Центры раскола в первой четверти XVIII века: Поморье. – Керженец. – Сибирь. – Ветка. – Стародубье. – Ряпина мыза. – Москва

1. В Поморье раскол постепенно увеличивался в своих размерах, – по причинам вполне понятным. Громадной обширности край населен был очень мало, и чрезвычайно разбросанно, и весь покрыть был дремучими, непроходимыми лесами, громадными болотами и топями, которые совсем затрудняли сообщение между поселениями, и тем самым как бы уединяли каждое из них. Край этот занимал пространство нынешних губерний: Олонецкой, Архангельской и Вологодской. Лесная площадь в этих губерниях занимает до 85 миллионов десятин, так что большая часть местностей этих губерний занята именно лесами. В Архангельской губернии к этому присоединяются еще тундры, которые занимают здесь около 27 миллионов десятин. В Олонецкой губернии есть громадное количество болот и озер: в одном Повепецком уезде насчитывается более одного миллиона десятин болот и около двух тысяч озер¹. Дикая, малонаселенная местность со своим вечным лесным безмолвием, естественно явилась лучшим убежищем для раскола. Здесь, в лесных трущобах, раскол находил свой идеал пустыни, к которой стремился, в которой жаждал жить и которую называли «распрекрасною пустынею», «любезною другинею». С другой стороны, эти самые леса, топи и болота, затрудняя сообщение, обезопашивали раскольников от наездов правительственных чиновников и обеспечивали им спокойную жизнь. Вот почему возникшая в 1694 году в Повенецком уезде так называемая Выговская раскольническая пустынь², находясь под управлением умных и деятельных настоятелей, постепенно возрастает: приобретает большое количество насельников, организуется во внутреннем своем строе и простирает свое решающее влияние как на ближайшие раскольнические скиты, так и на более отдаленные, охватывая, по возможности, всю Россию.

Говоря о начале Выговской пустыни, историки ее, Иван Филиппов говорит, что «совокупишася в сие общежительство богоизбранные мужие: Даниил, златое правило Христовой кротости; Петр, устава церковного бодрое око: Андрей, мудрости драгоценное сокровище; Симеон, сладковещательная ластовица и немолчная богословия уста; и прочие дивные мужие, светильницы истинного благочестия и честной добродетели хранилища»³. Указываемые здесь лица суть первые организаторы Выговской пустыни, очень известные своими трудами по укреплению поморского раскола. Даниил Викулов – дьячок погоста Шунгского, Петр Прокопьев – житель Повенца, Андрей Денисов – двоюродный брат Петра. Семен Денисов – родной брат Андрея. Что касается «прочих дивных мужей», то их называет Григорий Яковлев: это – Леонтий Федосеев – попов сын села Толвуйского, и Михаил Иванов Вышатин, подьячий из Вязников. В 1726 году монах Арсений показывал, что на Выге после Даниила Викулова и Андрея Денисова считаются «учителями»: монах Варлаам Быков, уроженец Каргополя, посадский человек Захарий Пуплов, из Олонца, новгородец Симон Иовлев и псковитянин Ипат Ефремов⁴. По словам Ивана Филиппова, жившие в Выговской пустыни «с первых лет» ее существования «имеяху с собою честный собор добродетельных мужей»⁵. Выговским определением 17 сентября 1702 года это до известной степени подтверждается: определение это, касавшееся выбора настоятеля общины, состоялось по соборному решению всех выговлян и скреплено было их подписями⁶.

«С первых годов» на Выге жил иеромонах Соловецкий Пафнутий; сюда же некогда приезжал «старый священник Феодосий», потом поселившейся на Ветке. Но это пребывание «священных» лиц на Выге оставило по себе только одно воспоминание. Не позже 1702 года Пафнутий ушел с Выга⁷ и скоро здесь возник вопрос о выборе главного руководителя Выговской общины. Так как Даниил Викулов, на которого некоторые могли указать, как на представителя общины, отказывался от управления последнею, ссылаясь па свою старость, то выбор пал на Андрея Денисова «многого ради его к божественному Писанию прилежания, – говорится в определении 17 сентября 1702 года, – и тщания к поучению» выговцев «заповедям Божиим, и за еже убо приличной не к пользе ни единыя вины за ним не обреталось». Андрей, конечно, предвидел это избрание, и, поэтому, чтобы более упрочить свое положение в общине и свою власть над ее членами, согласился не сразу. Сначала он письменно отказался от избрания. Тогда собрание стало просить Андрея настойчивее – «излиха уязвихомся понуждати его, – говорится в определении об избрании, – с зельным молением надолзе приверзаяся к ногам его». Отвечая на это, Андрей предложил со своей стороны письменное условие братии, именно исполнение правил «общежительного устава». И прежде всего он потребовал, «чтоб ни един своего имения не имел, ни до полмедницы», причем за нарушение этого правила отцы духовные не разрешали бы без его, Андрея, «ведомости», и чтобы «после повечерия» повсюду соблюдалось полное молчание, – в келиях и в службах. Затем, Денисов потребовал, чтобы щегольского платья, шапок, или других вещей, члены Выговской общины не носили, – чтобы с женским отделением «жили по святых отец уставом», с матерями и сестрами видались бы не часто. – чтобы особой пищи «никому не иметь», есть только но две «выти» в день. Далее, Денисов поставил условием, чтобы в праздничные и воскресные дни «к поучению, по чину, каков предастся», все были готовы, а если явятся преслушники, и кого из них он, Денисов, будет наказывать, в том ему не возражали бы: с его же разрешения вели бы свое дело и отцы духовные – «как подобает на исповедь принимать, и где бы им имети детей духовных». Наконец еще условие: «мирская хода, кроме братских потреб, отсечь, и в других кельях гостьбищам, но сродникам, не быть». Таково было предложение со стороны Андрея Денисова. Старцы, клирошане, и все выборные старосты «разных служб» изъявили на него полное согласие. При этом всех «преслушников» устанавливаемого порядка предоставили Андрею «наказывать монастырским смирением: на цепь ковати, и шелепами бити, и в темницу сажати, и прочими казнями эпитимейными, кто чего достоин будет»⁸. О чем же свидетельствует данное определение⁹?

Оно свидетельствует о том, что внутренний порядок жизни Выговской пустыни Денисов задался устроить на началах чисто монастырских: сюда клонились все его пожелания, все требования. На этих началах и была, действительно, организована вся жизнь Выговской раскольнической общины.

Задавшись такою целью, выговцы скоро сумели устроить свою жизнь вполне безбедно. Богатство Выговской пустыни было так велико, что обитатели ее, прежде, во время гонений, сами нередко терпевшие голод, теперь нашли возможным помогать из своих средств не только «суземским жителям», т. е. раскольниками, жившим по разным местам Поморья, но и лицам сторонним, разумеется, с тайною мыслью привлечь их на свою сторону. «Всякое изобильство, – говорится в Истории Выговской пустыни, – в обеих обителях, умножашеся и распрострапяшеся от пашен, и от торгов, и от морских промыслов, везде изобильствующе. Скоту умножающуся, конские дворы коньми и кобылами и жеребятами наполняхуся, и доилиц дворы огустеваху. Платье и обувь в обоих обителях изобильствующе, вся сия вышнего Бога промыслом, без всякой телесной нужды братство упокоевашеся. И видеша отцы над собою милосердие и посещение Божие, положиша залог: всех приходящих гостей и проезжих, и нищих, и странных кормити без разбору, и бедным, и нищим помогати во всяких нужных случаях. И в то время бысть в Олонецком, и Каргопольском и Белоозерском уездах, и во всех окольних волостях, и в Лонских погостах хлебная скудость, и недород, и глад великий. Многие мирские нищие пойдоша в монастырь, овии на конех, а иные пеши по зимам, и скитахуся из монастыря в монастырь, и по скитам, просяще милостыни, и кормящеся множество парода... И тогда бысть две дороги чрез монастырь: одна в Каргопольский уезд, а другая к морю. И начаша людие оными дорогами ездити, приставая к гостинной, и приказаша настоятели всех проезжих и нищих кормити без разбору»¹⁰. Естественно, что спокойная и безбедная жизнь в Выговском общежитии произвела значительную перемену в поморских раскольниках: между прочим, ослабел и прежний аскетизм их, и проповедники «сурового жития», проводившие прежде самую строгую жизнь, по необходимости теперь, среди общего изобилия и довольства во всем стали позволять себе и блага мира сего.

Главнейшие события в жизни Выга в первое пятнадцатилетие XVIII века были следующие.

Заявив государю челобитною о своем «староверстве», выговцы в самом начале XVIII века получили от вновь назначенного тогда губернатором А. Д. Меньшикова бумагу на имя Даниила Викулова и Андрея Денисова, в которой обещалось выговцам многое. Именно здесь говорилось, что, «будучи ныне на Устьрецких железных заводах», Меньшиков узнал, что «из давних лет собрався из разных мест», живут выговцы «в Олонецком уезде на Выге», и «имеют правило по древним книгам Московской печати древних лет выходов»: и так как выговцы просили, чтобы «и впредь им так быть», то Меньшиков приказывал, чтобы выговцы были «с сего числа во всяком послушании, как и прочих погостов жители», а со своей стороны, повелевая прислать «письмо» с изложением, в чем нуждаются, обещал лично ходатайствовать за выговцев пред государем. Следствием это было следующее.

7 сентября 1705 года выговцы добились весьма важного указа, которым «выгорецкие жители» Тихон Феофилов и Никифор Никитин собственно назначались: первый «старостою» для жителей всего Выгорецкого суземка, а второй – его помощником, «выборным», так как «их все выгорецкие жители выбрали к мирским делам и выбор за руками прислали», и которым в то же время все выгорецкие жители ставились в особое, привилегированное, положение, как это легко видеть в отдельных пунктах указа. Пункт 7: «от посторонних всяких людей тех всех новопоселенных жителей оберегать, и в обиду никому не давать». Пункт 8: «какие им, выгорецким жителям, еще для распространения, в прибавку, надобны земли и угодья, и иные довольности, и то, по доношению, что можно, все дано будет». Пункт 10: «А впредь уставить старосте и выборному, к работам чтоб все меж себя имели уравнение по людям, по пашне и по промыслам, и по живностям, без спору, и иных погостов льготнее». Пункт 11: «А которые живут в общежительстве, и от тех иметь им, старосте и выборному, от начальных над ними всякую ведомость, и на работы, буде от них почему доведется быть, и то иметь с их же повеления, а самим отнюдь дерзновения никакого над общежительными не чинить». Пункт 12: «Руду вновь сыскивать, и кто сыщет, о тех доносить: и им дано будет государево жалование, и от работы будут свобождены». Пункт 13: выговцы «опасения не имели б в том, чтоб излишней тягости работной быть: для того, по доношению старосты и выборного, даны будут, для вспоможения в работе, кто надобны, из погостов». Пункт» 15: «А какие дела сверх сих статей будут, о том доношение иметь». О чем свидетельствует это упоминание об оберегании выговцев, о прибавке им земель и угодий, о льготности их по исполнению работ, об обещании выговцам помощи в работах назпачением к работе людей из погостов, – о чем, как не о том, что выговцы становились в положение именно привилегированное, равного которому раскольники других местностей тогда не имели¹¹.

12 мая 1711 года был дан новый указ выговцам: Андрею Денисову «с товарищи», которым повелевалось, чтобы «впредь никто» выговским «общежителям» и «посланным от них обиде, и утеснения, и в вере по старопечатным книгам помешательства, отнюдь не чинить, под опасением жестокого истязания». В указе упоминается, что Андрей Денисов подавал жалобу: «когда де посылаются от них в уезд, и на море ради промыслов, и в городы для покупки на прокормление, и для торгу», тем «от всяких чинов, а паче от духовного, чинятся им обиды, и в вере помешательство, также и проезжие всякого чина люди заезжают с больших дорог в сторону, и берут подводы, от чего им чинится не малое разорение». В силу данного указа выговцы имели не только право вести свои промыслы и торговлю, но имели и ограждение от «помешательства в вере», иначе говоря: получили свободу открыто пропагандировать раскол¹².

