Мысли Горация о поэзии и условиях совершенства поэтических произведений в «Послании к Пизонам»
Речь на публичном акте в Московской Духовной Академии 1 октября 1885 года, произнесенная экстраординарным профессором П. Цветковым
В ряду наук, достигнувших в наш век особенного развития, одно из первых мест занимает классическая филология. Ею не только приобретена масса фактов, но открыты новые области ведения, вследствие чего получили начало новые филологические доктрины; для уже известных ей отраслей выработаны новые основания; наконец, ею твердо установлен метод, которого она должна держаться в своих изысканиях.
Особенный успех имела классическая филология в решении вопроса происхождении и взаимоотношении классических языков и в исследовании письменных памятников классической древности самих в себе.
Не прошло еще ста лет с тех пор, как Европа познакомилась с санскритом – языком древних индейцев. Но теперь, благодаря, в особенности, трудам Боппа, Бенфея и некоторых других великих языковедов нашего времени, стало несомненным, что все европейские языки, а равно некоторые азиатские произошли из санскрита, – на что указывает очевидная зависимость этих языков от санскрита в корнях, этимологических формах и синтаксис,– а языки греческий, латинский, славянский, немецкий суть как бы родные братья по происхождению. Началось сравнительное языкоизучение, сравнительное исследование миеологических представлений индоевропейских народов и т. д. Благодаря этим новым филологическим доктринам, уже добыто много в высшей степени важных исторических и этнографических данных и еще большего можно ожидать при дальнейших работах1.
Письменные памятники, в которых язык – собственный предмет филологии, – служит посредником для выражения мыслей, разделяются обыкновенно на два класса: 1) надписи, т. е. начертания на твердых веществах: камнях, металлических предметах и т. д.; сюда могут быть отнесены и монеты; 2) рукописи, т. е. начертания на бумаге и т. под. материалах.
О великом значении, которое надписи, не смотря на свою краткость и сухость, имеют для изучения языков, как и для изучения истории вообще, едва ли нужно распространяться. В надписях мы имеем подлинные, не искаженные и не переиначенные чуждою рукой памятники древних языков и древней жизни. Относясь к разным эпохам, они дают возможность начертать историю языков. В них, далее, заключается много исторических и т. под. данных, о которых не сохранилось сведений в других памятниках древности. Они суть фундамент для изучения способа писания и правописания у древних народов (для палеографии и ореографии)2.
Чтобы извлечь всю пользу из этих памятников, нужно было их найти, собрать и разобрать. Эта работа, начатая еще в эпоху Возрождения наук, увенчалась в наш век драгоценными изданиями надписей, драгоценными не только потому, что изданы надписи высокой научной важности, но и потому, что изданы с точным соблюдением способа начертания. Во главе этих изданий должны быть поставлены: «Corpus inscriptionum graecarum» (труд Бёка, Франца, Курциуса и Кирхгофа)3 и «Corpus inscriptiunum latinarum» (труд Моммсена, Гюбнера, Цаигемейстера и др.)4 Несколько почтенных трудов по изданию надписей представлено и некоторыми из наших соотечественников: разумею «Sylloge inscriptionum oscarum» (Снктп., 1878 г.) – проф. Цветаева, «Сборник греческих и латинских надписей Кавказа» (Снктп. 1881 г.), – проф. Номяловскаго и вышедшее в настоящем году издание проф. Латышева: «Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini graecae et latinae» (Petropoli, 1885 г.).
Высокое достоинство эпиграфических изданий нашего времени ясно с первого взгляда; благодаря собственно этим изданиям, оказалось возможным извлечь из надписей все, что они могут дать.
Не меньшим вниманием ученых филологов нашего времени пользуется и другой класс памятников классической древности, в которых посредником для выражения мыслей служит язык, т. е. рукописи, содержащие классические тексты. В наш век чтение еще не исследованных рукописей и их критика поставлены в основу исследования классических литератур. Новые издания сочинений классических писателей обыкновенно имеют фундаментом вновь найденные рукописи, тщательно разобранные и сличенные с уже известными, при чем строго соблюдаются начала филологической критики. Вследствие этого не только устанавливаются более верные чтения литературных памятников классической древности, но и дается возможность проследить историю рукописей, их происхождение и дальнейшее распространение, открываются, так сказать, новые горизонты для деятелей в области филологии.
***
От беглого обозначения пути, которым в наш век, преимущественно, шествует классическая филология, и тех предметов, в исследовании которых она сделала наибольшие успехи, обращаюсь к раскрытию одного, так сказать, факта в классической филологии, – факта частного, но, однако, такого, который кидает свет на всю сферу античного мировоззрениия.
И не занимающимся изучением классического мира известно имя Горация. Представляя крупную величину в области римской поэзии, он был, вместе с тем, проницательный критик, тонко понимавший сущность искусства и его задачи, был, можно сказать, Лессинг своего времени. Род и характер поэтических произведений Горация изменялись с годами и обстоятельствами его жизни. Но в суждениях по вопросам искусства он обнаружил замечательную устойчивость.
Свои мысли об искусстве вообще и о поэзии в частности Гораций высказал в особенности полно в «Послании к Низонам», хотя и многие другие его произведения: сатиры, послания, лирические стихотворения касаются нередко с той или другой стороны вопросов искусства.
Изложение мыслей Горация о поэзии и поэтическом творчестве в «Послании к Пизонам» есть предмет настоящей речи. Задача моя будет состоять в том, чтобы сгруппировать и привести в систему мысли, разбросанные в «Послании», и, при пособии других произведений Горация, разъяснить не совсем в них ясное. Но прежде я скажу несколько слов о самом «Послании к Пизонам» и представлю в последовательном порядке его содержание.
