Императрица Евдокия (Афинаида) (конец IV начало V в. – 460 г.)

Об императрице Евдокии, жене Феодосия II, говорят многие византийские историки – ее современники Сократ и Созомен – и более поздние – Малала, Евагрий, Фотий, Цец и др. Ее необычайная судьба постепенно описывалась все более подробно и дала почву для создания романтической истории, объясняющей ее возвышение до сана императрицы, ее ссылку и смерть в Иерусалиме.

Евдокия родилась в конце IV или начале V в. и была дочерью афинского софиста Леонтия, преподавателя философии и риторики. Ее отец был язычником, в этой же вере воспитывалась его дочь, носившая имя Афинаиды. С ранних лет она стала ученицей отца и проявила большие способности к литературе и ораторскому искусству; кроме родного греческого языка она знала и латинский. После смерти отца, оставившего ей очень скудное наследство по сравнению с ее двумя братьями, Афинаида, выгнанная этими братьями из дома, отправилась в Константинополь, где жила сестра ее отца, искать справедливости. Ее тетка добилась для нее приема у старшей сестры молодого императора, Пульхерии, фактической правительницы Восточной империи. Пульхерия была поражена умом, образованностью и редкой красотой Афинаиды и стала расспрашивать ее служанку, девушка ли она. Получив утвердительный ответ, она предложила Афинаиде стать женой Феодосия, но, конечно, отказаться от язычества, креститься и принять христианское имя: Пульхерия была крайне религиозна, да к тому же на византийском престоле уже почти сто лет не было ни одного язычника. Афинаида согласилась и в 421 г. была обвенчана с императором, приняв в крещении имя Евдокии. Судя по ее дальнейшей деятельности она искренно увлеклась христианской догматикой и стала ревностной христианкой. Около 430 г. она совершила поездку в Иерусалим на поклонение гробу Господню, а свои литературные интересы направила на изложение библейских преданий Ветхого и Нового Заветов греческим гекзаметром. Прекрасно зная поэмы Гомера, она пользовалась в этих переложениях его эпитетами, метафорами и образами, часто и целыми стихами. (Этот тип стихотворства был в ту пору распространен и носил название «лоскутных» стихов – Ήέντρα, или centones.)

От Феодосия Евдокия имела двух дочерей, из которых младшая умерла в детстве, а старшая уже в два года была обручена с пятилетним Валентинианом III, внуком Гонория, и стала впоследствии римской императрицей.

Счастье не осталось верным Евдокии до конца ее жизни. Ее оклеветали перед мужем, обвинив в излишней склонности к красивому Паулину, другу императора, крупному сановнику. Впоследствии вокруг этого события сложи- лась целая история о яблоке, поднесенном императору: он послал это яблоко жене, она переслала его Паулину, в это время тяжело больному, а Паулин отправил его в дар императору; из ревности Феодосий сослал и казнил Паулина и велел жене уехать в ссылку в Иерусалим, сперва дав ей свиту, но потом лишив ее этого почета. О казни Паулина и ссылке Евдокии упоминают все историки, но не все связывают эти события между собой. Вернее всего, причиной ссылки были придворные интриги приближенных Пульхерии, которая стала все враждебнее относиться к Евдокии, боясь потерять свое влияние на Феодосия.

Евдокия в ссылке держала себя с достоинством, занималась чтением религиозно–философских книг, делами благотворительности и построением нескольких церквей в Иерусалиме – городе, носившем тогда название Элим Капитолины и очень бедном. Одно время Евдокия приняла участие в религиозных спорах, покровительствуя учению монофизитов, признававших в Христе только божественную природу вопреки учению господствующей церкви о «богочеловечестве» Иисуса. Учение монофизитов для людей, воспитанных в язычестве, было более понятным и приемлемым. Однако, когда монофизитство было объявлено «ересью», Евдокия не решилась порвать с церковью и осталась ей верна. В Константинополь вернуться ей уже не удалось; она пережила Феодосия и умерла в Иерусалиме в 460 г.; перед смертью она поклялась в своей постоянной верности Феодосию – так заканчивают рассказ о ней некоторые хронисты.