5 марта 1714 года состоялся третий указ на имя Андрея Денисова, последовавший также по его жалобе. Денисов писал, что «живет он в Выговской пустыни по своему обещанию, удаляясь мирских сует и мятежей: а в пищах и одеждах, от своих трудов, в тех пустых местах, пашнею и милостынею, за далекостью от жительств, удоволиться нечем, и терпят» они, выговцы, «нужды»; а выехать на море, и около его в лесах, где надлежит, трудами ж на общежительство уловить от рыб и от зверей так же, как приезжие, тутошние жители кормятся, платя пошлины», они, выговцы, не смеют, «понеже заставные люди и иные всякие жители спрашивают» у них «указ». Денисов просил, чтобы «великий государь пожаловал» «велел дать» им «свой, великого государя, указ; и с того указа посланным из той пустыни» даны бы были «списки», т. е. паспорты, чтобы этим «спискам» все «верили». В указе на это дан был такой ответ: «и по тому вашему челобитью, буде в которых местах вольные есть промыслы, кто похощет рыбу и зверей ловить, и вам также бы против тех чинить, явяся, где надлежит, и пошлину платя, потому что вы в работах ведомы к Олонецким железным заводам. И с сего указа давать вам посланным от вас списки», т. е. паспорты; «а на заставах и во всех местах сему указу верить»¹³.

Итак, выговцы в первое пятнадцатилетие XVIII века получили землю и угодья, получили право вести торговлю, право ловить рыбу и зверей, право свободно содержать свою веру, и благодаря всему этому, их община быстро пошла в рост.

Причиною такого снисходительного отношения к выговцам со стороны правительства Петра I было то, что выговцы были усердными работниками на вновь построенных Петровских заводах. Когда эти заводы строились, то «с господином Патрушевым» выговцам был прислан указ, в котором повелевалось, чтобы выговцы «в работах к Повенецким заводам были послушны и чинили бы всякое вспоможение по возможности своей», потому что «его императорскому величеству для войны шведской и для умножения оружия и всяких воинских материалов» есть большая нужда, для чего строятся и эти заводы»¹⁴. Прочитавши указ и посоветовавшись между собою, выговцы решили написать государю челобитную, которая была представлена по назначению Патрушевым чрез князя Меньшикова. В состоявшемся по этой челобитной указе, присланном выговцам чрез вице-коменданта Чоглокова, повелевалось «быть ведомым выгорецким пустынножителем к Повенецким железным заводам в рудоискании и в подъеме; а в вере быти им свободным, по прошенью их, и даша с Петровского завода позволительный указ первому старосте Тихону Феофилову, который поставлен в Суземке, чтобы поселятися кому где надобно и свободно». И вот, «с того времени», – говорится в Истории Выговской пустыни, – «нача Выговская пустыня быти под игом работы его императорского величества у Повенецких заводов, а ведома на Петровском заводе и начаша людие с разных городов, староверства ради, от гонения собиратися и поселятися па блатах, по лесам, между горами, и вертепами, и озерами, в непроходных местах, скитами и келиями, где кому возможно»¹⁵. На Петровских заводах выговцы завели особого «стряпчего» по своим делам, каковым долгое время состоял Захарий Стефанов, выходец Толвуйский¹⁶.

В первое время развитию общинной жизни на Выге много препятствовали «зяблые годы». В «Выгорецком летописце» под 1705 годом сказано: «Годы зяблые семь лет были»¹⁷. «И бысть в то время глад и хлебный недород, и частые зябели, и годы зеленые, – говорится в Истории Выговской пустыни, – хлеб не соспеваше, и бысть велия хлебная скудость и глад... Тем же толчаху солому, и сосновую кору, и траву едаху немалое время. И от такой великой нужды многие не могоша оной нужды понести, с Суземка съехаша», частию в Нижегородские пустыни, частию в другие места¹⁸. Вследствие этого число насельников Выга в это время довольно сократилось. Пришедший на Выг около 1707 года и проживший здесь пять лет Василий Иванов Бармин показывал в 1722 году, что на Выге «бельнов мужеска полу с двести человек»¹⁹. Денисов употребил, однако, все усилия, чтобы поддержать и сохранить начатое на Выге общежитие. Прежде всего «обрали тогда у всех в братстве, что у кого с собою из миру принесено было: деньги, серебряные монисты, и платье». Затем, Андрей Денисов с некоторыми из братии поехал на Волгу, где тогда хлеб был очень дешев: «четверть в две гривны». Частию купив хлеб, частию выпросив в милостыню, Денисов переправил его по Волге и Шексне до Вытегры, а отсюда в Пигматку – Выговскую пристань на Онежском озере. «А из Пигматки начаша оный хлеб в крошнях на себе носити в монастырь, и носяще рожь пареную носаки, и едяху». Таким образом, насущная нужда была отчасти удовлетворена, но все же «в то время бысть в монастыре, – по словам Филиппова, – великая скудость и нужда хлебная, и всяких потреб»²⁰. «В Выгозерском погосте» выговцы «взята воды ловецкия в Выгозере на кортому», т.е. на откуп, «такожде и на Водлозере, и по иным озерам²¹ начаша рыбы ловити везде, и уловиша рыбы, с рыбою и с рыбными штями соломенный хлеб ядуще». На Выгозере «в рыбной ловитве» отличался Трифон Пименов, уроженец погоста Шунгского²². Кроме Андрея Денисова поездку в эти «зяблые годы» совершал еще Леонтий Федосеев, ездивший в Новгород, Псков, Москву, и «братския нужды правяще добре… вельми помогаше, во всех правлениях и советах братских, настоятелям и нарядникам»,Иван Германов, уроженец села Толвуйского, ездивший в Нижний Новгород, – Захарий Стефанов, выходец из того же Толвуйского села, пришедший на Выг «с первых годов»²³.

При таких условиях явилась мысль искать новое место для поселения. Искали не мало по Поморью, по Волге, в Сибирских «краях». Удобное место для пашни нашли в Каргопольском уезде, на реке Чаженге, в 6 верстах за погостом Задняя Дуброва²⁴. Землю осматривал сам Андрей Денисов. «Осмотреша с тамошними жителями и вси похвалиша, что оная земля к пашне вельми пристойна». Новгородскому губернатору Якову Корсакову написали прошение о желании прибрести эту землю. Тот назначил всеобщие торги на землю и, когда все прочие от покупки земли отказались, она оставлена была за выговцами «на оброк». Прибретенная земля по объему была такова, что «во все стороны» простиралась «па шестнадцать верст». Выговцы поставили здесь келии, «начаша пашню пахати и скот держати: к лету для пашни начаша братию посылати с лошадьми, а зимою к дому отъезжающе, а тамо малые люди остающеся для молоченья». «В пашнях вельми искусны были: Иван Емельянов из деревни Хашезера, – Яков, житель Повенца, пришедший на Выг «с первых лет», – Трифон Петров, выходец из села Кузаранского, пришедший также «с первых годов», – Яков Стефанов, выходец из села Космозерского. Старостою в этом деле был Кирилл Емельянов, из дер. Лапиной. Покупка земли на Чаженге произошла в 1710 году²⁵.

Так как «зяблые годы» на Выге все продолжались, а в плодородии на Чаженге выговцы в течение первых же лет владения этим местом уверились, то решились было уйти с Выга совсем, поселившись на Чаженге. Но осуществить эту мысль не удалось. «С общего совета послаша с челобитной, для взятия указа, в Новгород» Семена, брата Андрея Денисова, «с товарищи»²⁶. Нарубили уже много и леса для построек па Чаженге. Но по доносу некоего Семена Лыскова, жившего некогда на Выге, Денисов был арестован в Новгороде, посажен в «Орлову темницу», в которой просидел четыре года. Занятые хлопотами об освобождении Семена, выговцы оставили намерение переходить с Выга, тем более, что и «зяблые годы» здесь тогда прекратились²⁷.

Между тем, получив в 1711 и 1714 годах указы относительно промыслов и торговли, выговцы постепенно развивали то и другое. Путешествуя в «зяблые годы» по разным городам Росии, не исключая и Москвы, Андрей Денисов «нача у добрых людей на торг из половины денег просити; добрые же люди денег ему в торг даяху». Денисов, выбрав надежных людей из братии, начал посылать их в Низовые города хлеб покупать и доставлять таковой в Петербург. «И видя их, – говорит Филиппов, – такую нужду, а в торгу правду, начаша им давати денег в торг. И бысть сперва торг малый». Но «и от того торга начаша братству некое споможение чинити: по вся годы хлебные припасы к дому посылаху, чрез Вытегру водою в Пигматку; в то время на Вытегре распространяхуся хлебные торги, и судовые промыслы, и бысть на Вытегре велия судовая пристань в Вянгах». Сначала выговцы ездили для торгов на «старых судах», а потом, когда Петръ I сделал распоряжение «суды строити всем новоманерные», завели суда новой конструкции. «На Петровских заводах и на Вытегре» выговцы построили «постойные хоромы и амбары, и своих людей держаша» здесь «для торга и приезда своих²⁸. В разных местах по делам «купечества» выговцы завели доверенных лиц, которые назывались «прикащиками». Таковые прикащики состояли: в Архангельске, в Сибири, на границе Сибирской, на Мезени, в Низовых городах Волги, в Петербурге²⁹.

Кроме рыбной ловли, выговцы промышляли еще ловлей зверей, сначала на речке Пьоша, между Мезенью и Пустозерском, а потом, после 1707 года, на Канином носу. Первое время здесь годами жил Лука Федоров, пришедший на Выг около 1700 года, впоследствии «соборный брат», уроженец села Кижи. С ним жили здесь: Иван Вонифатьев, уроженец города Колы, грамотный человек и «знавший Писание», – Прокопий Семенов, уроженец погоста Толвуйского, ходивший на море «передовым человеком и кормщиком», – Иван Емельянов, выходец из деревни Хашезера, прихода села Шунгского, пришедший еще на «старый завод», и ходивший для ловли зверей и рыбы, кроме Канина носа, на море Мурманское, на озеро Ладожское, на остров Валаам, на Новую Землю³⁰.

Между тем, и даже гораздо ранее, заводились постройки в самом общежитии, на Выге. Чрез год, после поселения на Выге была построена часовня, во имя Преображения Господня³¹, заведена столовая. Трапеза при часовне была разделена на две половины: одна для мужчин. другая для женщин, потому что те и другие и в повседневной жизни жили в двух отделениях, на некотором расстоянии один от другого. Поставили «скотские дворы»: кониный на братской стороне, коровий – на женской. Около всего монастыря – ограду, а по средине – стену с малой келией, имеющей окно на «братскую» половину – «для прихода братии к своим сродницам для свидания и иных ради братских нужд». Потом поставили две «большие низменные келии»: одна возакам стоять, другая – лучину щепать и дровни делать. Эта вторая «келия» была двухэтажная: в верхнем этаже поместили чеботную. Затем, близь столовой поставили больницу «немощным людям и старым»³². Опять и эта «келия» имела два этажа: в верхнем этаже сделали швальню портным. Далее, построили особые келии: Пафнутию Соловецкому, Андрею Денисову с его отцом и братьями. Петру Прокопьеву, Даниилу Викулову. Наконец, на женском отделении построили челядню и портомойную³³. Мосты для проезда чрез реки Выг и Сосновку устроил некий Аверкий, пришедший из Фоймогубской волости, и постриженный под именем Антония Пафнутием Соловецким³⁴. Все это было ранее июня 1705 гота, когда умер отец Андрея, здесь упоминаемый³⁵.