Ни одно, может быть, произведение античной литературы не было, при общем уважении к нему, так различно понимаемо и объясняемо, как «Послание к Пизонам»5 Гете говорит справедливо о «Послании к Пизонам»: «это произведение, трудное для изъяснения, будет понимаемо одним (изъяснителем) так, другим иначе, и через каждые десять лет одним и тем же иначе». Различны мнения, прежде всего, относительно композиции этого произведения: одни находили, что здесь помещены отрывочно и без системы различные правила науки стихотворства, друге же видели в «Посланнии к Низонам» полное и систематическое изложение пиитики в стихотворной форме. Различны мнения и относительно задачи «Послания к Низонам»: одни думали, что составитель «Послания» имеет целью осмеять разных безталантных стихотворцев и стихоплетов своего времени, другие же признавали «Послание» образцовою дидактическою поэмою, написанною собственно для назидания, хотя и не чуждою сатирических уязвлений. Различны мнения, наконец, и о том, для Пизонов ли только –отца и сыновей написано «Послание», или для всей читающей публики.6 «Послание к Пизонам» начинается сравнением поэтического произведения, не имеющего цельности и единства с картиною, на которой к прекрасной человеческой голове присоединены шея лошади и части тела других животных, покрытых сверх того разнообразными перьями. Как эта уродливая картина не может не возбуждать смеха, так точно смешно поэтическое произведение, в котором ни начало, ни конец не находятся в согласии с целым и фигуры которого, подобно грёзам больного, не имеют соответствия в действительности7.
Затем разъясняется, отчего происходит эта смешная пестрота в поэтических произведениях. Очень часто поэты увлекаются удающимися им частностями и не кстати помещают их в своих произведениях. Но стройность целого никаким образом не должна быть разрушаема. Единство и простота пусть непременно будут в поэтическом произведении8.
Чтобы избегнуть пестроты, а равно других недостатков, нужно поэту долго взвешивать предварительно избранную материю и соображать: вынесут ли ее плечи его. В произведении того, кем предмет будет избран по силам, не будет недостатка ни в ясном расположении мыслей, ни в изящном их изложении9.
После этого делаются замечания о расположении мыслей, а равно об изложении и языке в поэтических произведениях.
Относительно расположения мыслей сказано, впрочем, только, что его сила и красота состоят в том, чтобы сказать лишь то́, что́ должно быть сказано в известном месте10.
Напротив об изложении и языке «Послания»говорит со значительною подробностью: сначала в нем даются советы относительно выбора слов для выражения мыслей и относительно соединения их11, а потом относительно стихотворных размеров, свойственных тому или другому роду поэзии12.
Далее «Послание» распространяется о необходимости для Поэта – наблюдать свойственный каждому лоду поэзии колорит представления и выражения, отрицать изображаемые лица теми чертами, какие они имеют в действительности,– причем все равно, будут ли это лица, уже выводившиеся в других поэтических произведениях или выдуманные самим поэтом; предостерегает от пышных вступлений и туманности13.
Вслед за этими наставлениями, касающимися всех родов поэзии, даются наставления специально для драматических поэтов, особенно трагиков14.
Потом «Послание» снова обращается к общим вопросам поэзии и искусства вообще, говорит о необходимости для поэта углубляться в изучение нравственной философии и наблюдать над жизнью, о несовместимости поэтического творчества с жадной погоней за материальным благами, о разности целей в произведениях поэзии, о высоте миссии поэта и налагаемой этим на него обязанности – трезво взвешивать свои силы и тщательно заниматься обработкой своих произведений15.
Заключается «Послание к Низонам» подобно тому, как начинается, юмористической картинкой, именно юмористическим изображением поэта, который не понимает существа поэзии и пренебрегает своим поэтическим развитием. От такого поэта все бегут, как от сумасшедшего; постигает его беда,– не находится желающих его выручить из нее, потому что является подозрение, не умышленно ли он ей подвергся. Состояние такого поэта есть как бы некоторая кара богов за тяжкий грех.16
Такова в «Послании к Низонам» ткань мыслей о поэзии и поэтическом творчестве. Хотя они не расположены по строгим логическим схемам и несколько разбросаны, но в расположении их есть своя связь, свой порядок. Переходы от одной мысли к другой иногда неожиданно смелы; но они имеют цель – ослабить скуку, – неразлучную спутницу произведений наставительного содержания17.
Перехожу к изложению самих мыслей о поэзии в «Послании к Пизонам».
Основной вопрос художественной критики: в чем состоит сущность поэзии? решает Гораций сходно с Аристотелем18. Поэзия есть подражание действительности. Поэт из жизни черпает данные для характеристики выведенных им лиц19. Впрочем, не одна действительность имеет место в поэтических произведениях; в них есть и элемент вымысла, и от поэта требуется, чтобы он не переходил границ правдоподобия: «пусть измышленное им ради удовольствия будет близко к истине»20. Гомер прославляется, между прочим, за то, что он особенно хорошо выдумывает, особенно хорошо соединяет ложное с истинным21.
В отношении к цели Гораций различает два рода поэзии: поэзию обучающую и поэзию забавляющую. В стих. 343–344 «Послания к Пизонам» он замечает: «общим одобрением пользуется тот, кто соединил с приятным полезное, доставляя читателю удовольствие и, вместе, назидание»22. Но хотя Гораций признает равноправность в поэзии элемента назидания23, – к родам поэзии, имеющим целью назидание, должны быть, конечно, отнесены сатира, дидактическая поэма и т. д., – тем не менее он решительно в ст. 368 поэтическое творчество противополагает «rebus certis» – предметам положительным, таким предметам, в которых, по выражению Цицерона24, «имеется в виду необходимая польза, а не свободное некоторое услаждение духа»25.
Удовольствие, доставляемое поэзией, есть удовольствиe высокое, удовольствие, соединенное с облагорожением и нравственным улучшением. Поэзия образует человечество, переводит его из состояния дикости в состояние просвещения26. Потому издревле были чтимы произведения поэзии и поэтам усвояемо было имя божественных27
Эти мысли «Послания к Пизонам» полнее раскрыты Горацием в других произведениях. Поэт не только полезен, но и необходим; он «образует нежные и едва лепечущие уста отрока, отвращает (его) ухо от гадких речей, устрояет его сердце нежными наставлениями, отклоняя от жестокости, ненависти, гнева, правдиво рассказывает события, назидает будущие поколения переданными им примерами (доблести), утешает бедного и больного»28 Далее, поэзия спасает от забвения доблесть, дарует бессмертие подвигам людей, которые она прославляет. Классическое место об этом находится в Od. IV, 9, 18–28: «не однажды был в беде Илион, великий Идоменей и Сеенел – не одни отличили себя битвами, достойными прославления; яростный Гектор и стремительный Деифоб – не первые подъяли жестокие раны в защиту целомудренных жен и детей; и прежде Агамемнона жило много храбрых; но всё они не оплаканные и неизвестные закрыты глубокой тьмою (urguentur... longa nocte): они не имели священного певца“ (который воспел бы их деяния)29.
