматические изменения монгольской речи, чем сжатый, неопределенный и неудобопонятный для них ученый слог китайцев. Как бы то ни было, можно положить за верное, что все памятники и акты, писанные грубым, или, правильнее, канцелярским слогом, суть переводные с монгольского языка; для подобных переводов учреждено было, при Пекинской академии, особое отделение. Таковы некоторые манифесты, льготные грамоты языческим монастырям, в особенности же, Монгольско-Китайское Уложение Юань чао дян чжан¹¹, состоящее более чем из 2 000 параграфов или статей, в которых все решения государя, данные на монгольском языке, переведены на китайский этим слогом, с постоянным однообразием выражений. Если открываются памятники, писанные обыкновенной китайской ученой речью, с монгольским текстом, то это верный признак, что памятник, собственно, написан по-китайски, а монгольский текст есть только тоническое переложение китайских звуков. Этот обычай переводить монгольский текст особым слогом так укоренился в Китае, что документы, писанные и другими иностранными языками, переводимы были, большей частью, тем же слогом, не только при династии Юань, но, также, и во время династии Мин, а магометанские писатели в Китае, и доселе, приводя стих из Алкорана, переводят их простонародной китайской речью. Комитет Хун ву перевел Юань чао ми ши с незначительной разницей, тем же самым наречием, которое было употребляемо у монгол, и, притом, перевел в то время, когда еще живы были предания этой письменности.

Однако, не нужно думать, что подобный слог, как разговорный, удобен для понимания; в Юань чао ми ши он представляет для китайского читателя большие затруднения; в нем встречаются выражения, или совершенно вышедшие из употребления, или исключительно употреблявшиеся у монгол в Китае, или имеющие совершенно особое значение, чем показывают знаки. Если присоединить к тому особенности рассказа, которые могут быть понятны только для опытного монголиста, знакомого с бытом и нравами монгол, то не мудрено, что китайские читатели не любят подобной литературы, и что самые ученые из них не в состоянии вполне понять ее смысла. Это может показаться странным, однако, совершенно справедливо.

Простонародное наречие Юань чао ми ши, удобно для полного выражения монгольских периодов речи, но зато, монгольские понятия перелагаются на китайский лад; так, например, пища везде переводится выражением ча фань, т. е. чай и каша, и т. п. Есть и другие недостатки, касающиеся, собственно, перевода: такова неполнота в исчислении названий лиц и мест; например, говоря о нескольких лицах, переводный текст называет только первое и прибавляет частицу дэн – и прочие, тогда, как в тоническом тексте перечисляются все лица. Некоторые из сих пропусков, более важные, можно было пополнить помощью сокращения Вань гуан дая. В других случаях, в переводном тексте, употреблены общепринятые в Китае собственные названия, не так как в тоническом тексте; например, гиньское племя везде называется Нюй чжинь, тогда как, по другим указаниям, в тоническом тексте писано Чжурчжи или Чжурчжит. Впрочем, таких разногласий мало.

Все собственные наименования, в переводном тексте, по правилу, установленному комитетом Хун ву, переложены определенными условными знаками; для выражения звуков р и г, которых нет в китайском языке, употреблены знаки, читающиеся эрр, ло, лу, ли, лэ, ла, с присоединением, с левой стороны, значка шэ (язык): это указывает, что те знаки надобно читать – р, ро, ру и т. д.; для выражения го, при знаке хо – ставится значок чжун (середина); для выражения звука ха, также не имеющегося в китайском языке, присоединяется к знаку хо значок коу (рот); для указания, что знак надобно читать, как отдельную согласную, чего не допускает китайский язык, подобный знак пишется вдвое меньше знаков текста и ставится, несколько, в стороне. Таким образом, Бо _лэ чжи ги дай ме _эррр гань, надобно читать Бор чжи ги дай мер гань; Ань-бахай – Ань ба гай; Кэ _кэ се у са _бу ла _хэ – Кэксеусабрах. Нельзя, впрочем, сказать, чтобы, и при подобном способе переложения, монгольские названия были точны, тем более, что Пекинский экземпляр Юань чао ми ши, как копия с Нанкинского оригинала, не везде однообразен в названиях. Не говоря о более существенных трудностях текста, которые будут отмечены в своем месте, нельзя не пожелать приобретения тонического текста Юань чао ми ши для поверки переводного.

При переводе на русский язык Юань чао ми ши, употреблено было старание сохранить в возможной точности речь подлинника. Я присоединил филологические и другие, какие мог сделать, пояснения для полного уразумения текста, имея в виду не столько соглашение рассказа Юань чао ми ши с другими сказаниями, сколько разъяснение рассказываемых в ней событий.

Настоящее введение к моему переводу может показаться длинным, как и примечания мои к тексту мелочными; но я считаю подобные подробности необходимым условием добросовестного труда и желаю поставить читателя в полную независимость от переводчика.

Вначале, предками Монгольского дома¹² были: небом рожденный¹³ бурый волк, да сивая лань¹⁴; сочетавшись между собою, они вместе переплыли воду, называемую Тэн-ги-сы¹⁵, достигли вершины реки, называемой Онань, и поселились у горы¹⁶ по имени Бурхань¹⁷; здесь они произвели на свет человека, по имени Батачихань¹⁸.

У Батачиханя был сын, по имени Тамача¹⁹; у Тамачи – сын, по имени Хоричармергань, у Хоричармерганя – сын Аучжаньбороунь, у Аучжаньбороуня – сын Салихачау, у Салихачау – сын Екэнидунь; у Екэнидуня – сын Синьсочи, у Синьсочи – сын Харчу. У Харчу был сын Борчжигидаймергань; у Борчжигидаймерганя – жена называлась Манхолчжиньхоа; рожденный ею сын, назывался Торохолчжин-боянь. У Торохолчжиня жена называлась Борохчиньхоа; у них был один мальчик²⁰, домашний раб, по имени Боролдайсуялби; были, также, два добрых мерина: один Таир, другой Боро²¹. У Торохолчжиня родились два сына: Дувасохор и Добэньмергань.

У Дувасохора был во лбу один только глаз²², которым он мог видеть местность и предметы за три переезда. В один день, Дувасохор с братом своим Добэньмерганем поднялись на гору Бурхань. Дувасохор с вершины той горы увидел, что по берегу реки, называемой Тунгэли²³, вниз по течению ее, перекочевывала толпа народа. Дувасохор сказал: «В той толпе перекочевывающего народа есть одна черная кибитка: напереди ее²⁴ сидит прекрасная девица; если она еще не замужем²⁵, сосватать бы ее за брата моего Добэньмерганя». Поэтому, он велел Добэньмерганю ехать туда и посмотреть. Добэньмергань подъехал к толпе народа и посмотрел. Девица называлась Аланьхоа, действительно оказалась красавицей и еще не замужем. Народ же тот составлял дом Хорилартаймергань. В прежнее время, владетель урочища²⁶ Колбархучжинь, по имени Бархудаймергань, имел дочь, именем Бархучжиньхоа, которую он выдал за боярина²⁷ Хорилартаймерганя из улуса²⁸ Хоритумадунь. От сего брака, в урочище Алих-усунь и родилась эта девица, именем Аланьхоа. Причиной же перекочевки Хорилартаймерганя было то, что, когда община²⁹ его положила запрет на ловлю соболей и белок в урочище Хоритумадунь³⁰, он огорчился этим и, услышав, что в горе Бурхань звери водятся в изобилии, поднял весь дом свой и перешел к владетелю³¹ горы Бурхань, по имени Шиньчибоянь, и, таким образом, составил особую фамилию Хорилар. Вот, как и случилось, что Добэньмергань взял себе в жены Аланьхоа.

Аланьхоа, по выходе замуж за Добэньмерганя, родила двух сыновей, один назывался Бугунэтай, другой – Белгунэтай. У старшего брата Добэньмерганева, Дувасохора, было четыре сына³². Все они жили вместе, но, когда Дувасохор помер, четыре сына его перестали обращаться с Добэньмерганем, как с дядей своим, покинули его и, отделившись, ушли, и составили фамилию Дорбянь³³.

Впоследствии, Добэньмергань, отправившись однажды на охоту за зверьми в гору, называемую Тохочах-ундур, встретил в лесу человека из улуса Урянха³⁴, который жарил тут бедра и потроха убитого им трехгодовалого оленя. Добэньмергань попросил у него мяса; Урянха, оставив для себя брюшину и легкие, все остальное мясо отдал Добэньмерганю. Добэньмергань, навьючив на лошадь добытое им оленье мясо, возвращался домой и на дороге повстречался с одним бедняком, который шел, ведя с собою мальчика, сына. Добэньмергань спросил его: «Ты что за человек?» – Он отвечал: «Я из рода Маалихбояудай, теперь я обеднел; отдай мне это оленье мясо, а я отдам тебе вот этого сына». Добэньмергань отдал ему мясо с задней ноги оленя, на промен сына его, взял мальчика с собою и сделал его у себя в дому прислужником.

По смерти Добэньмерганя, жена его, Аланьхоа, еще родила трех сыновей: один назывался Бухухатаги, другой – Бухатусалчжи, третий – Бодуаньчар. Родившиеся при жизни Добэньмерганя два сына, Белгунэтай и Бугунэтай, наедине толковали между собою: «У матери нашей нет ни братьев мужа³⁵, ни мужа, а она родила этих трех сыновей; в дому у нас только один человек, что из дома Маалихбояудай, уж не с ним ли они прижиты»³⁶? Когда они так говорили, мать их то проведала.

В один день, весной, мать их, Аланьхоа, заварив зимой заколотого барана³⁷, позвала пятерых сыновей своих и, усадив их рядом, каждому из них дала по стреле и приказала переломить: все они переломили; потом, связав пять стрел вместе, приказала переломить, но ни один из пятерых сыновей не мог переломить³⁸.

Тогда мать их, Аланьхоа, сказала: «Дети, Белгунэтай и Бугунэтай! Вы оба сомневаетесь, от кого мною рождены были эти три сына, и сомневаетесь вправду. Вы не знаете, что каждую ночь ходил ко мне, через верхнее отверстие юрты и сквозь дверь, там, где светит³⁹, человек золотистого цвета и гладил меня по брюху; исходивший от него свет проник в мою утробу; уходя⁴⁰ же от меня, он взбегал по лучам светил⁴¹, словно желтый пес. Перестаньте же толковать по-пустому. По всему видно, что они – дети неба и их нельзя сравнивать с простыми людьми. Когда они сделаются царями, да князьями⁴², тогда только узнаете»⁴³.

Потом Аланьхоа, наставляя детей, говорила им: «Все вы, пятеро, рождены из моей утробы. Если вы, подобно этим пяти стрелам, будете идти порознь, то всякому легко будет сломать вас; а, если будете жить единодушно, то будете подобно этим пяти стрелам, связанным вместе; другим легко ли будет сломить вас?» Впоследствии, мать их, Аланьхоа, скончалась.

По смерти матери Аланьхоа, четыре брата: Белгунэтай, Бугунэтай, Бухухатаги и Бухатусалчжи, разделили между собою имущество, принадлежавшее пяти братьям вместе, и, считая Бодуаньчара глупым и слабым, поступили с ним не по-братски и не уделили ему ничего из имения.

Бодуаньчар, видя, что старшие братья поступают с ним не по-братски, сказал: «Для чего мне жить здесь? Уйду отсюда; умру, так умру; останусь жив, так буду жить». Вследствие сего, он сел на сивую лошадь, с потертой спиной и с голым паршивым хвостом, и поехал по течению реки Онань, приехав в урочище Балчжуньала, он построил здесь для себя шалаш и поселился.

Проживая, таким образом, Бодуаньчар увидел однажды молодого кречета, который поймал тетерева; он придумал хитрость: вырвав из хвоста лошади несколько волос, сделал из них силки; поймал ими кречета и вскормил его, Бодуаньчар, не имея что есть, стрелял зверей, когда волки окружали их у горных утесов⁴⁴, или подбирал остатки от съеденного волками, и тем кормил себя и кречета. Так прожил он зиму.

С наступлением весны, налетели гуси и утки. Бодуаньчар морил кречета голодом, потом пускал его на лет и добывал много гусей и уток; чего не съедал, то вешал на сухие деревья, где оно и гнило⁴⁵.

За горою, называемою Дуилянь, жил народ, перекочевывавший по берегу реки Тунгэли; Бодуаньчар, охотясь с кречетом, каждый день доходил до жилища этого народа напиться кобыльего молока, а вечером возвращался на ночлег в свой шалаш. Те люди просили у Бодуаньчара его кречета; но Бодуаньчар не отдавал его; между тем, ни та, ни другая сторона, не спрашивали друг у друга ни об имени, ни о прозванье, и так проживали.

Впоследствии, старший брат Бодуаньчара, Бухухатаги, отправился искать его вниз по реке Онань; достигши берега реки Тунгэли, он встретился с тем народом и спросил: «Не был ли здесь такой-то человек, верхом на такой-то лошади»? Народ отвечал: «Есть такой человек, с такой лошадью, как ты спрашиваешь; у него есть еще кречет, с которым он охотится; днем он приходит к нам сюда пить кобылье молоко; а где проводит ночь – не знаем; только, когда подует северо-западный ветер, сюда несутся перья и пух гусей и ток, словно снег⁴⁶; должно быть, он и живет в той стороне. Теперь настоящая пора, когда он приходит сюда каждый день; ты обожди немного». Несколько времени спустя, завидели приближавшегося к ним человека; действительно, то был Бодуаньчар. Брат, узнав его, взял его с собой и отправился обратно.

Бодуаньчар, следуя за братом, и похлестывая лошадь, сказал: «Хорошо, когда на теле человека есть голова, а на платье – воротник». Брат ничего не отвечал ему. Бодуаньчар еще раза два повторил те же самые слова. Тогда только брат спросил его: «Ты два, или три раза повторяешь одно и то же; что ты хочешь сказать этим?» Бодуаньчар отвечал: «У тех людей, что на берегу реки Тунгели, нет головы, которая правила бы ими; у них большой и малый равны; легко прибрать их. Нам овладеть бы ими». Брат его сказал: «Коли так, то, приехав домой, посоветуемся с братьями, а потом приедем овладеть тем народом». Приехав домой, братья посоветовались. Бодуаньчару они велели быть передовым. Бодуаньчар, будучи передовым, доехал до того народа; захватив одну беременную женщину, он спросил ее: «Ты из какого рода?» Женщина отвечала: «Я из рода Чжарчиут, Аданханьурянхачжинь»⁴⁷. Пятеро братьев овладели тем народом и возвратились с ним. Посему у них был и скот⁴⁸, и прислужники на обедах.

Ту беременную женщину Бодуаньчар сделал своей женой. Она родила сына, по имени Чжачжирадай, который был предком рода Чжадара. У Чжачжирадая был сын Тугуудай; у Тугуудая – сын Бурибулчиру; у Бурибулчиру – сын Харахадаан; сын Харахадаана был Чжамуха⁴⁹, составивший род Джадалань.

От Бодуаньчара та жена его родила еще одного сына, по имени Бааридай, который был предком рода Баалинь. У Бааридая был сын Чидухулбоко; Чидухулбоко имел много жен и от них – много детей, отчего и составился род Меняньбаалин.

Белгунэтай составил род Белгунэт; Бугунэтай – род Бугунэут; Бухухатаги – род Хатагин; Бухатусалчжи – род Салчжиут, а Бодуаньчар – род Борчжигинь⁵⁰.

Бодуаньчар взял себе еще другую жену и прижил с нею сына, поо имени Бариньшииратухабичи. За матерью оэтого Хабичи последовала одна женщина, которая сделалась побочной женой Бодуаньчара и родила сына по имени Чжаоуредай. При жйзни своей, Бодуаньчар сделал его законным сыном и позволил ему участвовать в жертвоприношениях⁵¹. Когда же Бодуаньчар помер, то Бариньшииратухабичи не стал обращаться с Чжаоуредаем по-братски, и говорил: «В наш дом часто приходил человек из рода Аданхаурянхадай⁵²; может быть, что от него он прижит». Поэтому, во время жертвоприношения, он изгнал Чжаоуредая, который, впоследствии, составил род Чжаоуреит.

Сын Хабичи назывался Меняньтудунь; у Меняньтудуня было семь сыновей; старший назывался Хачикюйлук, второй – Хачинь, третий – Хачиу, четвертый – Хачула, пятый – Хачиун, шестой – Харандай, седьмой – Начиньбаатур.

У Хачикюйлука был сын Хайду; мать Хайду называлась Намолун. У Хачиня был сын Наягидай, названный так потому, что любил наряжаться боярином; он составил род Наял. Сын Хачиу назывался Барулатай, потому́ что родился большим ребенком и ел пищу с жадностью; он составил род Барулас. Сыновья Хачуры тоже ели пищу с жадностью; отчего, и назвали их: Большой барула, и Малый барула⁵³, Эрдяньту барула и Тодоянь барула; эти четыре имени обращены в названия родов. Сын Харандая вырывал у других хлеб и пищу, не различая ни старшего, ни младшего, отчего назван Будаань, а род его – Будааньт. Сын Хачиуня называйся Адардай⁵⁴; он любил пересуды и ссорил братьев, отчего и назван так; он составил род Адаргинь. Начиньбаатур имел двух сыновей: Уруудая и Манхутая, которые составили два рода: Уруут и Манхут, Начиньбаатур, от взятой им жены, имел еще двух сыновей: Шичжуудая и Дохоладая.

У Хайду родились три сына: Бошинхордохшинь, Чарахайлинху и Чаочжиньортегай. У Бошинхордохшиня был один сын, по имени Туньбинайсечань; Чарахайлинху имел сына, по имени Сянкуньбилгэ; у Сянкуньбилгэ был сын, по имени Аньбахай; из сего составился род Дайичиут. Чарахайлинху, взяв за себя жену старшего брата, имел от нее сына, по имени Бесутай, который составил: род Бесут. У Чаочжиньортегая было шесть сыновей: Оронар, Хуанхотань, Арулат, Сюенит, Хабтурхаху⁵⁵ и Хенигэсы; они составили шесть особых родов тех имен.

У Туньбинайсечаня было два сына; Хабулхахань и Синьсечиле; у последнего был сын Бултечубаатур. У Хабула было семь сыновей, по именам Окинбархах, Бартанбаатур, Хутухтумунгур, Хутулахахань, Хулань, Хадаан и Тодояньотчигинь. У Окинбархаха был сын Хутухтучжурки; Хутухтучжурки имел двух сыновей: Сечэбеки и Тайчу, которые составили род Чжурки. У Бартанбаатура было четыре сына: Матэтукиянь, Некуньтайцзы, Есугайбаатур и Даритайочигинь. Хутухтумунгур имел одного сына, по имени Бурибоко; это тот самый Бурибоко, который, во время пиршества на берегу реки Онань, рассек плечо Бемутаю, брату Чингиса⁵⁶. У Хутулараханя было три сына: Чжочи, Гирмау и Алтан. У сына Хуланбаатурова, по имени Екэчжэлян, были два раба: Бадац и Кишилих; оба они, впоследствии, при Чингисе, сделаны были боярами Талархань⁵⁷. Только у Хадааня и Тодояня не было потомков.

Народами Дада⁵⁸ правил царь Хабул⁵⁹. Хотя у Хабулхаханя было семеро сыновей, но ни которому из них он не вверил управления, а передал оное Анбахаю⁶⁰, сыну Сянкуньбилгэ.

Между озерами Буюйр и Колянь⁶¹ протекает река, называется Уршиунь⁶²; по этой реке обитал особый род татар⁶³. Анбахай, отдавая им замуж свою дочь, сам проводил ее; а татары схватили и отправили его к Гиньцам⁶⁴. При отправлении, он говорил Барахачи, человеку из рода Бесу, возвращавшемуся домой: «Ты передай среднему из семи сыновей Хабулхаханя, Хутуле, да из моих десяти сыновей, Хадааньтайцзы⁶⁵, мои слова: я, владелец народов, провожая дочь, был схвачен. На будущее время, да послужу вам зароком: хотя бы вам пришлось стереть все ногти на пяти пальцах, и потерять все десять пальцев⁶⁶, мстите за нас!»

В то время, отец Чингиса, Есугайбаатур, охотясь с соколом у реки Онань, завидел человека из рода Мерки, по имени Екэчеледу, который вез жену, взятую им из рода Олхунэ⁶⁷. Есугайбаатур, усмотрев, что женщина была красавица, немедленно съездил домой и снова вернулся со старшим братом своим Некуньтайцы и младшим Даритайотчигинь.

Когда братья подъезжали, Екэчеледу, завидев их, испугался, ударил коня своего и переехал один хребет, обогнул горную распадину, и вернулся к телеге своей жены. Жена его говорила: «Вид этих трех человек весьма⁶⁸ недобрый; они непременно убьют тебя; удались скорее. Если сохранишь свою жизнь, пусть будет у тебя жена, похожая на меня; коли будешь помнить обо мне, то назови другую жену свою моим именем». Сказав это, она сняла с себя рубаху и отдала ее ему на память о себе⁶⁹. Екэчиледу, сидя на коне, только что принял рубаху, увидев приближавшихся Есугайбаатура с братьями, ударил коня и ускакал вверх по реке Онань.

Есугайбаатур с братьями погнался за Екэчиледу; они переехали семь хребтов⁷⁰, но, не догнав его, вернулись назад и, окружив ту женщину, повезли ее; Есугай тащил⁷¹ кибитку; Некуньтайцзы ехал впереди, а Даритай – подле оглобли. Эта женщина, по имени Хоэлунь, плача, говорила: «Муж мой! Ветер не развевал волос на голове твоей; желудок не терпел голода⁷²; а теперь, как бежал, какие труды будешь переносить». Вопли ее потрясали воду реки Онань и лес, растущий по долине. Дааритайотчигинь говорит той женщине: «Твой муж переехал уже много хребтов, переправился через много рек; хоть плачь, а он уж не обернет головы своей назад; ищи его следов, не увидишь; перестань же вопить; не плачь». Таким образом, привезли ее домой и отдали в жены Есугайбаатуру.

Так как Царь Аньбахай, во время пленения своего, упомянул имена Хадааня и Хутулы, то народы Дада Дайичиу собрались при реке Хорхона⁷³, и поставили царем Хутулу⁷⁴. По этому случаю, под большим деревом устроили пир; народы Дада⁷⁵ веселились и прыгали кругом этого дерева до того, что протоптали глубокую рытвину.

Хутула, сделавшись царем, вместе с Хадаантайзцы ходил против татар выполнять месть; тринадцать раз он бился с Котуаньбараха и Чжалибухуа, но все еще не довольно отмстил.

Во время битвы с татарами, Есугайбаатур взял в плен у них Темучжиньугэ и Xорибухуа. В это время, беременная жена Есугайбаатура, Хоэлун, на берегу реки Онань, при горе Делиуньболдах⁷⁶, родила Чингиса⁷⁷; он родился, держа в правой руке комок крови, похожий на животный камень⁷⁸. Как он родился в то время, когда взят был в плен Темучжинугэ, то и назвали его Темучжинем. Хоэлинь родила четырех сыновей: Темучжиня, Хасара, Хочиуня и Темугэ, и одну дочь, по имени Темулунь. Когда Темучжиню было девять лет, Хасару было семь, Хочиуню пять, Темугэ три, а Темулунь была еще в колыбели. .

Когда Темучжиню было девять лет, отец его, Есугай, повез его к дядьям по матери, в род Олхуна, просить девицы в жены Темучжиню⁷⁹; доехав до места, что между горами Чэксар и Чихургу он повстречал Дэсечаня, человека из рода Унгира⁸⁰. Дэсечань спросил его: «Сват Есугай! Ты куда едешь?» – Есугай отвечал: «еду к дядьям по матери этого сына, к роду Олхуна, просить девицы». – Дэсечань сказал: «У этого сына твоего блестящие глаза и светлое лицо. Вчера мне приснилось, будто белый сокол, держа в лапах солнце и луну, слетел и сел ко мне на руку. Я и говорю другим: солнце и луну мы только видим очами; а теперь этот белый сокол, держа солнце и луну, слетел ко мне на руку; наверно, это доброе предвестие. Сват Есугай! На ту пору ты приехал с этим сыном своим, и разгадал мой сон⁸¹. Верно, он предвещает счастье для вас, Киянь⁸²! Наш дом, Унгира, в прежние дни, не спорил с другими ни о землях, ни о народах; у нас были только красивые дочери, которых мы представляли в ваш царский дом, а вы делали их царицами и царскими женами⁸³. Когда сватают, то у жениха смотрят быт и состояние, а у невесты – красоту⁸⁴. Сват Есугай! У меня в доме есть дочь, еще малолетняя; поедем со мной, посмотришь». – Тогда он повел их к себе.

По прибытии в его жилище, Есугай увидел, что девушка была красавица, и в сердце порадовался. Девушка была десяти лет, старше Темучжиня одним годом и называлась Борте⁸⁵. В тот день они ночевали у Дэсечаня. На другой день Есугай стал сватать эту дочь. Дэсечань сказал: «Разве будет важнее, когда я отдам только после долгих просьб; и значит ли оказать пренебрежение, если отдам после немногих просьб⁸⁶? Вестимо, что, когда родится девушка, то ей не след навсегда оставаться в доме⁸⁷. Отдаю свою дочь за твоего сына, а ты оставь его здесь женихом». Обе стороны согласились. Есугай сказал: «Мой сын боится собак; не позволяй собакам пугать его». Затем, оставив одну заводскую лошадь, в знак заключенного сватовства, он уехал.

На возвратном пути, Есугай, доехав до урочища Чэкчэр, встретил Татар, которые устроили там пир. Чувствуя от пути и голод, и жажду, он сошел с коня и остановился у них. К несчастью, Татары узнали его и говорили: «Есугай-киянь приехал»! Вспомнив, что он некогда полонил их людей, они, в отмщение, тайно приготовили отраву и накормили его оною. Есугай, сев на коня и продолжая путь, почувствовал себя нездоровым; через три дня, он приехал домой и болезнь его усилилась. Есугай сказал: «В сердце у меня боль, кто близ меня»? В это время случился тут сын старика Чараха, Мунлик; позвав его к себе, Есугай сказал ему: «Мои дети молоды и малы. Я отвозил Темучжиня, чтобы сосватать за него невесту, и на возвратном пути, у Татар, тайно отравлен; в сердце у меня весьма нехорошо. Повидай моих братьев и снох; тебе завещаю это⁸⁸; а сына моего Темучжиня поскорее приведи ко мне». – Сказав это, он умер.

Мунлик, повинуясь приказанию Есугая, отправился к Дэсечаню и говорил ему: «Есугай чрезвычайно тоскует по Темучжиню; он послал меня взять его»⁸⁹. Дэсечань сказал: «Коли он тоскует по сыну, пусть Темучжинь отправится и, повидавшись с ним, возвратится сюда». – Мунлик, взявши Темучжиня, вернулся домой.

В тот год⁹⁰, весной, когда две жены царя Аньбахай, Орбо и Сохатай приносили жертву⁹¹ предкам, Хоэлунь опоздала и ей не дали жертвенных яств⁹². Хоэлунь сказала им: «Есугай помер, и мои дети уж не подрастут⁹³; почему же вы не даете доли священного мяса большим? Коли не даете теперь яств, которые я вижу своими глазами, то, значит, поднимаясь с кочевья, не повестите и не позовете меня с собою»⁹⁴ – Орбо и Сохатай сказали: «Не приходится просить и звать тебя; где найдешь пищу, там и ешь. Знать, потому, что царь Аньбахай помер, слышим мы от Хоэлунь такие речи. Сказать по правде⁹⁵, лучше покинуть эту мать с детьми в кочевье и не позволять ей идти с нами». – На другой день, Тархутай-Кирилтух и Тодоянь-Гирше⁹⁶, поднимаясь с кочевья, действительно покинули мать и детей. Старик Чараха отговаривал их; но Тодоянь-Гирше сказал: «Глубокая вода высохла, светлый⁹⁷ камень разбился»⁹⁸; и, не слушая его увещаний, поднялись; мало того, они ткнули старика Чараху в спину раз копьем.

