1. Доисторическая эпоха

Слово «осанна» имеет великий смысл. Оно означает спасение. Спасение от чего-то ужасного, чего-то страшного. Ну, например, спасение от вечной гибели, от вечной смерти. В историческом плане «осанна» прозвучала на улицах Иерусалима, когда Господь наш Иисус Христос входил во святой град, «седя на молодом осле». Тогда весь город «потрясеся». И старые, и малые, восторженно ликуя, кричали: «Осанна Сыну Давидову, благословен грядый во имя Господне!»

На доисторическом же этапе «осанна» впервые прозвучала на небе. Ещё тогда, когда ни земли, ни космоса, ни солнца, ни луны, ни звёзд ещё не было. Когда Бог-Творец Своим пречудным непостижимым образом, Своей Божественной силой творил сверхнебесные просторы, устроял светлый Ангельский мир, тогда чудные эфирные небесные лики, многочисленный хор предивной горней гармонии воспевал Ему «осанна». Возможно ли вообще передать на бумаге или языком человеческим это небесное «осанна», прозвучавшее в доисторические времена в необъятных пресветлых горних просторах?

Никто земной, ни даже небесный житель (Ангел) не в силах этого передать. Херувимы, пламенные Серафимы, молниевидные Престолы, грозные Господства – никто не может воспроизвести первое «осанна», прозвучавшее как великий гимн хвалы, невыразимого восторга, восхитительного удивления перед силой и премудростью Творца Вселенной.

«Когда сотворены были звезды, восхвалиша Мя гласом велиим вси ангели Божии» (Иов 38,7). Вне всякого сомнения, что и светлый Денница (будущий сатана) со всеми своими будущими сговорщиками (бесами) вдохновенно пел своим предивным голосом «осанна» Богу Великому. Кто знает, может быть с того именно доисторического момента и возникла в его сердце змеиная зависть к Богу? Может быть, видя такую бурно-ликующую славу Творцу, он и замыслил эту славу перенести на себя, и «осанну» чтобы пели ангелы не Богу, а ему – прескверному самолюбцу и безумному гордецу. Но небо, светлое и разумное небо со всеми его бесчисленными жителями не переставало петь «осанна» Богу.

И после того мгновения, ужасного и страшного, когда Первый ангел гордо сказал: ««Осанна» пойте мне, а не Богу», – верные сыны Божии (светлые и смиренные духи) ещё сильнее, ещё восторженнее огласили небесные своды оглушительно-громким «осанна» Богу и никому больше. И вот тогда-то гимн «осанна» как слава, прославление Богу, стал иметь и другое значение, именно как спасение. Бесчисленные хоры небесных жителей, как бы перекликаясь в разных краях необъятной Вселенной, единогласно взывали, что спасение только от Бога, что спасение возможно только с Богом, что никто другой, кто бы он ни был, пусть хоть самый могущественный ангел, спасти ангелов и людей не может. Что счастье и блаженство жизни разумным тварям никто другой, кроме Бога, дать не в силах. Поэтому будем ещё громче, ещё настойчивее, ещё убедительнее петь Богу «осанна» и воздавать Ему славу во веки веков.

Вот когда стоите в храме – конечно, не на небе, а на земле, в земном Божием храме – за всенощной, то слышите, как из светлого алтаря несутся дивные слова: «Слава Святей, Единосущей, Животворящей и Нераздельной Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков». Или: «Слава Тебе, показавшему нам свет». А за литургией слова: «...поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще» – «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоея, осанна в вышних...»

(Служебник). Думали ли Вы когда-либо, что это за возгласы? Что это за священные слова? Это слова Небесного гимна хвалы и славословия Богу, это слова убеждённого сознания, что слава, настоящая вечная слава, принадлежит только одному Богу, только Ему одному мы поем: «Осанна, благословен грядый во имя Господне». И другой кто-либо, пусть даже гениальный, пусть даже и очень прославленный, недостоин этой славы, недостоин этой «осанны».

Поэтому с каким восторгом, с какой радостью должно Вам слушать и произносить эти слова Богу! Ведь мы в этих словах соединяемся, буквально сливаемся с Ангелами, поем с Архангелами и стоим-то уже будто не на земле в храме, а на самом Небе, в глубине Небесного храма, где поют, вопиют, взывают и глаголют голоса Херувимов, Серафимов, Начал, Властей, Престолов, Господствий, Сил, Архангелов, Ангелов. И мы не только слышим их предивные голоса, но и видим их, как они есть. Да, да, очами веры видим их – ви­дим, созерцаем, ужасаемся.

Разве святой Иоанн Златоуст не говорил нам об этом? Разве другие святые отцы не учат так?

Так вот, когда Вы в храме или ещё где, может быть, вне храма земного, услышите глас прославления Бога Небесного, услышите Ему «осанна», скажите, что да, истинно – слава подобает только Тебе, Боже, и больше никому.