Высказывая такой взгляд на значение поэзии, Гораций отнюдь не был одинок в древности. Точно так же высоко ценил поэзию и его знаменитый соотечественник – Цицерон30. Вообще взгляд на поэзию и ее значение, высказанный Горацием, преобладал в классическом миpе31.
Есть одно место в произведениях Горация, в котором он, высокий поклонник поэзии, как будто ставит ее, однако, ниже философии. «Подлинно – читаем в послании к Флору – полезно заняться мудростью, оставивши пустяки (nugis abjectis), и уступить молодежи соответствующую еe возрасту игрушку, и, вместо того, чтобы составлять лирические песни на латинском языке, изучать размеры и мелодии истинной жизни»32. Но в этом месте Гораций более указывает на несоответствие занятия лирической поэзией его зрелому возрасту, чем на низшее, сравнительно с философией, положение поэзии.
Вследствие идеального, высокого значения поэзии, посредственность должна быть вне сонма поэтов (равно как и художников вообще). «Справедливо допускается в известных предметах (т.е. положительных предметах) посредственное и сносное – юрист и стряпчий имеют цену, хотя они далеко ниже в искусстве красноречивого Мессалы и не знают столько, сколько Касцеллий Авл, –но посредственностей в числе поэтов не могут допустит ни люди, ни боги, ни колонны» (при книжных лавках)33
Поэтический талант есть дар божественный34. Вследствие этого не толпе судить поэта. «Прочь, ненавистная толпа непосвященных! безмолвствуйте! Я –совершитель священнодействий музам начинаю новую песнь», – такими словами начинает Гораций 1оду 3 книги35. И это – взгляд всей жизни Горация. В 10 сат. 1 книги, принадлежащей к первым годам его поэтической деятельности, он с одобрением приводит слова мимистки Арбускулы, которая, быв на театре ошикана чернью, отважно заметила: «с меня довольно, что мне рукоплещет всадник36» Иногда толпа видит истинное37 но, вообще, легкомысленна, слишком увлекается пустой внешностью38.
На вопрос: что важнее в области поэтического творчества – природный талант или уменье – результата образования? Гораций отвечает так: «по моему мнению ничего не может сделать – ни выучка без богатого природного дарования, ни дарование без выучки; и то, и другое требуют взаимной поддержки и находятся в дружеском союзе39»
Но что составляет сущность поэтического таланта, и кто должен быть называемым поэтом?
Прямой ответ на этот вопрос находится в одной из сатир Горация, именно в 4 сат. 1 книги. «Поэтом должен быть назван тот, кто обладает даром оригинального творчества, кто имеет божественное вдохновение (и, вследствие этого, одушевлен, н неотразимо увлечен своей поэтической миссией), кто обладает, наконец, возвышенным словом (т. е. словом, составляющими середину между прозаичностью и высокопарностью40). Отсюда проистекает огонь и сила в поэтических произведениях41. Подобным образом выражается Гораций и в «Послании к Пизонам»42.
Такой талант не есть непременная принадлежность свободно- рожденного человека или всадника, не есть непременная принадлежность даже честного и доброго человека. Это– особый дар природы, не имеющий ничего общего ни с правами рождения, ни даже с добродетельной жизнью43. Он уживается лишь с идеальным настроением и несовместим с практическим материализмом, доказательством чего служат целые страны–Греция и Рим. Первая ничего не жаждала, кроме славы; Рим, напротив, с ранних пор учил своих детей счетоводству и вообще практическим знаниям. Но кому же не известно, насколько Греция превосходит Рим своим искусством и своею литературою44?
Если мы будем иметь в виду взгляд Горация на высокое значение поэзии и сущность поэтического таланта, то, конечно, не удивимся тому раздражению, с которым он отзывается о мании стихотворства, овладевшей многими из его современников, которые, без таланта и образования, выступали в роли поэтов45.
Образование необходимо таланту потому, что без него он, избегая одного недостатка, будет впадать в другой и, притом, больший46. По замечанию Крюгера47 мысль эта сопровождает читателя через все «Послание к Низонам».
Источник образования для поэтического таланта или, как выражается Гораций, основание и источник истинного, здравого поэтического творчества есть мудрость48, заключающаяся, в особенности, в сочинениях философов из школы Сократа49. В них может уразуметь поэт нравственные обязанности, как например обязанности в отношении к отечеству, к друзьям, к родственникам, к чужеземцам, обязанности сенатора, судьи, полководца50. И кто уразумел эти обязанности, у того свободно польется речь51. Главная задача поэта, особенно драматического поэта, состоит в том, чтобы каждое лицо характеризовать соответственным образом. А на высоте этой задачи будет поэт, когда он углубит свой дух изучением философии, постигнет сущность нравственности52.
Kpoме того, поэт должен приглядываться к явлениям жизни, наблюдать над действительными представителями и образцами нравственности; отсюда почерпается им жизненность для своих фигур53.