О поэтических произведениях Евдокии имеются следующие сведения; кроме упомянутых переложений библейских преданий и книг пророков Захарии и Даниила, она написала хвалебное стихотворение в честь победы Феодосия II над персами (одержанной, разумеется, его полководцами – Феодосий никогда не участвовал в походах), «похвалу» городу Антиохии и большую поэму о мученической смерти Юстины и Киприана, погибших при гонениях на христиан; фактически даты их смерти не совпадают. Киприан, епископ карфагенский, погиб в 258 г. при Валериане, Юстина – в 303 г., в последнее сильное гонение на христиан при Диоклетиане.

Из этих произведений до нас дошли переложение Нового Завета (хотя и оно издано не полностью) и последняя поэма, состоящая из трех книг; ее полное переложение дал в своем «Мириобиблионе» Фотий; мы же имеем I книгу без начала, II – без конца, III – нет ни в одной рукописи. Однако именно II книга наиболее интересна.

В своих сочинениях Евдокия была не вполне самостоятельна: даже в переложениях Библии она не только использовала стихи Гомера, но, по–видимому, являлась не автором всей поэмы, а редактором стихотворения некоего епископа Патрикия, который не успел при жизни закончить эту работу. Поэма о Юстине и Киприане тоже излагает в гекзаметрах прозаическое «житие», которое дошло до нас в неполном греческом оригинале и в более распространенной латинской версии под названием «Confessio Cypriani». Однако Евдокия сильно расширила это повествование и внесла в него некоторые черты, отсутствующие в прототипе.

Своеобразный интерес этой повести заключается в том, что под именем Киприана соединены два, на первый взгляд, диаметрально противоположных образа: известный писатель–догматик, епископ Киприан Карфагенский, канонизированный как мученик, и прославленный на Востоке легендарный маг, носивший то же имя; о нем ходило множество легенд – о договоре его с сатаной, о преступлениях, совершенных с помощью нечистой силы, и т. п. Но, кончает легенда, убедившись в бессилии сатаны, не сумевшего покорить девушку–христианку, в которую были влюблены и сам Киприан, и один из его «клиентов», маг Киприан принес публичное покаяние, отрекся от сатаны и умер за христианскую веру. Именно эта «исповедь Киприана» (во II книге) и составляет наиболее интересную часть поэмы: в ней ярко отражены языческий синкретизм этой поздней эпохи и множество странных суеверий. Дошедшая до нас часть 1 книги менее интересна – в ней подробно рассказано, какими бесовскими ухищрениями Киприан пытался соблазнить Юстину и как был побежден. Книга III была посвящена истории мученической смерти Юстины и Киприана, вместе заключенных в темницу и казненных.

Несмотря на хорошее знание греческого языка, Евдокия допускала в своих поэмах некоторые грамматические и фразеологические ошибки, – конечно, с точки зрения классических норм. Стих ее в общем правилен, местами тяжел, но сохраняет основы античной метрики – соблюдает цезуру и избегает зияний; смешение долгих и кратких слогов встречается редко.

( II книга, 1–81 и 229–296) ¹⁹³

Вы, кто глубокую веру в Христов приснопамятный подвиг

Носите в сердце, на слезы горячие, мной пролитые,

Ныне воззрите, чтоб ясно понять мою боль и страдание.

Знаю, поймете вы все – говорю я лишь чистую правду.

Вы же, кого веселит кумиров вид безобразный,

Речи внимайте моей! Обличу я обман их и лживость.

Жил ли еще хоть один человек, кто подобным нечестьем

Был преисполнен, как я, кто демонам, грешник, предался,

Спутником был постоянным, усердным при лживых кумирах,

Все через них познавал и тайные силы их ведал?

Да, это я, Киприан, который в младенчестве раннем

Отдан был в дар Аполлону решеньем родительской воли.

Видел малюткой еще я шумные оргии зверя,

Змея–губителя. После, едва я достиг семилетья,

Митре я был посвящен Фаэтону ¹⁹⁴ и чтил его тайны.

