Павел Васильевич Тихомиров
 
Иудейство в 5 веке до Рождества Христова

Речь перед защитой диссертации «Пророк Малахия» (1903 г., стр. 19 +596). Произнесена на диспуте 2 июня с. г. в актовом зале Московской Духовной Академии.

Ваше Преосвященство, Досточтимые Отцы и Милостивые Государи!

Выступая в настоящем собрании с защитой диссертации о пророке Малахии, я пользуюсь предоставленным мне перед прениями словом, чтобы кратко указать на то состо­яние иудейского народа, при котором жил и действовал Малахия. Я не считаю нужным знакомить Вас с книгой пророка Малахии, которая большинству из Вас, как людям богословски образованным, конечно, известна; но я хотел бы несколько познакомить Вас с подлежащей за­щите моей книгой о Малахии, которую доселе прочитали лишь очень немногие, да не смею надеяться, чтобы и в будущем ее охотно стали читать люди, не интересующиеся специально послепленным иудейством. Для этого мне кажется достаточным изобразить ту историческую перспективу, в которую, по моим изысканиям, мы должны поме­щать деятельность последнего ветхозаветного пророка, и ту основную, точку зрения, с которой он смотрел на явле­ния современной ему действительности.

Перенеситесь мысленно в прошлое почти за 24 столетия (немного менее 2400 лет) назад, ко временами знаменитых греко-персидских войн; возьмите дату известной Саламинской битвы (480 г. до Р. X.), – и Вы получите как раз то время, когда в Палестине, – точнее, в Иерусалиме, – жил и действовал пророк Малахия¹. Я делаю это сопоставление не потому только, что считаю хронологию древней гражданской истории большинству более знакомой, нежели хронология библейская. Состояние иудейства в начале и середине 5-го века до Р. X. в весьма значительной мере находилось в зависимости от предприятий, связанных с этой героической борьбой между европейской куль­турой и азиатским варварством. То же чудовище, – монархия Ксеркса с ее неисчислимыми полчищами и непрестанными завоевательными замыслами, – которое стремилось, хотя и безуспешно, поглотить маленькую Грецию, давно уже и беспрепятственно держало под пятой своей совершенно крохотную иудейскую общину, населявшую Иерусалим и его окрестности. Воспользовавшись благосклонностью знаменитого основателя персидской монархии Кира (560–529), несколько десятков тысяч иудеев (из колен иудина, вениаминова и левиина) возвратились из Вавилона в Иepyсалим и здесь попытались основаться на старых пепелищах, вернувшись, по возможности, к своим старым земледельческим занятиям и восстановив культ своих отцов – служение Иегове в Иерусалимском храме. Обе по­пытки в известном смысле увенчались успехом, хотя и настолько скромным, и колеблющимся, что в иные моменты его почти было можно приравнять к неудаче. Противодействие и вражда Палестинских народов, успевших завладеть достоянием отведенных в плен иудеев, а теперь вынужденных уступить им сравнительно уже насиженные места, на первых порах должны были смолк­нуть перед авторитетом персидской власти; но, разумеется, искренно примириться с пришельцами эти народы не могли, – тем более, что и сами иудеи оказались во многих отношениях соседями довольно неприятными и неуживчи­выми. При первой же возможности, эти народы, по выражению историка того времени (1Ездр.4:4), начинали «ослаблять руки народа иудейского», писали на него доносы высшим персидским чиновникам и даже самому царю, результатом чего являлись стеснительные для иудеев предписания правительства, развязывавшие руки их врагам (4, 5 и сл.)². Когда настроение в высших сферах несколько изменялось опять в их пользу, они снова ожи­вали и с удвоенной энергией принимались устраиваться, пока новый поворот фортуны не влек за собой новых разочарований и потерь... В этой борьбе то с интригами, то с открытым насилием молодая община постоянно и иногда очень больно чувствовала зависимость своих самых насущных гражданских и религиозных интересов от капризного и изменчивого настроения персидских властей. Недаром Ездра в 458 г., вспоминая об этих «милостях» царей персидских (1Ездр.9:8–9), берет тон очень минорный: «просветили глаза наши Бог и дал нам ожить немного... в рабстве нашем»; и тут же прибавляет с горечью: «ведь мы – рабы»! ... Тяжесть этого рабства усугублялась тем, что само персидское правительство в начале и середине 5-го века занято было грандиозными завоевательными планами в Европе и Африке: в своих неповоротливых и тяжеловесных движениях, направленных к осуществлению намеченных целей, этот политический колосс тогдашнего мира не церемонился с интересами подчиненных ему мелких народностей; а как нарочно, его тракт в Африку и Европу шел через Палестину и Сирию; – понятно, что этот проход по стране правительственных войск очень немногим разнился от неприятельского нашествия. Прибавьте к этому рекрутские наборы, сборы деньгами и натурой и обязанность продовольствовать часть персидских войск в мирные промежутки времени и флот у финикийских берегов – всегда: и Вы получите полную картину состояния, при котором горькое восклицание Ездры: «ведь мы рабы!» – может показаться еще недостаточно сильным³. То, чем персидское нашествие грекам только угрожало, над Палестинскими иудеями осуществи­лось во всей полноте.