Когда раненый старик Чараха лежал у себя дома, Темучжинь навестил его. Старик сказал ему; «Они увели с собой собранный отцом твоим народ и наших людей⁹⁹; когда я отговаривал их, они меня поранили». – Темучжинь, заплакав, ушел. Хоэлунь сама села на коня и, приказав людям взять копья с кистями¹⁰⁰, во главе их отправилась в погоню; она остановила половину народа¹⁰¹, но остановленная половина людей тоже не захотела оставаться; все ушли вслед за Дайичиу.

Когда братья Дайичиут покинули Хоэлунь с детьми, Хоэлунь, женщина чрезвычайно разумная, собирала плоды, да вырывала коренья и тем питала детей своих. В таких трудных обстоятельствах, воспитанные ею, дети подросли; все они имели признаки царского и княжеского достоинства.

Когда дети Хоэлунь, воспитанные на растениях, подросли и преуспели, то уже осмеливались состязаться с другими. Чтобы прокормить свою мать, наделали из игол удочки, и удили рыбу в реке Онань; связав, также, сети, они ловили рыбу, и так питали свою мать.

Однажды, братья Темучжинь, Хасар, Бектер и Белгутай¹⁰², вчетвером, вместе сидели и удили рыбу; Темучжинь удочкой своей поймал рыбку золотистого цвета; братья его от другой матери, Бектер и Белгутай, отняли ее у него. Темучжинь и Хасар, воротившись домой, говорили матери: «Мы поймали, золотистого цвета, рыбку, а Бектер и Белгутай отняли ее у нас». – Мать их сказала им: «Вы – братья, зачем так поступаете?» – Потом иносказательно говорила им: «У нас¹⁰³, кроме собственной тени, нет друзей; опричь хвоста (лошадиного) – нет плетки¹⁰⁴. Когда мы в силах отмстить братьям Дайичиу за причиненное нам горе, зачем вы, подобно пяти сыновьям княгини Алань¹⁰⁵ не ладите между собою? Перестаньте так поступать». – Темучжинь с Хасаром огорчился такими словами матери и говорил еще: «Намедни, я подстрелил птичку, они отняли ее у меня; сегодня отняли тоже, пойманную мной, рыбу; если все будет так, то как нам жить вместе?» После сих слов, оба брата отбросили дверную занавеску¹⁰⁶ и вышли. В это время, Бектер сидел на холме и пас коней. Темучжинь подкрался к нему сзади, а Хасар спереди; они вынули стрелы и намеревались застрелить его. Бектер заметил их и сказал им: «Нам тяжело переносить горе, причиненное нам братьями Байичиут; как бы отомстить им? Зачем вы хотите поступить со мной, как с волосом в глазу, или занозой во рту? Но, пусть я умру; не покиньте только моего Белгутая». Сказав это, он сел, поджав ноги, и ждал их стрел. Темучжинь с братом, спереди и сзади, застрелили его до смерти.

Когда Темучжинь и Хасар вернулись домой, мать их, Хоэлунь, по выражению лиц их, догадалась и сказала: «Ты Темучжинь, родившись, держал в руке комок черной крови. Вы, что собаки, пожирающие место; лютые звери, бросающиеся на скалу; львы¹⁰⁷, кипящие неукротимым гневом; удавы¹⁰⁸, глотающие добычу живьем: соколы, бросающиеся на тень; большие рыбы, пожирающие молча; бешеные верблюды¹⁰⁹, кусающие пяты задних ног у собственных верблюжат; волки, губящие под ветром и снегом; турпаны¹¹⁰, которые, не могши прогнать от себя птенцов своих, заедают их; шакалы¹¹¹, сторожащие свою берлогу; тигры, стремительно хватающие добычу; птицы и звери, безумно бросающиеся на добычу. У вас, кроме тени, нет товарищей; кроме хвоста лошадиного; нет плетки; горе, причиненное нам братьями Дайичиут, невыносимо; когда думать бы о средствах отомстить врагам, вы как переносите это, и потом так поступаете?» – Так-то Хоэлунь, приводя слова старых людей, укоряла сыновей своих.

Через несколько времени, Дайичиут Кирилтух сказал: «Покинутые нами Темучжинь и другие дети с матерью, верно, теперь уже оперились, как птичьи птенцы, и подросли, подобно детенышам зверей». Взяв с собой товарищей, они поехали разузнать. Темучжинь с матерью, завидев приезд их, испугались; Белгутай в густом лесу наломал деревьев и устроил засеку, а Хачиуня, Темугэ и Темулун, троих малых, спрятал в расщелине скалы; Хасар перестреливался Дайичиут; Дайичиут громко крикнули ему: «Нам надо только твоего старшего брата, Темучжиня, а других людей не надобно». – Устрашенный тем, Темучжинь сел на лошадь и пустился в горный лес; Дайичиут, заметив это, погнались за ним и преследовали до горы Тергуне; Темучжинь углубился в густой лес, а Дайичиу, не могши въехать туда же, окружили лес и стерегли.

Темучжинь, пробыв в густом лесу трое суток, повел под уздцы лошадь и хотел выйти из леса, как седло с лошади упало на землю; обернувшись, он увидел, что шлея на груди и подпруга, по-прежнему, застегнуты, и сказал: «Седло может упасть, хоть подпруга и застегнута; но, когда нагрудная шлея застегнута, то как можно седлу самому упасть? Верно, само Небо останавливает, меня». – Он воротился, и еще прожил три дня. Потом, когда хотел выйти, при выходе из густого леса, упал большой белый камень, в виде юрты, и загородил путь. Темучжинь опять сказал: «Верно, Небо останавливает меня». – Он снова вернулся и еще провел три дня. Всего прожил он в лесу девять дней сряду, ничего не евши. Напоследок, он сказал: «Неужели мне умереть таким образом, без вести? Лучше выйти». Он взял нож, которым строгал стрелы, срезал им деревья, росшие подле, заграждавшего выход, камня, и, ведя за собой лошадь, сошел с горы. Сторожившие тут люди Дайичиут, тотчас схватили и увели его.

Тархутай Кирилтух, поймавши Темучжиня, объявил повеление своему народу, чтобы в каждом стане Темучжиню жить сутки. Так переходил он из одного дома в другой, до 16-го числа 4-ой луны¹¹²; в этот день Дайичиут устроили пир на берегу реки Онань. Когда, по захождении солнца, разошлись по домам, они приказали одному молодому и слабому парню стеречь Темучжиня. Темучжинь, видя, что все разошлись, ударил того парня краем своей колодки в голову и сшиб его с ног, а сам убежал; добежав до леса, что на берегу реки Онань, он внутри его прилег; но опасаясь, что его здесь увидят, вошел в стремнину реки Онань и погрузился в воду телом, выставив наружу только лицо.

Караульный, потерявший узника, громким голосом кричал: «Пойманный человек бежал!» На крик его, разошедшиеся Дайичиут снова собрались и при свете луны, ясном как днем, стали искать Темучжиня повсюду, в лесу, по берегу реки Онань. Сорханшира, из рода Сулду-сунь, проходя, для обыска, близ того места реки, где лежал Темучжинь, заметил его и сказал ему: «Вот за такую-то сметливость твою, братья Дайичиут ненавидят и преследуют тебя. Будь осторожен и лежи так, я не донесу на тебя». Сказав это, он прошел мимо.

Когда Дайичиут, обыскивая на возвратном пути, толковали между собою, Сорханшира сказал им: «Вы потеряли человека днем; а теперь, в темную ночь¹¹³, как искать? Воротимся на прежнее место и обыщем места, еще не осмотренные, и разойдемся; а завтра снова соберемся для обыска. Куда уйдет этот человек с колодкой?»¹¹⁴. Во время возвратного поиска, Сорханшира снова проходил прежним местом и сказал Темучжиню: «Теперь мы кончили обыск и возвращаемся; завтра опять придем искать тебя; теперь, когда мы разойдемся, ты уходи и сыщи свою мать и братьев; если встретишь кого-нибудь, не говори, что я видел тебя». Сказав это, он ушел.

Когда все разошлись, Темучжинь подумал про себя: «Намедни, когда приказано было стеречь меня, по очереди, в каждом становище, во время пребывания в доме Сорханширы, оба сына его, Чиньбо и Чилаоунь, оказали ко мне сожаление; на ночь снимали с меня колодку и оставляли меня ночевать на свободе. Сегодня Сорханшира заметил меня, однако, не хотел сказать о том другим; не один раз был здесь и проходил мимо. Пойду к нему; наверно, он спасет меня». – Вследствие того, он пошел вниз по реке Онань искать Сорханширу.

Жилище его можно было издали узнать по стуку от битья кобыльего молока, который продолжался с вечера до утра¹¹⁵. Прислушиваясь к этому стуку от битья молока, Темучжинь дошел до жилища Сорханширы. Когда он вошел, Сорханшира сказал: «Я велел тебе идти искать мать и братьев твоих; зачем ты сюда пришел?» – Сыновья его, Чиньбо, и Чилаоунь сказали: «Когда пташка, преследуемая лундором¹¹⁶, прячется в густую траву, густая трава спасает ей жизнь; если так бывает от травы, то мы будем хуже ее, коли не поможем человеку, прибегшему к нам». – Тогда, они сняли с Темучжиня колодку и сожгли ее, а его спрятали в воз с овечьей шерстью, стоявший позади жилья и поручили сестре своей, Хадаань, смотреть за ним, запретив ей сказывать о том кому-либо.

На третий день, братья Дайичиут говорили между собою: «Не спрятал ли кто-нибудь Темучжиня, обыщем свое кочевье». – Вслед за тем, они стали делать обыск; дошедши до жилища Сорханширы, они обыскали его юрту, кибитку и под каном¹¹⁷; напоследок, пошли к телеге с овечьей шерстью и стали из отверстия ее выкидывать шерсть; когда оставалось вытащить шерсть из зада телеги, Сорханшира сказал: «Можно ли человеку, в такую жаркую пору, оставаться в овечьей шерсти?» Тогда обыщики сошли с телеги и ушли.

Когда они удалились, Сорханшира сказал Темучжиню: «Ты едва не погубил¹¹⁸ меня; дым исчез и огонь погас бы у меня¹¹⁹. Теперь ступай искать мать и братьев своих». – Он дал Темучжиню кобылу без седла, желтой масти, с белой мордой, еще не носившую жеребят¹²⁰; дал также ему сваренного жирного ягненка, откормленного молоком двух овец, кобыльего молока в кожаном мехе; да лук с двумя стрелами; только не дал ему огнива¹²¹; так снарядив, отправил его.

Темучжинь доехал до следов прежней ограды своей и оттоле следовал вверх по реке Онань; приехав к реке Кимурха¹²², впадающей на запад в Онань, он заметил на берегу этой речки следы, и по речке вверх отправился. Близ этой речки, есть гора, называемая Бетер, перед этой горой есть отдельная горка, называемая Хорчукуй: здесь он нашел мать и братьев своих.

Соединившись с родными, Темучжинь перекочевал к горе Бурхан есть там гора Гулялгу, в этой горе протекает река Сангур¹²³; на берегу реки есть небольшая гора, называемая Харачжиругэ, и Зеленое озеро¹²⁴. Здесь он устроил свое становище; ловил тубошу и степных мышей¹²⁵, и тем питался.

Однажды, воры¹²⁶ увели у Темучжиня восемь сивых меринов; осталась одна светло-желтая лошадь, на которой брат его, Белгутай, отправился ловить тубошу. Когда, к вечеру, он вернулся с вьюком тубошу, Темучжинь сказал: «Коней моих украли». Белгутай сказал: «Я погонюсь за ними». Хасар сказал:

«Ты не сможешь; я погонюсь». Но Темучжинь сказал им: «Оба вы не можете, я сам поеду». – С сими словами, он сел на ту светло-желтую лошадь и поехал по следам, оставленным его восемью конями, ехал он трое суток и в последний день, рано утром, заметил на дороге в одном табуне лошадей бойкого парня, который доил кобылу. Темучжинь спросил его: «Не видал ли ты восьми сивых меринов»? Парень отвечал: «Сегодня рано, еще до восхода солнца, такие восемь коней здесь прогнаны. Я покажу тебе, куда они бежали». Сказав это, он пустил лошадь Темучжиня на паству, а вместо нее, дал ему белую лошадь, с черным ремнем на хребте; потом, не уходя домой, спрятал кожаный мех и кожаный дойник с надоенным молоком, прикрыв их травой, и говорил Темучжиню: «Ты совершенно измучился от дороги; у молодцов¹²⁷ печали общи; я буду тебе товарищем и вместе с тобой поеду догонять коней. Отец мой называется Нахубоянь¹²⁸; у него я единственный сын; мое имя Боорчу¹²⁹». Сказав это, он поехал вместе с Темучжинем по конским следам; ехали они еще трое суток; в последний день, к вечеру, они доехали до одного становища¹³⁰ и увидели восемь коней, стоявших вне становища. Темучжинь сказал: «Товарищ! Ты стой здесь; а я поеду и отгоню этих коней». Боорчу сказал: «Коли я взялся помогать тебе; то зачем мне оставаться здесь». И так, оба они пустили лошадей своих и отогнали коней.

Похитители пустились за ними в погоню; один ив них, сидевший на белой лошади, держал в руках арканный укрюк; он уже догонял их; Боорчу сказал: «Дай мне свой лук и стрелы; я с ним постреляюсь». Темучжинь отвечал: «Боюсь, чтобы не ранили тебя из-за меня; я сам с ним постреляюсь». Он тотчас вернулся назад и начал стрелять. Сидевший на белом коне, направив арканную жердь на Темучжиня, остановился¹³¹. Товарищи этого вора, тоже пустившиеся в погоню, заметив, что свечерело, и небо стемнело, остановились и отстали.

В эту ночь, Темучжинь и его товарищ проехали пути на трое суток. Когда они воротились к жилищу Нахубояня, Темучжинь сказал Боорчу: «Без тебя мне не добыть бы этих коней; разделим их; сколько тебе надобно?» Боорчу отвечал: «Я решился помочь и сопутствовать тебе, потому что видел, как ты измучился; к чему же мне требовать от тебя твоего, как чужого богатства; я один сын у отца; у нас в доме богатства для меня слишком довольно, и твоего не нужно. Если я потребую от тебя твоего, то к чему послужит то, что я был твоим товарищем?» Так говорил он.

Когда они вошли в жилище Нахубояня, то застали его, плачущим о потере сына своего, Боорчу; внезапно увидев их обоих, и узнав своего сына, он и плакал, и выговаривал ему. Боорчу сказал: «Сам не знаю; как я, увидев этого доброго товарища, который подъехал весь измученный, вздумал помочь ему и отправился вместе с ним. Теперь вот я и приехал». – Сказав это, он поехал верхом на лошади и привез, прежде им спрятанные под травой, кожаный мех и кожаный дойник с надоенным молоком; убил жирного ягненка, откормленного молоком двух овец, наполнил кожаный мех кобыльим молоком и, увязав все это наподобие вьюка, отдал Темучжиню, на продовольствие в дороге. Нахубоянь говорил им: «Вы оба молодые люди, будьте всегда друзьями и вперед никогда друг друга не покидайте». Темучжинь, простившись, отправился в путь, и через трое суток прибыл домой, на берег реки Сангур. Мать его, Хоэлунь, и Хасар с братьями, в это время тосковавшие по нему, увидев его возвратившимся, несказанно обрадовались.

Прежде, когда Темучжиню было десять лет, он расстался с дочерью Дэсечаня, Бортевучжинь¹³². Теперь он поехал за ней с братом своим Белгутаем вниз по реке Кэрулянь, достигши удолья, что промеж гор Чэкчер и Чихурху, он отыскал жилище Дэсечаня. Дэсечань, увидев Темучжиня, чрезвычайно обрадовался и говорил ему: «Слыша, что братья Дайичиут возненавидели тебя, я чрезвычайно печалился и потерял уже надежду (видеть тебя); только теперь я узрел тебя». Затем он отдал дочь свою Борте Темучжиню в жены. Дэсечань и жена его Сотань проводили обратно Темучжиня с женою; с края Кэрулянского Урахчуэл¹³³, Дэсечан вернулся домой; а Сотан проводила дочь свою до самого жилища Темучжиня и оттуда уже возвратилась¹³⁴.

После того, Темучжиню захотелось иметь товарищем Боорчу; он послал за ним Белгутая. Борчу, как увиделся с Белгутаем, даже не сказавшись отцу своему, сел на горбатую желтую лошадь, навьючил шубу из черного меха и вместе с Белгутаем приехал к Темучжиню. С тех пор, он сделался товарищем Темучжиню и никогда более с ним не разлучался.

Темучжинь, поднявшись с берега реки Сангур, перекочевал к вершине реки Кэрулян и основался станом у подошвы уступа, называемого Бурги¹³⁵.

Дочь Сотани, Бортевучжинь, привезла с собой кафтан из черных соболей, чтобы поднести его своей свекрови, при первом с ней свидании¹³⁶. Темучжинь сказал: «В прежнее время отец наш, царь Есугай¹³⁷, вел дружбу с Ван ханем¹³⁸, рода Кэреит¹³⁹; поэтому, он то же, что отец для меня. Теперь он живет на берегу реки Туула¹⁴⁰, в Черном Лесе¹⁴¹; я подарю ему этот кафтан». Темучжинь с двумя братьями, повез соболий кафтан к Ван ханю, и, при свидании с ним, говорил ему: «В прежние дни ты заключил дружбу с отцом моим; поэтому, ты для меня то же, что отец. Теперь я подношу тебе, отец, подарок, взятый моей женой для поднесения ее свекрови». С этими словами он отдал Ван ханю кафтан из черных соболей. Ван хань, получив кафтан, был весьма доволен и говорил Темучжиню: «Отделившихся от тебя людей, я соберу для тебя, рассеявшихся – присоединю к тебе, и накрепко запамятую это в сердце своем». Так сказал он¹⁴².

По возвращении Темучжиня домой, пришел к нему от горы Бурхан старик Чжарчиутай с кузнечным мехом¹⁴³ за плечами и ведя с собой сына, по имени Чжэлме, и сказал ему: «Когда ты родился в урочище Делиуньболдаха, я подарил тебе пеленку, подбитую соболем, и отдал тебе сына моего Чжэлме; но, как он был еще молод, то я взял его к себе и воспитал. Теперь отдаю его тебе; пусть он седлает тебе коня и отворяет дверь». Сказав это, он отдал Темучжиню своего сына.

Спустя несколько времени после того, однажды ранним утром, на полурассвете, старая женщина¹⁴⁴, прислуживавшая матери Хоэлунь¹⁴⁵, сказала ей: «Мать, мать! скорее вставай! слышно, что земля дрожит. Не опять ли наехали братья Дайичиут, старые губители наши и страшные нам? Мать! скорее вставай»! Хоэлун молвила: «Скорее разбуди детей». С сими словами, Хоэлун тотчас встала; вслед за тем встали Темучжинь и его братья. Хоэлун, Темучжинь, Хасар, Хачиунь, Темугэотчигинь¹⁴⁶, Белгутай, Боорчу и Чжэлме сели на коней; Темулуня мать взяла к себе на руки. Темучжинь имел наготове только одну заводную лошадь¹⁴⁷, и для супруги, Борте, не осталось коня.

Темучжинь, с братьями, тотчас сев на коней, уехали в гору Бурхан. Старуха Хоахчинь, желая скрыть Борте, посадила ее в черную кибитку и, запрягши в кибитку пеструю корову, поехала вверх по речке Тунгэли. На дороге, когда ночной мрак начал рассеиваться и стало светать, повстречалась им толпа¹⁴⁸ всадников, которые, подъехав к старухе, спросили ее: «Ты кто такая»? Старуха отвечала: «Я из дома Темучжиня; ездила по богатым домам стричь овец; теперь возвращаюсь домой»¹⁴⁹. Всадники спросили ее: «Дома или нет Темучжинь? И далеко ли он отсюда?» Старуха отвечала: «Дом его недалеко; да я отправилась из заднего жилья, так и не знаю, дома ли Темучжинь». Так она говорила.

Когда всадники отъехали, старуха Хоахчинь приударила пеструю корову, запряженную в кибитку, чтобы ехать поскорее, как вдруг тележная ось от того сломилась. Когда она хотела идти пешком в горный лес, те всадники настигли ее; они захватили мать Белгутая, которую один из них держал, сидя на коне. Подъехав к кибитке, они спросили старуху: «Кто сидит в этой кибитке?» Старуха Хоахчинь отвечала: «Она нагружена шерстью». Всадники сказали: «Братцы, сойдем с коней и осмотрим». С этими словами, они сошли с коней и отворили дверцы кибитки; увидев внутри ее молодую женщину, они вытащили ее оттуда и посадили на коня вместе с старухою; потом погнались за Темучжинем, следуя по конским следам, к горе Бурхан.

Эти всадники, преследовавшие Темучжиня, три раза объезжали гору Бурхан¹⁵⁰, но не могли поймать его; желая найти прямую дорогу в гору, они бросались то туда, то сюда, но везде встречали или топкую тину, или лесную чащу, так что нельзя было пробраться внутрь; оставалось только ожидать сзади. Таким образом, им не удалось поймать Темучжиня.

Всадники те, на самом деле, были люди трех родов Мерки: один Тохтоа из Удуит мерки, другой – Дайурусунь из Увасы мерки, третий – Хаатай дармала из Хаат мерки. Эти три рода Мерки приехали теперь с местью за то, что в прежнее время Есугай отнял у Чиледу Хоэлунь. Они толковали между собою: «Схвативши жену Темучжиня, мы отомстили тем за похищение Хоэлуни». После чего, они съехали с горы и уехали домой.

Темучжинь, не зная действительно ли Мерки уехали, или скрывались в засаде, отправил Белгутая, Боорчу и Чжэлме, разведать с задней стороны (горы), и уже через трое суток, когда уверились, что Мерки были далеко, Темучжинь решился сойти с горы. Тогда он, ударяя себя в грудь¹⁵¹, воскликнул к небу: «Благодаря хорьковому слуху и горностаевому зрению почтенной Хоахчин, я спасен. Гора Бурхан защитила мою бедную жизнь¹⁵²; отсюда, впредь, буду всегда приносить ей жертву и завещаю моим детям и внукам тоже приносить ей жертву». – Сказав это, он обратился к солнцу¹⁵³, повесил пояс на шею, а шапку на руку¹⁵⁴, и ударяя себя в грудь, девять раз преклонил колена и сделал возлияние кумысом¹⁵⁵.

После сего, Темучжинь, с Хасаром и Белгутаем, отправился в Черный Лес, что на реке Туула, к Тоорил-ван ханю и, прибывши к нему, говорил: «Три рода Меркит, напав врасплох, похитили мою жену. Государь и отец! Нельзя ли избавить и возвратить мою жену?» Ван-хань сказал: «В прошлом году, когда ты приходил и подарил мне соболий кафтан, я обещал тебе отступившийся от тебя и рассеявшийся народ твой, возвратить и собрать тебе, и постоянно помнил то. Теперь, согласно тем словам моим, я уничтожу Меркит, избавлю и возвращу тебе жену твою Борте. Ты же уведомь о том брата Чжамуху¹⁵⁶; он кочует в урочище Хорхонахчжубур. Я, с своей стороны, наберу две тьмы¹⁵⁷ ратников и буду правой рукой¹⁵⁸, а Чжамуха пусть тоже поднимет две тьмы ратников и будет левой рукой. Как же нам сойтись, решит то Чжамуха».

Темучжинь, с братьями, возвратившись домой, послал Хасара и Белгутая к Чжамухе передать ему следующие слова: «Жену мою похитили Меркиты. Мы с тобой одного рода-племени. Как бы отомстить за такую обиду?» Потом поручил им передать ему, также, слова Ван ханя. Когда Хасар с братом, передали Чжамухе эти слова Темучжиня, Чжамуха сказал: «Я тоже слышал, что жена Темучжинь-аньды¹⁵⁹ похищена и крайне соболезновал. Теперь из этих трех родов Меркит, Тохтоа находится в урочище Бууракээр¹⁶⁰; Дайир усунь между реками Орхуань и Селянгэ¹⁶¹, в урочище Талхунь арал; а Хаатай Дормала в урочище Харачжикээр. Связав из растения свиная щетина¹⁶² плот, мы прямо переправимся через реку Килхо, к местопребыванию Меркит тохтоа, как будто, упадем к нему в юрту через верхнее отверстие, и овладеем всем его народом».

Чжамуха говорил еще: «Ты скажи Темучжиню и Ван-ханю, что я уже снарядил свое войско; брат Ван хань¹⁶³, тронувшись в поход, пусть пройдет перед горой Бурхан халдун и, вместе с Темучжинем, сойдется со мной в урочище Ботохан боорчжи. У меня здесь есть народ, принадлежащий. Темучжинь аньде¹⁶⁴; из него я наберу одну тьму ратников, да своих возьму тьму, и с этими двумя тьмами пойду вверх по реке Онань к урочищу Ботохан боорчжи, где мы и соединимся». После того, сряду, он двинулся в поход.

Хасар и Белгутай, по возвращении, передав слова Чжамухи Темучжиню, отправились к Ван ханю, чтобы и ему передать их. Ван хань, выслушав слова Чжамухи, тотчас приказал двум тьмам своих ратников сесть на коней, и отправился через подгорье Бурхан халдунь, по направлению к реке Кэрулянь, к береговому яру Бурги. В это время, Темучжинь, стоявший у яра Бурги, узнав, что Ван хань, с войском своим, проходят тут, поднялся с места и, вверх по реке Тунгэлик, дошел до горы Бурхан, к речке Тана, где и остановился лагерем. Темучжинь отсюда двинул свое войско, и когда тьма Ван ханя, да тьма брата его Чжахаганьбу, всего две тьмы ратников, ставили лагерь на берегу реки Кимурха, в урочище Аилхарахона, соединился с ними. Поднявшись отсюда, Темучжинь, Ван хань и Чжахаганьбу, пошли вместе к вершине реки Онань, на условленное сборное место, урочище Ботохан боорчжи. Когда они прибыли туда, Чжамуха был там уже три дня. Увидев их рать, Чжамуха выстроил две тьмы своих ратников в боевой порядок и стоял; Ван хань и другие, тоже выстроившись, приблизились; они узнали друг друга. Чжамуха сказал: «Когда условились о времени сбора, то, хотя бы был ветер и дождь, непременно надобно прибыть в свое время; ведь уже об этом было переговорено. У нас, Дада¹⁶⁵, данное слово то же, что клятва; коли не держать его, то не нужно брать и помощников». Ван хань сказал: «Я пришел на условленное, для сбора, место тремя днями позже; брат Чжамуха, кори и взыскивай с меня, сколько хочешь». Так говорил он.

Соединенные войска¹⁶⁶, поднявшись с урочища Ботохань боорчжи и достигши берега реки Килхо, переправились через нее, по связанному плоту, и пришли в урочище Буура; здесь они захватили жен и народ Тохтоа. Сам Тохтоа, спавший в то время, попался бы в плен, если бы во время переправы через Килхо, не случились на берегу ее рыбаки и охотники Тохтоа, которые ночью же поспешили предупредить его. Тохтоа и Дайир усун, с несколькими спутниками, без всего, бежали вниз по реке Селянгэ, в Бархучжинь¹⁶⁷.

