4. Слава миру

Дух злобы, как уже говорилось выше, изначала замыслил борьбу с Богом. Но небо низвергло сатану и все его воинство тёмное, низвергло вниз. Часть бесовских сил осталась в воздушном пространстве, между небом и землёй. Основная вражья сила извержена ещё глубже, в бездны ада. И хотя сила злобы потерпела полное поражение от светлых полков Архистратига Михаила, а ещё более силам ада нанёс смертельную рану Своим Крестом Сын Божий, Господь наш Иисус Христос, тем не менее свою борьбу с Богом сатана не оставил и до сих пор. Он неуклонно сколачивает свои бесовские силы, умножая их за счёт людей, обманно или добровольно переходящих на его сторону. Но так как «голая ложь» не может быть принята людьми сразу (т.е. если открыто призывать людей на свою бесовскую сторону, то они, безусловно, не пойдут, а если и согласятся, то очень немногие), то сатана сначала ведёт людей обманно. Чтобы оторвать их от Истинного Бога, сатана придумал для людей других богов.³⁴ Это не те деревянные или медные, серебряные боги, которым кланялись наши предки. Это новые, более изысканные, более «культурные», более утончённые боги, дающие людям практически-жизненную пользу, выгоду и даже какое-то временное счастье. Это боги мира сего. Вот они, смотрите на них, но не поклоняйтесь им, их семь главных:

1) бог силы,

2) бог знания,

3) бог цивилизации,

4) бог красоты,

5) бог сытости,

6) бог беспечности,

7) бог власти.

В противовес семи вечным добродетелям Божиим сатана выдвигает семь своих ложных богов мира. Этими ложными богами он завлекает людей служить ему – сатане. Ещё не открывая себя, даже маскируя, внушая людям, что «нет ни Бога, ни диавола», сатана привязывает пока людей к служению миру. Он рассуждает так: пусть-де они (люди) увлекутся сначала красивыми игрушками, сластями, побрякушками мирскими – за этими мирскими увлечениями они забудут Бога Истинного. Это будет первый, переходящий период. А потом уж я их легко и даже очень легко привлеку к служению себе. Словом, я поймаю козла за рога. А когда они все, или хотя абсолютное большинство, будут служить мне, тогда уж я буду располагать весьма значительными силами. Верные легионы мои будут состоять из двух сословий: злых бесов и злых людей (не менее злых, чем бесы).

Вот тогда я и провозглашу во всеуслышание «осанна» не Христу, а себе, т.е. новому богу – сатане, и несметные полки мои поддержат меня. Тогда-то вот все: и бесы, и люди – закричат в один могучий вопль:

Распни Его, распни (Христа),

Распни Его совсем и навсегда!

..О, какая будет блестящая победа, победа «добра над злом»,³⁵ моя победа над Ним..., и буду я царём и владыкой всех миров и созданий, всего и вся...

Вор и льстец!

Силен ты в мечтах и обмане. Но силен тогда, когда «молчит» Бог наш, когда Он попускает тебе.

Смотрите. Вот ещё 1866 год. Великий жрец спиритизма обмолвился крупной новостью о скором наступлении «новой эры» и Всемирного Мессии. По словам духов это будет не Иисус Христос, а особый посланник.

Вот что говорили духи устами великого жреца спиритизма Алан-Кардека: «Звезда нового верования уже возрастает в неизвестности, но враги его содрогаются, и силы небесные колеблются. Вы спрашиваете, не будет ли это Сам Иисус (Христос) Назарянин? Какое вам дело, если одна и та же мысль будет принадлежностью того или другого? Если Богу угодно будет продлить вашу жизнь, вы сами услышите проповедь Истинного Евангелия Иисуса Христа от нового посланника. Перемена великая последует за проповедью этого благословенного чада. При звуке могучего голоса люди различных вер подадут друг другу руки. Бесспорно, что ваша эпоха – эпоха переходная, время всякого брожения, но она ещё не достигла совершенной зрелости. Переделка человечества бережётся для двадцатого столетия. Человек, призванный совершить это, ещё не готов. Но звезда его, украшенная венцом, взошла над горизонтом... Порча нравов, различные бедствия, упадок веры будут его предтечами. Тот, Кто умер на Кресте, исполнил Свою миссию, но эта миссия возобновится через других духов из божественного сонмища. Это будет тот, о котором Иисус сказал: «Я пошлю вам духа истины». Честь и слава этому божественному посланнику, который восстановит заповеди Иисуса Христа, худо понятые и худо исполненные».

Господи, Господи! До чего же это страшно. Нужно родиться духовно слепым, чтобы не видеть во всем этом сатанинском откровении голоса того, кто борется изначально со Христом Богом нашим («Троицкое слово», 1911 год).

Змий, мудрейший всех зверей, сущих на земле, знает, что все пророчества тайновидца идут прямо к нему, и вот он является великому жрецу спиритизма Алану-Кардеку в виде Иоанна Богослова и ведёт с ним такую речь:

«Народы! Внимайте! Голос слышится от одного края Вселенной до другого. Голос этот есть предтеча, объявляющий явление в мир духа истины, который грядёт исправить стропотные пути. Человек заблудился, запутался в ложных софизмах. Читая откровение Иоанна, вы часто спрашивали: что он хочет сказать? Как сбудутся эти недоуменные вещи? Теперь, когда настало время исполниться части предсказаний, вы по­немногу научитесь читать книгу, которой любимый ученик вверил то, что дано было ему видеть... Будьте в руках «всемогущего» послушным орудием, приносящим собой свет и плодотворность для всех душ, о которых Иисус сказал: «имут уши и не слышат, имут очи и не видят...»

Итак, голос «предтечи» давно уже говорит о пришествии «новой эры». И вот первая стадия этой новой эры уже настала. «Семь громов» гремят голосами своими, «блажен бодрствующий и хранящий одежды свои, чтобы не ходить ему нагим, и чтобы не увидели срамоты его» (Откр. 16,15).

Голос любви Божией зовёт:

«Обратитесь, обратитесь от злых дел ваших, для чего умирать вам». И уже отвергнутая людьми Любовь с горечью говорит: «Я звала – и вы не послушались; простирала руку мою – и не было внимающего; и вы отвергли все мои советы и обличений моих не приняли. За то и я посмеюсь вашей гибели; порадуюсь, когда придёт на вас ужас; когда придёт на вас ужас, как буря, и беда, как вихрь, принесётся на вас... Тогда будут звать меня – и я не услышу, с утра будут искать меня и не найдут меня. За то, что они возненавидели знание и не избрали для себя страха Господня» (Притч. 1, 24–29).

Голос лжи говорит другое:

«Что там прислушиваетесь к истине? Что там зовёте любовь? Истинная правда здесь, на земле. Истинная любовь – в земном и временном. Нет богов невидимых, нет и миров небесных, есть боги видимые, и что видит наш глаз, то и есть только одно. Стремитесь, люди, к удовольствиям мира сего. Ведь вы живете однажды. Другой жизни нет для вас. Ни на небе, ни на звёздах, ни на Луне, ни на другой планете нет жизни, поэтому пользуйтесь моментом, стремитесь к земному, к реальному. Не обманывайтесь невидимым. Вы, люди, ведь стали культурными, знающими – не то, что ваши деды и прадеды. Это они молились иконам, это они били поклоны. Это они строили храмы и монастыри. Наш век культуры и техники. У нас свои «боги». Свои идеалы, свои стремления. Нет другого бога, кроме бога славы. Слава, слава, наш бог – слава».

Что случилось? Голос лжи ещё гремел, как вдруг свет дня стал меркнуть, меркнуть...

Что это? Слышатся тревожные и злобные голоса – исполняется пророчества Иисуса Назорянина. Это Он сказал: «Солнце померкнет, и Луна не даст света своего».

Действительно, на земле творилось что-то ужасное, среди бела дня начиналась ночь.

– Затмение, затмение Солнца, – кричат бегущие, – полное затмение.

Что бы это значило?

На улице стало быстро темнеть. Мрак все сильнее и сильнее овладевал землею. Цвет неба стал свинцовым, а потом совсем черным – черным, как уголь. Земная окраска растений стала грязно-серой, а потом со­всем утонула в бездне мрака. Лица человеческие сначала были трупного колора. Трупы, трупы, точно в могилах. Новые бегущие трупы. О, ужас, будто повылезли из могил и вот сейчас бегут и кричат что-то отчаянное и страшное. Температура быстро понизилась.

Кажется, что вся жизнь на земле гибнет! Невольный ужас охватил все живые существа: насекомые, птицы, звери прячутся и трясутся от страха; некоторые растения свёртывают свои листья, как ночью. После отчаянного шума вдруг наступает мёртвая тишина. Страшное волнение овладевает даже теми, кто наперёд знал, что это будет...

– Что, вся земля – могила? Солнца больше не будет?...³⁶

Нет! Это только начало царства мрака. Это символическая победа зла над добром. Это только начинается...

Солнце снова засияло. Оно освободилось от уз тьмы, и лучи его ещё радостнее, ещё ярче заиграли на листочках, на былинках травы.

Голос лжи, несколько притихший при затмении, снова ожил и стал с удвоенным ожесточением и дерзостью снова звать людей искать бога славы.

– Ну что это за жизнь такая? – желчно жалуется молодой человек своему другу.

– А что такое? – в свою очередь спрашивает тот.

– Да вот, живёшь, как червяк могильный, никто о тебе не знает, никто о тебе не говорит.

– Знаменитым хочешь быть?

– Ну и это не жизнь, все надоело, тускло, гадко, бесцветно.– Пошли, – потянул меланхолично друг.

Они пошли в пивную. Изрядно выпив пива, разме­шанного со спиртом, друзья крепко захмелели. Обхватившись руками, они медленно зареяли по вечерней улице. Вдруг один из друзей заметил в проулочке «Запорожца». Около машины никого не было. Рванув приятеля в сторону, он быстро оказался около маленькой красивой автомашины. Со знанием своего дела один из них открыл дверку, забрался на сиденье и нажал стартер. Машина не заводилась. Друзья старались её завести и уехать. На шум выбежал хозяин. Завязалась возня, драка. Сбежались соседи. Пытаясь ускользнуть, дружки пустили в ход ножи. Но и это не помогло. Их все-таки связали и доставили в милицию. Опомнившись там, они поняли, что вот теперь о них многие уже заговорили. Их имена сразу узнал город, область, а то и сам центр.

– А здорово получилось!– задирая руку за голову и глядя в потолок, сказал один приятель другому.

– Не очень, оно могло быть и лучше, – ответил равнодушно тот, – да вот, подвёл «Запорожец».

– А что ты планировал?

– Признаться, я ещё малышом мечтал влететь на машине прямо в витрину большого магазина и устроить настоящий «тарарам».

– Ах, жаль, не удалось, – искренне посочувствовал другу его приятель, – вот была бы настоящая «слава»!

Но друзья и так прославились. Им и здесь повезло. Потому что делом заинтересовался главный прокурор страны. В Москве их судили. Зал суда был заполнен до отказа. Дали им по пять лет заключения. Прославились! Жажда славы, наверное, удовлетворена. Успокоились.

И это не изошутка. Нисколько. Это настроение современного человека, особенно молодых людей. Желание какой-то славы себе. Все-таки о нем заговорят, напишут, будут говорить по радио и прочее.

Как-то писалось в газетах, что за рубежом особенно наблюдается вот такая жажда «прославления». Молодые юноши просто скучают. Не знают, чем себя прославить. Им становится невыносима жизнь, когда она проходит в обычном плане, серо и без сенсаций. В безызвестности им жить не охота. Вот они и ищут себе славы, хотя бы недоброй, преступной, разбойничьей.

Сообщалось, как один молодой человек ходил без дела по большому городу (в Америке). Долго он так жил. Надоело. Наконец, заходит он в один большой дом, будто санпункт какой-то, где много было сестёр милосердия. Увидав их, юноша выхватил пистолет и скомандовал: «Ложись!» Все в страхе попадали на пол. Подходя к каждой, он ехидно улыбался и расстреливал в упор жертву. Так за 5–6 минут он расстрелял до десятка ни в чем неповинных людей. И если бы не связали этого изверга, он бы ещё убил столько же, потому что в кармане его было много запасных патронов.

– Что Вас заставило так поступить? – спросил его на суде следователь.

– Ничего, – хладнокровно ответил он, – мне просто захотелось, чтобы обо мне заговорили.

– Так это же зверство! – возмутился судья.

– Пусть что угодно, а мне нравится.

– Вам грозит расстрел!

– Пусть и виселица. Мне все равно.

О Господи, Господи! Как это страшно. До чего дошёл человек. Убить другого, ни в чем неповинного, убить не одного, а несколько, убить единственно только с тем, чтобы добиться «славы» себе, славы разбойничьей. Злодейской! Варварской!

И вот здесь какая-то болезнь века. Настоящая эпидемия. Люди хотят славы себе, им тошно жить в безызвестности. Им страстно хочется быть в центре внимания, чтобы все люди о них знали, говорили. И здесь вот причиной этой психологии является гордость. Гордый век – гордый человек. О, какой гордый. Тихая, смиренная жизнь ему несносна. Прославиться надо. Идол славы так и точит, как червь, его бедную душу. Не даёт ему покоя ни днём, ни ночью. Мучит его, сосёт, терзает. Человек легко поддаётся искушению. Он бросается на ближнего, как лютый зверь. Он убивает неповинных людей и тем самым усиливает «бесславие» современного культурного человека.

Но идол славы выражается не только в отрицательных явлениях настоящей жизни. Он везде поднимает свою многоликую главу. В положительных делах он ещё больше овладевает людьми. Так, например, увлечение спортом, служебной конкуренцией, постижением открытий новых, неведомых до сих пор законов приро­ды, явлений всевозможных.

Спорт ныне стал настоящим «земным богом». Все слои общества: крестьяне, рабочие, студенты, интеллигенция – все буквально кланяются этому идолу. И это культурное увлечение достигает такой глубины и широты, что люди забывают все: забывают есть, пить, забывают отдыхать, забывают свой возраст. Смотришь, человеку уже под восемьдесят, а он кружится на турнике или устанавливает новый рекорд по бегу. Мальчику ещё и пяти нет, а он уже не расстаётся с футбольным мячом и успел уже своей маленькой сестрёнке мячом разбить нос до крови.

В нашей организации сейчас есть мужчина, кото­рому около 70-ти лет. Мы его зовём просто Пал Палыч (Павел Павлович). Так что Вы думаете? Он в прошлую зиму (1967 г.) сдал на разряд по бегу на коньках. И когда мы его увидели в журнале сфотографированным в спортивном костюме на льду, ужаснулись:

– Пал Палыч! Да это ты!

– Да, да, – запальчиво по-мальчишески ответил он, – ведь это же мой любимый спорт.

Причём, спорт ведь не обычный, любительский, а конкуренция, кто кого перегонит, кто выше прыгнет, кто дальше и быстрее проплывёт – и вот здесь начинается «слава». Идол славы толкает, понуждает людей идти на необычные спортивные мероприятия.

Вот совсем недавно в одном городе сообщалось об одном американском спортсмене. Он любитель водного спорта. В 1964 году он один на небольшой яхте переплыл океан. Конечно, сенсация была в его честь очень бурной. Тогда в 1968 году ему захотелось пере­сечь океан ещё раз и разом с финишем справить 75– летний юбилей своего рождения. На днях газета со­общила, что наш советский пароход на определённых широте и долготе океана обнаружил полузатонувшую яхту неизвестного владельца. Когда яхта была поднята на борт судна, то в непроницаемой коробочке был найден дневник, в котором значилось имя храброго одинокого мореплавателя-спортсмена. Не пришлось бедному праздновать юбилей своего рождения на берегу в родном городе. А вот в бурных волнах океана пришлось... и, видимо, храбрый мореплаватель опять доволен. О нем пишут везде и всюду. Славы он все-таки и здесь достиг.

Господь-Спаситель сказал однажды фарисеям: «Славы вы ищите себе, а славы Единого Бога не ищете...»

Да, да, эти слова Спасителя вечно истинны. Сколько у нас теперь в церкви «фарисеев» среди духовенства, сколько карьеристов, славолюбцев! Юное духовенство, особенно из монашествующих, не успев окончить ду­ховную школу, рвётся к высшим чинам: архимандритству, архиерейству. Брачное духовенство безумно ищет любой ценой добраться до настоятельства, получить скорее митру. И как иногда делается это богопреступно, богомерзко, путём подкупа, лести, клеветы, шантажа!

И здесь идол славы затмил очи пастырям народа, затянул их в свои коварные сети.

– О братец ты мой! – встречает пожилой священник своего давнего приятеля. – Я думал видеть тебя уже архиереем, а ты все ещё иеромонах!

– Игумен уже, – сконфузившись немного, отвечает собрат.

– Ну, игумен, подумаешь – шишка велика! А почему же не архиерей?

– Хватит и этого.

– Что же «хватит»? Помнишь, учились с нами – двое из них уже святители.

– Ну что ж, хорошо.

– Так хорошо, а ты?

– А я вот игумен.

– Вижу, что игумен, ну а когда архиерейский «аксиос» тебе будем петь?

– Когда научусь льстить.

– Что-что?– Говорю, льстить начальству ещё не научился.

– То есть как, погоди – значит, учиться надо и этому?

– А как же Вы думали, без этого умрёте простым иереем...

Конечно, друзья оба далеки были от того, чтобы ценой подкупа, лести, неправды, клеветы добиваться себе славы. Их совесть находила себе удовлетворение скромно служить Христу Своему, не размениваясь и не калеча свою душу.

Как долог бой? – Пока ты жив,

Пока всех сил не положив,

Ты не придёшь к концу межи,

Расторгнув цепи соглашенья,

Изведав воли торжество,

Изгнав трусливое сомненье.

Пред долгом – все! – Иль ничего...

Лжеиночество

Да вот и здесь, в святом иночестве, проявляется горькая лжеслава. Как-то хочется иному монаху выделить себя из других, просто хочется «смиренно» прославиться. Учёное монашество, например, со школьным образованием (семинарским или академическим) таит в себе скрытое желание будущего архиерейства.

– Ну, где уж мне быть святителем, – скромно, пони­зив очи, говорит юный священноинок. – Это ведь дело великое, оно даётся великим душам.

Но отвечая так, раб Божий все-таки про себя тихонечко думает:- Авось и вправду буду ещё епископом! Ведь у меня к этому есть кое-какие и таланты. И голосок, и рост, и в целом вид представительный.

И для того, чтобы эти доводы несколько узаконить, юнец-инок, придя в свою келию, берет зеркало и с нескрываемым уже удовольствием (людей около него никого нет) рассматривает свою персону, как «сущего иерарха».

Ах, какая гадость змеиная в душе бедного инока, какое тщеславие! Какой смертный грех превозношения!

Но просто иночество или даже тайноиночество, т.е. такие, которые приняли иночество вне монастыря – они, может быть, дальше от этого ядовитого тщеславия?

О, нет! И здесь среди таких рабов Божиих, принявших иночество с целью служения одному Христу, с це­лью перенесения всех скорбей и насмешек ради Бога и грехов своих, таится яд убийственного тщеславия. Они знают, что тайное иночество – особый крест. Старец Силуан говорил: «Будет время, когда монахи будут спасаться в миру в мирских одеждах, и это – особый их крест». Они также знают, что открытие этой тайны другим влечёт за собой отъятие благодати от этого человека. Т.е., он будет считать себя тайноиноком, а Господь его давно не считает таковым, потому что он не сохранил тайны этой. А открывает он эту тайну более всего по тщеславию.

Один человек говорил, как в их селе пожилой дядя, надев на себя подрясник и мантию, совершал старушкам службу. Да так, как будто он священник, все слова, возгласы священнические он говорил за этой службой.

Не знаю, может быть, и таинства он совершал: крещения, причащения, покаяния. Но когда его спросил один батюшка:

– Вы священник?

– Нет. Я только его заменяю, – ответил он.

– Но ведь Вы не рукоположены.

– Меня Сам Бог рукоположил.

– Но ведь это же канонически неверно!

– А што мне канонически. Дух Святый на мне – вот и все.

– Вы же грешите страшно!

– А кто без греха?

– Перестаньте так делать.

– А что, Вам завидно, что бабыньки чтят меня за святого?

– А как они Вас называют?

– Говорят, Сам Христос-кормилец сошёл к нам.

– А Вы зачем их обманываете?

– Пусть спасаются, им польза от этого.

– Какая же польза? Они гибнут с Вами.

– А что же мне теперь делать?

– Скажите им, что Вы не святой, не священник, а простой конюх.

– Не верят, плачут, говорят: ты смиряешься, как и Христос – значит, настоящий.

– Ну, не делайте им ничего, не служите, а поступай­те работать.

– Э, брат, я к славе привык. Пусть уж так будет.

– Ну как Вам не стыдно обманывать народ?

Во время этого разговора подошли старушки. Они до земли кланялись мужику Ивану, целовали его руки, ноги, одежду.

– Православные, – обратился к ним батюшка, – да ведь он вас обманывает, он не святой и не Христос. Он – антихрист.

– Ты сам, батюшка, антихрист, намедни видели, как ты валялся пьяный под забором. А наш Иванушка – Христос, великий постник.

Пришлось батюшке отступиться от всего этого и уйти домой обиженным.

А сколько таких «молитвенниц», которые, стоя в церкви на службе, «тянут» чётко так, чтобы все видели. Стоя свечкой недвижимой, они молятся ради тщеславия. И вот, питаясь этим ядом, они услаждаются в душе. Делают глубокие поклоны и очи свои опускают долу.

– Ой, ой, ой! – закричала безумно на весь храм женщина. Она шарахнулась в сторону, сбив с ног несколько человек.

– Что с Вами, что, что?

Бедная женщина от страха не могла слова сказать. Когда она успокоилась, то сказала следующее. Она сто­яла около одной монахини, которая в руках держала длинные чётки. Эти чётки она так распустила до самого пола, что их видно было многим. Вдруг эта женщина увидела, что вместо чёток в руках монашки извивается большая змея. Извиваясь, она страшно шипела и навела страх на эту женщину.

Вот так тщеславиться благочестием и молиться ради того, чтобы Вас славили и почитали лучше других!

Вот священник стоит у престола Божия. Пред концом службы он поднимает свои руки и громогласно возглашает: «Слава Тебе, показавшему нам свет...». Хор с воодушевлением поёт «великое славословие»: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех – благоволение. Хвалим Тя, благословим Тя, кланяем Ти ся, славословим Тя, благодарим Тя, великия ради славы Твоея...»

Или, выйдя ночью на улицу, взгляни на звёздное небо. Тысячи, миллионы, триллионы горящих светил смотрят на тебя, мигают тебе, манят тебя к себе в небо. Какое величие, какая невыразимая красота, слава и велелепие!..

Это звёздное небо, которое грозит нам великой тайной, на которое смотреть можно только со страхом и трепетом, оно стало для нас не только астрономическим небом, где, как говорят учёные, движение светил и вся космическая жизнь подчиняется определённым механическим законам.

Но как великий пророк Давид, как же другие многие святые отцы видели в дивной небесной звёздной красоте не только космическую механику, но видели живого Бога, видели Его всемогущую Десницу и благоговейно славили Его силу?

О, если хотите, то небо, во всем своём величии и поразительной красоте, громогласно вещает славу одному БОГУ – Богу, Который его создал, Который зажёг миллионы горящих светил, Который и поныне держит все и движет все законы Своей Державной силой.

Посмотрите на нашего русского поэта, как он возвышенно, как трепетно, с каким священным ужасом говорит о Боге Творце.

Ода «Бог»

О, Ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в трех лицах Божества!

Дух всюду Сущий и Единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все Собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем – Бог!

Измерить океан глубокий,

Сочесть пески, лучи планет

Хотя и мог бы ум высокий, –

Тебе числа и меры нет!

Не могут духи просвещенны,

От света Твоего рожденны,

Исследовать судеб Твоих:

Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает –

В Твоём величьи исчезает,

Как в вечности прошедший миг.

Хаоса бытность довременну

Из бездн Ты вечности воззвал,

А вечность, прежде век рожденну,

В Себе Самом Ты основал:

Себя Собою составляя,

Собою из Себя сияя,

Ты свет, откуда свет истек.

Создавый все единым Словом,

В твореньи простираясь новом,

Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!

Ты цепь существ в Себе вмещаешь,

Её содержишь и живишь;

Конец с началом сопрягаешь

И смертию живот даришь.

Как искры сыплются, стремятся,

Так солнцы от Тебя родятся;

Как в мразный, ясный день зимой

Пылинки инея сверкают,

Вертятся, зыблются, сияют, –

Так звезды в безднах под Тобой.

Светил возженных миллионы

В неизмеримости текут,

Твои они творят законы,

Лучи животворящи льют.

Но огненны сии лампады,

Иль рдяных кристалей громады,

Иль волн златых кипяший сонм,

Или горящие эфиры,

Иль вкупе все светящи миры –

Перед Тобой – как нощь пред днем.

Как капля в море опущенна,

Вся твердь перед Тобой сия.

Но что мной зримая вселенна?

И что перед Тобою я?

В воздушном океане оном,

Миры умножа миллионом

Стократ других миров, – и то,

Когда дерзну сравнить с Тобою,

Лишь будет точкою одною:

А я перед Тобой – ничто!

Ничто! – Но Ты во мне сияешь

Величеством Твоих доброт;

Во мне Себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Ничто! – Но жизнь я ощущаю,

Несытым некаким летаю

Всегда пареньем в высоты;

Тебя душа моя быть чает,

Вникает, мыслит, рассуждает:

Я есмь – конечно есть и Ты!

Ты есть! – Природы чин вещает,

Гласит мое мне сердце то,

Меня мой разум уверяет,

Ты есть – и я уж не ничто!

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей Ты телесных,

Где начал Ты духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь – я раб – я червь – я бог!

Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшёл? – безвестен;

А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ Податель,

Душа души моей и Царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие;

Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! – в бессмертие Твое.

Неизъяснимый, непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображении бессильны

И тени начертать Твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к Тебе лишь возвышаться,

В безмерной радости теряться

И благодарны слезы лить.

(Г. Р. Державин)

В этой поистине гениальной оде выражены наивысшие благоговейные чувства человека к Богу. Гимн славы Ему, гимн во веки.

Слава святых

Спрашивается, как святые Божии люди относились к славе человеческой?

О, они ничего так не страшились, как этой ложной славы. Они боялись земной славы человеческой, как огня геенского. Они без оглядки от этой славы прятались, отказывались, со слезами упрашивали Бога и людей, чтобы только не иметь этой суетной славы.

Как все это удивительно, в высшей степени поучительно для нас. А все равно мы делаем совершенно наоборот. Святые бегали от славы, а мы гоняемся за ней, сломя голову; святые боялись её, как огня, а мы радуемся ей, как малые и глупые дети; святые радовались, когда избегали славы, а мы сильно скорбим и теряем сон и аппетит, когда нас не славят или обесславливают, понижают в звании, должности, зарплате, не премируют, не вешают на Доску почёта и т. д. Совсем у нас наоборот. Прямо будто назло делаем. Святые делали так, а мы – совсем по-другому. И откуда только такая гордыня в наших сердцах?!

В чем же спрашивается, подлинная слава святых?

В бесславии, в унижении, в забвении их, бесчестии.

– О, – говорим мы, – это совсем не по нашим силам.

– Как не по вашим? – говорят нам святые. – Ведь и мы были такие же люди смертные, как и вы сейчас.

– Это да, но ведь все равно вам легче было. Ваши времена другие были, а вот теперь как?

Вот тут и начинается диалог. Оправдание, сравнение, самоизвинение. Нет, чтобы сказать: «Да, люди мы стали плохие, ленивые, болтливые, невоздержанные и проч.» Так нет. А вот оправдываемся, оговариваемся, бунтуем. А в сердце своём опять тихонечко все же хотим, чтобы нас и похвалили, и утешили, и наградили, и отметили, и поблагодарили, и не обижали – словом, хотим, чтобы побольше нас славили, восхваляли. Вот-де Есей Есеевич и Фива Флорентьевна – какие они люди-то были хорошие, худого слова, кажись, не скажут. Все у них тихо, мирно и преспокойно. А Есей Есеевич и Фива Флорентьевна услышали, что про них так молвят – у них и сердце закатилось от радости.

– Кто это так бает про нас? – спрашивает Есей Есеевич свою супругу Фиву Ф.

– Да кажется, вон соседка Парашиха, – отвечает та особым самодовольным тоном. – Зря, муженёк, не ска­жут.

– Гм, да, – гудит под нос Есей Е. – Бог им судья.

Но вот наутро, идя за водой, Есей Е. повстречался со своей соседкой Парашихой. Он разом вспомнил вче­рашний разговор и как-то особенно низко поклонился Парашихе. Вот, мол, тебе, соседка, за добрые слова о нас. Мы и впрямь люди-то не совсем плохие, другие куда хуже...

О мерзость! Гадина! Змий всезлейший! Доколе ты будешь услаждать ядом тщеславия наши сердца? Доколе?

* * *

К Авве Александру однажды пришли ученики и спросили:

– Вот, Авва, ты болен и скоро преставишься. Ска­жи, как мы тебя будем хоронить?

Авва им ответил:

– Я с вами буду судиться на Страшном Суде, если вы отдадите кому-либо тело моё.

– Что же мы будем делать с тобой, Авва? – спрашивали они с ужасом.

На это старец сказал им:

– Разве вы не знаете, как привязать к ногам верёвку и тащить меня на гору?

* * *

Авва Исаия сказал: «Любовь славы человеческой рождает ложь, отвержение же её в смирении производит в сердце большой страх Божий. Итак, не желай быть другом славных мира сего, чтобы слава Божия не оскудела от тебя».

Собрались некогда отцы, чтобы поставить Авву Исаака в пресвитера.

Услышав об этом, он убежал в Египет. Пришёл на одно поле и скрылся в высокой траве. Отцы побежали за ним. Прибыв на то поле, решили немного отдохнуть... Они пустили осла пастись, а он, найдя Авву Исаака в траве, стал над ним, как вкопанный. Отцы, таким образом, найдя старца, хотели связать его. Но он сказал: «Я больше не убегу, ибо на это воля Божия есть, куда бы ни убежал, не уйду от неё...»

* * *

Однажды Авва Исидор пошёл к Феофилу, архиепископу Александрийскому. Когда он возвратился, братия спрашивали его: «Каков город?» Он сказал: «Поистине, братия, не видел я лица человеческого, кроме одного архиерея». Услышав это, братия смутилась: «Не опустел ли город, Авва?» – спросили они в недоумении. «Нет, – ответил Авва, – но помысел не увлёк меня взглянуть на кого-либо». Услышав это, братия удивились и поставили себе за правило: хранить глаза свои от рас­сеянности.

Авва Пимен рассказывал об Авве Исидоре: «Всякую ночь плёл он пальмовые корзины». Братия просили его: «Успокойся немного, ты уже стар». Но он отвечал им: «Если бы сожгли Исидора и развеяли прах его по ветру, и тогда бы я не заслуживал никакой милости».

Помысел часто говорил ему: «Ты великий человек». Но Авва Исидор отвечал ему: «Неужели я подобен Авве Антонию Великому или сравнялся с ним?» А когда враг внушал Авве Исидору малодушие: «Не спасёшься ты, Авва Исидор, – говорил ему помысел, – место тебе в геенне огненной», то Авва Исидор отвечал ему: «Если и ввержен буду в муку, то и там найду вас под ногами моими...»

Авва Исидор говорил: «Пришёл я однажды на торжище продавать небольшие корзины. Приметив, что мною начинает овладевать гнев, я оставил корзины и убежал...».

* * *

К Авве Зинону пришли братия и спрашивали: «Что это написано в книге Иова: Небо же нечисто пред Ним (Иов 15, 15)». Старец сказал им в ответ: «Братия оставили грехи свои и исследуют небеса»; а значение слов таково: поскольку один Бог чист, потому он и сказал: Небо же нечисто.

В другой раз Авва Зинон шёл ночью и заблудился. Он ходил три дня и три ночи и не мог найти свою келию. Усталый он упал на землю, как бы мёртвый. Но вот стал пред ним отрок и говорит: «Встань, Авва, и ешь – вот хлеб и вода». Старец думал, что это призрак, и помолился. Отрок сказал ему: «Хорошо ты сделал». Тогда старец укрепился хлебом и водой. «Иди за мною», – сказал ему отрок. Когда они подошли к келии, отрок стал невидим.

Однажды Авве Зинону сказали, что недалеко живёт «великий постник». Авва позвал его к себе. Тот с радостью пришёл. Авва Зинон молча стал плести корзины. Тот, не зная, что ему делать, стал скучать. А потом говорит:

– Помолись о мне, Авва, я пойду домой.

– Зачем? – спросил его Авва.

– У меня сердце будто в огне, я не знаю, что со мной делается. Когда я в селении постился до самого вечера, никогда не случалось со мной подобного.

Авва сказал ему:

– В селении ты сыт был слухом,³⁷ а теперь ступай и с сего времени принимай пищу в девятом часу.