Так как все устройство общежития было заведено «по чину монастырскому», то и «на всякие службы монастырские» назначили особых распорядителей под именами «соборных»: архиктиторов, киновиархов, эклисиархов, келарей, подкеларников, нарядников, казначеев, старост (чеботной, портной, кожевенной, медной, кузнецкой, возаческой, гостинщиков» (внутренний, внешний³⁶. Коновиархом был Даниил Викулов, архиктитором Андрей Денисов³⁷. Около 1713 года старшим нарядником был избран «соборный» брат Лука Федоров: он должен был «надсматривать вся монастырские службы»: торги, морские промыслы, производство хлебопашества, и вообще всех прочих нарядников, а также следить за денежным приходом и расходом. Из числа других нарядников История Выговской пустыни упоминает Павла Космозерского. Ивана Германова, выходца из села Толвуйского, замечая, что Иван «в монастыре над работниками в нарядстве пребываше, и добре службу свою правяше, с великим тщанием и усердием, вельми бо к тому и к строению искусен бяше, и при своем нарядстве двор конной добре построи»³⁸. Рубашечным казначеем – «для раздачи рубашек, и принимати от братии, и в мытье отдавати, и новые шити и давати, и на коровьем дворе, у привратной, надсматривати всякое благочиние и охранение» – был назначен Тимофей Трифонов, выходец из села Кузоранского, заявивший себя ранее «великими трудами» при постройке монастыря и на пашне. Казначеем «для раздачи одежды и обуви» был Зотик Емельянов, из деревни Хашезера, прихода села Шунгского. Нарядником на Пурнозерском заводе «с первых годов» был Иван Емельянов, выходец из деревни Лапиной близ Сум³⁹. Если в 1705 году старостою для суземка быль поставлен Тихон Феофилов, то позднее, именно в 1724 году, обращались с просьбами к «выгорецкаго суземка старосте Федору Ларионову»⁴⁰. Старостам велено было «разрядить братию на пятки, и ко всякому пятку старейшего или надсмотрителя устроить».

Видя неудобство нахождения женского отделения монастыря близь мужского, не смотря на то, что «в келии и пределы постниц братии входить» не было велено с самого начала, – решили перевести это отделение па реку Лексу, где дотоле была только пашня, в расстоянии двадцати верст от Выга. Так возникла «Пречестная обитель девственных лиц честнаго и животворящего креста Господня»⁴¹. Это было в 1706 году. Поставили па Лексе часовню, столовую общую, кельи для жилья в отдельности, скотский двор, и обнесли все это помещение оградою по подобию Выговского общежития. Вместо игумении назначили «начальную матку» – престарелую старицу Февронию, «строительницей» – матку Пелагию⁴², казначеей – Екатерину Дементьеву⁴³, уставщиком церковным и «для ведения Божественного Писания» – Соломонию, сестру Андрея Денисова, клирошанку Ирину – ей помощницею. Назначили также «певцов, псаломщиков и прочих служителей по вся дни службу совершати по церковному уставу непременно». Даниил Викулов, Андрей Денисов и Петр Прокопьев часто приходили на Лексу «надсматривать и уставлять им чин». «Над всеми трудами, над трудницами», поставили «десяцких» из стариц и белиц. Вообще «весь устав» женской Лексинской обители установили «против братского Выговского монастыря всенепременно». Так же, как и там, здесь было введено ежедневное богослужение, установлена общая для всех трапеза, во время обеда и ужина чтение, по воскресеньям и праздничным дням всенощныя бдения. Для исполнения работ по пашне и для других тяжелых «трудов» с братской половины на Лексу были посланы особые служители с надсмотрщиком Исааком Ефимовым, родственником Даниила Викулова. Эти служители жили в особых келиях, близ монастыря, на горке. У ворот монастырских была поставлена келия «для свидания сродственников», да для «надсмотра» за этим, определены две или три «привратницы»; также «и от братии – старика», которому было поручено «приводить и отводить» посетителей. Выстроены были на Лексе: мельница⁴⁴, толчея, келия, больница, поварница, трапеза, портомойная, челядня, амбары, не считая келий для жилья⁴⁵. Около 1725 года Андрей Денисов надумал было «новый строити монастырь женску полу, понеже старое место монастыря» казалось «зело тесно и мало, и невозможно было келии прибавляти тесноты ради места». Но братия с этим предложением своего настоятеля не согласилась и большинством голосов таковое отвергла⁴⁶.

При постройке Лексинской женской «обители», как и ранее при постройке общежития на Выге, а позднее – на Чаженге большую «ревность» в трудах показали: кузнец Тимофей, по прозванию Корельский, пришедший еще до начала построек на Выге, в иночестве Тихон, – Никифор Астраханец, в иночестве Никола⁴⁷, – Михаил Павлов, выходец из села Шунги, – Павел Лавреньев из села Космозерского, – Иван Зиновьев, пришедший из села Толвуйского на Выг еще «на старый завод», хороший плотник, построивший на Выге часовню, толчею и мелею, вообще в плотничном деле «ходивший передовым»⁴⁸.

Так отделив женское общежитие, на Выге оставили из женщин жить немногих, – не в том месте, где прежде жил здесь женский пол, а в другом, за горкою, близ кладбища. Здесь построили коровий двор, челядню, портомойную, молошницу: все это было обнесено оградой, у воротъ которой поставили келию «для свидания сродственников и для всяких братских нужд приходящих». Для наблюдения здесь были поставлены «привратницы и надсмотрщицы». Здесь останавливались приезжавшие на Выг с Лексы. Место это обыкновенно называлось «коровьим двором»⁴⁹.

Первым делом каждого члена Выговской общины считалось богомоление, которое было общее и домашнее. Сначала, когда только еще заводили церковную службу, «поставили Петра Прокопьева в чин экклесиаршеский, и к нему пособников: певцов, псаломщиков и канонархистов избраша». В отлучку Петра его обязанности исполнял Леонтий Федосеев, попов сын села Толвуйского. По замечанию Истории Выговской пустыни «в то время» на Выге было «вельми скудно»: службу отправляли с лучиною, икон и книг в часовне было очень мало, колоколов при часовне не было и созывались к богослужению ударом в доску. Потом пришли с Москвы два мужа, ведущие Писание: Прокопий Макарьев и Василий, в иночестве Варлаам, и «из других мест иные многие». С того времени «начаша по праздникам всенощные пети, по чину церковному, такожде и по воскресным дням». Завелось чтение «книги»: после утрени до Часов, после полдней, после ужина, и во время обеда и ужина⁵⁰. Первое время место такого чтеца занимал вышеупомянутый Леонтий Федосеев, «первый по настоятелех», пришедший на Выг еще «с первых лет». С самого начала он был «прилежен к чтению, с великою верою и усердием часто читаше книги... Видяще же отцы... его добродетельное начинание, повелеваху ему братии по воскресным дням и по праздникам, после уденья книгу читати. Он же... читаше книги с великим усердеем, и разумно бяше зело чтомое от него всем послушающим. Братия же вельми его любляху и почитающе не яко брата, но яко отца»⁵¹. Так устраивалась жизнь внутри самого Выга⁵².

Недостаток книг и икон в часовне выговцы, впрочем, скоро восполнили. «Начаша посылати по градам из своих, овогда Андрея Дионисиева с братом Семеном, овогда и Петр Прокопьев ездяше в Новгород и Псков с Гавриилом Семеновым, овогда Леонтий Попов Толвуйской; и начаша им добрые люди, милостивцы, подаяние давати: ов деньгами, ов книгами и иконами, ов хлебом. Такожде даваху на Псалтырь по умершим на поминовение»⁵³. Особенно много ездил Андрей Денисов в «нуждные годы», когда на Выге длился голод: был в Москве, в Нижнем Новгород, в Киеве, и во многих других городах. И везде и всюду «промышляше книги и осматриваше: овыя покупаше, а овыя списываше, испытуя, како в древнем благочестии утверждатися и стояти». «И что у христолюбцев добываше, к дому посылаше»⁵⁴. Много трудился над собранием книг и Петр Прокопьев: он собирал житя святых, покупая их и списывая, и набрал 12-ть книг Миней, которые потом стали читаться на Выге «по вся дни»⁵⁵.

Сначала на Выге «мало было знающих певцов по знамени». Таковыми считались только: «отец Даниил, Петр Прокопьев, да Леоптий Федосеев: а иные наслышкою пояху за ними но крылосам». Когда построена была «обитель» на Лексе, то Андрей Денисов, посоветовавшись с Даниилом Викуловым, «собра грамотниц, старых и малых, которые не учены пению, и нача их сам учити пению». Некоторые выучивались скоро⁵⁶.

Заведя училище на Выге для обучения грамоте «молодых детей», Денисов завел и на Лексе школу писцов, «чтобы право писати». В обучении грамоте принимали участие: Иван Вонифатьев, Петр Прокопьев и некий Петр из Колы, в иночестве Пафнутий, пришедший на Выг в «первые годы» и бывший в школе даже «старостою»⁵⁷.

Живя на Выге, насельники общежития старались использовать все дары окружающей природы. Так, выговцы жили в лесу, где можно было широко заниматься производством смолы и дегтя. В Истории Выговской пустыни занесешь делец и на этом поприще. Таков был Матвей Стефанов, выходец из села Космозерского, получивший пострижение еще от Пафнутия Соловецкого.

Имели также большие стада скота, зимою занимаясь выделкою кож⁵⁸.

Практиковалось на Выге и юродство. История Выговской пустыни называет юродов: Ермолая Амосова, выходца из села Шунгского, и некоего Тита из Олонца. Оба эти лица «никогда новой обуви и одеяния себе из казны не взимаше, и места себе определенного в келии не имеяше»; одежду носили самую «плохую, искропанную и разодранную». Скитаясь по общежитиям, они переходили с Выга на Лексу и обратно, иногда делая кое что, иногда занимаясь предсказаниями⁵⁹.

После 1715 года, когда мысль о переходе с Выга на другое место была оставлена совсем, положение Выговской пустыни все улучшалось: все, что ранее было начато по организации жизни Выга, теперь совершенствовалось и приводилось в систему, рыбные и звериные промыслы теперь получили широкие размеры, торговля увеличилась и улучшилась, и жизнь Выговской пустыни, можно сказать, зацвела. Тяжелых и горестных событий в это время почти не было. За данный период можно отметить разве только взятие под стражу Даниила Викулова.

Это было в 1718 году, когда на Выг еще не успел придти бежавший из Новгородской тюрьмы Семен Денисов. Один колодник, некогда живший на Выге, сказал за собою «слово и дело», показав на выговцев. Даниила Викулова и «лучших людей» велено было взять «к розыску». Даниил в это время случайно, по своим потребностям, приехал на Петровские заводы. И вот его «взяша за караул и посадиша в приказ». «А по иных послаша капитана, да с ним 12 человек или больше солдат» па Выг. «И бысть тогда в монастыр, и в скитах, велий страх и ужас, и трепет на всех, наипаче же во обителех, и капитан, приехав, нача спрашивати по реестру именами: овых имена прописаны, а овых отчество» только, «а инии уже преставилися... И взяв сказки под смертною казнью, что таких людей у них, в монастыре, не сыскалося на лицо и не бывало, свезе сказку на заводы. А иных, прямых людей, капитан не взя с собою». Но все опасения были напрасны. «Начальник заводский, иноземец», Вильям Генинг написал против монастырской сказки «отписку милостивую», послав с нею своего денщика да выговца Никифора Семенова. Вследствие этого Даниил Викулов был освобожден и, к радости выговцев, возвратился в пустынь⁶⁰.