Понятно, что одних этих политических условий существования было более чем достаточно, чтобы в конец подорвать экономическое благосостояние общины. А если прибавить сюда неизбежный для всякого колониста труд­ности в устройстве нового хозяйства и еще то обстоятель­ство, что переселились-то из Вавилона в Палестину, по-видимому, все бедные евреи, то нужно будет удивляться, как еще они могли существовать: по исчислению Ездры, у них при возвращении из Вавилона на 50 тыс. переселенцев было только 736 лошадей, 245 лошаков, 435 верблюдов и 6720 ослов (рогатый и мелкий скот, по-видимому, в этот счет не вошел) (1Ездр.2:66–67). В довершении несчастий, страна около 480 года (время деятельности Малахии) страдала от засухи и неурожаев вследствие бездождия и подверглась нападению саранчи. Народ характеризовал свое тогдашнее экономическое состояние одним весьма выразительным словом – תְּלָאָה(букв, «тяжкие обстоятельства»), – тем самым словом, каким характери­зовалось состояние Израиля в пустыне по освобождении от рабства Египетского⁴.

Мы все твердим, что бедность не порок; но гораздо реже мы вспоминаем ту непререкаемую, эмпирически дознанную истину, что она, во всяком случае, и не добро­детель; и даже более того, – для развития добродетели и вообще идеальных душевных свойств она есть условие весьма неблагоприятное (мы имеем в виду бедность не добровольную, а вынужденную). Замечено, что бедность изв. народа (в общем) прежде всего сопровождается обострением эгоизма индивидуального и классового, ослаблением общественных чувств и всякого рода солидарности: когда средств для приличного существования явным образом на всех не хватает, тогда естественно развиваются хищнические инстинкты, стремление, – урвав себе кусок, съесть его одному или припрятать для себя, а к нужде ближних образуется совершенно равнодушное отношение. Наряду с этим развивается и вообще пренебрежение всякого рода нравственными нормами и обязательствами; – свержение нравственных оков, хотя бы частичное, редко останавливается на полдороге, или (точнее говоря) всегда найдутся, по крайней мере, некоторые люди, которые обнаружат в этом отношении печальную последовательность. Еще легче начинают пренебрегаться обязанности религиозные – у одних по бедности, у «других по распущенности, у третьих по разочарованию в пользе их исполнения; последние доходят даже до явной вражды к религии. Все это было и в иудейском обществе 80-х и 70-х годов 5-го в. до Р. X.