А если Вам придётся быть, хоть временно, в самом аде, земном или подземном (преисподней), и там услышите снова доисторический злобный крик сатаны, что дескать, слава мне, а не Богу – остановитесь, насторожитесь и, собравши всю силу духа, скажите: «Нет! Безумный, ты недостоин, чтобы тебе пели «осанна». Ты не можешь спасти никого. Когда сам в беде и себе не можешь помочь, какой же ты спаситель других?» Сказавши это, Вы почувствуете, как некая мощная сила поднимет Вас и даже вынесет Вас.

А как страшна и огненна эта слава Божия для сатаны и всего его тёмного воинства! Как он уязвляется сильно и больно этим пламенным мечом! Никогда не забыть ему разящего удара Архангела Михаила, когда тот, воскликнув: «Кто яко Бог наш...», – резанул его своим крестовидным пламенным мечом в самое бесовское сердце. И с тех пор вновь и вновь слава Божия нестерпимо разит сатану до ужасной боли, и остервенившись как раненый зверь, он мечется в приступах бессильной злобы.

Известно, что вот теперь, в наши времена, люди спасаются очень плохо. Даже духовенство, монашество, не говоря уже о мирянах, в духовной жизни весьма плохо успевают.

Иногда даже и хотели бы люди сделать что-то такое доброе, спасительное себе и другим, но и это практически им не удаётся. И вот, видя такое своё духовное бессилие, люди унывают, отчаиваются. Вернее, сатана поражает их ядовитой стрелой уныния, недовольства, отчаяния.

«Все равно не спастись! – говорят люди. – Не делать ли уж то, что все делают, т.е. жить так, как все живут? Не молиться, не поститься, не думать о Боге, о загробной жизни. Что уж там будет, то и будет, а здесь, на земле, все-таки пожить, насладиться всем-всем, а там видно будет. Ну ведь другие-то живут так, да и почти все так живут». Стрела, ядовитая стрела все глубже и глубже уходит в сердце. Змий лжемудрствования и сластолюбия все туже и туже сдавливает шею.

Что же тогда делать бедному человеку? Или и вправду соглашаться с этим? Или верно, что теперь уже не спастись и надо жить, как скотина?

Нет! Подождите, постойте, передохните! Перевооружитесь. Взгляните на небо и, вздохнув, скажите: «Ну хорошо, спастись теперь, конечно, трудно, очень трудно. Но что невозможно – то уже ложь. Настоящая голая ложь. Да разве зло стало сильнее добра или сатана сильнее Бога? Нет уж, извините, этого никогда быть не может. Сатана сильнее Бога никогда не будет, а, следовательно, спастись всегда возможно и должно, хотя, конечно, весьма трудно становится. А будет ещё труднее».

Вот придя к такому правильному выводу, Вы скажите: «Слава Богу нашему во веки веков». Уверяю Вас, меч обоюдоострый вонзится в этот момент в сердце лукавого, и Вы почувствуете лёгкость и сладость победы в своей измученной душе.

Святитель Василий Великий разве не учит нас за каждый вздох груди благодарить и славить Бога, а святой Иоанн Златоуст, этот великий страдалец и мученик, разве не отдал душу свою Богу со словами: «Слава Богу за все»?

Говори и ты, христианин, чаще и чаще «осанна» своему Владыке и Господу. И как бы тебе ни было трудно, как бы ни тяжело – говори. Говори, против желания, против своей слабой воли, измученной, изломанной грехом и скорбями, говори против своего сердца.

Один святой отец сказал, что великое утешение для человека, если он будет эти земные страдания рассматривать на фоне «того мира». И действительно так.

Вот пример одного больного, который уже несколько десятков лет лежит недвижимо на постели, уже пролежни везде на его теле, нет здорового места нигде на нем. Поворачивают его с великой болью, стоном, судорогами. Кажется, это уже не человек, а ком больного окровавленного мяса, жизнь которого – одна сплошная пытка, один кромешный ад, одни непрерывные мучения. Когда этого человека спросили с удивлением, как он все это переносит (ведь когда какая заноза попадёт в палец или прыщ какой вылезет на щеке, мы уже голосим и звоним в «неотложку», а вот он так страдает всю жизнь и ещё будто готов страдать столько же, а то и больше), больной – раб Божий – ответил: «Что мои муки в сравнении с муками вечны­ми и что моя земная жизнь в сравнении с жизнью вечной?»

И вот когда, действительно, будем поступать так, как поступал этот больной, раб Божий, тогда произойдёт целое открытие для нас. Жизнь как бы переворачивается сверху вниз. Вечность становится центром, а все временное, мимолётное – совсем малозначащим или даже совсем незначащим.

«Земную жизнь рассматривать на фоне вечности...» Тогда «осанна» Богу Небесному будет чаще звучать в наших устах, и не только устах, но и в сердце.

Но на вечность смотреть в телескоп времени не так уж легко. Вот представляем, представляем вечность с её радостью, красотой, с её добрыми Ангелами и Архангелами; убеждаем, убеждаем себя, что там и Матерь – то Божия – наша любимая Заступница, и Спаситель наш возлюбленный, Сам Бог Отец, и родные-то наши умершие там, и любимые святые: преподобный Серафим Саровский, святитель Николай, великомученик Пантелеймон Целитель. Да, все, все они там. И вот все-таки как мы ни убеждаем себя в реальной близости этой вечности, все равно она для нас как в тумане, все равно как бы покрыта какой-то темной пеленой, все равно как бы она не существует. Сомневаемся мы в ней. Не утешаемся, когда вспоминаем о ней.