Когда Меркиты ночью поспешно бежали по реке Селянгэ и наши войска деятельно преследовали их, хватая их в плен, Темучжинь, среди бегущей толпы, кликнул имя жены своей, Борте. Борте, находившаяся среди того народа, услышав и распознав голос Темучжиня, спрыгнула с кибитки, и вместе со старухой Хоахчинь, подбежала к коню Темучжиня и схватилась за поводья. В это время светила луна и они узнали друг друга. Темучжинь, в ту же ночь, отправил посланца к Ван ханю и Чжамухе, с таким известием «Я нашел, кого искал; далее не пойдем ночью, а остановимся здесь лагерем». Тогда и остановились тут лагерем. Рассеянно бежавший народ Меркит, тоже остановился станом. Вот как происходило избавления Бортеучжинь.

Когда Меркиты: Удуит тохтоа, Увасы дайир усун и Хаатайдармала,

во главе трехсот человек, наехали на Темучжиня, чтобы отмстить за похищение Есугаем Хоэлуни, жены Чиледу, брата Тохтоа, и три раза объехали кругом горы Бурхан, но не могли схватить его, а полонили только жену его Борте, то отдали ее в жены силачу Чилгэр, младшему брату Чиледу. Теперь, когда нашла (наша) рать, Чилгэр, испугавшись, бежал и говорил: «Мне, как черной вороне, суждено питаться кожаными обрывками; захотелось же мне отведать диких гусей и драхвы¹⁶⁸; оскорбив Борте, я навлек напасть на весь род Меркит; это бедствие обрушится и на мою голову; чтобы спасти свою одинокую жизнь, скроюсь в какое-либо темное и тесное место; авось избавлюсь». Сказав это, он бежал.

Схватили только Хаатайдармалу и надели на него колодку. Потом прямо пошли к горе Бурхань. Люди сказали Белгутаю что мать его находится в таком-то становище; Белгутай пошел за ней и когда входил в юрту правой стороной двери, мать его, одетая в изодранный бараний тулуп, выходила левой стороной двери, и вне, говорила другим: «Я слышала, что дети сделались князьями; а я здесь отдана подлому человеку; как же мне смотреть в лицо детям?». Сказав это, она скрылась в лесную чащу, в которой так и не отыскали ее. По этой причине, Белгутай, только что засматривал кого-нибудь из Меркит, тотчас приказывал пускать в него стрелы с тупым острием, говоря: «Отдай мне мою мать!» Те триста человек, которые приезжали к горе Бурхань и три раза объезжали ее, истреблены были до одного, а их жены, годные в жены, пошли в жены, а годные в рабыни, сделаны рабынями.

Темучжинь, благодаря Ван ханя и Чжамуху, говорил им: «Ван хань, отец и ты, Чжамуха Аньда! Благодаря помощи вашей, небо¹⁶⁹ даровало мне силу отомстить за обиду, нанесенную молодцу. За то, народы Меркит до конца истреблены, и жены их полонены; теперь воротимся».

Когда Удуит меркит поспешно бежали, то покинули в своем становище пятилетнего мальчика, по имени Кюйчу; он был весьма красив, с прекрасными блестящими глазами, и одет был в платье, сшитое из меха речного соболя¹⁷⁰, с набеленной мездрой; на голове надета была соболья шапка, на ногах – сапоги из оленьих лап. Ратники, овладев становищем, прибрали этого мальчика и, в виде подарка¹⁷¹, отдали матери Хоэлунь.

Темучжинь, Ван хань и Чжамуха, соединенно разрушив жилища Меркит-дада¹⁷², и полонив красивых жен их, на возвратном пути, отступили через урочище Талхуньарал, что между реками Орхуань и Селянгэ; Темучжинь и Чжамуха возвратились в урочище Хорхонахчжубур, а Ван хань, следуя по загорью Бурхань халдунь, прошел три урочища – Хокорту чжурбу, Хачаурату субчит и Хулияту субчит, и, занимаясь облавой, возвратился в Черный Лес реки Туула¹⁷³.

Темучжинь и Чжамуха, достигши урочища Хорхонахчжубур, стали станом, вместе. Вспоминая прежнее время и начало дружбы своей, когда они обменялись подарками¹⁷⁴, теперь они обещались полюбить друг друга еще крепче¹⁷⁵, и о том говорили между собою. Вначале, когда сделались они аньда, Темучжиню было 11 лет; раз, когда они играли в животные камешки на льду реки Онань, Чжамуха подарил Темучжиню животный камень от серны¹⁷⁶, а Темучжинь отдарил Чжамуху животным камнем, налитым медью; через то, они и сделались аньда. Потом, весной, когда Темучжинь и Чжамуха забавлялись вместе пусканием стрел из небольших деревянных луков, Чжамуха, из рога молодой коровы склеив гремучий наконечник на стрелу, подарил его Темучжиню, а Темучжинь отдарил Чжамуху наконечником стрелы из кипарисовой¹⁷⁷ верхушки. Так случилось, что они дважды побратались.

Темучжинь и Чжамуха толковали промеж себя: «Старые люди говаривали, что когда делаются аньда, то оба друга имеют, как бы, одну жизнь; один другого не покидает, и бывают они охраной жизни друг другу. Таков закон взаимной нежной дружбы. Теперь мы снова скрепим нашу дружбу и крепче будем любить друг друга». В этих изъяснениях, Темучжинь опоясал Чжамуху золотым поясом, добытым им у Меркит, и подарил ему захваченную им кобылу, несколько лет не носившую жеребят; а Чжамуха отдарил Темучжиня тоже, золотым поясом, отнятым им у Меркит Дайирусуня, да захваченной им белой лошадью, с чолками¹⁷⁸. Они устроили в урочище Хорхонахчжубур, у скалы Хулдахар, под густым деревом, пир; а ночью спали под одним одеялом.

Темучжинь и Чжамуха, из любви друг к другу, прожили вместе полтора года. Однажды, они поднялись с того становища; было же то летом в 16-е число 4-й луны. Темучжинь и Чжамуха вместе ехали впереди кибиток; на дороге Чжамуха сказал: «Ныне, если мы остановимся у горы, то, пасущие коней, достанут юрты; если подле потока, то пасущие овец и ягнят достанут пищи, для горла»¹⁷⁹. Темучжинь смолчал и, остановившись, обождал свою мать, Хоэлунь, когда она подъехала, он передал ей слова Чжамухи и сказал: «Я не понял слов его и ничего не отвечал ему; нарочно подъехал спросить об этом тебя, матушка». Мать его не успела еще молвить слова, как Борте проговорила: «Про Чжамуха аньду люди говорили, что он любит новое и презирает старое; теперь он наскучил нами. Не скрывается ли в словах его какого-нибудь умысла против нас? Мы не должны останавливаться; пойдем в ночь; лучше, подобру-поздорову, расстаться с ним».

Темучжинь сказал: «Борте говорит дело». Поэтому¹⁸⁰, он не остановился и пошел в ночь. Когда он, по пути проходил через кочевье Дайичиут, последние, испугавшись, поднялись с места и в ту же ночь ушли к Чжамухе. В становище, они покинули одного мальчика, по имени Кокочу, наши ратники взяли его и отдали матери Хоэлунь, на воспитание.

В это ночное перекочеванье, когда начало светать, глядь, пришли следом люди из рода¹⁸¹ Чжалаир: Хачиунь Харахай и Харалдай, три брата Тохураун¹⁸², потом рода Тарху: Кадаан Далдурхан, и другие братья, впятером; также, рода Киянь: Мунгэту, с сыном своим Унгур, и другими детьми, вместе с людьми родов Чаншиут и Баяу; еще пришли из рода Балура: Хубилай и Худусы; рода Манху: братья Чжэдай и Дохолху; потом младший брат Боорчу, Огэлянь¹⁸³, отделившись от рода Алура, пришли, также, отделившись от рода Урянха, младшие братья Чжэлме, Чаурхань и Субеэтай; из рода Бесу – Дегай и Кучугур; из рода Сулду: Чилгутай, Таки и Дайичиудай; из рода Чжалаирз: Сечэдомах и Архайхасарбала, с двумя сыновьями; из рода Хуанхотань – Сюеикэту; также: Сукэкэ, Чжэгай и Хуандахор, с детьми своими: Сукэай, Чжэун, Неудай и Чахааньбува; из рода Олхуна – Кингиядай; из рода Хорола – Сечиур; из рода Дорбе – Мочибедуун; из рода Икиресун – Буту, имевший здесь невесту¹⁸⁴; из рода Наяки – Чжун-шай; из рода Орона – Чжирхоань; из рода Баруласы – Сухусечань и Харачар, вместе с детьми своими; из рода Баарин – Корчи, старик Усунь и Кокососы, с родом Менянбаарин, всем становищем.

Корчи, пришедши, говорил (Темучжиню): «Наш мудрый и могущественный предок Бодуанчар, от взятой им супруги, имел двух единоутробных сыновей; то были предки Чжамухи и наш¹⁸⁵; поэтому, нам не следовало бы отделяться от Чжамухи; но, по откровению духа¹⁸⁶, я видел белесоватую дойную корову, которая, пришедши к Чжамухе и бодая кругом юрты и кибитки, сломала себе один рог; эта корова, роя землю пред Чжамухой, и мыча, говорила: «Чжамуха! отдай мой рог». Потом один безрогий и сильный бык, вез колья¹⁸⁷ от большой юрты по дороге, которой ехала кибитка Темучжиня, он шел и, мыча, говорил: «Небо¹⁸⁸ присудило¹⁸⁹ господином царства быть Темучжиню, я везу к нему царство». Вот, что дух открыл мне и представил очам моим; а я открываю это тебе Темучжинь! Если ты сделаешься господином царства, то чем, за то, порадуешь¹⁹⁰ меня?» Темучжинь отвечал: «Если я действительно буду им (господином царства), то сделаю тебя темником¹⁹¹». Корчи сказал: «Я высказал тебе много важного: если ты дашь мне только темника, то что это за радость? Ты дай мне темника, да позволь мне выбрать в царстве тридцать прекрасных девиц в жены, кроме того, что бы я ни сказал тебе, ты слушайся меня¹⁹²».

Потом пришли из рода Гэнигэсы: Хунань, и другие; равно, Даритай отчигинь; из рода Чжадара: Мулхалху, и люди рода Сахаит; из рода Чжурки: Сорхатучжурки, с детьми своими. Сачабеки¹⁹³ и Дайчу; сын Некуньтайцзы, Хучарбеки, и сын Хутулахаханя, Алтаньотчигинь; все они, с целыми становищами, отделились от Чжамухи и присоединились к Темучжиню, когда он стоял станом у речки Кимурха, в урочище Аитхарахана. Поднявшись с сего места, он дошел до урочища Гурелгу, к реке Сангур и остановился в Урочище Харачжуругэ, у озера Коконаур.

Алтан, Хучар и Сачабеки, посоветовавшись целым обществом, объявили Темучжиню: «Мы хотим провозгласить тебя царем¹⁹⁴. Когда ты будешь царем, то в битвах со многочисленными врагами, мы будем передовыми, и, если полоним прекрасных девиц и жен, да добрых коней, то будем отдавать их тебе. В облавах на зверей, мы будем выступать прежде других и, пойманных (нами) зверей, будем отдавать тебе. Если мы, в ратных боях, преступим твои приказы, или, в спокойное время, повредим делам твоим, то ты отними у нас жен и имущество, и покинь нас в безлюдных пустынях».

Так поклявшись, они провозгласили Темучжиня царем и нарекли его. Чингисом¹⁹⁵.

Чингис, сделавшись царем, приказал младшему брату Боорчу, Огэлаю¹⁹⁶; вместе с Хачиунем ,Чжэдаем и Дохолху, четверым, быть стрелками¹⁹⁷. Вангуру,Сюеикэту и Хадааньдалдурханю, троим, заведовать пищей и питьем, Дегаю – паствою овец; Гучугуру – изготовлением кибиток¹⁹⁸; Додаю – управлять домашними людьми. Потом велел Хубилаю, Чилгутаю и Хархайтохурауню, троим, вместе с братом его Хасаром, быть мечниками и стоять в одном месте¹⁹⁹. Брату своему Белгутаю, с Харалдайтохураунем, заведовать выправкой коней²⁰⁰. Дайичиудайхуту, Моричи и Мутхалху, троим – паствою конских табунов; потом поручил Архайхасару, Тахаю, Сукэгаю и Чаурханю, четверым – быть в роде дальних и ближних стрел²⁰¹. Субеэтай храбрый сказал: «Я буду убирать²⁰², как старая мышь, прилетать, как галка, прикрывать, как конская попона, и защищать, как подветренный войлок. Вот как я буду поступать».

После того, Чингис сказал Боорчу и Чжэлме: «Я не забыл в сердце своем, что, когда у меня еще не было товарищей, вы двое, прежде других, сделались моими товарищами: будьте же старейшими²⁰³ во всем этом собрании». Потом, он сказал собранию: «Вы, собравшиеся здесь, отстали от Чжамухи и решились прийти ко мне. Если небо сохранит и поможет мне, то вы все, старые мои, впоследствии будете моими счастливыми²⁰⁴ сподвижниками». Сказав это, он поручил им исправлять их должности²⁰⁵.

Чингис, сделавшись царем, послал Такая и Сукэгая известить о том царя рода Кэреит Тоорила. Тоорил сказал: «Весьма хорошо, что Чингис сделан царем; как вы, Дада²⁰⁶, могли бы обойтись без царя? Не изменяйте же того, что вы порешили с общего согласия». Так он сказал.

Чингис отправил также Архайхасара и Чаурханя к Чжамухе: Чжамуха сказал: «передайте ближним Темучжиня, Алтаню и Хучару, что они, наговорами своими, поссорили и развели меня с Темучжинь аньдой²⁰⁷. Почему вы не провозгласили его царем в то время, как мы были вместе, и с какой целью провозгласили его теперь? Вы постарайтесь, чтобы сердце Темучжинь аньды было спокойно; будьте усердными сподвижниками Темучжиню».

После того, когда младший брат Чжамухи, Тайчар, кочевал у горы Чжалама, в урочище Олегайбулаха, а сподвижник Чингиса, Чжочидармала, в урочище Саали, Тайчар захватил табун коней²⁰⁸ у Чжочидармалы; товарищи последнего не осмелились преследовать, и Чжочидармала один пустился в погоню; ночью, настигши конский табун, он прилег на гриву лошади и прострелил Тайчара в спинной хребет, а коней своих отогнал назад.

Чжамуха, желая отомстить за убиение своего брата Тайчара, во главе своего и других 13 родов, всего с тремя тьмами ратников, перешел горный хребет Алаут Турхау и намеревался сразиться с Чингисом. Чингис, находившийся в то время в урочище Гулялгу, извещен был о том, прибывшими в нему Мулкэтотахом и Бололдаем, людьми из рода Икиресы²⁰⁹. Узнав о сем, он собрал в своих 13 становищах, тоже, три тьмы ратников, выступил навстречу Чжамухе и сразился с ним в урочище Даланьбалчжут. Чингис, отброшенный натиском Чжамухи, отступил к реке Онань и остановился в одной теснине урочища Чжэрене. После сего, Чжамуха возвратился и, захватив находившихся в Чинасы великих князей²¹⁰, велел сварить всех их в 70 котлах; также отрубил Неудайчахааню голову, и, положив ее на крестец лошади²¹¹, уехал.

После отбытия Чжамухи, Чжурчжудай, из рода Урууте, и Хуюлдар, из рода Манху²¹², каждый со своим родом, отделились от Чжамухи и перешли к Чингису, пришел, также, из рода Хуанхотань, Мунлик, с семью сыновьями²¹³. Чингис, на радости, что к нему перешло столько народа, устроил пир на берегу реки Онань, в лесу. При этом, он, прежде всего, отпустил один кувшин кобыльего молока для Хоэлунь, вместе с Хасаром и Сачабеки, потом, для молодой жены Сачабеки, Эбегай, тоже один кувшин; по этому случаю, боярыни Холичжин и Хуурчинь²¹⁴ заметили: «Почему нам прежде не отпустили молока?» и прибили кравчего, Шикиура²¹⁵; Шикиур сказал: «Есугайбаатур и Некуньтайцзы²¹⁶ померли, так меня и бьют». Говоря это, он громко заплакал.

Во время того пира, Чингис приказал Белгутаю вне ловить коней²¹⁷ и наблюдать за порядком, а со стороны Чжурки велел заведовать тем же Бурибоко; один человек из рода Хадгинь украл повод и был пойман²¹⁸ Белгутаем; Бурибоко, защищая того человека, разрубил наплечник Белиутаю; Белгутай из-за этого не завел дела; когда кровь текла из его раны, Чингис, сидевший под тенью дерева и все видевший, спросил его: «Как ты позволяешь им подобный поступок с тобой?» Белгутай отвечал: «Хоть я и ранен, но не опасно; из за меня не стоит братьям ссориться²¹⁹». Но Чингис, не слушая его, сломил с дерева прут, да вынул деревянный пест, которым бьют кобылье молоко, напал на Чжурки, и одолел их; захватил, также, Холичжин и Хуурчинь. Те пришли с мировой и обе боярыни были возвращены.

После сего, когда посланцы ездили взад и вперед²²⁰, Гиньцы²²¹ отправили министра Ван гина²²², с войском, на Татар Мегучжинь сегулту, и других²²³, за то, что сии не слушались их повелений²²⁴. Ван гин преследовал Мегучжиньсегулту, вверх по реке Улчжа.

Чингис сказал: «За Татарами есть кровная обида, та, что они погубили моего предка и моего отца. Теперь, пользуясь этим случаем, удобно напасть на них с двух сторон²²⁵. Вслед за тем, он отправил человека к Тоорилу, с такими словами: «Гиньцы послали Ван гина, который преследует Мегучжиня и других Татар, вверх но реке Улчжа. Это род враждебный, погубивший моего предка и моего отца: Отец, помоги мне ратовать на них²²⁶». Тоорил согласился помочь: в три дня он приготовил войско и сам пришел с ним к Чингису. Чингис также послал человека к Сачабеки и Дайчу, рода Чжурки, объяснить им свое желание мести за обиду и просить их помощи; он ждал их шесть дней, но они не приходили. Тогда, Чингис с Тоорилом повел войска вниз по реке Улчжа; они с Ван гином с двух сторон напали на Татар. Татары устроили укрепление в урочище Хусутушитуянь. Чингис с Тоорилом разбил укрепление и убил татарского Мегучжинь сеулту.

Когда Гиньский Ван гин узнал, что Чингис и Тоорил разбили татарское укрепление и убили Мегучжиня и других, он крайне был доволен и дал Чингису титул Чжаухури²²⁷, а Тоорилу титул Вана²²⁸. Потом, Ван гин говорил Чингису: «Я весьма одолжен тебе, что ты убил Мегучжиня и других; когда я возвращусь, то донесу о том Гиньскому царю, и постараюсь, чтобы он дал тебе еще важнейший титул: Чжаотаогуань²²⁹». Затем, Ван гин отправился в обратный путь. Чингис и Тоорил, полонив Татар, тоже вернулись домой.

Когда войско Чингиса находилось в лагере Татар, то подобрали в нем одного мальчика, который носил на носу золотое кольцо, и набрюшник с золотыми кистями, подбитый соболем; его отдали матери Хоэлунь. Хоэлунь сказала: «Верно, он из какого-нибудь знатного дома²³⁰». Дав ему имя Шигикань худуху, она сделала его своим шестым сыном.

Старые и малые из народа Чингиса, отставши позади, стали на берегу озера Халиль. Чжурки с 50 из них содрали платье, да десятерых убили. Когда известили о том Чингиса, он разгневался и сказал: «За что мы терпим подобные поступки от Чжурки? Прежде, во время пира на берегу реки Онань, в лесу, их люди прибили кравчего и порубили плечо Белгутаю; теперь, когда я хотел отомстить за предков вместе с ними, они не пришли; напротив, предавшись нашим врагам, сделались врагами». Поэтому он повел войско свое разорять Чжурки; прибывши в Долоань болдау, у реки Кэрулян, он овладел народом Чжурки; только двое, Сачабеки и Дайчу безо всего бежали к ущелью Делету, по Чингис поймал их и спросил: «Вы что мне прежде говорили?»²³¹ Оба они отвечали: «Мы не исполнили данного нами прежде обещания». С сими словами, они протянули шеи, чтобы их убили: Чингис и убил их. Убив Сачабеки и Дайчу, Чингис возвратился в становище Чжурки и поднял этот народ²³².

В то время, человек из рода Чжалаир, до имени Телегэту Баянь, имевший троих сыновей, велел старшему из них, по имени Гууньуа, с другими двумя его сыновьями, Мухали и Буха, представиться Чингису и отдаться ему, сказав: «Пусть они будут навсегда рабами твоими. Если они отстанут от твоих дверей, то вытяни у них из ног жилы и вырежь сердце и печень». Потом велел второму своему сыну, Чилаунь Хайичи, с двумя его сыновьями, Тунгэ и Хаши, тоже представиться, говоря: «Пусть они оберегают у тебя золотые двери. Если они отстанут, то отними у них жизнь». Наконец, третьего сына своего Чжэбкэ, он отдал брату Чингиса, Хасару.

Чжэбкэ нашел в лагере Чжурки одного мальчика, по имени Бороул, которого отдал матери Хоэлунь. Хоэлунь, принявшая последовательно четырех мальчиков: Гучу, Кокочу, Шигиканьхутуху и Бороула, вместе с детьми своими, днем наблюдала очами, ночью внимала ушами, и так воспитала их.

Происхождение рода Чжурки было следующее: у царя Хабула было семь сыновей; старший назывался Олбархах²³³; Хабул, во внимании к его старшинству, выбрав из народа смелых сильных, твердых и искусных в стрелянии из лука людей, дал ему их в свиту. Куда бы они ни ходили, всех побеждали и никто не смел состязаться с ними, поэтому они и названы были Чжурки. Чингис покорил этот род и присоединил его народ к своему.

Раз, Чингис приказал Бурибоко и Белгутаю побороться в своем присутствии. Обыкновенно, когда Белгутай боролся с Бурибоко, последний, действуя одной рукой и одной ногой, поборал и заставлял его лежать без движения. В этот раз, Бурибоко, притворившись, что уступает силе Белгутая, упал наземь. Белгутай, прижав его, обернулся лицом к Чингису; Чингис закусил нижнюю губу свою; Белгутай, понявши этот знак, уперся коленами в спину Бурибоко, обеими руками ухватился за его шею, и, с силою потянув назад, переломил ему спинную кость. Бурибоко проговорил: «Я не мог проиграть в борьбе: но, боясь Чингиса, нарочно показал вид, что не могу одолеть тебя: а ты спровадил мою жизнь²³⁴».

У царя Хабула было семеро сыновей; старший назывался Олбархах, второй – Бартаньбаатур; сын Бартаня был Есугай, сын Есугая – Чингис; третий сын Хабула именовался Хутухтумунлер; сын Мунлера и был Бурибоко. Бурибоко обошел потомков Бартаня и сделался товарищем отважных потомков Барха²³⁵, за то, хотя во всем царстве никто не мог спорить с ним в силе, он, под конец, не избег смерти от перелома спины²³⁶.

После того, в год курицы²³⁷, улусы: Хатагинь и другие, в числе 11²³⁸, собрались в урочище Алхуйбулаа и, по совещании, решились провозгласить Чжамуху главой²³⁹. Тогда они, убив лошадь и произнесши клятву, отправились вниз по реке Эргуне²⁴⁰, и у острова реки Каньмурянь²⁴¹, провозгласили Чжамуху царем и намеревались идти войной на Чингиса и Ван ханя. Один человек из рода Хоролас, по имени Хоридай, прибыл в урочище Гулялгу и уведомил о том Чингиса. Чингис отправил человека известить Ван ханя, вследствие чего, Ван хань, собрав войско, пришел с ним к Чингису. Ван хань и Чингис, соединившись, отправились вниз по реке Кэрулянь, навстречу Чжамухе. Чингис отправил передовыми Алтаня и других двоих²⁴², а Ван хань – Санкуня²⁴³, тоже с двумя товарищами; эти передовые отрядили от себя дозорных, в места: Энегяньгуйлету, Чэксале²⁴⁴ и Чихурху, для дозора. Когда Алтань доехал до урочища Укитъя²⁴⁵, приехал к нему дозорный с Чихурху, с известием, что неприятели приближаются. Алтан, с товарищами, тотчас отправился вперед, для разведывания, и на дороге повстречался с четырьмя передовыми Чжамухи, Аучубаатуром и другими; переговорив между собой²⁴⁶ и видя, что уже поздно, они возвратились на ночлег в главный лагерь.

На следующий день, войско Чингиса сошлось с войском Чжамухи и вступило в бой в урочище Коитянь. Во время построения рядов, в войске Чжамухи, Буирух и Худуха, чарами своими навели ветер и дождь, чтобы по ветру и дождю ударить на Чингиса; но, вопреки их ожиданию, ветер и дождь обратились против них самих; воздух стемнел и ратники Чжамухи, не будучи в состоянии двинуться вперед, попадали в ров. Чжамуха и другие сказали: «Небо не покровительствует нам; оттого и вышло так». Вслед за тем, войско его рассеялось; Найман и другие роды, в числе 11, возвратились в свои улусы.

Чжамуха, захватив народ, провозгласивший его царем, отправился в обратный путь, вниз по течению реки Эргуне; Ван хань пустился преследовать его, а Чингис – Аучубаатура, рода Дайичиут. Аучубаатур, прибывши в свой улус, поднял весь народ, переплыл реку Онань и здесь выстроил свое войско, в ожидании Чингиса, чтобы сразиться с ним. Чингис, тотчас по прибытии, вступил в битву и сделал несколько схваток; к вечеру обе стороны остановились на ночлег, одна против другой, на самом месте битвы.

Чингис, в сражении с Дайичиут, ранен был в шею; от истечения крови, он впал в глубокий обморок; прислужник его, Чжэлме, высосал из раны его скопившуюся кровь, и Чингис уже в полночь очнулся. Он сказал: «Кровь во мне высохла; чрезвычайно хочется пить». Чжэлме, нагой, отправился в неприятельский стан, искал в кузовах кибиток кобыльего молока, но не нашел его; попалось ему только ведро со сливками²⁴⁷, которое он и унес с собой, так, что никто не заметил, как он приходил и ушел. Потом он сходил за водой, и, разведя ею густые сливки, дал Чингису напиться. Чингис три раза принимался пить, отдыхая, и только после третьего раза, остановился. Тогда Чингис сказал: «Глаза мои прозрели, душа просветлела». С сими словами, он приподнялся и, пока сидел, начало светать. Заметив на месте, где он сидел, кровь, которая образовала грязную лужу, Чингис сказал: «Что это такое? Разве нельзя было откидывать подальше?» Чжэлме отвечал: «Второпях, мне не вдогад было отходить подальше; да я и боялся удалиться от тебя, и как попало, то глотал, то выплевывал кровь; в мое брюхо вошло ее тоже немало». Чингис сказал опять: «Когда я был в таком положении, как ты решился, нагой, пробраться в неприятельский лагерь; если бы схватили тебя, ведь ты сказал бы им, что я ранен?» Чжэлме отвечал: «Если бы схватили меня, то я сказал бы им, что я человек, передавшийся им; что вы, узнав о том, сняли с меня платье и, пока готовились убить меня, я вырвался от вас и бежал к ним. Они непременно поверили бы словам моим, одели и употребили бы в дело, а я, сев на одну из их лошадей, непременно приехал бы сюда». Чингис сказал: «Прежде, когда Меркит стеснили меня в горе Бурхань, ты тогда защитил мою жизнь; теперь ты высосал у меня скопившуюся кровь; захотел я пить, и ты, рискуя своей жизнью, отыскал мне сливок и, напоив меня, возвратил мне дух. Эти три услуги твои я навеки не забуду».