25 апреля 1719 года умер Петр Прокопьев. Последнее время Петр сильно болел, но это не помешало ему «написать ко всем письмо, к отцем и братиям», и на Лексу «к матерем и сестрам», – письмо, в котором Петр «просил у всех прощения, в чем кого оскорбил, или чем кому досадил», и сам всех прощая и благословляя. История Выговской пустыни свидетельствует, что Петр имел большую способность плакать: «яко от очию его слезы исхождаху всегда, овогда от слез и глаголати не можаше, не токмо в келии своей, но и на церковной службе, и книжном чтении, и на учении братии». Поэтому Петра называли «слезоточивым»⁶¹. После Петра уставщиком был сделан Трифон Петров, сын священника села Космозерского⁶².

В 1721 году умерли два члена Выговской общины: Димитрий и Алексей, сподвижники и срачители известного выговца Михаила Вышатина, пришедшие на Выг из Нижегородских пустынь. Андрей Денисов говорил этим покойникам, как и Петру Прокопьеву, надгробное слово, в котором так описывал понесенную с этою смертию выговцами утрату и скорбь: «Видится, яко и тварь вся нашей скорби сожалеет: облацы солнце закрыша, небо помрачися, аэр возбудися, стихии смятошася, ветры возшумеша, древеса вострясошася, горы помрачишася, удолия затмишася, вся видимая аки бы с нами вкупе воздряхлствоваша. Сих ради некую отраду скорби подати возжелах, со слезами чернило смесив, вашему боголюбию краткими словесы побеседовати усердствую». В заключение, обращаясь к Михаилу Вышатину, Денисов говорил: «сподвижниче и срачителю сих, Михаиле, други своя и стаинники от многоскорбного сего пути с радостью отпущай во всеутешительное пристанище»⁶³.

В 1722 году на Выг приезжал миссинер иеромонах Неофит, посланный Св. Синодом по указанию Петра I. Много хлопот употребили выговцы, чтобы дать ответы Неофиту, но они устроили дело так, что вышли из борьбы, как говорили в расколе, победителями.

В 1723 году состоялся приезд на Выг подполковника Неплюева для переписи живших там, в сопровождении капитана Герасима Никулина. «Неплюев», – гласит раскольническое сказание, – производит перепись «со смирением, никому зла не чинил, никого не озлоблял», и ни он, ни Никулин «никуда с монастыря в скиты не ездили»⁶⁴. Значит, и эта перепись прошла благополучно: Викулов показал только 300 душ, а их было «близь тысящи»⁶⁵.

8 февраля 1724 года, по личной записке Петра I в Сенат, послан был на Выг указ с воспрещением уходить в Сибирь, как делали выговцы дотоле⁶⁶. Пристановить подобный переход выговцам было легко, и данный указ, поэтому, не произвел на них удручающего впечатления.

Так, по возможности, устраняя все внешние неблагоприятные обстоятельства, Выговская пустынь постепенно обстраивалась и организовала свою жизнь.

После смерти Петра Прокопьева, поставили две большие келии с одними сенями: одну возачью возакам, а другую в качестве кожевни. Потом, нашли, что часовня стала «ветха и мала»; поэтому «поставиша часовню новую, велию», с трапезой, и папертью; сложили в ней две большие печки. Далее, украсили часовню новыми, большими, иконами⁶⁷. Наконецъ, поставили новые келии: Данилу Викулову, Ивану Германову, Даниилу Матвееву, уставщику Трифону Петрову, – затем: две швальни – для портных и чеботную, – далее: новую больницу, большую, с заведением при ней даже богослужения, – и еще: келью платенному казначею, келью «медную», келью кузнечную, келью наряднику Луке Федорову, келью «для приезда своих торговых» – Никите Филимонову, и «для счету», келью плотникам «суды делать», близь «медной». Кроме того, построили новую ограду вокруг монастыря, «в столбы», захватив все кельи, с большими воротами к реке Выгу, а рядом – еще ворота малые. «За монастырем гостинную устроиша для приходу всяким прихожим людям». Поставили новый «кониной» двор с сараями, новую дровняную, келью большую – для работников. Построили амбары: внутри ограды и вне ее, по берегу Выга. «И пожни по Выгу и по Лексе, малым рекам, расчищаху, и пашни распространяху, и братство умножашеся»⁶⁸.

Издавна выговцы завели обычай посылать Петру I «гостинцы» с приветственными «письмами». Посылали живых и стреляных оленей, птиц далекого севера, иногда пару «серых коней», иногда пару «быков больших». Петр I принимал эти «гостинцы» и «милостиво» и «весело»; приветственные подношения читал всем вслух⁶⁹. Этим выговцы достигали того, что неблагоприятным донесениям на выговцев Петр I не верил⁷⁰.

Виновных в нарушении заведенных правил принято было наказывать: кого поклонами па трапезе, кого отлучением от трапезы; а упорных велено было наказывать и телесно, отсылая за этим таковых в монастырь⁷¹.

Но следя за соблюдением правил общежития в членах нисшей «братии», архиктитор и киновиарх сами являлись нарушителями этих правил. Андрей Денисов в женском «монастыре» построил на имя сестры Соломонии большую келию, «многия покои, теплые и холодные, имущую», баню «потаенную», и жил сам на Лексе, вообще «лучшая устраиваше себе, и келейным своим, паче же сестре своей и сродницам», – ядения, «сребро и золото, подаваемое из Сибири слитками», все брал в собственность, и называл «келейным». Даниил Викулов построил своей дочери Анастасии такую «келию», что она имела до 30 дверей и до 50 окон, и жиль в ней сам с своею «келейницею»⁷².

Из праздников с особенною торжественностью праздновался Ивановский праздник на Лексе, что бывал 24 июня, когда съезжалось посетителей более 2000 человек обоего пола и когда совершалось перекрещивание взрослых и крещение младенцев⁷³.

Таково было устройство Выговского общежития, таковы его промыслы, торговля и вся вообще обстановка. Главное решете всех дел принадлежало, конечно, Андрею Денисову, который оставил за собой право даже выбирать членов Выгорецкого «собора». Но формально обсуждение и решение всех дел принадлежало Выгорецкому собору. В составь этого собора входили старцы – духовники, экклисиарх или уставщик, келарь, казначей и староста с выборными от скитов. Собрание собора происходило в особой «соборной келии», под председательством настоятелей. За отсутствием председателя на соборе первенствовал экклисиарх. Вопросы спорные решались по большинству голосов. Власть собора была очень велика: собор касался дел строительных, экономических, торговых, административных, религиозных. Делая постановление, собор нередко приводил в основание канонические правила вселенских и поместных соборов. Когда оказывалось, что какое-нибудь постановление не соблюдается, то собор требовал от пустынножителей обязательства к его исполнению. Частных лиц, виновных в том или другом деле, приводили на собор под караулом и присуждали: или к временному отлучению от общества, или к публичному покаянию, или к заключению в «смирительной келии», или к сидению на цепи. Андрей Денисов писал «воззвания ко всей Выгорецкой киновии» о соблюдении «правил», устанавливаемых «собором»⁷⁴.

Выговское и Лексинское общежития были главными раскольническими поселениями в Поморье. Но и помимо этих

убежищ раскол имел последователей везде – во всех направлениях по нынешним губерниям: Архангельской, Олонецкой и Вологодской. В одном определении Св. Синода, относящемся к 1724 году, было сказано, что в одном «Олонецком уезде, по росписям священническим, раскольников явилось в приходех их многое число»⁷⁵. То же нужно сказать и о всех других уездах названных губерний. Во всех них находилось много «скитов», при которых по большей части имелись часовни, и все они состояли под ведением Выга. Памятники указывают 18 раскольнических часовень⁷⁶: столько же приблизительно известно и раскольнических скитов. Таковы скиты: Сергиев⁷⁷, Огорелышский⁷⁸, Тихвинский Бор, или просто Боровский⁷⁹, Тагозерский у Белого озера⁸⁰, Шелтопорожский⁸¹, Березовка⁸². Волозерский, Пельяки, Лумбыши, Тервозерский, Кодозерский, Икшозерский или Ладожский, на реке Чаженге, на реке Андоме, на реке Порме⁸³, Солотозерский⁸⁴, Гавшезерский. В рассматриваемый нами период все эти скиты уже существовали. Например, Сергиев скит возник еще при жизни инока Корнилия, расколоучителя XVII века⁸⁵: в скитах Огорелышский и Тихвинский Бор жил не позже 1707 года посадский человек из погоста Кижского Иван Кириллов⁸⁶: в Тагозерском, Шелтопорожском, Икшозерском, Солотозерском, Волозерском, Тервозерском, Кодозерском скитах известны жители еще XVII века⁸⁷: из скита Березовка была привезена келья еще при постройке женского общежития па Лексе⁸⁸: на Чаженге выговцы завели жительство, как мы знаем, в 1710 году; Гавшезерский скит, находившийся в 40 верстах от Выга, дал приют старцу Арсению вскоре после 1701 года⁸⁹; скит на реке Андоме, находившейся в 50 верстах от Вытегры, около 1708 года жил уже полною жизнью⁹⁰; на реке Порме, в 25 верстах от поселения раскольников на Чаженге, жило около 400 человек, и наиболее известен «толк» под начальством «девки» Прасковьи Гостьиной⁹¹.

Андрей Денисов часто ездил по окружным скитам «на праздники» и «учаше с молением всех скитских жителей добродетельному и спасительному житию», – «чины и уставы соборно им уставляя, духовных надсмотрщиков поставляя, с письменным укреплением»⁹², каковые «письма» отчасти сохранились даже и доселе. Например, сохранились послания Андрея Денисова в Тихвинский скит, к Прасковье Гостьиной и др. Часто ездил по скитам и экллисиарх Петр Прокопьев, – учить, чтобы «церковные службы торжествовати по уставу и по чину»⁹³.

2. Керженец, приобретший в XVII веке первенствующее в расколе значение и славившийся тогда, как «место правления»⁹⁴, в первой четверти XVIII века постепенно теряет свою силу. Сначала его колеблют внутренние споры и разделения среди здешних насельников, а потом, благодаря деятельности епископа Питирима, Керженец потерпел крушение и с внешней стороны. Многие насельники Керженца, опасаясь за свое существование, теперь бежали на жительство в другие места: старые представители раскола здесь вымерли; и слава Керженца значительно понизилась.