Жил я в ту пору на кручах великого града афинян,

Став гражданином Афин, ибо это было угодно

Тем, кто меня породил. А десятого года достигнув,

Факел Део ¹⁹⁵ разжигал и в блестящем шествии гибель

Коры оплакивал я. Афине, на высях стоящей,

Праздник змеиный свершал; а став служителем храма,

В лес на Олимпе ушел. Ведь те, кто в незнанье коснеет,

Домом блаженных богов называют эту вершину.

Странные там услыхал я слова, и шумы, и гулы,

Злаки узрел и деревьев стволы, изумленье рождавших;

Демонам страшным и злобным они, казалось, служили.

Оры ¹⁹⁶ пред взором предстали, услышал я ветров беседу,

Многих я дней вереницы узрел: через них посылает

Лживые вымыслы нам беспощадная злобная сила.

Духи вели предо мной хоровод, и ужасные песни

Пели они и вступали в жестокие битвы Ареса,

Хитрые козни ковали они, издевательства злые,

Страх леденящий. И там же предстали многие сонмы

Мне и богов, и богинь. Четырежды десять провел я

Там и дней, и ночей, – и к ним еще восемь добавил.

Словно из царских дворцов, оттуда сквозь воздух на землю

Множество духов летит: они принуждают народы

Злые желанья свои выполнять и в беды ввергают.

В час, когда в тьму Фаэтон погружался, тогда лишь вкушал я

Пищу с древесных вершин. И вот, пятнадцатилетним

Юношей ставши, постичь богов и духов природу

Я восхотел: и тогда от семи жрецов велемудрых

Каждого демона мощь и дела познавать научился.

Те, кто родили меня, хотели, чтоб все изучил я,–

То, что сокрыто в земле, и в пучине, и в бездне воздушной.

Все я узнал – не только о том, что гибельно людям,

Но и о том, что в цветущих скрывается травах и в соке

Самых красивых растений, что в тело людей истомленных

Яд свой вливает – и все, что измыслил злокозненный демон,

Этой земли властелин, изворотливый, злой, хитроумный,

Чтоб уничтожить решенья бессмертного мудрого бога.

В Аргос богатый конями потом свой путь я направил.

Празднество там совершалось в честь Эос лилейноодежной,

Вечной супруги Тифона; и стал я участником таинств:

Понял, как воздуха вихри весь мир обтекают по кругу,

Понял родство меж струей водяной и землей плодородной,

Между потоком дождя и божественной воздуха силой.

После в Элиду пошел я, оттуда отправился в Спарту:

Страшный древесный кумир я узрел Тавропольской богини,

Суть вещества я постиг, многовидных металлов природу,

Числа, рисунки и знаки, которыми космос начертан,

Древних преданья времен изучил. А в пределах Фригийских

Стал прорицателем я: научился в рассеченной жертве

Печени смысл толковать и видеть грядущего образ.

Скифы меня обучили разгадывать пенье пернатых,

Видеть приметы в извивах пути бегущего зверя,

Знамений речь постигать и то, что свершится, предвидеть.

Треск деревянной доски и гул скалы раздробленной,

Голос из древних могил, где кости хранятся умерших,

Скрип скобы на дверях, удары жил у недужных,

Крови извилистый ток, пятнающей члены больные,

Легкий укус муравья, болезнь вносящий в суставы,–

Все я загадки раскрыл, что скрыты и в числах, и в слове,

Плоти страданье постиг, основные устои природы.

Клятв я цену узнал, правдивы ль они или ложны,

Зрел, как желанье людей к нежеланному гонит исходу.

Стало открытым мне все – на земле и в пространствах воздушных,

В бездне морей; и пестрой мечты, и замыслов скрытых,

Хитросплетений ума, изобретений выдумки ловкой,

Ложных обманчивых чар, нечестивых путей преступленья

Тайны постиг я – и все, что на этой земле существует.

………………………… ¹⁹⁷

Речи поверьте моей – я главного демона видел,

Жертвенным дымом его ублажив, угостив приношеньем,

Верьте – представ перед ним, я с речью к нему обратился;

Ласковым словом он мне отвечал: от иных отличаюсь

Юношей я – он сказал – красотою и с Ямбрием ¹⁹⁸ сходен,

Мощным властителем чар, и деяньями с ним я сравнялся.