Почему это так бывает? Или, быть может, и в самом деле нет никакой вечности, нет никакого Небесного рая? Нет никакой Небесной жизни? Нет никако­го воздаяния, никакого блаженства, никаких вечных мук?!

Все это есть, непременно есть. И вечная жизнь есть. И Бог вечный есть. И Ангелы есть. И бесы есть. И рай есть. И ад есть. Все, все есть. А если для кого этого ни­чего нет, то пусть немного подождёт – увидит сам...

Но надо подождать. Земная жизнь как миг пролетит, а там уж непременно проявится иная жизнь: или Небесная, или преисподняя.

Но почему же мы все это плохо себе представляем, очень плохо или совсем не видим? Не чувствуем?

Вот когда Вы сидите в кино... да, да, в кино. Что? Вы там никогда не были? Полно Вам. Ну сходите и найдёте там себе большой урок для спасения души Вашей. Вот Вы увидите там большой белый экран и, конечно, множество народа, а в храме у «Споручницы» – почти никого. Вам скорбно будет, и Вы заплачете. В храме у Вас слезу не выбьешь, а вот там заплачете.⁴

Когда «пустят» картинку и погасят свет, увидите, как на белом экране изобразятся разные предметы: люди, животные, дома, леса, океаны. И вот, чтобы эти предметы были ясно видны на экране, необходимо, чтобы экран был чистым, белым. Если экран не чистый, а грязный, или если он не белый, а чёрный, то на нем Вы решительно ничего не увидите. Не увидите Вы ничего и тогда, когда будете дремать или совсем спать, а не бодрствовать. Тогда, конечно, и белый экран Вам ничего не даст. Но если будете трезвенно смотреть на этот белый экран, то увидите многое, бывает, что и полезное.

Так вот, для того, чтобы Вам ясно представлять Небесный мир, мир невидимый, мир духовный, мир Ангельский, необходимо для этого иметь духовный экран, т.е. необходимо носить в себе чистое сердце. Тогда в этом чистом сердце, как на белом, чистом экране, отобразится весь Небесный мир, весь мир невидимый, духовный. А если Ваше сердце, как выгребная яма, как тёмная непроглядная ночь, то что доброе Вы можете увидеть, или представить, или вообразить? Что духовно-небесное в нем может отразиться? И как Вы не представляйте себе иной мир, как ни напрягайте, хоть до болезненности, Ваше воображение, все равно Ваше греховное сердце будет отображать блуд, нечистоту, всякую мерзость, непотребство, зависть, гордость, лукавство, хитрость, коварство, обжорство, обман и всякую- всякую иную гадость.

«От сердца исходят помышления злая, – сказал Спаситель, – гордость, лихоимство, блуд, прелюбодейство, хищение и прочие страсти».

Таким образом, наша задача – очищать своё греховное сердце от всякой нечистоты и злобы, и вот тогда уже нам будет очень и очень легко помнить о небесном мире и живо-реально представлять его, как настоящий день, в котором мы вот сейчас живём. Этому нас учит слово Божие. Это нам заповедают и святые отцы Церкви: всемерно, подвигом и слезами очищать своё грешное сердце – духовный экран, ибо только чистые сердцем Бога узрят.

А нечистые сердцем никогда Бога не найдут и, тем более, не познают счастье жизни с Ним. Всемерно и усиленно будут Его отрицать и говорить: «Да что Вы, какой Бог? Не видно Его нигде. Его, значит, и нет, и не было».

Да, вечность есть «иная глубина», которую никакой совершенный телескоп обнаружить не сможет, которую никакая совершенная техника не постигнет. А вот чистые сердцем её, эту вечность, с её неизведанной, непостижимой глубиной, чувствуют и блаженно переживают радостным и светлым переживанием.

Мы говорим о «доисторической эпохе». О той эпохе, которая была до сотворения мира – видимого нашего мира и невидимого Небесного. Та таинственная эпоха нигде, ни в каких книгах не записана. О ней никто не только из людей гениальных и святых, но и из Ангелов Небесных сказать ничего не смогут. Эта доисторическая эпоха может быть разделена на два периода. Первый период – бытие и жизнь невидимого Троичного Бога Небесного до создания им Небесного духовного мира. Этот первый период покрыт глубокой, ничем не раскрываемой тайной. Непостижимость, глубина, неприступность, не разгаданность – вот удел нашего человеческого определения этого периода.

Второй период доисторической эпохи определяется некоторой малой познаваемостью. Но очень и очень малой. Святая Библия говорит: «Вначале сотворил Бог небо и землю». И вот под этим «Небом» святые отцы наши Богоносные разумеют ничто иное, как горний Ангельский мир, мир духовный, мир невидимый, мир блаженных Небесных жителей.