На другой день, Чингис увидел, что неприятели ночью рассеялись; а народ, находившийся в их стане, полагая, что не может убежать, не поднимался с места. Чингис, сев на коня, поехал вслед за ушедшим народом, чтобы и его возвратить назад; вдруг заметил он на горе женщину, одетую в красное платье, которая плакала и громко кликала: «Темучжинь!» Чингис послал к неё человека узнать, что такое? Та женщина сказала: «Я дочь Сорханьшира по имени Хадаань; ратники хотят убить моего мужа; потому я и звала Темучжиня, чтобы он спас его». – Чингис, узнав это, тотчас поехал спасти ее мужа, но, когда прибыл, муж ее был уже убит ратниками. Вслед за тем, Чингис остановился лагерем в этом месте и, позвав к себе Хадаань, посадил ее рядом с собою. На другой день, представились Чингису Сорханьшира, и Чжэбе; оба они первоначально были домашними людьми Тодогэ, рода Дайичиут. Чингис сказал Сорханшире: «В прежнее время, ты и дети твои оказали мне услугу, сняв с меня колодку; почему так поздно пришли ко мне?» Сорханьшира отвечал: «В душе я уже предан был тебе, но, если бы я пришел к тебе ранее, то, пожалуй, Дайичиут истребили бы моих жен. Вот почему я явился к тебе только теперь».

Чингис спросил Чжэбе: «Во время битвы, в урочище Куйтянь кто с горы пустил стрелу и прострелил шейную кость у моего коня?» Чжэбе отвечал: «Это я пустил стрелу. Теперь, если ты, царь, повелишь убить меня, то замараешь только клочок земли, не больше, как с ладонь; а коли оставишь меня живым, то я поусердствую²⁴⁸ тебе; глубокую воду остановлю и крепкие камни разобью в куски»²⁴⁹. Чингис сказал: «Когда враг убивает человека, то он, обыкновенно, таит и не высказывает этого: ты же теперь не утаил от меня: будь же моим сподвижником». – До этого, Чжэбе назывался Чжирхоадай, а теперь, за то, что он мог застрелить ратную лошадь, Чингис дал ему имя Чжэбе, и употреблял его, как ратную лошадь. Чжэбе же есть название военного оружия.

Истребив всех детей н внуков Аучубаатура рода Дайичиут, Чингис, всем народом перекочевал в урочище Хубахая, где и провел зиму.

Боярин из племени Дайичиут, Тархутай-Кирилту, будучи во вражде с Чингисом, бежал в лес; домашний человек его, старик Ширгуэту, с двумя сыновьями своими. Алах и Наяа решились выдать его Чиигису; и, так как он, по толстоте своей, не мог сидеть на коне, то повезли его в кибитке; братья и дети Тархутай-Кирилту, пустились вслед за ним и настигли; старик Ширгуэту испугался; притиснув Тархутай-Кирилту, он вынул нож и сказал: «Убью ли тебя, или не убью, все равно умру; лучше же наперед убить тебя, а потом умереть». Тархутай-Кирилту закричал своим братьям и детям: «Он хочет убить меня; если убьет, то, что вам пользы в моем трупе; лучше скорее воротитесь назад, а меня пусть отвезут к Темучжиню; он наверно не убьет меня; ведь я, в молодых годах, оказал ему услугу²⁵⁰». Братья и дети его, поэтому, вернулись назад. Когда Ширгуэту доехал до урочища Хутуху, сын его, Наяа, сказал ему: «Если мы приведем его к Темучжиню, Темучжинь наверно, скажет, что мы схватили своего законного господина и не можем быть ему товарищами: он непременно убьет нас; лучше отпустим Тархутай-Кирилту, а Темучжиню скажем, что мы схватили было его, но, как он наш законный господин, то не могли потерпеть того и отпустили его на волю; Чингис непременно примет нас». Тогда они отпустили Тархутай- Кирилту и, прибывши к Чингису, рассказали ему, как было дело. Чингис сказал им: «Если бы вы привезли его ко мне, я непременно убил бы вас; но вы не потерпели того и отпустили его на волю; вы поступили хорошо». За то он особо наградил Наяа.

После того, когда Чингис находился в урочище Терсу, поддался ему, из рода Кэреи, Чжахаганьбу²⁵¹. В то время, Мерки хотели воевать с Чингисом; Чингис, вместе с Чжахаганьбу, отразил Мерки. Потом поддался ему рассеянный народ родов: Кэреи, Натубегань и Дунха²⁵².

Дружба между Ван ханем, рода Кэреи, и Есуаем, началась по следующему обстоятельству. Ван хань умертвил младших братьев отца своего, Хурчахусыбуируханя; дядя его, Гурхан²⁵³, хотел за то убить Ван ханя, преследовал и загнал его в гору Хараун; у Ван ханя осталось только сто человек; он пришел к Есугаю. Есугай прогнал Гурханя в страну Хашин²⁵⁴ и, собрав снова народ, принадлежавший Ван ханю, возвратил ему. Оттого, и возникла между ними дружба.

После того, Ван хань хотел умертвить своего младшего брата, Эркэхара; последний бежал в Найманский род к Инанча. Инанча поднял войско и прогнал Ван ханя к Гурханю, рода Харакита²⁵⁵. В скором времени, Ван хань возмутился против Гурханя и ушел от него. Проходя родами Уйу и Танъу²⁵⁶, он питался только молоком, надоенным от пяти овец²⁵⁷ и пил кровь верблюда, добывая ее прокалыванием в его теле. Так он дошел до озера Гусер. Чингис, по старой дружбе, выслал к нему навстречу храброго Сукэгая; потом и сам вслед пришел к вершине реки Кэрулян и встретил Ван ханя. Приведши его в свой стан, Чингис приказал своему народу доставить провиант для его продовольствия. Тот год, они провели зиму в урочище Хубахая.

Братья Ван ханя и бояре, порицая его, говорили между собою: «У Ван ханя злое сердце; он перебил своих братьев и погубил собственный свой народ. Надобно придумать, как отомстить ему. Прежде, когда ему было семь лет, он был в плену у Мерки и занимался толчением²⁵⁸; тринадцати лет, он, вместе с матерью, схвачен был Татарами, которые заставили его пасти скот. Впоследствии, боясь быть убитым от Найманей, он бежал в страну Хойхой²⁵⁹, к реке Чуй и прибегнул к Гурхаханю, рода Харакита, но меньше, чем через год, он возмутился, и опять бежал оттуда, и, проходя странами Туу²⁶⁰ и Тану, терпел крайнее бедствие. Темучжинь помог ему; но теперь он забыл прежние благодеяния и, напротив, питает недобрые мысли. Что же хорошего мы можем сказать о нем?» Некто, по имени Алтуньашух, после передал эти речи Ван ханю; Ван хань схватил сговаривавшихся братьев своих и вельмож: Эрхутура, Хулбари и Ариньтайцзы, один только брат его, Чжахаганьбу, бежал к Найманям. Элхутур, с товарищами, были крепко связаны и помещены в жилье. Ван хань говорил им: «Когда мы проходили Туу и Тану, вы тогда что говорили? Если вы так поступаете, то я не буду подобен вам». Затем, он велел присутствовавшим наплевать им в лицо и потом отпустил их.

После того, в год пса, осенью, Чингис ратовал, в урочище Даланьнемургэсы, с четырьмя родами Татар, т. е., с Чаань Татар и другими. Перед сражением, он отдал приказ своему войску: «Если одержим победу, то не гнаться за добычей; по окончании же всего, разделить ее поровну. Когда ратники принуждены будут отступить к первоначальному строю, то снова должны вернуться и биться, и биться усильно; кто, отступив, к первоначальному строю, не вернется, тому отрубить голову». Тогда Чингис победил Татар, дошел до реки Улхуй, в урочище Шилугэлчжит, и овладел всеми Аолу²⁶¹ четырех родов. В начале сражения, Алтань, и другие²⁶², вопреки запрещению, грабили вещи; Чингис приказал Чжабе и Хубилаю отнять у них все награбленное.

Овладев четырмя родами Татар, Чингис тайно совещался со своими родичами и говорил: «Татары заслужили нашу месть, убив нашего отца; теперь предстоит удобный случай умертвить всех их людей мужеского пола, кто ростом будет не ниже колесной чеки²⁶³; остальных разделим и сделаем рабами». Когда так решено было на совещании, и Белгутай вышел, один из Татар, по имени Екэчжэрянь, спросил его: «О чем вы сегодня совещались?» Белгутай отвечал: «Решили умертвить всех ваших мужчин, ростом не ниже колесной чеки²⁶⁴». Екэчжэрянь передал эту весть Татарам, которые немедленно заняли горное укрепление. Чингис велел разбить их укрепление; войску много было труда; когда же разбили укрепление, то умертвили всех мужчин, ростом не ниже колесной чеки. Перед тем, Екэчжэрянь, узнав о замысле, говорил Татарам: «Спрячем в рукава по ножу и когда они станут убивать нас, каждый из нас пусть убьет одного из них; постелим²⁶⁵ и потом помрем».

Татары действительно спрятали в рукавах своих по ножу и умертвили много ратников. Когда дело было кончено, Чингис сказал: «Благодаря Белгутаю, который открыл другим то, что мы порешили в домашнем нашем совете, у нас убито весьма много ратников. С сих пор, в случае совещания о важных делах, Белгутаю воспрещается входить в совет; пусть он будет вне и решает дела по спорам, дракам и воровству; позволяется же Белгутаю и Даритаю²⁶⁶ входить внутрь уже тогда, когда совещание будет кончено и совещавшиеся, выпьют по чарке вина».

В это время, Чингис взял себе в жены дочь Татара Екэчжэряня, по имени Есугань. Есугань, приобретшая особенную любовь Чингиса, сказала ему: «У меня есть старшая сестра, по имени Есуй, тоже красавица; она достойна быть супругой царя. Она только что вышла замуж и неизвестно где находится». Чингис сказал: «Если она действительно красавица, то я прикажу отыскать ее; но когда отыщут ее, захочешь ли ты уступить ей свое место?²⁶⁷» Есугань отвечала: «Только увижу ее, тотчас же уступлю». Тогда Чингис послал людей отыскать Есуй; посланные встретили ее в лесу, куда скрылась она с женихом, ища спасения от смут; жених ее, увидев приближающихся людей, бежал, а посланные, нашедши Есуй, возвратились к Чингису. Есугань, увидев Есуй, уступила ей свое место, на котором та и села²⁶⁸.

Однажды, Чингис сидел вне²⁶⁹ с Есуй и Есугань, и пил вино. В это время Есуй глубоко вздохнула. Чингис возымел подозрение; он приказал Мухали и другим приближенным, всех, бывших в собрании людей, разместить и поставить по своим улусам. Напоследок, остался один молодой человек, не присоединившийся ни к которому улусу; Чингис спросил его: «Ты что за человек?» Тот отвечал: «Я жених Есуй; когда ее схватили, я бежал. Теперь же, как дело порешено, я вышел, надеясь, что в большой толпе народа меня не узнают». Чингис сказал: «Ты потомок моих врагов и пришел сюда подсматривать; я умертвил их всех; так и о тебе нечего раздумывать». С сими словами, Чингис отрубил ему голову.

В тот год пса, когда Чингис воевал Татар, Ван хань ходил разорять Меркит и преследовал Тохтоа до места Бархучжиньтокум²⁷⁰; он убил старшего сына Тохтоа, по имени Тогусыбеки, взял двух дочерей его и жен, потом полонил двух сыновей²⁷¹ его и народ. При этом, Ван хань не дал Чингису из добычи ровно ничего.

После того, Чингис, вместе с Ван ханем, ходил войной на Найманьского Гучугудуньбуируха. Буирух в то время находился в стране, прилежащей к Улухтах²⁷², у реки Сяохох. Когда Чингис с Ван ханем пришли, Буирух, не в силах будучи противостоять им, поднялся и перешел за гору Алтай²⁷³, его преследовали до страны²⁷⁴ Хумшингир, до реки Урунгу²⁷⁵. Один боярин Буируха, по имени Едитублух, выехавший для дозора, встретился с дозорными Чингиса и, преследуемый ими, пустился на гору; в ту пору, подпруга у седла его коня лопнула, и он был пойман. Потом преследовали Буируха до озера Кишилбаши²⁷⁶, где он и доведен был до крайности²⁷⁷.

Когда Чингис с Ван ханем возвращались, один из Найманьцев, по имени Кэксеусабрах, искусный воин, выстроил войско в урочище Баидарахбелчир, в намерении сразиться с ними. Чингис и Ван хань тоже выстроили свои войска; но, за поздним временем, остались на ночь против неприятелей. Ночью Ван хань нарочно развел в своем стане огни, а сам поднялся и ушел вверх по реке Нахарасеул.

В то время, Чжамуха, поднявшийся вместе с Ван ханем, говорил ему: «Темучжинь аньда, в прежнее время, часто отправлял посланцев к Найманам; сегодня он до сих пор запоздал и не видать его; наверно, он поддался Найманам». Потом, величая Ван ханя царем²⁷⁸, он говорил ему: «Царь! Я, что постоянно пребывающий жаворонок²⁷⁹, а Темучжинь – перелетная птица, кричащая в поднебесье²⁸⁰». В это время, человек из Убчихтай, по имени Гуриньбаатур, заметил Чжамухе: «Зачем ты льстишь и клевещешь на своего доброго брата?»

Чингис, переночевавши, с рассветом дня увидел, что на месте, где стоял Ван хань, нет никого, и сказал: «Он покинул меня, как будто, заварив пищу²⁸¹». Затем, перешедши Етеръалтайское ущелье, он прямо пошел в урочище Саарикээр и здесь остановился. Сообразив также намерения Найманцев, он не счел их важными.

Кэксеусабрах, преследуя Ван ханя, захватил жен и народ Санкуня²⁸²; также, отнял у Ван ханя половину народа и скот в ущелье Телегэту²⁸³. Перед тем, два сына Меркитского Тохтоа, Хуту и Чилаунь, находились у Ван ханя; пользуясь теперешним случаем, они, вместе с народом своим, отстали от Ван ханя и ушли вниз по реке Селянгэ, чтобы соединиться с отцом своим.

Когда Найманский Кэксеусабрах овладел женами и народом Ван ханя, последний отправил посланца к Чингису, с такой просьбой: «Пришли ты ко мне своих четырех витязей²⁸⁴, чтобы спасти меня». Чингис тотчас отправил Боорчу и других трех витязей²⁸⁵, с войском, помочь Ван ханю. Перед самым прибытием витязей, Санкунь, в урочище Хулаанхут, вступил в битву с Найманьцами; конь Санкуня был прострелен в ногу; Санкуня хотели уже схватить, как четыре витязя подоспели и спасли его; они освободили также, и возвратили жен и народ. Тогда Ван хань сказал: «В прежнее время, добрый отец его освободил и возвратил мне, проигранный мною, народ; теперь сын прислал четырех витязей, которые освободили и отдали мне потерянный мною народ. Клянусь покровительством и помощью неба²⁸⁶, что я постараюсь отплатить за такие благодеяния!»

Ван хань говорил еще: «Есугай аньда однажды уже возвратил мне потерянный мною народ; ныне – сын его, Темучжинь, тоже возвратил мне потерянный народ; для кого так трудились и отец, и сын? Теперь я уже стар; впоследствии, кому передам управление моим народом? Мои младшие братья без достоинств; есть только сын Санкунь, но все равно, как бы и не было его²⁸⁷. Сделаю Темучжшня старшим братом Санкуня, так, что у меня будет два сына; тогда я буду спокоен». Вследствие чего, он сошелся с Чингисом у Черного Леса Туулы и усыновил его себе. Прежде, Чингис называл Ван ханя отцом, ради дружбы его с Есугаем; в этот раз, они сами заключили союз отца с сыном и так говорили между собой: «В войне с врагами будем ратовать вместе; в облавах на зверей вместе будем охотиться. Если люди будут ссорить нас, не будем слушать и верить им, и тогда только удостоверимся, когда лично переговорим». Так они порешили; тогда взаимная дружба их была весьма полна.

Чингис, чтоб еще более скрепить дружбу с Ван ханем, просил сестру Санкуня, Чаурбеки, за сына своего Чжочи, и взамен, предложил дочь свою, по имени Хочжин, в супруги сыну Санкуня, Тусахе. Санкунь, величаясь своим достоинством, ответил на то: «Девица нашего дома, перешедши в их дом, будет стоять только за дверьми, лицом к северу²⁸⁸; а их девица, у нас будет сидеть лицом на юг²⁸⁹». Поэтому, Санкунь презрел и отверг предложение брака. Сердце Чингиса от того охладело²⁹⁰.

Об этом охлаждении сердца Чингиса проведал Чжамуха. В год свиньи²⁹¹, весной, по совещании с Алтанем²⁹², и другими, он поднялся и пришел к Санкуню, в урочище Беркээле, что на северной стороне горы Чжэчжээрь ун дур. Клевеща Санкуню, он говорил ему: «Темучжинь постоянно пересылается посланцами и переговаривает с Найманским Таяном²⁹³; он устами толкует о связи отца с сыном, а на деле вот как поступает! Неужели доверять ему после этого? Коли не погубить его заблаговременно, то он разве захочет подчиниться вам? Если же решено будет уничтожить Темучжиня, то я сам нападу на него сбоку». Алтань и Хучар молвили: «Мы убьем для тебя всех детей матери Хоэлунь». Эбугечжиньхартаат сказал: «Для тебя, я отниму у него руки и ноги». Тоорил²⁹⁴ сказал: «Нет, лучше овладеть его народом: тогда что ему останется делать?» Хачиунбеки сказал: «Санкунь! Что бы ты ни захотел делать, я пойду с тобой на самый верх и до глубокого дна²⁹⁵».

Санкунь, внявши словам Чжамухи и его товарищей, послал Саиханьтодеэ к отцу своему сообщить ему об этом. Ван хань сказал: «Зачем ты думаешь так о сыне моем Темучжине? Мы теперь доверились ему, если будем питать к нему дурные мысли, то небо не возлюбит нас, и не будет покровительствовать нам. Речи Чжамухи лживы и не заслуживают веры». Таким образом, Ван хань не внял словам сына. Санкунь снова прислал человека с такими словами: «Теперь, имеющие рот и язык²⁹⁶, говорят так; почему же не верить?» Ван хань снова ответил, что он не соглашается. Тогда Санкунь сам пришел к отцу и говорил ему: «Ты теперь еще жив, и он не считает нас ни за что, когда же ты скончаешься²⁹⁷, неужели он позволит мне управлять народом, собранным, с большими трудами, моим дедом и отцом?» Ван хань отвечал: «Сын мой! Как мне отречься от собственного своего²⁹⁸? Мы теперь доверились ему; следовательно, зло думать о нем не следует; небо не возлюбит нас и не будет покровительствовать нам». Санкунь, видя, что отец не соглашается, раздраженный, хотел уйти: Ван хань, позвав его назад, сказал: «Верно, небо не возлюбило нас. Как ты захочешь бросить сына моего, так ступай, действуй, а одолеешь ли его, ты уж сам ведай²⁹⁹».

Тогда Санкунь, совещаясь с собранием, говорил: «Темучжинь сватал у нас девицу Чаурбеки; назначим ему день и пригласим его на сговорный пир, а когда он приедет к нам, мы здесь и схватим его». Решивши таким образом, он послал человека пригласить Чингиса. Чингис отправился с десятью человеками и на дороге остановился переночевать в жилище старика Мунлика. Мунлик говорил ему: «Когда мы³⁰⁰ сватали у них девицу, они, из гордости презрели, и не хотели выдать ее; с какой же стати теперь они нарочно сами просят тебя на сговорный пир? Сын Темучжинь и не смекнет. Лучше не езди к ним, и откажись под тем предлогом, что весной кони де тощи, и что теперь кони на корму». Чингис послушался его слов, и послал Бухатая и Килатая на пир, а сам оттоле вернулся домой. Санкунь, увидев приехавших Бухатая и Килатая, сказал: «Они догадались. Поедем пораньше, окружим и захватим Темучжиня».

Когда на совещании решено было таким образом, младший брат Алтаня, Екэчэрянь, прибывши домой, говорил: «Сегодня сообща порешили, чтобы завтра ехать и схватить Темучжиня; если бы кто-нибудь сегодня же известил об этом Темучжиня, не знаю, как бы он наградил того». Жена его, Алахаит, молвила: «Не говори лишних слов; услышат домашние, так, пожалуй, примут твои слова за правду³⁰¹». В это время, конский пастух, Бадай, принес кобылье молоко и слышал то; воротясь, он рассказал об этом товарищу своему Кишлиху. Кишлих сказал: «Я еще пойду и послушаю». Вошедши в жилище, он увидел сына Екэчэряня, Наринькэяня, который, натачивая стрелы, говорил: «Да, кому бы из наших домашних отнять язык, загородить рот, чтобы он не говорил того, о чем мы только что толковали?» Потом, он сказал Кишлиху: «Поймай и привяжи белую, да карию лошадь; завтра рано я еду». Кишлих, выслушав эти слова, ушел и сказал Бадаю: «Сейчас я разведал, твои слова справедливы. Поедем уведомить о том Темучжиня». Поймав и привязав двух лошадей, они вошли в свою юрту, убили ягненка и сварили его на огне, разведенном деревом нары; потом сели на пойманных ими коней и в ту же ночь приехали к жилищу Темучжиня, сзади. Они передали ему слова Екэчэряня и его сына, и сказали: «Не сомневайся! Тебя вправду хотят схватить». Чингис, узнав от Бадая и Кишлиха такую весть, в ту же ночь сообщил ее ближайшим и доверенным сподвижникам своим, и, покинув домашний скарб, бежал на северную сторону горы Маоуньдур³⁰²; Чжельме он велел идти сзади, для наблюдения. На другой день, пополудни, он расположился для отдыха, в урочище Халахалчжитъэлет. Во время отдыха, консний пастух Алчидая, Чигидай с товарищами, пришел с таким известием: «От горы Маоуньдур видна пыль, поднявшаяся в урочище Хулааньбурахат: враги пришли». Чингис сел на коня и поехал.

В это время, Ван хань, прибывший вместе с Чжамухой, спросил его, «Кто бойцы у Темучжиня?» Чжамуха отвечал: «Два рода, Уруут и Манхут: у него добрые ратники; они не расстроиваются в нестройном бою и с малолетства привыкли к копьям и мечам; знамена у них или цветные, или черные: когда они появятся, то надобно остерегаться». Ван хань сказал: «В таком случае, пусть нападет на них прежде наш Чжиргинский храбрый Хадахги; за ним выступят храбрые Ачихширун из рода Тумян Тубегань, и Оман, и Дунхаит; им на подмогу Хоришилъмунтайцзы, во главе 1000 телохранителей; под конец вступит в дело наша ханская рать³⁰³». Ван хань прибавил к тому: «Брат Чжамуха! Ты командуй моей ратью³⁰⁴». Чжамуха, получив поручение, вышел и говорил своим товарищам: «В прежнее время, я никогда не мог одолеть³⁰⁵ Тимучжиня; а теперь Ван хань поручил мне командовать его войском; кажется, что он еще хуже меня; уведомим о том Темучжинь аньду». Вслед за тем, Чжамуха тайно послал к Чингису человека передать ему вышесказанное, прибавив: «При таком положении дела, тебя не одолеют; не бойся, и будь осторожен».

Чингис, узнав о сем, сказал: «Дядя³⁰⁶ Чжурчэдай! Я хочу поручить тебе быть передовым; что ты об этом думаешь?» Только что Чжурчэдай хотел отвечать, Хуилдар сказал: «Я буду передовым, а ты после позаботься о моих сиротах». – Чжурчэдай, сказал: «Мои Уруут и Манхут будут драться перед царем, впереди». С этими словами, он выстроил оба рода перед Чингисом. Только что они выстроились, как со стороны Ван ханя напал передовой отряд его, Джиргинь, Уруут и Манхут выступили против их и разбили их; когда они преследовали этот отряд, напал на них Ван ханев вспомогательный отряд, под предводительством Ачихшилуня, рода Тумянь Тубегань, который проколол нашего Хуилдара, и свергнул его с лошади; Манхутский отряд обратился назад и стал на том месте, где упал Хуилдар. Чжурчэдай, во главе Уруут, напал на вспомогательный отряд и разбил его; преследуя его, он встретил Омань и Дунхаит и тоже одолел их; потом напал на него Шилемыньтайцзы, с 1000 телохранителей, но был также разбит Джурчэдаем. Тогда, сын Ван ханя, Санкунь, без ведома отца своего, тоже бросился в битву, но, будучи ранен в щеку стрелой Джурчэдая, упал. Рать Кэреит, увидев, что Санкунь ранен и упал, обратилась и стала около него³⁰⁷. Чингис, одержав победу³⁰⁸ над Ван ханем, и видя, что уже поздно, собрал войско и велел отнести раненого Хуилдара. В ту ночь, он поднялся и остановился на ночлег, вдали от места побоища.

На другой день, с рассветом, Чингис осмотрел и счел своих ратников; не оказалось троих: Окотая³⁰⁹, Борохула, и Боорчу. Чингис сказал: «Окотай, с самыми верными – Борохулом и Боорчу – вместе жили, вместе и умерли, не желая разлучаться». – В ту ночь, Чингис, опасаясь нападения от неприятелей, держал свое войско готовым к битве. С рассветом, увидели одного человека, который приближался к лагерю сзади³¹⁰: то был Боорчу. Чингис, ударяя себя в грудь, воскликнул к нему: «О!»³¹¹ Борчу говорил: «Конь мой, простреленный неприятелями, пал; идя пешком, я видел, как Кэреит вернулись и стали около Санкуня; пользуясь этим обстоятельством, я подметил одну их вьючную лошадь, на которой вьюк покривился, и, отрезав вьюк, сел на нее, и по следам приехал сюда».

Спустя немного времени, появился еще всадник; с приближением его, увидели под ним еще две висящие ноги; когда они подъехали, то узнали Окотая и Борохула, ехавших на одной лошади; у Борохула рот был замаран кровью, потому что он высосал ссевшуюся кровь из раны от стрелы, на шее Окотая. Увидев это, Чингис заплакал и сердце его стеснилось; он тотчас прижег рану огнем и дал Окотаю съесть снадобья, утоляющего жажду. Борохул сказал: «У неприятелей высоко поднялась пыль; кажется, что они пошли к горе Маоуньдур³¹² в урочпще Хулааньбурхат». Чингис, выстроив войско, пошел вверх по реке Улхуйшилугэлчжит³¹³, и ушел в урочище Даланьнемургэсы.

Впоследствии, некто Хадааньдалдурхань³¹⁴, разлучившийся с женою³¹⁵, пришел к Чингису и рассказал ему: «Когда Санкунь был ранен стрелою, Ван хань сказал: «Мы начали драться с человеком, которого не следовало задирать; за то жаль смотреть³¹⁶, как вколотили гвоздь в щеку моему сыну; остался сын мой живым, пусть-ка еще ринется³¹⁷». Ачихшилунь сказал: «Царь, царь! перестань. Когда у тебя еще не было сына, ты молился о даровании тебе наследника; вот у тебя и есть сын, Санкунь; позаботься же о нем. У нас еще более половины наших Дада, а ушедший³¹⁸ вместе с Темучжинем народ, куда уйдет? У каждого из них по одной верховой лошади; ночь они непременно проводят под деревьями; если они не придут к нам, то мы пойдем и подберем их, как конский помет». Ван хань послушался и сказал: «Не трясите же моего сына и хорошенько позаботьтесь³¹⁹ о нем». – Оттоле он вернулся».