* * *

Однажды воры ограбили Авву Евпрения. Он вместе с ними выносил свои вещи. Когда воры уехали, увезли все дочиста, в углу осталась их палка. Авва, взяв палку, побежал догонять воров.– Возьмите, возьмите, добрые люди, это вы оставили.

Но воры не хотели брать палку, боясь, как бы что не случилось. Авва опечалился. Встретившись с какими-то людьми, шедшими по этой дороге, он упросил их передать палку её владельцам.

Некогда Авва Аммон пришёл к братии. Там был человек, про которого ходила худая молва. Жители места, узнав об этом, произвели тревогу и хотели выгнать этого человека из келии. Но узнав, что сюда пришёл Авва Аммон, они сказали ему об этом. Авва Аммон с братией пошёл в келию к этому человеку.

Тот, узнав, что к нему идёт Авва с братией, спрятал женщину в большую бочку. Обыскав келию, они не нашли ничего. Тогда Авва Аммон сказал братии: «Что это значит? Бог да простит вам эту клевету на брата». Помолившись, он велел им выйти. Оставшись с хозяином, он взял его руку и сказал: «Внимай себе, брат, и исправляйся скорее» – и, сказав сие, удалился.

* * *

Авва Агафон говорил: «Нет страшнее страсти, чем дерзость, она – мать всем страстям».

Ещё говорил: «Я никогда не ложился спать, имея что-либо на ближнего».

Однажды его спросили: «Скажи, Авва Агафон, какая самая трудная добродетель?» – «Простите меня, – сказал он, – я думаю, нет ещё такого труда, как молиться Богу».

Когда Авва Агафон видел какое-либо худое дело и помысел побуждал его к осуждению, он говорил себе: «Агафон! Не сделай сам того же» – и, таким образом, отгонял вражие искушение.

* * *

Говорили, что Авва Арсений и Авва Феодор Фермейский более всего ненавидели славу человеческую. Один брат пришёл к келии Арсения и постучался. Но дверь не открылась. Тогда, постояв немного, брат сам тихонько приоткрыл дверь. И вот – о, ужас! Авва Арсений стоит и молится весь в огне. Закрыв дверь, брат чуть не убежал от страха. Постояв, он снова постучал. Авва Арсений вышел и, увидев брата в ужасе, спросил:

– Ты давно здесь, брат?

– Нет, недавно, – ответил тот.

– Не видел ли чего ты здесь?

– Нет, Авва.

Побеседовав, Авва Арсений отпустил брата.

* * *

Однажды братия пришли к Авве Антонию Великому, чтобы спросить его о видениях. С ними был осел, который умер в дороге. Как скоро братия пришли к Авве Антонию, он спросил их: «Отчего у вас осел умер на дороге?» Братия спросили его: «Откуда ты это знаешь, Авва?» Старец ответил: «Мне бесы сказали». Тогда братия говорят ему: «Вот мы, Авва, и пришли тебя спросить об этом. Нам бывают видения, и они сбываются». Примером осла старец дал им понять, что видения от демонов.

В другой раз пришли к Авве Антонию братия, и с ними был Авва Иосиф. Старец, желая испытать всех, предложил им изречение из Святого Писания. Все разъясняли, кто как мог. Наконец, старец обратился к Авве Иосифу:

– А ты, Авва Иосиф, что думаешь об этом изречении?

– Я ничего не знаю, – ответил тот.

Обращаясь ко всем, Авва Антоний сказал: «Авва Иосиф сказал всех лучше».

* * *

О старце Геласии говорили, что его возмущал помысел уйти в пустыню и там подвизаться. Будучи борим этим помыслом, старец однажды взял пальмовую палку и стал ходить по монастырскому двору. Так он ходил три дня и три ночи, не присаживаясь. Когда помысел говорил ему: «Авва, присядь, отдохни», – он отвечал ему: «Пустынники не отдыхают». Когда же ему сильно захотелось есть, и помысел говорил ему: «Авва, поешь хлеба, ты уже довольно постился», – старец отвечал помыслу: «Пустынники хлеба не едят, а питаются одной травой пустынной». Когда же ему захотелось спать, помысел говорил ему: «О, Авва, иди в келию да усни немного». Старец отвечал: «Пустынники спят не под кровлей, а под открытым небом».

Делая так, Авва Геласий, наконец, сказал себе: «Если ты, Геласий, не можешь, как нужно, делать дел пустынных, то сиди в своей келии и плачь о грехах своих».

* * *

Однажды братия спросили Авву Исхириона о последнем времени.

– Что мы сделали, Авва?

– Мы исполнили заповеди Божии.

– А что сделают те, которые будут после нас?

– Они сделают половину всего.

– А что сделают, кои будут после них?

– Люди последнего века, – ответил Авва, – ничего не сделают. Но как к ним придут искушения, и они с молитвой перенесут их, так они будут выше нас и отцов наших.

* * *

Рассказывают, как Авва Иоанн (Колов) сидел однажды около церкви. Братия окружила его, слушая, как он говорил. Один из старцев, увидел это, позавидовал и сказал Авве Иоанну: «Сосуд у тебя, Иоанн, полон яда». Авва Иоанн с кротостью ответил ему: «Так, Авва, ты правду сказал, видя только наружность, а что бы ты сказал, если бы увидел мою внутренность?»

В другой раз Авва Иоанн спросил братию: «Кто продал Иосифа в рабство?» Отвечали ему: «Братья его родные» – «Нет! – сказал Авва Иоанн, – не братия его, а смирение. Если бы Иосиф сказал, что он брат их, то египтяне не дали бы за него денег. Но Иосиф по смирению умолчал об этом. Потому смирение сделало его правителем целого Египта».

Авва Иоанн (Колов) рассказывал, как один старец сделался затворником. Ему было открыто, что в городе умер знакомый ему брат. «Что мне делать? – размышлял этот старец. – Если я пойду днём к покойнику, что­бы проститься, то около меня соберётся народ, потому что все хотят меня видеть. Так пойду ночью, и никто меня не заметит».

Когда он шёл ночью, то Бог послал двух Ангелов со светильниками, и они освещали ему дорогу. Весь город сбежался смотреть славу этого старца. И чем больше он убегал славы человеческой, тем более Бог прославлял его.

Святое Писание говорит: «Всяк смиряяй себе, вознесётся» (Лк. 14, 11).

* * *

Об Авве Лонгине говорится, что он однажды собирал дрова на берегу моря. И вот женщина больная раком приехала из города и искала его. Увидев Авву и не зная, что это он, она спросила, как ей найти Авву Лонгина? Старец спросил её: «Чего ты хочешь от этого обманщика?» – «Чтобы исцелил мою болезнь», – ответила она. Авва перекрестил больное место и сказал: «Ступай, Бог исцеляет тебя, а Лонгин ничем не может помочь тебе». Женщина поверила и, идя обратно, исцелилась. Потом она узнала, что исцеливший её и есть сам Авва Лонгин.

* * *

Авва Кассиан говорил: «Одному старцу служила девица. И все говорили, что они нечисто живут. Старец это слышал, но ничего не говорил. Когда же старец приближался к смерти, то сказал: «Когда умру, то посадите жезл на могиле моей. Если этот жезл принесёт плод, то знайте, что я жил с нею чисто, а если жезл не прозябнет, значит, грешил с ней». Братия действительно сделали так. На третий день жезл процвёл и принёс плод. Тогда все прославили Бога».

* * *

Говорили об Авве Феодоре, бывшем в скиту диаконом. Он не хотел принять диаконского служения. Скрывался в разных местах. Старцы нашли его и опять заставили принять диаконство. Авва Феодор говорил: «Дозвольте мне, отцы, помолиться Богу: если откроет мне волю Свою, буду диаконом». И явился ему столп огненный от земли до неба, и голос сказал: «Если можешь быть, как столп сей, то поди, служи!» Услышав сие, Феодор рассудил никогда не принимать диаконства.

* * *

Некто Авва Макарий, идя с горы, нёс в келию древесные ветви. И вот на пути встретился ему диавол с серпом. Диавол хотел толкнуть Макария, но не смог. И говорит ему: «Велика в тебе сила, Макарий, и я не силен против тебя. Я делаю все, что и ты делаешь. Ты постишься – и я не ем. Ты бодрствуешь, а я совсем не сплю. Одно есть, чем ты меня побеждаешь». – «А что это такое?» – спрашивает беса Авва Макарий. «Смирение,– ответил бес. – Оно палит меня».

* * *

Человек, одержимый демоном и испускающий пену, ударил в ланиту некоего старца-монаха. Старец подставил ему другую ланиту. Демон, не вынеся огня смирения, тотчас бежал от старца.

* * *

На одного инока-священнослужителя напали две девицы. Они совсем не давали ему прохода.

– Что вы делаете? – говорили им другие.

– Мы его любим.

– Но ведь это любовь-то демонская.

– Нам все равно, ангельская или демонская.

– Он-το вас любит или ненавидит?

– Это его дело.

– Надо же любить Бога, а не человека.

– Мы его и любим, как Бога.

– Но ведь это же безумие.

– Мы его безумно и любим.

– Огонь геенский готовите себе.

– Ну и пусть, а мы ничего с собой не можем поделать.

И сколько бедный монах перенёс от этих безумных, бесстыдных девиц!..

– Как Вы это терпите? – говорили ему братия.

– Куда же денешься? Приходится терпеть, – отвечал он.

– А какая слава-то про Вас идёт нехорошая везде.

– Какая уж есть. Бесславие – вот наша настоящая слава.

– Уехать бы Вам куда в другое место.

– Диавол везде найдёт.

– Но так тоже невозможно. Вас изведут они совсем.

– Господь не допустит.

– Но ведь были случаи – допускал, и зло беспощадно давило добро.

– Да будет Его святая воля.

– А знаете, – сказал собеседник, – я недавно читал странную историю в одной старинной книге.

– Расскажите.

– В одном большом городе было обнаружено убийство. Оно вызвало всеобщее возмущение, так как жертвой преступления была молодая красивая девушка, дочь всеми уважаемого человека. Подозрение пало на двух солдат, которые домогались её руки. Их заключили в тюрьму. Один из них, действительно, убил девушку по ревности. Другой, кроткий, смиренный, по имени Николай, пользовался расположением девушки и был невиновен. Самые ужасные пытки не привели к признанию. Тогда начальник города решил это дело передать на суд Божий. Это значило, что обвиняемые должны были сами решить свою судьбу с помощью двух игральных костей:³⁸ того, у кого окажется меньшее число очков, должны признать убийцей и публично казнить.

Правитель явился на суд, окружённый своим двором, знатью города. Было духовенство от церквей. Народу собралось десятки тысяч.

Убийца первый, смеясь, взял две кости и бросил на мраморный пол: выпало самое большое число очков (двенадцать). Присутствующие с ужасом посмотрели друг на друга: все считали этого солдата убийцей. Судя по очкам, всякая надежда была потерянной.

Николай упал на колени. Полный веры в Бога, он поднял глаза свои, полные слез, к небу и сказал: «Господи, Всемогущий и Премудрый, помоги мне, потому что Ты знаешь, что я невиновен». Люди плакали. Полный надежды на Бога, он взял кости и сильно бросил их об пол. Одна кость раскололась на две части, и вместо шести очков она дала семь. В целом же кости показали тринадцать очков. Глубокое изумление овладело присутствующими. Но понимаешь, брат, это изумление возросло ещё более, когда увидели, что убийца, как громом поражённый, упал на землю. Придя в себя, он сознался в своём злодеянии.

– Вот и весь рассказ, – заключил приятель.

– Спасибо, – сказал инок. Он был сильно взволнован этим рассказом. Поблагодарив брата, он ушёл в свою келию.

* * *

Говорили о старце, у которого сосед, приходя в келию, воровал, что хотел. Старец видел это и не обличал. Но работал ещё больше и говорил себе: «Может быть, брат имеет нужду и берет». Когда же старцу приспела кончина, братия окружила его. Видя соседа, опять крадущего, больной призвал его к себе и сказал: «Дай мне твои руки, брат».

Тот с недоумением протянул свои руки старцу. Старец поцеловал обе руки и говорит: «Братия, я благодарен этим рукам, потому что через них иду в Царствие Небесное». Все удивились. А сосед пал к ногам старца и плакал о своём грехе. Потом он был добрым монахом.

* * *

Вот в чем истинная слава святых. Она – в бесславии, добровольном унижении, позоре, бесчестии.

Почему же мы ищем славы человеческой и сильно скорбим, унываем, когда про нас говорят плохо?

Да упразднится идол славы человеческой! Падёт он со своей мнимой высоты и разобьётся в прах.

Слава принадлежит одному истинному Богу!

– Нет, нет! – с пеной на устах вопиет мир.

– Слава силе и только силе. Она всем руководит, всем правит, всем повелевает...

Сила – второй бог мира. Пред силой ныне преклоняются. Все её почитают. Все её боятся. Все славят. Все превозносят. Когда потерян в людях страх перед Бо­гом, пред Божией силой, когда говорят, что Бога вообще нет и нет никакой сверхъестественной силы, тогда остаётся сила человеческая. Её-το вот и восхваляют. Пред ней и трепещут. Св. Писание говорит: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения». А вот теперь более всего и надеются не на силу Божию, а на «князи» и на силу человеческую. И какая в этом роковая ошибка!..

Спрашивается, откуда такое искажение в понятиях? Почему ныне возрос культ силы человеческой?

От маловерия и неверия в Бога. В неверии, в измене Богу кроется причина этого идола. Отсюда народы вооружаются друг против друга. Сильные с мощными армиями порабощают слабых, угнетают, убивают, заставляют на себя работать. И хотя колонии сильных держав, как Англия, Франция и др., все более и более разрушаются и слабые народы добиваются себе независимости и свободы, тем не менее, в наращивании силы все более и более заинтересованы теперь страны, из рук которых «уплывает» дармовой труд и теряется власть и господство над другими.

Известно, что сила применяется там, где умаляется добродетель. Где нравственный закон перестаёт дей­ствовать на сердца народов, там заступает закон силы, жестокости, который попирает правду и устанавливает своё господство.

О, как наша св. Русь страдала в XII-XIV веках от силы татаро-монгольских полчищ! Какое было поголовное истребление и уничтожение мужчин, жён, юношей, девиц, детей грудных, стариков! Какой ужас переживали наши милые предки. Воинственные монголы на быстрых конях как вихрь врывались в княжеские уделы. Никакая сила, геройство русских богатырей не могли остановить эти страшные полчища истребителей. Врываясь в дома, они, как звери лютые, хватали беззащитных жён и девиц, издевались над ними, тут же и убивали своими острыми саблями, разрезая на куски. Красивых девиц и богатых привязывали к сёдлам своих коней, как какую вещь, и так носились, безумные и коварные, по опустошённой и сожжённой русской земле.

Какая же это была сила? И вот Господь допускал нашим предкам такое жестокое и страшное испытание.

А ведь как они молились горячо, как жили! Как полагали души свои за ближних!

Вот «Слово о полку Игореве»:

Третий день уж бьются!

Третий день к полудню уж подходит.

Тут и стяги Игоревы пали,

Стяги пали, тут и оба брата,

На Каяль-реке быстрой разлучились...

Невесёлый час настал, о братия!..

...И такой, как Игорева битва,

На Руси невидано от века!

От зари до вечера день целый,

С вечера до света реют стрелы.

Гремят остры сабли о шеломы,

С треском копья ломятся булатны

Посреди неведомого поля...

А в Путивле плачет Ярославна, жена Игоря. Она вышла на заре на городскую стену, смотрит в даль синюю, и уста её бледные шепчут:

Я покину бор сосновый,

Вдоль Дуная полечу,

И в Каяль-реке багровой

Я рукав свой омочу;

Я домчусь к родному стану,

Где кипит кровавый бой,

Князю я омою рану,

На груди его младой...

В Путивле плачет Ярославна

Зарей на городской стене...

Ветер, ветер, ты могучий,

Буйный ветер, что шумишь?

Что ты в небе черны тучи

И вздымаешь, и клубишь?

Что ты легкими крылами

Возмутил поток реки,

Вея ханскими стрелами

На родимые полки.

В Путивле плачет Ярославна

Зарей на городской стене:

В облаках ли тесно веять,

С гор крутых чужой земли?

Если хочешь ты лелеять

В синем море корабли;

Что же страхом ты усеял

Нашу долю? Для чего?

По ковыль-траве развеял

Радость сердца моего...

В Путивле плачет Ярославна

Зарей на городской стене:

Днепр мой славный, ты волнами

Скалы половцев пробил;

Святослав с богатырями

По тебе свой бег стремил;

Не волнуй же, Днепр широкий

Быстрый ток студеных вод,

Если князь мой черноокий

В Русь святую поплывет.

В Путивле плачет Ярославна

Зарей на городской стене:

О, река, отдай мне друга,

На волнах его лелей,

Чтобы грустная подруга

Обняла его скорей;

Чтобы больше не видала

Вещих ужасов во сне!

Чтобы слез к нему не слала

Синим морем на заре!!!

И тихо в терем Ярославна

Уходит с городской стены...

«О, дай мне, Боже, дай мне силы

Снести муки в эти дни...»

О, какая страшная сила ломила нашу святую Русь ещё в те далёкие времена XII-XIV веков. И преподобный Сергий Радонежский разве не проливал горячие слезы за свой милый русский народ в те ужасные буйные годы, когда святая Отчизна обливалась кровью невинных жертв, когда святыни русской земли погребались в пекле пожарищ и развевались по ветрам пустыни?

В 1236 году несметные полчища татаро-монгол подошли к Рязани. Рязанский князь Юрий заперся в городе со своей дружиной и людьми. Послы от татарского хана Батыя требовали добровольной покорности.

«Коли нас не будет, – ответил им князь Юрий, – то все ваше будет».

Огнём и мечом город был взят, жители от мала до стара были вырезаны. Молодая княгиня Евфросиния ожидала своего князя из татарского стана, куда он был послан на переговоры.

«Твоя жена красива, – сказал хитро князю Батый, – хочу её видеть». Но князь с негодованием отверг это желание хана, за что тут же пред глазами Батыя был зарезан. В то время княгиня Евфросиния с грудным младенцем ждала возвращения князя от татар. Она нахо­дилась в храме св. Николая Чудотворца, глядя в поле. Вдруг ей принесли страшную весть, что «ради любви и красоты ея, князь убиен бысть». Молодая княгиня не могла вынести этого. Ринувшись с высоты превысокого храма на землю с грудным младенцем, она разбилась.

Летописец пишет: «Кровь лилась пять дней, воины Батыя переменялись, а рязанцы, не выпуская оружия из рук, едва держались на ногах. В шестой день, 21 декабря, поутру, изготовив лестницы, татары начали действовать стенобитными машинами и зажгли крепость; сквозь дым и пламя вломились в улицы, истребляя все огнём и мечом».

Веселясь отчаянием и муками людей, варвары распинали пленников или, связав им руки, стреляли в них, как в цель, для забавы. Оскверняли святыни храмов, насиловали юных монахинь, знаменитых жён и девиц в присутствии издыхающих супругов и матерей, жгли иереев и кровью их обагряли алтари. Весь город с окрестными монастырями обратился в пепел...

Несколько дней продолжались убийства. Наконец, исчез вопль отчаяния, ибо уже некому было стонать и плакать... «И не было стонущего, ни плачущего... но вси вкупе мертвии лежаша...»

Описывая гибель города Владимира, летописец говорит об ужасных зверствах татар над русскими: «...и мужчин, и женщин убиваху, груди разрезываху и желчь выимаху, а с иных кожу сдираху, а иным иглы и щепы за ногти бияху...»

При взятии Суздаля были сожжены церкви и избиты все жители, кроме молодых иноков, инокинь и церковников. Мать же князей, великая княгиня Агафия, её дочь, снохи, внучата и множество знатных людей, не способных к бою, затворились в соборном храме. Татары подошли к собору, обложили его дровами и подожгли, а затем отбили двери и стали грабить и убивать, никого не щадя, в то время, как с амвона преосвященный Митрофан отпускал грехи умирающим, провозглашая сквозь слезы: «Господи! Простри невидимую руку Свою и прими в мире души рабов Твоих».

Из бывших в храме никто не спасся: одни задохнулись от дыма или сгорели, другие же были убиты...В древнем и славном Киеве остатки защитников города заперлись в Десятинной церкви и продолжали обороняться. Однако, церковные стены не выдержали многого скопления людей, от тяжести собравшегося народа пол рухнул, стоны, крики, вопли огласили город. Тогда, устилая путь трупами, татары устремились туда, предавая беспощадному избиению последних защитников. Это было в 1240 году.

Скоро Киев превратился в груды развалин. Десятинная церковь была разрушена до основания. Та же участь постигла и Печерскую лавру, и другие монастыри и сооружения. Татары не оставляли в покое даже могил и давили своими ногами черепа русских князей.

А вот как гибли русские князья в Орде от ханской злобы. Перед отправлением в Орду к хану князь Михаил Черниговский причастился Святых Христовых Таин. Его сопровождал малолетний внук Борис и верный боярин Фёдор. Прибыв в Сарай,³⁹ князь Михаил хотел войти в ханский шатёр, но от него потребовали, чтобы он раньше прошёл через разложенный огонь и поклонился татарским идолам. Михаил отказался от этого наотрез. «Я могу поклониться вашему царю, ибо Богу угодно было поставить его надо мною. Но христианин не служит ни огню, ни идолам». Батый послал ему сказать: «Или сделай, что от тебя требуют, или тебе смерть». Князь Михаил согласился на последнее. Озверелые язычники набросились на него, как звери: топтали ногами, били сапогами под сердце. Некий русский отступник, перешедший на службу к татарам, по имени Доман, выхватил саблю и отсек Михаилу голову.

«Христианин есмь», – были последние слова святого мученика. Вскоре за ним был умерщвлён и боярин Фёдор.

А вот мученическая смерть в Орде князя Романа Олеговича Рязанского (племянника Юрия Игоревича Рязанского).

Его оклеветали пред ханом, который и вызвал князя в Сарай. Здесь предложили князю также исполнить татарский обряд – пройти через огонь и поклониться идолам. Князь категорически отказался. «Пусть умрёт мучительной смертью», – сказал хан Менгу. Князю отрезали язык, так как он прославлял христианскую веру. Затем ему выкололи глаза, отрубили пальцы рук и ног, когда же осталось одно туловище, но ещё с искорками жизни, мучители содрали с головы кожу. Затем отрубили голову и, воткнув её на копье, таскали по стану. Память святого мученика Романа чтится нашей церковью 19 июня.

Так умирали наши доблестные страдальцы, князья, бояре, знатные люди, умирали за святую веру Православную, за родной свой народ, за русскую землю.

Освобождение русской земли от татаро-монгольс­кого ига совершилось при жизни преп. Сергия (XIV век). Это преп. Сергий благословил великому князю Димитрию Донскому двух своих схимников: Александра Пересвета и Родиона Ослябю. Это благословение и решило исход великой Куликовой битвы.

Вот передо мной лежит картина художника Авилова: «Поединок Пересвета с Челубеем». Два богатыря, русский и татарский, слетелись на конях в смертельной схватке на Куликовом поле. Русские и татарские рати стоят друг против друга стеной, с напряжением ожидая исхода боя богатырей. Сильный ветер рвёт одежду, клонит ковыль. Но вот страшный момент: будто добро схватилось в смертельной схватке со злом – Александр Пересвет, призывая на помощь имя великого Игумена и духовного отца своего Сергия Преподобного, ринулся на своём коне на страшного татарина. Поле огласилось победными криками. Раздался удар стальных копий о стальные щиты противников. Смертельно ранив друг друга, богатыри Пересвет и Челубей падают с коней на землю мёртвыми. И вот здесь пошла страшная сеча. Русские и татары столкнулись в ужасной битве, разя друг друга. А в это время Сергий Преподобный в Лавре молился с братией о даровании победы нашему славному воинству. Татары были разбиты, и с этого момента началось освобождение русских земель от чужеземного ига.

Сила! Какая страшная сила на целых двести лет сковала цепями рабства русскую землю!

И вот эта человеческая сила, сила варварских народов, сила несметных воинств и сила жестокости и коварства приводила и ныне приводит в ужас человечество. И эту силу чтут, её уважают, ей раболепствуют, ей беспрекословно повинуются, под ней изнывают, но к единой Всесильной могучей силе Божией не обращаются. И вот в этом вся слабость человечества. В этом горе наше, наше бессилие.

Особенно же печально и горько, когда не только обычные люди, христиане, но даже духовенство не надеется на силу Божию и предпочитает опираться на силу человеческую. Это уже полное вырождение живой веры в пастырях Церкви Божией, подмена Бога человеком – не верность Богу, а полное доверие человеку.

И вот такая безбожность особенно тогда, когда находит какая-либо напасть, или болезнь, или скорбь какая. Нет, чтобы молиться и положиться целиком на волю и силу Божию – где там! Бог не скоро исполнит прошение. Да и вообще-то (думает человек) Богу приятно, чтобы мы страдали и терпели. Вот человека влиятельного попросить или задарить его, в болезни какой-то врача знаменитого, известного посетить – сразу помогут, лучше станет и жить лучше будет.

О, наша человеческая продажность! Наше недоверие Богу! Измена Ему, бессовестная измена!

Если чутко поняв голос правды святой,

Ты не можешь с неправдой мириться,

И правдивое слово небесной грозой

Над неправдой спешит разразиться...

Если люди, меж тем, как враги-палачи,

Злобным криком тебя заглушают,

И цепями гремя, обнажают мечи,

И печать на уста налагают...,

тогда не ищи участия у людей, у Бога ищи утешенья.

Он и Сам, как и ты, от неправды страдал,

Сам боролся с насильем суровым,

Сам правдивою речью народ бичевал,

И... венцом обагрился терновым.

Каин

Да, подмена Бога человеком делает человека Каином. «Что ты сделал? – спросил Бог Каина. – Кровь брата твоего вопиет ко Мне от земли. Проклят ты на земле, изгнанником, беглецом будешь на ней!»

Какая ужасная участь! И Каин пошёл от Господа, осуждённый родителями, самой землёй, на которой он уже не найдёт себе место покоя. И самое ужасное, что было для Каина – это угрызение совести. Она всюду его преследовала. Братоубийца потерял всякий покой.

Великий поэт Виктор Гюго изображает Каина, как вечного изгнанника. Вот он вечером, окружённый детьми, среди долины, где он хотел остановиться и немного уснуть. Каин поднял голову – и вот он увидел на сумрачном небосклоне открытый глаз, направленный прямо на него. Чтобы избавится от этого видения, он бежит из тех мест.

Каин шёл тридцать дней и тридцать ночей, шёл бледный, молчаливый, дрожа от малейшего шума. Он вышел на берег моря. Но глаз все следовал за ним и все смотрел на него.

– Спрячьте меня скорее! – кричит он своим близким. Его скрывают в шалаше.

– Теперь ты ничего не видишь? – спрашивает его маленькая внучка Цилла.

– Я опять вижу этот глаз!

Сын окружает Каина бронзовой стеной. Но Каин говорит:

– Глаз опять смотрит на меня.

Его затворяют в каменной башне.

– Исчез ли глаз? – спрашивает Цилла.

– Нет! Он продолжает смотреть.

Наконец Каин говорит: «Я буду жить в гробу». Ему роют глубокую яму. Каин заходит в неё, затем подземелье закрывают, но глаз проникает и туда, неподвижно глядит на Каина...

Но что это за глаз, так пристально следивший за Каином? Это глаз Божий. Это сила Божия. От совести нельзя убежать никуда. Напрасны усилия! С этой страшной силой шутить нельзя. Ведь совесть знаменует присутствие Самого Бога в нашей душе.

Оставишь Бога, унизишь Его силу – обнажишь свою совесть. Возвысишь человека до Бога и будешь надеяться только на его силу – погубишь себя на веки.

Святое Писание говорит: «Не обманывайтесь, Бог поругаем не бывает.⁴⁰ Что посеет человек, то и пожнёт» (Гал. 6, 7).

Да, пожнёт! Непременно пожнёт! Господь долго терпит (смиряется), но до времени.

А сейчас Он в совести нашей. Но будут и громы, и молнии, и падение звёзд с неба...

* * *

Однажды старый мельник сидел у своей мельницы. И вот подходит к нему молодая и бойкая женщина и предлагает купить у неё водки. Старый мельник стал пристально смотреть на женщину. Она же настаивала купить у неё водки обязательно. Недоумевая, мельник ещё пристальнее стал смотреть на неё.

– Почему Вы так смотрите на меня? – воскликнула вдруг женщина. – Я ничего дурного не сделала.

Мельник продолжал смотреть на неё.

– Я дурного ничего не сделала, – повторила она, более и более смущаясь. – Перестаньте же так смотреть на меня, Вы как будто хотите пронзить меня своим взглядом. Ради Бога оставьте меня в покое!

Но мельник ещё сильнее устремил на неё свой взгляд.

– Ах, я вижу, Вы все знаете! – со страхом воскликнула она. – К чему скрывать?.. Хорошо. Я Вам открою все, у меня был один...

– Что, что? Говоришь, один? – спросил мельник.

– Да, один ребёнок был у меня.

– Один, говорите Вы?

– Боже мой, но кто Вам сказал это?! У меня было двое, но я им ничего дурного не сделала.

– Ничего дурного? – спросил мельник.

– Боже мой, ну что Вы за человек!.. Хорошо, я Вам признаюсь, я убила обоих, – и, сказав это, несчастная женщина пустилась бежать.

Какой потрясающий рассказ! Если взгляд человека может производить такое сильное впечатление на виновную душу, какое же действо может произвести взгляд Божий?! Взгляд Того, Кто проникает в сокровенное нашего сердца.

Ах, под этим взглядом нераскаянные грешники должны вопить: «Горы, падите на нас, скалы, скройте нас от лица Правосудного Бога» (ср. Откр. 6, 16).

* * *

Один генерал был посажен в тюрьму по какому-то недоразумению. Сидя в тюрьме, он заметил, что в двери его камеры проделано маленькое отверстие, и через это отверстие постоянно был устремлён на него глаз часового, следящий за каждым его движением. Мысль об этом глазе не давала ему покоя ни днём, ни ночью. Он знал, что на него постоянно смотрят, за каждым его движением следят. Взгляд этот давил его, как кошмар. А между тем, генерал не сделал ничего такого, что могло бы заставить его бояться присутствия свидетеля.

* * *

Нет! Сила Божия Всемогущая, Всеведущая, а сила человеческая – ничто. Итак, культ силы человеческой и даже силы бесовской должен пасть, разбиться, упраздниться пред Великой силой Божества. Слава долготерпению Твоему, Господи! Слава силе Твоей, Господи! Слава Тебе, Боже, во веки. Аминь.

Иисусе мой прелюбезный, сердцу сладосте,

Едина Ты в скорбех утеха, моя радосте,

Рцы души моей: «Твое есмь Аз спасение,

Очищение грехов и в рай вселение».

Мне же Тебе Богу благо прилеплятися,

От Тебе милосердия надеятися,

Никто мне в моих грехах грешному поможет,

Аде не Ты, о, преблагий Иисусе мой Боже!

Хотение мне едино с Тобой быти,

Даждь ми Тебе, Христе, в сердце носити,

Изволь во мне обитати, благ мне являйся,

Мною грешным и недостойным не возгнушайся.

Исчезе в болезни живот мой без Тебе, Бога,

Ты мне крепость, здравие и слава многа,

Радуюся аз о Тебе и веселюся,

И Тобою во вся веки, Боже, хвалюся».⁴¹

«Бог не в силе, а в правде», – воскликнул однажды великий русский полководец святой князь Александр Невский. Пред лицом смертельной угрозы, когда немецкие рыцари стальной лавиной двигались на русских, Александр Невский надеялся на то, что правда должна непременно победить. Ведь они начали эту кровавую бойню. Ведь русские совсем им плохого ничего не сделали, так что же они своей немецкой «свиньёй» лезут на святую Русь?!

Благоверный князь с небольшим, плохо вооружённым войском, выступил на защиту родной земли. Он знал, что немцы вмиг его «сотрут» в порошок сталью, огнём и железом. И от русских не останется ни одного солдата. Но здесь вот и решила исход битвы не сила оружия и воинства человеческого, а Правда Божия и всесильная Небесная помощь.

Тогда немцы погибли в ледяных водах Чудского озера, как они гибли в последнюю войну (1941–45 г.г.) на просторах русской земли. И здесь Бог наш проявился не в силе, а в правде, т.е. опять напали же немцы на нас, а не мы на них. Так и здесь они были биты и разбиты до основания.

Пишущий эти строки сам был участником ужасных битв с немцами: под Курском, под Харьковом, на Смоленщине и других местах, где земля горела от боя, плавился металл в руках бойцов; где огромные стальные «чудовища» (танки), изрыгая огонь и смерть, лезли один на другой в смертельно-громовом таране; где бойцы горели в стальных «коробках», не успев вылезти на землю; другие же, заваленные лавиной земли и брони, умирали, раздавленные колёсами и гусеницами «тигров» и «пантер».