Число раскольников на Керженце считалось тысячами. В 1718 году в донесении епископа Питирима императору Петру I было сказано, что только «в Балахонском и Юрьевском – Повольском уездах раскольщиков, старцев, стариц и бельцов, кроме крестьянских дворов, тысяч девять человек, а с крестьянами тысяч больше 20 человек»⁹⁵. В табели о раскольниках Нижегородского вице-губернатора Ржевского за 1718–1719 годы число раскольников в Нижегородской губернии означено цифрою 37771 душа обоего пола⁹⁶. А по ведомости Питирима за 1718–1724 годы в двенадцати участках, находившихся под духовным управлением Питирима, в Нижнем, Балахне, Юрьевце, Городце, Чернораменских лесах, Арзамасе, Алатыре, Курмыше, Гороховце, Вязниках, Ярополче, Ветлуге, – всех раскольников, окладных и неокладных, значилось 122258, именно: 61014 человек мужского пола и 61244 женского пола⁹⁷. Вообще памятники того времени свидетельствуют, что в Юрьевецком и Балахонском уездах, по речкам Керженец и Белбаш, жило «множество раскольников, мужеского и женского пола, монахов, монахинь и бельцов»⁹⁸. В одной известной Городецкой волости в 1724 году показано раскольников 16312 человек⁹⁹. Очень много раскольников жило и по реке Ветлуге¹⁰⁰. Памятники разделяют всех раскольников на три разряда: во-первых – «градских обывателей», затем – «поселян», сельских и деревенских, и наконец – «лесных келейных жителей, старцев и стариц, и бельцов обоего пола»¹⁰¹. Бельцы жили в городах, селах, и селились особыми «починками»: чернечествующие – «скитами» и отдельными «кельями». «Кийждо скит звашеся имены своих начальников»¹⁰². По своим религиозным убеждениям раскольники разделялись на поповцев и безпоповцев. Поповщина представляла громаднейшее большинство. В рассматриваемый нами период керженская поповщина распалась на три отдельных «толка»: онуфриевщину, софонтиевщину и диаконовщину. Первоначально поповщина не представляла подобного разделения. Но особенную силу и власть случайно получил один «скит», во главе которого стоял упорный старец Онуфрий. По заведенному обычаю, милостыня в скиты, какая обычно присылалась на Керженец из тех или других мест, была направляема прежде всего к Онуфрию, и уже от него зависело, кому и сколько выделить из нее. По этой причине Онуфрий «у тех отцов, аще и не первый, но силен бысть и обладателен, и всем страшен», говорит о нем современник¹⁰³. Случайно в руки Онуфрия попали догматические послания протопопа Аввакума, с неправильными суждениями по разным догматическим вопросам. И вот, когда другие требовали «отмены» и уничтожения этих посланий, Онуфрий выступил на защиту их. Протестовавшие объединялись под главенством священноинока Софония соловецкого, который быль принять в раскол еще знаменитым Дионисием шуйским. Поэтому керженская поповщина раскололась на два «толка»: онуфриевщину и софонтьевщину. Но в числе противников Онуфрия был между прочим московский житель Тимофей Матвеев Лысенин, теперь переехавший на жительство в село Городец. Этот Лысенин высказал несогласные с общим учением раскола воззрения на форму креста Христова. Так как у Лысенина нашлись возражатели и нашлись единомышленники, то началась новая борьба, почти одновременно с первой. Возражателями явились онуфриевцы и софонтиевцы, а единомышленником – диакон Александр, перешедшиий в раскол в келиях попа Лаврентия. Александр ввел еще не тот способ каждения, какой практиковался в расколе. По смерти Лаврентия диакон Александр стал во главе его скита, и все единомышленники Лысенина и Александра получили название «диаконовцев», отделившись от остальных раскольников в особый «толк»¹⁰⁴.

Кроме «лесных» келий и скитов, поповцы жили в печинках: Ларионово¹⁰⁵, Семеново¹⁰⁶, Феодосиево¹⁰⁷, Ростовцево¹⁰⁸, – в селах: Городец¹⁰⁹, Ковергино¹¹⁰, Ильинское, Хохломы¹¹¹, Пафнутьево, Дрюково, Городинки, Шадрино, Чистое Поле, Кресты¹¹², – в деревнях: Ключи¹¹³, Писком, Саново¹¹⁴, Елохово, Плесово, Давидово, Сельское, Соколово, Иваново, Татарка, Осинки¹¹⁵, Пестово¹¹⁶. В данных селениях встречались, конечно, и безпоповцы¹¹⁷. Но в «Объявлении» Питирима специально перечисляются безпоповцы еще в следующих «деревнях»: Песочная, Крутца, Еремино, Яблонное, Большая Дубрава, Клопиха, Поляны, Рожино, Елфимово, Кондратьево или Васильево тож, Труново, Зиновьево, Мамакино, Армано, Калугино, Язвицы, Молостово, Лазаревка¹¹⁸. Кроме того, в «Росписи» Ржевского названы еще следующие деревни, из которых раскольники, – конечно, поповцы и безпоповцы, – подлежали высылке: Плюхино, Деяново, Кириллово, Белосовка, Дерябино, Красноярье, Малая Дубрава¹¹⁹.

Более известными попами были: Софоний, черный поп соловецкий¹²⁰; Авраамий Иванов, белый. поп Вятской епархии, называвший себя «патриархом», живший в деревне Ключи с 1710 по 1719 год¹²¹; Никифор, черный поп с Яика¹²²; Василий, белый поп, живший на реке Санахте, в шести верстах от Ларионова починка¹²³; Семен белый поп, живший в Макарьевском ските¹²⁴; Лаврентий, белый поп, наставник особого скита¹²⁵; Тимофей Мокеев, белый поп; Иван Абрамов, белый поп; Афанасий Артемьев, белый поп¹²⁶; Иван Васильев, белый поп, служивший на Керженце до конца 1719 года¹²⁷. Леонтий, белый поп, участвовавший в событиях после сходки 6 октября 1708 года; Михаил, белый поп, совращенный в раскол попом Авраамием Ивановым¹²⁸. Все эти попы принадлежали к софонтиеву «толку», как большинство их в памятниках прямо и называется.

Попов онуфриева «толка» известно гораздо меньше. В памятнике 1710 года называются три «священно-инока»: Досифей, Иосиф, Макарий¹²⁹. В другом памятнике 1710 года говорится, что онуфриане «расстригли черного попа Дорофея, и по своему разуму перестригли его сызнова, и дали ему третье имя – Досифея, и велели ему в третий попить¹³⁰. Слава о Досифее гремела везде. Оказывается «Досифей был в Москве попом» еще «при святейшем патриарх Иосифе»¹³¹. Ходила молва, что когда Досифей уходил из Москвы, то «таинство» причащения «взял он у него, святейшего патриарха». Эта святыня привлекала к Досифею последователей и возвышала его авторитет¹³². В 1717 году Досифей был еще жив, так как от этого года сохранился «мировой свиток» онуфриан с диаконовцами, на котором имеется подпись Досифея¹³³.

Что касается диаконовского «толка», то в послании на Керженец вятковского попа Феодосия 1710 года упоминаются следующие попы: «священно-инок» Герасим, «священноиерей» Тихон, и «поп» Димитрий¹³⁴. Кроме того, известны еще: «священноиерей» Андрей, числящийся в послании диаконовцев на Вятку 20 февраля 1716 года и подписавшийся под «мировым свитком» 1717 года¹³⁵, и «поп» Иван Иларионов, в 1715 году совращенный в раскол известным диаконом Александром¹³⁶.

Скитов на Керженце было очень много. Среди них выделялись известностью, конечно, «старые скиты». Например, определение раскольнического собрания 28 ноября 1708 года начиналось так: «О имени Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, старых скитов отцы, и братья, и бельцы, из разных мест собравшеся». Таким образом «отцы старых скитов» стояли на первом месте¹³⁷.

Особенно многочисленны были местожительства женския. Они назывались или «скитом» или «келией». Среди них выделялись особенно так называвшиеся «великие скиты». Например, по поводу одного собрания 1708 года современный памятник выражается так: «отцы же хотяху у матерей, в великих скитах, быти сходу, дабы всякому чину и множеству народа свободно слышати таковое дело»¹³⁸. В памятнике 1710 года называются две «матери»: Голиндуха и Улея «старая», принимавшие участие в спорах о догматических письмах Аввакума¹³⁹. Улея была поймана в 1720 году в бегстве с Керженца на Вятку¹⁴⁰, а Голиндуха померла на месте жительства, между Улангерским и Комаровским скитами, где доселе хранятся ее «мощи»¹⁴¹. В 10 верстах от Онуфриева скита, к «толку» которого причислялась и Голиндуха, жила схимница Феодора, в белицах Фекла Зорина; под ее «начальством» жили до 30 стариц¹⁴². На реке Керженце был скит Иоасафов, в котором «спасалось» 15 монахинь¹⁴³. Там же был женский скит Артемиев, по имени некоего «знатного» Артемия Иванова, под «правлением» которого состояло 30 монахинь¹⁴⁴. К Онуфриеву «толку» около 1704 года принадлежал скит старицы Елены, в котором было монахинь более 100¹⁴⁵. На реке Керженце был скит «наставницы» Афанасии, в котором поп Авраамий Иванов принял в раскол попа Михаила¹⁴⁶. К диаконову «толку» принадлежали «начальные» старицы Досифея и Меланья, остававшиеся в расколе до 1720 года¹⁴⁷. Близь Ларионова починка, в шести верстах, были келии «начальных» стариц Капитолины, Иринархии, а несколько далее – старицы Аполлинарии¹⁴⁸. В «Объявлении» епископа Питирима 1720 года содержится подробный перечень «начальных» стариц. Таковых в «софонтиевом толку» насчитывается 15: Аполлинария, Евдоксия Ростовская, Киликия, Марфа Долгая, Ираида Костромская, Елена Новоторжская, Елена Балахонская, Анисья Калужская, Марфа Боголепова, Марфа Нижегородская, Анисья Ионина, Фотинья Нижегородская, Рахиль Нижегородская, Александра Павлова и Екатерина. Некоторые из этих «стариц» присутствовали на собрании в селе Пафнутьеве лично, а от некоторых представительствовали подчиненные «начальным» старицы. От Онуфриева «толка» было пять «начальных стариц»: Марфа Шарпанская, Голендуха, Евпраксия, Феодосия Шарпанская, Анисья Космодемьянская, причем при каждой присутствовали еще «старицы келий ея». А от Иринархии Елховской присутствовали только «старицы», – самой ее не было. Точно также и «диаконова толку» присутствовали «начальные старицы», – со «старицами келии» каждой, в количестве шести: Меланья, Дорофея, Киликия, Фекла, Анисья, Капитолина Ярославская, а на седьмом месте стояли «старицы от Аксиньи»¹⁴⁹. Когда в 1710 году вятковский поп Феодосий писал увещательное послание на Керженец, то приветствовал трех «начальствующих стариц, которым и благословение» посылал: старицу Евфимию, старицу Настасью и старицу Марфу¹⁵⁰.

Все перечисленные лица принадлежали к поповщине. Что касается безпоповщины, то в вышеназванном «Объявлении» Питирима па первом месте назван «начальный старец» Макарий и потом перечисляются крестьяне-безпоповцы Дрюковской и Керженской волостей, всего в числе около 65 человек¹⁵¹. О Макарие есть показание 1723 года безпоповки Прасковьи Захаровой, которая сказала, что Макарий жил на реке Нахте¹⁵². В Заузольской волости на реке Ленде жил безпоповщинский «учитель» Меркурий Григорьев¹⁵³. В послании Спиридона Иванова на Керженец 1715 года упоминаются безпоповщинские «отцы»: Иаков, Никифор, Семен Еремеев, Иван Михайлов Чуплов, Максим Иванов, Ермолай Федотов, Василий Яковлев, Елисей, Емелиан. По сказанию толкования на эту «грамотку» Спиридона, все эти лица были «зело ведующие Писание», а первые два, кроме того, были «черноризцы и духовницы многих в Понизовьи»¹⁵⁴.

Там же, на Керженце, по направлению к селу Пафнутьеву, стояли кельи безпоповщинского расколоучителя Косьмы Адреева, другом и собеседником которого был Косьма Панфилов. Учение этих двух «куземочек» отличалось своеобразностью: брачного сожития не допускали; «вместо исповеди на всяк день друг от друга получали прощение»; сущность своего учения сводили к тому, что «никто души своей не спасет, аще не приидет к ним, христианам», ибо «ныне святости никто не обретает». Косьма Андреев умер в 1716 году, а Косьма Панфилов ранее – в 1714 году, – оба в Преображенском приказе. Все керженские последователи Косьмы Андреева, «жили по кельям, и туда их собрано мужска и женска пола, девиц и стариц, с две тысячи человек, с Москвы, из слобод, из городов, из сел, из деревень, и все имели едино согласие»¹⁵⁵. По нашему мнению, эта «козьминщина» была родоначальницею известного толка «нетовщины», иначе именуемого согласием «спасовым»¹⁵⁶. Спасово согласие на Керженце в первой четверти XVIII века, действительно, существовало¹⁵⁷.