Наконец, поэту нужно знакомство с общими правилами стихотворства. Мысль эта, прямо не выраженная, с достаточною ясностью может быть выведена из разных мест «Послания к Пизонам».54
Заботливость поэта, желающего быть совершенным, не прекращается с образованием и пpиoбpетенным, вследствие образования, уменьем. Поэт должен заботиться и о тщательной обработке своих произведений. Эту мысль часто высказывает Гораций и в «Послании к Пизонам», и в других своих произведениях. Прославляя римских трагиков за то, что они перепробовали всякого рода способы изображения трагических сюжетов, что осмелились освободиться от рабского копирования греческих трагедий и решились избрать сюжеты для своих трагедий из римской жизни, он замечает, что «Лациум был бы и литературою не менее славен, чем доблестью и оружием, если бы римские поэты не пренебрегали старательной и продолжительной отделкой своих произведений55» Вслед за тем делается такое обращение к Пизонам: «вы, потомки Помпилия, охуждайте то поэтическое произведение, которое не подверглось продолжительной обработке и не доведено этою обработкою до полного совершенства56» И еще в том же «Послании» Гораций, обращаясь к одному старшему юноше Пизону, дает такой совет: «ты ничего не должен предпринимать против воли Минервы (т. е. не посоветовавшись со своим здравым смыслом); если же некогда что либо напишешь, то представь это на суд Меция57, и отца твоего, и наш (суд); и пусть оно обрабатывается девять лет, оставаясь никому неизвестным58». Заботиться о тщательной обработке своих произведений и об устранении недостатков поэт должен и в том случае, когда он имеет в виду доставить назидание, и в том, когда имеет в виду доставить удовольствие, хотя есть, впрочем, недостатки, которые неизбежны и которым можно простить59.
Выше было замечено, что Гораций считал необходимым для поэта знакомство с правилами стихотворства. Некоторые из этих правил он сам изложил в «Послании к Пизонам». Хотя это «Послание» не есть полное изложение пиитики или науки стихотворства, однако в нем находятся наставления и о содержании поэтических произведений, и о расположении оного, и о языке.
Содержание для своего произведения поэт может заимствовать из всех сфер жизни, – отовсюду, откуда захочет60. В частности, драматическому поэту –полная свобода: взять сюжет, уже избиравшийся и обрабатывавшийся другими, или изобрести новый61. Но так как изобретать новый сюжет трудно, то Гораций советует драматургам пользоваться, как источником, Илиадою Гомера62. Впрочем, как в этом случае (т. е. при заимствовали сюжета из Илиады), так и вообще при воспроизведении сюжета, уже избиравшегося другими, поэт не должен быть рабским подражателем. Он должен на известное уже и обрабатывавшееся содержание наложить печать своей индивидуальности63.
Но если поэт свободен в выборе содержания, то пусть он, во всяком случае, является глашатаем истины, проповедником святого, благородного, честного. Такую нравственную задачу имели перед собой древнегреческие поэты, уча отличать общественное от частного, священное от мирского, воспрещая незаконное сожительство, определяя права и обязанности супругов, наставляя гражданственности, внушая повиновение законам64.
Далее, пусть поэт выбирает себе предмет по силам, ибо в таком случае ему работать будет легко, и он скорее достигнет совершенства65.
Все отдельные части содержания в поэтическом произведении должны быть сгрупированы и составлять единое целое. Тонко подсмеивается Гораций над теми, которые не умеют придать единства своим произведениям, у которых – по его выражению, начало обещало амфору, а в конце выходил кувшин66.
Необходимо соблюдать меру в раскрытии предмета, необходимо уметь сказать лишь то, что относится к предмету67.
Необходима краткость; ибо тогда сказанное легче будет воспринято и удержано; все лишнее вытекает из сердца, как из переполненного сосуда68. Не в том важность, чтобы написать много, а в том, чтобы написать хорошо69. Пусть не будет громких, многообещающих вступлений, пусть речь не начинается слишком издалека, пусть не будет утомительных, затемняющих дело частностей. Пусть подражают Гомеру, который всегда спешит к окончанию и развертывает события не иначе, как познакомив с ними слушателя, и оставляет то, что не надеется сделать ясным70.
С особенной подробностью распространяется Гораций о том, что каждому поэтическому произведению должен быть придаваем свойственный колорит. Имея ввиду собственно драматические произведения, он замечает, что комедия имеет свой язык, свой колорит и образ изложения, точно также есть особый тон и колорит у трагедии71.
Наконец, недовольно, чтобы поэтические произведения были изложены сообразно требованиям искусства; пусть они говорят сердцу и, куда хотят, увлекают дух слушателя72.
Немало в «Послании к Пизонам» очень умных замечаний и относительно языка в поэтических произведениях.
В век Августа в Риме, вместе со множеством недовольных новым государственным строем, явилось немало недовольных состоянием и направлением литературы. Их идеалом было прошедшее. В произведениях поэтов Августова века они находили недостаток силы, порицали обновления в языке, считая развитие латинского языка законченным73.
Вопреки этим поклонникам старины Гораций защищал прогресс, как в области литературы, так, в частности, в области языка74. «Все в Mиpе – говорит он – подлежит закону разрушения75» От этого закона разрушения не изъят и язык; бывшие в обращении слова выходят из обращения и, подобно всему в миpе, как бы погибают, заменяясь другими, если захочет употребление (usus), «которому принадлежит суд и право, и норма речи76». Изменения в языке, разделяющем участь всего смертного, происходят таким образом, что, с одной стороны, расширяется значение ходячих слов посредством нового соединения их, с другой, вводятся слова, совершено новые77. Если новые слова взяты, с легким видоизменением, из греческого языка, то им можно обещать будущность78. С расширением круга идей должна непременно развиваться и область языка; «зачем же – замечает Гораций – римлянин недозволяет Виргилию и Вapию то, что дозволил Цецилию и Плавту?»79.
Предлагая в «Послании к Пизонам» наставления относительно поэзии, Гораций, по преимуществу, имел в виду поэзию драматическую; отчего это произошло, – оттого ли, что драма была наиболее слаба в Рим в век Августа, или оттого, что Пизоны, в особенности старший сын, писали драмы, или оттого, что Гораций отдавал драме предпочтение перед другими родами поэзии80, – сказать трудно. Но как бы то ни было, почти треть «Послания» (ст. 153–294) специально занята советами драматическим поэтам; да и вообще «Теория драмы составляет» – как справедливо заметил О. Риббек – «зерно этого поэтическаго произведения Горация»81 Кроме наставлений, которые могут относиться столько же к драматической поэзии, сколько и ко всякой другой, «Послание» дает ряд практических советов специально драматургам. Вот эти советы:
1)Пусть драматический поэт не все то представляет, что представляет эпик82.
2)Пусть драматическое произведение заключает. в себе не более и не менее пяти актов83.