А потом, потом, когда раскаты боя уходили далеко вперёд, на этом месте водворялась мёртвая тишина. Все застывало в жуткой и страшной неподвижности. Стальные горы танков дымились, как потухшие вулканы. Погибшие герои лежали в разных позах, обгоревшие, обуглившиеся, изуродованные, устремив потухший неподвижный взор к звёздам.

И холодный мёртвый взор спрашивал небо: «За что нам это? Победит ли правда на земле? Скоро ли будет конец этой войне?!»

«Бог не в силе, а в правде».

Бойня кончилась. Зло временно смирилось, остепенилось, притаилось, но побеждено ли оно совсем? Нет! Зло, снова оправившись, усиленно наступает на добро и самое страшное, что оно давит правду. Каин- братоубийца снова озлобленно поднимает кость высоко над головой беззащитного брата Авеля. Правда, особенно живущая в Церкви Божией, принимает на себя смертельные удары. Она стоит, плачет, поднимает недоуменно взор к небу, ожидая защиты, но тщетно...

Добрый, тихий, кроткий, беззащитный Авель умер, обливаясь собственной кровью, от руки озлобленного брата Каина. Правда с самого начала стала терпеть на земле поражение. А в лице Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, Правда вечная осуждена на поругание, смерть позорную, на гибель...⁴²

Так что, неужели Бог не может навести порядок на земле? Сделать так, чтобы правда взяла верх над силой и неправдою? Может Господь так сделать, но не хочет.

– Вы что, Адам Агафангелович, разве уже не поёте в церкви? – удивлённо спрашивает А. А. его приятель.

– Давно уже, – отвечает тот.

– А что же это такое свалилось на Вас?

– Да знаете ли, Мирон Мироныч, просто так, вот не понравился я им, и все.

– Позвольте, кому же это «им»?

– Да церковному начальству – кому же!

– Но слушайте, А. А., может, есть какие веские мотивы к этому?

– Какие там мотивы! Ведь не пью, не опаздываю, не ссорюсь будто-то сильно-то – словом, нет мотивов никаких.

– Ну как же все-таки? Может быть, прошлое? – заикнулся приятель.

– Знаете, Мирон Мироныч, Бог меня избавил от этого «прошлого». Решительно ни единого пятнышка, что называется. Происхождение из рабочих, не судим, в оккупации не был, фронтовик, имею правительственные и церковные награды – словом, «парень на все сто», а вот на-те – прогнали да и все тебе.

– Надо написать жалобу, – горячился приятель, – что же это за самоуправство такое! Ведь есть же правда на земле или нет, Адам Агафангелович?

– Правда-то она есть, Мирон Мироныч, но под сапогом.

– Что такое? – не понял его слов приятель.

– Говорю, – тихо пояснил А. А., – правда-то она есть, но над ней господствует сила.

– Сила, сила, – разошёлся М. М., – что за сила, разве что есть сильнее силы Божией?

– Есть, – пояснил А. А., – на земле сила человеческая будто «сильнее» силы Божией. Вот и я не пою в хоре, почему, спрашивается? Да вот, мол, А. А., говорят мне: у Вас голос того... Что «того»?.. – спрашиваю их, – пропитый, что ли, или гнусавый? Нет, – говорят, – наоборот. Очень он у Вас хороший. Многие слушать ходят, музыкальные люди ходят слушать Ваш голос, студенты консерватории и проч. Так что, – говорю, – разве запрещается слушать мой голос или чей-либо другой? Нет! – говорят, – не запрещается. Но если бы это Вы пели на эстраде, то ничего, а то ведь в храме... Так что ж, по-вашему, – говорю, – в театре нужны хорошие голоса, а в храме «реветь по-коровьи» что ли? Все равно не можем держать Вас в нашем храме, идите куда угодно. Вот Вам и «мотив», – закончил А. А. взволнованно. – Нельзя да и все. И все свои церковники это делают.

Друзья потужили, порядили да и разошлись, искренне пожелав друг другу счастья с величайшим терпением.

* * *

Вражда, вражда, как много зла

Ты в кратком слове совместила!

Ты много крови пролила,

Ты много жертв испепелила.

Избрав оружьем клевету,

Ты тем мечем своим любимым

Нередко честь и правоту

Клеймишь пятном неизгладимым.

Уж ты не раз в борьбу с собой

Меня, пылинку, вызывала,

И сокрушив меня собой,

С злорадным смехом отступала.

Ты, тайно ближнего губя,

Права, щадят тебя законы;

Иль нет уж кары для тебя?

Иль нет меча для обороны?

У сильных мира два меча,

Два дара мести разнородной:

Или – секира палача,

Или – презренья меч холодный!

Мы ж сильным мира не под стать,

С людскою злобою бороться

Нам не дано. Наш меч – прощать,

Наш щит терпением зовётся.

Прощать. Не Тот ли нас учил,

Кто за врагов своих молился,

Кто на Кресте нам все простил

И все ж прощать не утомился.

Пусть остры стрелы клеветы,

Страданий горести немилой, –

Ты был прощён – прости и ты,

Ты был помилован – помилуй!..

Христос Спаситель, где Ты, сияющий лучами

Бессмертной истины, свободы и любви!..

Взгляни – Твой храм опять поруган торгашами,

И меч, что Ты принёс, запятнан весь руками,

Повинными в страдальческой крови.

(С. Я. Надсон)

Но что? Идол земной силы непобедим? На это ответит нам апостол Любви святой Евангелист Иоанн Богослов.

«И видел я, – пишет он, – великий белый Престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места» (Откр. 20, 11).

И вот пред этим белым Престолом разберутся слезы невинных жертв. Идол силы падёт и разобьётся в прах, а Правда поднимется из своего унижения и увенчается вечной красотой, вечной непобеждённостью. Увенчаются и все те, кто возлюбил эту правду и перенёс за неё пытку и смерть земных страстей...

Чем ещё гордится современный мир? – Знанием.

– Пап, а пап, – докучает маленький мальчик своему отцу, – а что ты это делаешь?

– Письмо пишу, – отвечает нехотя отец.

Глазки мальчугана загораются любознательным огоньком. Не обращая внимания на недружелюбный тон своего отца, но ещё ближе прижавшись к столу и смотря прямо в глаза, он снова вопрошает:

– Пап, а пап, а что такое «письмо»?– Ну, письмо, как же его ещё больше назовёшь?

– Нет, пап, а скажи, что тебе – жалко?

– Ничего мне не жалко, – отвечает отец. В его голосе уже звучат нотки раздражения. «Вот ещё пристал, – думает отец. – Тут надо скорее письмо написать по важному делу одной заведующей, пока нет матери дома. А то увидит – опять скандал. Ох, уж эта ревность бабья! По делу – и то не пиши, все подозрения да обида. А тут этот ещё прилепился».

– Пап, а пап, – продолжал пытать маленький «следователь», – а кому ты пишешь?

– Ну, пишу другу своему. А тебе-то не все ли равно?

– Нет, пап, когда ты пишешь, мама всегда волнуется.

«Вот ещё номер, – думает отец, – и это уж он знает. Когда я что-либо пишу, он уж видит, как мать волнуется. Ну решительно ничего от него не скроешь, точно домашний следователь. Вот придёт мать, а письмо не...»

Будто угадывая мысли отца, малыш говорит:

– Пап, а мама нынче долго не придёт.

– Да откуда ты все это знаешь? – отец даже положил ручку на стол, выпрямился, поглядел на сына уже ласковыми глазами. – Что, разве она тебе что говорила?

– Да, пап, а я тебе не скажу, мама не велела.

– Ну что ж не велела, а ты скажи, ведь я – папа твой!

-Да.

– Ну вот и скажи своему папе, чего тебе сказала мама.

От вести, что жена вернётся не скоро, Пётр Иванович (так звали хозяина дома) даже повеселел. Он многое кое-что сделает в её отсутствие: и письмо напишет, и получку рассортирует, и кое-что другое, о чем не должна знать жена. Ему даже захотелось встать, размяться, походить по комнате. А интерес его не оставлял, что же все-таки сказала мать Ванюшке, где она задержится и, дай Бог, чтобы подольше.

Угадывая мысли отца, малыш сказал: «Мама говорила, что зайдёт тётю Парашу навестить». «О, – думает П. И., – если уж к тёте Параше, то от неё скоро не выберется». Довольный хорошей новостью отец подошёл к комоду, достал самую сладкую конфетку и подал сыну...

В это самое время послышались шаги. На пороге показалась Анна Петровна (так звали жену Петра Ивановича). Войдя в комнату, она недоверчиво поглядела на письменный стол – там лежало недописанное письмо. Обескураженный, П. И. стоял в нерешительной позе. Только Ванюша один был необычайно весел. Он ел сладкую конфетку и кричал:

– Мам, а мам, я папе все сказал, что ты мне говорила. Он мне за это конфетку дал хорошую.

– Тебе взбучку хорошую надо дать, – тихо прошипел Пётр Иванович.

Но Ванюше совсем не было страшно от этих слов отца. Он весело подбежал к матери и начал снова свои вопросы:

– Мам, а мам, а что тебе Параша прислала? Мам, а папа здесь письмо писал... Мам, а мам, а я знал, что ты скоро вернёшься...

Что? Это культ знания?

Нет, это просто детское любопытство. Детям все надо знать, все расспросить, до всего допытаться. Если мы не отвечаем на вопросы, то они слезами и плачем добиваются все же своего. Это безгрешное детское любопытство.

Ну вот, а это что?

Ранним утром, когда солнце начало бросать свои тёплые лучи на землю, из села вышли трое подростков. Они решили побывать на месте старых окопов,⁴³ поиграть там и, может быть, найти что-либо интересное. Придя на место, ребятишки стали бегать по высокой траве, прыгали с одного бугорка на другой, прятались один от другого в глубоких ямах.

Вдруг один из них закричал так, что остальные двое от неожиданности перепугались. Подойдя к товарищу, они увидели в его руках блестящий «комочек». Он похож был на свёклу среднего размера, но тяжелее, чем обычная свёкла и, главное, что эта «свёкла» была железная. Живое любопытство охватило ребятишек.

– Стой, Колька, – сказал один из двоих нашедшему, – это у тебя «лимонка».⁴⁴

– Что? – никогда не слыша такого слова, протянул Колька.

– «Лимонка» это, – повторил друг, – она взрывается.

– Да ещё убьёт, – пугливо отозвался третий паренёк, – давайте её покажем дяде Проне – он воевал, знает лучше.

Но Кольке было жаль показывать «лимонку» кому бы то ни было. Он решил её сам повертеть и, главное, узнать, что же там внутри есть.

– Нет, братцы, – сказал он решительно, – это «лимонка» старая, давнишняя-предавнишняя. Она уже и взрываться-то не может, вся вон поржавела. А если и взорвётся, то мы сразу все в разные стороны – и ничего не будет.

Конечно, доводы Кольки возымели должный успех. Ребята сели на корточки и начали вертеть туда и сюда удивительную находку. Недолго они развлекались этой игрушкой. Вдруг им показалось, что в «лимонке» что-то щёлкнуло. Все разом разбежались. Но потом им стало стыдно за себя, тем более, что Колька назвал всех трусами. Их снова потянуло к «лимонке». Подойдя, они «нашли её в прежнем положении. Только будто она тёплая стала.

– Это от солнца, – сказал авторитетно Колька.

И не успели ребята снова присесть около «лимонки», как произошло ужасное... Раздался страшный взрыв, огонь ослепил глаза, комья земли полетели в разные стороны. Ребят обдало страшным жаром, как из раскалённой печи. И все смешалось с диким криком испуганных до смерти ребят, воплем от боли и призывом к помощи...⁴⁵

Что это? Путь к знанию?

Да, но больше озорство и преступное ребяческое любопытство. Но как все-таки каждому охота знать то, что он не знает. Изведать то, что ему неизвестно. По­требность «больше знать» лежит в глубине человечес­кого духа.

«Знание – свет». «Ученье – свет, не ученье – тьма», – как все это верно, как правдиво, даже как необходимо для жизни.

Но хотите, я Вам расскажу о ином знании, о знании спасительном, например, природы – о той самой природе, в которой мы живём физически, ходим, дышим, питаемся, толкаемся, словом, живём и бытуем? Как много спасительного знания кроется во всем этом видимом мире, как много тайн, чудесных вещей, о которых нам необходимо знать, ну хотя бы сколько-нибудь, хоть капельку знать. И знать не для чего-нибудь греховного. А исключительно для спасения души и славы Божией, т.е. для того, чтобы от всей души сказать: «Господи, Боже мой! Как Ты добр, как Ты велик, как силен и премудр! Слава Тебе, ныне и присно и во веки!»

Кавказ

Да, Кавказ. Настоящий Кавказ. Но, спросите, при чем же здесь Кавказ, когда речь идёт о знании вообще, о культе знания в современном мире?

Дело в том, что Кавказ – один из дивных краёв, где наиболее ярко и чётко выражается премудрость Божия, где смотря на огромные горы, как вещественные Престолы Божии, на вершинах которых восседает Бог, – удивляешься, восторгаешься, просто поражаешься величием сознания Бога-Творца.

Но начнём все по порядку....

В один из не совсем прекрасных дней, – начал свой рассказ мой приятель, – мне было скромно-настоятельно предложено выехать подальше отсюда. Я, конечно, немало был поражён этим приветствием и выразил своё удивление примерно так:

– А что, разве здесь я кому мешаю или нахожусь при дороге, меня могут задавить проезжие машины?

– Да, – сказало мне официальное лицо, – Вы находитесь именно при дороге, и Вас могут разом просто задавить.

– Но, позвольте, – говорю, – что я жук какой или букашка? Или овчарка какая, что за мной будет гоняться машина, чтобы придавить?

– Вот именно, что овчарка, – сказал мне мой собеседник.

– Так что ж, – говорю, – ведь это зверёк самый безвредный, такой невинный, даже полезный, за что его преследовать?

– Да знаете за что? За то, видимо, что он будит хозяев от сна, когда лезут воры, чтобы убить и похитить добро.

– Ах, значит, за это только? – догадался я наконец-то.

– А разве это маловажно?! – заметило официальное лицо.

– Так вот оно что! Какая премудрость-то здесь, – спрашиваю его, – добро-то имеется в виду духовное?

– Души человеческие, – ответил он тихо.

– Эге, значит овчарку надо заставить, чтобы она не тявкала, чтобы не будила и не мешала ворам расхищать стадо? Но, постойте, – говорю, – главный-то Пастух все равно бдит над Своим стадом?

– Это другой вопрос, – ответил мне собеседник, – а вот Вам надо немедленно удалиться.

– Чтобы не придавил пьяный шофёр? Ну и пусть давит хоть совсем, – говорю, – я все равно буду «будить» людей и мешать ворам красть чужое добро.

– Это хорошо, – говорит, – но, сейчас надо жалеть овчарку.

Вот так я оказался в один миг на Кавказе.

Самолёт на белоснежных крыльях перенёс меня через знаменитый Кавказский хребет. В маленькое окошечко самолёта, герметически закупоренное, далеко внизу, через прорывавшиеся облака, видел я высокие пики Кавказских гор, видел черные потоки, быстрые реки, светлеющие в глубоких ущельях, несущиеся с высоких горных вершин...

– Далеко ли от нас эти горы? – спрашиваю я сидящего рядом молодого человека (Михаила).

– Десять километров ровно, – ответил он. – Вот минуем перевал, самолёт пойдёт на снижение.

Так я вначале смотрел на горы сверху, с высоты десяти километров. Они казались мне не совсем высокими. Но величие их и неприступность, а вместе и таинственность поражали сердце, пленяли ум и вызывали чувство необъятного восторга.

Но когда я вступил на грузинскую землю,⁴⁶ то на горы уже взглянул снизу. И хотя знаменитый Кавказский хребет остался далеко позади, тем не менее горы значительной высоты были и здесь. И нужно сказать, что сам город Тбилиси находится весь в горах. Он как бы спрятался от врага, укрывшись этими горами. Величие окружающих гор придают городу изумительную красоту. Точно драгоценным ожерельем окружён град высокими горами и холмами.

И вот здесь-το в первый раз в жизни я взглянул на высоту черных вершин, уходящих за облака в небо. И вспомнились враз строки Долгорукова:

Пусть не скатертью дорога

И ясных не достанет дней –

Езжай, чудес увидишь много,

Глядишь, воротишься умней...

На другой день я стоял на Голгофе. Не ужасайтесь. Да, да, на второй Голгофе. Мы были в Мцхете. «Это вторая Палестина, – говорил нам молодой монах, – храм, в котором мы сейчас стоим, построен в четвёртом веке нашей эры».

Толстые стены этого храма и колонны, на которых держится храм, внутри пустые. Получается, как бы много храмов в одном храме. В стенах есть и ходы, и лестницы, по которым люди ходили вверх и вниз, даже и под сам храм. Под полом целое кладбище. Сотни знаменитых княжеских семей похоронены здесь. Гроб на гробу в несколько рядов. А ещё ниже – огромный подземный храм.

При императоре Диоклетиане (IV век) многие христиане, спасаясь от смерти, укрывались в этом подземном храме, служили там службы и прятались в стенах и колоннах храма... Император Диоклетиан ссылал христиан в Грузию, как ссыльную, малодоступную горную местность. Христианам говорили: «Плюй на Крест», но они отказывались это делать. Тогда клали их голову на плаху, палач ударял мечом, и голова откатывалась далеко от тела, обагряя тело алой кровью.

– А где здесь хитон Спасителя? – спросили мы монаха.

– Вот здесь, в глубине земли. Под колонной этой похоронена девица Сидония.

– Расскажите, как это было?

– Брат Сидонии служил в Палестине воином. Когда распинали Господа нашего Иисуса Христа, то святой хитон Христов достался по жребию одному воину, который участвовал при распятии. Воин-грузин перекупил этот хитон Спасителя и привёз в Грузию. Когда он ехал, то сообщил, что, мол, встречайте меня. И вот сестра Сидония вышла встречать своего брата. Она была уже христианка в душе, потому что слух о чудесном Палестинском Учителе дошёл и до Грузии. (На месте, где Сидония встретила брата с хитоном, и теперь стоит гранитный столп). «Я привёз с собой хитон Иисуса Христа», – сказал брат сестре при встрече. Сидония трепетно взяла в руки одежду Спасителя. Девушка была необыкновенно бледна, всем телом дрожала, как осиновый листок. Прижав драгоценную одежду к своей девственной груди, она истаяла вся в слезах. Сердце, исполненное любовью к Распятому Господу, не вынесло муки крестного свидания... Сидония, крепко-крепко прижав хитон к груди, упала на землю. Её успели подхватить. «Я, я... умру вместе с моим Господом», – были её последние слова. Грудь застыла недвижно. Лицо приняло тихий трепетно-таинственный вид. Оно сияло неземным блаженством, и вместе печать крестных Христовых мук легла на бледные невинные уста. Когда хотели взять из её рук святой хитон Христов, то не могли. Сидония не отдавала драгоценность из своих рук. Она хотела лечь с ним в сырую могилу.

О, действительно, какая душа, любящая своего Господа, могла бы расстаться с этой святыней?! Ведь не что иное, а одежда Господа Спасителя нашего, да ещё снятая с Него во время распятия на Голгофе! Ведь Он же носил этот хитон на Своём Пречистом Теле. Сей хитон освящён силою Божественной, он весь дышал благодатью великой.⁴⁷ И вот Сидония трепетно взяла его, как Самого Господа, прижала к своей груди и не хотела с ним расстаться. И как ни старались взять хитон из рук умершей девушки, она не отдавала его. Видимо, так было угодно и Господу, чтобы Сидонию похоронили вместе с хитоном Господним.

– Вот здесь, под этой колонной лежит Сидония, – сказал нам проводник. Её так и похоронили вместе с хитоном. На этом месте вырос высокий кедр. А когда его спилили, потекло миро. Многие получали исцеление от различных недугов. Вот на самом этом месте, – закончил он, – и построен этот великолепный храм, который и стоит вот уже пятнадцать столетий.

Приклонив колена, мы трепетно поцеловали покров этой колонны. Покров, (как и хитон) был красного цвета, и нам казалось, что мы прикасаемся своими грешными устами к самой одежде Христовой, как та кровоточивая женщина, которая от прикосновения к краю одежды Спасителя получила исцеление.

Невозможно передать тех святых чувств и того великого волнения, которые переживала моя душа на этом святом месте.

– Хитон Господень! – думал я. – Тот самый хитон, та самая одежда, которую носил Господь! И вот я, грешный, целую её своими устами. Касаюсь её своими руками. О, как бы я хотел быть похороненным, как блаженная Сидония на этом святом месте! Как бы хотел не сходить с этого места никуда. Святой хитон, святейшая одежда Господа моего лежит здесь, и куда мне дальше идти?! Куда?

Наш молодой проводник стал обходить колонну и благоговейно целовать её стены. Мы последовали его примеру.

Потом мы стояли литургию в этом храме. Совершал её мой ученик – молодой грузинский священник. Он окончил Московскую духовную академию всего год назад, и мы с ним радушно встретились. Пели грузинские семинаристы. Их было человек 5–6. Пели все в один голос (унисон). Конечно, гармонией и мелодичностью пение не отличалось. Тем более, что диакон, молодой семинарист, стоя на амвоне и произнося ектении, все время оглядывался. Ему подсказывали из хора, как и что надо делать. Вот он и оглядывался на них, получая как бы инструкции (указания).

Вот слышу, как ему один грузин из хора что-то громко сказал. Диакон, стоя высоко на амвоне, оглянулся на всех нас и заговорил на ломаном русском языке: «Паки и паки миром Господу помолимся...». Вот только одну малую ектению мы и поняли, да ещё слова «Аллилуия» и «Аминь» были для нас удобо вразумительны, а все прочее служилось на грузинском языке.

Тем не менее, эта служба глубоко потрясла мою душу. Я стоял на каменном полу, и кругом стены – камень; весь храм сооружён из больших каменных плит, кругом один сплошной камень – но душа таяла, как воск. Храм IV века приближал нас к тем самым временам, когда Господь наш Иисус Христос ходил по земле, когда Он вот так же ступал Своими Пречистыми голыми стопами по таким же каменным плитам узких улиц Иерусалима или, будучи с проповедью в синагогах или в храме Иерусалимском, говорил людям слова истины. «О Грузия, – думал я, – ты воистину вторая Палестина. Ты – святая земля». Здесь ощутимо веет благодатью, здесь будто Сам Господь и поныне ходит со словом любви и всепрощения, призывая людей к вечной жизни. И как счастлива страна Грузия, что вслед за Палестиной услышала Евангелие Христово.

Нина! Святая Нина просветила Грузию светом истины. Она явилась для этой земли светлым Ангелом Божиим, слетевшим с заоблачных высот.

И вот страна Иверская и поныне любит свою Просветительницу – святую Равноапостольную Нину. Не забывает её, молится ей, просит её, чтобы свет веры истинной, принесённый ею в Грузию, не угасал никогда. Чтобы никакая буря адская не угасила этой святой веры. Чтобы грузинский народ, так глубоко хранящий христианскую веру и ныне, всегда черпал из неё счастье, всю радость, всю силу, красоту своей национальной жизни.

И нужно отдать должную похвалу грузинскому народу, потому что и теперь, когда в великой России гаснет вера Христова не по дням, а по часам и минутам, здесь крепко держится святая вера христианская. Грузины, видимо, умнее русских. Они знают, что ценить и чего держаться. Хотя грузины далеко не отличаются особой дисциплиной в храме на молитве. Они не могут долго стоять, как русские, на одном месте и тихо, углублённо молится. Нет! Где там! Будучи живее по натуре, как горный народ, грузины приходят в храм, наберут целую горсть свечей и ходят по всему храму, ставят эти свечи, которую куда. Приходят почтенные мужчины, дамы, молодые девушки, парни – все разодеты по последней моде. По временам, поднимая обе руки высоко к небу, они говорят: «Де – да майта» (Матерь Божия, подай милость). А потом, перекрестившись, идут кругом храма и целуют его стены. А некоторые обходят храм несколько раз, затем идут по своим делам, кто куда. Эти уходят, другие приходят, делают то же самое. Помолившись, поставив горсть свечей на подсвечник, обойдя храм, поцеловав его стены, уходят, как и предыдущие. Приходят новые... – и так всю службу, весь день. И как все это делается серьёзно, многозначительно, без единой иронии или усмешки.

Стоишь и удивляешься, как же это наш русский народ так скоро осмеял и захоронил своё сокровище веры? Грузины приняли веру на пятьсот лет раньше русских и берегут её дольше, как источник народного счастья и силы. А наши русские?.. Прямо стыдно становится за свой русский народ, народ-герой, народ- гений!

– Грузин живёт в горах, потому он умнее, – сказал пожилой человек.

– Так что ж, думаете, что горы учат философии? – возразили ему.

– Да, они зовут глаза к небу, выше, выше.

– Но высотные здания, заводские трубы, телебашни – разве они не зовут взор к небу?

– Да, – ответил старик, – зовут, но глаз засоряется пылью, а здесь нет. Чистый горный воздух. Пыли нет. Яркое небо глаз радует.

– Ну, хорошо. Ваши горы зовут в небо. А вот ваши горные пропасти куда зовут?

– О, – таинственно протянул собеседник, – наши тёмные ущелья в ад зовут. Там глубоко во мраке ущелья грохочет горная речка. Какие камни она несёт с собой? В какие пропасти бездонные срывается?.. А ваш народ русский этого ничего не видит. Живёт он себе на равнинах и пасётся, как глупая овца, ища корм под ногами. Куда ему небо? Куда ему ад? Ахает и спит, да ещё плюёт в небо.

Слыша этот разговор абхазца с русским, думаю: «Эге, поддел же старик нашего брата». Крепко понял он психологию европейского интеллигента-всезнайки. И какая мудрая ирония таится в его опытно изведанных словах...Нина! Святая Равноапостольная Нина! Ты – Ангел света для страны Иверии!

Ангел

В бессонную ночь, после слез и мучений

Печально угасшего дня

Мой Ангел-Хранитель из райских селений

Явился утешить меня...

Он был так невинен, так дивно прекрасен

В своей неземной красоте.

И лик его чистый, спокоен и ясен,

Так кротко склонился ко мне,

Что я все земное на миг позабыла,

Отдавшись волшебному сну,

Небесному гостю объятья раскрыла

И все рассказала ему.

В слезах я о скорби земли говорила,

О зле, о неправде людской,

О том, как страдала, как все разлюбила...

И плакал он вместе со мной.

Он понял, как много страданий таилось.

В моей наболевшей груди,

Он понял, что в сердце больном накопилось,

Что люди понять не могли.

И полные грусти лазурные очи

На небо взирали с мольбой;

Никто не молился так в тихие ночи

С такой непорочной душой...

Когда он молился, я тихо склонилась

В святые объятья его,

Взирая на образ, и тоже молилась,

Не зная, о чем, за кого?

Потом я услышала стройное пенье...

Когда же очнулась от сна,

Все стихло. Исчезло святое виденье,

И вновь я осталась одна...

Но часто с тех пор, средь безмолвия ночи,

Как памятный час наступал,

Мне грезились кроткие грустные очи

И голос небесный дрожал...

Тысячелетний дуб

– Нет! Нет! – сказал наш проводник, – этому дубу не 1000 лет, а 1500. Под ним пряталась равноапостольная Нина.

– Её что, искали язычники?

– Да, они хотели убить её, растерзать на кусочки.

– За что?

– Да как же! Ведь она молитвой разрушила их богов. Вон видите, на той высокой горе стоит храм?

Мы взглянули. И что же увидели? На высокой-превысокой скале, на самой её вершине стоит храм. Казалось, что он стоит на облаках. И какое диво! Стоит и не падает, стоит над великой пропастью. Бездна под ним неизмеримая. Страшно смотреть в высоту. И как только могли люди создать его на такой неприступной скале?!

– Там стоял их бог, – сказал проводник, – грузины тогда были ещё язычниками, это было в IV веке. Святая Нина пришла в Грузию как раз в день праздника этого бога. Она боялась, конечно, идти в нашу языческую страну, ведь Нине было всего 14–15 лет. Но девушке явилась во сне Божия Матерь и дала ей крест, сплетённый из виноградной лозы. «Иди и не бойся, – сказала ей Дева Мария, – Я и сила креста Христова будет с тобой».

Нина проснулась в великой радости и своими волосами обвила крест, данный ей Богородицей. Потом встала и пошла в путь. Пришла она вот на это место. (Монах указал на старый дуб, стоявший перед нами). И спряталась вот в этом кустарнике (рядом с дубом мы увидели небольшой кустик). Этот кустик и этот дуб стоят вот уже 1500 лет и все зеленеют...

Мы были до глубины души поражены этим рассказом, видя чудо Божие воочию. (На дереве бывают какие-то сладкие плоды, похожие на нашу рябину).

– И вот, Нина, спрятавшись под дубом в этом кустарнике, видела, как тысячи народа прославляли идола, стоящего на той высокой горе. Здесь были и царь с царицей, и вельможи, и князья, и тысячи простого народа. Горько стало Нине видеть это заблуждение людей, которые, не зная истинного Бога, кланялись бесу. Она вознесла слёзную молитву ко Господу и сказала: «Боже истинный! Ты создал человека для славы Своей. Но враг эту славу похитил себе. Обрати этих неверующих, да познают они имя святое Твоё».

Раздался страшной силы гром. Заблистала огненная молния. Пламенная стрела ударила в идола. Шум и треск падающего истукана оглушил вконец обезумевший народ...

Когда все стихло и пыль развеялась по долинам, все с ужасом увидели, что верх скалы, где стоял бог, был срезан как бы огненным мечом. А от идола остались одни обломки. Пока он катился сверху вниз, весь разбился вдребезги.

– А как же нашли Нину? – спросили мы.

– Она, ревнуя по славе живого Бога, вышла из куста и закричала: «Люди, познайте силу истинного Бога. Он сотворил небо и землю...»

Но что тогда было? Её хотели разорвать на куски. Толпа озверела, рассвирепела. Трясясь от страха и злобы, люди метались и бились о камни, но боялись подступиться к Нине. И Господь чудесно хранил её.

Слушая все это, мы поражались подлинности этих дивных событий. То смотрели на высокую скалу, где теперь стоит полуразрушенный храм, то на тысячелетний дуб и кустик, которые за 15 столетий, буквально находясь на камне (каменистая почва), зеленеют, как и прежде.

– Ну, разве же это не чудо? – тихо говорит мне мой приятель.

– Да, только силой Божией, – отвечает монах, – можно объяснить все это. Как тогда действовал Господь Своей всемогущей силой и властью, так Он действует и теперь.

Потом наш любезный проводник открыл ключом замок у двери, ведущей в маленькую церковку.

– Эта церковка в честь бывшего чуда, – сказал он. – Она посвящена святой равноапостольной Нине.

Войдя внутрь, он открыл маленькую завесу, и мы приложились к святому Престолу.

«Святая Нина, – склонившись ниц, прошептал я, – как тогда ты силой Христовой разрушила языческих богов, так и ныне разруши ложных идолов нового язычества, затемняющих славу истинного Бога. Помоги нам, святая...»

Выйдя из храма, мы сфотографировались на фоне тысячелетнего дуба. Ещё раз удивлённо окинули взором это дивное место и пошли дальше.

Войдя в большой монастырский храм, который стоит метрах в сорока от часовенки святой равноапостольной Нины, мы вновь были поражены невероятным.

– Вот эта святая икона, – сказал монах, указывая на большую стоящую у стены икону, – принесена на руках из Иерусалима.

– Что? Что? – в удивлении переспросили мы.

– Пешком из Иерусалима грузины принесли вот эту икону.

На ней изображён весь Ветхий и Новый Завет. Икона – метра четыре длины и метра два ширины. И вот такую большую икону благодетели принесли в Грузию пешком на своих руках.

– Но ведь Грузия от Палестины – не одна тысяча километров?– Да, не одна тысяча. Но что стоит расстояние для любящих Бога сердец?! А вы были у преподобного Давида? – спросил нас проводник.

– У преподобного Давида? Нет. А кто он и где его храм?

– Рядом с фуникулером.⁴⁸ Вот туда обязательно сходите. Там много чудес.

На другой день мы уже поднимались к преп. Давиду. С утра была пасмурная погода. Казалось, что сам преп. Давид, как и все древние подвижники, сурово и суховато принимал нас в свою обитель. Дорога крутыми зигзагами вела нас выше и выше. Идти было трудно. Подъем был крутой.

Пришлось не один раз останавливаться и передыхать. Пока мы поднялись к храму, стоящему на высокой скале, дорога сделала более 12–14 крутых поворотов. Но вот и площадка, на которой стоит храм преп. Давида. Красивый каменный храм. Но скалы идут ещё выше. Храм приютился как бы в своём смирении преподобническом. Он будто кроется от славы людской за гранитными скалами высокой горы.

– Скажи нам, матушка А., – обратились мы к нашей проводнице, – давно подвизался здесь преподобный Давид?

– В четвёртом веке, – ответила она.

– Значит, 15 столетий назад?

– Да, а кажется – совсем недавно.

– А он здешний был, грузин, или пришёл откуда?

– Из Сирии. Их сюда пришло 12 старцев. И все разошлись по разным местам. А преподобный Давид остался здесь.