Прежде всего, в нем явственно обозначаются три крупных и в разной мере враждебных друг другу партии. Одна партия, состоявшая, по-видимому, из сравнительно зажиточных людей, стремилась сблизиться с соседними народностями, даже породниться с ними посредством браков; сохранением национальных связей и религиозных предписаний она не дорожила, а к народу относилась пренебрежитель­но, за что получила название партии «гордых (זֵדִים))»; среди них, по-видимому, кроме женитьбы на язычницах были распространены и те частые и легкие случаи развода с законными женами, которые обличает пророк Малахия (2:15–16). Они, открыто нарушая предписания Моисеева закона, хвастались своим благополучием и издевались над теми, которые еще не утратили веры в возможность и обязательность религиозно-национальной самобытности на почве строгого исполнения закона. Последние образовали другую партию, противоположную первой; они с настойчивостью отчаяния держались закона и Моисея и упорно твердили себе, что придет «день Господень», что Иегова вспомнит и наградит «боящихся имени Его»; и кажется, чем хуже им жилось, тем крепче становилась их вера. Третью партию образовало, по-видимому, большинство народа, которое было слишком трусливо (или, может быть, слишком бедно), чтобы открыто присоединиться к партии «зедим (гордых)», и в то же время слишком эгоистично и материалистически настроено, чтобы терпеливо ждать лучшего будущего в надежде на помощь Иеговы; им казалось, что Иегова не исполнил Своих обещаний и, освободив их от плена Вавилонского, бросил на произвол их собственной горькой судьбины, едва ли лучшей, нежели плен; где же обетования прежних пророков и даже позднейших (Аггея и Захарии), – что после построения нового храма Иегове в Иерусалиме Он благословит у них «виноградную лозу, смоковницу, гранатовое дерево и маслину (Агг.2:19)», «будет владеть Иудеей, как Своим уделом и снова благо­волить к Иерусалиму», а они, наслаждаясь благополучием, будут только ходить друг к другу в гости, «звать друг друга под виноград и под смоковницу» (Зах.2:16, 3:10)? – горькая действительность являлась как бы насмешкой над этими радужными мечтами; и Иегова совсем не живет среди своего народа, – святое святых Его храма пусто (в нем уже не было ковчега завета), Он не судит грешникам и законопреступникам; напротив, презрителям Его имени («гордым») живется несравненно лучше; – стоить ли, в таком случае, и служить то Богу (3:13 сл.)? Последний кощунственный вопрос находил для себя еще и особенный повод в поведении священников и левитов – служителей алтаря. К какой партии народной примыкали эти священники, сказать трудно, только во всяком случае, – не к партии «боящихся имени Иеговы»: об этом свидетельствовало их крайне нерадивое отношение к совершению богослужения и откровенное «презрение» к трапезе Господней (1:7 сл.); но они не примыкали и к парии «зедим», потому что хотя и нерадиво, а все-таки совершали богослужение; и нельзя сказать, чтобы в этом случае ими руководил один расчет, потому что, строго говоря, от служения при тогдашнем Иерусалимском храме и выгоды то никакой быть не могло: мы имеем достоверное известие, что в то время десятины, назначенные на содержание храма, священников и левитов, или совсем не взносились, или взносились крайне неисправно и в урезанном виде, а жертвенные животные, части которых поступали в пищу священникам, приводились в храм самые плохие – слепые, хромые, больные⁵... И замечательное дело, – вопреки очевидному своему интересу, священники не только не боролись с этим злом, а даже поощряли к тому народ уверениями, что в этом ничего нет худого, ибо это делается «от трудных обстоятельств (מַתְּלָאָה)» (Мал.1:13). Наконец, нельзя было бы их настроение отождествить и с настроением ропщущего большинства, потому что последнее иногда с укоризной указывало на них и спрашивало: «где же Бог правосудия, когда Он довольствуется такими негодными служителями» (Мал.2:17)? По моему мнению, они не были людьми неверующими в Бога, но вместе с тем они были весьма неуверены, что делают хорошее и нужное дело; они не хуже народа знали, что их новый храм пуст, что Иегова не пришел в него и не живет среди своего народа, вопреки обещаниям пророков Аггея и Захарии (а мысль о невидимом присутствии Божием хотя и не была им чужда, но как-то невольно стушевывалась перед навыками наивно-эмпирического мышления, требовавшего наглядности). Кроме пороков тех или иных общественных групп, на почве почти поголовной распущенности возникло не мало и общих пороков: прелюбодеяние, клятвопреступления, кривосудие, волхвование и шарлатанство и т. п. (Мал.3:5).

Таково было состояние народа, который всего за 50 лет тому назад открыто мечтал, что «возьмутся десять человек из всех разноязычных народов, возьмутся за полу одного иудея и будут говорить: мы пойдем с тобой, ибо мы слышали, что с вами Бог» (Зах.8:20–23) ... Теперь этот народ и сам сомневался, с ним ли его Бог... Состояние, надо прямо сказать, – отчаянное в смысле субъективном (с точки зрения интересов самого народа), жалкое в смысле объективном (с точки зрения историка, наблюдающего это состояние) и гнусное, или достой­ное полного отвержения в смысле абсолютном (т. е. в глазах Бога, вверившего этому народу судьбы Своего слова). Последнее было особенно важно и крайне опасно, потому что простая гибель народа в качестве политического или этнографического целого сама по себе еще не наносит большого ущерба человечеству, в котором на место отпадших сухих ветвей всегда и обыкновенно скоро успевают зазеленеть новые и свежие побеги; но когда вместе с народом угрожало погибнуть и то семя истины, которое еврейство должно было внести в духовную жизнь всего человечества, это становилось уже таким ущербом, какого Блюститель судеб человеческих допустить не мог. Но не даром же Он и избрал Себе этот народ: в нем всегда, даже в моменты самого крайнего духовного оскудения, каким-то чудом оставалась кучка праведников, не преклоняющих колена перед Ваалом омирщения и денационализации. Эта черта сохранилась в еврействе и доселе; и теперешняя его живучесть среди всех невзгод объясняется, конечно, не его мнимо-хищническими талантами, которыми так любят упрекать евреев их враги, а той искрой правды Божьей, которая никогда не угасала в лучших сердцах этого народа и за которую, по полученному Апостолом Павлом откровении, «Израиль весь спа­сется» (Рим.11:26). Так было и в описываемое мной тяжкое время иудейской истории: в народе еще оставалась, – хотя, по-видимому, и не многочисленная, – группа «боящихся имени Иеговы» (Мал.3:16 и сл.). Но чтобы из загнанной и осмеиваемой партии ими стать торжествующей частью народа (торжествующей – по крайней мере, нрав­ственно), им необходима была божественная поддержка; не­обходимо было, чтобы авторитетный голос подтвердил пра­воту их упований и обличили шаткость позиции всех от­падших от истины и колеблющихся элементов иудейского народа. Выполнить это и было миссией пророка Малахии.