Теперь уже, в этот второй период доисторической эпохи, на небе явились бесчисленные сонмы Ангелов, Архангелов, Херувимов, Серафимов, Престолов, Господствий. И вот Небо небес огласилось дивным пением Богу Творцу: «Осанна, слава Ему во веки веков!»

Неизреченная любовь Божия вызвала к жизни и другие существа. Бог-Творец восхотел, чтобы и другие Его творения участвовали в блаженной жизни с Ним. Восхотел, чтобы и они наслаждались радостью и полнотой бытия с Богом.

О, благость и непостижимость Любви Божией! О, бесконечная доброта и совершенство! И подумать только: где мы тогда были с тобой, читатель? А ведь Господь Бог и тогда думал о нас! Он нас, всех людей, весь земной мир имел в Своём спасительном творческом плане.

Да, большую, и очень большую, непостижимую глубину не только для нас, ограниченных людей, но и для Ангелов светлых представляет собой Небесная доисторическая эпоха. Говорим о Небесной, потому что есть ещё и доисторическая эпоха земная. Т.е. говорят, что прежде чем сформировалась земля, прежде чем образовались моря, реки, леса, горы, воздух, была эпоха времени никакими историками не описанная, никакими учёными не дознанная.

Когда святого Константина философа спросили сарацины: «А как ваша вера думает о вечной эпохе, выше чем временной, выше чем земной?», то святой Константин невозмутимо ответил: «Я думаю, я убеждён, что вечная жизнь существует так же подлинно, как и эта вот временная. Вспомните о солнце, особенно когда оно за тучами. Для нас оно представляет абсолютную тайну, и за тучами мы его не видим. Но можно ли сказать, что солнца вообще нет или оно было и теперь его не стало? Нельзя этого сказать, потому что мы, хотя солнце за тучами и невидимо, но тепло и свет его чувствуем на себе, на других и во всем мире».

В одной интересной книге рассказывается, как Орёл разговаривал с Петухом о важных вопросах. Хотя это был рассказ полушуточный, но он имеет немалую жизненную глубину и познавательное значение.

В высоком небе парил Орёл. Он летал над вершинами скалистых гор, над морями и непроходимой тай­гой. И вот, летая на огромной высоте, Орёл однако все до мельчайших подробностей видел, что делается на земле (говорят, что для полётов на такой высоте у Орла развито до предела зрение). Он видит своими глазами с огромной высоты, например, как бежит заяц по засеянным полям. Видит, как маленькая лисичка помахивает своим пушистым хвостом. Видит даже, как суслик у своей норки грызёт пшеничный колос и как пёстрая змея, извиваясь и играя своей жемчужной чешуёй, ползёт в зелёной луговой траве. А какие дивные, неописуемые картины видит Орёл с высоты голубого неба! Пред его взором стелются, как разноцветный огромный ковёр, цветистые луга и низины; как гигантские зеркала сияют на солнце океаны, моря, озера; как жемчужные ленты, переливаясь и извиваясь на много-много километров, текут голубые реки и ручейки. А необъятные степные дали? А белоснежные вершины и цепи гор? А большие и малые города и селения, где живут люди?.. А необъятные просторы и свобода полёта в голубом небе?.. О, сколько неописуемой красоты видит Орёл, паря и летая в высоте!

И вот однажды Орёл, так летая в голубом небе, заметил на хозяйском дворе Петуха. Настоящего деревенского петуха, который часто и голосисто поёт и порядочно гордится своими курами. Петух, как обычно, деловито ходил по замусоренному маленькому двору. Он то и дело разбрасывал ногами мусор на дворе и хозяйственным криком созывал своих кур. Те бежали к нему, сломя голову, думая, что их начало вождь нашёл для них нечто сверхценное и полезное. Но, собравшись, они убеждались, что ничего особенного здесь нет и быть-то не могло, кроме какого-либо маленького зёрнышка или гнилой картошки. Но Петух деловито все хлопотал и делал вид, что то, что он нашёл и разрыл в мусоре, чрезвычайно ценно и полезно курам. Делал и ещё кое-что в этом роде Петух на своём грязном и маленьком дворе. Ну, например, задрав высоко свою хохлатую голову и перистый хвост, он явно показывал своё самодовольство, громко покрикивал на кур и гордо-чеканно похаживал по двору.

Видя все, что творилось во дворе с Петухом и курами, Орёл стрелой спустился вниз. Думаете, одним махом он замыслил разделаться с этим маленьким самодовольным гордецом Петухом и его доверчивыми курами?

Да нет, совсем не то. Орлу, наоборот, очень жаль стало Петуха. Жаль до слез, что Петух всю свою петушиную жизнь проводит в маленьком грязном дворе. Всю свою куриную жизнь роется в мусоре, грязи, объедках. Орлу жаль стало Петуха, что он ничего кроме своего мусора не знает. Не знает ни красоты голубого неба, не знает он ни просторов зелёных полей и лесов, не знает чудной свободы крылатого полёта. Ну, совершенно ничего Петух этого не знает. И, тем не менее, не зная этой широкой, красивой жизни, он ещё гордится своим грязным двором, доволен своим мусором и куда многозначительно держит себя в обществе своих кур.