– Он здесь подвизался?

– Да, вот на него и восстал диавол. Чтобы изгнать его из этого места, его оклеветала непраздная девица, будто он имел с ней сношения.

– Ну и что, преподобный Давид оправдался?

– Да, его вызвали на суд.

– Осудили?

– Он помолился и, обратившись к плоду девицы, сказал: «Скажи нам, дитя, кто твой отец». – «Кузнец отец мой», – ответил ребёнок во чреве матери. Ужас напал на всех судей и присутствующих. Но ещё больше пришли они в смятение, когда услышали слова преп. Давида, обращённые к своей клеветнице: «От тебя родится камень». Действительно, через несколько дней девица разрешилась. Но каково было её мучение! Оклеветав невинного, она понесла за это страшную кару. Камень, самый настоящий дикий камень с великим мучением вышел из её утробы.

– И куда же дели этот камень?– Вот внизу виднеется небольшой храмик, – указывая рукой, сказала матушка А. – Этот храмик построен в честь этого чуда. И камень, который родила девица, заложен в фундамент этого храма вместе с другими камнями. И сейчас туда лазят смотреть этот камень; в фундаменте под полом церковным его трогают рукой, освещают свечкой и смотрят.

Мы стояли на каменной площадке высоко над городом и смотрели на маленький белый храм, и дивились великим чудесам Божиим.

«Дивен Бог во святых Своих...»

– О, как страшен грех клеветы, – заключила матушка, – особенно же клевета на праведников Божиих!

Мы вошли внутрь храма. Шла Божественная Литургия на грузинском и русском языках. Всюду чувствовалось дыхание благодати Божией. Бессмертный дух великого подвижника IV века преп. Давида витал здесь, на месте земных подвигов его. И как нам, людям, живущим в XX веке, в век атома и космических полётов, как нам полезно и необходимо вдохнуть больной гру­дью этого святого, чистого, цельного и здорового воздуха, которым дышали святые отцы, подвижники и все христиане первых веков нашей эры. И вот когда бываешь на местах подвига святых, на подлинно исторических местах их жизни, то какими близкими и родными становятся они для нас! И как щедро они зажигают огнём веры наши угасающие сердца. Светильник святой веры воскресает в душе и сердце и начинает снова гореть, пламенеть, как в дни ранней юности...

А в сердцах современных неверующих людей этот дух святых подвижников давно минувших веков вызывает чувство чрезвычайного удивления и восхищения.

– Что? Неужели в этих темных каменных пещерах жили люди? – удивлённо спрашивает молодая девушка пожилого грузина.

– Как видите, – отвечает тот, – наглядное историческое пособие – наилучшее доказательство.

– Но ведь это же каменные могилы, а не комнаты для человеческого жилья.

– Что поделаешь? Но поймите, мадам, те люди, живя в этих гробах, чувствовали себя значительно счастливее, нежели вот мы, их потомки, живём в светлых и просторных комнатах.

– Что Вы говорите?!

– Да, это неоспоримый факт.

– Но в чем была тайна их счастья?

– Видимо, в том, что они жили с Богом и Ангелами, а мы – с людьми и бесами.

– Я Вас совсем не понимаю.

– Поживёте – поймёте.

– Спасибо Вам.

– До свидания.

Вот так реагируют на жизнь святых современные люди. И что ни больше в культурном отношении облегчают они свою бытовую жизнь, то дальше отходят от понимания жизни рабов Христовых...

А они настойчиво продолжают сиять, как светильники в тёмном месте.

«...И свет во тьме светит, и тьма не объяла его...»

Нет! Ничто не в силах затмить яркого света истины и правды жизни наших святых подвижников. Ничто не в силах оторвать наши сердца от любви к ним и к нашему общему Богу – Господу нашему Иисусу Христу. Ничто!

Молю, чтоб в век не отлучила

Меня от веры во Христа

Ничья в подлунном мире сила,

Ничьи надменные уста.

Ни тьма тюрьмы, ни меч, ни пламя,

Ни высота, ни глубина,

И не учений новых знамя,

Ни гром грозы, ни тишина.

Ни падших духов лесть и злоба,

Ни человеческая ложь,

Ни страх страданий или гроба,

Ни перед казнью лютой дрожь.

Ни все сребро, ни злато мира,

И не безумных оргий шум,

Ни демоническая лира,

Ничей могучий гордый ум.

Ни клевета друзей и братий,

Ни гибель близких мне святынь,

Ни океан людских проклятий,

Ни зной безжизненных пустынь.

Ни слезы жалостного стона,

Ни гнева царственного страсть,

И никакой приказ закона,

И никакая в мире власть.

Ни красота девичьей ласки,

Ни прелесть, скромный вид речей,

Ни обаянье, нежность краски

Ланит и женственных плечей.

Пусть никогда ничто не сможет

Меня отринуть от Креста,

От дивной веры в Промысл Божий

И в милосердие Христа.

Откровенный разговор

О, знание! Как ты многообразно! Многогранно! И блажен человек, который ищет в своей жизни истинного знания, знания, которое спасительно и полезно, непреходяще.

Но вот знание всякого рода жизненного плана, например, инженерное знание, геологическое знание, археологическое, астрономическое, экономическое, антропологическое, космическое знание, знание духовной и светской литературы, знание даже кулинарное или швейное – словом, знание всякого подобного рода – как оно? Может ли оно быть полезным и нужным для духовно-нравственного человека? Для спасе­ния его души?

Может. И должно. Потому что всякого рода знание приближает человека к Богу.

– Что Вы говорите чушь? – протестует человек нашей эпохи, – чистое знание упраздняет суеверие в Бога.

– Наоборот, – отвечают ему, – глубокое, объективное знание открывает Бога, приближает к Нему человека.

Вот два человека в тихий тёплый вечер смотрят в небо. Оно горит миллионами ярких звёзд. Одни из них светлы и ясны, другие заметны чуть-чуть. Третьи совсем пропадают, но вдруг снова мигают и таинственно зовут, зовут к себе. Сколько необъятной красоты и величия сокрыто в этом бездонном высоком небе! Сколько нежной ласки и невысказанной любви таится в нем!

И вот один из двух, обладая умом и сообразительностью, понял, что в небе живёт извечно какая-то живая, объединяющая нас тайна, понял, что земля с небом (Вселенной) имеет тесную разумно-жизненную связь, что земля хотя и мала объёмом в сравнении с другими космическими телами, но она по благоустройству своему занимает абсолютно единственное место во Вселенной. Различный климат на земном шаре, перемена времён года, перемена дня и ночи, дивное и непостижимое равновесие экономических и физиологических законов, закона размножения народов и средств их пропитания и территориального распределения – одним словом, учтя разумно все эти мировые дела, человек скажет: «Да, здесь совершается что-то непостижимое, что-то сверхобычное, сверхчеловеческое, здесь руководит и творит Бог!»⁴⁹

Другой же наблюдатель, стоящий рядом с первым, видя то же самое, что видит и тот, но по своему складу ума или просто под вилянием других (сам он не хочет потрудиться головой подумать, а если и думает, то не может постигнуть по недостатку ума) делает совершенно противоположное заключение – небо пусто. В нем никто не живёт. Космос необъятен. В нем действуют одни физико-механические законы и никакого Божественного Промысла нет! Знание – вот что может постигнуть незнаемое. Учение – вот свет, который откроет и осветит ещё неизвестные тайны Вселенной и тайны глубин человеческого духа.

Два человека, два ума – и вот два совершенно противоположные заключения, два вида знания: положительное (спасительное) и отрицательное (неспасительное).

«Я ничего не хочу знать, – сказал св. апостол Павел, – кроме Иисуса Христа и притом распятого».

Вот это знание с большой буквы, знание совершенное, знание полезно-спасительное.

– Почему?

– Потому, что во Христе Иисусе, Господе нашем, вся полнота истинного знания, без Него все челове­ческое знание – полузнание. Вся человеческая истина – полуистина или даже лжеистина.

– Но почему же? – спросите Вы. – Человек нашего XX века так много знает. И достиг он этого знания без Христа, достиг его своим умом и своим челове­ческим гением.

– Да, достиг большого знания. Достиг того, о чем его далёкие предки и мечтать не смели, что почитали они сказкой. Например, самолёты сверхзвуковые, электропоезда сверхскоростные, корабли, подводные лодки и прочие чудеса человеческого изобретения.

Но все это знание в сравнении со знанием Христа Бога разнится, как небо от земли. Огромны человеческие познания, грандиозны, велики они, но по своему существу они имеют земной, временный характер. Знание же во Христе (например: вера, надежда, любовь, братолюбие, честность и пр.) имеют по своему достоинству вечный характер, т.е. они дают человеку возможность наследовать вечную жизнь. Вот этим именно достоинством отличается истинное знание (знание во Христе) от полузнания и от лжезнания.

– Что Вы говорите? – удивлённо восклицает молодой человек, глядя полунасмешливо на свою спутницу. – Истинное знание – во Христе? Да что Вы? В своём уме или нет?

Девушка несколько порозовела от неожиданности. Однако ответила:

– А знаете, Миша, всякое человеческое познание, как бы высоко оно ни было, однако оно оканчивается сырой могилой, т.е. смертью человека, а знание Христа даёт «право» жить человеку за краем могилы.

– Ну, это уж бабкины сказки!

– Да, это очень трудно доказать. Но это так.

– А разве знание человеческого гения не вечно?

– Оно развивается постепенно и дойдёт до высокого совершенства, но все-таки оно вечным быть не может.

– Тогда что, по-вашему, выходит – и учиться не надо, познавать науки всякие бесполезно, а все это может заменить одна вера?

– Нет, зачем же? Учиться надо, двигать науку вперёд тоже надо, но все это следует растворять верой.

– Но если так полезна вера, то почему же теперь так мало верующих?

– Потому что люди стали сильно переоценивать себя, они горды, а вера основывается на смирении.

– Но ведь гордость не порок, а настоящее достоинство человека, который много знает?

– Да, верно, гордость от знания, но не от истинного.– А какого же?

– Полузнания, если хотите, от лжезнания. Знаете, Миша, что сказал французский мыслитель XIX века Пастер?

– Не знаю, – ответил юноша.

– Он сказал вот какую фразу: «Когда я начал исследовать науки, я верил в Бога, как простой крестьянин. А когда я вот уже в течение многих лет исследования достиг высоких научных познаний, я стал верить, как простая сельская крестьянка».

– Так что ж из этого?

– Из этого следует то, что малое знание отделяет от Бога, а большое знание приближает к Богу.

– Нет, Наташа, – откровенно признался молодой человек, – мне теперь уже трудно поверить в Бога.

– Тогда учись усердно и честно живи чистой жизнью; большое знание доведёт тебя до Бога.

– Да я даже боюсь теперь поверить. Я боюсь потерять настоящую свободу. Поверить – надо будет молиться, бить поклоны, надо поститься, жить воздержанно и проч. Ну что это за жизнь такая? Ведь это закрепощение, я сейчас свободен от всего этого.

– А думаете, и вправду Вы свободны?

– Не только думаю, но и чувствую.

– Но ведь, Миша, ты сам мне недавно говорил, что хочешь бросить курить и не можешь. Что это? Не рабство ли пред страстью курения? А ещё обещал мне не выражаться нецензурными словами, а сам все продолжаешь это делать. И хочешь бросить – и не можешь. Так разве это свобода жизни? Не рабство ли пред страстями и привычками?!

Молодой человек, пойманный на самом больном вопросе, замолчал. Он чувствовал всю правду слов девушки и вряд ли мог теперь ей возразить. Она же, будто не замечая его смущения, скромно и серьёзно продолжала:

– Вот и относительно знания. Ведь ты утверждаешь, что сейчас люди стали культурные и далеко выше стоят по знанию наших отцов и предков.

– Это совершенно верно, – подхватил молодой человек.– Хорошо. И я также считаю, что люди теперь богаче стали знанием, чем наши предшественники. Но что ты скажешь относительно недавней статьи «Тайна монахини», помещённой в одной из наших центральных газет. Автор, кажется, Озеров. Да, да, М. Озеров.

– Что же это за статья? – заинтересовался Миша.

– Эта статья по существу ставит в тупик всю науку нашего века. Объяснить тайну никто не берётся, да и невозможно её объяснить никакими научными данными. Если не признать этот факт с позиции веры. Пройдут века, и наука все равно будет бессильна что-либо понять из подобных случаев.

– Что же это за случай такой?

Девушка порылась в своём маленьком портфеле и вынула небольшую газетную вырезку.

– Присядем вот на этой лавочке, – сказала она дружелюбно. Когда они сели под тень роскошной сосны, смолистый запах которой разносился повсюду, Наташа мелодичным приятным голосом стала читать:

«...B церкви Санта-Барбара, в Мадриде стоит гроб со стеклянной крышкой. В нем женщина. Она умерла 343 года назад. Но кажется, что это случилось только вчера.

В 1924 году тело монахини Марии де Иезус впервые подвергли медицинской экспертизе. Врачи были поражены. Одежда Марии истлела, но тело не стало высохшим и жёстким, как у мумии.

Уже более сорока лет крупнейшие медики мира пытаются разобраться в этом уникальном явлении. Интерес к «тайне монахини» особенно усилился после недавнего заявления испанского специалиста доктора медицины Хосе Флорец Таскона: «Невозможно установить никаких признаков разрушения. Мои многолетние исследования показали, что сердце, желудок и все другие внутренние органы на месте. Я просто не в состоянии дать удовлетворительное научное объяснение этому феномену».

Многие учёные считают, что тело сохраняется благодаря особому способу бальзамирования. Предполагают возможность какой-то особой косметической обработки.

Корреспондент ТАСС попросил высказать мнение по этому поводу одного из крупнейших биохимиков – члена-корреспондента Академии медицинских Наук СССР. «Монахиня задала труднейшую загадку мировой науке, – сказал он. – Бальзамирование применялось, как известно, довольно широко ещё в древности, им пользуются нередко и сейчас, но внутренние органы при этом всегда удаляются. Думаю, что в случае с монахиней большую роль сыграл испанский климат, который создал стерильные условия. Кроме того (и это, пожалуй, главное), были применены ещё неизвестные нам способы консервации антисептическими веще­ствами».

(М. Озеров)

– Вот и все, – заключила Наташа.

Молодой человек сидел, задумавшись.

– Выходит, – наконец сказал он, – нам приходится ещё учиться и учиться у наших отцов и дедов. Вот они знали, как сохранить тела близких своих на целые сотни лет. А мы, выходит, не знаем и скорее жжём их в крематориях или зарываем их глубоко в землю, чтобы не был слышен запах разлагающегося трупа. Вот оно как обстоит дело-то.

– У меня есть ещё одна загадка, – живо сказала девушка, – хочешь ещё подумать?

– Это что? Нечто подобное тому же?

– Да, вроде этого.

– Ну, давай, послушаю. Она вынула небольшой клочок газеты.

– Неразгаданные загадки, – начала Наташа.

– Самоубийство китов.

– Что? – недовольно протянул юноша.

-Самоубийство китов. Здесь так написано, вот я и читаю. Слушай.

«...B мае этого года (1968 г.) большое стадо китов, насчитывавшее до ста взрослых животных, выбросилось на Филиппинский берег. Они лежали возле самого берега океана, но не делали никаких попыток снова уйти в воду. Все киты погибли.

Такое же явление наблюдалось летом прошлого года во Флориде, Голландии и на севере Великобритании. Целые стада китов внезапно выскакивали из океана на берег и умирали.

А между тем, киты – это единственные гигантские животные, живущие в океанах, которые сохранились с доисторических времён.

Недавно состоялся специальный научный симпозиум по этому вопросу. Профессор Бодектер – специалист по изучению жизни китов – высказал несколько предположений о самоубийстве китов.

С каждым годом в океанах все меньше и меньше китов. Их в массовом количестве и довольно жестоко истребляют, убивая гарпунами с судов, вертолётов, самолётов... Может, отчаяние довело китов до такого решения? Ведь раньше ничего подобного не наблюдалось ни в Тихом, ни в Атлантическом океанах.

По другим предположениям, у китов за последнее время развилась эпидемия какой-то неведомой болезни, микробы которой размножаются в мозгу этих океанских гигантов и лишают их возможности ориентации.

На симпозиуме были высказаны и другие гипотезы. Но ни одна из них не была убедительной. Поступки китов, кончающих жизнь самоубийством, пока что не могут быть объяснены учёными. Сообщение о научном симпозиуме, посвящённом этим величественным и прекрасным животным, поместил недавно на своих страницах болгарский еженедельник «Поглед»».

(В. Мартчвелашвили)

– А что ты слышал, Миша, о так называемых «летающих объектах»? – вдруг спросила Наташа.

– То, что и ты, – ответил нехотя Миша.

– А может быть, ты больше знаешь об этом?

– Знаю только то, что никто толком не может этого объяснить.

– А все-таки интересные эти «тарелки»!

– Конечно, интересные, а то разве нет?

– Ну и что? Кто видел, что ли? – допытывалась Наташа.

– Видели и наши, и американцы, и другие видели.

– Ну все-таки, что они из себя представляют?

– Представляют они из себя подобие светящихся кругов, быстро вращающихся и очень стремительно летящих. К себе близко они не подпускают никого. Будто один лётчик, не знаю – наш или американец, на сверхзвуковом самолёте погнался за этим летящим объектом. Из эфира он сообщил: «Вижу светлый круг». Потом из эфира ещё прозвучали его слова: «Иду на снижение. Даю полный газ». И больше ни звука... Потом нашли обломки его самолёта, разбросанные по земле. Сам он сгорел.

Затем другой самолёт хотел приблизиться к подобному объекту. Но вдруг отказал мотор самолёта. Все было в моторе исправно, но вот какая-то электромагнитная сила, пущенная с «объекта», «парализовала» мотор. Он перестал работать. Лётчик вынужден был планировать. Когда он, таким образом, отдалился от таинственного объекта, мотор снова заработал. А «объект» стремительно ушёл ввысь.

Были ещё случаи встречи лётчиков с этими «летающими тарелками»; когда они пытались преследовать их, то с «объекта» выбрасывался огненно-яркий луч, в виде нашего лазера, и самолёт, который преследовал, сгорал дотла.

Эти таинственные объекты спускаются на землю. В одном месте шофёр на автомашине переезжал железнодорожный путь. Это, как писала газета, было в нашей стране. Вдруг его машина остановилась, мотор заглох. Шофёр, не понимая, в чем дело, вышел из кабины, чтобы посмотреть мотор. Мотор был исправен. Он снова стал заводить его, но мотор не заводился. Вдруг шофёр увидел недалеко от себя на рельсах странный предмет. Он был похож на большой шар, который окружён был каким-то сиянием. Вдруг этот предмет бесшумно поднялся, быстро стал удаляться вверх и скрылся в небе.

В это время подошли люди. Все вместе они приблизились к месту, где находился таинственный предмет и с изумлением увидели, что стальные рельсы были придавлены тяжестью этого предмета. Вмятины на рельсах так и остались заметными. Отсюда можно заключить, что эти «летающие объекты» очень тяжёлые. Они весят, может быть, несколько сот тонн каждый.

По удалении «объекта» шофёр свободно завёл мотор и продолжал свой путь. Он же и сообщил обо всем виденном соответствующим органам.

– Вот и все, Наташа, что я слышал об этих таинственных вещах, – заключил юноша.

– Ну, а как ко всему этому относятся учёные? – любопытствовала девушка, глядя прямо в глаза юноше.

– Учёные предполагают, что эти летающие объекты из других миров, ну, например, с Венеры, или Юпитера, или Сатурна, где цивилизация на более высоком уровне, где люди, живущие там (если они, действительно, есть там) достигли более высоко уровня развития техники, чем на земле. И вот они летают на своих сверх самолётах или аппаратах, где только хотят. И наши сверхзвуковые самолёты не могут их догнать или даже приблизиться к ним. Так, например, думают некоторые из учёных.

Другие предполагают, что эти таинственные летающие объекты суть изобретение какой-то страны, ну, например, Америки или Германии, которые достигли высокого уровня развития техники и держат её в большом секрете, стремясь использовать её в разведывательных целях.

Третьи вообще говорят, что вопрос с летающими объектами – сущий вздор, выдумка аферистов капиталистических стран, которые на этих выдумках набивают себе карманы. По существу же нет никаких таинственных «объектов», и верить этому нисколько не следует.

Конечно, так сказать – самое лёгкое дело. Отмахнуться от всего этого разом – и все будет будто кончено.

Однако, дело это не совсем простое. Факты – настойчивая штука. Их разом не перечеркнёшь. Тем более, что «таинственные тарелки» продолжают летать.

И вот в сентябре 1968 г. в одном из номеров республиканской газеты вновь была напечатана большая статья об этих же таинственных объектах. Вопрос снова ставился ребром. Что это за вещи? Откуда они? Кто их сделал? Кем они управляются?

– Так что же, Миша, – вновь спросила девушка, – учёные не могут дать ответа об этих «летающих объектах»?

– Пока что не могут.

– А потом что? Есть надежда узнать их тайну?

– Да, наука идёт вперёд. Как вот, например, с раковыми заболеваниями. Сейчас весь учёный мир силится найти средство для излечения рака, но результатов положительных недостаточно. Учёные работают. Пройдёт ряд лет – и найдётся способ излечения рака. Так и здесь.

– А не может ли случиться так, Миша, что средства излечения рака, наконец, могут быть найдены, но откроется новая болезнь, которая опять будет губить миллионы людей, как и рак? Опять для учёных будет мучительная загадка... Найдут, допустим, противоядие и против этой неведомой болезни, зато откроется ещё какая-нибудь; и так – без конца. Возможна ли такая ис­тория или нет?

– Такая история возможна. Но при высокой культуре и технике эти тайны быстро будут устраняемы.

– Ну, а конец-то будет когда всему этому?

– То есть, чему конец? – переспросил Миша.

– Да вот всем этим болезням и неразгаданным тайнам.

– Очевидно, будет. Но когда? Трудно сказать.

– Видимо, в новом совершенном обществе.

– Да, конечно.

– Земном или небесном?

– Думаю, земном.

– А я думаю, в небесном...

Час был поздний. Несмотря на различные взгляды и противоположные заключения, молодые люди, мирно простившись, разошлись по своим домам.

Затронутые ими вопросы и поныне стоят проблемой пред учёным миром. И сколько этих нерешённых проблем? Сколько этих неразгаданных тайн?

И как не медлит знание с ответами на них, мир все равно кричит науке «осанна», «осанна», «осанна», благословен грядущий во имя знания.

Культ науки растёт, и идол знания претендует на «всезнание» или «сверхзнание».

Если БОГ является Всеведущим, то знание говорит: «А я – всезнающее»...

Кормчему

В грозу, средь бури завываний

Стой твёрдо, кормчий, у руля,

Путь направляй без колебаний,

Храни курс верный корабля.

Поверь, смирится натиск бури,

Утихнет диких волн прибой

И на светлеющей лазури

Блеснёт луч солнца золотой...

Но это будет вряд ли скоро!

Минуют роды и года.

Господь когда создаст все ново;

Посёлки, веси, города...

А сейчас курятся фимиамы,

Клубясь, пред ложными богами...

Предо мной висит интересная картина неизвестного художника. По пыльной солнечной дороге тащится, еле переставляя усталые тощие ноги, верблюд. Он навьючен всяким скарбом. На его двух горбах чего только нет – целый дом всякой всячины, и поверх всего этого сидит худенькая чёрненькая девочка лет двенадцати. Как только она, бедная, держится на такой высоте?

Рядом идёт хозяин. Он одет по восточному обычаю. И хотя страшно палит восточное солнце, на его голове большая чалма. Он также едва держится на ногах, видимо, от усталости, а может быть, и от голода.

По этой же дороге, обгоняя путников, несётся автомашина. Она, как птичка, порхает по неровностям, но не сбавляет хода. В ней не чувствуется ни усталости, ни ослабления. Только ровный рокот мотора неутомимо гудит по степи, из полуоткрытых стеклянных окон выглядывает маленькая девочка. Она нарядна и весела. Никакой усталости или печали в ней нет и тени. Её папа сам ведёт машину и поглядывает свободно по сторонам.

Поравнявшись с усталыми путниками, машина немного сбавила ход, дала сигнал, требующий дороги, затем, обдав идущих облаком грязной пыли, она быстро скрылась за холмами.

– Отец, – обратилась девочка с верблюда по-арабски к идущему старику в чалме, – это машина?

– Это шайтан, дочь моя, – ответил недобро старик-араб, – он мчится, словно бешеный.

Бедная девочка завистливо посмотрела вслед ушедшей машине. Она видела, как маленькая нарядная девочка ей махала рукой из окна. Ей казалось, что она ей все машет и машет, хотя дорожная пыль давно закрыла от путников пролетевшего мимо них «шайтана»...

А вот другая картина. На высокогорном перевале сидит человек. Он, по всей видимости, странник. Откуда он идёт и куда? Бог его знает. Только заметно, что он сильно приустал. Повесив голову на грудь, он долго сидит неподвижно. Открыв глаза, осматривает местность, где он? Куда он зашёл? Каков его дальнейший путь?

Передохнув немного, путник тяжело поднялся. Нетвёрдо став на ноги, он перекрестился широким крестом, и его запёкшиеся уста прошептали:

– Боже Всесильный, укрепи меня бессильного.

Он двинулся в путь. Но подъем ещё не кончился. Дорога вела все выше и выше. Небольшая сумка за плечами страшно тянула вниз, к земле. Ноги подкашивались, не хотели идти. Грудь дышала прерывисто и хрипло.

Пройдя несколько шагов вперёд, путник бессильно повалился на каменистую тропинку. И если бы случайно лежащий камень не удержал его, то он полетел бы в бездонную пропасть, где бурно клокотала горная речка.

– О Боже мой, – прошептал странник тихо, – нет сил идти дальше. Если это смерть моя, то прими дух мой с миром.

Сколько времени лежал бедный путник на каменистой тропе над пропастью, один Господь ведает, только, видимо, это не смерть его ещё была. Он очнулся и сел на тропинке. Под его ногами обрывалась отвесная скала на несколько десятков метров вниз. Малейшее неосторожное движение было равносильно смерти.

Подул влажный освежающий ветерок. Он игриво перебирал волосы на обнажённой голове путника, как бы лаская его и ободряя на подвиг. Странник снова открыл глаза. Огляделся ещё раз. Теперь ему почти все равно: найдут ли тёмные тучи, закроют солнце; пойдёт ли проливной дождь, и его смоет как былинку в пропасть, и горный ручей похоронит его в своих бурных водах; настанет ли холодная горная ночь и покроет его здесь, на непроходимой почти вершине; или кровожадный зверь разорвёт его тело на кусочки и, обглодав, оставит голые кости. А то и хищный орёл, оглядывающий все зрячим оком все вершины и видящий даже глубоко в ущелье, схватит его своими острыми когтями и, издав воинственный крик победы, понесёт его на съедение голодным орлятам. При последней мысли страннику стало как-то особенно страшно. Он ещё раз перекрестился и поднял свой взор к небу.

– Боже, – воскликнул он от неожиданности, – что же это такое?

На клочке синего неба, пробившегося из-под черных туч, совсем низко летел большой белый самолёт. Звук его моторов тонул в глубокой стремнине. Белые крылья сияли каким-то неземным светом. Он был точно голубь, скользящий по вечернему небу. Распустив свои сизые крылья, он будто хотел присесть на одной из горных вершин, присесть, чтобы передохнуть от далёкого полёта. Виднеющиеся маленькие окошки приветливо обещали тёплый приют и удобства хорошего отдыха. И бедному уставшему страннику казалось, что кто-то даже машет ему из окошечка самолёта, кто-то зовёт к себе или, по крайней мере, посылает ему горячий привет...

И, действительно, в то время как обессиленный одинокий странник почти умирал от страшного изнеможения, пройдя за долгий день всего десяток километров, в самолёте сидело несколько человек мужчин и женщин, шикарно разодетых. За час полёта их самолёт прошёл около тысячи километров. Сейчас он шёл над горными вершинами, и некоторые из пассажиров с интересом смотрели в маленькие окна самолёта (через стекло) на красоту горных вершин, любуясь их оригинальностью и величием. Один из них, кажется, заметил одинокую фигуру странника, застывшую, как изваяние, над отвесной скалой. Он видел, что тот одинокий человек, чудом оказавшийся в этом суровом царстве гор и ущелий, будто даже машет им рукой, что- то хочет сказать. Может быть, он просит помощи? Может быть, он доживает последние минуты жизни?

Видя одинокого человека, пассажир толкнул свое­го дремавшего приятеля и небрежно сказал:

– Кажется, я вижу живое существо на одной из неприступных горных вершин, посмотрите.

– Мало ли бродяг скитается всюду, – отозвался тот лениво.

– Да и вообще, Вы принимаете пень за живого человека.

– Да нет же, Иван Неразумович, точно человек, и машет нам рукой.

– Полно Вам, дружище, увлекаться романтикой. Я даже и смотреть не хочу на то, что Вы видите.

Самолёт ещё через час уже приземлялся на гладком аэродроме. Из его уютных салонов выходили совсем свежие, неуставшие, здоровые люди. Они весело пере­говаривались, смеялись, шутили. Ещё бы! Ведь за два часа полёта они покрыли около двух тысяч километров. И вот теперь совсем свежие, полные сил, выходили на родную землю.

А там, в непроходимых горах человек бился за свою жизнь, преодолевая с кровью каждый шаг, каждую минуту рискуя своей жизнью. И один Господь знает, не остался ли этот бедный человек вечно тлеть своими косточками на этих суровых горных вершинах? Или, может быть, полусонный, измученный, оступившись, он нашёл себе могилу в холодных водах бурного потока?..

Что сказать после этих рассказов, после этих сопоставлений древнего (без технической культуры) и нового (с мощной техникой)?

Ничего, как только восторгаться способностями человеческого гения и радоваться за прогресс и цивилизацию народов земли.

Но вот «кадить» пред техникой божественный фимиам и утверждать, что она всемогущая, что техника сильнее Бога, что Сам Бог ходил по земле ногами, а вот мы без Него летаем со скоростью тысяча километров в час, а если взять космическую скорость, то и невыразимо больше – говорить так, значит культивировать технику, возвести на престол Божий, и, наконец, сказать: «Нам Бога не надо, вместо Бога у нас есть техника».

Так создаётся культ техники. И направляются к ней все взоры людские, все народы преклоняются пред ней, миллионы уст восторженно кричат: «У нас богиня – техника, мощнее техники нет ничего на свете. Слава техническому прогрессу, осанна... в нижних, благословен грядый во имя науки...»

Но что получается дальше? Какой исход всему этому богопоклонению технике?

Совсем недавно пришлось слышать страшный рассказ живого очевидца, как две несовершеннолетние девочки топором зарубили свою родную мать.

«Восстанут дети на родителей и убиют их», – сказал Господь.

Нельзя слушать без содрогания это ужасное злодеяние, совершенное против всяких законов и установлений природы.

Дело происходило в одном из больших городов стра­ны. Выездной суд проходил при открытых дверях. Подсудимыми были 15-летняя девочка и её сестра 12-ти лет. Зал был переполнен народом. Все без исключения были возбуждены и крайне взволнованы. Когда судья дал слово 15-летней подсудимой, то она совершенно хладнокровно стала рассказывать следующее:

– Мы остались без отца совсем ещё маленькими. Его убили немцы в последнюю войну. Мать нас воспитала, как могла. Она много перестрадала из-за нас, много понесла горя, чтобы нас выучить. Но воспитывала она нас неправильно. Много била, особенно меня, старшую дочь. Не велела работать в праздники какие-то, заставляла молиться Богу. За все это я её страшно возненавидела и решила отравить или убить (слова эти девочка говорила все время совершенно хладнокровно, даже подчёркивая свою ненависть к своей родной матери).

– И как же Вы это смогли сделать? – спросил судья.

– Однажды я пришла домой поздно ночью, и мать меня сильно ругала и даже ударила...

– Так значит, Вы целыми ночами гуляли, несовершеннолетняя девочка, а мать должна была это поощрять?

– Она меня не пускала, а я все равно ходила. Мне хотелось гулять, а она ночью не пускала.

– Рассказывайте дальше, – сказал взволнованный судья.– И вот, когда я пришла ночью, мать меня ругала и била. Я озлилась и решила на другую ночь её убить. Подговорила и свою сестрёнку: когда мать уснёт, мы войдём в её комнату, я – с топором, а она – с кухонным ножом. Мать дверь свою никогда на ночь не закрывала, а оставляла открытой. Когда стало темно, мы приготовились к делу. Топор я принесла заранее из сарая, а сестрёнка взяла большой нож с кухни. Было около 12 часов, когда мать захрапела. Я сказала сестрёнке, что когда я ударю топором, тогда ты режь шею матери ножом.⁵⁰ Когда мы вошли тихонько в комнату матери, было очень тихо. Мать спала, но не очень крепко, потому что, услышав тихий шум, повернулась на спину и снова захрапела. Я замахнулась топором и ударила прямо в шею, но голову не отрубила. Брызнула кровь. Мать схватилась и приподнялась на руках, вскричала: «Ай! Деточки мои милые!» – и снова упала на спину. «Режь скорее!» – закричала я на сестрёнку. Она бросилась с ножом на мать и стала пилить её шею, пока голова совсем не откатилась в сторону. Потом мы завернули мать в простыню, обмотали верёвкой, вытащили на улицу и бросили в яму, а голову кинули в овраг. Потом рано утром я пошла в милицию и заявила, что мать нашу убили ночью бандиты. Когда же стали расследовать, то все дело наше раскрылось, как оно было и как я вам рассказала.