3)Пусть лишь в крайнем случай допускается deus ex machina84.
4)Пусть четвертое лицо не произносит речей, но является в качестве статиста85,
5)Пусть хор как бы играет роль актера, пусть его пение имеет связь с ходом пьесы, пусть он проповедует святые истины86.
6)Пусть музыкальный аккомпанимент и словесное выражение в драматическом произведении будут чужды излишней игривости и распущенности87.
7)Пусть драматург соблюдает тот стихотворный размер, какой свойственен драме, и пусть не делает отступлений от правил версификации88.
О других родах поэзии мало встречается замечаний в «Послании к Пизонам». В стих. 73–85 только указываются стихотворные размеры, наиболее свойственные тому или другому роду поэзии. Эпопеи, описывающие деяния царей и полководцев и горестные войны, могут пользоваться гекзаметром, пример чему подал Гомер89. Елегия, первоначальник которой неизвестен, употребляет дистих – сочетание двух неравностопных стихов. Ямбический размер свойственен выражению горечи и раздражения; он употребляется, также, драматическою поэзией. Разнообразие лирических размеров находится в связи с разнообразием содержания лирических произведений: лирическая поэзия воспевает богов и героев, победителей на состязаниях в борьбе и в езде на конях, кроме того, любовь и вино.
Множество чрезвычайно метких отзывов о разных поэтах, как греческих, так и римских, рассеянных в «Послании к Пизонам», проясняют и дополняют теоретические замечания Горация касательно поэзии. Как отъявленный грекофил, решительный поклонник и почитатель Эллады, Гораций, при каждом удобном случае, с одушевлением говорит о высоком совершенстве произведений греческой музы и в ст. 268 «Послания к Пизонам», рассуждая о стихотворном размере драмы, прямо обращается к своим соотечественникам с такими словами: «читайте днем, читайте ночью образцовые произведения Греков90».
Особенные похвалы расточает «Послание» Гомеру. Гомер ничего не вымышляет неразумного; он стремится не затемнить дело ненужными подробностями, но прояснить; он не начинает издалека; он всегда спешит к окончанию и не иначе развертывает перед слушателем события, как познакомив его с ними; он оставляет то, что не надеется сделать ясным, и так вымышляет, так соединяет ложное с истинным, что середина не разнится с началом, конец с серединой91.
Но не одно чувство меры и совершенство композиции Гораций возвышает в Гомере. Гомер угадал своим гениальным чутьем, какой размер наиболее годен для эпопеи92. Образец во всем, – он есть предпочтительный источник содержания для драматических произведений93.
В высшей степени сочувственные отзывы встречаем в «Послании к Пизонам» и о некоторых других представителях греческой поэзии94.
Напротив, отзывы о представителях римской музы в «Послании» большею частью неблагоприятны. Признавая в своих соотечественниках великое поэтическое дарование, Гораций утверждает, что этим дарованиям повредила небрежность95. Удивление предков остроумно и версификации Плавта свидетельствует о терпении их, чтобы не сказать, о глупости их96. Недостатком старательной версификации страдают, также, произведения Аттия и Энния97.
Нельзя отрицать, что мысли Горация о поэзии в «Послании к Пизонам» не оригинальны. Его вдохновителем и наставником был философ Аристотель, – тот великий мыслитель Греции, влияние которого простерлось не только на весь древний образованный мир, но и на Средние Века, даже иногда чувствуется и теперь. В самом деле, сравнивая «Послание к Пизонам» с «Поэтикою» Аристотетеля, единственным его до нас дошедшим сочинением по теории поэзии, нельзя не поразиться сходством мыслей в этих произведениях. Говорит ли «Послание к Пизонам» о существе поэтического творчества, оно утверждает то же, что утверждает «Поэтика». Говорит ли о трагедии, – повторяется снова изложенное в «Поэтике». Сходство обнаруживается нередко и в мелочах.
Впрочем, Гораций остался самим собою и в «Послании к Пизонам». Его практическая натура чуждалась отвлеченностей. И вот, между тем как в «Поэтике» Аристотеля на каждом шагу определения и логические схемы, «Послание» не дает даже определения трагедии, о которой всего более распространяется. Напрасно также мы будем искать в «Послании» даже каких либо намеков на такиe элементы трагедии по Аристотелю, как перипетия и узнание, завязка и развязка, сострадание и страх98.
Самая теория трагедии, предложенная Аристотелем, существенно видоизменена в «Послании». Между тем как Аристотель придает в трагедии особое значение событию или мифу, Гораций всего более настаивает на соответствующем действительности изображении характеров99.
Схолиаст Порфирион говорит, что Гораций, при составлении «Послания к Пизонам» пользовался наставлениями грамматика Неоптолема о науке стихотворства: hunc librum, qui inscribitur de arte poetica, ad L. Pisonem... ejusque filios misit... in quem librum congessit praecepta Neoptolemi τοῦ Παριανοῦde arte poetica, nonquidem omnia, sed eminentissima. Но, по мнению Тейфеля, эти слова Порфириона отнюдь не вынуждают думать, что Гораций пользовался таким второстепенным источником в таком предмете, в котором он сам был полный господин100».
Во многих случаях Гораций сходствует с Цицероном. То, чего требует Цицерон для оратора, считается у Горация необходимым для поэта101. Одинаково было и отношение их к общему учителю и руководителю: разумею Аристотеля. Как Цицерон видоизменил с римской точки зрения и применительно к потребностям римской публики и дополнил своею опытностью риторическую систему великого Стагирита, так и Гораций в «Послании к, Пизонам», хотя воспроизвел начала пиитики Аристотеля, но претворенные им в собственную плоть и кровь, переработанные в горне его собственного мышления и опыта.