Из поповщины приобрели себе известность в рассматриваемый нами период истории раскола: старец Онуфрий, упорный и резкий защитник догматических писем Аввакума; старец Сергий, известный своею преданностью протопопу Аввакуму еще в XVII веке; старец Никодим, противник Онуфрия; Феодосий Ворыпин, с которым по вопросу о форме креста вел спор Тимофей Лысенин; Тимофей Матвеев Лысенин, московский житель, переселившийся потом в Городец; диакон Александр, по имени которого получил название новый, образовавшейся тогда, толк диаконовщины.

Удобство избегать государственных повинностей заставляло раскол скрываться в непроходимых лесах Керженца. И хотя зимою, благодаря глубоким снегам, затруднительно было сообщение даже между отдельными скитами¹⁵⁸, но это местопребывание имело и ту выгоду, что желавшего скрыться здесь трудно было отыскать. Близко была и знаменитая Макарьевская ярмарка, на которую раскольники ездили: и хлеб покупать, и попов приобретать, и книги старопечатные разыскивать¹⁵⁹. И молва о Керженце среди раскола в самом начале XVIII века носилась дивная: «Несть бо во всей вселенной такой лучшей веры, якоже тамо, несть нигде добродетельных человек, яко тамо, и несть спасения душевного иного хотящим спастися, якоже тамо: тамо бо пустынные места пространные, и многие отцы от многих лет в тех пустынях неисходно пребывают»¹⁶⁰. Если существовал такой взгляд на Керженец, то понятно, почему многие места раскола управлялись не иначе, как руководством с Керженца, и не только места поповщины¹⁶¹, но и безпоповщины¹⁶². Но такое значение Керженец имел сравнительно недолго. Частию внутренними спорами и разделениями в керженском расколе, частию миссионерскою деятельностью Питирима сила Керженца скоро была ослаблена. К 1720 году переселение с Керженца достигает широких размеров, – частию на Вятку и в Стародубке, частию в Казанский край и в Сибирь¹⁶³.

Казанская губерния примыкает к Нижегородской губернии. Поэтому, после столкновения с Питиримом, многие керженцы бежали именно сюда. Приблизительно с 1713 года в Царевококшайском уезде, Лобановской волости, близ деревни Шудьи, в лесу, жил «лет 20 и больше», с родителями и братьями, расколоучитель Василий Крашенинников. Тут же жили два старца: Иосиф и Иаков. Учителем все считали галичанина Сергея Варзина. Этот «скит» назывался «безпоповщинским». Но сюда ежегодно приходил с Керженца поп Аврамий, у которого все насельники скита исповедывались и причащались. Когда Аврамий уходил на Керженец, то место попа занимал расколоучитель Василий. Кормились скитники «от своего рукоделья»: сеяли хлеб и делали деревянную посуду¹⁶⁴. В 1721 году монах Антоний показывал, что был он «у раскольнических обывателей в Казанском уезде, в Сосновом острове, при реке Волге»; где «обретается скитов с 50, да за Казанью, на Луговой стороне, по реке Лобани, выехав из Керженских лесов, живут раскольнические ж старцы и старицы, разными скитами»¹⁶⁵. В 1720 году раскольник Клим Матвеев, брат его Корнилий и старец Евфросин «переселились из Керженских лесов в Казанский уезд и жили близ деревни Вотяки, в особой келье; сюда пришел к ним еще старец Моисей, а в версте от них жили старицы: Александра, Меланья, Настасья, Февронья и Феодора»¹⁶⁶. В 1723 году выяснилось, что раскольники есть и в Царевосанчурском уезде, в деревнях Урень и Темти, на реке Усте¹⁶⁷. Оказывается, что в Царевосанчурском уезде, при реке Усте, в Раменных лесах, близ железных заводов рудоискателя Колмовского жидо раскольников «не малое число», примерно одного мужеского пола «с две тысячи душ и больше». Это были – все насельники с Керженских лесов, бежавшие оттуда в период деятельности епископа Питирима¹⁶⁸. В донесении Колмовского было сказано: «ныне де уведомился он о таких же раскольниках и противниках церкви Божией, скрытно пребывающих в Казанской епархии, в разных местах, а именно: в городе Симбирске¹⁶⁹, и в уезде, и за Камою рекою, около крупяных заводов балахонца Михаила Ловушкина с товарищи, и по Волге реке, на Сосновом острову»¹⁷⁰. В 1724 году провинциал-инквизитор Казанской епархии иеромонах Моисей Макарьевский, заметив утайку приходскими священниками неисповедавшихся раскольников, добился проверки показаний священников, причем оказалось, что в одном только Елабужском заказе, в котором числилось 30 церквей, не были внесены в исповедные сказки 1720 года, по укрывательству попов, 30500 человек¹⁷¹. Много было раскольников и в Козмодемьянске»¹⁷².

Обширным поприщем для распространения раскола служила и Сибирь.

Как и в XVII веке, главным средоточиемъ раскола теперь была Тобольская область и главнейшие события из жизни местного раскола совершались именно здесь. Сведения о сибирском расколе сохранились довольно отрывочные. Например, известен раскольник Сидор Шадрин, крестьянин Тобольского уезда. Около 1709 года он с женою и сыновьями Семеном, Сергеем, Ильею, Сидором, Никитою вышел в Берский острог Кузнецкого ведомства и жиль там лет 10-ть. В 1720 году их всех перевели в Усть-Боровск, к Белоярскому острогу. Семен Сидоров сделался расколоучителем и собирал около себя народ¹⁷³.

Затем, сохранились известия о двух пустынях: священноинока Сергия и расколоучителя Ивана Смирнова. Есть письмо Сергия к полковнику Андрею Иванову Парфеньеву. Когда оно было писано – неизвестно¹⁷⁴, но из письма видно, что это был деятельный расколоучитель¹⁷⁵. В 1722 году последовал донос на Сергия, и полковник Парфеньев с дворянином Иваном Якимовым были посланы, чтобы или увещевать раскольников, или заставить их платить двойной оклад. Пустынь Сергия посланные нашли в Ишимской волости Тобольского уезда¹⁷⁶. На границе Тюменского и Ялуторского дистриктов, близ Зырянской и Коркиной деревней, на реке Ишиме, была найдена пустынь Ивана Смирнова¹⁷⁷. В этих пустынях посланные нашли много хлеба, скота¹⁷⁸, а в пустыни Сергия было найдено много старопечатных книг и раскольнических сочинений ¹⁷⁹. Относительно Сергия выяснилось, что он был родом с Устюга Великого, стрелецкий сын. Живал при архиерейских домах, а потом получил рукоположение в иеромонаха. С Сергием найдено 180 человек раскольников¹⁸⁰. Покровителем Сергия был Тобольский купец Тимофей Трифонов¹⁸¹. Сергиева пустынь была «поповщинская», а пустынь Ивана Смирнова – безпоповщинская. Об Иване Смирнове дал некоторые показания раскольник Андрей Лыхин. С 1720 года Андрей жил «на реке Аеве, в раскольническом собрании, в пустыне Ивана Смирнова. Всех приходивших к нему Смирнов «перекрещивал по своему раскольническому суемудрию». Жившие с ним «не пили и не ели» с теми, которые не перекрещены¹⁸².

В Ишимской волости посланные Парфеньев и Якимов нашли еще две пустыни, которых насельники при этом «сами себя пожгли»¹⁸³. Это было в 1722 году. В 1723 году, как доносил митрополит Антоний от 26 марта этого года, «тайные раскольники разных пустынь и деревень, не хотяще под платеж двойного оклада быть и к соединению церкви святой преклониться, самоохотно сгорели, а коликое число душ и кто именно, подлинно неизвестно»¹⁸⁴. «В 1724 году в Тюменском уезде, за рекою Вышмою, в пустыни, на сожжение, с малыми младенцы, собралося 190 человек, из них разбежалось 45, а остальные 145 человек сгорели»¹⁸⁵. В начале того же 1724 года, как доносил митрополит Антоний от 16 мая этого года, в Тюменском уезде за рекою Вышмою «между болотами, в бору», собралось «не малое число» людей, «заперлись в избе и оклались кругом той избы смольем, и берестами, и соломою... число их будет мужска и женска пола, и младенцев, более 200 человек». «Учителем» собравшихся был некий Горохов. Все эти лица сгорели¹⁸⁶.

Около 1720 года в Сибирь стали переселяться раскольники с Керженца. Пристанище их было в лесах между заводов Строгановых и Демидова, на реке Тагиле. В 1722 году сюда бежали старец Варфоломей, а с ним пришли и старицы Варсонофия, Досифея и Платонида¹⁸⁷.

«Не мало было раскольщиков и во граде Тюмени»¹⁸⁸.

Вообще «многие раскольники, описные и не описные, бежали» из разных мест России и селились в «Сибирских городех», так что еще в 1722 году был возбужден вопрос не ссылать раскольников в Сибирь¹⁸⁹.

Видным центром поповщинского раскола был остров Ветка, за польской границей.

Еще в XVII веке здесь возникло несколько селений и освящена была старообрядческая церковь. Так как население, благодаря беглым из России, с течением времени все увеличивалось, то польское правительство решилось исследоватъ «веру» русских переселенцев. Сначала приезжал «посол Полтев», а затем «бискуп Анцута». Оба эти исследователя не нашли в русских раскольниках никакого «схизматичества». Поэтому польский король тогда издал грамоту о свободном жительстве раскольников в польских пределах, при полной независимости от католического духовенства в исповедании веры и в отправлении обрядов. Нет сомнения, что эта льготная грамота не мало способствовала привлечению раскольников за польский рубеж, при тех стеснениях, какие они испытывали в России: «ради сей свободности великороссийских людей по всей Польше населишася премногое число»¹⁹⁰. В показании стародубского миссионера иеромонаха Иосифа Решилова 1724 года, который в 1722 году посылал некоего Ивана Беляева «за границу в Польшу, на Ветку, ради сведомства раскольщиков, которые с 1720 и с 1721 годов вновь ушли за границу – московские жители и разных городов монастырские, боярские и разных чинов люди, и построились на Ветке и около ее, за паном Халенким и за паном Красильским, слободами, под их ведением», – значатся следующие девять слобод: Вылевка, 85 дворов; Побуж, 95 дворов; Купреевка, 35дворовъ; Копрянка, 20 дворов; слободы: Московских жителей, 50 дворов; Новгородских жителей, 25 дворов; Нижегородских жителей, 25 дворов; Донская слобода, 65 дворов; «Нововыезжих» слобода. «Да еще по старым слободам», например: Романово, Леонтьево, Косецкая, «вновь построили дворов с 300». Кроме того, по свидетельству Решилова, старообрядцы стали селиться «за паном Любомирским слободами вновь», которых тогда насчитывалось 15-ть и «два монастыря»¹⁹¹. Какие это «два монастыря»? Ветковский Покровский монастырь здесь, конечно, не подразумевается, потому что тот находился во владениях пана Халецкого, и не Любомирского. В упомянутом прошении ветковцев 1731 года упоминаются, кроме Покровского монастыря, еще два: «обитель Введения Пресвятой Богородицы» со строителем Лаврентием и «обитель Пресвятой Богородицы Тихвинской» со строителем Авраамием¹⁹². Вероятно, эти «два монастыря» имел в виду и Решилов. В современных раскольнических памятниках называются только: Вылево, Ветка, Огородня, Побуж, Корыченцы, Избынь¹⁹³.

По словами Решилова, в Польше «по разным местам, по пустыням и заводам, всех жителей, тех раскольщиков обретается, примерно тысячей с тридцать или больше, кроме старых слобод»¹⁹⁴. Протоиерей Иоаннов также говорит о ветковцах «до первой выгонки»: «по ветковским запискам, в слободах считалось народа, до 30 тысяч обоего пола»¹⁹⁵. По ведомостям Камер-коллегии, взятых «за Польским рубежом» в первую ветковскую «выгонку» считалось 13208 человек обоего пола¹⁹⁶.