– Считаете ли Вы себя виновной в том, что убили свою родную мать? – спросил судья преступницу.

– Она нас неправильно воспитывала, – ответила зло девочка.

– Но Вы же, будучи несовершеннолетней, позволяли себе гулять ночами – разве мать могла за это хвалить Вас?

– Она заставляла молиться.

– Но гулять-то и резать родителей она Вас не учила?

– Все равно я её возненавидела.

– А маленькая сестра тоже?

– Я ей сказала: если ты не будешь со мной заодно, я убью и тебя.

В зале послышались возмущённые голоса: «Довольно! Матереубийцам нет жизни!» Были и другие мнения. С мест некоторые кричали: «Мать учила их Богу молиться. Она их воспитывала неправильно». Но возмущённый гул голосов заглушил эти одинокие выкрики.

Суд удалился на совещание. Вскоре он вернулся. Явно было, что решение принято единогласно.

«Именем Союза Советских Социалистических Рес­публик... – громко читал приговор судья, – таким-то, хотя и несовершеннолетним, за матереубийство выносится приговор строгого тюремного заключения, одной столько-то лет, другой столько-то...»

«Восстанут дети на родителей и умертвят их, и будете ненавидимы всеми за имя Моё, претерпевший же до конца спасётся» (Мф. 10, 21–22).

Мать столькими трудами, слезами родила, воспитала своих детей, и они, дети, злодейски убивают свою же мать... Какой ужас! Какой кошмар жизни!

Технику родил народ, передовое человечество. И сколько мучительных усилий, сколько страданий стоило учёным, всем людям создать, развить технику и культуру в целом до настоящего её высокого уровня. А как может подняться уровень развития техники и культуры за ближайшие годы?

И не может ли случиться так, как случилось с несовершеннолетними детьми-матереубийцами? Народ, родивший культуру и технику столькими трудами и болезнями, будет уничтожен (убит) своими же исчадиями?!

Как это страшно и как жестоко! Однако история говорит за это.

Последняя мировая война

Немцы, создавшие первоклассную в мире военную технику, бросили её на другие мирные народы. Они хотели этой техникой уничтожить, поработить другие народы и подчинить их своему рабству.

Но Св. Писание гласит: кто поднимет меч, тот от меча и погибнет...

Гитлеризм был раздавлен своей же техникой, которую он сам породил, и вот теперь влачит своё рабское существование уже третье десятилетие.

Война во Вьетнаме

Американцы создали и создают все новые и новые виды военной техники и испытывают эту технику на практически беззащитных жителях городов и деревень Вьетнама. Они усовершенствованным оружием убивают детей, матерей, стариков и оставляют без крова и хлеба миллионы неповинных жителей. Сколько слез, сколько крови проливают они своей первоклассной техникой в малоразвитых малых странах? Да ещё хвалятся, что, мол, мы имеем такую технику, которая в одну минуту может взорвать весь мир. Нажми только кнопку, как весь земной шар, вся планета будет охвачена атомным пламенем...

Вот ведь к чему ведёт культ техники. И можно не быть пророком, но предсказать правду, что эта их передовая техника обрушится на их же головы, т.е. на тех, кто её создал и ею так безумно хвалится.

Так что: выходит, техника и культура – враги человечества? Создаём высокую технику и от этой же техники должны умереть? Все погибнуть?

Постойте! Подождите! Послушаем голос Истины святой о всех нас, о наших делах, достижениях, о нашей общечеловеческой жизни.

Все для вас!

Я дал вам все, Себя за вас Я предал,

И ради вас жил с вами на земле,

Я ради вас страданья все уведал,

Но вы не хощете прийти ко Мне!..

Я к вам пришёл с неслыханной любовью,

Закон любви исполнил Я вполне,

Я искупил вас собственною кровью,

Но вы не хощете прийти ко Мне.

За вас терпя неслыханные муки,

Я нёс венец позора на челе;

С Креста Я к вам же простираю руки, –

Но вы не хощете прийти ко Мне.

Я вас зову не с клятвой, не с укором,

Мой путь даёт вам радости одне,

С Креста смотрю на вас Я кротким взором,

Но вы не хощете прийти ко Мне! –

Так льётся в душу мне среди безмолвья ночи

Таинственный лишь веры внятный глас,

И смотрят с жалостью Божественные очи

Христа, все в мире творящего для нас!

– Так, значит, и техника, и культура могут быть весьма полезными для человека? – с радостью говорите Вы.

– Конечно, Господь Сам говорит: «Все для вас... се, творю все новое...»

Хотя в полном смысле это относится к устроению Горнего мира, мира вечного, бессмертного, мира небесного. Однако, эти слова имеют какое-то отношение и к миру дольнему, т.е. и к нашей земле. Ведь мир Горний уже устроен в совершенстве. На небе нового уже творить нечего, там все устроено в совершенстве и обновлять там нечего. Ещё когда Спаситель сказал Своим ученикам, что «в доме Отца Моего обителей много, Я иду приготовить вам место...»

А вот на земле не все устроено. Вот мы и стоим за использование техники в мирных целях, чтобы культура и техника улучшали нашу жизнь, а не губили её. Чтобы, видя чудеса технического прогресса, мы прославляли Бога, давшего разум человеку, а не проклинали Бога и не сажали идола-технику на престол Божества.

Таким вот здравым отношением к технике мы ставим её в зависимое от человека состояние. Техника нам будет служить, а не мы будем «кадить» технике и возносить её до божественного всемогущества.

Пусть наша техника работает на полях, пусть она изведывает глубины земли и вод, пусть она поднимается к высотам небесным и познает тайны Вселенной, пусть она даёт нам самые совершенные и самые быстрые средства передвижения, пусть она все делает во славу не свою, а славу Божию, тогда всемогущество техники будет не угрозой человечеству, а его благосостоянием.

Значит, нашей технике надо придать элемент смирения; с этим предикатом она только и сможет выполнить свою великую роль – служение миру для мирных целей. Кроме того, с чувством смирения техника будет более умеренной, более скромной. Она будет сознавать, что поскольку ещё она слаба и не совершенна, как много ещё ей надо идти вперёд и вперёд, к настоящим вершинам знания и цивилизации.

Сказание об иной технике

Вот мы все восторгаемся быстрыми способами передвижения, комфортабельными самолётами, быстроходными поездами, обустроенными электричками, метро, такси, всякого вида автотранспортом.

Как хорошо! Как быстро! Как светло и уютно! И все это правда. Все это украшает нашу жизнь и, главное, экономит наше драгоценное время. Хотя времени у нас теперь ещё меньше стало, все его нам не хватает, все оно бежит, как молния. Когда наши предки хаживали в лычных лапотках с котомкой за плечами, да хаживали-το по несколько десятков, а то и сот вёрст, и все делали свои дела одними своими голыми руками, и как-то все они успевали, у них хватало на все времени, они были более спокойны, более умеренны и, сказать правду, более радостны, чем теперь мы.

В чем сущность этой великой загадки? И ходили пешком, и работали все голыми руками – и везде успевали, и имели больше здоровья и больше счастья в жизни.

Есть иная техника. Техника чисто Божественная, техника веры! И вот этой силой веры наши отцы творили настоящие чудеса. Когда же вера упала, ослабла, перестала действовать в сердцах, её заменила механическая техника. Чудеса стали уже не от веры, а от науки. И слава стала воздаваться не Богу Живому, а роботу, т.е. железному человеку.

Передадим слова поэта-святогорца о том, как Архиерей Божий св. Иоанн Новгородский⁵¹ чудом, почти в один миг, из Новгорода на бесе перелетел в Иерусалим и, поклонившись св. Гробу Господню, на этом же «транспорте» вернулся обратно.

...Вот как-то раз в тиши полночной

Молился тот архиерей,

И к Богу мыслью непорочной

Горел молитвенный елей.

А бес, меж тем, как злой разбойник,

Прокрался в келью и залез

В его келейный рукомойник.

Всплеснув водою, забурлил

И тихость ночи помутил...

Святитель слушает и чуда

Понять не может: между тем,

С чего так тронулась посуда?

И вот, не трогаясь ничем,

Без чувств боязненных и смуты

К посуде шумной подступил

И молча в те ж её минуты

Трикратно он благословил...

Забился силой рукомойник,

И страшным гласом возопил

В него закравшийся разбойник...

«Кто ты?» – святитель произнёс,

И глас невидимого татя

Ему ответил так: «Я – бес!»

«Зачем же ты туда залез?» –

Святитель снова супостата

Спокойным духом вопросил...

«Я – бес, – незримый говорил, –

И думал я таким искусом

Пугнуть тебя, чтоб ты тогда ж

Расстался мыслью с Иисусом...

Но ты не дрогнул, не смутился,

Ты чувств молитвенных твоих

Почти нисколько не лишился

При этих шалостях моих.

Ой! Ой! Пусти! Нет, я не буду

Тебя тревожить никогда!

Сожег! Сожег! Твой крест отовсюду

Меня палит! Ай, ай – беда!»

«Пущу тебя, но только с тем,

Чтоб ты, лукавый искуситель,

Свозил меня к Земле Святой

И к Гробу Божью, а к рассвету

Чтоб я обратно был тобой

Опять представлен в келью эту!

Да слышишь ли? К заре дневной.

Итак, ступай же тать презренный

Из рукомойника ты вон.

И будь теперь же непременно

На путь далёкий мне, как конь!»

Всплеснулся бес, и силой тайной

От Бога связанный, он стал

Конём чудесным, окаянный,

И – у подъезда дожидал...

Далее говорилось, как святитель Иоанн, усердно помолившись Богу, подошёл к «коню», сел на него и мигом понёсся в Иерусалим. Там он со слезами поклонился Гробу Господню, облобызал трепетно все святыни

И до зари ещё дневной

Вернулся Божий раб домой.

Как все это происходило? С какой неизмеримой скоростью ехал святитель на бесе-коне? Как он держался при такой быстроте? И мыслимо ли все это с точки зрения рассудка, науки?!

Однако факт был неоспорим, так как он дышит весь абсолютной правдой, и с точки зрения веры он не представляет ничего невозможного.

Но, спрашивается, что же это за «техника быстроты»? И может ли какая космическая или сверхкосмическая скорость сравниться с нею? И если уж бесовская скорость так велика, что и вообразить невозможно, то что сказать о Божественной силе, которой подвластно все, что в мире?

Конечно, очень мало найдётся охотников ездить на таком виде «транспорта», как это сделал св. Иоанн Новгородский. Иной скажет: «Пусть лучше пешим буду идти несколько месяцев, пусть все ноги отобью до крови, но уже сесть на беса да скакать, что есть мочи – это уж спасибо за такое предложение!»

«Да и где его сыщешь такого беса, – говорит другой. – Я бы, может быть, и испробовал на нем прокатиться, да теперь ему незачем лезть в рукомойник, ведь мы же не молимся, как надо – как молился святитель Иоанн».

И куда там в рукомойник? Он залезает уже в наше сердце и там командует, как ему надо.

«О, – говорит бес, подслушав наши рассуждения о нем, – прошли те времена; это дело прошлое. Теперь настали новые времена, совсем иные, теперь мы ездим на ком только хотим, и теперь все дороги наши. И хотя езда-то не очень уж и быстрая, – ухмыляясь говорит он, – но зато какая приятная: сесть на человека, вселиться в его сердце, завладеть всем его существом. О, да это же вековечная мечта наша. За эту мечту сколько мы пострадали, сколько потерпели. Ну, и то ладно! Ведь за человека Христос с неба сходил да кровь Свою пролил. А мы-το хоть потрудимся, да не напрасно: и здесь «поездим», сколько хотим, а уж там, в нашем вечном «шеоле» (аду) – вот там мы завладеем человеком. Ох, как поиздеваемся над ним, как досыта понасладимся там человеческим страданием! Ох, кажется, слаще нет ничего на свете, чем это удовольствие. Здесь не даёт Всевышний нам полной власти над человеком, а уж там-то другая нам свобода будет; что только захотим, то и будем вытворять. Наша же добыча будет полная. А чтобы побольше захватить здесь людей для вечной нашей потехи, мы дали им сейчас на земле технику – пусть увлекаются, как дети увлекаются игрушками. А про душу-το совсем забудут. Когда им думать о душе своей? Совсем некогда. Надо двигать науку, технику вперёд, изобретать надо, а не спасаться. А уж если какой прохвост и найдётся теперь поиздеваться над нами, как это делали раньше так называемые «подвижники» да «святые отцы», то мы в долгу не останемся... как-нибудь отомстим, да похитрее».

Действительно, бес мстит! Отомстил он и святителю Иоанну Новгородскому. И если уже злой человек ночей не спит, все злоумышляет, как бы ядовитее отомстить обидчику, то злой дух уж тем более.

А что же Господь? Господь это допускает для большего прославления Своих угодников. Допустил Он такое же и со святителем Иоанном Новгородским.

Люди, окружавшие святителя, стали замечать в его комнате странные вещи: то носочки женские, то туфли, то поясочек женский под подушкой. И однажды даже рано утром увидели тёмную девушку, вышедшую из келии святителя. Погнались за ней, да где там – разве беса догонишь?! За угол и... пропала.

Новгородцы зашумели, загудели:

Святитель Божий заварил

Недобрые делишки,

Забыл он свой высокий долг,

Попутали бесишки...

Чтобы покончить с этим делом, новгородцы взяли святителя, вывели его на бурный Волхов, сколотили из трёх досок небольшой плот и пустили его с архиереем Божиим по бурному течению реки.

Пусть утонет он в водах

Бурного потока...

Но вот здесь Господь и заступился за Своего верного служителя. В тот момент, когда бес готов был торжествовать свою победу, Всесильный Господь жестоко посрамил его и прославил Своего раба. Плот с Архиереем Божиим неожиданно для всех поплыл против течения и сильного ветра.

Крик страха и отчаяния вырвался из уст новгородцев. Они воочию увидели ложь бесовскую и невинность Архиерея Божия. «Бежа по берегу, они кричали, плакали, падали на землю, прося себе прощения»...

Святитель Божий простил народ. Он знал, что бес обманул людей. Пристав к берегу, он вошёл в храм и поучал, насколько надо быть осторожным ко всяким видам клеветы, особенно на служителей Алтаря Господня.

Как там, в рукомойнике, так и здесь, в бурном Волхове, сатана потерпел поражение.

Но это от святителя Божия бес потерпел посмеяние, хотя и коварно отомстил ему, а вот как нам придётся все это снести? Ведь вот когда пишу о бесовских поражениях, я сильно уязвляю его гордыню, кипит его гнев на меня и, отмщая, он уже тоже кое-чего добился...

Но да будет воля Божия, святая и спасительная для нас!

Нет! Не будем удивляться и кадить фимиам поклонения технике. Хотя её развитие не без воли Божией, хотя её достижениями мы охотно пользуемся, но мы и знаем, что она принесёт человечеству совершенную пользу только тогда, когда будет направлять свою мощь на службу человека, а не на его уничтожение, т. е. на использование технического прогресса чисто в мирных целях, а не на изобретение смертоносного оружия для уничтожения людей.

А между тем, исход развития технического прогресса пророчески указан в книге Откровения св. Иоанна Богослова, где авиация изображена в виде саранчи, от которой затмится свет солнечный. И которой дана будет власть вредить людям (через военные бомбардировки).

«По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну, и на головах её как бы венцы, похожие на золотые (пропеллеры), лица же её, как лица человеческие (пилоты), зубы у неё были, как у львов (лобовые пушки), хвосты, как у скорпионов, в хвостах у неё были жала (хвостовая и бортовая огневая мощь). На ней была броня..., а шум крыльев её, как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну (грохот моторов)» (Откр. 9 гл.)

Словом, военная авиация сыграет свою роль в жизни человечества, и мало кто спасётся от неё...

Современный технический прогресс даёт нам и вычислительные машины, которые «заменяют» мозг человека. Если человеку надо напрягать свой ум в течение нескольких часов, дней, чтобы вычислить, сосчитать, суммировать миллионы чисел, то машина сделает это в течение нескольких секунд.

Техника «рождает» нам и стального человека (робота), так что нормальный брак (детородный) уже не является необходимым (?).⁵² Отсюда открывается широкая дверь для сладострастного сожития, блуда и неограниченного растления полов. Исключается также и трудовой процесс воспитания человека, выращивания детей, чего так боится современный культурный человек. Если раньше у родителей было от 5 до 8–10 детей, то теперь 1–2, а прочие не допускаются к жизни, находя себе могилу в утробе родной матери.

Причём, железный человек весьма легко подчиняется нужной воле. Его куда хочешь, туда и направишь, что ему скажешь, то он и сделает беспрекословно: либо доброе, либо злое! О люди! Не увлекайтесь безумно техникой, не кланяйтесь ей, как богу, не возжигайте пред ней светильники и лампады, иначе этот огонь пожрёт вас, а мощь техники вас раздавит...

Есть радость в том, чтоб люди ненавидели,

Добро считали злом,

И мимо шли, и слез твоих не видели,

Назвав тебя врагом.

Есть радость в том, чтоб вечно быть изгнанником,

И как волна морей,

Как туча в небе, одиноким странником,

И не иметь друзей.

Блаженны вы, бездомные, томимые

Печалию земной.

Блаженны вы, презренные, гонимые

Счастливою толпой.

Прекрасна только жертва неизвестная;

Как тень хочу пройти,

И сладостна да будет ноша крестная

Мне на земном пути.

О, верь, твоё сокровище нетленное –

Не здесь, а в небесах;

В твоём стыде – величье сокровенное,

Восторг – в твоих слезах.

Умри, как жил, лелея грезы нежные,

Не слыша дальних бурь, –

И серафимов крылья белоснежные

Умчат тебя в лазурь!

(Д. С. Мережковский)

* * *

Ночь смотрит тысячами глаз,

А день глядит одним,

Но солнца нет – и по земле

Тьма стелется, как дым...

Ум смотрит тысячами глаз,

Любовь глядит одним;

Но нет любви – и гаснет жизнь,

И дни плывут, как дым...

(Я. П. Полонский)

* * *

Небесным даром не зови

Ту жизнь, в которой сокровенно

Не веет Божий Дух любви!

Все – прах, земное все, что бренно!

Блажен, кто дни земные мог

Отметить добрыми делами,

Тот здесь уже, в пыли тревог,

Тот на земле приник устами

К струям бессмертия, как Бог!..

(Кн. И. Г. Чавчавадзе – груз, писатель)

Предчувствие

Бывают минуты – тяжёлой тоскою

Сожмётся вдруг сердце в груди,

Как будто бы чует, что новой бедою

Грозит мне судьба впереди.

Глубоко – тоскливую сердца тревогу

Таю я от взгляда людей,

Но с тёплою верой несу её Богу,

Целителю мира скорбей.

Как жаждущий путник в степи раскалённой

Зову я Его – и в ответ,

Сдаётся мне, слышу душой умилённой

Исполненный ласки привет:

«Ко Мне, утруждённые жизнью придите!

Гнетомые долей земной,

Печали свои на Меня возложите, –

Легки они будут со Мной!..

Есть дивная сила в сердечной молитве,

И ею согретый иду

Спокойно навстречу я жизненной битве

И... горя безропотно жду...

С неба был послан Ангел Гавриил в город Назарет к Деве Марии. «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою, – сказал он, – благословенна Ты в жёнах» (Лк. 1, 26–28).

Бог с неба узрел красоту Девы! Узрел и Сам сошёл к Ней, к Деве Марии, чтобы родиться от Неё... В чем же, спрашивается, была красота Пречистой? В чем Её абсолютное достоинство?

Не в богатстве, не в учёности, не в земном роде, не в величии, не даже в телесной красоте, а в тихом смирении была полная красота Пречистой Девы из Назарета...И как Она удивила мир этой смиренной красотой! Как Она пленила ею весь род человеческий! И не только удивила, пленила, но и... спасла!

И зацвели во всей Вселенной приниженные «фиалки» святых дев: великомученицы Варвара, Екатерина, Анастасия, Параскева; мученики и мученицы, преподобные и праведные – весь мир украсился живыми цветами смиренной красоты, благоухающими и поныне тихими лучами добрых дел и подвигов.

О красота! Ты так прекрасна, так величава, так сильна, и ничто, кажется, не может устоять пред тобою! Красота в глубоком лучезарном небе, красота в просторах земли, красота в необъятных морях и океанах, красота в глубинах земли, красота в мире растений, красота в мельчайших живых существах.

Но особая красота, непостижимая, в венце всего творения Божия – человеке!

Как человек красив! Как он статен, как величав и предивно сложен! Он – ангел на земле. Он – архангел, он – бог! Недаром все твари земли боятся его, избега­ют с ним встречи. Отходят от него дальше. А если встретятся с ним лицом к лицу, то набрасываются на него, грызут его, съедают...

Почему так?

Потому, что он красив. А если ещё и не смирен?.. И не отсюда ли в каждом человеке живёт чувство приблизиться к красивому человеку, заговорить любезно с ним, взглянуть не один раз на его красивое лицо? Или даже соединиться с ним в духовном или телесном общении?

«Слава красоте!» – громко восклицают люди. Взывают и... ошибаются.

– Что? Разве красота не достойна прославления? – говорите Вы.

Достойна, и очень даже предостойна, если она прославляется в Боге.

– Благословенна Ты в жёнах! – звучит похвальное в устах небожителя к Деве Мари.

– Ты обрела благодать пред Богом...

Чем Она обрела Божие благоволение? – Смиренной красотой, – повторяем мы. Ведь сказала же Она потом: «Се, раба Господня, буди Мне по глаголу Твоему».

Вот, если ты можешь сказать, например, такие слова: «Пусть будет со мной так, как хочет один Господь, что хочет Он со мной, то и делает», – скажешь так, проявив смиренную красоту, скажешь так – приобретёшь благоволение пред Господом, как и Дева Мария. Мы сказали, что смиренная красота спасает не только самого носителя этой красоты, но и спасает окружающих его людей.

...Человек опустился в самый «трюм»⁵³ жизни. Он молод. Его тянет к себе наслаждение. Он стремится удовлетворять желания плоти. Ведя развращённую, преступную жизнь, он забывает Бога, теряет совесть, не стыдится никого на свете. Это разложившийся труп, ходящий зловонный мертвец. Он в раннем ещё возрасте испытал все виды удовольствия. Всем он пресытился, все ему опротивело. Ему тяжело жить на свете. Он идёт на все: убивает своего старика-отца, попадает на каторгу. И вот здесь, в «трюме» жизни, он неожиданно встречается со смиренной красотой: юная девица, исполненная жертвенности и доброты, пленяет его своим видом. Её чистая, девственная душа как луч солнца коснулась потёмок его «трюмной» жизни и согрела теплом холод его сердца. Смиренная душой и чистая телом, девушка не погнушалась смрадом падшего человека... Она, питая к нему сожаление, решилась спасти его и поднять в человеческое достоинство. Когда они встретились, то можно было слышать примерно такой разговор:

– Вы оказались на каторге? – говорила она ему тихим голосом.

– Да, я убил родного отца, – глухо, не поднимая глаз, ответил он.

– Я знаю все, и нужно ли мне говорить это?

– Как? Вы знали меня и раньше?

– Знала, и вот, жалеючи Вас, решилась приехать сюда.

– Но ведь так могут поступать только люди, спаянные любовью?

– Нет. Я Вас не любила, но жалела, как погибающего человека.

– Это меня поражает.

– Но Вы можете быть лучше, чем были доселе.

– Нет! Никогда и ни за что.

– Только надо Вам захотеть, – мягко и нежно сказа­ла она.

– Я будто и хочу, и не могу.

– Вы уже спасены.

– Это жестокая ирония.

– Я благодарю Бога, что не напрасно решилась ради Вас на добровольную каторгу.

– Вы меня мучите.

Девушка достала из кармана маленькое Евангелие и тихо сказала:

– Хотите, я прочту Вам?

– Я знаю, что будете читать о блудном сыне.

– Я прочту, что откроется.

– Все равно я убийца.

Она тихо подняла свой взор к небу, и её почти детские невинные уста прошептали молитву. Затем, открыв Евангелие, она стала читать:

«... пришед же в себя, сказал: сколько наёмников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода. Встану, пойду к отцу своему и... (здесь голос девушки дрогнул, как натянутая струна. Она напрягла силы, чтобы не разрыдаться, но не могла овладеть собою. Глотая слезы, она искала потерянную строку Св. Евангелия. Когда же почувствовала, что к её ногам рухнул человек, она застонала и закрыла лицо своё обеими руками... Было тихо кругом. В окно брезжил рассвет. Заря восходящего солнца краснела полоской за горизонтом... На полу тяжело дышал человек. Овладев собой, девушка снова стала читать) ...и когда он был ещё далеко, увидел отец его и сжалился; и побежав, пал ему на шею и целовал его...»

На полу раздался глухой стон каторжника. Обхватив ноги девушки, он целовал обувь её. Она же, смутившись, не знала, что ей делать, стояла худенькая, бледненькая, и слезы ручьём лились из её глаз...

(из Достоевского)

Так смиренная красота спасает гибнущего человека. Но что говорю: человека? Смиренная красота, как повествуется в одной восточной повести, спасает демона!⁵⁴ Слушайте, что в ней говорится:

Один боголюбивый монах проводил благочестивую жизнь. Он поборол все козни бесовские, и диавол зело вооружился на него. Ненависть его так кипела на монаха, что он измышлял, чем бы ему погубить подвижника.

Однажды монах совершал своё келейное правило, и вот он запел псалмы (он имел хороший голос).

Вдруг чувствует, что кто-то ему будто подпевает. Монах остановился – никого и ничего не слышно. Запел снова – опять ему кто-то вторит.

– Бес! – мелькнуло в сознании монаха.

– Ну хорошо, – думает он, – ты мне споёшь.

– Заклинаю тебя Богом живым, – раздался голос монаха в темноту, – спой мне, диавол, как ты пел на небе.

В тёмном углу раздался будто стон или жалоба.

– Именем Господа Иисуса Христа, пой, – повторил инок.

– Я не могу славить Его, – раздалось, как эхо, в углу.

– Ты не хочешь, гордый, смириться, ну так... – и монах поднял свои руки на молитву.

– Жгет! Жгет! – раздался вопль позади. – Ой, горю, ой, невыносимо...

Монах усилил молитву... «Господи, – шептали трепетно его уста, – ведь и бесы – Твоё создание. Покажи силу любви Твоей на этом погибшем создании Твоём».

– Ой! Ой! – раздался ужасный вопль позади. – Все сделаю, что прикажешь.

– Спой мне, как ты пел на небе, прославляя Бога.

– Ты же не вынесешь, умрёшь, – сказал диавол, переводя дыхание.

– Я готов ко всему, только спой, – уже кротко и смиренно сказал подвижник.

Бес запел... запел..., и что это была за песнь! И когда эта демоно-ангельская песнь достигла своей наивысшей точки, монах весь растворился в любви к Богу. Он, действительно, не мог вынести всей красоты и силы этого пения Херувимской песни. Душа его вдруг разлучилась от тела, и два убелённые духа воспарили к небу...

О, как это непостижимо! Как таинственно! Таково свойство смиренной красоты, дышущей Богом...

Да, есть смиренная красота! Но есть красота и гордая.

Вот об этой-то гордой красоте и хочется больше всего сказать, потому что современный мир гибнет от этой гордой, порочной красоты. Он весь заражён ею. Он преклоняется пред нею, как пред богом. О бедный мир, оставивший истинного Бога, ты вынужден приклониться пред богами ложными, которые не спасают, а губят тебя и делают своим бессильным рабом.

Идолопоклонство красоте ложной прежде всего выражается в сладострастии.

Сколько золота, пота и крови приносится в жертву этому гнусному кумиру?! И как только начал существовать мир, люди этому чудовищу пожирали⁵⁵ многие-многие человеческие души.

Спаситель сказал: «Сей мир грешный и прелюбодейный знамения ищет...». Прелюбодейный потому, что оставил истинную красоту Божию и вступил в сладострастную связь с красотой человеческой. Оставил истинного своего Бога и преклоняется богу ложному.

«Красота страшная», – сказал один из неумеренных поклонников. Как и все ложные боги, красота безжалостно издевается над своими жертвами и, наконец, губит их совершенно.

В Священной Библии говорится, как «сыны Божии»⁵⁶, т.е. народ израильский, полюбили девиц «сынов человеческих» и брали их себе в жены. От этого сильно развился культ сладострастия. Народ израильский потерял свою прежнюю нравственную силу, прогневал Бога своего и потом был в большинстве истреблён иноплеменниками. Словом, полюбив красоту девиц языческого народа, он и был наказан этими же язычниками.

Так праведный суд Божий наказывает виновных тем же, чем они грешат, пред чем они преклоняются.

Самсон

В Святой Библии также повествуется об одном израильском богатыре по имени Самсон. Он был назорей и не ел мяса, не пил вина. Он проводил строгий образ жизни. Дух Божий был на нем.

И когда филистимляне заводили войну с израильтянами, то богатырь Самсон один разгонял целое войско врагов. Однажды Самсон шёл один пустыней. И вот филистимляне устремились на него целой армией. Они просто хотели его задавить своей массой. У Самсона не было защитников. Он был совершенно один. У него даже не было подходящего оружия. Видя надвигающуюся рать, он схватил ослиную (или лошадиную) челюсть и ею начал крошить филистимлян. Удары его были смертельны, и люди валились по сторонам его целыми десятками, сотнями. И когда остальные поразбежались, то убитых было около тысячи филистимлян. Утомившись, Самсон захотел сильно пить. Он сел в изнеможении на землю. И вот, видит, бьёт из-под камня холодный источник воды. Напившись, он пошёл дальше.

Так вот, чтобы избавиться от такого сильного противника, филистимляне придумали хитрость. Они подослали к Самсону красивую жену-филистимлянку. Необыкновенная красота пленила Самсона. Он взял её себе в жены. Этого только и хотели филистимляне. Однажды они пришли к Далиде (так звали филистимлянку), когда не было Самсона, и подкупили её, чтобы она предала Самсона им наедине. И эта «ехидна» согласилась это сделать.

О, сколько было коварства и вероломства в этом гнусном предательстве!

Та, которую так безумно полюбил Самсон, та, которую он нежил, обнимал и целовал, та, которой этот славный муж доверял всего себя всецело, беспощадно предаёт его, изменяет ему, ищет его смерти.

Оставив в своей спальне в тайном месте несколько человек заговорщиков, Далида ждёт Самсона. И когда он приходит, она притворно обнимает его, целует, гладит его голову, расплетает его роскошные волосы⁵⁷. Когда же настала глубокая ночь, и Самсон спокойно спал, тихо вышли из потаённого места враги. Далида сама же предательски остригла волосы назорея. И когда сразу несколько человек навалились на Самсона, он проснулся и, как всегда, хотел их раскидать, как сухую солому. Но... о, горе! Горе! – сила Божественная отступила от него. И напрасно бедный Самсон напрягал свои человеческие усилия, дабы вырваться из рук злодеев, они связали его руки цепями и повели в свой стан. Там они издевались над ним, сколько хотели. Затем, боясь, что сила снова явится у него и он их всех подавит, они ослепили его и заставили ворочать жернова на мельнице.

Так жестоко наказывает человека порок, которым он увлекается. Увлёкся Самсон женской красотой – от неё же и погиб ужасно. Увлёкся кто, например, винопитием – от него же и погибнет. Увлёкся кто сладострастием – им же будет и наказан. Увлёкся нарядами – чрез них погубит свою душу. Увлёкся сластолюбием, – не жди ничего хорошего. И так во всем решительно: чем человек грешит, чему он безумно предан, это его и погубит.

Рассказывали, как одна благочестивая монахиня очень любила многословить. И не то, что плохое говорить, злоречить или клеветать на кого. Нет. Но вот любила просто побеседовать, поучать, незаметно потщеславиться, почувствовать своё превосходство пред другими, которые в разговоре не могут и двух слов связать; и когда она умерла, то её увидели в видении, как она висит, прибитая за язык на дереве. Страшное это было видение, но и поучительное.

А о другом брате говорили, что он сильно был гневлив и не сдерживал этого гнева в себе, не боролся с собой, чтобы остановить себя хоть немного. И даже не считал это за грех. И вот однажды, когда он был один дома, захотел достать с полки чашку, чтобы напиться воды. Потянувшись за чашкой, он на мокром полу поскользнулся, упал на пол. Вставши, он снова полез к полке, но в это время кто-то постучал в окно (это была кошка). Озлобившись на кошку, он не смог уже спокойно взять чашку. Ловил её рукой, а она все дальше и дальше двигалась в угол полки. Потеряв всякое спокойствие, брат с гневом толкнул полку. Она задрожала, пошатнулась, мелкая посуда полетела на пол. И вот большой чугун падает с этой же полки и разбивает брату голову. В страшном приступе гнева он бьётся на полу и умирает.