Чингис, поднявшись с урочища Даланьнемургэсы, пошел вниз по реке Халха. Перед отправлением, он осмотрел свое войско; оказалось всего 2600 человек; взяв из них 1300, он пошел по западному берегу реки, а Уруут и Манхут с другими 1300 пошли по восточному ее берегу; по пути занимались облавой и тем добывали себе продовольствие. Во время облавы, Чингис удерживал Хуилдара, у которого рана еще не зажила; но тот не послушался. Когда он на коне гнался за зверьми, рана его снова открылась, и он помер. Прах его погребли на крутом полугорье горы Орнэу, что у реки Халха.

При впадении реки Халха в озеро Буюйр, жили Тергэ³²⁰ и другие Унгира. Чингис отправил к ним Чжурчэдая, во главе Уруут и Манхут, объявить народу Унгира: «Вспомните ваше старинное родство и покоритесь мне. Если же не хотите покориться, так бейтесь³²¹». После этого объявления, все Унгира поддались. Чингис, за добровольное их подданство, не тронул их никоим образом.

Овладевши Унгира, Чингис перекочевал на восточный берег речки Тунгэли. Отсюда он отправил к Вань ханю двух человек: Архайхасара и Сюегэгайчжэуня, передать³²² ему следующую речь:

«Мы остановились на восточном берегу речки Тунгэли, трава здесь тучная и кони в теле».

«Отец! За что ты прогневался на меня и навел на меня страх? Коли корить³²³ меня, то корить бы спокойно, а не губить моего достояния³²⁴. Верно, были люди, разделившие нас с тобою. Ведь мы с тобой, у Шорхэлкуньской горы Хулаанэу³²⁵ условились, что, если люди станут наговаривать нам друг на друга, то не верить им, пока лично не объяснимся; а теперь, отец, разве мы объяснились с тобой лично? Хоть я и мал, но стою многих; хоть я дурен, но стою хороших. Притом, мы с тобой, что две оглобли у кибитки; когда поломается одна, быку не свезти кибитки; мы с тобой, что два колеса у кибитки; сломайся одно, ей не двинуться; разве мне нельзя сравнить себя с оглоблей и колесом?»

«В прежнее время, у отца твоего царя Хурчахусы буируха было сорок сыновей; из них ты был самым старшим, поэтому и поставили тебя царем. После, ты убил двух братьев Тайтемура и Бухуатемура, хотел также убить брата своего Эркэхару, но он бежал к Найманям. Дядя твой, Гурхань, мстя тебе за убиение братьев, пошел на тебя войною, и ты только с сотнею человек бежал в теснины горы Хараунь. В то время, ты представил дочь свою Хучжаур учжинь Меркитскому Тохтоа³²⁶, и от него пришел к отцу моему, с просьбою о помощи. Отец мой, с войском своим, прогнал твоего дядю в страну Хашинь и возвратил тебе твой народ. На берегу реки Туулы, в Черном Лесе, вы побратались с отцом моим и сделались аньда. Движимый чувством благодарности, ты сказал: За такое благодеяние твое, я отплачу твоим детям и внукам, клянусь в том небом!»

«После того, брат твой Эркахара, заняв у Найманей войско, снова пошел на тебя войной; ты бежал в страну Хойхой, владение Гурхана, рода Кита³²⁷. Меньше, чем через год, ты возмутился и ушел оттуда; проходя странами Уйу и Хэси, был ты доведен до такой крайности, что питался молоком пяти овец и пил кровь, выпущенную из верблюда, и приехал ко мне на слепой каурой лошади; из-за дружбы твоей к отцу моему, я выслал навстречу тебе людей, принял и привел тебя в свое становище; кроме того, собрав у моего народа, что мог³²⁸, продовольствовал тебя. Потом, когда ты, овладел народом Мерки, скот и имущество его я уступил тебе».

«После того, когда мы с тобой преследовали Буируха и бились с Кэксеусабрахом в урочище Байдарахбелчир, ты ночью, разведя нарочно огни, отступил и ушел. Кэксеусабрах, преследуя тебя, полонил жен и народ Санкуня, овладел, также, половиною твоего народа, жавшего в Телегету. Ты опять просил у меня помощи, и я послал четырех витязей, которые избавили и возвратили твоих и Санкуневых жен, народ и скот. Ты тогда тоже благодарил меня. За что же, теперь, ты коришь меня?³²⁹»

Когда посланные пересказали эти слова Ван ханю, Ван хань, вздохнув, сказал: «Я не должен был бы расходиться с сыном моим Темучжинем, а разошелся с ним». – Тогда, восскорбев сердцем, он порезал ножом мизинец на своей руке, текшею из него кровью наполнил маленький берестовый бурачек и сказал: «Коли я буду лиходеить сыну моему Темучжиню, то пусть буду так исколот!». С сими словами, он отдал эту кровь посланцам, которые и принесли ее к Чингису.

Чингис велел передать Чжамухе такие слова: «Из зависти и ненависти, ты развел меня с царем, отцом моим. В прежнее время, каждый день, бывало, кто раньше вставал, тот пил из черной чаши³³⁰ кобылье молоко у отца; я всегда вставал рано; за то ты и возненавидел меня³³¹. Теперь пей полной черной чашей царя отца, немного будет убыли³³²».

Потом Чингис велел сказать Алтаню и Хучару: «Не знаю, как вы решились покинуть меня? Хучар! Тебя, как сына Некуньтайцзы³³³, сначала у нас хотели сделать царем; но ты сам не захотел. Алтань! Твой отец, царь Хутула, некогда правил народами Дада, и потому хотели сделать тебя царем³³⁴; но ты тоже не захотел. Из высших³³⁵, были сыновья Бартаня, Сача и Тайчу³³⁶, оба они также отказались. Вы, целым обществом, сделали царем меня, против моей воли. Теперь, как отстали от меня, усердно помогайте Ван ханю и не начинайте того, чего не можете кончить, чтобы не навлечь на себя людской хулы. Доверьтесь вполне Темучжиню; без Темучжиня нельзя обойтись. Охраняйте тщательно вершины трех рек, не позволяя другим становиться там».

Чингис велел еще передать брату Тооринь³³⁷: «Что я называю тебя братом, причина тому та: в прежнее время, у Туньбиная и Чарахайлинху был раб из пленных, по имени Охда; у Охды был сын Субегай; у Субегая – сын Кокочукирсаан, у сего – сын Егайхуантохар; сын же Егайхуантохара – ты. Из-за чьего народа ты льстишь Ван ханю? Управлять моим народом Алтань и Хучар никогда не позволят другим. Ты мой раб, по наследству от моих предков. Вот обстоятельство, почему я называл тебя братом³³⁸».

Чингис велел передать Санкуню: «Я сын твоему отцу, родившийся в одежде, а ты – сын ему, родившийся нагим. Отец наш некогда лелеял нас обоих равно. Тебе запало подозрение, и ты, опасаясь, чтоб я не опередил тебя; возненавидел и прогнал меня. Теперь перестань причинять отцу скорбь и страдание; постоянно навещай его и рассей его печаль и скуку. Если же ты не изгонишь из своего сердца старую зависть, то, верно, тебе хочется еще при жизни своего отца сделаться царем, когда заставляешь его страдать. Если пошлешь ко мне людей, то посылай двух³³⁹».

Когда Архайхасар и Сугэгайчжэун, по приказанию Чингиса, передали эти слова Санкуню, Санкунь отвечал: «Когда он называл отца моего царем отцом? Он называл его старым убийцей³⁴⁰; и меня, когда он называл Аньдой? Он называл меня только Тохтоашиун³⁴¹, которому бы плести бараньи вихры и хвосты³⁴². Тайный смысл речей его я разгадал; битва – это самое первое слово. Вы, Билгэбеки и Тодоянь!³⁴³ Поднимите большое знамя и откормите меринов на пастбище. Нечего более сомневаться!³⁴⁴»

Тогда Архайхасар возвратился от Ван ханя, а Сугэгайчжэун остался там, потому что жена его находилась у Тооринь. Архайхасар передал Чингису полученные им ответы.

Вслед за тем, Чингис перекочевал к озеру Балчжуна. Здесь он встретил Соосычаханя и других, из рода Хоруласы, которые без боя покорились ему. Пришел также сюда Хойхой Асань³⁴⁵, от Алахушидигитхури, рода Вангут³⁴⁶; у него было 1000 кладеных (кастрированных) баранов, да один белый верблюд, он переходил вниз по реке Эргуне, для вымена соболей и белок и, подошедши к озеру Балчжуна поить овец, встретился здесь с Чингисом³⁴⁷.

Когда Чингис стоял у озера Балчжуна, брат его Хасар, бросив свою жену и трех сыновей: Егу, Есунгэ и Туху у Ван ханя, сам, без всего, с несколькими товарищами, бежал оттуда и искал Чингиса; он достиг горы Хараунь, но нигде по хребту не видел его; провиант у него вышел и он питался сырой коровьей кожей и жилами; так прибыл он к озеру Балчжуна, где и свиделся со своим братом Чингисом, который обрадовался ему. Посоветовавшись между собою, они послали Халиутара, из рода Чжаоредай и Чаурханя, из рода Урянхадай, от имени Хасара, к Ван ханю, с такими словами: «Я нигде не видел тени моего брата; исходил дороги и не нашел его; звал его, но он не слышал меня. Ночью я сплю, смотря на звезды, и головой на земле. Моя жена и дети теперь у тебя, отец царь! Если ты пришлешь ко мне доверенного человека, то я приду к тебе». Чингис потом сказал посланцам: «Вы ступайте, а мы тотчас поднимемся с места; когда воротитесь, то приезжайте на реку Кэрулянь, в урочище Архалгоуги». Условившись, таким образом, Чингис велел Чжурчэдаю и Архаю быть передовыми и перекочевал с Хасаром в урочище Архалгоуги, что у реки Кэрулянь³⁴⁸.

Халиутар и Чахурхань, прибыв к Ван ханю, передали ему вышесказанные слова. Ван хань в это время только что поставил золотой шатер³⁴⁹ и устроил пиршество. Выслушав Халиутара, он сказал: «Если действительно так, то пусть Хасар приедет». И затем послал с Халиутаром и его товарищем одного из вернейших людей своих, Итургяня. Приближаясь к условленному месту, Итургянь издали заметил весьма много признаков³⁵⁰ становищ, поворотил назад и поскакал; Халиутар, у которого конь был бойче, обогнал его, но, не смея схватить, загородил ему спереди дорогу; а Чахурхань, сидевший на тяжелой лошади, прицелившись сзади, с того места, откуда могла долететь стрела, вонзил стрелу в крестец лошади Итургяня; лошадь осела; тогда они схватили Итургяня и привели его к Чингису, а Чингис отправил его к Хасару, приказав убить Итургяня.

Халиутар и Чахурхань донесли Чингису: «Ван хань не принимает мер осторожности; теперь он поставил золотой шатер и устроил званый пир; поедем день и ночь, и нападем на него врасплох». – Чингис сказал: «Хорошо!» и тотчас велел Чжурчэдаю и Архаю быть передовыми. Войско шло день и ночь, и, прибывши к ущелью в урочище Чжэрхабучихай, что у горы Чжэчжээръуньдур, окружило Ван ханя. Бились трое суток; на третий день, не могши долее противиться, Кэреи покорились; Ван хань и сын его бежали неизвестно каким путем. Бывший в этой битве, некто из Кэреит, по имени Хадах Баатур, сказал Чингису: «Мне тяжело было дозволить вам схватить и убить моего законного господина; поэтому я бился три дня, чтобы дать Ван ханю время уйти дальше. Теперь, велишь мне умереть – умру; а, если даруешь мне жизнь, то поусердствую тебе». – Чингис сказал: «Кто не захотел покинуть своего господина, и, чтобы дать ему время убежать дальше, один сражался со мной, тот молодец. Будь моим товарищем³⁵¹». Итак, Чингис не убил его, а, сделав сотником, отдал вдове Хуилдара, на вечные времена, в рабы и прислужники. Так как прежде, Хуилдара первый сказал, что он хочет биться, то потомкам его навсегда дано право просить наград, следующих сиротам и вдовам.

Сокрушив народ Кэреит, Чингис раздал его своим сподвижникам. Тахайбаатуру, рода Сулдудай, который оказал Чингису услугу, Чингис дал сто домов Чжиргинь. У брата Ван ханя, Чжахаганьбу, были две дочери; старшая называлась Ибаха. Чингис взял ее себе; а младшую, по имени Сорхахтани, отдал Толую³⁵²; по этой причине, он не позволил другим овладеть народом Чжахаганьбу. Бадаю и Кишлиху, Чингис отдал Ван ханев золотой шатер, с расставленными в нем золотыми сосудами, равно, и людей, заведовавших сосудами; отдал им фамилию Ванхочжинь³⁵³, рода Кэреит, чтобы быть телохранителями³⁵⁴, приказал им носить лук и стрелы, и во время питья вина³⁵⁵, и им выпивать по чарке; сделал так, чтоб их дети и внуки благоденствовали, дал им право, добытую ими в боях добычу, и в облавах – пойманных зверей не отдавать в раздел, а все брать себе³⁵⁶. Чингис сказал при этом: «Во-первых, эти два человека спасли мне жизнь; а потом, покровительством и помощью Вечного Неба³⁵⁷, я сокрушил род Кэреит и достиг великого сана³⁵⁸, да ведают все мои потомки всегда меру такой услуги³⁵⁹». Затем, он раздал все дома Кэреитов своим сподвижникам. Ту зиму он и провел в урочище Абучжиакодегэр.

Ван хань и Санкунь, бежавшие без всего, достигли урочища Дидиксахал к реке Некунь³⁶⁰; Ван хань, томимый от дороги жаждою, подошел к реке и стал пить воду; в это время дозорный со стороны Найманей, по имени Хорисубечи, схватил его и, хотя Ван хань назвал себя, но тот, не поверив, убил его; Санкунь же, бывший в это время поодаль, и не подходил, а уехал после того в Чуал³⁶¹. Здесь, когда он, со спутником своим Кокочу и женой его, искали воды напиться, Санкунь завидел дикую лошадь, кусаемую мухами; он сошел с коня и, отдав его Кокочу, сам стал подкрадываться к лошади, намереваясь застрелить ее. Тем временем, Кокочу с лошадью хотел уехать; жена его сказала: «Он одевал тебя в хорошее платье и кормил хорошей пищей; за что же ты так покидаешь своего законного господина?» С этими словами она стала, и не хотела ехать. Кокочу сказал ей: «Ты не едешь: уж не хочешь ли выйти за Санкуня?» – Жена его отвечала: «Пусть говорят, что у женщин на лице собачья кожа³⁶²; но³⁶³ ты оставь хоть эту золотую чашку, чтобы Санкуню было из чего напиться воды». – Кокочу бросил золотую чашку и, вместе с женой, прибыл к Чингису. Когда он рассказал Чингису о том, как он покинул Санкуня, Чингис сказал: «Как можно принимать в товарищи таких людей?» Жену Кокочу он наградил³⁶⁴, а Кокочу вывел и убил³⁶⁵.

Гурбесу, мать Найманьского царя Таяна, сказала: «Ван хань был маститый царь; принесите мне его голову, я посмотрю; если то его голова, то принесем ей жертву». Она послала людей к Хорисубечи, которые, отрезав голову Ван ханя, принесли ее к ней. Когда удостоверились, что это Ван ханева голова, то начали играть музыку³⁶⁶ и принесли голове жертву. Во время жертвоприношения, голова Ван ханя улыбнулась; Таян, заметив эту улыбку, и считая ее дурным прездзнаменованием, растоптал голову в куски. В это время, некто, по имени Кэксеусабрах, сказал Таяну: «Вы отрезали голову мертвого человека и потом растоптали ее. Вот и вой собак предвещает недоброе. Прежде, отец твой, царь Инаньчабильгэ, говаривал: «Я состарел; жена моя молода; сын Таян тоже слаб; он родился мне, по молитвам моим к духам; боюсь, что впоследствии, он не сохранит моего многочисленного народа». Так он говорил. Теперь и вой собак предвещает поражение. Правила у Гурбесу весьма строги³⁶⁷, а наш царь Таян слаб; кроме, как на соколиную охоту, да на облавы, у него нет других талантов». Так говорил Кэксеусабрах.

Впоследствии, Таян сказал: «В этой восточной стороне есть несколько Дада³⁶⁸; они напугали и выгнали старого Ван ханя колчанами и стрелами³⁶⁹, и довели его до смерти. Уж не возмечтал ли он сделаться царем? На небе одно только солнце³⁷⁰: как же на земле быть двум господам³⁷¹? Пойду и захвачу этих Дада». Мать его, Гурбесу, сказала: «От этих Дада воняет³⁷²; платье у них черное, к чему их ловить и приводить сюда? Пусть будут подальше от нас. Если же есть у них красивые жены и дочери, так пусть они наперед омоются, а потом доят коров и овец; на это они годны». Таян сказал: «Это не трудно. Мы пойдем и отнимем у них луки и стрелы».

Кэксеусабрах, услышав слова Таяна, вздохнул и молвил: «Не говори надменных речей; подобных слов вдругоряд не произноси». Таян не послушал его и, вслед за тем, отправил Торбиташи послом в Алахутидигитхури, рода Вангут, с таками словами: «На восточной стороне есть сколько-то Дада; ты будь правой рукою, а я двинусь отсюда; отнимем у них луки и стрелы». Алахутидигитхури в ответ сказал: «Не могу быть твоею правою рукою». Вместо того, он послал человека к Чингису сказать; «Найманьский Таян собирается отнять у тебя луки и стрелы; он хотел, чтоб я был его правою рукою, но я не согласился. Теперь я предостерегаю тебя; если не примешь мер, то Наймани, пожалуй, отнимут у тебя и луки, и стрелы». В это самое время, Чингис занимался облавой в урочище Темеянькээр. Получив это известие, он на месте же облавы совещался со своими; многие говорили: «Кони тощи: что делать?» Отчигинь³⁷³ сказал на это: «Зачем вы отзываетесь тем, что кони-де тощи? Зато у меня кони в теле. Как можно оставаться спокойным, слыша подобные речи?» Белгутай тоже сказал: «Коли у нас живых отнимут луки и стрелы, что будет пользы? Молодцы умирают вместе с луком и стрелами; разве так не славно? Наймани осмелились говорить надменные речи, надеясь на обширность царства и многочисленность жителей; нам не трудно, пользуясь настоящим временем, отнять у них самих луки и стрелы; если мы пойдем на них, они спокойно покинут многочисленные свои табуны коней; жилища опустеют, и весь народ убежит в горы и леса. Итак, на коней!»

Чингис одобрил мнение Белгутая; возвращаясь с облавы, он прошел через урочище Абчихакотергэ, к реке Халхе, и остановился в Кэльтегайхада, близ Орнау. Пересчитав свое войско, он поставил тысячников, сотников, и десятников³⁷⁴; учредил шесть Чжерби³⁷⁵ и всем распределил должности. Потом определил 80 человек для ночной стражи³⁷⁶ и 70 человек Сань бань³⁷⁷. Для охранной стражи³⁷⁸ избраны молодые люди, ловкие и статные, из домов тысячников и сотников, равно, люди свободного состояния³⁷⁹. Он приказал Алхайхасару набрать 1000 человек храбрых и начальствовать над ними; в битвах этот отряд долженствовал быть впереди; в спокойное же время, составлять охранную стражу. Над 70 Саньбань поставлены начальниками, вместе, Огелэчерби и Хубусыхалчан.

Чингис говорил еще: «Стрельцы³⁸⁰ Саньбань, телохранители, кравчие³⁸¹ и дверники, днем должны быть на месте своей службы, а с захождением солнца, заведываемые ими дела и вещи они должны отдавать ночной страже и ночевать вне; заведывающие конями – пусть берегут коней; ночная стража должна стоять кругом юрты³⁸²; дверники³⁸³, по очереди, стоять у дверей. На другой день, когда принесут горячую воду³⁸⁴, пусть все входят внутрь и исполняют свои обязанности. Очередь сменяется через каждые три дня». Распределены были, также, должности тысячникам, сотникам, Чжерби и другим.

В год мыши³⁸⁵, четвертой луны 10-го числа, Чингис принес жертву знамени³⁸⁶ и пошел войной на Найманей, следуя вверх по реке Кэрулянь; он отправил Чжебе н Хубилая передовыми. Достигши урочища Саарикээр, наши передовые встретились с Найманьскими дозорными, которые стерегли с горы Канхарха, во время взаимных стычек, Наймани поймали одного из наших всадников, который сидел на белой лошади с потертой спиной и говорили: «Так у Дада кони тощи». Когда войско Чингиса прибыло в урочище Саарикээр и здесь остановилось, Додайчерби сказал Чингису: «У нас людей немного и пришли мы издалека, откормим здесь наших коней, а, чтобы обмануть неприятелей, расставим ратников³⁸⁷ по всему протяжению урочища Саарикээр, ночью же велим разводить каждому по пяти огней; хоть неприятелей и много, но государь их слаб и никогда не бывал вне; он, наверное, испугается и усомнится³⁸⁸; таким образом, мы откормим лошадей и потом, преследуя их дозорпых, нападем врасплох на главный лагерь и, несомненно, одержим победу». Чингис последовал совету Додая. Действительно, Найманские дозорные, смотря с вершины горы, говорили: «Слышно было, что Дада немного; откуда же у них огней столько, как звезд?» Они тотчас проводили пленного с лошадью к Таяну и донесли ему: «Рать Дада запрудила все Сааракээр, должно быть, что с каждым днем она прибывает; по крайней мере, ночью у них огней столько, как звезд».

Таян находился в то время на берегу реки Хачир, что в Канхае³⁸⁹. Услышав такое известие, он послал человека к сыну своему Гучулуху, с такими словами: «У Дада кони тощи; но огней у них столько, как звезд, наверно, рать их весьма велика; я слышал прежде, что Дада так тверды, что коли им в глаз – они не мигнут; в щеку – они не посторонятся, поэтому, если теперь же вступить с ними в битву, то после трудно будет справиться; теперь уведомляют, что у Дада кони тощи; мы поднимем народ, перейдем за Золотые Горы³⁹⁰ и, выстроив там войско, заманим их туда; когда они прибудут к Золотым Горам, тощие кони их будут утомлены, а наши, на ту пору, в теле; мы вернемся, вступим с ними в бой и победим». Гучулук, выслушав это, сказал: «Эта баба³⁹¹, Таян, опять испугался. Дада много! Откуда они пришли? Большая часть их, вместе с Чжамухой, находятся здесь, у нас. Отец мой. Таян не хаживал и на столько, сколько беременная женщина проходит до удобного места³⁹², или теленок до корыта с кормом; оттого он теперь и испугался». Эти слова велел он передать Таяну. Таян, услышав, что сын сравнил его с женщиной³⁹³, воскликнул: «О сильный и храбрый Гучулук! Смотри, чтобы в бою такая храбрость твоя не похирела!» Один из его сановников, Хорисубечи, сказал ему: «Отец твой, Инаньчабилгэ, когда, бывало, ратовал с равными врагами, никогда не показывал им своей молодецкой спины и зада лошади. Теперь, для чего ты заранее испугался? Если бы прежде знать такой нрав твой, то пусть бы управляла войском мать твоя, Гурбесу, хоть она и женщина, но было бы лучше. Жаль, что Кэксеусабрах состарился³⁹⁴ и дисциплина наших войск чрезвычайно ослабела. Верно, настала счастливая судьба³⁹⁵ для Дада. Кончив вздохи, он, сидя на коне, ударил по колчану³⁹⁶ и уехал особь³⁹⁷.

Таян, слыша такие речи, с гневом сказал: «Жизнь мертвого человека и тело, обреченное страданиям – одно и то же. Будь по-вашему – встретим врагов и будем биться». Вслед за тем, он отправился вниз по реке Тамир³⁹⁸ и, переправившись через реку Орхо³⁹⁹, прибыл к восточному склону горы Наху в урочище Чакирмаут. Когда дозорные Чингиса завидели Найманьское войско, Чингис выстроил свою рать; сам он взялся быть передовым; брату своему Хасару поручил начальство над средним полком, а Отчигиню – команду над заводными конями⁴⁰⁰. Тогда Найманьские войска⁴⁰¹ отступили к яру горы Наху и расположились по горе⁴⁰². Чингисовы дозорные преследовали Найманьских дозорных до самой горы.

В то врэмя, Чжамуха был, тоже, у Найманей. Таян спросил его: «Кто эти, преследующие наших, как волки, когда они гонятся за стадом овец до самой овчарни?» Чжамуха отвечал: «Это четыре пса моего Темучжиня, вскормленные человечьим мясом; он привязал их на железную цепь; у этих псов медные лбы, высеченные зубы, шилообразные языки, железные сердца. Вместо конской плетки, у них кривые сабли. Они пьют росу, ездят по ветру; в боях пожирают человеческое мясо. Теперь они спущены с цепи; у них текут слюни; они радуются. Эти четыре пса: Чжэбе, Хубилай, Чжэлме и Субеэтай». Таян сказал: «Коли так, то подальше от этих презренных⁴⁰³ людей».

Он отступил и, поднявшись по горе, остановился. Потом, он опять спросил: «Кто эти, следующие за тем, отряды, похожие на жеребят, когда они, насосавшись молока, резвятся и бегают кругом своей матки?» Чжамуха отвечал: «Это два рода – Уруут и Манхут, которые убивают всех мужчин с копьем и мечом⁴⁰⁴, и снимают с них платье». Таян сказал: «Так удалимся еще подальше от этих презренных людей»; и он приказал еще подняться на гору и, остановившись, опять спросил Чжамуху: «Кто это позади, как голодный коршун, порывающийся вперед». Чжамуха отвечал: «Это мой Темучжинь аньда, одетый с ног до головы в железную броню; он прилетел сюда, словно голодный коршун. Видишь ли его? Вы говорили прежде, что, только Дада появится, так от него, как от барашка, не останется и копыт с кожей. Посмотри же теперь». Таян только проговорил: «Страшно!» и приказал еще подняться на гору. Он опять спросил: «Кто это позади, со множеством ратников?» Чжамуха отвечал: «Эго сын матери – Хоэлунь, воспитанный человечьим мясом. Тело его – в три человеческих роста; он съедает зараз трехгодовалого барана; одет в три железные брони и приехал на трех сильных быках. Он проглотит целого человека, с луком и стрелами, так, что не засядет у него в горле; съест целого человека, да еще не сыт. Когда ои разгневается, то стрелою Анхуа⁴⁰⁵, через гору, пронзит десять, или двадцать человек; когда с ним станут драться, он метнет стрелу Коибур, и, хоть через широкую степь, пронижет человека вместе с латами. Из большого лука он попадает за 900 шагов, из малого лука⁴⁰⁶ на 500 шагов. Он же похож на обыкновенных людей, словно большой удав. Называется он Чжочихасар». Таян сказал: «Если так, то вместе поднимемся па высокую гору». Потом опять спросил: «Кто тот, что позади всех?» Чжамуха отвечал: «Это самый младший сын Хоэлунь, по имени Отчигинь. Он ленив; любит рано ложиться и поздно вставать; но в дружине ратников он никогда не опаздывал». Тогда Таян поднялся на вершину горы.