Представляя воспроизведение, хотя с характером самостоятельности, идей Аристотеля, мысли Горация о поэтическом творчестве, изложенные в к Послании к Пизонам», суть, вместе с тем, отголосок и самое лучшее в популярной и изящной форме выражение мнений всей классической древности. Классическая древность не только в созданиях поэзии, но и в созданиях образовательного искусства. как можно судить по сохранившимся до нас памятникам, выражала тот самый взгляд на искусство и художественную деятельность, который проводил Гораций, требовала от созданий искусства совершенства как в содержании, так и в форме. Посмотрите на произведения античной скульптуры. Не носят ли лучшие из них печать воссоздания действительности, которое считает сущностью поэзии «Послание к Пизонам?» Не представляют ли фигуры богов на античных статуях идеального воспроизведения черт человеческой природы? Не суть ли они образцы, истинные «антики» и в своей внешней форме? Та художественная красота, которая отобразилась в них, есть свидетельство гения и духовной цельности классического миpa. Он сошел со сцены истории, но продолжает жить в произведениях ума и творческой фантазии, им оставленных.
* * *
«К наиболее значительному, что приобретено в нашем столетии в области знания» – говорит Лео Мейер – «принадлежит ясный взгляд на тесную родственную связь той великой группы народов, которая населяет Европу, а в индийских и персских, и близких к ним народах большую часть Азии. К этому открытию привели глубокие исследования языка, которые находятся в непосредственной связи с знакомством Европы с древнеиндийским языком» (Vergleichende Grammatik der griech. nnd latein. Sprache. В. H. Zw. Aufl. Berlin, 1882. стр. 1).
Ср. Zell: Handbuch d.Rom. Epigraphik. 2 Theil. Heidelburg,1852. Стр.1 н сл.
Corpus inscriptionum graecarum auctoritate academiae regiae litterarum Borussicae, ediderunt Boeckh, Franz, Cirtius, A.Kirhhof. Berlin, 1828–1858.
Corpus inscriptionum latinarum consilio et auctoritate academiae regiae Borussicae editum. Издание начало выходить с 1863г.
Кто были Пизоны, к которым написано „Послание к Пизонам?а По наиболее распространенному мнению, опирающемуся на словах схолиаста Порфириона: hunc librum, qui inscribitur de arte poetica, ad Lucium Pisonem, qui postea Urbis custos fait ejusque misit «Послание» было написано для Луция Пизона (консула в 739 году и, позднее, городского префекта) и его двух сыновей из которых старший, к которому составитель «Послания» специально обращается в 366 ст., мог во время состаления «Послания» иметь около 20 лет. См. Bahr Geschichte d. Rom. Literatur.Carlsruhe, 1868. Ч.1.стр. 586.
Полное указание всех этих различных мнений можно найти в вышецитированном сочинении Бэра, стр. 581 и след. См., также Hilgers: De Q. Horatii Flacci epistola ad Pisones. Bonnae, 1841. Стр.2 и след.
Ст.1 и след.
)Ст.14–23
) Ст.38–41
Ст. 42–44.
Ст. 45–72 .
Ст. 73–85. Отто Рибек считает, впрочем, эти стихи иставкою; по его мнению, они заимствованы из 1 послания Горация 2кн., где должны находиться после 102 стиха. О Ribbek: Des Q. Horatius Flaccus Episteln und Buch von der Dichtkunst, mit Einleit. U. krit. Bemerkungen. Berlin, 1869. P 249–250
Ст. 86–152.
Ст. 153–294.
Ст. 295–452 .
Ст. 453–476.
Поэтому нельзя не признать произвольной попытку О.Риббека представить в ином виде порядок мыслей в «Послании» (см. стр.61 и след. Вышецитованного сочинения Риббека). Обвинения в произвольности ожидал наперед Риббек, замечая в предисловии к своему вышецитованному труду, что он не скрывает от себя, что «толпа, довольствующаяся словами и общими положениями, равно как жрецы artis nesciendi отворотятся от его сочинения, как сочинения дерзкого и исполненного субъективным произволом».
Стих. 317–318
Respicere exemplar vitae morumque jnbebo
Doctum imitatorem et vivas hinc ducere voces
Ст.338 и след.
Стих. 151–152, – И Платон в „Политикe» сущностью драматической поэзии считает подражание (сочинения Платона в русск. перев. Карпоиа, ч. III, стр. 159).
Стих. 343–344:
Omne tutit punctum, qui miscuit utile dulci,
Lectorem delectando pariterque monendo.
Кроме стих. 343–344 слич. стих. 335–336, в ко
торых специально говорятся о произведешях ноэзии, имеющих
ввиду назидание, именно замечается, что они должны быть кратки.
De orat.1,26,п.118
Подобный смысл имеют и стихи 374 и след., в которых Гораций сравнивает поэзию с музыкою среди стола, с благовонным маслом, которым душились к столу и с маком, который в поджаренном виде, в смешании с медом, подавался в конце стола, как лакомство. Если эта музыка фальшивит, если это масло– дрянно, если этот мак смешать с сардийским (т. е. плохого качества) медом, то они более обыкновенного противны, потому что стол мог бы обойтись без них. Так точно должно непременио быть совершенным поэтическое произведение, потому что оно имеет ввиду не удовлетворение необходимой жизненной потребности, но усладу и радость духа (animis natum inventumque роemа jnvandis).
Ст. 391 и след.
Ст. 400
Epist. П, 1, 126 и след.
Ср. Epist. II, 1, 248 – 250; Od. IV, 8, 13 и след.., особенно ст. 21–22: Neque Si ehartae sileant quod bene feceris, Mercedem tuleris.
Orat. pro Archia poeta, § 24: quam multos scriptores rerum suarum magnus ille Alexander secum habuisse dicitur! Atque is tamen, cum in Sigeo ad Acliillis tumulum adstitisset, „о fortunate inquit „adulescens, qui tnae virtutis Horaerum praeconem inveneris!“ Et vere: nam nisi Ilias ilia exstitisset, idem tumulus, qui corpus ejus eontexerat nonien efciam ohruisset. Слич. §§ 19. 30.