Страсть, которой мы служим, нас же и наказывает смертельно.

«Блажен, иже имет и разбиет младенцы своя о камень...». «Младенцы» – наши страсти, божки, которым мы служим; камень же есть Христос.

Олоферн

Олоферн был славный полководец. Своими победами и храбростью он наводил страх на иудейский народ. Он покорил не один народ своему рабству, и вот, наконец, стал угрожать уничтожением и разорением иудеям. Невозможно было справиться с этим тираном никакой военной силой. Не хотел он брать ни золота, ни серебра, ни драгоценных сосудов, одежд, которыми хотели от него откупиться израильтяне. Ничто не могло помочь бедным осаждённым. Весь народ был в отчаянии и трепете за свою жизнь. Все готовились к страшной гибели. Прощались друг с другом: матери – со своими детьми, дети – с матерями, братья – с сёстрами, жених – со своей любимой невестой...

И вот, когда весь осаждённый город ждал с минуты на минуту разрушения и гибели, вдруг над стенами городскими показалась на длинном копье насаженная голова Олоферна. Её несла молодая иудеянка. Одежда и волосы её развевались ветром. Красивое лицо выражало восторг и победу. Она кричала и призывала своих соотечественников на роковую брань с врагом.

Увидя голову своего злейшего врага высоко поднятую на шесте, несомую женщиной, иудеи воспряли духом. На стенах было обречённого города раздались крики удивления и радости. Толпы защитников ринулись на вражеский стан и уничтожили все его дело.

Идол красоты пожрал свою жертву.

В то самое время, когда Олоферн уже торжествовал свою победу, неожиданно в его шатёр привели красивую иудеянку. Она так была прекрасна, так очаровательна, что сердце полководца забилось от приступа сладострастия. Он, во что бы то ни стало, захотел завладеть прекрасной пленницей. Притом же она была и весьма благородна, и знатна. Хотя при ней находилась служанка, но это нисколько не мешало делу.

Олоферн приказал привести красавицу в свой шатёр, забыв всю опасность военного времени, забыв свой долг, он беспечно всю ночь предавался пированию: пьёт без меры дорогое вино, стремится споить им и красивую женщину, чтобы исполнить с ней задуманное сладострастное дело. Она же, затаив против него убийственное дело, хитро обманывает его, выливая вино и притворяясь охмелевшей. Когда же Олоферн, обманутый и прельщённый красотой женской, упился довольно вина и, выслав всех приближенных, остался один с иудеянкой, он был уже настолько пьян, что едва добрался до своей роскошной постели. Здесь, в объятиях своей пленницы он и нашёл себе гибель: схватив висевший на стене меч, она одним махом отрубает Олоферну голову и с помощью своей служанки тайно выходит из шатра, стана вражия, унося с собой дорогой трофей в стан своим.

Так голова полководца оказалась над стенами осаждённого города, так идол сладострастия погубил жизнь Олоферна и поверг в позор и рабское унижение весь его народ.

Святые отцы все в один голос говорят, что раболеп­ство пред женской красотой – гибель для человека, что грех сладострастия убивает многие души и вселяет их в ад.

Но пусть никто не подумает, что мы выставляем на суд одну женскую красоту и считаем её виновницей многих бед.

Красота – дар Божий. Она есть отражение небесной красоты. В женщине эта первозданная красота наиболее ярко выражается и дольше сохраняется. Это потому, что женский состав живёт более чувством и сердечностью. Её материнские качества сохраняют в ней чувства нежности и обаяния, чего мужской пол по существу своему не имеет.

Однако, мужчина лучше сложен физически и одареннее умственно-духовно. Он был первой «звездой» творения Божия. Жена была создана потом. Так учит нас Св. Библия. Так учит и сама природа. Красота Адама – первого человека – была невыразима. Он был статен, красив, мужественен, смел, кроток, смирен, величав, прекрасен, как херувим. Жена Ева, созданная из Адамова естества, была нежна, добра, миловидна, покорна, женственна. Отсюда на веки вечные в жене заложено тяготение к мужу. И как малая металлическая соринка тянется к магниту, как цветочек тянется к солнцу, так женское сердце неудержимо льнёт к мужчине.

О! Вот здесь-το и кроется тайна великой борьбы женского сердца за сохранение своей независимости и своей чистоты!.. И быть победителем в этой страшной, почти противоестественной борьбе помогает только Бог.⁵⁸

Поэтому нельзя говорить, что культ красоты кроется только в женщине. Он также живёт и в мужчине, т.е. в тяготении и пристрастии женщины к мужчине. Здесь таится даже более мучительная трагедия. Если мужчина привязан к какой девушке или женщине, то он может выразить свои чувства ей личным признанием вполне свободно. Но женщина этого лишена. Она внутренне переживает свои симпатии к мужчине и часто трагически их болезненно хоронит в своей душе до самой смерти, не получая никакой себе ответной любви.

Идолопоклонство красоте нынешнего времени прогрессирует и доходит даже до поступления, потому что современный человек совершенно потерял в себе ощущение горней, высшей красоты. Кроме земной, видимой им тленной красоты он ничего не видит и ни во что не верит. Потому ему ничего не остаётся, как обожать то, что сегодня цветёт, а завтра гниёт, сегодня красиво, а завтра сгнило.

Теперь отовсюду можно слышать, например, такой разговор:- Петровна, – ухмыляясь, говорит мужчина молодой женщине, – да ты что это вдовствуешь, разве мало мужиков-то лихих?

– Нет уж, сосед, – отвечает, рдея, молодая женщина, – кому я теперь нужна, красота моя увяла, как трава.

– Да ты что это, соседка, ты ли некрасива?

– О мимолётная красота, – вздыхает женщина, – как ты обманчива! Вот у Бога, так красота, никогда не вянет.

– Что ты, что ты, Петровна, аль рехнулась?! Намедни я сам зарывал в землю соседскую молодку: вот закопали и все – крышка!

– Нет! Ещё не крышка, – говорит умная женщина. – Говорят, эта Лида, которую Вы похоронили, позавчера ночью пришла к матери, да и сказала ей: «Я ведь, мам, жива, и как там очень хорошо и красиво».

– Э, соседушка, это все сказки.

– Ну зачем же так думаете? И Писание об этом пишет.

– Писание написали такие же, как и мы с тобой.

– Это уж ложь, – возмутилась Петровна.

– Ты не гневайся, соседка. А я вот скажу тебе. Я обожаю только земную красоту. О, сколько я девчонок имел красивых. Вот это все – для меня. Вот и все небо.

– Постой, сосед, – остановила собеседника Петровна. – Это красота-то тебя и сгубила. На кого ты похож стал – живой труп, полусгнивший.

Мужик не обиделся, он почесал затылок и пониженным голосом виновато сказал:

– А, правда твоя, соседка, ведь всего только сорок пять имею, а задыхаюсь, намедни чуть не подох.

– Ну вот видишь, а все восхваляешь земную красоту.

– Так чего же мне хвалить, когда я всю веру потерял в небесное житье.

– Надо найти эту веру и снова поверить.

– Ну, это же не так просто, голубушка.

– Вот перестань пить и бить свою жену. Помирись с ней, да сходите вместе в церковь.

– Ого! – воскликнул мужичок, – это к нашему попу-то?

– Не к попу, а в церковь, к Богу.

– Богу я и дома помолюсь.

– Ну, хотя дома помолись. Ведь будет жена Анюта как рада, что ты стал молиться Богу.

– Нет, красотка, – спохватился сосед, – стыдно мне это делать.– А пить да жену больную колотить не стыдно?

– Это уже по привычке.

– Ну, как хочешь, Максимыч, – заключила Мария Петровна, – смотри да не оплошай.

Она пошла домой.

– Эй! Петровна, красоточка моя, – донёсся позади насмешливый голос, – замуж бы тебе, хоть бы за меня. Эх, какая красота-то пропадает.

* * *

«Воскресни, Боже, да вознесётся рука Твоя, не забуди убогих Своих до конца».

Умер Бог в сердце нынешнего человека. Распяли Его снова безжалостно, безрассудно, и, распяв Бога, человек безумствует... упивается сладостью временных утех, этим вторично убивает Бога в сердце и... сам трепещет... боится всего. Гордо во всем превозносясь, он втайне трусит, его борет безотчётный страх. Как же! Ведь это с Богом нечего бояться. А без Бога... Мир, человечество переживает агонию одиночества, почти оставленности его Богом. Ну вот и хватаются люди за земные утехи. Безумно рвутся к ним, давя друг друга, грозя друг другу, бряцая оружием.

Хочется ещё привести один разящий пример, как один сладострастный идолопоклонник красоты нашёл себе ужасный конец на плахе.

Евфимия

В город Эдессу прибыли готфские войска. Один готфский воин поселился у Эдесской учительницы Софии. У этой Софии была юная дочь Евфимия. Она очень понравилась квартиранту, и он, уже возвращаясь домой, стал у матери Евфимии просить руки её дочери. София долго не соглашалась отдать замуж за готфянина свою прекрасную юную дочь. Но воин усиленно умолял и обещал озадаченной матери любить, жалеть и хранить её дочь. Он клятвенно утверждал, что жены у него дома нет и Евфимия у него будет любимой женой навсегда.

Мать уступила, но потребовала, чтобы готф дал клятву на гробе свв. мучеников Гурия, Самона и Авива, что он не обманет её дочь и будет беречь и хранить её до смерти. Готф дал эту клятву и, трогательно простившись, увёз Евфимию на свою родину. Когда они подъезжали уже к дому, то злодей переменил вдруг свой тон и заговорил с Евфимией угрожающе.

– Меня дома ждёт жена, – зло усмехаясь, сказал он, – а ты будешь её служанкой. Если ты скажешь, что я – твой муж, убью, как собаку.

Бедная Евфимия зарыдала, забилась, как пойманная птичка в клетке. Но деваться было некуда. Родная мама была за тысячу километров от неё. Она отдалась на волю Божию и защиту свв. мучеников Гурия, Самона и Авива.

Готф торжественно явился домой и был встречен женой, детьми и родными. Указывая на Евфимию, он холодно сказал жене: «Это – пленница. Она будет твоей служанкой. Делай с ней, что хочешь».

И вот бедная Евфимия стала переносить ужасные муки. Злая готфянка намеренно изводила её. Она посылала её на самые непосильные работы, била, морила голодом. Особенно же, когда заметила, что Евфимия непраздна, готфянка взбесилась и стала ещё беспощаднее бить бедную Евфимию. Она заставляла её носить тяжести, била коленкой в живот и доводила до полного отчаяния. И сколько бедная Евфимия пролила слез пред Богом! Сколько она выстрадала!.. Но Богу было угодно, чтобы она родила ребёнка. Когда малютка появился на свет, он был лицом похож на готфянина. Жена решила отравить малютку. И когда ребёночек уже весело улыбался своей бедной мамочке, готфянка, воспользовавшись отсутствием матери, отравила его...

Как рыдала несчастная Евфимия над трупом невинной жертвы!

– Бедный мой малютка, – заливаясь слезами, вопила мать, – кому ты помешал? Кого ты обидел? Какая вина твоя, что у тебя так рано отняли жизнь?..

Рыдая, Евфимия отёрла платком слюну с уст младенца и спрятала его под свою постель. Она хотела окончательно убедиться, от какой смерти умер её бедный ребёночек. И вот, когда готф праздновал день рождения своей жены готфянки и пир был во всей силе, Евфимия как рабыня подавала угощение гостям. Подала и имениннице бокал с вином, в котором обмакнула кончик платка с ядом.

Готфянка выпила вино и вскоре повалилась мёртвой на пол.

«Какой мерой мерите, такой возмерится и вам», – сказал Спаситель.

Злодейка умерла смертью, которой уморила невинного младенца. «Впадоша в яму, юже содела...»

Родные готфянки и сам готф догадались, что виновница смерти его жены – Евфимия. Тогда они решились замуровать бедную Евфимию вместе с трупом готфянки.

Боже! Боже! Только Ты видел и понимал горе бедной и беззащитной женщины! Только Ты мог помочь ей в ужасном её горе!

Когда несчастная Евфимия осталась в могиле вместе с мертвецом, что она пережила? Что перетерпела? Склеп-могила так была тесна, что не было места, что встать Евфимии. Куда она ни подастся, везде тот же гроб с мертвецом. Тогда она встала, где торчали ноги умершей. Ей осталось жить несколько минут. Дышать становилось трудно. Могильный мрак давил грудь и все тело.

Евфимия безутешно зарыдала: «Святые мученики Гурий, Самон и Авив, – шептали её бледные, дрожащие уста, – неужели останется посрамлённой вера моей милой матери? Ведь она вам поручила мою жизнь! Спасите!» Больше она ничего не помнила. Лишившись сознания, она повалилась прямо на труп готфянки...

В Эдессе мать Евфимии София, предчувствуя сердцем что-то недоброе, пошла помолиться к мощам свв. мучеников Гурия, Самона и Авива. В часовенке, где хранились мощи, никого не было. Мать упала пред мощами и горько заплакала.

– Угодники Божии Гурий, Самон и Авив, – завопи­ла она, – вещая мука терзает мое сердце! Не случилось ли что худое с моей бедной Евфимией?

Не докончила свою молитву София, как почувствовала запах благовония и вместе слабый шум, что-то тяжёлое спустилось на пол... Подняв голову – о Боже! мать не верит своим глазам. На каменном полу часовни рядом с мощами святых лежит её дочь Евфимия. Она в забытьи, будто спит, почти полураздетая, бледная, как смерть. Слабый крик испуга будит её, и мать и дочь бросаются друг другу в объятия.

После первых минут невыразимой радостной встречи Евфимия кратко рассказала все случившееся с ней, и они тихо удалились в свой дом, славя Бога и святых мучеников.

Не говоря никому о случившемся, София восстанавливала здоровье дочери.

Но вот вскоре снова вспыхнула война, и готфянин – правитель опять послал свои войска в Эдессу. Известный нам воин-готф бодро входит в дом своей тёщи и приветствует её добрым словом.

Скрепя сердце, София спрашивает его:

– А как живёт Евфимия, дочь моя?

– Она, матушка, шлёт Вам поклон низкий, – улыбаясь, отвечает готф.

– А как её здоровье?

– Отличное!

– А что она поделывает?

– Нянчит и играет с вашей внучкой.

– Ах ты, негодяй такой, убийца, разбойник, злодей! – вне себя вскричала София. – Ты обманул мать, убил мою дочь, отравил её младенца. Не побоялся Бога и свв. мучеников Гурия, Самона и Авива. Да накажет тебя Пра­ведный Суд Божий и суд человеческий. При этих словах София открыла занавеску – и вот Евфимия предста­ла пред готфом.

– Обманщик, безбожник, клятвопреступник, – сказала Евфимия, глядя прямо в лицо растерявшемуся готфянину, – настал конец твоей лжи и твоему нечестию. Да воздаст тебе за все Бог!..

Затем обо всем этом деле заявлено было церковным и военным властям. Готф был немедленно судим по всей строгости закона и, наконец, нашёл себе возмездие на плахе.

«Мне отмщение, – сказал Господь, – Аз воздам!»

Это сладострастнику суд без милости. Но Господь всех зовёт к покаянию. Зовёт Он и идолопоклонников блудной жизни и нечестия.

Рай в один час

Не говори, что жизнь – игрушка

В руках бессмысленной судьбы,

Беспечной глупости пирушка

И яд сомнений и борьбы.

Нет! Жизнь – разумное стремленье

Туда, где вечный свет горит,

Где человек – венец творенья,

Над миром высоко царит.

(С. Я. Надсон)

* * *

Жизнь без тревог – лишь прозябенье,

Жизнь без мучений – пустота;

Тревоги – жизни обаянье,

Мученье – жизни красота.

Нет без тревог успокоенья,

И без мученья нет отрад,

А без отрад – отдохновенья,

Земная жизнь была бы ад.

О жизнь! Чем больше в ней мучений,

Тревог, сомнений и забот,

Тем больше в ней и наслаждений,

Отрады, счастья и красот.

* * *

Богатая молодая вдова Аглаида проводит свою жизнь роскошно. Она ничем себя не стесняет. Ни в чем себе не отказывает. Потеряв всякое приличие и стыд, она сделала своим «мужем» любовника Вонифатия, который

Хоть и был не дворянин,

Слуги место занимал,

И вдовою сладострастной

Он, как муж, овладевал.

Аглаида хотя и была знатной матроной Рима, однако была предана Вонифатию без предела и проводила с ним жизнь распутную. Благодаря такой близости к госпоже, Вонифатий имел большое влияние в её дворе и распоряжался всеми слугами и всем имуществом знатной и богатой римлянки.

Святогорец, описывая в поэтической форме эту повесть, говорит:

Не на то вам, впрочем, повесть

Я желаю предложить

Здесь, друзья мои, чтоб совесть

Вашу страстью уязвить,

А затем, кто если грешен

И боится вечных мук,

Будь спокоен и утешен

И не вешай только рук.

А на небо обращайся,

Воздевая их, молись,

С сокрушеньем лишь покайся

И исправиться решись...

Бог не только успокоит

Мысль тревожную твою,

Но и славы удостоит,

И венцов Своих в раю.

Да, вот это диво милосердия Божия и исполнилось на блуднике, пьянице Вонифатии и на сладострастной, распутной Аглаиде...

«Всякий грех, – пишет св. Апостол, – есть беззаконие». А всякое беззаконие, хотя бы оно и было сладким и завлекательным, опротивеет. Бессмертный дух, в человеке живущий, затребует своего. Настанет час – и душа запротестует против беззакония. Совесть заговорит против греха. Она даже начнёт мучить человека за его преступную, нечестивую жизнь.

Так получилось и с Аглаидой и Вонифатием. Бог заговорил в их сердце. Совесть начала их беспокоить, что они ведут порочную, блудную жизнь. Тем более, что в это время многие честные и добрые люди отдавали все своё имущество и даже жизнь свою за веру во Христа Господа нашего. Их бросали в холодные сырые тюрьмы, томили голодом и холодом, а затем выводили на арены цирков и отдавали на съедение голодным зверям: львам, тиграм, волкам, собакам, свиньям и проч. И вот в такие дни великих страданий Аглаида и Вонифатий пресыщались сладострастием, проводили жизнь совершенно другую: беспечную и преступную.

Услыхав, что в соседнем городе будут мучить и предавать смерти христиан, а также узнав, что мощи свв. мучеников, находящиеся дома, приносят большую душевную пользу хозяевам, Аглаида сказала Вонифатию:

«Слушай, друг мой, много я

Перед Богом согрешила,

Столь же, чай, и у тебя

Юных шалостей и смуты,

Волокитства и грехов,

Но ведь будут же минуты –

И придет от неба зов

К вечной жизни и к отчету

В слове, мысли и делах!

Свято веря в тайну эту,

Я питаю тайный страх...

Много, друг мой, лет и дней

Мы утратили в распутствах;

Надо ж нам, да и пора,

Быть уж в кающихся чувствах.

Кроме шуток говоря и оставив наши связи,

Бросить вовсе грех плотской,

Шалость жизни и проказы,

И покаяться, друг мой!..»

Сказав это, Аглаида предложила Вонифатию свой план: дать ему надёжных своих людей, взять побольше золота, чтобы выкупить тело св. мученика, и отправить его (Вонифатия) в тот город, где страдают и мучат христиан за Христа. Там с помощью связей и путём подкупа влиятельных начальников взять с места казни тело страдальца, привезти его к себе в дом и здесь устроить ему малую часовню, положить в ней и молиться перед этими св. мощами о прощении своих грехов.

Вонифатий слушал эти речи своей госпожи и поражался их новизне. В своей душе он нисколько не противился этому новому мероприятию Аглаиды, а даже радовался, потому что и его душа уже исстрадалась в омуте страстей. Он только молчал и вслух не высказывал своих мыслей Аглаиде, боясь этим опечалить или даже привести в гнев её резкий и властный характер.

С чувством слушал Вонифатий

Звуки этих всех речей

Так, как говор благодати,

И покорен был он ей.

Взял он множество именья,

Кучи злата и сребра,

И тогда без замедленья

Покатился со двора...

Однако, в его душе возникли многие сомнения, даже страх пред опасностью благополучного исхода, задуманного ими дела. А также и, может быть, жалость к прошлой жизни. Ведь он ещё молод и красив – разом лишиться всего этого было бы безумно. Притом, – думал в себе Вонифатий, – перестань Аглаида иметь с ним похотливую связь, он вообще больше ей не будет нужен, и она его как временщика выгонит со двора на все четыре стороны.

Благодать вдруг коснулась его сердца, и в его душе разом созрел смелый и решительный план:

«Что же будет, Аглаида,

Не найду я коль мощей? –

В тоне шуточного вида

Молвил барыне своей

Вонифатий в расставаньи, –

Если Бог и мне велит

По мучительном страданьи

Кровь за Господа пролить,...

Ведь прекрасное бы дело!

Что бы сделала ты тут?

Приняла бы как святого?

Иль отвергла бы в конец,

Будто изверга какого?»

Зная плутовство своего любимца, Аглаида и мысли не могла допустить, что Вонифатий может пострадать за Христа. Ведь мыслимое ли дело: после такой довольной жизни, разом решиться на смерть, да смерть-то какую? Мучительную и позорную. Аглаида не могла прозреть глубину души Вонифатия. Она не знала, что Господь зовёт их обоих на новую святую жизнь. В своей душе она была бы бесконечно рада, чтобы Вонифатий искренне, а не под её влиянием сделался бы истинным христианином. А уж о мысли, что он может пострадать за Господа, Аглаида и думать не смела. Это совсем невероятно, невозможно, немыслимо.

«Полно вольничать, глупец! –

Аглаида отвечала,

Засмеявшись над слугой, –

Ты и пьяница сызмала,

Волокита записной;

И такого забияку

Можно ль внесть в число святых?

Вложить мощи с честью в раку

Развращенников таких...»

Так расставшись с госпожею,

Вонифатий в путь тотчас

Со дружиною своею

Отправляется уж в Таре...

И вот здесь, на месте большой площади он увидел то, чего никогда не мог бы представить себе. Избалованный судьбой и проводя свою юную жизнь в легкомыслии, Вонифатий был до глубины души потрясён, видя, как люди стояли до самой смерти за св. веру. Как они добровольно многих земных благ лишались. Видел, какая злоба зверски стояла против веры Христовой.

А муки? Он таких мук в жизни не видывал! И как только люди могли их вынести?!

... Грозно зрелище позором,

Площадь слишком велика,

И по ней у вас пред взором:

Где валяется рука,

Где и ноги без остова,

Все разбито и в крови,

У страдальца же иного

Нет ни ног, ни головы,

И ни рук. Весь так обсечён,

Что как клуб, в крови лежит,

А иной так изувечен,

Что писать рука дрожит.

Там такие были страсти,

Что пилой испилены

Были некие на части

Иль и зренья лишены...

Вонифатий понял, что с христианами сила Божия. Иначе невозможно вытерпеть все это. Только благодать всесильного Бога могла их так укрепить.

И вот здесь-το, в этот страшный момент, пред лицом пыток и смерти, Вонифатий решается окончательно пострадать за Господа. Чувствуя смутно это призвание и раньше, он умышленно оставил свою дружину за местом казни, боясь, чтобы кто-либо из ближних не помешал ему стать мучеником. И вот решительный шаг настал. Хотя великий страх холодил его сердце, силы предательски покидали его, но он крепился из последних сил, мысленно призывая на помощь Бога. И...

В платье пыльном, прям с дороги

К страстотерпцам приступил,

Обнял их, упал им в ноги,

Громко так он возопил:

«Дивен Бог, хранящий в муках

Православных христиан!»

Смолк народ при этих звуках,

Призатихнул и тиран...

«Взять его! Сейчас представить!»

Вонифатий сам пошёл.

«Кто ты? Как Христа ты славить

При глазах моих посмел?»...

Начались страшные муки, истязания, пытки. И что только не перенёс Вонифатий! Его били по всему телу палками, растягивали на земле верёвками, вбивали деревянные занозы под ногти пальцев рук и ног, вливали в уста раскалённое олово, колесовали на гвоздином колесе, бросали в котёл с кипящей смолой. Наконец, ему отсекли честную голову...Дружина долго ждала его возвращения, но тщетно. Отправившись к месту казни, они узнали, что какой-то пришлец, по рассказам похожий на их господина, вчера пострадал за Христа. Стали тщательно искать – и вот, нашли измученное тело Вонифатия все в крови. Невозможно было узнать его, и только по частям одежды убедились, что это действительно он. Голова была отсечена и лежала далеко от тела. Нашли и её.

Обливая слезами тело мученика, дружина благоговейно взяла его с места казни. Обвив чистым полотном, они повезли его в дом свой.

Аглаида же дома с нетерпением ожидала возвращения Вонифатия. Она затворилась в уединённой комнате и слёзно молилась Богу, чтобы Господь исполнил желание её сердца.

Помолившись среди ночи,

Спать легла она, и вдруг

Ангел Божий стал пред очи,

Ей сказал: «Один из слуг

Быв твоим слугой доселе,

Ныне ж наш собрат, а твой

Господин уже отселе,

Возвращается домой»...

Аглаида, проснувшись, поразилась, что сон стал действительностью – в ворота дома постучали, и вот она встречает Вонифатия измученного и умерщвлённого за общий их грех.

Дивные дела Твои, Господи, вся премудростию созидаешь Ты!..

Аглаида встретила со страхом и слезами тело мученика. Положила его в приготовленной раке и, возжигая пред ним лампады и светильники, денно и нощно молилась Богу о прощении своих грехов.⁵⁹

Так Господь приводит к покаянию и спасению самых ужасных грешников, делая достойными вечной блаженной жизни.

Пристрастие к красоте земной и греховное, извращённое понятие этой красоты, по милости Божией, привело Вонифатия и Аглаиду к исканию красоты – красоты неувядающей, вечной, бессмертной...

Но сколь немногие поступают так благоразумно. Подавляющее большинство людей, и особенно молодёжь, так сладострастно упиваются внешней красотой тела, что считают это за самое наивысшее наслаждение, с которым ничто другое сравниться не может.

И вот, не желая ни за что расстаться с этим наслаждением, люди остаются глухи к небесному зову и умирают в своих грехах, как нераскаянные содомляне.

О! Какой же ужасный пример даёт нам история в гибели Содома и Гоморры. Огонь и пламенный серный вихрь в один миг погубил жителей этих городов. Причина их гибели была: крайняя извращённость, сладострастность к телесной красоте. Оставив веру и служение истинному Богу, они упоённо кланялись твари, наслаждаясь ею, и другого ничего не хотели слышать. И... сгорели.

Да не будет этого с нами! Ибо и мы ныне делаем то же. А о Божественной красоте не хотим и слышать.

Итак, красота страшна, губительна, смертельна, если поднимаем её выше Бога и безумно кланяемся ей, как богу.

Преступный страстный огонь к красоте рано или поздно обуглит весь мир и всех живущих в нем (2 Пётр. 2, 6). Боги! Ложные мирские боги! Что ни усерднее вам служит бедный обманутый человек, тем ужаснее и жесточе вы караете его... и губите навечно!

Нет! Вам не слава, а... проклятие!

Лишённый света и очей,

Отрады жизненной не зная,

Тебе страдальческой душей

Молюсь я, Дева Пресвятая.

И сердце, сжатое тоской,

С горючей пламенной слезой

Пред лик Твой светлый полагаю,

И жизнь мою и мой конец,

Тебе я – грешник и слепец,

Моя надежда, поверяю!

Кажется, никогда ещё в истории человечества люди так не заботились о сытости тела, как теперь в наши дни. Правда, историки древности, как Иосиф Флавий, Плиний и др., говорят, что римляне массой в один голос кричали цезарю: «Дай нам хлеба и зрелищ!» – и больше им ничего не надо было. Напитать до отказа свою утробу, да ещё как можно послаще – вот идеал язычника-римлянина. И ради этого идеала люди сотнями, тысячами умирали, дрались на арене с гладиаторами, умирали в пасти зверей.

«Ешь, пей, ибо завтра умрём!» – т.е. спеши, спеши, пока жив, есть и пить лучше, услаждая ненасытное чрево. Все равно завтра смерть, а после смерти – ничего! Ничто! Небытие. Пустота...

Какой ужас! Какая животная скотская мораль! Какое извращение! И зачем нападать на древних язычников? Они ведь жили две, три, а то и более тысяч лет назад. Они были грубыми, необразованными людьми, не ведавшими высокой культуры. Что с них спрашивать? Они были просто «полулюди» и все.

А вот если ныне, в двадцатом культурном веке мы снова слышим этот древнеязыческий «девиз»: «Дайте нам хлеба и зрелищ и больше нам ничего другого не надо», – то уж в устах современного человека это звучит кощунственно, ужасно и зловеще.

Да, истинная правда! Нынешний житель земли только и мечтает о том, только о том и думает, для того только и отдаёт все свои силы, способности, власть, научность, положение, чтобы сытно есть, ком­фортабельно устроиться и спокойно пожить свою жизнь.

Новое культурное язычество!

И вот здесь-το и поднимается медленно, но неуклонно зловещий культ сытости, который своей темной те­нью закрывает все солнце.

Наш сладчайший Спаситель Господь Иисус Христос, зная и ведая наперёд слабость человека и ловкость диавола, сказал людям: «Не одним хлебом жив будет человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф. 4,4).

Сатана поспешил переиначить эти слова по-своему. Он прокричал во все виды связи и телевидения свой лозунг, совершенно противоположный словам Спасителя: «Одним хлебом будет жив человек и счастлив плодами знаний!..»

Вот этот клич и разносится теперь, как раскаты грома, во всей Вселенной. Он нравится всем людям, его подхватывают народы и поколения.

Спрашивается, почему же этот диавольский лозунг неверный? Что в нем гибельно?

Он убивает душу и питает одно тело. А лозунг Христов питает тело и живит душу. Вот в чем ужасающая разница этих двух призывов – Спасителя и сатаны. Христос Спаситель заботится и о теле, и о душе, а диавол – только о теле, безжалостно умерщвляя душу...

Св. апостол Павел сказал: «Бог их – чрево!»

Таким образом, ставится на пьедестал поклонения ещё один новый бог – чревобожие, или культ сытости. Сильный этот идол. И ужасно властный. А какой губительный, какой соблазнительный!..

Ох, как хочется крикнуть во весь голос:

– Люди! Люди! Да меньше служите чреву! Берегите хлеб. Земля его стала давать все меньше и меньше. И может статься, что скоро совсем перестанет вам плодоносить хлеб.

– У нас есть машины, – кричат народы, – у нас техника, удобрения. Земля должна нам давать хлеба столько, сколько мы хотим. Мы сами назначаем ей тонны годового сбора. У нас план, и он должен быть выполнен.

Но когда приходит время сбора плодовых культур, человек видит, что земля не слушается голоса человека и не даёт ему столько, сколько он хочет. Тогда человек злится, ругается, и хулит Бога и землю, и измышляет новые средства насилия над землёю, новые методы её обессиливания...

Не подумает бедный человек, почему земля перестаёт ему давать хлеб. Не потому ли, что человек страшно сквернит грехами свою матушку-землю? Ругает её, хулит, хотя внешне и украшает её новыми садами, парками, разными видами цветов и пр.

Тайну земного плодоношения открывает старичок.

Дедо Харитон

– Tax-то тах, – говорит дедо Харитон собравшимся парням, – машины – хорошее дело, но, ребятки, здесь ещё не хватает чего-то важного.

– Хорошего удобрения! – торопится разгадать загадку веснушчатый молодой бригадир.

– Да нет, Илюша, не то, – хитро щурится старик.

– Опытных агрономов, – вставляет другой парень.

– И то нет, Серёга. У нас, кажется, агрономы учёные.

– Так чего же, дед, скажи? – нетерпеливо спрашивают сразу несколько голосов.

Старик не сразу отвечает. Он сначала почесал свой затылок. Потом вынул махорки, закурил. Также не торопясь зажёг спичку, прикурил. Все следили за его действиями, как за секундной стрелкой. Нетерпение росло, напрягалось.

– Ну, дедо Харион? Ну? – торопили его.

Дедо Харитон же, как на зло, не спешил. Он заговорил, кажется, совсем о другом, постороннем. Он будто боялся сказать ребятам прямо. «Не поймут плуты, – думал он. – А то и засмеют». Так он их постепенно, как бы из засады берет.

– Давно это было, – неторопливо начал он, и все легко вздохнули. Ладно, хоть дед Харитон заговорил. Пусть и издалека начал – и то легче, чем молчать. – Да, давненько это было, – повторил он, – во всем нашем округе была смертельная засуха. Матушка-земличка вся потрескалась, вся обгорела. Скотинушка стала вся подыхать, зверюги лесные, волки и всякая плотоядность нагинули на село, чуют, знать, запах трупный. Ох, горюшко было какое, – вздохнул старик, – несколько сел больших по окружности нас начисто повымерли от голода да болезни. Пошёл я тогда к голове сельскому да и говорю ему: «Слушай-ка, Семён Терентьич, ведь гибнем. Давайте что-нибудь делать. Как собаки все подохнем». – «А что же делать? Попа разве съездить в волость да привезти?» – «Хоть попа, – говорю, – хоть кузнеца, только надо что-то делать».