Чжамуха, отставши от Найманей, велел передать Чингису⁴⁰⁷ то, что он говорил Таяну, прибавив: «Таян, наслушавшись моих слов, уже отуманен страхом. Все наперерыв спешат подняться на вершину горы; ни у кого нет духа сражаться. Я сам уже отстал от них. Аньда! будь осторожен».

В тот день, Чингис, заметив, что уже поздно, остановился на ночлег, окружив гору Наху. Ночью, Наймани решились бежать; люди и лошади падали с горного утеса; убитых от давки было множество. На другой день схватили Таяна; сын его, Гучулук, не будучи вместе с ним, успел спастись бегством, с несколькими всадниками; видя, что преследовавшие его настигали, он, ставя лагерь у реки Тамир, не поставил его, опять бежал и был преследуем до горы Алтай, где и доведен был до крайности⁴⁰⁸; после чего весь народ его был полонен. В то же время, бывшие вместе с Чжамухой Дада, именно, роды Чжадалань, Хатагинь и другие, поддались Чингису. Чингис приказал привести к себе мать Таяна, Гурбесу, и сказал ей: «Ты говорила, что Дада вонючи; как же ты пришла сюда?» Затем, он оставил ее у себя⁴⁰⁹.

В тот год мыши, осенью, Чингис вступил в битву с Меркитским Тохтоа, в урочище Харадалхучжаура; разбив Тохтоа, он преследовал его до Саарикээр, и овладел его народом. Тохтоа бежал, вместе с двумя сыновьями своими, Худу и Чилаунем, и несколькими спутниками.

В начале покорения Меркитов, некто из рода Хоасымерки, по имени Даирусун, представил Чингису дочь свою, Хулань. Когда он вез ее к Чингису, дорога была непроездной от беспорядков военщины; встретив одного благородного из рода Бааринь, по имени Ная, он сказал ему: «Эту девицу я хочу представить Чингису». Ная сказал: «Мы вместе поедем и доставим эту девицу; если ты поедешь вперед, то, возмутившиеся воины, тебя убьют, а девицу обеспокоят⁴¹⁰». Поэтому, он оставил Даирусуня прожить у него три дня и потом, вместе с ним, доставил Хулань к Чингису. Чингис, узнав, что Ная оставлял эту девицу у себя три дня, с гневом сказал: «Строго допросив⁴¹¹ его, казнить⁴¹²». Когда его пытали, Хулань сказала: «Ная говорил нам, что он вельможа царский, и что он вместе доставит меня. Как на пути были возмутившиеся ратники, то он и оставил нас у себя. Если бы мы не встретили Ная, и он не оставил нас у себя, то не знаю, что сделалось бы с нами. Не пытай его; а, если будет твоя царская милость ко мне, лучше освидетельствуй мою невинность⁴¹³». Ная говорил также: «Я искренно служу своему господину и считаю долгом представлять ему добытых в чужих землях прекрасных дев и добрых коней⁴¹⁴; кроме сего, если есть у меня другие какие-либо мысли, то пусть умру». Чингис сказал: «Хулань говорит дело». В тот же день, освидетельствовав Хулань, он удостоверился, что она действительно не обесчещена. За то, Чингис еще более полюбил ее; Наю же отпустил, сказав: «Это человек не притворный; после, можно поручать ему важные дела⁴¹⁵».

По покорении Мерки, жена Худу⁴¹⁶, сына Тохтоа, отдана была Огэтаю. Половина народа Мерки, возмутившись, отошла и заняла горное укрепление Тайхал, Чингис велел Чиньбо, сыну Сорханширы, с ратью правой руки, идти и атаковать их, а сам отправился преследовать Тохтоа, прибывши к Золотым Горам, он провел тут зиму.

В следующем году, весной, он перешел хребет Арай, в то самое время, Найманьский Гучулук соединился с Тохтоа; они выстроили войско в урочище Эрдишибухдурма, у самых истоков⁴¹⁷. Чингис, прибывши туда, вступил с ними в бой. Тохтоа пал под стрелами; дети его, не сумев взять трупа отца, отрезали только голову и увезли ее с собой. Пораженные ратники бежали; более половины их потонули при переправе через Эрдиши; остальные, так же, все разбежались и пропали. Найманьский Гучулук бежал через род Вэйухарлу⁴¹⁸, в страну Хойхой, к реке Чуй, и соединился там с Гурханом, рода Харакита⁴¹⁹. Меркитский Худу и Чилаунь бежали через Канли и Киньча⁴²⁰. Чингис также вернулся в свое старое становище⁴²¹. В это время, Чиньбо разбил Тайхалское укрепление и убил, или полонил Меркитский народ. Прежде поддавшиеся Мерки, также, возмутились было, в старом становище⁴²²; но были одолены, находившимися в становище, прислужниками⁴²³. Чингис сказал: «Если позволить им жить в одном месте, то они опять возмутятся». Поэтому, он разделил их всех до одного.

В тот год тельца⁴²⁴, Чингис устроил железную кибитку для Субеэтая и отправил его преследовать детей Тохтоа: Худу и других; он говорил ему: «Они, потерпев поражение в битве с нами, вырвались у нас, как дикие лошади, с укрюками на шее, или, как подстреленные олени. Коли они на крыльях улетят на небо, ты будь соколом и поймай их; коли они, как мыши, зароются в землю, ты будь железной мотыгой и откопай их; коли они, как рыбы, скроются в море, ты будь сетью и вытащи их». Потом еще говорил: «Для перехода через высокие горы, и переправы через широкие реки, пользуйся тем временем, когда кони у ратников еще не отощали. Если провиант еще не вышел, то, прежде всего, жалей (воинов). По дороге, не занимайся облавой без нужды; когда же нужно будет добыть продовольствие охотой, то действуй тоже осмотрительно, и по обстоятельствам. Не позволяй ратникам надевать на коней подхвостных шлей и взнуздывать удила; от этого всадники не посмеют пускать коней своих впрыть. Кто ослушается приказов, того, если он известен мне, приведи сюда, если же нет, то казни на месте. Будь осторожен. Если покровительством и помощью неба поймаешь детей Тохтоа, то там же и убей их».

Потом говорил еще: «Когда я был молод, три рода Меркит ловили меня и три раза объехали гору Бурхань. Этот вражеский народ теперь ушел, говоря громкие речи⁴²⁵; поручая тебе преследовать его до крайних пределов, я сделал для тебя железную кибитку; хоть ты и далеко будешь от меня, но то же, что близ меня. В пути, небо, конечно, сохранит тебя и поможет тебе».

Когда Наймане и Меркиты были взяты п полонены Чингисом, Чжамуха, находившийся у Найманей, и лишившийся своего народа, остался только с пятью товарищами, с которыми и составил шайку разбойников. Раз, отправившись в гору Танлу⁴²⁶, они убили одного большерогого барана⁴²⁷, и, зажарив его, ели; во время еды, Чжамуха сказал: «Чей сын сегодня, убив большерогого барана, изжарил и ест его?»⁴²⁸ Когда он сказал это, пять товарищей схватили и препроводили его к Чингису⁴²⁹. Чжамуха поручил человеку передать Чингису: «Черные галки сумели поймать селезня; рабы осмелились схватить своего господина; царь аньда! ты знаешь, что делать⁴³⁰». Чингис сказал: «Возможно ли оставить людей, схвативших собственного своего господина? Предать их, с детьми и внуками, смерти!» Тогда он приказал казнить их в присутствии Чжамухи. Потом, он послал человека к Чжамухе, с такими словами: «Прежде я сделал тебя одной из оглобель кибитки; но ты отстал от меня; теперь ты опять соединился со мной; будь же моим товарищем; что забудем, то будем напоминать друг другу; когда заспимся, будем будить друг друга. Хотя ты шел одиночкой, но все-таки был моим счастливым и благовещим аньда. Когда случалось нам на самом деле биться, ты в сердце своем скорбел о том. Когда я ратовал с Ван ханем, ты передал мне его слова; это первая твоя услуга. Потом, когда я сражался с Найманями, ты настращал их; это еще услуга мне». Когда эти слова переданы были Чжамухе, он отвечал: «С тех ранних пор, как мы с тобой сделались аньда, мы вместе наедались пищи неудобосваримой, наговаривали друг другу речей незабвенных; но люди поссорили нас и мы разошлись. Припоминая прежние речи, я краснею и не смею видеться с аньдой. Ты хочешь, чтоб я был тебе товарищем; но, называясь товарищем, я не буду им на самом деле. Теперь ты собрал народы и престол свой утвердил; нет возможности сделаться тебе товарищем. Если ты не умертвишь меня, то я буду для тебя, как вошь на воротнике, или как колючка на внутреннем вороте. Из-за меня, днем ты будешь неспокоен, ночью будешь спать тревожно. Мать твоя разумна; ты сам герой; братья твои с талантами; товарищи у тебя славные витязи; есть у тебя, также, 73 мерина⁴³¹, а я с малолетства лишился родителей и не имею братьев; жена моя – болтунья⁴³²; товарищи – люди неверные. Потому-то, аньда, над которым воля Неба, превзошел меня. Теперь даруй мне поскорее умереть, чтобы сердце аньды было спокойно; если, притом, позволишь мне умерет без крови⁴³³, то я, по смерти, на вечные времена, буду покровителем и помощником твоих потомков»⁴³⁴. Чингис, выслушав эти слова, сказал: «Хоть Чжамуха аньда шел особо, но никогда не говорил речей, которые причинили бы мне действительный вред. Это человек, который мог бы еще исправиться⁴³⁵; но он не хочет жить; чтобы заставить его умереть, гадал я, но не выходит⁴³⁶; притом, он человек именитый, и без причины нельзя погубить его. Но, вот причина⁴³⁷. Ты⁴³⁸ скажи ему: «По поводу взаимной кражи в конских табунах Сочжидармала и Тайчара, ты с намерением восстал⁴³⁹ на меня и бился со мной в урочище Балчжуна, загнав меня в теснины Чжеране, ты тогда жестоко напугал меня. Ныне я хотел сделать тебя моим товарищем, но ты не хочешь того; хоть я и жалею твою жизнь, но не могу сохранить ее. Пусть будет по твоему желанию: умри, не пуская крови». Он велел Чжамухе умереть, не выпуская крови, и похоронил его с большими почестями⁴⁴⁰.

Когда Чингис собрал под свою власть народы разных улусов, то в год тигра⁴⁴¹, на вершине реки Онан, он водрузил знамя с девятью белыми хвостами⁴⁴², и воссел царем⁴⁴³. Доблестного витязя Мухали он пожаловал князем⁴⁴⁴; Чжэбе он повелел преследовать Гучулука; управил⁴⁴⁵ народами Дада, кроме царских зятьев, пожаловал тысячниками девяносто пять человек, трудившихся вместе с ним в созидании царства⁴⁴⁶.

Чингис сказал: «Раздав должности царским зятьям и 93 тысячникам, я награжу еще тех из них, которые отличились особенными заслугами». Он велел Шигихутуху позвать Боорчу, Мухали и других. Щигихутуху сказал: «Заслуги Боорчу и Мухали больше чьих, что, еще хочешь наградить их? Я, с малолетства принятый к тебе в дом, до полного возраста, не отлучался от тебя; мои заслуги меньше чьих заслуг? Теперь, чем ты наградишь меня?» Чингис сказал ему: «Ты сделался моим шестым братом и имеешь право на удел, равный уделам братьев. Избавляю тебя от наказания за девять преступлений⁴⁴⁷. Теперь, когда я только что утвердил за собою все народы, ты будь моими ушами и очами⁴⁴⁸. Никто, да не противится тому, что ты скажешь⁴⁴⁹. Тебе поручаю судить и карать по делам воровства и обманов⁴⁵⁰; кто заслужит смерть, того казни смертью; кто заслужит наказание, с того взыскивай; дела по разделу имения у народа – ты решай⁴⁵¹. Решенные дела записывай на черные дщицы⁴⁵², дабы после, другие не изменяли». Шигихутуху сказал: «Я самый младший из братьев; как же осмелюсь иметь одинаковый, с ними, удел? Если будет твоя милость ко мне, то дай мне народ, обитающий внутри земляного вала⁴⁵³. Чингис сказал: «Будь по твоему собственному выбору». Шигихутуху, получив награду, созвал Боорчу, Мухали, Мунлика, и других для получения наград.

Чингис сказал Мунлику: «Ты был моим товарищем с малолетства моего, доселе, и много было случаев, когда ты охранял меня и помогал мне, в особенности же, тогда, когда Ван хань с сыном заманили меня к себе и я ехал к ним; если бы ты тогда не остановил меня, то я попал бы в глубокую воду и большой огонь⁴⁵⁴. Вспоминая теперь эту услугу твою, я не позволю, чтобы и мои потомки забыли ее. Отсюда, впредь, ты будешь сидеть на краю⁴⁵⁵, и, как я присужу награждать тебя, погодно, или помесячно, так будет непрерывно и твоим потомкам».

Чингис сказал Боорчу: «В малолетстве моем, однажды, воры украли у меня восемь сивых меринов; гонясь за ними трое суток, я встретился с тобой; ты тогда сделался моим товарищем, вместе со мной ездил трое суток и со мной воротил коней. Почему отец твой, Нахубоянь, человек богатый и имевший только одного сына, тебя, решился отдать тебя мне в товарищи? Потому что в тебе заметны были черты высокой справедливости⁴⁵⁶. После того, когда я позвал тебя в товарищи, ты не отказался. Когда три рода Меркит загнали меня в гору Бурхань, ты не отстал от меня, и вместе со мной разделил бедствие. Когда я ночевал против рядов Татар в урочище Таланьнемургэсы, и пошел проливной дождь, ты, чтобы дать мне отдохнуть, растянув войлочный плащ, стоял надо мной и не позволил дождевой воде литься на меня; так ты простоял до рассвета, однажды, только переступив с ноги на ногу⁴⁵⁷; вот пример твоего доблестного поведения. Других твоих дел нельзя исчислить. Кроме того, ты с Мухали помогал мне и заставлял делать то, что следовало делать, порицал меня и останавливал в том, чего не следовало делать; через то, я и достиг этого великого сана. Теперь, ты в ряду других, садись выше всех. Избавляю тебя от наказания за девять преступлений. Будь темником, и управляй⁴⁵⁸ этой западной страной до Золотых Гор».

Чингис сказал Мухали: «Когда мы были в урочище Хорхоначжубур, под густым развесистым деревом, под которым царь Хутула веселился и плясал, Небо объявило тебе слова; они объяснились; памятуя, с тех пор, слова, сказанные тебе отцом твоим, Гууньхуа⁴⁵⁹, я теперь за то делаю тебя князем. В обществе садись выше других. Будь темником левой руки и управляй восточной стороной, до гор Хараунь; твои потомки будут наследственны в этом достоинстве».

Чингис сказал Хорчи: «В юности моей, ты произнес о мне пророческие речи, делил со мной труды и был мне товарищем. В то время, ты сказал: коли сбудутся мои пророческие слова, то дай мне 30 жен. Теперь они сбылись. Даю тебе волю выбрать 30 прекрасных жен и девиц в покорившихся народах. Кроме того, соединив 3000 рода Баали, с родами Адарки и другими, управляемыми Тагасем и Ашихом, и составив из них 10000, будь их темником и управляй ими. Ставь свое становище, по твоему выбору, среди лесных народов⁴⁶⁰, по реке Эрдиши и охраняй⁴⁶¹ тамошнюю страну; все дела тамошних народов пусть будут в твоем ведении: противящихся – наказывай».

Чингис сказал Чжурчэдаю: «Самая важная услуга твоя мне оказана тобою во время битвы с Ван ханем, в урочище Халахалчжиэлет: хотя в минуту вашего раздумья, Хуилдар первый сказал, что он желает биться, но успех дела принадлежит тебе: ты разбил и отбросил самый сильный неприятельский отряд из Чжиргинь и других; вторгнувшись в строй и ряды Ханского корпуса⁴⁶², ты ранил стрелою Санкуня в щеку. Если бы ты в то время не попал в щеку Санкуня, то неизвестно еще, что было бы. Это твоя важнейшая заслуга. Потом, когда мы шли вниз по реке Халхе, я надеялся на тебя, как на защиту высокой горы. По прибытии к озеру Балчжуна, в войне с Ван ханем, ты был передовым; с помощью неба, мы покорили важнейшее царство Кэреит, и потому, роды Найман и Меркит не могли с нами ратовать и рассеялись⁴⁶³. Когда Найман и Мерки рассеялись, Чжахаганьбу представил мне двух дочерей своих и через то, сохранил народ свой; но потом он снова возмутился и отложился от нас; тогда ты, придумав план, схватил его и народ его полонил⁴⁶⁴. Это вторая твоя заслуга».

С этими словами, Чингис пожаловал Чжурчэдаю супругу свою, Ибаху⁴⁶⁵. Чингис сказал Ибахе: «Я не то, что не возлюбил тебя за дурной нрав, или недостаток красоты, и не говорил, что ты телом нечиста, когда поместил тебя в число супруг своих. Я дарю тебя Чжурчэдаю за то, что он оказал доблестные заслуги, в битвах рисковал жизнью и умел собрать отделившиеся народы. Завещаю моим потомкам, которые будут восседать на моем престоле, в память этих заслуг, не прерывать сана Ибахи⁴⁶⁶. Потом он сказал Ибахе: «Отец твой, Чжахаганьбу, отдал за тобой повара Ашихтемура, с 200 человек; теперь, уходя от меня, оставь мне на память, Ашихтемура, с сотней человек». Чингис сказал еще Чжурчэдаю: «Тебе поручаю управлять 4000-ми рода Уруут».

Чингис сказал Хубилаю: «Ты усмирял крутых и непокорных; ты, да Чжэлме, Чжэбе и Субеэтай, словно четыре свирепых пса у меня; куда бы я ни посылал вас, вы крепкие камни разбивали в куски, скалы ниспровергали; глубокую воду останавливали; потому-то в битвах я велел вам быть впереди; четырем витязям: Боорчу, Мухали, Бороулу и Чилауню⁴⁶⁷, быть за мной; а Чжурчэдаю и Хуилдару стоять передо мной, для того, чтобы сердце мое было спокойно⁴⁶⁸. Теперь, ты, Хубилай, во всех ратных делах и распоряжениях будь старшим». Потом прибавил: «Выговаривай Бедууню за его непокорство; я не делаю его особым тысячником и счел за лучшее присоединить его к тебе; действуйте по взаимному соглашению; посмотри, что будет дальше».

Чингис сказал Боорчу, Мухали и другим: «Этот Хунань, ночью у меня, словно дерзкий волк; днем, что черный ворон, он пристал ко мне и никогда не хотел следовать за людьми дурными. Во всяком деле, советуйтесь с Хунанем да с Кокососы. Чжочи, мой старший сын; пусть Хунань управляет Гэнигэсы и, под ведением Чжочи, будет темником». – Еще сказал: Хунань, Кокососы, Дегай и Усуньэбугань, что ни слышали и ни видели; никогда не таили от меня и все мне сказывали».

Чингис сказал Чжэлме: «Когда я родился у реки Онань, в урочище Делиуньболда, отец твой, старик Чжарчиудай, пришел от горы Бурхань, с кузнечным мехом за плечами, и дал для меня соболью пеленку. В это время, Чжэлме был еще в пеленках; с тех пор он уступил его мне в неотлучные рабы. Он вместе со мною взрос, был мне товарищем до сих пор и много оказал заслуг; это мой счастливый товарищ. Избавляю его от наказания за девять преступлений».

Чингис сказал Тулуню: «За что тебе и отцу твоему дано управлять тысячами? За то, что ты помогал своему отцу собирать народ, я дал тебе сан Чэрби. Теперь будь тысячником у собранного тобою самим народа и действуй по совещанию с Тулуханем».

Чингис сказал кравчему Вангуру, сыну Мунгэтукияня: «В прежнее время, ты, вместе с тремя домами Тохураут, пятью домами Тархут и с двумя родами: Чаншикит⁴⁶⁹ и Баяу, составил со мной одно становище. Во мраке и тумане, ты не заблуждался; в беспорядках и разбросе ты со мной не разлучался; холод и сырость ты терпел вместе со мной. Теперь ты какой награды хочешь?» Вангур отвечал: «Если ты, по милости своей, мне самому велишь выбирать, то я хотел бы собрать воедино братьев рода Баяут, рассеянных теперь по разным улусам». – Чингис согласился и сказал: «Собрав их, будь тысячником и управляй ими». – Еще сказал: «Вангур и Бороул! Оба вы, распоряжаясь по правую и левую сторону, раздавали яства и питье всем поровну, и угодили моему сердцу. С сих пор, в больших собраниях раздавайте яства и питье, сидя на конях⁴⁷⁰; во время же сиденья, сидите по левую и правую сторону винницы⁴⁷¹, вместе с Толунем и другими, лицом на север, и распоряжайтесь яствами и питьем».

Чингис сказал Бороулу: «Мать моя, взяв тебя, да Шигихутуху, Гучу и Кокочу, в оставленных станах, сделала вас детьми своими, питала, лелеяла и готовила вас в люди и в товарищи нам, ее детям. Вы уже немало отплатили за это благодеяние воспитания моей матери. Бороул, будучи моим товарищем, в местах самых опасных битв, хотя бы в дождливые ночи, во время стояния против врагов, никогда не позволял мне чувствовать недостаток в питье и пище, и провести ночь голодным. Потом, когда мы истребили Татар, один из них, Харгилшила, спасшийся бегством, не имея пропитания, вернулся и пришел в юрту моей матери; он сказал, что просит одежды и пищи; на это мать моя сказала: «Коли ищешь одежды и пищи, то сядь вот там». Он и сел на западе, за дверью. В это время, вошел в юрту пятилетний Толуй и потом опять вышел; при выходе, Харгил схватил его и, стиснув под мышками, вышел⁴⁷² и вытащил нож. Мать завопила: «Погубит он дитя!» В то время, жена Бороула, Алтани, сидевшая на восточной стороне, тотчас выбежала, схватила того человека за волосы и руку с ножом дернула так, что она вместе с ножом опала; в то же время, Чжэдай и Чжэлме, убивавшие корову у северной стороны юрты, услышав крик Алтани, прибежали с ножом и топором, и убили того человека. После того, Алтани и Чжэдай с Чжэлме спорили о том, кто в этом деле более оказал заслуги. Чжэдай и Чжэлме говорили: «Если бы мы не подбежали скоро, то ты, женщина, и одна, не справилась бы с ним, и он погубил бы Толуя». Алтани же говорила: «Не закричи я, вы не пришли бы, и если бы я не схватила его за волосы и не вырвала у него ножа, то, когда вы бы пришли, Толуй уже погиб бы». В этом споре, Алтани одержала верх. Чингис сказал еще: «Во время битвы с Ван ханем, в урочище Халхалчжит, Огедай был ранен стрелою в шею; Бороул высосал из раны запекшуюся кровь, и спас Огедаю жизнь. Таким образом, в отплату эа благодеяние воспитания матери моей, он спас жизнь двум сыновьям моим. В самых трудных обстоятельствах, он никогда не был ленив. Отсюда, впредь, избавляю его от наказания за девять преступлений».

Чингис еще сказал: «я награжу и женщин»⁴⁷³.

Чингис сказал старику Усуню: «Усунь, Хунань, Кокососы и Дегай, что слышали и видели, и что приходило им на сердце, никогда не таили от меня и все мне сказывали. Ныне, по постановлениям Дада⁴⁷⁴, Беки⁴⁷⁵ есть чин важный; Усунь! ты старший потомок Баалиня: тебе следует быть Беки⁴⁷⁶; будучи Беки, езди на белой лошади⁴⁷⁷, одевайся в белое платье⁴⁷⁸ и в обществе садись на высшее место; выбирай добрый год и луну⁴⁷⁹, и, по рассуждении⁴⁸⁰, да чтут и уважают»⁴⁸¹.

Чингис сказал еще: «Хуилдар аньда, перед битвой, первый открыл уста и сказал, что он желает биться; за эту его доблесть, пусть потомки его пользуются милостями, оказываемыми вдовам и сиротам».

Чингис сказал Налиньтаолиню, сыну Чаханьхоа: «Отец твой усердно служил мне; он погиб от Чжамухи, в битве на урочище Таланьбалчжут. Теперь проси милости, следующей сиротам». Таолинь сказал: «Братья мои, Негусы, рассеяны по разным улусам; мне хотелось бы пособрать их». Чингис позволил ему собрать их, и повелел ему и его потомкам наследственно править ими.

Чингис сказал Сорханьшире: «В малолетстве моем, когда Тархутай кирилтух, с братьями рода Дайичиу, изловили меня, ты, с сыном своим, скрыл меня у себя, велел дочери своей, Хадаань, прислуживать мне и отпустил меня; эту услугу вашу я день и ночь помнил; а вы поздно пришли ко мне от Дайичиу, и я теперь только могу наградить вас. Какой награды вы хотите?» Сорханьшира и сын его отвечали: «Нам хотелось бы, по воле ставить становища в Меркитской стране Селянгэ; а еще, чем наградить нас, то сам, царь, придумай». Чингис сказал: «Будь по вашему; ставьте, по воле, становища в той стране; кроме того, пусть потомки ваши носят луки со стрелами, пьют по чашке вина и прощены будут за девять преступлений». Потом сказал его детям, Чилауню и Чиньбо: «Как мне забыть, некогда, произнесенные вами слова. Когда будет чего-либо не доставать душе вашей, то приходите ко мне сами и просите». – Еще говорил: «Сорханьшира, Бадай и Кишлих! Будьте свободны. Добытую в походах добычу и пойманных в облавах зверей, берите себе одним. Сорханьшира был прежде домашним у Тодегань, рода Дайичиу; Бадай и Кишлих были конскими пастухами у Екэчэрянь. Теперь, вы у меня живите, благоденствуя».

Чингис сказал Нае: «Когда ты, с отцом своим, схватил Тархутай Кирилтуха, то сказал: «Как нам, презрев собственного своего господина, схватить его? Вы тотчас отпустили его на волю, а сами пришли ко мне в подданство. За то, я тогда сказал: «Эти люди понимают высокий долг; после, я поручу им что-нибудь. Теперь Боорчу сделан темником правой руки, князь Мухали темником левой руки; ты будь темником средней рати⁴⁸²».

Чингис сказал еще Чжэбе и Субеэтаю⁴⁸³: «Собранными вами народами вы и управляйте в качестве тысячников».

Потом Чингис велел пастуху овец, Дегаю, собрать бездомный народ и быть его тысячником.

По распределении управления народами, народа, управляемого плотником Гучугуром, оказалось мало. Для пополнения его, Чингис приказал отделить из народа каждого правителя по нескольку человек и сделал Гучугура, вместе с Мулхалху, рода Чжадара, его тысячниками.

Когда люди, трудившиеся в созидании царства, сделаны темниками, тысячниками и сотниками, и получили награды, Чингис сказал: «Прежде, у меня было только восемьдесят человек ночной стражи и семьдесят охранной стражи, Саньбань. Ныне, когда небо повелело мне править всеми народами, для моей охранной стражи, Саньбань, и других, пусть наберут десять тысяч человек из тем, тысяч и сотен. Этих людей, которые будут находиться при моей особе, должно избрать из детей чиновных, и свободного состояния, лиц, и избрать ловких, статных и крепких. Сын тысячника приведет с собой одного брата⁴⁸⁴, да десять человек товарищей; сын сотника возьмет с собой одного брата, да пятерых товарищей; дети десятников и людей свободных, возьмут по одному брату, да по три товарища. Кони для десятерых товарищей сына тысячника будут собраны в его тысяче и сотнях, вместе с конской сбруей; при этом, должно снабжать их, по вновь утвержденному постановлению⁴⁸⁵, кроме имущества, отделенного отцом, равно, имущества и людей, самими приобретенных⁴⁸⁶. Для пяти товарищей сына сотника и трех товарищей сына десятника, и сына свободных людей, кони снаряжаемы будут все по прежнему постановлению⁴⁸⁷. Кто из тысячников, сотников, десятников и людей свободных воспротивится, тот, как виновный, подвергнется наказанию. Если избранный уклонится и не явится на ночную стражу, то на место его избрать другого, а его сослать в отдаленное место. Кто пожелает вступить в гвардию, тому никто не должен препятствовать».