Иной взгляд на поэзию высказал, Платон. „Если ты – говорите Сократ Главкову в 10 книге „Политики» – встретишся с хвалителями Омира, которые говорят, что этот поэт воспитал Элладу и, в видах благоустроения и развития человеческих дел, сто́ит того, чтобы, перечитывая его стихотворения, изучать их на память и по тем правилам строит всю свою жизнь, то ты люби их и приветствуй, как людей наилучших, какими они только могут быть, и соглашайся, что Омир – поэт величайший и первый из трагиков; однако ж знай, что он должен быть принимаем в город, насколько лишь берутся в рассчет его гимны богам и похвалы добрым людям. А как скоро ты примешь его музу, подслащенную лирическими и эпическими стихотворениями, в городе, вместо закона и того, что считается наилучшим будут царствовать удовольствие и скорбь“ (сочинения Платона в русск. иерев. Карпова, изд. 2, т. III, стр. 503–504). Ясно, что Платон боялся развращающего действия поэм Гомера на нравственную жизнь членов своего города, ибо в них, – как говорит он в другом месте „Политики, – рассказывается о богах много ложного, приписываются богам такие действия, которые не соответствуют чистому поиятию о божестве (там же, стр. 126 и сл.). Но не должно забывать, что взгляд великого мыслителя-идеалиста Греции на Гомера есть более вприористическое суждение, чем вывод из фактов действительности.
Epist. II, 2, 141–144. Подобную мысль высказывает Гopaций и в Epist. I, 1, 7 и след.
Ст. 368 и след., особенно 372–373: mediocribus esse poetis Non homines, non di, non concessere columnae.
В 391 ст. Орфей называется „interpres deornm“. Слпч. Od. IV, 9, 28, где поэт называется „vates sacer11 и Od. Ill, 1, 3, где Гораций отличает себя, как поэта, названием „sacerdos musarum.“ Ср. Цицерона: Oratio pro Archia poeta, § 18: quare suo jure noster ille Ennius sanctos appellat poetas, quod quasi deorum aliquo dono atque munere commendati nobis esse videantur.
Od. Ш, 1, 1 и сл.; сравн. Od. II. 16, 37 п след.: mihi parva rnra et Spiritum Graiae tenuem camenae Parca non mendax dedit, et malignum Spernere volgus.
Sat 1,10,76
Epist. II,I,63.
Epist. I,19,37, II, I, 177 и след.
Стих. 408–411. – Таково же было и мнение Цицерона. „Я признаю, что были многие люди превосходного ума и доблести, и что они сами по себе, не получив образования, только вследствие почти божественного свойства самой природы, сделались нравственно выдержанны и серьезны (et moderates et graves exstitisse). Я допускаю и то, что чаще для достижения славы и доблести оказывала силу природа без образования, чем образование без природной даровитости. Но я настаиваю на том, что когда к прекрасной и богато одаренной природе присоединялось некоторое систематическое и правильное научное образование, тогда обыкновенно происходило нечто совершенно отличное и единственное. “ Oratio pro Archia poeta, с. 7. § 15.
Sat. 1, 4, 43–44:Ingenium cui sit, cui mens divinior atque os Magna sonaturum, des nominis hujns (т. e. poetae) honorem.
Ibid. ст. 45 и след.– Стоит заметить, что уже Аристотель не считал стихотворную форму необходимостью в поэзии и относил мимы Софроиа к произведениям поэтическим, хотя они были изложены прозою (ср. Захарова: Поэтика Аристотеля. Варшава, 1885., стр. 55–56). И Гораций прямо (Sat., 1, 4, 40–42) говорит, что еще не поэт тот, кто умеет составлять стихи, напоминающие своею сущностью прозаическую речь т. е. вседневный разговор.
Ст. 86–87: Deseriptas servare vices opernmque colores Cur ego si nequeo ignoroque poeta salutor? Ср.ст. 372–373. 400. 264. и др.
Ст.382–384
Ст. 323 и след., особенно 330–332:
At, haec animos aerugo et cura peculi Cum sernel inibuerit, speramus cannina fingi Posse linenda cedro et levi servanda cupresso?
Ст. 379–382: Ludere qui nescit, canipestribus abstinef armis, Indoctusque pilae discive trochive quiescit, Ne spissae risam tollant impune coronae: Qui nescit versus tamen aiidet fingere. Ср. стих. 416–418 и Episl. II, 1, 108–110. 117.
Ст. 31: In vitiuin duoit culpae fug a, si caret arte. Ср. ст. 88. 409.
Des Q. Horatius Flaccus Satiren und Epistehi, erkliirt von G. T. A. Krli^er. 6 A nil. Leipz. 1869. стр. 316–317.
Ст. 309: Scribendi rerte sapere est et priiicipium et tons.
Ст. 310 и след.
Ст. 312 п след.; ср. стих. 397–400.
Ст. 311.
Ср.примечание к 310 ст. в вышецитированном труде Крюгера.
Ст.317 и след.
В стихах 86 и след. Заговорив о необходимости придавать колоит поэтическому произведению, свойственный тому роду поэзии, к которому он относится, Гораций восклицает: «Зачем я из гнусной стыдливости лелаю лучше не знать, чем учится» (cur nescire pudens prave quam discere malo)? Подобным образом в стих.412 и след., указав поэту на мальчика, который, усиливаясь во время состязания в беге достигнуть цели, прилагает к этому все усердие, не взирает на пот, покрывающий его лицо воздерживается от вредно действующих удовольствий, а также на музыканта, который предварительно проходит науку и выносит все ужасы от своего учителя, он обращается с следующей укоризною к своим современникам: «А ныне довольно сказать: я сочиняю удивительные поэмы; пусть нечисть поберет последнего; мне стыдно оставаться позади и признаваться, что я не знаю то, чему (конечно) не выучился (mihi turpe…est//qujd non didici sane nescire fateri). Ср. еще выражения: в ст.274: legitimus sonus (слич. Epist. II, I, 1), особенно в ст.262: ignoratae..artis.
Ст.285 и след.
Ст.291–294.
Разумеется Сиурий Meций Тарпа, известный критик того времени; о нем говорит Гораций и в Sat. I, 10, 38.
Ст. 385 и след.