При упоминании о попе ребята зашушукались, некоторые зло откашлялись. Дед уловил настроение толпы и умело повёл свою речь дальше.

– Я тогда ещё был таким, какие вы теперь есть. От пелёнок не верил этих хапугам-попам. А тут вот получилось иначе.

– Что же, дед, получилось? – насмешливо бросил рядом стоящий высоченный парень. – Что: Бог помог?

– Ты вон зубы скалишь, Петро, – круто сказал старик, – а тогда бы, авось, рта не раскрыл.

– Говори дальше, дедо Харитон, не смотри на них. Они ещё пороху куриного не нюхали, – подбодрил старика подошедший высокий мужчина.

– То-то и оно, Максимыч, – ободрился старик, – а вот зубы скалить мастера какие стали.

– Ладно, ладно, дедо, давай дальше, – сказало несколько голосов.

– Так вот, я говорю, голова и привёз нам попа. А мы его как увидели, так и ахнули.

– Что, страшный был? – спросил кто-то.

– Чуть живой, говорю, с телеги-то его стянули, а он еле держится на ногах. Хилый-расхилый такой, мужики зароптали. «Сам-το доходит, чуть живой – какая помощь от него?» – говорят. А он посмотрел этак на всех, да так жалостно поглядел, и говорит: «Что, мужички милые, гибнем от грехов своих?» А сам платком слезы утирает. И как заплачет вслух, точно ребёнок. У нас аж мороз по коже полез. Потупились, затихли, как перед казнью... Успокоившись, батя попросил поставить стол – храма-το у нас в селе не было – начал служить молебен, просить, значит, у Бога дождя нам. Мы шапки поскидали, стоим, понуря головы. Бабы-дуры по земле ползают, причитают, иные плачут. Ребятишки увидали, что их матери плачут – тоже заревели, как резаные. Что тогда было! Я и сказать-то сейчас не знаю как. Помню только, что поп-то много сам плакал. Я даже и не помню, сколько мы так стояли. Тогда я был в большом раздумье. Стою и думаю: «Ну зачем вся эта карусель? Зачем людям голову морочить?» Задумался я так, как слышу точно гром отдалённый... и резанул громким голосом: «Братцы, дождик!» Я очнулся тогда. Чувствую, правда, на мою обнажённую голову падают капли дождя. Народ завыл. Мужики переминались с ноги на ногу. Гляжу так, а батя все молится, да так, что упал на орошённую землю и не поднимается. Думали, умер. А дождь все сильнее, сильнее. Бабы с ребятами по домам, под крыши, под навесы прячутся. Что делается, я не мог толком понять. Только помню, я тогда первый раз перекрестился, и не стыдно было. Я вольного света тогда не видел.

– Чем же кончилось все это? – спросил Максимыч, который с особым вниманием все время слушал рассказ деда.

– Да вот тем и кончилось, что я живу и доселе, – ответил дед Харитон.

– Так значит что, дедо, – спросил полунасмешливо опять Петро, – значит, окромя машин нам не хватает, значит, попа?

– Не попа, а молитвы к Богу, – ответил старик. – Если бы машина все делала с молитвой, то ох, какие бы были урожаи на нашей бедной матушке-землице!

Дедо Харитон ещё раз закурил и степенно пошёл в свою хату.

Дедо Влас

В армяке, с открытым воротом,

С обнажённой головой

Медленно проходит городом

Дедо Влас, старик седой.

На груди икона медная;

Просит он на Божий храм,

Весь в веригах, обувь бедная,

На щеке глубокий шрам.

Полон скорбью неутешною,

Смугловат, высок и прям,

Ходит он стопой неспешною

По селеньям, городам...

(Некрасов)

Вот они – старики, деды наши. Прадеды наши. Сколько в них святой правды, глубокой простоты и вековечной честной неизменности! Тогда как юная молодёжь способна менять свои взгляды, как обувь на ногах, часто и беззаботно, они, деды, если уж нашли правду, то стоят за неё всю жизнь и неизменно передают своим детям, внукам, правнукам.

А о священнике, про которого рассказывал дедо Харитон, послушаем ещё немного. О таких батях хочется говорить больше, потому что их Небо слушает, а люди приходят к здравомыслию.

Отец Иван

Небогат приход в Пречистом –

Две деревни да село.

Зимни вьюги в поле чистом –

Все пути к ним замело.

На краю села старинный

Храм стоит среди снегов,

А за храмом ряд недлинный

Черных низеньких домов.

Между ними приютился

И для причта дом большой,

Там недавно поселился

Новый батюшка с женой.

Юный, робкий, молчаливый,

Рос он круглым сиротой

И считал себя счастливым,

Получив приход такой.

А она – цветок прекрасный –

Тем довольна уж была,

Что для матери несчастной

Угол в старости нашла.

Оба, бедные, узнали

С первых дней они нужду,

Но пока не унывали

И охотно шли к труду.

Зимний вечер. Вьюга злая

Завывает за окном,

Спит на печке мать больная,

А они сидят вдвоём;

Он прилежно пишет что-то,

Наклонившись, шьет она,

Вьюга воет... «Ваня, кто-то

Словно ходит у окна?

Слышишь? Кто такой, не знаю».

Он к окошку подошёл.

«Это кажется, родная,

К нам опять народ пришёл,

Всем теперь ведь интересно

Посмотреть на нас с тобой».

Сел он снова. «Неизвестно,

Как нас примет край глухой.

Как-то будем мы сходиться,

Жить с народом здесь, в глуши,

Я хотел бы потрудиться

Для него от всей души».

А крестьяне возле хаты

Разговор вели другой:

«Видно, батя новый, сваты,

Как и мы, бедняк большой».

«Все они сначала голы,

А потом пойдут копить,

Да рубли под обе полы

С нас безжалостно тащить».

«Этот, может быть, не жаден».

«Погоди, придет пора!»

«Ну, а с виду непригляден,

Голос, как у комара.

Сам худой такой да хилый,

А уж ростом-то так мал,

Что за службой-то насилу

Я его и увидал,

За людьми совсем не видно».

«Да, уж нечем похвалить,

А, признаться, мне обидно,

Как и тем, ему платить.

Разве может он заставить?

Целым миром порешим

Плату старую убавить

И заплатим, что хотим».

«Это правда!» – и зевая,

Разошлись они домой,

И завыла вьюга злая

У избы опять с тоской.

С первых дней труда немало

Новый батюшка узнал;

В церковь он ходил сначала,

Все там мыл и оттирал.

С малолетства всей душою

Дом Господень он любил,

И отца сперва собою

Храм в Пречистом поразил.

Все в нем страшно закоптело,

Пыль была на образах,

И как будто сеть висела

Паутина на стенах.

Долго там он прибирался,

Но поправить все не смог,

И снаружи храм остался

Так же беден и убог.

Все грозило здесь паденьем,

Горевал отец Иван.

Наконец, забыв смущенье,

Созвал в церковь он крестьян.

Попросил их ради Бога

Что-нибудь постановить,

Чтобы храм хотя немного

Поустроить, обновить.

«Храм, действительно, худенок,

Да стоит не первый год,

А у нас же нет и денег»,

– Отвечал ему народ

И ушёл... «А отчего же

Нет их? – думал мой бедняк

И заплакал горько. – Боже!

Разгони в их сердце мрак.

Дай мне помощь и уменье

От грехов народ отвлечь

И к делам благим стремленье

В сердце каждого зажечь».

И, склонясь пред образами,

Весь в молитву он ушёл,

Благодатными слезами

Оросив холодный пол.

Поутихла в нем тревога,

Воротился он к жене:

«Ну, голубушка, немного

Удалось достигнуть мне!

Божий дом толпа забыла,

Отказались мужички», –

И душа опять заныла

От обиды и тоски.

«Страшно что-то мне порою,

Груб и беден наш народ,

Вечно борется с нуждою,

Вечно терпит недород.

Мужики глядят сурово,

И на добрый мой совет

Здесь у каждого готово

Слово чёрствое в ответ.

Храм не любят, не однажды

Звал на службу я крестьян,

Между тем, с базара каждый

Приезжает вечно пьян.

Я с открытою душою

К ним явился, а они

Отвечают мне враждою –

Помнишь первые-то дни?

Помнишь, как они старались

Нас с тобою обмануть?

Вот и ныне отказались»...

«Помню, Ваня, как-нибудь

Все устроится, оценят

Нас они и, может быть,

Жизни нравы переменят».

«Чем же это заслужить?»

И опять за труд тяжёлый

Принялся отец Иван;

Он решил добиться школы

Как-нибудь от прихожан.

Но сначала, сознавая,

Что народ в нужде своей,

Пользы грамоты не зная,

Не поймёт его речей,

Он старался в поученьях

Эту пользу сам раскрыть,

Говорил о просвещеньи

И о том, как надо жить.

Часто с этими словами

В избы бедных заходил

И о детях со слезами

Там крестьянам говорил.

Наконец, с молитвой к Богу

За себя и за народ,

Затаив в душе тревогу,

Собрал он у церкви сход.

Мужики сошлись, но даром

Говорил отец Иван.

Он не мог в упорстве старом

Пересилить прихожан.

Как тогда, они остались

Глухи к искренним словам

И от школы отказались:

«Не до школы нынче нам,

Без неё ребята голы.

Сам ты видел, что таить?»

«Вы наймите дом для школы,

Даром буду я учить».

«Не наймём. А есть охота,

Так возьми к себе ребят!»

И крестьяне без заботы

Разошлись под кровли хат.

И отец Иван со схода

Вновь пришёл к жене с тоской:

«Ну, не ждал я от народа

Бессердечности такой!

«Сам возьми ребят!» О Боже!

Как я стану с ними жить?»

«Слушай, Ваня, отчего же

Здесь нам школу не открыть?

Дом у нас большой, в прихожей

Стол поставим да скамью –

И давай учить! А что же?»

«Ты права, благодарю!»

И они детей созвали,

Подивились мужики,

А потом, смеясь, сказали:

«Пусть! Труды не велики!»

Уж зима прошла, и стало

Пахнуть в воздухе теплом,

И светлее засияло

Солнце в небе голубом.

Пасху встретили в Пречистом,

И пошёл отец Иван

Славить Бога сердцем чистым

По избушкам прихожан.

За труды свои смиренно

Плату он не назначал,

И в домах обыкновенно,

Что положат, получал.

Но псаломщик сразу сметил

Плутовство у мужичков,

И, не вытерпев, заметил

Одному без дальних слов:

«Ты, Илья, давай, что надо».

«Будет с вас», – сказал Илья.

«Как? – вскричал дьячок с досады.

Ты уж должен три рубля!»

«Тише, Тихоныч, – вступился

Тут отец Иван, – отстань!

Ну и ты бы постыдился

Вызывать его на брань.

Если должен, так, конечно,

Нужно долг ему отдать».

«Эх! Попы!.. Бесчеловечно

Вы со всех готовы драть!

Заплатил я вам – и мало!

Так ступайте с Богом вон!»

Как тисками сердце сжало

У отца Ивана. Он

Не сказал ни слова, бледный,

Поспешил уйти скорей;

Никогда не ждал он, бедный,

Оскорбления сильней.

И придя домой, в волненьи

Целый день больной лежал.

Между тем, Илью в селеньи

Чуть не всякий одобрял.

Миновали две недели,

Стал синее свод небес,

Птички звонко-звонко пели,

Оживляя стройный лес.

На кустах раскрылись почки,

Пробуждался мир от сна,

И цвели в сердцах цветочки,

И красавица весна

Чудной лаской всех дарила,

Унимала боль в груди

И как будто говорила:

«Будет счастье впереди».

И от этих впечатлений

Позабыл отец Иван

Боль недавних оскорблений

От забывшихся крестьян.

Бодр и весел стал он снова,

Рана в сердце зажила,

И душа была готова

Вновь на добрые дела.

Раз, гуляя в вечер ясный,

Встретил он жену Ильи.

«Что ты, Марья?» У несчастной

Слезы горькие текли.

«Муж-кормилец все хворает

Ныне с самого утра,

Головы не поднимает,

Не выходит со двора».

«Что такое с ним? Простуда,

Надо быть!.. Сейчас я сам

К вам зайду, а если худо,

Так лекарство ему дам».

И зашли они в избёнку;

Как в огне горел Илья:

То стонал, то одежонку

На пол сбрасывал с себя.

«Что, Илья?» Больной очнулся,

Смотрит: батюшка пред ним

С тихой ласкою нагнулся.

«Ох! Прости грехам моим,

Я тебя ведь...» – «Оставь это,

Ничего не помню я.

Что с тобой?» – «Дыханья нету,

Душно, смерть пришла моя».

И опять он заметался,

Стал в беспамятстве стонать,

В хате плач детей раздался,

Начала жена рыдать,

А отец Иван, ни слова

Не сказав, ушёл к себе,

Взял он нужное и снова

У больного был в избе.

Успокоив Марью, строго

Приказал ребятам спать,

И, призвав на помощь Бога,

Стал больному помогать.

На заре Илья забылся

Крепким сном.

Отец Иван Тихо вышел вон.

Носился Над седой рекой туман.

Зорька алой полосою

Разгорелася вдали,

И холодною росою

Омывалась грудь земли.

Небо ласково синело,

Облаков стада на нем

Загорались то и дело

Нежным розовым огнём.

Растворялися ворота,

Сбор играли пастухи,

И тихонько на работу

Выезжали мужики.

Марья выгнала корову.

«Не проснулся ли больной?»

«Нет, кормилец. Спит», – и снова

Залилась она слезой.

«Ну, о чем же ты такое?

Муж твой встанет». – «Ох, родной,

Да ведь время-то какое:

Люди едут все с сохой.

Я слаба, пахать нет мочи,

А идти, просить – кого?

Всем теперь до поздней ночи

Не пределать своего».

«Что же делать?» – засветился

У отца Ивана взор,

Встал он вдруг, перекрестился

И без слов скорей во двор.

Вывел лошадь торопливо,

В соху впряг её... «Родной!

Что ты делаешь?» – пугливо

Шепчет Марья за спиной.

«Вашу пашню я засею», –

И поехал в поле он,

Марья в слезы, а за нею

В хате вновь раздался стон.

С чёрной пашни раздавался

Крик работавших крестьян;

Вдруг меж ними показался

За сохой отец Иван.

«Бог на помощь, христиане!» –

Крикнул он и стал пахать.

Изумились все крестьяне

И не знали, что сказать.

Труд отца Ивана в поле

Их глубоко поразил.

«Вот какой он?.. – поневоле

Каждый сам с собой решил. –

Все забыл, и зла не видно,

Пашет с нами за Илью», –

И невольно стало стыдно

Им за ненависть свою.

В полдень кончились работы,

И отец Иван с сохой,

Отирая капли пота,

Как и все, пришёл домой.

А когда он собирался

В поле выехать опять,

Целый сход к нему собрался:

«Хватит, батюшка, пахать!..

Мы уж сами все запашем

У Ильи, спокоен будь.

Ну, а то упорство наше

Ты, пожалуйста, забудь.

Грех попутал, провинились

Мы во многом пред тобой...» –

И крестьяне поклонились

Иерею всей толпой.

«Что вы? Что вы? Все былое

Я давно уж позабыл», –

И отец Иван рукою

Вдруг свои глаза закрыл.

Плакал он. Пред ним вставало

Солнце новых светлых дней

И лучами разгоняло

Сумрак прожитых ночей.

(Свящ. Державин – у о. Григория,

с. Кирово, 1968 г., ноябрь)

Так вот он какой – батя-то, пред которым отверзаются небеса! Молитва которого спасает тысячи, миллионы людей. Вот он, чьё кроткое, проникновенное слово и жертвенное дело потрясает чёрствые сердца не­исправных и жжёт огнём обличения ожесточённых.

Да, Бог истинный, по молитвам своих верных служителей, даёт людям пищу и питие столько, сколько им нужно.

Но идол сытости, бог чрева может ли дать голодным пищу и жаждущим питие? Может ли защитить беззащитного? Утешить обиженного, приютить странного, осчастливить бездомного, обрадовать гонимого? – Никогда он этого сделать не в силах.

Ложный бог сытости не может дать. Он может только взять. Отнять. Обмануть свою жертву и сделать её несчастной на всю вечность.

Почему же люди бегут к этому ложному богу, и бегут стремительно и настойчиво? Почему они в этой сытости и достатке полагают все своё счастье и радость жизни?

Потому, видимо, что у них нет иной перспективы в жизни. Оставив веру в истинного Бога, они вынуждены верить в сытость. Потеряв чувство сладости в добродетелях, они ищут себе услаждения в пороках.

Великий французский учёный Паскаль сказал: «Наша христианская религия и мудра, и безумна».

«Да-да, безумна, – не понимая смысла слов, подхватили мудрецы нашего века. – Христианская религия проповедует пост и воздержание ради вечной жизни. Что может быть безумнее этого?»

Чтобы удобнее забыть истинного Бога и скорее разрушить Его живой Престол в сердце человека, диавол «лезет из кожи», создавая в мире обилие материальных благ и товаров ширпотреба.

Проповедь об идеальной сытости и всеобщем мировом благосостоянии неуклонно ведёт к распятию Живого Бога.

Св. апостол Павел не перестаёт громогласно говорить: «Люди! Вы вновь распинаете Сына Божия и попираете (своими грязными ногами) Кровь Завета». Опомнитесь! Очнитесь! Одумайтесь, пока не поздно!.. Но, видимо, тщетно. Люди вошли во вкус сладости чревобесия. Они, как и в других пороках, находят здесь верх счастья и удовлетворения.

Идол сытости «обоготворяет» плоть и душит дух. Как он это делает? Насыщая до отказа тело, он делает его сильным, дерзким, высокоумным, гордым, надменным, непослушным, гневливым, высокопарным и проч. А так как, по апостолу, плоть постоянно восстаёт на дух и борет его, то здесь уже исход совершенно ясен. Сильная яствами плоть схватывает бессильную душу и... душит её в своих цепких руках.

Идол сытости требует себе очень много жертв. Он не только требует насыщения и даже пресыщения сладкими яствами тела или услаждением гортани тонкими и дорогими винами. Он требует и утончённых зрелищ, и весёлых путешествий, и семейных гуляний, и быстрой мягкой езды, и весёлого смеха, и пустого многоязычия, и чтения весёлых слащавых книг, и сладкого долгого сна, и плоти блужения, и убийства неповинных, и хищения чужого добра, и незаслуженной обиды, и много-много других страшных жертв требует идол сытости от своих поклонников.

О, поистине, как несчастен человек, подпавший под жестокую власть этого ненасытного тирана!..

«Уполоше, гвецкове» – по-грузински. По-русски: «Господи, помилуй нас и спаси от ужасного и гибельного идола чревоугодия (пресыщения)». Весь нынешний мир находится под властью этого деспота и... гибнет.

Один учёный сказал: настало царство бестиализма (грубой животности). Смотрим себе только под ноги, как скотина, ища корма, чтобы набить посытнее своё чрево.

Говорим, как один человек проел целые миллионы отцовского наследства, выписывая себе самые дорогие кушанья из-за границы. Когда у него осталось всего несколько рублей, он купил на них индюка, приготовил его по вкусу, затем, дав себе выдержку, съел и... пошёл удавился...

А другой любил есть канарейкину печень. За них он отдавал все, что было у него ценного. Резал бедненьких птичек, вынимал у них печень, жарил на сковородке⁶⁰ и ел с великим, отменным наслаждением. Когда же не стало этих бедных птичек, этот человек поджёг свой дом темной ночью и пошёл, утопился в реке.

О, какой жестокий идол чревобесия! Как страшно и гибельно ему служить. Рано или поздно убьёт, удушит, утопит, сожжёт он свою жертву и вселит её в тёмный мучительный ад.

Св. Давид Псалмопевец решительно говорит: «Бог яве приидет, Бог наш, и не премолчит: огнь пред Ним возгорится и окрест Его буря зельна» (Пс. 49, 3).

Да, придёт скоро истинный Господь и ниспровергнет гнусных идолов, обманывающих и губящих бедных людей.

Мир постарел, подряхлел. И как ни силится человек обновить лицо земли, украсить его, внешне это несколько удаётся, но нравственно, существенно мир неуклонно идёт к старости. Только творческая Десница Всевышняго Бога может обновить мир и восстановить его неземную прежнюю красоту и юность.

Бог же сытости и довольства как ни силится благоустроить мир по-своему, он этого не достигнет. Созидание – от Творца. Диавол же может только разрушать, уничтожать, хотя внешне и показывает себя обновителем мира. Лжец! Обманщик!

Вот поэтому всякому христианину, всякому пастырю, всякому игумену или начальнику монастыря следует созидать, прежде всего, дом духовный в сердце человека, созидать спасение своего брата, а потом уже сделать все прочее. У нас делается совершенно наоборот. Устраиваем сначала внешнюю красоту, восстанавливаем здания: церковь, монастырь, Лавру, а души братьев разоряем до основания.

Св. Иоанн Лествичник пишет, что Господу Богу угоднее всего забота о спасении одной души человеческой, нежели созидание многих новых церквей.

А здесь идол сытости и благополучия созидает целый новый мир, на основании старого разрушенного, и вместе губит миллионы человеческих душ.

«Ешь мясо, ешь сало, ешь колбасу, ешь все сытное и калорийное – и проживёшь здоровой жизнью», – говорит идол сытости. А в результате – здоровья нет! Долголетия нет!

Псалмопевец сказал: «Аще в силах, осемьдесят лет, и множае их труд и болезнь»...

А по иноческому уставу: «Не ешь мясо, не ешь сала, не ешь колбасы, не пресыщайся, а недосыщайся», – и люди бывают здоровы, и легки, и стройно-красивы и долголетны. Живут по 90, 100, 120 лет. Вот и смотрите, где правда и где польза! Но зато там свобода, а здесь подвиг!

Преподобный Серафим

Ночка безмолвная, тёмная,

Звёздочки смотрят с небес,

Тихо кругом. Близ обители

Шепчется лиственный лес.

Келия там одинокая,

В ней Серафим обитал.

Знала пустыня широкая

Подвиг, какой он свершал.

Там, при дороге под соснами,

Камень тяжёлый лежал,

Старец ночами бессонными

Здесь на коленях стоял.

Лето и зиму холодную

Он, не смыкая очей,

Выстоял волей свободною

Тысячу целых ночей.

Весь безучастен ко внешнему,

В сердце молитву слагал:

«Боже, будь милостив грешному», –

Часто так старец взывал.

Мир весь обнял он молитвою,

Всех он, страдая, жалел,

Плача душой ненасытною,

Беды и скорби терпел.

Так и Господь прелюбезный

Слезам угодничка внял,

В рай пресвятой, пречудесный

Душу его воспринял.

Слава! Вечная слава воздержанию и подвигу во имя будущей жизни и вечное проклятие идолу сытости и пресыщения, как виновнику болезней и вечной смерти.

Да будут нам в этом союзники медицина, оздоровительница людей, и Слово Божие как истинный источник радостной и здоровой жизни на земле и на небе.

Уничижив силой здравого рассудка и логики, силой Слова Божия и учением свв. отцов ложного идола современности – бога сытости, не думайте, что с лож­ными богами покончено. Нет. Пред нами и пред всем миром поднимается грозная тень ещё одного идола, который есть прямое порождение, родное исчадие бога сытости, это – идол беспечности.

Что это за чудовище? Что это за звезда? Что это за сила? О сила великая! Звезда красноцветная, чудовище адское!

Беспечность, как говорят свв. отцы, – прямая адская пропасть. Этот идол губит не только грешников, людей мира сего. Он охотится и за опытными подвижниками и успешно их губит.

Посмотрите вот, пожалуйста, на этого монаха или монахиню, или даже пожилую деву – какие они были «горячие» сердцем и душой в юности своей и что они стали теперь. Труп трупом или, по меньшей мере, теплохладными и бездеятельными людьми, «трутнями», беззаботно поядающими чужой хлеб и живущими чужими молит- вами. О Боже! Нет ничего страшнее этого! И если раньше их Бог был Бог истинный, то теперь они кланяются другому богу – идолу беспечности.

– Ох, да где уж там подвиги, – говорят они лжесмиренно, – теперь надо спасаться одним терпением. Господь Сам сказал: «Терпением вашим спасайте души ваши... Претерпевший до конца, той спасётся». Это раньше были подвижники, а теперь, в наши дни, иное дело: сохрани веру и больше терпения – и спасёшься.

И вот человек успокаивает себя такой ложной философией, постепенно угасает, нравственно грубеет, душой пустеет и, наконец, делается ни что иное, как гниющий труп.

И что самое страшное – что эта система духовного гниения захватила не только отдельных людей, не только отдельные монастыри-обители, церковные общины, но целый мир. Мир гниёт! Мир разлагается нравственно. Мир смердит трупным запахом.

А Господь сказал: «Идеже труп, тамо соберутся и орлы»... Отсюда процесс деградации следующий: идолы славы, силы, знания, техники, красоты, сытости, беспечности. Конец их – разложение мира, на трупный запах слетаются орлы (ядерная техника, атомные бомбы) и... человечество в мировой катастрофе.

Теперь идол беспечности гордо и дерзко стоит на пьедестале богов. Он то и дело отверзает гордые свои уста и изрекает одно и то же: «Мир и благоденствие на земле. Мир и счастье всех народов!»

И люди слушают, успокаиваются. Им это нравится. Кому же не хочется мира? Кто же не желает благоденствия? Только империалисты все рвутся к войне и погромам, а все человечество в целом, конечно, жаждет мира во всех народах. И как поэтому страшно беспечно теперь живут люди. Бога не боятся («Его нет»); людей не стыдятся («человек – сам бог»); друг друга не стесняются (совесть подавлена). Церковь- Мать молчит и не будит от сна чад своих (да Её и не слушают).

И вот весь мир «во зле лежит», лежит беспечно и спит сном зловещим... И чёрная тень антихриста могуче поднимается к небесам......День гнева и Откровения, День праведного Суда Божия, День Сына Человеческого, День Господа нашего Иисуса Христа близок! Он – при дверях...

Но прежде, чем он наступит, на земле будет царство бога беспечности; исчадия же этого бога так многочисленны, что невозможно их перечислить!

Беспечность, прежде всего, рождает леность, от лености – нерадение, от нерадения – дерзость, от дерзости – человеконенавидение, от человеконенавидения – человеконасилие (сокровенное), от человеконасилия – издевательство над ним, в самых утончённых видах: в блуде, извращённых сношениях плоти; под видом любви – обладание и садизм над человеком в целях удовлетворения гнусных сладострастных стремлений.

Св. апостол Павел за две тысячи лет провидел человека наших дней. Он пишет, что настанет время – будут человецы самолюбивы, сребролюбивы, величавы, горды, родителям непокорны, непримирительны, клеветники, предатели, наглы, напыщенны, сластолюбивы более, нежели Боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отвергшиеся.

Идол беспечности является богом земли. Он завершает собой плеяду ложных богов человечества последнего времени. На нем кончится царство мира и начнётся царство Апокалиптического Зверя.

Вырождение веры. Религиозная нищета. Могущество и упорство зла, естественные и искусственные землетрясения (извержение вулканов, атомные взрывы), гибель тысяч виновных и невиновных людей – вот признаки приближения царства Зверя.

Однако, идол беспечности не осилит истинных рабов Христовых. Как маг не в силах усыпить сном тех, кто имеет на груди крест Христов, так и идол беспечности не сумеет ослабить ревность к Богу у тех, кто внимательно и молитвенно будет проводить свои дни. И вот, не достигнув своего, диавол обрушится гонением на истинных детей Божиих...

И тогда мрак злейшего гонения, тьмы, уныния окружит отовсюду истинных христиан. И дни их потекут безрадостны, унылы, полные скорби и страха.

Не скорби!

Не скорби ты о том, что безрадостны дни

Пошли в жизни твоей скоротечной,

Что тревога, сомненья, невзгоды одни

Нарушают собой мир сердечный.

Что коварство и злоба жестоких людей

Ядовито к тебе наступают

И туманят собою лазурь твоих дней,

Клеветою тебя награждают.

Все терпи равнодушно и скорби неси

С упованьем и верой живою,

Чаще взор свой к святым небесам возноси,

Утешайся молитвой святою.

И на память себе приводи, как терпел

Неповинно Христос в Своей жизни;

Знай и ты, что страданье – здесь лучший удел,

А блаженство – в Горней Отчизне.

Итак: будь терпелив, благодушен и верь,

Что Спаситель тебя охраняет

И страдальцев земли за их трудный удел

Вечной жизнию Он награждает.

Ну, а если уж твои очи духовные ослабели или даже совсем потухли, то что тебе сказать, друг мой, любезный?

Слепцу

Не радостен день, не прохладна и тень

В тумане таинственной лунной ночи,

Коль видеть нет мочи, закрытые очи,

Все бури и грозы и в ночь или день!..

Потухшие взоры не смотрят на горы,

На тучи летучие в жгучей игре

Их молний; соборы пернатых, их хоры

Тебя не чаруют в весенней поре.

Но, друг мой несчастный, пусть очи неясны

И видов не видят; ты это забудь

И к Богу всечасно душою прекрасной

Стремись, возвышайся и Ангелом будь!

Все будет земное – ничто и пустое,

Лишь царствует вечно любовь да наш Бог,

И радости вдвое на вечном покое

Тому, кто здесь телом и слаб, и убог,

Пусть очи закрыты и души разбиты

Неверною жизнью и тайной тоской,

Но если залиты для дружбы ланиты

Участия нежного сладкой слезой,

То есть упованье, что сердца страданье

За темной могилой от нас отойдёт,

И наше желанье в небесном сияньи

Предмет свой и радостный милый найдёт...

Туча

Ты видел тучу? Как она

На небе грозно бушевала

И в ярких проблесках огня

Летучей молнией играла!

Казалось так, что твердь разбил

В своих раскатах гром трескучий,

И буйный ветер всполошил

С полян и гор песок сыпучий.

Казалось, жизни следу нет,

Но туча вдруг на юг склонилась,

И тот же стал наш Божий свет,

И жизнь в нем будто обновилась.

Страдалец бедный, не крушись!

Нашла беда – молись, не бойся!

Она пройдет – в том не сомнись

И сердцем тихо успокойся!

Пускай разит тебя судьба

И терны стелет на дорогу –

Вручай доверчиво себя

Во всех своих путях лишь Богу

И Сам тебя Он поведет

По всем тропинкам трудной жизни,

Пока не выведет на свет

И к славе райския Отчизны...

Суета

Мы замечаем, что люди нашего времени беспечны до предела. Но, спрашивается, в чем же их беспечность? Или они сидят, сложа руки? Или спят день и ночь? Или занимаются детскими забавами? Почти ни то, ни другое, ни третье. Наоборот, люди нашего века очень деятельны. Если бы они были не такими, то как бы они добились стольких открытий, стольких достижений, развития разных отраслей науки? Если бы они были совершенно бездеятельны, то кто бы двигал вперёд культуру, технику, медицину и проч.?

Нет. Наоборот, люди нашего времени весьма деловые, весьма способные, даже сказать, в какой-то степени гениальны.

Но в чем же их беспечность?

В главном! В основном! В существенном! Господь сказал людям: «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам...» А идолы беспечности и суеты переиначили эту заповедь Христову. Они в два рупора громовыми звуками кричат: «Люди, разумные люди, ищите прежде всего царства земного, и все счастье будет с вами».

Беспечность, изумительная преступная беспечность к небесным вещам, к вечной жизни. И голово­кружительное попечение о вещах земных. Полное не­внимание и полное отступление от Бога – и полное занятие, полное обращение к диаволу. Хотя диавола, как такового, люди тоже не хотят знать. Но дела диавола они охотно делают и, не видя его, любят его. Да, да, любят люди диавола. Очень любят. Бога своего Создателя не любят, а диавола-губителя своего любят.

Не верите? Так вот сами послушайте, что говорят бесы друг другу.

Как-то шли да и сошлись

Два блазнительные беса,

Они братски обнялись,

По поклоннику отвеся.

Не замечены никем,

Разговаривать начали,

А прохожих, между тем,

Сатанински назирали.

«Что же нового? – спросил

Беса бес. – Как нынче люди?»

«Что? – с улыбкой подхватил

Бес другой. – Да, брат, причуды,

Коих не было и встарь

Между нашими друзьями.

Человек... Ну что за тварь!

Заодно по жизни с нами....

Право, райское житье

Нам с народами земными!

Вот хоть Русь: была дика;

Танцев не было, ни плясок,

Польки также, казака,

Не видать было и масок.

Встарь, бывало, кто лишь в дом –

Взглянет с чувством на иконы,

И кладёт тот им потом Умилительно поклоны.

Ныне ж славно! Кто войдёт

В дом другого – шарк ногами,

Грязну руку другу жмёт...