Тысячники и сотники, согласно воле Чингиса, произвели набор и увеличили прежнее число 80 ночной стражи до 800 человек. Чингис велел увеличить до тысячи, и поставил над ними Екэнеуриня первым тысячником. Начальство над прежними 400 стрелками⁴⁸⁸ поручено было Чжэлме и Есуньтеэ, вместе с Бугидаем. Саньбань со стрелками, вступая в должность, разделены были на четыре очереди; старшиной первой очереди сделан был Есуньтеэ, старшиною второй очереди – Бугидай, третьей очереди – Хорхуда; четвертой – Лаблаха⁴⁸⁹; теперь, в этом отряде, увеличенном до 1000, старшиной назначен Есуньтеэ.

Охранной стражей Саньбань, управлял, прежде, ближний⁴⁹⁰ Боорчиев, Огэлечерби; этим отрядом, увеличенным теперь до 1000, повелено начальствовать ему же; второй тысячей повелено управлять ближнему Мухалиеву, Бухе; третьей тысячей – ближнему Илугаеву, Алчидаю; четвертой тысячей – Додайчерби; пятой тысячей – Дохолху; шестой тысячей – ближнему Чжурчэдаеву, Чанаю; седьмой тысячей – ближнему Алчи, Ахутаю; восьмой тысячей отборных храбрых – Архайхасару; в спокойное время, эти⁴⁹¹ были Саньбань, а в походах – передовыми храбрыми.

Из тысяч набрано 8000 человек для ночной стражи⁴⁹²; с 2000 стрелков⁴⁹³, полное число охранной стражи было 10000 человек. Чингис сказал: «Все эти охранные отряды мои, на будущее время, будут составлять большой средний корпус»⁴⁹⁴.

Чингис говорил еще: «Охранная стража будет разделена на четыре очереди; одной будет управлять Буха; другой – Алчидай; третьей – Додайчэрби; четвертой – Дохолху». – Назначив четыре старшины, он определил порядок очередей и говорил: «Вступив в дежурство, очередной старшина должен стоять на ночной страже, начальствуя над телохранителями Саньбань. Очередь сменяется через три ночи. Кто должен быть на очереди и не явится, тому 30 палок; за вторичную неявку – 70 палок; если он в третий раз, без причины, не явится, то дать ему 37 палок и сослать его в отдаленное место. Начальствующие над охранной стражей, при смене очереди, должны напоминать о том; кто не объявит о том, тот подвергается наказанию; после же объявления, нарушивший приказ, будет наказан по вышеизложенному постановлению. Начальствующие над охранной стражей, не получив от меня словесного разрешения, не должны самовольно наказывать своих подчиненных. В случае преступления кого-либо из них, непременно должны докладывать мне, и тогда, кому следует отрубить голову – тому отрубят; кого следует бить – тот будет бит. Кто же, вопреки моему повелению, будет самовольно наказывать своих подчиненных прутьями, того самого наказать прутьями; кто будет бить кулаками, того тоже кулаками».

Чингис говорил еще: «Телохранитель моей охранной стражи Саньбань выше внешних⁴⁹⁵ тысячников; домашние их выше внешних сотников и десятников. Если внешний тысячник, считая себя равным Саньбаню охранной стражи, заспорит и будет драться с ним, то подвергается наказанию».

Чингис говорил еще начальникам очередей: «Саньбань из стрелков и повара, вступая на дежурство, днем занимаются своим делом, а с захождением солнца, выходят и ночуют вне, отдав ночной страже: стрелки – свои луки и стрелы, повара – свою посуду. На другой день, когда подадут теплую воду, все входят и по-прежнему занимаются своим. Когда смеркнется, ночная стража должна брать под арест людей, которые в это время будут ходить кругом ставки, или взад и вперед, и допрашивать их на следующий день. При смене ночной стражи, новый караул предъявляет марки и потом уже допускается. Ночная стража, ночью обходит ставку, и стоит у дверей. Если кто-либо ночью войдет, тому должны разбить голову и рубить плечо. Кто придет по спешному делу, тот должен наперед видеться с ночной стражей, с ней вместе войти в ставку и потом говорить. Не позволяется никому ни ходить, ни сидеть перед ночной стражей и между нею. Никто, также, не должен спрашивать о числе и дне стражи; кто станет спрашивать, у того взять оседланную лошадь и платье». Перед сим, один из верных людей, Элжигидай, вошел в среду ночной стражи и был ею взят под арест.

Чингис сказал: «Вы, телохранители ночной стражи⁴⁹⁶, для спокойствия моего тела и души, оберегали кругом мою ставку, в ночи дождливые и снежные, равно, как и в ясные ночи тревог и битв с врагами. Ни в каком важном случае вы не были ленивы и небрежны. Через то, я и достиг великого сана. Теперь, я назову эту благовещую и верную ночную стражу, старой ночной стражей, семьдесят Саньбань, вступавших в очередь под начальством Огэлечэрби, назову великими Саньбань; храбрых Архайхасара назову старыми храбрыми; стрелков Есуньтеэ и других, великими стрелками. Выбранные из 95 тысяч, составляют мою ближайшую охранную стражу. Завещаю моим потомкам смотреть на этих телохранителей, как на памятник обо мне, тщательно заботиться о них, не возбуждать в них неудовольствия и считать их благодетельными духами»⁴⁹⁷.

Чингис сказал еще: «Внутренние⁴⁹⁸ Чжэрби и пастухи должны быть в ведении ночных телохранителей; они, также, должны заведовать внутренними юртами, кибитками, знаменами, съестными припасами, готовой пищей и посудой. В случае недостатка чего-либо, пусть обращаются к ночным телохранителям; без разрешения их, не должно выдавать ни одежды, ни пищи; при выдаче же – должно начинать с них. Телохранители должны строго смотреть за входящими в ставку и выходящими из нее. Дверники должны находиться безотлучно близ дверей. Внутри дверей, двое должны заведовать винницей. Заведующие становищем должны быть избираемы из ночных телохранителей. Во время облавы, они вместе облавят; половина их оставляется у охотничьих кибиток».

Чингис сказал еще: «Когда я не отправляюсь в поход, то и ночные телохранители должны оставаться; в случае нарушения, главы, поднявшие войско, подвергаются наказанию. Не позволяю же я им выступать в поход, потому что они постоянно оберегают меня; во время облав – следуют за мной; в обычное время заведуют уборкой кибиток и другими делами; подобные занятия не легки; поэтому, опасаясь слишком утруждать их, я не позволяю им ходить на войну»⁴⁹⁹.

Чингис говорил еще: «Пусть один из телохранителей, вместе с Шигихутуху, решают дела. Они должны убирать и раздавать платье, латы, луки; стрелы и военное оружие. Из заведующих меринами, пусть один заведует вьючными сетями и веревками. Телохранители, вместе с Чжерби, должны выдавать ткани. Во время устроения становища, Саньбань из стрелков, вместе с стрелками Есуньтеэ, должны быть по правую сторону ставки; Саньбань Бухи и других – по левую сторону ставки; храбрые Архая – впереди ставки; ночные телохранители, заведующие ставкой и кибитками, должны быть близ ставки, по обе ее стороны, все Саньбань охранной стражи и внутренние домашние, под управлением Додайчжэрби, должны находиться постоянно при ставке».

Чингис повелел Хубилаю воевать на род Харлуут⁵⁰⁰. Владетель его, Арсылан, покорился и сам явился к Чингису. Чингис пожаловал ему дочь в замужество⁵⁰¹.

Чингис повелел также Субеэтаю преследовать детей Тохтао: Хуту и Чилауня. Субеэтай преследовал их до реки Чуй, настиг их здесь, истребил и вернулся⁵⁰².

По прежнему повелению Чингиса, Чжэбе преследовал Гучулука до страны Салихкунь и, погубивши его, возвратился⁵⁰³.

Владетель рода Уйу, Идуут, прислал послов – Атгилаха и других – к Чингису, с такими словами: «Слыша о славе твоей царь! мы возрадовались, как бы, узрели солнце, по рассеянии облаков, или воду, после растаяния льда. Если я удостоюсь твоей милости, то желаю быть твоим пятым сыном, и усердно служить тебе». Чингис отвечал: «приходи, и дочь дам тебе, и сделаю тебя пятым сыном своим». Тогда Идуут, взяв с собой золота, серебра, жемчуга и тканей, пришел поклониться Чингису. Чингис отдал за него дочь, по имени Алчалтунь⁵⁰⁴.

В год зайца⁵⁰⁵, Чингис приказал Чжочи, с ратью правой руки, идти войной на народ, что в лесах⁵⁰⁶, а Бухе – прокладывать дорогу. Худухабеки, рода Оира, поддался прежде Вань Оира⁵⁰⁷, и повел Чжочи против Вань Оира. Когда Чжочи дошел до места Шихшит, то Оира Тубасы, и все другие роды⁵⁰⁸, покорились ему. По прибытии к местопребыванию родов Вань-Кэргисы⁵⁰⁹, правитель их, Едиинал, с другими, тоже покорился и явился к Чжочи с белым соколом, белым мерином и черными соболями. – Чжочи овладел всеми народами, обитающими в лесах⁵¹⁰, от рода Шибир на юг⁵¹¹, потом, взяв с собой Кэргизских темников и тысячников, равно, князьков лесных народов, также сокола, мерина и соболей, возвратился и представился Чингису. Так как Худухабеки, рода Оира, покорился прежде других, то Чингис отдал дочь свою Чэчэигянь, за его сына Иналчи; дочь Чжочи Холуйхань, выдал за старшего брата Иналчи; а дочь свою, по имени Алаха, отдал в род Вангу⁵¹²; потом сказал Чжочи: «Из детей моих, ты самый старший; теперь ты, в первый раз, ходил на войну и, не утруждая войска, покорил все народы, живущие в лесах; эти народы я дарю тебе».

Затем, Чингис послал Бороула воевать народ Хоритумат⁵¹³; князек его, Дайдутул, умер прежде; народом управляла жена его, Ботохуйтархунь. Бороул, прибыв туда, отправился впереди войска, с тремя человеками. К вечеру, когда они шли густым лесом по тропе, неприятельские дозорные скрытно обошли Бороула, перерезали ему путь и убили его. Чингис, известившись об этом, сильно разгневался и хотел сам идти воевать, но, по совету Боорчу и Мухали, остановился и отправил туда Дорбодохшиня. Приведя войско в строгий порядок, Дорбодохшинь сделал ложное движение на то место, где, перед тем, отрезали Бороулу дорогу, а сам пошел через Хулааньбуха, по тропинке, протоптанной зверями; опасаясь же, что ратники, из боязни, не пойдут по такому пути, он велел каждому из них нести по десяти прутьев, которыми он велел бить тех, кто не шел. Ратники запаслись также топорами, пилами и долотами, которыми срубали лес, заграждавший дорогу. Достигши вершины горы, ратники смотрели вниз, на народ Тумат, словно через верхнее отверстие юрты. Рать двинулась и, напав на Тумат врасплох, когда они пировали, овладели ими.

Перед тем, благородный Хорчи и Худухабеки были схвачены Туматами и находились в плену у Ботохуйтархунь. Попались же они в плен по следующему случаю: Хорчи, пользуясь позволением Чингиса избрать для себя 30 жен, и узнав, что у Туматов девицы прекрасны, хотел взять из них себе тридцать; возмущенные тем Туматы схватили его. Узнав об этом, Чингис отправил к Туматам Худухабеки, как хорошо знавшего лесной народ; но и он был схвачен. По покорении Туматов, Чингис дал Бороулу⁵¹⁴ сто Туматских домов; Хорчи – тридцать Туматских девиц, а Худухабеки отдал Ботохуйтархунь.

Чингис уделил из покоренных народов часть матери, братьям и детям своим, и говорил: «Моя мать, вместе со мной, воздвигала царство; из детей моих старший есть Чжочи; из братьев, младший Отчигинь» – Матери своей, вместе с младшим братом своим, Отчигинем он дал десять тысяч домов⁵¹⁵; мать его осталась недовольна таким числом и не сказала ни слова. Сыну своему Чжочи, Чингис дал 9000 домов; Чаадаю 8000; Огэдаю 5000⁵¹⁶; Талую 5000⁵¹⁷; брату своему, Хасару, 4000⁵¹⁸; Алчидаю 2000⁵¹⁹; Белгутаю 1500⁵²⁰. – Был у него дядя, Даартай. Чингис хотел погубить его за то, что он прежде следовал за Ван ханем; но Боорчу и другие двое говорили ему: «Губить своих родных то же, что гасить свой огонь; у тебя, в память об отце твоем, только и остался этот дядя, неужели ты решишься погубить его? Правда, он не разумен; но ты, в память об отце твоем, не губи его». Чингис был глубоко тронут и согласился с ними; с тем вместе, гнев его стих.

Чингис, дав матери своей Хоэлунь, с братом Отчигинем, 10000 домов, приписал⁵²¹ к ней четырех благородных: Гучу, и других; Чжочи он приписал трех благородных: Хунаня, и других; Чаадаю – трех благородных, Харачара, и других; причем, сказал: «Чаадай нрава крутого»; поэтому, подробно наставил Колосовы, почаще говорить ему. – Огэдаю приписал Илу и еще другого; Талую – Чжэдая и еще другого; Хасару – Чжэбкэ; Алчидаю – Чаурхая.

У Мунлика, рода Хуанхотадай, было семеро сыновей; четвертый из них, Кокочу, был волхв⁵²², и прозывался Тебтэнгэри⁵²³; эти семеро братьев были один другого злее и однажды прибили брата Чингисова, Хасара. Хасар пожаловался Чингису; но Чингис, разгневавшись на него самого за этот случай, сказал ему: «В другое время, ты хвалился, что никто не может состязаться с тобой; как же ты позволил им прибить себя?» Хасар, проливая слезы, поднялся и ушел, и три дня не виделся с Чингисом. Тебтэнгэри, пришедши к Чингису, сказал ему: «Дух⁵²⁴, объявил мне святое веление Вечного Неба: сначала Темучжиню царствовать над народами, потом – Хасару⁵²⁵. Если ты не устранишь Хасара, то дело еще сомнительно⁵²⁶». Чингис, выслушав эти слова, в ту же ночь отправился к Хасару, чтобы схватить его. Гучу и другие, немедленно известили о том мать Чингиса. Хоэлунь; Хоэлунь, запрягши белого верблюда в кибитку, в ночь отправилась, и при восходе солнца, прибыла к Хасару в то самое время, как Чингис, связав, рукава Хасару, и сняв с него шапку и пояс, допрашивал его; увидев свою мать, Чингис чрезвычайно изумился и испугался. Мать, гневная, сошла с кибитки, развязала Хасара и отдала ему шапку с поясом; потом, с усилившимся гневом, села, поджав ноги, выложила груди на колена и спросила: «Видите ли? это груди, которые вы сосали. Какое преступление совершил Хасар, что ты губишь родную плоть⁵²⁷? Когда ты был младенцем, то ссасывал вот эту грудь; Хачиунь и Отчигинь, оба не могли сосать вот этой груди; только Хасар высасывал обе груди мои и облегчал мне грудь. Потому-то в душе Темучжиня таланты, а у Хасара – сила и искуство стреляния. Всякий раз, когда народы возмущались, он усмирял их своим луком и стрелами; теперь враги истреблены вконец, и Хасар уже не нужен!» Чингис заметив, что гнев матери его стих, сказал: «И испугался я, и стыдно мне!»⁵²⁸ С сими словами, он ушел. После, Чингис, тайно от матери, отнял у Хасара его народ, оставив ему только 1400 домов. Хоэлунь, узнав о том, сильно скорбела и оттого, скоро скончалась⁵²⁹. Приставленный к Хасару, Чжэбкэ, ушел в страну Бархучжинь.

Впоследствии, у Тебтэнгэри собралось людей девяти наречий⁵³⁰, столь же много, как у самого Чингиса⁵³¹. Из народа Отчигиня, тоже были передавшиеся ему. Отчигинь послал за ними Сохора; но Тебтэнгэри прибил его и, надев на него конское седло, отослал назад. На другой день, Отчигинь сам прибыл к Тебтэнгэри; семеро братьев, обступив его, говорили: «Как ты смел посылать людей брать у нас народ?», и хотели бить его. Отчигинь, в испуге, сказал: «Мне не следовало посылать к вам людей». – Они сказали: «Так как ты виноват, то проси прощения»; и заставили его сзади стать на колена⁵³². На другой день, рано утром, когда Чингис не встал еще с постели, Отчигинь вошел к нему, и, став на колена, рассказал, как с ним поступили, и рассказав, заплакал. Чиягис не молвил еще ни слова, как Бортеучжинь, привстав с постели, и прикрывши груди одеялом, проливая слезы, сказала: «Что это такое? Хуанхотань перед этим прибили Хасара, а теперь заставили Отчигиня стать на колена. Что это за порядок? Если они, еще при жизни твоей, губят твоих братьев, величественных, как кедры, то, когда ты скончаешься, народ, похожий на взволнованную траву⁵³³, или на стадо птиц, подавно не захочет подчиниться твоим детям, малым и дурным»⁵³⁴. Сказав это, она заплакала. Чингис сказал Отчигиню: «Когда Тебтэнгэри сегодня придет сюда, делай с ним, что хочешь»⁵³⁵. Отчигинь, поднявшись, вышел и подговорил трех силачей.

Спустя немного времени, пришел и Мунлик с семью сыновьями своими; только что Тебтэнгэри сел на западную сторону винницы, как Отчигинь, схватив его за ворот, сказал: «Вчера ты заставил меня просить прощения; сегодня я попытаю свою силу с тобой». Пока Отчигинь тащил его вон, шапка упала с головы Тебтэнгэри и легла близ жаровни; отец его поднял шапку и, обнюхав ее⁵³⁶, положил за пазуху. Чингис сказал: «Вы ступайте, боритесь вне». – Когда Отчигинь и Тебтэнгэри, схватившись, вышли, поставленные за порогом двери три силача, подхватили Тебтэнгэри, переломили ему спинную кость и бросили его в сторону, налево, к кибитке⁵³⁷. Отчигинь, воротившись, говорил: «Тебтэнгэри вчера заставил меня просить прощения; сегодня, только что я хотел изведать силу с ним, как он лег, отказывается и не хочет вставать. Видно, что это товарищ из обыкновенных»⁵³⁸. Отец его, Мунлик, понял и, проливая слезы, сказал: «Царь! я сделался тебе сподвижником прежде, чем ты начал возвышаться, и пребыл им до сего дня». – Пока он говорил, шестеро сыновей его загородили⁵³⁹ дверь и, став кругом жаровни⁵⁴⁰, стали засучивать рукава. Чингис, в испуге, встал и кликнул: «Прочь! я выйду!» – Сказав это, он вышел и тотчас окружен был Саньбанями из стрелков. Увидев, что Тебтэнгэри уже мертв, Чингис приказал поставить над трупом его юрту, а сам поднялся и перекочевал.

В юрте, поставленной над трупом Тебтэнгэри, дверь и верхнее отверстие с самого начала были закрыты; при юрте поставлена была стража. В третий день, на рассвете, верхнее отверстие открылось и труп ушел через него. Когда освидетельствовали, то убедились, что в самом деле было так. Чингис сказал: «Тебтэнгэри бил моих братьев и неправедно клеветал на них; за то небо не возлюбило его и отняло, вместе, и жизнь, и тело его»⁵⁴¹. Потом, выговаривая Мунлику, говорил: «Ты не мог научить собственных сыновей своих; он хотел быть равным мне⁵⁴²; за то я и погубил его⁵⁴³. Если б я заранее знал такие качества ваши, то давно бы погубил вас, как Чжамуху, Алтаня и Хучара». – Потом сказал: «Но, если, давши слово утром, к вечеру изменять ему; или вечером давши, утром изменять ему, то стыдно будет людского суда; я уже прежде обещал избавить тебя от смерти⁵⁴⁴. Кончим». После сих слов, гнев его стих. По смерти Тебтэнгэри, самонадеянность⁵⁴⁵ Мунлика и детей его уменьшилась.

Впоследствии, в год овна⁵⁴⁶, Чингис пошел войной на Гиньское царство⁵⁴⁷. Взяв Фучжоу⁵⁴⁸, он перешел Ехулин⁵⁴⁹; потом овладел Сюаньдэфу⁵⁵⁰. Он отправил Чжэбе и Гуигунека передовыми⁵⁵¹; Чжэбе, по прибытии к Цзюйюнгуань⁵⁵², заметив, что гарнизон хорошо укрепился в крепости, сказал: «Надобно выманить их». С этой целью, он притворно повел свое войско назад. Гиньцы, увидев его отступление, действительно вывели из крепости свои войска и преследовали Чжэбе; Чжэбе, заманил их к Сюаньдэфу в горную распадину⁵⁵³, и, повернувшись, напал и разбил, подходившие постепенно Гиньские войска, вслед за тем, прибыла средняя рать Чингиса и одержала победу над самыми сильными полками Гиньцев, состоявшими из Кидан и Нюйчжинь⁵⁵⁴. Когда Чингис дошел до Цзюйюна, дороги завалены были грудами трупов убитых, как гнилыми деревьями. Чжэбе овладел Цзюйюнгуанем и Чингис, пройдя ущелье, остановился лагерем на Лунхутае⁵⁵⁵. Отсюда он отправил войска, для овладения Бэйпином⁵⁵⁶ и другими областями, а Чжэбе приказал взять Дунчан⁵⁵⁷, Чжэбе, не могши взять этого города, вернулся и, переночевав шесть ночей⁵⁵⁸, опять отправился; он велел своим ратникам взять с собой по одной заводной лошади⁵⁵⁹, ехал днем и ночью, и, явившись у Дунчана, когда Гиньцы не ждали, овладел им. Овладевши Дунчаном, Чжэбе вернулся и соединился с Чингисом.

В то время, как осаждали Бэйпин, Гиньский министр, Ван гин сказал Гиньскому государю; «По определению Неба⁵⁶⁰, кажется, наступило время передать престол другим. Дада чрезвычайно усилились; они истребили наши самые храбрые войска и овладели самой надежной крепостью, Цзюйюн гуань. Если мы снова вступим с ними в битву и потеряем сражение, то войска могут разбежаться. Лучше покориться царю Дада; пусть он уведет свое войско, когда он уведет его, тогда мы снова подумаем. Притом, слышно, что в войсках Дада, по непривычке их к здешнему климату, открылась заразительная болезнь. Теперь, отдай царю Дада свою дочь, золота, серебра и тканей, и посмотри, согласится ли он, или нет». Гиньский государь сказал: «Ван гин говорит правду». Поэтому, он покорился Чингису и отправил к нему с Ван гином царевну, да золота, серебра и тканей. Вслед за тем, осаждавшие город войска, отступили. Ван гин лично проводил Чингиса до горной губы, что между Мочжоу и Фучжоу, и, простившись с ним, оттоле вернулся. Ратники увязали золото, серебро и другие вещи в крепкие ткани и, с усилием навьючивши их, уехали.

Оттоле, Чингис пошел войной на владение Хашинь⁵⁶¹. Владетель его, Бурхань, покорился и, представив Чингису дочь свою, по имени Чахади, говорил: «Слыша о славе твоей, царь, мы еще прежде убоялись. Теперь, мы будем тебе правою рукою и поусердствуем. Мы, собственно, народ оседлый, живущий в городах; потому, в случае немедленного похода, мы не можем прибыть скоро. Если же будет твоя милость к нам, то мы будем постоянно представлять тебе в дань произведения нашей страны: верблюдов, шерстяные ткани и кречетов». Вслед за тем, собрав у своего народа верблюдов столько, что нельзя было гнать их прямо, он доставил их к Чингису.

В этот поход, Чингис, покорив Гиньского государя, добыл множество кусков тканей; а, по покорении владетеля Хашинь, приобрел множество верблюдов. Потом, он возвратился до Саарикээр и там остановился лагерем.

После того, Чингис отправил Чжубханя с товарищами, послом к Сунам, для заключения с ними дружбы; но Гиньцы воспрепятствовали тому⁵⁶². Тогда Чингис, в год пса⁵⁶³, снова пошел войной на Гиньское царство. Чингис сам решился взять Тунгуань, а Чжэбе велел напасть на Цзюйюн гуань. Гиньский государь, узнав о том, приказал Ире и другим двум военачальникам, занять крепость⁵⁶⁴, а отряду Хулааньдегэле⁵⁶⁵ быть авангардом и охранять ее⁵⁶⁶. Чингис, по прибытии к крепости, увидев, что все войско Гиньцев пришло, вступил с ними в бой; Гиньские войска несколько отступили; тогда Толуй и Чугу, с флангов вторглись в ряды неприятелей; Гиньский полк Хулааньдегэле и войско Ире были совершенно разбиты; трупы убитых покрыли все поле. Гиньский государь, получив о том известие, перенес столицу в Бяньлян. Остальные ратники Гиньцев, в крепости, томимые голодом, ели друг друга. Чингис возвратился⁵⁶⁷ и наградил Толуя и Чугу за их доблести.

Когда Чингис прибыл в Бэйтинское место Шилакээр⁵⁶⁸, Чжэбе уже взял Цзюйюн гуань и привел сюда свои войска, и соединился.

Гиньский государь, перенося столицу, оставил в Янцзине наместником вельможу своего, Хада. Чингис отправил Вангура и других двух в эту столицу, чтобы отобрать кладовые и сосчитать, хранившееся в них, золото и ткани. Гиньский Хада поднес им золота и тканей; Шигихутуху сказал: «В прежнее время, золото и ткани средней столицы принадлежали Гиньскому государю; а теперь они принадлежат Чингису; как же можно самовольно брать их». – Поэтому, он отверг подарок; но Вангур и Архай Хасар приняли. Когда они, окончив дело, возвратились, Чингис спросил их: «Приняли ли вы, поднесенное вам?» Шигихутуху рассказал то, что он говорил. Чингис сделал выговор⁵⁶⁹ Вангуру и Архайхасару, а Шигихутуху наградил и сказал ему: «Будь у меня очами и ушами».

Гиньский государь, прибывши в Бяньлян, покорно подчинился Чингису и Чингис принял сына его Тэнхэри, с сотней человек, к себе на службу.

Чингис от Бэйпина отправился обратно через Цзюйюнгуань, а Хасару приказал, с ратью правой руки, идти по поморью, чрез Данин, и пройти через Нюйчжинь⁵⁷⁰. Если они покорятся, то он должен был следовать через, находящиеся у них, пограничные области; перейти, реки Ула и Нау⁵⁷¹ и, вверх по реке Таоур⁵⁷², воротиться в стан. Если же Нюйчжинь не покорятся, то пустить войска и опустошить. Хасар, вместе с Чжурчэдаем и Толунем, дошли до Данина; этот город сдался; когда пришли к Нюйчжинь, владетель⁵⁷³ их покорился; все другие города тоже сдались; поэтому Хасар, следуя вверх по реке Таоур, возвратился в главный стан⁵⁷⁴.