Ст.335 и след. – Многочисленны заявления Горация о необходимости тщательной отделки и в других произведениях Горация. За что он, при великом уважении к таланту своего предшественника в сатире Луцилия, строго осуждает его? За поспешность и небрежность в работе (Sat. I, 4, 9 и след.; слич. Sat. I, 10, 1 и сл.; II, 1, 64 и сл.). Что помешало римским трагикам, при их несомненной способности к изображению трагических сюжетов, достигнут совершенства? Небрежность (Epist. II, 1, 164 и сл.). Ср. замечание в Sal. I, 10, 72: „почаще перерабатывай написанное, если хочешь написать достойное неоднократного чтения» (saepe stylum vertas, iterum quae digna legi sint, scripturus).
Ст. 9–10.23.
Ст.119–135.
Ст.128–130.
Ст. 131–135. – Особенно решительно говорит против рабского иодражашя Гораций в 19 послании 1 книги. В начальных стихах этого нослания он иронизирует над некоторыми поэтами, которые заметин, что „Ennius ipse pater nunquam nisi potus ad arma prosiluit dicenda, носле этого ,.non cessavere nocturno certare mero, pnfere diurnoa, равно как над теми моралистами, которые думали, что они будут подражателями доблестей Катона, если нрндадут своему лицу свирепый вид, будут ходить босые и т. дал. и затем обращается к ним с такими словами. ,,о, обезьяны! стадо, не имеющее волн! как часто раздражали мне желчь и вызывали насмешку ваши беспокойные старания“ (ст. 19–20).
Ст. 396 и след.– Должно заметить, что О. Риббек и стихи 391–407 считает, подобно стих. 73–85, вставкой и полагает, что они заимствованы из Epist. II, 1, где должны следовать после 117 стиха (стр. 250 в вышецитованном сочинении Риббека).
Ст.38 и след.
Ст.1–37;ср.125–127. 151–152
Ст.43–44
Ст. 335–337. 360; ср. Sat. I, 10, 9
Est brevitate opus, ut currat sententia nen se Impediat verbis lassas onerautibus aures.
Sat. I, 4, 6 и след.; I, 10, 1 и след.
Ст.136–152
Ст. 89 и след.; Versibus exponi tragcis res comica non volt,, Indignatur item privatis ac prope socco Dignis carminibus narrari cena Thiyestae.
Ст. 99–100: Non satis est pulchra esse poeinata; dulcia suiilo Et, quocumque voliint, animiim auditoris agunto.
См. сочинение H. М. Благовещенского: Гораций и его время. Снктп. 1864, стр. 189 и след.
В особенности ратует Гораций против этих поклонников старины в Epist. II, 1, 18 и след.
Ст. 63: Debemur morti nos nostraque.
Ст.70–72
Ст. 47–53; ср. ст. 240 и след. Ср. Epist. II, 2, 115–119:
Obscurata diu populo bonus uruet atque Proferet in lucem speciosa vocabula rernm, Quae priscis memorata Catonibus atque Cethegis Nunc situs informis prerait et deserta vetnstas: Adsciscet nova, quae genitor produxerit usus. Подобное находим у Цицерона: de oral. Ш, 37, § 149; orat. 24, § 81.
Ст. 53–54: Et nova fictaque nuper babebunt verba fideni, si Graeco fonte cadent parce detorta.
Что значит выражение: Graeco fonte detorla (verba)? По мнению Крюгера, этим выражением обозначается, в противоположность греческим словам, без изменения пере шедшим в латинский язык, каковы аёr, aether и т. дал., такие греческие слова, которые приняли латинские флексии, напр. malacissare от jisuaxusiv??? (Des Q. Hjratius Flaccus Satireu» und Episteln. Erkliirt G. T. A. Kriiger. 6 Aufl. Lpz. 1869. стр. 322).
Ст.53–53.
Ср. стих. 180–182. – И Аристотель отдавал драме преимущество перед всеми родами поэзии.
Стр.254 в вышецитованном сочинении Риббека.
Ст.182–188.
Ст.189–190.
Ст.191–192.
Ст.192.
Ст.193–201.
Ст.202–219.
Ст.251–274.
Ср.еще замечание об эпичекской поэзии, именно об ее меньшим, в сравнении с драмою, действии на слушателей в ст. 180–182.
Ст.268–269. Vos exemplaria Graeca Noctunia versiilf iiianu. versate diurua.
Ст.140–152
Ст. 73–74. – Восторженно прославляется Гомер и в других произведениях Горация. Так в Epist. L, 2, 1–4 Гораций замечает, что Гомер яснее и лучше, чем знаменитый стоик Хризипп и староакадемик Карнеад говорит о том, что гнусно, что полезно, что не полезно. Ср. Epist. II, 3, 401 и след.
Ст.128–130
Ст. 401 и след.; 275– 284; ср. Od. IV, 2, 1 и сл., где прославляется Пиндар, величайший из лирических поэтов Греции. Пиндар – это многоводная река, выливающаяся из своих берегов.; стремиться достигнуть его – значит – лететь на восковых крыльях Дедала
Ст. 289–291; ср. Epist. , II, 165–166.
Ст.270 и след.
Ст.258 и след.
Ср. О.Риббека:1 с р.255
„Что Гораций предпочитает характер мифу, между тем, как Аристотель, наоборот, признает миф высшим тем, как Аристотель, наоборот, признает миф высшим и важнейшим элементом драмы,– показывает разницу между римским, более практическим пониманием, которое считает главною задачей (драмы) подражание действительной жизни, и идеальным смыслом Грека, который и назнвание поэту дает от изобретения и творчества» О.Риббек: 1.с. стр.225
W. S. Teuffel: Geschiehte d. Rom. Literatur, p. 428; cp. Bahr: 1. c. p. 587. Михаэлис результат своего исследования: „De auctoribus quos Hoiatius in libro de aite poetica secutus esse videatur“, выразил в следующих словах: Гораций мог немногое заимствовать из Неоптолема, нечто, кажется, почерпнул из сочинений Платона и Аристотеля, может быть кое в чем пользовался сочинениями римских писателей, но далеко в большем следовал своему острому уму и здравому суждению, и опытности.» См. Бэра: 1. с. р. 591.
„Цицерон и Гораций стремились к одному и тому же: тот в области красноречия, этот в сфере поэзии“. Розенберг в сочинении: Die Lirik des Horaz/ Gotha, 1883. p. 128.