Да, Орёл слетел с высоты к Петуху, затем чтобы рассказать ему о другой, лучшей жизни, о более красивых просторах, чем петушиный двор, о более дивных переживаниях, нежели найденное в грязном мусоре зерно. Словом, Орёл вознамерился осчастливить Петуха, жизни петушиной придать более осмысленный, более деловитый вид.

Сначала Орёл сел на крышу дома, потом спустился прямо к «хозяину» мусора. Петух, конечно, не растерялся. Разве можно трусить перед своими курами? Орёл стал дружески «внушать» Петуху о том, что он, Орёл, видел в небе. Стал говорить о красоте иной жизни, которой Петух совсем не знает. Стал убедительно растолковывать, что его петушиная жизнь – не настоящая жизнь. Что Петух-то за своим двором очень многое не видит. Много говорил Орёл Петуху. А тот все слушал да слушал. Причём, делал вид, что кое-что понимает из того, что говорил ему Орёл. («Надо же показать свою солидность, что и я кое в чем разбираюсь»). Но в самом-то деле Петух решительно ничего не мог понять из того, что говорил ему Орёл. О каких-то лесах, горах, необъятных просторах, морях, «окиянах» Петух совершенно не имел ни малейшего представления.

Немного послушав Орла внимательно, Петух стал рассеянный, какой-то безразличный ко всему, что толковал ему Орёл. Ещё немного послушав, он явно презрительно повернулся к Орлу задом. Затем как-то отчаянно, разом, почти царапнув своими обеими лапами мусор, он обдал Орла облаком густой пыли, грязи.

Орёл был явно обижен этим поступком. Но видя полное невежество Петуха, простил ему. Затем он взмахнул своими могучими крыльями и воспарил в небесную голубую высь...

Вот так и мы, подчас, понимаем в вопросах вечности, как понимал этот Петух из всего, что говорил ему Орёл. Силимся понять, хотим постигнуть, пытаемся уяснить, что выше нас и значительнее нашей земной жизни. Хорошо это. Очень хорошо. Особенно, когда все это сопровождается истинным смирением и благочестивой любознательностью. Но если, не понимая высокого, махнём на все рукой, как Петух, тогда в мусоре нам рыться вечно, в мусоре и сгнить.

Исходя из Священного Писания, мы видим, что во вторую половину доисторической эпохи Небо в своём гармоническом единстве как будто раскололось. Дружное всемощное Небесное «осанна» Богу Творцу на какое-то роковое мгновение ослабло, расстроилось, замолкло...

О, какой же это был ужасный и трагический момент! Какое неописуемое Небесное бедствие!..

Нет! Это не затмение солнца, когда среди бела дня вдруг делается темнее ночи. И так страшно-страшно.... Это даже не ужасное землетрясение, когда колеблются и разом рушатся огромные здания, погребая в развалинах десятки, сотни, тысячи невинных жертв. Это и не огненно-пылающий многотонный метеор, который вдруг раскалывает небо от востока до запада и, стремительно падая на землю лавиной огненного смерча, как клочок бумажки попаляет половину земной поверхности. Нет, это ни то, ни другое, ни третье. Это даже не крушение космоса, столкновение космических тел, когда все огромные и бесчисленные небесные тела (если это вообще когда-либо возможно), столкнувшись одно с другим, создают всемирный космический переворот, разрушив таким образом всю разумную надземную и космическую гармонию. Нет, это что-то гораздо большее и что-то безмерно ужасное. Это сверх космическое крушение. Это духовно-физическая агония всех миров, их нестерпимая катастрофа, их безвозвратная гибель...

Во вторую половину доисторической эпохи на духовном небе зловещей молнией резануло богоборчество. Тварь восстала на Творца. Ангел поднял руку на Бога.

Думаете, Богу надо было защищаться, как и теперь будто Он нуждается в человеческой или ангельской защите? Вовсе нет! Господь Бог так мощен, так недвижим в Своей Державе, так несокрушим, что ни одна линия Его сияющих лучей не поколебалась, не подала ни малейшей зыблемости.

Ведь так вот и теперь, и всегда будет.

Бога могут отрицать, могут Его несносно поносить, могут над Его планами и заповедями зло смеяться, могут даже поднять бунт против Бога и зверски ударить Его по щеке, переносице, глазам, устам... Вонзить даже острие кинжала в Его сердце... Вместо торжественной, радостной «осанны» прошипеть злоехидно: «Распни же скорее Его». Да, может некультурный человек и теперь зверски раздробить на части икону Спасителя Бога, растоптать обломки или ещё хуже – бросить их в отхожее место, смеясь и издеваясь. Может он и чудотворный образ Богоматери дерзкой рукой сорвать из переднего угла и, выволоча на улицу, здесь при односельчанах выколоть ножом очи Приснодеве. Кажется, человек – человек нынешний – все может сделать. Но что? Бог разве будет защищаться? Или защищать Свою Пречистую Матерь? Или заступаться за Свою Непороч­ную Невесту – Церковь? Думаете, будет Бог защищать Себя и нас?!

А что думаете – не будет?! Сказано в Писании: «Он придёт и не замедлит... Защитит их вскоре». И ещё: «Бог поругаем не бывает».