Люди ныне стали с нами...»

Эх! Грянет с неба грозный Бог,

И от этого нам грома

Не убрать ведь своих ног,

Как и жителям Содома!

Будучи абсолютно равнодушны к Богу, к небу, люди удивительно много суетятся о земном... Ох! Суета! Ты точно змий многоцветный обвил своим мощным упругим телом человеческие души. Люди, бедные, крутятся, как белка в колесе, суетятся без конца, устраивая свою жизнь и вконец разоряя своё спасение. И ничто так не губит и не обессиливает душу и тело человека, как эта бесконечная убийственная суета!

Как два врага, Пилат и Ирод, сдружились в деле убийства Христа Сына Божия. Раньше они были заклятые враги. А когда коснулись вопроса – убить Невинного Праведника, они стали в этом единомышленны и сделались друзьями. Так беспечность и суета (два идола) сдружились воедино, чтобы душить, и убивать, и губить навечно их души.

И одно из гениальных дел сатаны то, что он сумел захватить вихрем суеты Церковь Божию. Посмотрите, что делает настоятель монастыря, что делает настоятель храма? Что делает правящий архиерей? Думаете, заботятся денно и нощно о спасении человеческих душ, им порученных? Думаете, плачут и рыдают о том, что люди закружились в суете и гибнут, как мухи в паутине?

Нет! Тысячу раз нет! Наоборот. Они сами ведут своё дело так, что заставляют своих пасомых больше и больше суетится, больше и больше запутываться в липких тенетах суеты. Это ведь чудовищно! Это ужасно! Но это именно так. Например, обращаясь к своим монахам, настоятель монастыря говорит им желчно:

– Вы сущие лентяи, лодыри, дармоеды. Вы думаете, пришли сюда в монастырь молиться да чётки тянуть? Нет, уважаемые! Нет, милые! Вы пришли сюда работать. Работать по-апостольски: «Кто не работает, тот ниже да яст!» Службу справят очередные, а вам, милые мои, надо трудиться. На предприятиях и колхозных полях работают и старики, и все, кто в силе ещё, а вы что думаете – вам исключение? Копать землю, пилить дрова, таскать доски, красить крыши, городить заборы, убирать двор монастырский, чистить туалет...

– Отец игумен! – не сдержавшись, говорит иеромонах. – Как же я буду чистить туалет, а потом пойду с этими руками к Престолу Божию и буду касаться Тела и Крови Христовой?

Игумен немного опешил, но не растерялся. Сохраняя своё достоинство и свою персону, он выпалил:

– Богу надо не чистые руки, а чистое сердце.

– Ну что же, – смиренно говорит иеромонах, – тогда пойдём чистить, что угодно.

– А как же вы думали? – воодушевившись победой, кричит игумен.

– За вами нет слуг. Сами гадите – сами и убирайте.

Монахам стало просто неудобно. Они повесили свои седые головы и, бедные, не знают, куда бы им деть себя, хоть сквозь землю бы провалиться, только бы не слушать таких речей своего духовного руководителя. А он, спекулируя их молчанием и пользуясь их полной беззащитностью, ещё пуще «наставляет»:

– Я не потерплю лодырей, у меня будете работать все, от послушников до архимандрита. Никто не увильнет. Никто не откупится. Сам буду следить за вами, и лодырей всех до одного выгоню. Это не раньше вам: молиться, поклоны бить да людей поучать, благословлять их, как старцы какие. Отец Благочинный! – круто обращается игумен к благочинному монастыря. – Кто только будет благословлять людей во дворе или будет беседовать с кем, немедленно доносить мне.

– Благословите, – покорно шепчет благочинный.– Как же так, отец игумен, – не выдерживает другой иеромонах, – люди нас кормят, несут нам свою последнюю копейку, едут за тысячи километров, чтобы получить благословение и назидание – и вдруг мы же их гоним? Духовные отцы их – и мы же их гоним и не имеем право их благословить? Как же так, отец игумен?

Начальник монастыря вне себя от ярости. Он явно не может сдержаться от гнева и злобы.

– Я сказал! – кричит он ещё пуще. – Кто не будет подчиняться – вон из обители! Выгоню, как собаку.

Старенький схимник, стоящий в толпе монахов, утирает слезы грязным платком. Он уже устал стоять, ноги его подкашиваются. Он хотел уже сесть на лавочку, как раздался грозный окрик игумена:- Что, о. Мефодий! Постоять не хотите? Не желаете игуменские наставления слушать?

Старичок весь затрясся и склонился игумену почти до земли. Вся его тощая фигура вызывала сожаление и сострадание.

Подняв свой толстый кулак кверху, духовный наставник восклицает поучительно:

– Я вас всех вот так сожму! – и все видели, как духовный отец сжал свой мясистый кулачище до боли. Всем стало жутко...

Переминаясь с ноги на ногу, монахи еле дождались конца «поучения», и когда они вышли во двор монастырский, вздохнули свободно, но надолго ли?

В приходских храмах так бывает:

Настоятель храма о. Кузьма совершает Литургию. Но все его возгласы, движение выражают какую-то нервозность. Кажется, отец Кузьма куда-то все торопится. Будто его ждёт целая куча дел. Оно и правда. В углу храма уже стоят несколько «пар» крестин. Они совсем почти не слушают службу. Им она не нужна. Они пришли вот покрестить ребятишек. Их попросили бабушки и матери. Ребятишки то и дело поднимают крик и гам. Молоденькие «крестные» никак не могут с ними справиться толком. Парни стоят то рядом, то несколько поодаль, у самой стены храма. Они абсолютно безучастны ко всему, что здесь происходит. Один из так называемых «кумовьев» пытался даже закурить в храме, но его устыдила старушка...

За храмом стоят две грузовые автомашины, полные народа. Эти приехали за батюшкой, чтобы «отпеть погребение» на дому. У одних покойник – тракторист. Он со своим трактором бросился с кручи в пропасть (метров 200 вглубь). Говорят, был пьяный. Кончив пахать, он ехал домой. Было уже темно. Увидев огоньки друго­го села, он думал, что едет домой. Вдруг бедный труженик с ужасом увидел, что трактор на краю пропасти. Он хотел затормозить машину, но было уже слишком поздно. Прыгать тоже было бесполезно. Так он свалился в горную речку. И пока летел 200 метров по каменному обрыву, трактор весь рассыпался, а тракторист тоже стал совсем неузнаваемый. Вот его-то отпевать и приехали за батюшкой.

Другая машина с народом ожидала священника отпеть мотоциклиста. Этот ехал совсем пьяный на мотоцикле и гнал его с предельной скоростью (120 км/ч). Дело было днём. Навстречу шёл грузовик, впереди – легковая машина. Надо было сбавить скорость мотоциклисту и переждать, когда разойдутся машины. А он – нет! Решил проскочить между ними. На секунду опоздал. Грузовик ударил мотоцикл в бок так сильно, что мотоциклист слетел с сиденья, как пёрышко, с силой ударился головой о каменную стену забора и тогда, весь окровавленный, остался недвижим лежать на земле. Его-то вот, несчастного, и приехали отпеть. Жена, будто, сказала друзьям погибшего: «Вы как хотите, а я своего мужа похороню с батюшкой».

Конечно, священнику уже сказали, что «требы» ждут его. Вот он, бедный, и спешит. А тут ещё перед самым концом Литургии староста сообщил, что заказали три молебна с акафистами.– Боже! – думает о. Кузьма, – да когда же я все это сделаю? Если все это совершать по уставу слово в слово, то за двое суток мне не справить...

И вот он спешит так, как только можно, комкая слова и сокращая Богослужение. И так почти каждый день. Батюшке молиться совсем некогда. Сосредоточиться абсолютно невозможно. Он только исполняет «требы», но не молится. И исполняет-то наскоро, большей частью сокращая положенные молитвы, псалмопения...

А вечерние и утренние службы? А таинство крещения, миропомазания, исповедь, отпевания, молебны? До какой степени они сокращаются? До какой крайности иные батюшки и псаломщики доходят? Становится прямо жутко за наше святое Православие. За нашу святую Церковь Божию.

Вот начинается вечернее Богослужение. Псаломщица, как и положено по уставу, читает 9-й час. Вдруг из алтаря выбегает батюшка, взбудораженный, сугубо гневный, и бросается на псаломщицу:

– Ты что, с ума сошла? Что читаешь?

– 9-й час. Так ведь и положено, – отвечает смущённо чтица.

– Что положено? Что я скажу, то и положено.

– Но ведь, батюшка, Вы сами говорили в проповеди, что надо все делать по святым отцам.

– Говорил, говорил... – замялся иерей Божий. – Говорить одно, а вот здесь другое.

– Ну, как же это, батюшка, другое – разве и Вы неправду можете говорить народу?

– Какая неправда?! – вскипает до предела пастырь.

– Что говорю, то и надо делать!

– Простите, батюшка, – смиряется псаломщица, – так что же мне сейчас читать?

– Читай 103 псалом, да не тяни, как на похоронах.

Скрепя сердце, чтец-девушка читает предначинательный псалом. Спешит, бедная, ведь батюшка велел не тянуть. Речь её сбивается, слова путаются, нервничает, трясётся от страха, как бы снова пастырь с «жезлом» не выбежал из алтаря Господня.

Запели стихиры на «Господи воззвах...»- Читайте «на три», – кричит чрез царские двери священник, – Шестопсалмие – три псалма.

«Боже мой! – думает псаломщица. – Шестопсалмие – и читать половину! Да ведь это же самые покаянные псалмы, самое трогательное и душеполезное чтение!»

Кафизмы совсем опустить. Канон «на два», без катавасии. Стихиры «на хвалите», «слава и ныне». Славословие, ектении и 1-й час – один псалом. Божественной службе конец. Добрая половина опущена. А для кого же, спрашивается, все это написано? Кто все это должен выполнять? И разве теперь молиться надо меньше, чем раньше молились наши Богобоязненные отцы? Разве мы святее их и менее виновны пред Богом в грехах своих? Не наоборот ли все это? О Боже! Да как нам ныне надо молиться много! Как нашим пастырям надо ныне плакать день и ночь о своих грехах и грехах народа!..

А на деле получается совсем наоборот.

Что ни грешнее, то ленивее, что ни преступнее, то беспечнее. И чем только все это кончится? Какой венец будет нам за такое безобразие, безбожные дела?

А как священник исповедует, причащает народ верующий? О Боже! Да это просто убийственно, безбожно! Выходя из алтаря, о. Пётр процедил сквозь зубы:

– Опять исповедники, да целая толпа. Откуда они только берутся?

Подойдя к Голгофе, где собрались исповедники, он наставительно кричит:

– Братья и сестры. Сегодня нет ни праздника, ни поста, к чему вы пришли на исповедь?

– Грехи, батюшка, Вам отдать, – скрипит старушечий голос.– Грехи, грехи, – подхватывает раздражённо батюшка, – что грехи? Ты, Анна, помню, причащалась с месяц назад и вот опять притащилась. Я вам сказал: причащать только в пост буду, а больше не буду. Ишь набаловались: то больные, то именинники! Тело и Кровь Христовы мы недостойны часто принимать. Не буду никого исповедывать! – заключил батюшка.

– Я – приезжая, – послышался голос из толпы.– А приезжих совсем не буду причащать, – отрезал священник.

– Я готовилась, батюшка, – опять сказал тот же голос.

– Где ты готовилась? В вагоне? Надо месяц ходить в храм утром и вечером, да не есть окромя хлеба и воды ничего.

– Я больная, батюшка, не могу так много поститься.

– Не можешь – как хочешь. Я на себя грех брать не буду.

– А вон о. Михаил причащает всех и часто исповедует, – сказал кто-то из толпы.

– О. Михаил, о. Михаил, – зашипел о. Пётр (видимо, воспоминание о соседнем батюшке сильно задело о. Петра. Он слышал, что к о. Михаилу весь народ идёт, даже из его прихода). – Ваш о. Михаил не истинный пастырь, – почти закричал о. Петр, – Христос не велел бросать святыню псам, а о. Михаил бросает.

Потом чувствуя, что сказал очень плохо, назвав своих прихожан псами, о. Пётр немного сконфузился, однако устоял на своём:- Не буду исповедывать. Идите, куда хотите.

Такой длинный и резкий разговор с исповедниками привлёк внимание всего храма. Люди слушали о. Петра и разводили руками. На клиросе уже давно кончили петь и читать «запричастные» молитвы. А батюшка все препирался со своими прихожанами. Люди хотели причаститься Святых Христовых Таин. Больные, старенькие, подростки, именинники. Ведь и Божественная Литургия совершается для народа, чтобы причастить желающих, а батюшка не допускает до причастия. Какой ужас! Какое безумие!

Видя, что дело идёт к плохому, о. Пётр ушёл в алтарь. Через пять минут он раскрыл царские врата и громогласно провозгласил:

– Со страхом Божиим и верою приступите! – и приготовился причащать людей.

– Причастники есть? – крикнул он в народ.– Батюшка, – отозвалась чуть живая старушка, – я не исповедалась.

О. Пётр обвёл всех тупым холодным взглядом и, молча повернувшись, унёс Св. Дары в алтарь.

Так точно он сделал и в следующее воскресенье. Св. Дары употреблял он один. Будто и Литургия служилась только для него одного. Народ остался не причащённым и в следующее за этим воскресенье. И так до самого Великого Поста за службами причащался один отец Пётр. Он освящал Св. Дары, он их один и употреблял. Всегда он приглашал к Причащению народ, говоря им: «Со страхом Божиим и верою приступит?!» Но народ к причастию не приступал, потому что батюшка никого причащать не хотел. А Христос Спаситель, не переставая, звал за каждой Литургией: «Придите, ядите, сие есть Тело Моё», «Пийте Мою Кровь, за вас проливаемую»... Господь звал народ к Причастию, а о. Пётр гнал всех от Причастия. Зато уж, когда наступил Великий Пост, о. Пётр ждал заранее, что будет доход большой, народ хлынет к нему на исповедь. Но оказалось совсем неожиданное – стояло несколько человек.

– Исповедники, – крикнул он на весь храм, – подходите на исповедь. Но из молящихся, которых было очень мало, никто не шелохнулся.

– Где же люди? – развёл руками о. Пётр.

– Все ушли на исповедь к о. Михаилу, – процедил тоненький голосок старостихи, – о. Михаил хорошо исповедует. – Отец Пётр понял, что и староста смеётся над ним, ехидничает. Он резко положил Крест и Евангелие на аналой, а сам ушёл в алтарь.

Что это? Беспечность пастыря? Да! Вопиющая беспечность и крайнее нерадение. О. Пётр усердно служил не Живому Богу, пострадавшему за людей, каждую отдельную душу человеческую, а идолу беспечности, принося ему в жертву бедные души своих пасомых.

А как бывает в епархиях?

В высших церковных инстанциях, там, где руководит сам архиерей, как образ Христа, тоже бывает чудовищное.

Преосвященный неожиданно вызывает к себе о. Сергия, священника одного из пригородных храмов. Бедный батюшка обеспокоен до крайности.

– Что за причина, – думает он дорогой, – что Владыка вызывает меня к себе? Провинился? Да будто нет. Как приехал на этот новый приход и вот уже два года служу – ни единого замечания отца благочинного, ни старосты, ни ещё кого-либо. Будто стараюсь все делать по чину и по всем правилам, всем угодить, за всех по­молиться. Может быть, Владыка наградить хочет меня наперсным крестом? – говорит тайный голос в душе о. Сергия. – О, ничего мне не надо! – почти вслух думает о. Сергий. – Хватит мне и этого креста. Донести бы его до Голгофы!.. – Так и не додумался батюшка, по каким причинам вызывает его Преосвященный.

Но скоро все разрешилось. И притом, самым неожиданным образом для о. Сергия.

Подходя к покоям Владыки, он (уже во дворе) надел свою рясу, иерейский беленький крестик, причесался, оправился и бодро вступил на крыльцо.

– Чего бояться, – успокаивал он себя, – ведь иду не к кому-нибудь, а к своему Владыке, своему духовному отцу. – Постучав в дверь, он немного выждал. Но ответа не было. О. Сергий постучал ещё громче и для пущей бодрости он громко, как только мог, кашлянул на весь коридор.

– Что за диво, – думает батюшка, – или все повымерли? Или, может быть, случилось что? Мало ли что может быть? А может быть, Владыка выехал по епархии куда? Но ведь вызвал же меня к этим часам?..

Не зная, что и думать, о. Сергий застучал так, что стекла в окнах зазвенели.

– Ну, уж теперь, – решил он, – услышат хоть и мёртвые. – И действительно, услышали. Дверь, как при пожаре, быстро распахнулась. При этом, как следует, хватила она по плечу о. Сергия. Он, бедный, вскрикнул и ударился о стенку так, что штукатурка посыпалась на пол.

– Так тебе и надо, – услышал он небрежный баритон, – стучать надо вовремя, а не когда попало.

Не успел о. Сергий оправиться, как дверь снова захлопнулась, и он опять остался один в коридоре архиерейского дома.

– Что за напасть такая? – думал батюшка.

– Что значит стучать вовремя? А сейчас разве не время? О-о, – протянул о. Сергий, – вот где кроется вся тайна, – и ему даже стало радостно, что мудрёное прояснилось разом.

Над входной дверью была прибита небольшая металлическая дощечка, которую ранее о. Сергий и не заметил. «Приём посетителей, – гласила табличка, – производится с 12-ти дня до 14-ти по вторникам и средам».

– А сегодня что? – молнией несётся в голове о. Сергия. – Сегодня, кажется, четверг. О Боже! Я опоздал на целый день. – Бедный батюшка вертит в руках телеграмму вызова. Да, точно, телеграмма вручена на день позже.

Что же делать? Правое плечо сильно ныло. Мысли путались, обгоняя одна другую. А ведь завтра большой праздник. Сегодня надо служить всенощную, а он вот «бьётся» в этом коридоре...

– Что же делать? Ну что?.. – и бедный о. Сергий, уже не помня себя, затарабанил, что есть силы, в архиерейскую дверь обеими руками.

Дверь быстро снова открылась, и прежний баритон участливо спросил:

– Вы что? Нормальный или нет?

– Я, я – нормальный, – почти простонал батюшка. – Мне надо служить сегодня всенощную, а я вот все ещё здесь, – и он повалился в ноги «баритону».

– Владыка Вас сегодня принять не может, – повторил гармоничный голос, – сегодня день не приёмный. Приедете завтра после службы.

О. Сергий поднялся с пола. На него смотрели холодные, как лёд, глаза секретаря. Их взоры встретились.

– Вы не Иванов? – снова прозвучал баритон.

– Да, я – Иванов, отец Сергий.

– Так мы с Вами учились вместе в Академии!

– А Вы – Карьеристов Павел Николаевич? – боязливо спросил в свою очередь о. Сергий.

– Да, да, тот самый Карьеристов, что с Вами сидел за одной партой. Тогда немного подождите, я о Вас доложу Владыке.

Дверь захлопнулась, и шаги удаляющегося однокашника утонули вдали. В глазах о. Сергия засветилась надежда.

– Карьеристов, – думал он, – целых 8 лет сидел за одним столом. Делили пополам кусочек хлеба, ели почти из одной тарелки жиденький бульон. Годы-то были голодные, сидели на пайке. Но глаза-то, глаза-то совсем чужие. Даже при объяснении остались такими же чужими, холодными, как лёд, нисколько не подобрели.

Дверь открылась.

– Пожалуйста, заходите, – будто приказал, а не предложил Карьеристов.

И вот здесь-το начались настоящие мытарства о. Сергия. Ещё на ходу батюшка услышал архиерейский голос:

– А, приехал Иванов, наш молитвенник.

– Благословите, святый Владыко! – склонившись почти до земли, тихо произнёс о. Сергий.

– Не благословлять, а карать тебя, надо, – отрезал архиерей.

О. Сергий побледнел. Он разом все понял, к какой награде вызвал его Владыка.

– Что Вы там творите? – грозно обрушился на батюшку Преосвященный.

– Я, я, я, – стушевался о. Сергий, – служу.

– То-то, служите, кому только служите?

О. Сергий не нашёл, что ответить. Он стоял жалкий и растерянный.

– Что на Вас пишут письма без конца?

– Не знаю, Владыко святый, что за письма.

– То-то не знаете, а вот кляузничать знаете.

О. Сергий опять промолчал.

– Проповедником заделались? – косо глядя на батюшку, произнёс Владыка.

– На праздники большие и в воскресные дни говорю.

– То-то – праздники! Совсем не надо говорить.

О. Сергий широко раскрыл глаза.– Да, да, – ещё резоннее повторил Владыка, – соображать надо, в какое время мы живём.

– Но ведь, Владыко, нас учили в Академии говорить проповеди, – пытался пояснить священник.

– То-то, учили Вас в Академии. А вот здесь другая Академия. Исповедуете? – опять косо глядя на о. Сергия, спросил Преосвященный.

– А как же, Владыко, – все более удивляясь, ответил батюшка.– Не очень-то возитесь с этими исповедниками.

– Я, Владыко, их не вожу никуда. Они сами приходят на исповедь.

Преосвященный в упор посмотрел на о. Сергия, соображая, правильно ли священник понял его вопрос.

– Не на машине их возить, говорю тебе, а на исповеди нечего с ними долго возиться.

– А как же, святый Владыко – у них грехи.– Что за грехи? Сплетни вы там разводите, а не грехи.

– Да как же, Владыко, они каются, плачут.

– Плачут, плачут. Глаза у них на мокром месте. О чем им плакать?

– Спасаться трудно, Владыко, скорбей у них много.

– Скорбей много? Что: у нас меньше? Да мы вот не плачем.

О. Сергий хотел сказать откровенно, что и нам с ними много приходится плакать. Только до канцелярии этот плач не доходит. Но Подумал, что этим пояснением хуже дело испортишь. Промолчал.

– Акафисты читаете? – снова спросил Владыка.

Батюшка сметил, что дело надо вести по-иному, иначе худо будет.

– Мало приходится читать, – сказал он, выпрямившись. – Время занято: требы, службы, житейские дела донимают.

– То-то – требы! Поменьше надо разъезжать по требам.

– Совсем не езжу, все в храме исполняю. Кому надо, придут, а кому не надо, пусть не приходят, дело житейское, люди занятые.

– Вот это, батюшка, правильно, – одобрил Владыка. – Так и надо поступать. Да в храме-το поменьше «толчись». Отслужил – и марш домой или на реку рыбачить, или по грибы, или ещё куда подальше. Вот так и отвадишь от себя людей.

О. Сергий слушал «мудрую» речь Владыки, да и поражался. Как же все это противоположно всему тому, чему их учили в Духовной школе. Ведь их учили 8 лет, из года в год говорили о том, что священнику надо быть самоотверженным, что ему надо забыть себя и целиком отдаться людям. Учили быть отзывчивыми к нуждам и скорбям верующих людей. Не щадить себя – день и ночь молиться о людях в храме и дома, учили наставлять неверующих истинной вере, укреплять малодушных, утешать плачущих. А если нужно, то и полагать душу свою за «други своя...»

А что же говорит Владыка? Кажется, что он говорит совсем другое, обратное тому, чему учил Христос Спаситель.

– Вот что, милейший отец, – заканчивая речь, сказал Владыка, – ведите себя «поскромнее». Не раздувай­те сильно свой фанатизм.

От слова «фанатизм» о. Сергия даже покоробило, будто электрический ток прошёл через его тело.

– Умнее поступайте, – продолжал архиерей, – народ никогда не удовлетворишь, а дело испортишь. У тебя ведь семья, детишки, старики. И сам-то еле-еле душа в теле. Надо все это соображать. И время-то наше какое? Так, кое-как, потихоньку отслужил – да и скорее вон от народа-то подальше. Целее, брат, будешь, и мне как архиерею будет спокойнее с вами жить. Ну вот так, милейший, – совсем уже раздобрившись, сказал Владыка. Он встал из-за стола и подошёл к о. Сергию, что­бы благословить его и отпустить с миром. Но в душе батюшки был не мир, а целая катастрофа. Собираясь уходить, он робко спросил:

– Что, Владыко святый, проповеди совсем мне не говорить?

– Да, милейший, лучше совсем, спокойнее будет жить. Да вот ещё что, батюшка, – спохватился Преосвященный, – детишек не приучайте. У них есть родители – пусть воспитывают, как хотят.

– Не причащать детей?! – не расслышав, почти воскликнул о. Сергий.

– Да, да, можно и не причащать, милейший, ведь они глупые. Все равно ничего не понимают. Да и крику сколько от них.

– Ну, а если больные – тоже не причащать? Умрут же?

– Тем паче больных. Могут заразить других. Ведь одна лжица.

Батюшке стало дурно. Он задыхался, как в подземелье. Толком не простившись со своим Владыкой, он выбежал из покоев.

Да, бывает такое. И может быть, не так уж редко. Идол беспечности проник своим ледяным холодом во все стороны жизни: и семейные, и церковные, и общественные, и общемировые.

Св. апостол Павел пишет, что когда люди будут говорить: «Мир, безопасность и благоденствие», тогда внезапно найдёт на них пагуба.

О Боже! Как страшно становится жить! Как цепко обхватил наши сердца идол беспечности. Точно щипцами железными обнял он наши души! И все твердит он нам: «Хорошо, хорошо, все мирно и спокойно. Все, как и раньше, даже лучше живём и развиваемся. Ничего нет страшного. Ничего нет грозного. Ничего нет опасного и гибельного. Живите, люди, развивайтесь, наслаждайтесь, совершенствуйтесь во... зле!»

И людям эти слова нравятся. Они слушают их с упоением, радостью. Спешат жить и брать от жизни все, что только она даёт им приятного и весёлого...

А бездонная пропасть трагически все ближе и ближе.

«Сигналы»

В конце февраля 1968 года американских учёных взбудоражило сообщение о том, что английские учёные «запеленговали» сигналы, которые поступали из четырёх различных районов Вселенной...

Когда об этом узнали учёные, то по всей планете заговорили, что эти сигналы идут из какой-то «высоко­развитой» цивилизации, которая живёт на какой-то планете, или даже звезде, или Солнце.

Впервые сигналы-толчки были зафиксированы прошлым летом, вскоре после того, как на радиоастроно­мической обсерватории при Кембриджском университете началось использование нового высокочувствительного телескопа. Вскоре стали говорить о каких-то «зелёных человечках», которые якобы то появлялись в атмосфере, то исчезали...

– Сигналы, сигналы... о чем? Кому?

– Земле, нам, земным жителям о том, что надвига­ется что-то чудовищное, ужасное. За что???

«Свадьба ведьмы со... священником!»

В предместье Манчестера состоялась свадьба ведьмы со священником. Невесте 18 лет. Она известна, как королева ведьм, и ей много уделяли внимания воскресные газеты. Жених – 38-летний священник-католик, не менее популярный в обществе.

Венчание состоялось в комнате, в одном конце которой стоял чёрный алтарь, покрытый красным покрывалом и уставленный медными чашами с вином. Здесь же лежали кинжалы и жгуты. Когда жених с невестой вступили в круг, обрисованный белой верёвкой и зажжёнными черными свечами, и опустились на колени перед алтарём (алтарь-то кому был устроен?), им связали жгутом руки. Затем служитель сделал надрезы на руках, якобы для «смешения крови»...

(«Неделя», 1966 г.)

«Блажен, кто верует!»

«По случаю наступления Нового года в западной прессе появилось множество прогнозов по части ожидающих мир сенсаций.

Так проживающий в одном городе епископ Томлинсон заявил, что в нынешнем году⁶¹ на всей планете наступит царство господа бога с миром, изобилием и всей отсюда вытекающей прочей благодатью.

Это важное сообщение было принято одним Томлинсоном по той причине, что, по его собственному утверждению, он является королём всего мира. Время от времени он совершает зарубежные визиты, собирая под свою корону разные страны. Для этой цели существует весьма несложная процедура и реквизит: складной алюминиевый трон и корона дешёвой стоимости.

Не так давно «мировой король» венчал себя в Лондонском Гайд-Парке на предмет приобретения титула церковного короля Англии. В настоящее время он находится на пути в Израиль, дабы провозгласить себя королём евреев».

(Б. Александров, «Комсомольская правда»,

13 января 1966 г.)

«Церковь сатаны»

Снимок из «Огонька» весьма выразителен. Сидит солидный мужчина средних лет. Волосы и борода черные, как уголь. Наверху головы торчат два внушительных рога, подобные бычьим. Выражение лица «субъекта» насмешливое. Будто он смеётся буквально над всем миром, всеми людьми. На груди его висит подобие панагии с неведомым изображением. Над его головой висит эмблема таинственного существа. Под всей этой картиной внизу надпись: «церковь сатаны».

«Антон Шандор Лавей из Сан-Франциско объявляет себя главой церкви сатаны. Новый «посланник неба» заявил, что у него уже 5 тысяч прихожан».

(«Огонёк», июль 1966 г.)

В другой заметке говорится, что когда спросили этого типа, зачем он оставил Бога христианского и сделал себя главой церкви Его противника – сатаны, то он спокойно ответил: «Знаете, что мне очень надоело служить старому Богу, класть Ему поклоны, блюсти всевозможные посты и прочие чинопоследования. Сатане служить значительно легче и веселее. Вот я и перешёл на его сторону».

Результат этого...

«Горит Килиманджаро» (ТАСС). Сильный пожар охватил лесной массив на самой высокой вершине Африки. Лес горел на высоте 3,5 тысячи метров над уровнем моря. Огонь уже уничтожил большую часть леса. Пламя хорошо видно из города Моши... От высокой температуры раскалываются скалы. Треск и шум пожара напоминают столпотворение».

(«Известия»)

И далее...

Трясутся, как в лихорадке, огромные горы, проваливаются в океан материки, заливаются волнами морей города и села, раскалывается трещинами кора земли, гибнут миллионы людей от голода, мора, рака, газов, излучений, кровопролитных войн, мятежей, насилий...

Как за наше прегрешенье

Отнял Бог от мира мир,

И пошли за то народы

На кровавый страшный пир.

Божий весь закон попрали,

Говорят, что Бога нет!

Вот за то по всей Вселенной

Все дрожит – земля и свет!

Мир дрожит, и люди стонут,

Но во храмы не идут

И пред Богом в покаяньи

Слезы тёплые не льют.

Лишь немногие с молитвой

Прибегают в Божий храм,

Остальные все стремятся

К злым возлюбленным грехам...

Завладел сердцами многих

Бес беспечности и змей,

И ведёт, как на бой баранов,

К вечной гибели своей...

Итак, боги мира сего – слава, сила, знание, техника, красота, сытость и беспечность – в конце концов приводят человечество к ногам сатаны. Выгоняя Бога Христа из всех сфер жизни, они возбуждают народ петь «осанну» диаволу. Разрушая престол Сына Божия в храмах и сердцах, они водружают на этих местах престол сатаны. И что ни усерднее, что ни горячее служат люди ложным богам своим, тем быстрее и неумолимее приближается их трагическая гибель.

Христос, Спаситель мира, вновь распят самым жестоким образом. Распинается и Его Святая Невеста – Церковь... Распинается и зверски осмеивается всякое живое сердце, верно и преданно любящее Христа.

Пилат вновь поднялся на свой Лифостротон, чтобы умыть свои руки и сказать: «Я неповинен, все это делает народ, люди, это они так хотят...»

А чернь кипит, как бурное море: «Распни, – кричат, – распни Его так, чтобы Он уже никогда больше не встал. И не только Его, но и всех, кто с Ним... Распни навсегда. И пусть совсем заглохнет «осанна» Христу во всем мире, всей Вселенной. Отныне все как один поем славу сатане. Осанна, осанна гордому и терпеливому сатане (читатель, огради себя крестным знамением, читая эти слова). Две тысячи лет он терпел гонение от Христа и Креста. Все он перетерпел, все перенёс, теперь настало время его реабилитировать, посадить на престол славы... Он даёт нам то, что отнял у нас Христос, мы хотим жить счастливо на земле, мы хотим жить здесь вечно. Сатана даёт нам рай земной, а больше нам ничего не надо. Слава, слава диаволу, слава, осанна сатане...»

Точно прибой моря, несётся шум от народной толпы. Зовут его, хотят, чтобы он был их богом, потому что с диаволом легче и веселее жить.

И он услышал, услышал, как страстно зовут его люди. Тайнозритель Великих Откровений святый Иоанн Богослов ужаснулся, когда увидел «выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: и на рогах его были десять диадем, а на голове имена богохульные» (Откр. 13,1); «хвост зверя увлёк с неба третью часть звёзд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед Женою (Церковью Христовой), которой надлежало родить, дабы, когда родит, пожрать её младенца» (Откр. 12, 4), а потом растерзать и саму Жену.

Так наступит царство Зверя. Престол ему уже готов. Подданные подобраны и в довольно большом количестве.

Рассветает новая заря, сияющая тусклым, холодным светом. Звуки незнакомой мелодии, наводящей ужас, но и завораживающей, все сильнее и настойчивее гремят во всех концах Вселенной. Можно уже ясно расслышать страшные и многообещающие слова: «осанна вечная»...

«Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!..»