Такое большое количество насельников объясняется тем, что в Польше, как говорили раскольники, жить «добро, мирно и вольно»¹⁹⁷. Помимо указа от короля, «добро» жительства обезпечивалось еще заботами пана Халецкого, который, по выражению миссионера Решилова, «великий себе от них, раскольщиков, интерес получал». Кроме того, раскольников «блазнила», по словам того же Решилова, «ветковская церковь», так как другой таковой раскол тогда нигде не имел¹⁹⁸.

К началу XVIII века на Ветке прибрел силу и влияние черный поп Феодосий, который еще в XVII веке принял двух попов новой хиротонии Александра и Григория¹⁹⁹.

В послании на Керженец 1710 года упоминаются два представителя священного сана ветковской поповщины: священноинок Феодосий и священноинок Александр²⁰⁰. Около 1712 и 1713 годов на Ветке действовал еще черный поп Леонтий²⁰¹, а «начальствующими» на Ветке, в монастыре, считались иеромонахи Александр и Арсений²⁰². Эти же два «отценачальника» приветствуются и в послании диаконовцев 20 февраля 1716 года ²⁰³. В 1720 году во главе Ветковского Покровского монастыря стоял архимандрит Иосиф²⁰⁴, вероятно выходец из Спасо-Ярославского монастыря²⁰⁵. Если так, то, значить, в это время черный поп Александр уже умер. Но в «Летописи Ветковской церкви» Беляева сказано, что Александр принял священноинока Иова²⁰⁶. Значит, Иов принят в раскол ранее 1720 года²⁰⁷, а после архимандрита Иосифа он стал во главе Покровского ветковского монастыря. В этом звании Иов принял, в раскол, между прочим, черного попа Антония²⁰⁸, а ранее их, по «Летописи» Беляева, священноинока Власия²⁰⁹ и священноинока Макария Курского»²¹⁰.

Покровский монастырь имел центральное значение, к которому примыкали некоторые «пустыни», как к своей основе и руководителю. Например, близ «польского города Гомлева» около 1710 года была пустынь, в которой правил делами «старец» Варфоломей²¹¹. Вероятно, этот «инок-схимник» Варфоломей упоминается в ветковском послании на Керженец 1710 года, как один из «отцов»-иноков «не в дальнем расстоянии живших» от Покровского монастыря. В этом же послании называются еще три таких «схимника», приглашенных Феодосием на «собор» в Покровский монастырь для решения возникшего тогда на Керженце дела: Гавриил, Сергий и Иов, ученик Сергия. Сюда же был приглашен «инок» Нифонт, очевидно тоже как начальник особой «пустыни». На том же собрании 1710 года в Покровском монастыре присутствовали видные «соборные старцы» этой «обители»: инок Серапион, инок Филарет, схимник Зосима, инок Павел²¹².

При ветковском Покровском монастыре было и «женское общежительство»²¹³.

Около 1720 года на Ветке появились диаконовцы. Принятые в Покровском монастыре, они скоро заявили о своем разногласии с ветковцами, и вступили с ними в борьбу. Видным представителем диаконовцев был поп Патрикий, появившийся на Ветке в начале третьего десятилетия XVIII века и живший тогда в слободе Вылево. Раздор с ветковцами тогда был уже в полном ходу. В 1725 году Патрикий подал ветковцам свои «тетради», а потом еще «книжку за руками», в которых оправдывал диаконовцев²¹⁴. Тут же, на Вылеве, еще ранее попа Патрикия жил черный поп диаконовский Андрей, переселившийся сюда с Керженца, как видно из показания 1723 года²¹⁵. В слободе Избыни жил диаконовский поп Матвей, на Волыни поп Игнатий, и не имевшие постоянного местопребывания попы: Андрей Шишка, Иван Яковлев и Григорий Галицкий ²¹⁶. Послание в слободу Избынь предостерегаеть оберегаться, кроме названных диаконовских попов, еще некоторых «неосвященных кривоучителей». Иосиф Решилов в 1724 году называл следующих раскольнических «учителей» слободы Вылева: Яков Григорьев, Тимофей Афанасьев, Димитрий Тимофеев, Стефан Ефремов. Все эти лица в 1722 году ^ездили зачем-то «в Турецкую землю»²¹⁷.

Ветка имела ближайшее сношение с так называемым «Стародубьем» – в северных уездах нынешней Черниговской губернии, а частию и в соседних с ними.

Отсюда раскольники переходили за польскую границу, а из Польши – сюда. По указанию Решилова, места, через которые проходили они, были следующие: Любецкий перевоз на Днепре, в версте от гор. Любеча; в слободе Радунь, в 15 верстах от Любеча; Лоевский перевоз на реке Днепре; перевоз Ериловичи на реке Сож; слобода Добрянка близ гор. Борзна; слобода Злынка и Тимошкин перевоз, близ города Стародуб; Бобовичи близь Почепской заставы²¹⁸. По «ведомости» полковника Ергольского 1715 – 1718 годов значатся 16 слобод раскольнического поселения: Еленка, Воронок, Лужки, Климово, Митьково, Деменка, Злынка, Тимошкин Перевоз, Свяцкая, Шеломы, Зыбкая, Клинцы, Ардонь, Чуровичи, Добрянка, Радуль²¹⁹. Всего населения обоего пола здесь значилось 4054, в 526 дворах. В одном определении Св. Синода 11 октября 1725 года сказано, что в «малороссийских городах в Стародубском и в Черниговском полках, при переписи 1718 года, явилось раскольнического поселения... у польского рубежа 16 слобод, в которых слободах 526 дворов», с населением 3112 человек²²⁰. 12 из этих слобод названы и в «Реестре» Иосифа Решилова, причем означено и расстояние слобод от границы польской: например, Еленка, Воронок и Лужки или Залужье «от границы» в 100 верстах и «больше»; Ардонь Чернецкая и Свяцкая – в 80 верстах «и больше»; Климово и Митьково – в 60 верстах «и больше»; Зыбкая – в 25 верстах; Добрянка – в 20 верстах и «больше»; Злынка, Тимошкин Перевоз и Радуль – «при самом польском рубеже». При этом сделана Решиловым заметка, что «сверх тех вышепоказанных слобод есть и прочие непокоряющихся раскольников слободы»²²¹.

С 1715 года новых раскольничьих слобод в Стародубском и Черниговском полках не заводилось, но приток великороссийских раскольников сюда не прекращался. Есть известие, что стародубские слобожане заявили себя при Петре Великом в Шведскую войну. «Когда Мазепа пустил неприятеля в российскую границу, и шведы, по Украине и Малороссии продолжая путь без всякого себе сопротивления, до самых Стародубских пределов достигли», тогда «слобожане сии, сами собою собравшись, первый опыт верности к отечеству показали»: атаковав неприятеля, «несколько сотен побили, и, живых захватя, в Стародуб к самому государю, тогда бывшему там, пленниками привели». Государю это было очень приятно, и вот «тогда он повелел раскольничьи слободы полковнику Ергольскому переписать» и утвердил за ними некоторую свободу²²². По всей вероятности это распоряжение Петра имел в виду киевский губернатор князь Голицын, когда 28 февраля 1716 года писал в указе, что по царскому велению «где явятся великороссийского народа раскольщики, оных велено переписать всех на лицо подворно, и кто на каких грунтах и за кем живут в подданстве, и велено им жить на тех же грунтах, на которых они поселились, и владельцам ими, раскольщиками, отнюдь не владеть, а подати с них не имать, и обид им не чинить»²²³. Поэтому неудивительно известие в донесении полковника Лукьяна Жоравки, от 21 ноября 1717 года, об усилении раскольников в Стародубье и о некоторых их вольностях²²⁴.

В некоторых стародубских слободах существовали тогда общественные часовни, монастырьки и чернеческие «кельи». Например, 21 ноября 1717 года гетману Скоропадскому полковник Лукьян Жоравко доносил, что еще при переписи майора Протасова начался строиться «монастырец», который теперь «реставрует и фундует» некий «раскольщик» Сергий²²⁵. В «Ведомости» полковника Ергольского названы три кельи в слободе Зыбкой²²⁶. По «Компутам» 1723 года в слободе Воронок находились «особо бездворные хаты, в коих жили считающиеся между иноками», – в слободе Митьковой указаны два старца: Даниил и Василий, – о слободе Тимошкин Перевоз сказано, что там «на пущи чернец живет»²²⁷.

С 1715 года раскольники стародубские «ведомы были в Киевской губернской канцелярии»²²⁸.

Когда в 1722 году в Стародубье началась миссионерская деятельность посланного сюда Синодом иеромонаха Иосифа Решилова, то «из жителей тамошних, как доносил преосвященный Черниговский Иродион Жураховский, – зело много людей всякого чина» побежали на Ветку «за панов Халецкого и Красильского и иных помещиков, которые при самой границе живут и слободы московскими людьми населяют»²²⁹.

Наиболее видным попом здесь считался Борис, родом из Калуги, живший в слободе Воронке. Иосиф Решилов в 1724 году писал, что Борис «жительствует в слободе Воронке, а в его духовенстве двадцать слобод»²³⁰. Очевидно, это был поп, известность которого неслась широко. Живший в посаде Еленка расколоучитель Иван Парфенов Подпружников в 1723 году показывал, что он пришел в Еленку с Ветки около 1709 года и что здесь «все семейство его... исповедывались и святых тайн причащались от присланного из-за рубежа, с Ветки, попа Бориса»²³¹. Поэтому можно думать, что Борис был принять в раскол еще попом Феодосием. В письме слободскому бурмистру Еремею Карпову известный Решилов писал в 1723 году: «первый принципал и учитель ваш пустопоп Борис... житель Воронковский». «Вторым принципалом» Решилов называл раскольнического попа Димитрия, жившего в посаде Лужки²³². Об этом Димитрие ничего более не известно ²³³. Кроме попа Бориса и попа Димитрия находим в Стародубье в рассматриваемый период и других попов. Так, в слободе Зыбкой жил поп Алексий. Об этом попе дал показание в 1723 году иеромонаху Решилову пойманный им крестьянин Михаил Мартынов. Он же, Мартынов, называл еще попа Александра, жившего, кажется, в слободе Еленке²³⁴.

Из расколоучителей мирянъ известен Иван Парфенов Подпружников. Живя в Москве православцым, он около 1706 года сшел на Ветку, «уповая там удобнее себе питомство получить», потому что в Москве «пришел в оскудение». На Ветке от пана Халецкого Подпружников получил «для житья пустой двор, с которого платил в год по два рубля». Прожив здесь два с половиною года, Подпружников с семейством перешел в Стародубье, в слободу Еленку, где и жил до встречи с Решиловым, находясь «в духовенстве» у попа Бориса²³⁵.