В одной из древнейших книг повествуется, как в семидесятых годах первого столетия нашей эры (при разрушении Иерусалима) римский полководец Тит, ворвавшись с воинами в город, взошёл в храм Иерусалимский. Не удовлетворясь этим, он вступил во Святая Святых, куда только один Первосвященник раз в год мог входить со страхом. Дерзко войдя в Святая Святых, Тит громко и насмешливо воскликнул: «Вот я стою на неприступном месте, где ни один еврей не может стоять!» Вынув Тору (Святое Пятикнижие) из Ковчега Завета, он стал топтать святыню. Потом, размахнувшись, пронзил завесу. Из завесы потекла кровь... Не вразумившись, безумный Тит сказал: «Вот я заколол еврейского Бога». Забрав все сокровища храма, он увёз их в Рим. На море разразилась буря. Такая ужасная буря, что Тит струсил. Едва избежав гибели, он потом сказал: «Еврейский Бог слаб на суше и силен только на море. Он потопил некогда фараона, но меня не осилил...»

И вот Господь все Титу терпел. Безумный римлянин кощунствовал беспредельно и безнаказанно. Но что было потом с Титом? Будто и ничего особенного. На него только напала маленькая-маленькая мошка и стала его «точить». Заживо стала его полегоньку грызть. Да так и съела его живьём. Конечно, больно было тирану. Вопил громко, звал о помощи. Но помочь никто ему так и не смог.

Видите, как делается у Правосудного. Если Сам Бог не покарал кощунника, так маленькая мошка дотла его съела. Живьём его сгрызла. Как в аду червь неумирающий. Но там ест, ест и не съедает, а только новые пытки придаёт, потому что там тело неестественное. А здесь вот тело плотяное, и маленькие мошки его все­го съели. Великий полководец, народы победил, а вот с мошками не справился. Малых мошек не смог победить. А они его всего, прямо на глазах придворных, съели.

И Нерон-тиран также погиб. И Юлиан Отступник, и многие-многие другие сильные мира сего, посмеивающиеся над истинным Богом неба и земли.

Но мы-το, спрашивается, вправе ли вообще писать о вещах столь серьёзных, как, например, о тайнах доисторической эпохи, о зле, возникшем на Небе, о способах познания вещей духовных? Кто может раскрывать эти великие вещи? Не чистый ли прозрачный ум, не святое ли или вообще освящённое мышление?! Боюсь, не гордыня ли, прикрытая ширмой смирения, руководит нами к описанию этих вещей высоких и сугубо таинственных?..

Ведь вот пришёл однажды весьма премудрый старец к другому, чтобы побеседовать о предметах духовных. Сели они вот так, да и заговорили. Гость очень много и увлекательно говорил о Небесной жизни святых Ангелов. Говорил он и о Боге в трёх Лицах, о Херувимах и Серафимах... – словом, весьма начитан был старец, весьма духовен был в суждениях. Все он знал, что находится на Небе, будто сам там все поразведал.

Другой старец – хозяин – все слушал, да молчал. Он ни одного слова почти не сказал своему гостю, ни в чем не поддакнул ему. Казалось, что он весь ушёл в слух и мечтание о Небесном рае. Гостю это весьма понравилось. Видя, как хозяин внимательно его слушает, гость ещё выше забрался в своих рассуждениях. Он стал рассказывать о вечности, о блаженстве святых, о ликовании праведников. Когда же он, довольно утомившись, «спустился на землю» в своих рассуждениях, то вдруг, прямо глядя на собеседника спросил: «Скажи, отче, хоть одно слово, я буду очень тебе благодарен».

Подняв свои печальные глаза на гостя, тот ответил: «В тебе сидит бес гордости, потому ты так много и говорил о Боге».

Тот чуть не умер от страха и стыда. Оправившись, он еле слышно спросил хозяина: «А о чем же мне надо было говорить больше?» – «О грехах», – ответил тот.

Вот так и мне. О вечных ли доисторических эпохах писать здесь? О планах ли Божиих проповедовать? О, горе мне окаянному. О грехах моих надо кричать сильнее. О них повсюду разглагольствовать. О немощах моих великих следует неумолкаемо философствовать.

Блаженный Августин написал свою исповедь (т.е. все грехи своей жизни). Писал исповедь и Л. Н. Толстой. Писали исповедь и другие. Не написать ли и мне исповедь о своей жизни? Тем более, что завтра День моего светлого Ангела. Завтра исполняется пятнадцать лет моей монашеской жизни. Ведь целых пятнадцать!..

Итак, искренне следуя примеру мудрого старца – говорить больше о грехах, нежели о Боге и Его небесной жизни, я пишу свою исповедь. Пишу её на рубеже своего пятнадцатилетия монашеской жизни. Пятнадцать лет! О, ужас! Люди во многом исправляются в течение одного года. В течение одного поста, даже после одной искренней исповеди. Но что же делается со мной?! Пятнадцать лет непрерывного монашеского покаяния. Ведь пятнадцать лет – не один год. За пятнадцать лет можно достигнуть святости Ангела, Архангела. Достиг и я «святости», но какой? – фарисейской, саддукейской, святости книжников, лицемерия.