После того, Чингис предпринял войну против Хойхой за то, что они убили посла его Ухуна и других, всего сто человек. Перед отправлением в поход, супруга его, Есуй, сказала ему: Царь! ты идешь за горы и реки, в далекие страны, на битвы; если случится тебе оставить по себе непроизносимое имя⁵⁷⁵, то которому из четырех сыновей своих повелишь быть господином? Объяви о том наперед всем». Чингис сказал: «Есуй говорит дело. Об этом не напомнили мне ни братья, ни дети, ни Боорчу, никто другой; я тоже забыл». Тогда он спросил Чжочи: «Ты – старший из моих сыновей; что скажешь»? Чжочи еще не отвечал, как Чаадай сказал: «Отец! Ты спрашиваешь Чжочи; не ему ли ты хочешь передать наследство? Но он принесен от рода Мерки⁵⁷⁶; неужели мы позволим ему управлять нами»? Только что он кончил, как Чжочи, встав с места, схватил Чаадая за ворот и сказал: «Отец еще не избрал меня; а ты осмелился говорить такие речи; у тебя, кроме крутого нрава, какие есть таланты? Я еще поспорю с тобой в том, кто дальше стреляет, и, если ты победишь меня в этом, то дам тебе мой большой палец на отсечение⁵⁷⁷, я поборюсь с тобой, и, коли ты одолеешь меня, то там, где упаду, лягу и не встану». После сих слов, братья схватили друг друга за вороты. Боорчу и Мухали старались разнять и уговорить их; а Чингис сидел и молчал. В это время, Кокососы⁵⁷⁸, сказал: Чаадай! К чему ты так торопишься? Царь теперь надеется на тебя⁵⁷⁹. Когда вы еще не родились, вселенная наполнена была смутами; люди бились и грабили друг друга и никому нельзя было жить спокойно; поэтому твоя мудрая и светлая мать, к несчастью, была похищена. Когда ты так говоришь, разве не поражаешь сердца матери? Отец твой, созидая царство, делил труды вместе с твоей матерью. Они воспитали вас, детей, и возрастили, надеясь, что вы будете людьми. Твоя мать светла, как солнце, глубока⁵⁸⁰, как море; как же ты решился, при таких ее качествах, говорить о ней подобным образом»? Чингис сказал: «Как можно говорить о Чжочи такие речи? Из моих детей, он самый старший; вперед – не говорить этого!» Чаадай, слегка улыбнувшись, сказал: «Не нужно оспаривать у Чжочи его силы и талантов. Из сыновей твоих, мы с ним старшие; позволь нам обоим вместе показать свое усердие к тебе; коли кто из нас будет уклоняться, убей тото. Огэдай, человек великодушный⁵⁸¹, пусть он примет твои наставления»⁵⁸². Чингис опять спросил Чжочи, что он скажет? Чжочи отвечал: «Чаадай уже сказал; мы оба вместе будем подвизаться, а Огэдай пусть наследует тебе». Чингис сказал: «Вы оба вместе не ходите; вселенная велика; пусть каждый из вас займет особое государство. Исполните же ваше слово и не дайте людям посмеяться над вами, подобно Алтаню Хучару, которые не исполнили данного ими обещания; что с ними после случилось? Дети и внуки их здесь; пусть они пойдут с вами, чтобы быть для вас уроком⁵⁸³». Потом Чингис спросил Огэдая, что он скажет? – Огэдай отвечал: «Отец! ты благоволил приказать мне говорить; мне нельзя сказать, что не могу наследовать тебе; буду действовать усердно и благоразумно; только боюсь, что мои дети и внуки будут люди без достоинств и не могут наследовать престола. Вот, что я могу сказать!» Чингис сказал: «Такие речи Огэдая справедливы⁵⁸⁴». Потом, он спросил Толуя, что он скажет? Толуй отвечал: «Отец! ты мне самому говорил, чтобы я, забытое братом моим, напоминал ему; когда он заспится, будил бы его; когда пошлет на битву, шел бы». Чингис сказал: «Хорошо!» Потом сказал: «В фамилиях братьев моих: Хасара, Алчидая, Отчигиня и Белгутая, потомки их пусть будут наследовать сан отцов своих по одному человеку⁵⁸⁵; мой сан пусть один сын наследует⁵⁸⁶. Слова мои неизменны; не позволяю нарушать их. Если все дети и внуки Огэдая будут люди неспособные, то неужели из моих потомков не найдется ни одного порядочного?»⁵⁸⁷

Чингис отправил человека к владетелю Танъу, Бурханю, с такими словами: «Ты обещался быть у меня правою рукою. Теперь народ Хойхой убил моих послов, и я иду требовать у него удовлетворения; ты будь моей правой рукой»⁵⁸⁸. Бурхань еще не отвечал, как сановник его, Ашаганьбу, сказал: «Если силы у тебя не достает, так не будь и царем». Таким образом, ему отказано было в войске. Чингис, услышав это, сказал: «Как смел Ашаганьбу говорить так? Разве мне трудно двинуть мою рать прямо на них? Но, согласно моему плану, не стану воевать на них; а, если небо поможет мне, и сохранит меня, то пойду на них, по возвращении от Хойхой».

В год зайца⁵⁸⁹, Чингис пошел войной на Хойхой⁵⁹⁰, повелев брату своему Отчигиню быть наместником, и, взяв с собой супругу свою Хулань, Чжэбе он велел быть в авангарде, Субеэтаю сзади, для вспоможения Чжэбе, а Тохучару идти за Субеэтаем, для его вспоможения. Он приказал им обходить города, населенные Хойхой, н не трогать тамошнего народа, пока сам он не прибудет туда; тогда напасть на Хойхой с двух сторон. Чжэбе, согласно приказанию Чингиса, прошел мимо города князя Мелик⁵⁹¹, и не трогал его народа; но с третьей партией, Тохучар, проходя той страной, снял хлеб на колосьях. Князь Мелик бежал и соединился с владетелем Хойхой, Чжалалдином; они повели войска против Чингиса и, встретив его, вступили с ним в бой. Чингис велел Шигихутуху командовать передовым отрядом; Шигихутуху, вступивши в бой с Чжалалдином, потерпел поражение и был преследуем до самого местопребывания Чингиса. Чжэбе, Субеэтая и Тохучар подоспели, напали на Чжалалдина с тыла и разбили его; он хотел было вступить в город Бухар, но не мог, и был преследуем до реки Шинь⁵⁹², в которой почти все войско его потонуло; Чжалалдин и Мелик успели спастись и бежали вверх по реке Шинь. Чингис, следуя вверх по реке Шинь, взял город Баткэсе и, прибывши к реке Цзыму⁵⁹³, остановился лагерем в урочище Баруаньээр. Он отправил Балу преследовать Чжалалдина и Мелика; Чжэбе и Субеэтая наградил за храбрость, а Тохучара, за нарушение его приказа, хотел казнить смертью, но не казнил, а только выговорил ему, наказал его и отставил от начальства над войском.

Чингис, возвращаясь⁵⁹⁴ от Хойхой, приказал Чжочи, Чаадаю и Огэдаю, с ратью правой руки, перейти реку Амуй⁵⁹⁵ и, достигши города Урунгэчи⁵⁹⁶, осадить его, а Толую осадить город Илу⁵⁹⁷ и другие. Чжочи и его братья, прибывши к городу Урунгэчи, стали там лагерем, и оттуда прислали спросить Чингиса: «Кому из нас троих повелишь быть главным начальником?» Чингис приказал слушаться распоряжений Огэдая.

Когда Чингис взял Удулар⁵⁹⁸ и другие города, то провел лето в горном хребте Алтаньхорхуань, где, обыкновенно, проводил лето государь Хойхой, и эдесь ожидал Балу. Он послал человека к Толую сказать: «Время теперь жаркое; приди ко мне сюда». В то время Толуй уже взял Илу и другие города, и осаждал город Хухчелянь; когда город был взят, он возвратился и соединился с Чингисом.

Чжочи, Чаадай и Огэдай, взявши город Урунгэчи, разделили его жителей между собою и не оставили части Чингису; за то, когда они возвратились, Чингис три дня не хотел видеть их. Мухали⁵⁹⁹ и другие приближенные говорили ему: «Непокорные Хойхой уже усмирены и покорены; разделенные города и, разделившие оные, дети – все это твое, царь. Помощью и покровительством Неба, мы сокрушили Хойхой, и все мы радуемся, зачем же ты, царь, так гневаешься? Дети твои, сознавая свою вину, уже набрались страху; прикажи им быть впредь осторожнее, и позови их к себе». Гнев Чингиса оттого несколько утих; он велел Чжочи с братьями явиться к себе. Когда они явились, он по-прежнему стал упрекать их; трое сыновей его испугались до того, что на них выступил пот; тогда стрелки; Хуанхай, Хуантахор и Сормахан, выступив вперед, говорили: «Три сына твои, что соколиные птенцы, в первый раз приучаемые, впервые вышли в поход. Такие строгие выговоры могут произвести то, что сердце их после к научению обленится. Теперь, от восхода солнца до запада, всюду враги нам. Пошли нас, как лютых псов⁶⁰⁰, если Небо поможет нам и мы победим врагов, то золото, серебро, ткани, все принесем тебе». – Еще говорили: «Там, на западе, есть Халибо⁶⁰¹, государь народа Бахтат⁶⁰², прикажи идти на него войной». Чингис молвил: «Хорошо!» Вместе с тем, гнев его стих. Он оставил Хуаньхая и Хуантахара, а Сормханю приказал идти на Халибо.

Кроме того, между двумя народами, Хиньбус⁶⁰³ и Бахтат, есть народ⁶⁰⁴ Алу и другие; на них Чингис отправил Дорбодохшиня. Потом, приказал храброму Субеэтаю идти войной на север, против Канлинь и других улусов, в числе одиннадцати⁶⁰⁵, переплыть две реки, Идил⁶⁰⁶ и Чжаях⁶⁰⁷, и прямо идти на города Кивамянь⁶⁰⁸ и Кэрмянь⁶⁰⁹.

Чингис, овладев еще городами Хойхой, поставил в них людей, для хранения. К нему явился из Урунгэчи один Хойхой, по фамилии Хурумши, по имени Ялавачи, вместе со своим сыном; так как они хорошо знали состояние городов, то он приказал сыну его, Масхуту, управлять, вместе с воеводами, городом Бухарь и другими, а Ялавачи поручил управление Бэйпином.

Чингис ратовал с Хойхой семь лет. Бала, отправленный Чингисом в погоню за Хойхойским государем, Чжалалдином и за Меликом, преследуя их, переплыл реку Шинь и доходил до страны Хиндус; но, потеряв следы их, захватил верблюдов и овец у пограничных городов Хиндус и вернулся назад. После того, Чингис возвратился на Эрдиши и там провел лето. На седьмой год, в год курицы⁶¹⁰, осенью, он возвратился в главный стан свой, в Черном Лесе, при реке Тула⁶¹¹.

Проведши зиму, Чингис решился идти войной на Танъу и вновь сделал смотр и счет своему войску. В год пса⁶¹², осенью, он двинулся на Танъу⁶¹³, взяв с собой супругу Есуй. Зимой, когда, в урочище Арбуха⁶¹⁴ он занимался облавой, красно-песчаная лошадь, на которой он сидел, испугавшись дикой лошади, сбросила его с себя; Чингис упал и, споткнувшись, ушибся; тотчас остановились в урочище Соорхат. На другой день, супруга его, Есуй, говорила великим князьям и боярам: «Сегодняшнюю ночь царь был в сильной горячке; вы посоветуйтесь». – Великие князья и бояре собрались; один из них, Толун, сказал: «Танъу – народ оседлый, живущий в городах; он не может переходить⁶¹⁵; мы теперь воротимся и, когда царь выздоровеет, снова придем сюда». – Все бояре согласились и доложили о том Чингису. Чингис сказал: «Когда мы уйдем, Тангуты непременно подумают, что я убоялся их. Я здесь буду лечиться; наперед пошлем к ним человека; посмотрим что они скажут». – Он отправил человека к владетелю Тангутов, Бурханю, с такими словами: «Ты прежде обещался быть у нас правой рукой, а когда я шел на Хойхой, ты не последовал за мной; кроме того, еще поносил меня. Теперь, покорив Хойхой, я требую от тебя удовлетворения за прежние слова твои». Бурхань отвечал: «Я не говорил поносительных, о тебе, слов; это Ашаганб сказал, будто я произнес их. Если ты хочешь биться со мной, то приходи в Холаньшань⁶¹⁶ для боя; если же желаешь золота, серебра и тканей, то приходи за ними в Силян»⁶¹⁷. Когда посланный вернулся и передал эти слова Чингису, Чингис сказал: «Слыша такие надменные речи, возможно ли нам уйти отсюда? Умру, но потребую у него отчета; клянусь в том Вечным Небом!» Он отправился в Холаньшань и разбил Ашаганьбу, который бежал в горное укрепление. Наши войска убили всех его способных ратников и все вьюки захватили, а остальной народ разделили и взяли, сколько кому хотелось.

Чингис, проводя лето⁶¹⁸ в Снежных Горах⁶¹⁹, отправил войско, которое полонило Ашаганьбу и весь народ, удалившийся на гору. Чингис пожаловал Боорчу и Мухали сокровищ, позволив им взять столько, сколько они смогли; потом сказал им: «Я еще не уделял вам Гиньского народа теперь вы двое разделите поровну родовое поколение⁶²⁰ Гиньского владетеля; пусть добрые юноши его будут у вас сокольниками, а красивые девицы – прислужницами ваших жен. Прежние Гиньские государи доверяли им и сделали их своими ближайшими; они губили наших предков Дада; вы оба мои ближайшие: так пусть они будут служить вам».

Чингис, поднявшись от Снежных Гор, прошел через город Урахай⁶²¹ и потом осадил город Линчжоу⁶²². Тогда Тангутский государь Бурхань, явился к Чингису и поднес ему золотые кумиры, золотые и серебряные сосуды, мальчиков, девочек, лошадей и верблюдов, всего по девяти девятин⁶²³. Чингис позволил ему сделать поклонение только за дверьми. Во время поклонения, Чингиса охватило⁶²⁴. На третий день, он переименовал Бурханя в Шидурху⁶²⁵ и приказал Толуню убить его. Он говорил Толуню: «Когда, в начале войны с Тангутами я, на облаве, упал с лошади, ты, заботясь о моем здоровье, напомнил о возвращении; но за грубые речи врагов, я воевал на них и, с помощью Неба, овладел ими. Возьми себе принесенный Бурханем походный дворец, вместе с сосудами».

Чингис, овладев народом Танъут, убив государя его, Бурханя, и истребив его родителей, детей и внуков⁶²⁶, приказал, чтобы всякий раз, как будут подавать ему пищу, напоминали ему, говоря: «Танъу истреблен». Таким образом, воевав на Танъу два раза, за неисполнение ими данного ему обещания, он возвратился⁶²⁷. В год свиньи⁶²⁸, по смерти Чингиса, большая часть народа Танъу отделена была супруге Чингиса, Есуй⁶²⁹.

Когда Чингис скончался⁶³⁰, то в год мыши⁶³¹, великие князья правой руки⁶³², Чаадай и Бату⁶³³, великий князь левой руки, Отчигинь, вместе со внутренними⁶³⁴, Толуем и другими князьями и зятьями, равно, темники и тысячники, устроили на реке Кэрулянь, в урочище Кодеуарал, великое собрание. Согласно завещанию Чингиса, они провозгласили царем Огэдая и объявили о том Чингисовой десятитысячной гвардии и всем народам.

Огэдай, вступивши на престол, так совещался с братом своим, Чаадаем: «Отец наш, царь Чингис, оставил народы, еще не завоеванные⁶³⁵; есть, Бахтатского рода, государь Халибо; против него уже отправлен был Чормахань; теперь, я отправлю туда же, на помощь Чормаханю, Охотура с Мунгэту. Есть, также, одиннадцать оседлых⁶³⁶ народов: Канли, Кибча и другие⁶³⁷; против них отправлен был Субеэтай, но, так как тамошние города трудно атаковать и брать, то теперь я прикажу старшим сыновьям княжеским, Бату, Бури⁶³⁸, Гуюйку и Мунгэ, идти туда, на подмогу Субеэтаю, из этих князьев старшим пусть будет Бату, а из внутренних, отправившихся, Гуюйк⁶³⁹. С ними пусть отправятся на войну старшие сыновья князей, зятьев, темников и тысячников; повелеваю же я отправиться на войну старшим сыновям их потому, что мой брат Чаадай говорил: коли-де пойдут на войну старшие сыновья, то ратников будет много и сила грозная. Слышно, что там неприятели чрезвычайно круты. Так как мой брат благоразумен и осторожен, то я приказал старшим сыновьям отправиться туда на войну»⁶⁴⁰.

Царь Огэдай, совещаясь с братом своим Чаадаем, говорил еще: «Теперь, когда я воссел на готовый престол царя, отца моего, какие есть у меня доблести? Ныне, Гиньское царство еще не покорено; я хочу сам идти на него; как ты думаешь? Чаадай сказал: «Хорошо! Только ты поручи старый лагерь⁶⁴¹ хорошему человеку; я отсюда⁶⁴² помогу тебе войском». Решившись таким образом, Огэдай поручил управление главным станом стрелку Олдахару.

В год зайца⁶⁴³, царь Огэдай пошел войной на Гиньское царство, приказав Чжэбе быть передовым. Он⁶⁴⁴ разбил Гиньское войско и прошел Цзюйюн гуан. Огэдай стал лагерем на Лунъхутае и отсюда разослал военачальников брать города. Вдруг Огэдай занемог, впал в забытье и лишился голоса⁶⁴⁵. Повелено было волхву погадать; волхв объявил, что эта болезнь есть наваждение духов гор и рек Гиньского царства⁶⁴⁶, за полонение жителей его и разрушение городов от войск; волхв обещал духам людей и сокровищ⁶⁴⁷, но по гаданию выходило безуспешно: болезнь усилилась пуще прежнего; только когда волхв предложил одного из родственников Огэдая, духи умилостивились и болезнь Огэдая, несколько, утихла. Огэдай открыл глаза, потребовал воды напиться, и спросил: «Что со мной?» Волхв отвечал: «Это наваждение духов гор и рек Гиньского царства; обещаны были им, для умилостивления, разные вещи; но они не принимают и требуют, чтобы тебя заменил один из твоих радных». Огэдай спросил: «Теперь кто со мной?» В это время случился тут великий князь Толуй, он сказал: «Блаженный отец наш избрал нас, двух братьев; тебе повелел царствовать, а мне быть при тебе; забытое тобою – напоминать тебе; от сна – будить тебя; если же я лишусь царя-брата, то кому буду напоминать, кого пробуждать? Кто будет управлять многими народами Дада? Этому обрадуется сердце Гиньцев. Теперь, я заменю тебя; принимаю на себя все грехи твои; притом, я красив и могу быть жертвой духам⁶⁴⁸. Волхв! произнеси молитву». Волхв, взяв воды, наговорил над нею, а Толуй выпил ее; посидев немного, он почувствовал опьянение и сказал: «Когда я очнусь⁶⁴⁹, призри моих сирот и вдов, возрасти и устрой их; тебе завещаю это, царь-брат». Сказав это, он ушел, и вскоре помер. – Так было это дело⁶⁵⁰.

Огэдай, сокрушив Гиньское царство до конца, назвал государя его служкой⁶⁵¹, захватил золото, ткани, скот и людей, и возвратился. Для охранения Бяньляна и Бэйпина, поставил в них таньмачи⁶⁵², и потом, перейдя за хребет⁶⁵³ на север, стал лагерем.

Чормахань воевал на род Бахтат. Этот род покорился. Так как страна та добра и богата хорошими произведениями, то Огэдай оставил там Чормаханя и других, в качестве таньмачи, для хранения, с тем, чтобы он ежегодно доставлял к нему дань золотом, тканями, верблюдами и конями.

Также, отправившийся по следам Субеэтая, великий князь Бату, с другими князьями, покорил роды Канли, Кибча и еще третий⁶⁵⁴, разбил города рода Орусы⁶⁵⁵, и людей их всех или убил, или пленил; только народы Асут и других городов⁶⁵⁶, частью полонены, частью сами поддались. Поставив там дарухачинь⁶⁵⁷ и таньмачи, для хранения, он возвратился.

Против Нюйчжинь Гаоли, отправлен был прежде Чжалаиртай; теперь, на подмогу ему, Огэдай послал Есудера, который, завоевав тамошнюю страну, сделан был в ней таньмачи.

Башу, из Кибча, прислал к Огэдаю посла с таким донесением: «Силою Вечного Неба и счастьем⁶⁵⁸ царя-дяди, народы всех одиннадцати государств покорены. При возвращении войск, на расставанье, устроен был пир, на который съехались все князья; я, будучи между ними постарше, прежде других выпил одну или две чары вина; Бури и Гуюйк за то прогневались, оставили пир и, сев на коней, уехали. Бури сказал: «Бату равен мне; зачем он пьет прежде меня? Он не больше, как баба с бородой, и я, пятой толкнув, свалю его и растопчу». Гуюйк сказал: «Он – баба со стрелами и с луком; я велю поленом бить его по груди». – Сын Элчжигитая, Хархасунь сказал: «Вот я приделаю ему сзади деревянный хвост». – Такие речи произнесли Бури и Гуюйк, когда мы, после войны с различными народами, рассуждали о том, что полезно, и что не нужно⁶⁵⁹ и, не совещавшись, разъехались. О чем и доношу тебе, царь-дядя».

Когда посланный Бату доложил все это Огэдаю, Огэдай сильно разгневался и не позволил Гуюйку видеться с собой, говоря: «По внушению какого низкого человека он осмелился ругать своего старшего брата? Брошу тебя, как птичье яйцо. Пусть он отправится на отдаленные границы, в качестве таньмачи, берет крепкие города и переносит тяжкие труды». Еще говорил: «У кого Хархасунь научился поносить так нашего родственника? За такое преступление его следовало бы казнить смертью; но, если я казню его, то люди непременно укорят меня в пристрастии. Пусть он идет вместе с Гуюйком. Бури, сын моего брата, Чаадая; пусть Бату переговорит с Чаадаем».

Великий князь Мангай и боярин Алчидай представили: «От Чингиса есть святое повеление, дела запольные решать за полем, дела семейные решать дома. Дело Гуюйка есть дело запольное, лучше предоставить самому Бату ведаться с ним». Тогда гнев Огэдая укротился; он позвал Гуюйка к себе и так выговаривал ему и поучал его: «Когда ты отправился в поход, то на дороге перебил всех ратников и охладил их рвение. Не думаешь ли ты, что народ Орусы, устрашившись одного тебя, покорился, и потому ты осмелился оскорбить своего старшего брата, как враг? Наш Чингис царь говаривал: когда людей много, так люди боятся; когда вода глубока, люди тонут. Субеэтай, напереди, защищал и заслонял тебя, и ты, с большой ратью, взял эти несколько родов Орусы, сам же по себе, ты не показал доблестей ни на копытце козленка. Хорош молодец! В первый раз из дверей, и уже заводит раздор. Но Мангай и Алчидай упросили меня; довольно. Это дело запольное; ты вместе с Хархасунем ступай к Бату, пусть он решит; а о Бури пусть он уведомит Чаадая».

Огэдай-царь снова объявил прежние постановления Чингиса, относительно обязанностей телохранителей и Саньбаней в прежнем виде.

Огэдай-царь говорил: «Наш царь Чингис с большими трудами созидал царский дом. Теперь пора доставить народам мир и довольство, и не отягощать их». Посему, он совещался с братом своим, Чаадаем, о полезных предприятиях: «1) Со стад народа⁶⁶⁰, каждый год брать только по одному двухгодовалому кладеному барану и обваривать его⁶⁶¹; в каждом улусе, с сотни баранов, брать по одному барану, для вспоможения бедным того улуса; 2) Князья и затья, во время собрания⁶⁶², обыкновенно, собирают с народа провиант; это неудобно; пусть из каждой тысячи ежегодно отделяют кобылу и приставляют к ней человека для пастьбы ее и доенья; эта лошадь и человек будут навсегда сменными; 3) В звание смотрителей наградных: золота, материй, орудий, оружия, кладовых и магазинов, пусть присылают людей из разных мест; 4) Для отведения народу участков земель на кочевья, пусть командируют людей, выбранных из каждой тысячи; 5) В стране Чуал⁶⁶³, по неимению воды, доселе водились только дикие звери и не было жилищ человеческих. Теперь надобно расселить там народ; пусть Чанай и Уйуртай объездят и освидетельствуют те места, где удобно ставить становища, и там выкопают колодцы; 6) Посланцы проезжают взад и вперед через кочевья; оттого и дела замедляются, и народ терпит. Теперь пусть каждая тысяча снарядит людей и коней, и учредит чжаньчи⁶⁶⁴. Если дело не крайней важности, то посланцы должны ехать на станционных конях, отнюдь не проезжая по жилым кочевьям⁶⁶⁵. Об этих мерах напомнил мне Чанай болхадар; я тоже нашел их удобными. Сообщаю их тебе, брат Чаадай». Чаадай, выслушав эти слова, на все отвечал: «Хорошо! надобно так и поступить». Потом прибавил: «Что касается до почтовых станций, то я отсюда⁶⁶⁶ начну учреждать их, так, чтобы они встретились с учрежденными тобой; а Бату пусть от себя⁶⁶⁷ начнет и соединит свои с моими».

Когда царь Огэдай объявил об этих статьях князьям, затьям и боярам, все сказали: «Полезно! Чрезвычайно хорошо». Потом отправили людей в разные места, собрать, по вышесказанному постановлению, баранов и лошадей, равно, избрали людей для хранения кладовых и магазинов, и для станций. Устройство учреждаемых станций, возложено было на Арацяня и Тохучара. На каждой станции поставили по двадцать вершников. Постановлены были правила, относительно числа лошадей на внутренних ямах⁶⁶⁸, равно, овец для прокорма и лошадей для посланцев, и числа телег и быков; если окажется неполное число, то у виновных отбирать в казну половину имущества.

Царь Огэдай говорил: «Со времени восшествия моего на престол отца моего, я совершил четыре новых дела: 1) Покорил Гиньское царство: 2) Учредил почтовые станции; 3) На местах безводных велел выкопать колодцы; 4) Во всех городах, для хранения их, поставил таньмачи. Проступился я в четырех вещах: 1) Наследовав престол, предан был вину; 2) Слушался речей женщин и взял себе девиц из народа дяди моего Отчигиня⁶⁶⁹; 3) Из личной мести, тайно умертвил верного Дохолху; 4) Построил стену, чтобы, Небом даруемые нам, дикие звери не перебегали во владения моих братьев; чем и возбудил против себя ропот и неудовольствие».

Сия книга, в большом собрании⁶⁷⁰, в год мыши⁶⁷¹, в седьмой луне, во время пребывания на реке Кэрулянь, в урочище Кодеэарал, писанием кончена.

Бцз. – Бэнь цзи, описание царствований в Юань ши.

Бчж. – Бэнь чжуань, биографии знаменитых мужей в Юань ши.

Вгд. – Ван гуань дай, сократитель Юань чао ми ши.

С.с. – Сюй сун.

Цчл. – Цинь чжэн лу, старинная Китайская биография Чингисхана.

Юш. – Юань ши, история Монгольской династии в Китае.

Дтбц. – Дэн тань би цзю, сочинение военного содержания, времен династии Мин; в нем есть каталог некоторых Монгольских выражений, и названий, с переводом на Китайский язык.

Цдс. – Цянь да синь: известный писатель, автор Нянь эрр као и (критических замечаний на Китайскую историю) и других сочинений.