Кто он был, откуда происходил, какова вообще его личная история, – об этом мы ровно ничего не знаем, а о сохранившихся на этот счет благочестивых легендах надо сказать, что, пожалуй, лучше было бы, если бы их не было⁶; но зато мы знаем его дело, знаем достигнутый им результат, короче говоря, знаем именно «пророка» Малахию, т. е. то дело Божие, которое, помимо выполнявшей его личности, составляет истинное звено действительной истории человечества. Мы имеем книгу пророка Малахии, где изложены его проповеди, остающаяся вечным памятником его истинно боговдохновенной ревности о славе имени Божия и торжестве нравственных принципов над выводами этического материализма. Мы имеем, затем, историческое свидетельство о результате этой деятельности, данное лицом, ее продолжавшим.

Что же сделал пророк Малахия?

Предстоявшая ему задача была сложна и, по человече­скому рассуждению, очень трудна; но он выполнил ее с той прямотой и решительностью, на какие способен только человек, чувствующий себя посланником Божьим (מלאכי = „вестник Иеговы“). С сложностью он справился так, что разделил общую сложную задачу на несколько частных простых; отсюда его книга состоит из нескольких речей, разрешающих каждая свою задачу; а трудность везде преодолевал одним и тем же приемом – перестановкой точки зрения на предмет. Мы видели, что главными источниками всех язв, разъедавших внутренний организм иудейской общины, были материальные внешние невзгоды и слишком грубое, чувственное понимание теократических обещаний пророков. В обоих случаях условием несчастья является неправильная постановка ценностей: кто счастье жизни полагает в материальном благополучии, тот, конечно, в изображенном мной раньше положении иудея Малахиина времени почувствует себя самым несчастным человеком в мире и легко дойдет до пренебрежения всякими нравственными требованиями; кто царство Божие на земле понимает, только как постоянную возможность ходить друг к другу в гости под виноградник и под смоковницу, тот, разумеется, начнет дерзко вопиять: «где же Бог»? – раз виноградник и смоковницу съест у него саранча. Но кто счастье полагает в спокойствии совести, тот и при самом трудном экономическом положении скажет: где же несчастье, раз у меня совесть спокойна? Кто царство Божие полагает во всеоб­щей и согласной преданности воле Божией, благой и совершенной, тот и о нападении саранчи не колеблясь рассудит, что его, вероятно, не было бы, если бы мы усерднее и единодушнее исполняли свои религиозные обязанности. Так и во всем. Эта перестановка точки зрения сразу от­крывала слушателям пророка совершенно новые перспективы, одних утверждая в надежде, что Иегова слышит их и внимает им, и перед Ним «пишется памятная книга о боящихся Его» (Мал.3:16), других заставляя прекратить свои «надоедания» Иегове «дерзкими словами» (2:17), третьих (зедим) вынуждая смутиться в своем мнимом благополучии угрозой страшной кары Божией (Мал.3:18 сл.). С этой точки зрения могут быть понятны и истолкованы все его речи. Все они приурочены к тем или иным нуждам, запросам и недугам своего времени.

О том, какой успех имели эти речи, мы можем судить по приводившемуся уже мной сообщению Ездры, что к его прибытию в Палестину (458 г.) всего через 20 с небольшим лет после Малахии среди самых видных пред­ставителей иудейского общества (שרים = «начальствующие») образовалось уже сильное движение в пользу реформы общественного, семейного и религиозного быта.

С указанной точки зрения и в указанной исторической перспективе толкуются речи пророка Малахии и в моей книге.

П. Тихомиров.