Спаситель Господь наш Иисус Христос сказал: «Если ваша святость не превысит святости книжников и фарисеев, то великое вам горе будет».

Люди почитают меня порядочным человеком и по­рядочным священником. В самом же деле я... Считают меня иные умным, даже, может быть, и рассудительным, учительным. По существу же, я порядочный невежда и лжец.

Говорят, что я много-много терплю неправды, несправедливости от лжебратий и своих присных. Все это ложь. Мне следует терпеть много раз больше это­го. Ибо этого я очень достоин.

Говорят, что я тих, кроток, вежлив, воздержан, миролюбив. Неправда. Все это настоящая выдумка. Наоборот. Я раздражителен, буян, груб, не воздержан, немирен, нелюбовен, недоброжелателен, ленив, сонлив.

Некоторые настойчиво уверяют, что я глубоко верующий человек и в значительной степени религиозен. Но ведь и бесы глубоковерующие и религиозные в своём роде, однако в чем их заслуга?

Говорят ещё: «Вы идейно настроены, правильно мыслите о цели жизни, правильно проводите эту земную жизнь». Сущий вздор! Не вижу я настоящих правильных поступков в моей жизни, хотя и стремлюсь ко всему этому, и хочу стать выше своих немощей.

Ещё говорят: «О, он очень внимателен к другим, с полуслова понимает душу человека, готов в любую минуту душу свою положить за други своя, готов жертвенно молиться о спасении других, Богом вверенных ему людей». Конечно, душа болит и очень болит о людях мне близких и дорогих, и подчас сердце прямо кровью обливается за них, за их спасение, чтобы из них никто не погиб. Иногда даже искренно говоришь Господу: «Господи, ну ведь для Тебя все возможно. Сделай так, чтобы все, все, кого Ты мне дал – все они спаслись, ни один из них не погиб, не заблудил в этой жизни. Ни один не затерялся. Ни один из них не был бы обманут сатаной. Лучше меня изгладь из Книги Жизни, пусть я не увижу вечной радости с Тобой, но их-το до единого спаси. Спаси даже и тех, кто меня ненавидит, кто клевещет на меня, кто доносит на меня, кто копает мне глубокую яму. Ведь как всех жаль и как все немощны!»

Вот сегодня утром я вышел в огород. Солнце чуть поднималось с востока. В тихом утреннем воздухе летали разные мотыльки и мошки. В зелёной траве ползали всякого рода червячки и букашечки. Вдруг на са­мой тропиночке у самых своих ног я увидел... О Боже мой, что я увидел!.. Трудно передать, что я увидел. Можно было умереть от страха, можно было сойти с ума от того, что представилось моим глазам...

Что же я увидел? Я увидел у самых своих ног на тропинке, причём чуть не наступил ещё ногой, извивающуюся... малюсенькую глисту (дождевого червяка). Она ползла на своём животе по земле и все куда-то спешила. Стоило только неосторожно наступить ногой, как от этого червяка не осталось бы никакого следа. Ну, совершенно никакого.

Как громом поражённый я стоял на одном месте, не смея ступить дальше. Слова великого Пророка Давида как железным сверлом рвали мой мозг: «Аз есмь червь, а не человек...»

Что всего ужаснее – я увидел себя, как я есть. Я узнал себя, кто я такой. Так вот кто я! Маленький червяк. Живу в прахе, питаюсь прахом и ползаю на чреве в прахе. Совсем не хожу, а прямо ползаю, извиваюсь. И стоит только наступить ногой, и... нет червяка. Будто его совсем и не было. Какое великое дело – узнать себя, увидеть себя без преувеличения, без прибавки. Ну, в самой своей натуральной и моральной величине, какой я есть на самом деле, какой я есть...

Нет! Это не лжеунижение. Не искусственное самоумаление. Даже не святое самоуничижение пред Богом. Нет. Это настоящая, чистая, если хотите, голая правда обо мне, о Вас, о всех людях. Я – червь! Это даёт мне повод правильно думать о себе. Правильно себя оценивать. Если Христа-Спасителя на земле оценили в тридцать сребреников, то я-то сколько стою? – Наверное, меньше полушки. Да что там – кто даст тебе полушку за червяка?..

Можно было бы умереть от сознания ничтожества и отчаяния, стоя на тропинке перед ползущим червяком. Но подождите, позвольте сказать Вам ещё более непостижимую вещь – ведь этот червяк-то бог!.. Что? Скажете: он, верно, с ума сошёл. Как же может быть червяк богом?

«Я червь – я бог. Я телом в прахе истлеваю, умом громам повелеваю» (Г. Р. Державин)

Это уже дело непостижимой Божественной Любви.

В Писании сказано: «...вси будете как боги». И ещё: «вселюся в них и похожду...», «будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершён есть», – сказал наш возлюбленный Спаситель.

Если от сознания своей «червячности» можно умереть в унынии и отчаянии, то от сознания своей «божественности» можно было бы сойти с ума. Но, по милости Великого Бога Небесного и Господа нашего Иисуса Христа, не случается с нами ни того, ни другого.