Мне предложил благосклонно в борьбе за господство над миром

Встать на его стороне – и сулил мне в жизни подмогу.

Эти услышав слова, меня весь сонм злочестивый,

Демонов рой восхвалил и, меня окружая, воскликнул:

«О Киприан, ты к величью рожден!» С престола поднявшись,

Сам он напутствие дал мне и всех поверг в изумленье.

С этой поры все слуги его меня чтили безмерно.

Лик его, грозно сверкавший, златому цветку был подобен,

Кудри горели огнем, главу венчала корона,

Блеск разливая вокруг сияньем камней драгоценных,

Словно великое пламя палату она озаряла.

Мантией пышной одет был; вставал – и земля колебалась.

Тесным кольцом окружали престол его копьеносцы.

Взор в палате блистал, как огонь и как бог на Олимпе,

Сам восседал он меж звезд, окруженный садом цветущим.

Так он всему, что бог сотворил, подражает, враждуя

С вечным бессмертным владыкой, с его святым окруженьем.

Слабых смертных умы увлекает он в тьму заблуждений,

С хитрым искусством он к ним посылает тени пустые,

Но в этих призраках скрыта коварная демонов сила.

Зримыми стать для людей нечестивые духи стремятся,

Видимый образ создать и мощью его преисполнить.

Жирный жертвенный дым и куренья им пищу приносят,

Ведь из святилищ всегда возносится дым в изобильи,

Жадно его поглотив, разлетаются тени по миру.

Это обличье надев на себя, как яркие искры,

Или как нить шерстяная, как легкое тело пушинки,

Храмов высокие своды они покидают, и сонмом

Призраки в воздух летят на сраженье с истиной чистой.

Могут они принимать муравья незаметного образ,

В каплю вселиться воды, проникнуть в плодов созреванье;

Служит укрытьем им все, что рождает земля и питает,

Лишь бы им удалось обольстить наши смертные очи.

Может нам вдруг показаться, что видим мы лица умерших,

С ними беседу ведем, как будто они перед нами.

Все это – козни врага, он принял умершего образ

Тайным коварством, прикрылся его знакомым обличьем.

Видом подобен ему, – но нет в этом призраке силы.

Призраки могут и ливень послать, но дождь их не влажен,

Могут разжечь и пожар, но пламя их – льда холоднее,

Рыбные стаи покажут, – но ты этих рыб не поймаешь.

Золота груды дают, но дар их – жалкая бедность.

Могут они показать и страны, и дебри лесные,

Город, и брачный покой, и мощных платанов вершины,

Рощи манящую тень, и край, тебя воспитавший,

Прелесть цветущих лугов – и смертных умы предаются

Этим лживым виденьям, творениям демонов жадных.

В сладкой дремоте ночной вкушают они наслаждение.

Знай, это демон, скитаясь повсюду, творит эти чары,

Злобный враг божества, нечестивый дух–осквернитель.

Но почему же теперь я сам, душой содрогнувшись

Перед владыкой небесным, отвергнув кровавого змея

Мощь губительных чар и лживость пустых обещаний,

Все еще мыслю о мраке и бездне? Ведь юную Юсту

Видел уже я; узнав, как пред святостью девушки чистой

Демоны в страхе бежали, свое почуяв бессилье.

Видел я сам, как к ней приближался, исполненный ядом,

Гибелью смертной дыша, устрашающий змей хитроумный,

Видел, какую он силу явил – комару уподобясь!

Девушки видя победу, я понял, что этот владыка

Многое может сулить, но свершить ничего не умеет.

Мощного змея попрала она и под ноги повергла.

Слушайте, люди! Да, тот, кто владыка над сотнями духов,

В двери девической спальни войти оказался не в силах,

Трепетом жалким объят. Да, тот, кто ведал заклятья,

Чтобы разверзлись любые врата, обессилел пред девой.

Мнил он владыкой над всеми себя – побежден чистотою,

Землю хотел всколебать – покорился женщине слабой

Тот, в чьей груди бушевала могучая сила, повергнут.

Львом кровожадным он быть возмечтал, внушающим ужас,

Но от преддверия дома он был отогнан, как муха,

И посрамлен и осмеян он ныне женскою силой.