– Мам, а мам, – спрашивает маленький мальчик свою родную мать, – папа говорит, что я весь похож на свою маму, правда это, а, мам?

– Правда, сыночек, что правда, то правда. Ты весь похож на свою мамочку, что ни есть – «вылитый». Как у мамы и глаза, и нос, и волосы – у тебя все, как у мамочки.

– Мам, а мам,– не унимался маленький философ, – а почему я весь похож на свою мамочку, ну почему, а, мама?..– Да потому, сыночек, что в тебе тычет моя материнская кровь – вот и похож потому.

– Мам, а мам, – уже богословствовал дальше карапуз, – а я буду похож на Боженьку?...

– Что? – недоуменно переспросила мать.

– Я буду похож на Боженьку? – повторил свой вопрос мальчик.

– Почему ты это говоришь?

– А ты, мама, мне вчера говорила, что я причастился Боженькиной Крови...

«Обожение» человека, как говорит святой Макарий Великий, есть непостижимый акт Божественной Любви к человеку. Если сам человек этого хочет, если он смиренно стремится к этому «Богоподобию», то достигнет какой-то меры «Божественности» – непременно достигнет.

Ведь исповедь пишу. Ну почему же снова «забрался» до высоких предметов? Или, в самом деле, в моей душе растёт древо гордыни, которой нужно делать прививку смирения?

Да, гордыня во мне растёт против всякого желания. Гордыня, и рационалистическая рассудочность, и нечисть всякая, и блудливость телесная и особенно духовная, и невоздержанность – мысленная и чувственная.

Одним словом – «червяк». И не такой, что полз по земле, а червяк сугубо грешный, виновный, беззаконный, беспечный, безнравственный. И все-таки, какой я ни есть худой, все же не перестану петь «осанну» Богу моему, Господу моему, моему премилому и превозлюбленному Спасителю. Буду петь Ему «осанна», пока есть, пока я дышу, пока ползаю. И почти только этой «осанной» и могу Ему воздать за все, за все Его неисчислимые милости и щедроты ко мне. Другим ничем не могу воздать Ему. Нет у меня смирения, нет кротости, нет милосердия, нет чистоты душевной и телесной, нет сокрушения, нет плача о грехах своих и о грехах близких мне людей. Нет воздержания, нет молитвы, нет бодрственности, нет молчания, нет памяти смертной, нет, нет, ну ничего нет во мне доброго, одно худое и непотребное. Это есть у меня. Худое есть, и очень много его во мне. И как хочу, чтобы его было меньше у меня! Но вижу и ужасаюсь, что худое, как лопухи на огороде, растёт в моем сердце и все разрастается.

Иногда вот даже хочу, чтобы скорее старость пришла ко мне. В преклонных летах, может быть, меньше будет греха в моем сердце. Крепче будет добродетель и ревность о спасении. Но опять подумаешь: как бы с годами не потух совсем огонь веры и благочестия – и тогда страшная теплохладность сведёт в холодную могилу «всего мя человека».

О мои друзья! О мои недруги. Любящие меня и законно ненавидящие. Искренне желающие мне счастья и преискренне ищущие моей погибели – всех вас прошу простить меня грешного и помолиться, кто как может, обо мне в День моего Ангела. Да не вменит мне Господь в грех и в вечное наказание мою строптивость, мою смелую и широкую рассудочность, мои, подчас, дерзновенные и рационалистические мысли. Во всем приношу своё раскаяние. И как хочу раздавить своего гордого «червяка», чтобы из его праха возродился «червячок» смиренный, как маленькая гусеница, из которой рано или поздно сформируется крылатая красивая бабочка и воспарит на небо. Довольно «петушиться», довольно куриной жизни, чтобы рыться в навозе. Зов Орла манит нас выше, манит к вершинам снежных гор и светлым заоблачным далям. Манит нас к Богу Небес, чтобы с Ним вечно и жить...

Так высокая доисторическая «осанна» свела нас в пропасть покаяния. И надзвёздное мышление о делах сверхземных повергло к полезному и спасительному самоуничижению. Анализ своих личных грехов всей жизни (как постоянное основное спасительное дело) – «исповедь» – ведёт нас к очищению сердца. А уж на очищенном сердце (духовном экране) вечность изобразится в самой яркой действительности.

Так доисторическая «хвала» Богу переходит в «осанну» историческую. Проникнутые до глубины души чувством любви к Богу, вместе с Ангелами спевшие Ему «слава» и «осанну» в доисторической эпохе, мы теперь хотим Ему петь «осанну» в историческом плане. В плане создания и творения мира видимого. Ибо этот акт Божественного дела вызывает в наших сердцах ещё больше удивления, ещё больше восхищения. Ибо мир Богом создан пречудно и предивно, и кто не восхищается этим «чудом», кто не хочет воздать Богу должную за это славу, тот да будет «маран-афа». Наше же сердце рвётся хором всей земли петь «осанну» Господу Богу нашему, петь не умолкая, петь и во веки веков. Аминь.