Все жившие в Стародубье раскольники были поповцами. Только в некоторых слободах (напр. Клинцы, в одиночку, жили и безпоповцы. Главным же местом поселения безпоповцев служила слобода Ардонь Чернецкая. В самом начале XVIII века Ардонь уже существовала и была известна, как место особого поселения безпоповцев²³⁶. Насельники Ардони были людьми, переселившимися сюда из разных мест. Между прочим, переселялись сюда с Выга, переселялись и с Керженца. В 1712 году Выговская пустынь простерла сюда свое влияние. Для отправления богослужения сюда был прислан из Выговской пустыни чернец Савватий, а для управления делами был прислан наставник по имени Спиридон Иванов, который сначала долго жил на Керженце и там прославился, как непреоборимый собеседник. Посылкой Спиридона в Ардонь распорядился сам Андрей Денисов, выговский архиктитор, временно находившийся тогда в Москве. Когда Спиридон Иванов прибыл в Ардонь, то безпоповщинская жизнь, под его управлением, можно сказать зацвела. «Во многия страны лучи своего разума» Спиридон «простре, и от многих стран очи к себе обрати, и все внешние церкви посрами». Вообще это был «муж мудрый, добрый ведящий правильный разум, и советы отец». «О, коликая тогда весна в людях показася: и ленивые тогда многие плоды благие приношаху». На богослужебных собраниях Спиридон, между прочим, произносил проповеди, и своим красноречием привлекал к себе многих. «Вси в день недельный и праздничный течаху во един храм молитвенный слышати медоточивых того словес и насладитися пиршества духовного»²³⁷. Таким образом, заведывание делами безпоповцев Ардони исходило преимущественно с Выга, а отчасти и с Керженца. Из безпоповцев Керженца, тоже около того времени переселившихся в Ардонь, известны: Макар Осипов, братъ его Иван Осипов, Афанасий Стрелков и Петр Тимоееев Кривой. С представителями безпоповщины с Выга эти керженцы находились в разделении, по разногласию в решении некоторых вопросов. Около 1722 или 1723 года Спиридон Иванов со «многими» бежал в Валахию. «Старики»-требоотправители тогда в Ардони перевелись, и ардонцы за совершением крещения, покаяния и совершением служб обращались в слободу Клинцы. Желающих жениться посылали венчаться на Ветку к попу, а от своего богослужения отлучали, пока у женившегося родились дети²³⁸.

Много было раскольников и южнее Стародубья – по берегам Черного и Азовского морей. Еще в XVII веке раскольники поселились, между прочим, в урочище Можары на Кавказе, между Кумой и Домызлой²³⁹. В XVIII веке встречаем раскольнические поселения несколько западнее – по реке Кубани, при впадении ее в Черное море. Здесь жили и поповцы, среди которых известен иеромонах Герасим, и безпоповцы²⁴⁰.

Около 1708 года па Кубань бежал сподвижник известного Булавина, казацкий атаман Игнатий Некрасов с двумя тысячами казаков²⁴¹. Некоторые из раскольников и здесь жили, впрочем, недолго, и скоро многие из них переселились на другую сторону Черного моря – на берега реки Дуная, в тогдашнюю Валахию. Положенное начало русских поселений с течением времени постепенно увеличивалось. Особенно много переселилось сюда раскольников с Керженца после известного «собеседования» с Питиримом в 1719 году. В 1723 году сюда ездили раскольники и с Ветки. «По совету всех заграничных раскольников, из пограничной слободы Вылева, ездили в турецкую землю раскольнические учители четыре человека: Яков Григорьев, Тимофей Афанасьев, Димитрий Тимофеев и Стефан Ефремов». Ездили туда и посланные из Покровского Ветковского монастыря²⁴². В 1732 году старец Авраамий, живший на Ветке около 1713–1727 годов, показывал, что от жителей Ветки он слышал, что «в Волошской земле российского народа раскольников имеется с 70 слобод». В том же году старец Антоний показывал, что «в Волошской земле имеется российского народа раскольников многое число»²⁴³. Около 1723 года в Валахию сбежал «со многими» из Ардони расколоучитель Спиридон Иванов²⁴⁴. Туда же, к некрасовцам, раньше «съехал» архимандрит Иосиф, «вышедший из России, из Спасоярославскаго монастыря»²⁴⁵.

Василий Флоров свидетельствует, что в самом начале 20-х годов XVIII века он был у раскольников, живших на реке Миус, впадающей в Азовское море. «Обретох жилища, – говорит он, – в крепких местах, кельи построены. Много же древ плодоносных; река же вельми рыбна. И водворихся тамо у некоего автора, именем Петра. Жил у него два лета»²⁴⁶.

Известный новгородский расколоучитель Феодосий Васильев в 1699 году переселился в Польшу²⁴⁷, в Невельский уезд, во владения пана Куницкого, в Кропивинскую волость, близь деревни Русановой²⁴⁸. «Услышано же бысть в России, по странам», Феодосиево «отшествие, множество христиан градов, весей и сел, любовию распаляеми, потекоша во след его, желающе... под руководством его пребывати»²⁴⁹. Большинство сожителей Феодосия было крестьяне, но были здесь и лица купеческого звания, и духовного, и дворянского. «Присным помощником» Феодосия здесь был именно дворянин – Захар Бедринский. Всего собралось к Феодосию «мужеска пола до 600, девиц же и жен до 700» человек. Построив две «обители»: мужскую и женскую, Феодосий «наставляше» всех «к богоугодному житию, по уставам иноческим Василия Великого, общее житие устави». «В обителях же овиих служба Божия: вечерня, повечерия, полунощница, утреня, часы, молебны и панихиды, со чтением и со сладкогласным пением, по святым старопечатным книгам, вся по уставу, чинно и красно вельми, на кийждо день исправляшеся». В трапезе, на обедах и ужинах, введено было чтение. «Хлеб и другие потребы общи бяху. Трапеза едина всем бяше, токмо престарелым и больным: больницы, служители, и пищи особныя». Одежда, обувь, и прочие вещи домашнего обихода «всем из казны общей подавахуся»²⁵⁰. «Оброк» пану Куницкому федосеевцы платили по 30 рублей в год с человека. Вне обители они занимались хлебопашеством²⁵¹. Во всех работах Феодосий принимал участие сам, показывая всем пример трудолюбия: «великие тяготы понесе, лес секий, сучие сечаше и пряташе, и прочие дела своима рукама творяще»²⁵².

Так федосеевцы прожили в Польше всего девять лет. «Житию же весьма прослывшу, начаша жолнеры находити» на них, «чающе во обители богатство велие быти, и многия обиды и пакости им творяху». Однажды, намереваясь разграбить обитель, жолнеры взялись стрелять, от чего некоторые федосеевцы были ранены, некоторые совсем убиты²⁵³. При таких обстоятельствах федосеевцам жить в Польше стало трудно. Поэтому стали думать о переходе на жительство куда-нибудь в другое место. «В то время в Велицей России монарху Петру Первому царские скипетры содержащу... гонение на правоверных преста», много раскольников жило в пределах Ямбургских и Копорских, и всюду раскольники жили «свободно». Поэтому Феодосий решил переселиться опять на Русь. Подходящее ближайшее место было найдено в Псковской губернии, в Великолуцком уезде, в Вязовской волости, в имении светлейшего князя Александра Даниловича Меньшикова. 4 апреля 1708 года Меньшиков на имя Феодосия Васильева и Захара Бедринского дал лист, которым разрешалось этим выходцам из Польши, со всею «братией», поселиться на принадлежащих Меньшикову землях и там свободно отправлять богослужение по старопечатным книгам. «Понеже, – говорилось в данном листе, – прежде сего жившие за Польским и Литовским рубежем избранники, в них же первые общих мужска и женска полу жительств совещатели Феодосий Васильев и Захарий Ларинов, также миром общежительств семьи с женами и с детьми, возжелали из за тех рубежей выдти в сторону его царского величества, на наше имя, и по его царского величества указу оных избранников мы приятно принять, и в Великолуцком уезде, в дворцовой Вязовской волости, поселить приказали, обещая им всегда, при нашем защищении, в вере их вольность, как они напредь сего и по се время жили и ныне живут, по старопечатным книгам, как у них чин состоит; и того ради дабы в том и ни в чем им никто никакого препятия и утеснения, особливо ж налогу, обид ц разорения не чинил; также и сверх наложенных на них податей от нас излишнего ничего, а наипаче подвод и людей в провожатые, никуда ни за чем брать отнюдь да не дерзает, под опасением его царского величества жестокого указа; чего ради во свидетельство дан им сей лист, за подписью нашей руки, за печатью нашею, в главной квартире, в Могилеве»²⁵⁴. Получив такое разрешение, федосеевцы в большей своей части перешли на новое место²⁵⁵, и зажили здесь сначала довольно привольно. «И даде им всякую свободу и вольность, без боязни древнецерковные святоотеческие законы по старопечатным книгам соблюдати», – говорится в житии Феодосия. «И тако оный, любимый монархом князь, своею сильною рукою не мало лет милосердо их охраняше, не токмо от мирских властей, но и от духовных: не даяше никому обид в вере и в мирских делах им творити». Однако скоро, «беды» появились и здесь. «Найде в хлебе, и в одеждах великое оскудение и нужда». Сделали толчею: «толчаху овес, мякины всякая, и колосины, и хлебы печаху». Сожители Феодосия стали советовать ему переселиться куда-нибудь еще²⁵⁶. Кроме того, «тогда найде на их собрание смертная язва, кая едва не всех мужеска и женска пола жителей немилостивно пояде, и малы неции остася»²⁵⁷.

Между тем, в 1710 году Меньшиков дал «во владение» федосеевцам Ряпину мызу, в Юрьевском уезде. В просьбе Меньшикова в этом случае участвовал шляхтич Негоновский, совращенный в федосеевство²⁵⁸. «Прейти же тамо на житие всем не бяше еще повелено». Феодосий находил, что новое место «зело угодно бе к пропитанию многим, и рыбныя ловли» там «довольно». Поэтому он отправился в Новгород произвести последние хлопоты по переселению, но там был арестован и, заключенный в тюрьму, умер в 1711 году²⁵⁹. После этого выговцы получили указ о переселении на Ряпину мызу. Переселившиеся жили здесь «лет семь», «снабдеваемы в великом изобилии хлебом, и рыбою, и прочими потребами»²⁶⁰. На месте Феодосия Васильева теперь стал его сын Евстрат, как указанный Феодосием руководитель; его помощником сделался брат Феодосия Егор Васильев; стряпчим для отправления всяких обительских дел был поставлен сын Захара Бедринского Иларион. «Собрашася ту мужеска и женска полу душ до дву тысяч, построиша себе два жилища», как и во владениях пана Куницкого, «нарекше я обители общаго жития, мужская и женская, и в них молитвенные храмы состроиша со звоны, наименованные молельные» ²⁶¹. Впрочем, не все раскольники жили в означенных двух «обителях». Обратившийся из федосеевщины в православие Иван Парфенов в 1721 году показывал, что раскольники федосеевского толка живут еще в нескольких деревнях Ряпиной мызы, – именно: в Лыбовке (12 дворов, Тошковичах (20 дворов, Ребере (10 дворов, Измене (6 дворов, Шульгине (6 дворов, Парме (10 дворов, другой Парме (8 дворов, Воронье, Кирилине²⁶². В некоторых местах были и особые руководители федосеевской общины. Например: в названной деревне Кирилиной жил расколоучитель Иван Бедра, на Разиной мызе управлял Терентий Васильев, – с которыми жители «обителей» имели прямое сношение по всем важным делам²⁶³. Управляя Ряпипой мызой, сын Феодосея Васильева Евстрат предпринимал и поездки по разным местам. Например, в 1717 году он был в Старой Русе, в Новгороде, а затем и в Москве, где останавливался у купца Василия Дмитриева, по убеждениям безпоповца Выговской общины. В лице Евстрата Москва ознакомилась с федосеевщиной, как особым, имеющим пункты несогласия с безпоповцами Поморской общины²⁶⁴.

Между тем поселившееся на Ряпиной мызе федосеевцы «начаша жити житием весьма многозазорным... и всякая возрасте нечистота, подавляющий совсем чистую ниву»²⁶⁵. Начались отпадения от федосеевщины; напр. присоединился к Православию бывший некогда любимцем Феодосия Васильева расколоучитель Константин Федоров. 27 марта 1719 года солдат Петр Тюков сделал донесение на ряпинцев, и на Ряпиной мызе появилась военная команда, в испуге от которой ряпинцы разбежались. Евстрат, Егор Васильев и стряпчий Ларион Бедринский, «не теряя времени, оседлали лошадей и ускакали» из федосеевской «обители», «не знамо куда», приказав бежать и всем, кто куда может²⁶⁶. И действительно, почти все разбежались; только некоторые были захвачены и представлены к допросу. На Ряпиной мызе солдаты хозяйничали долго, «забирая хлеб, и скотину, и прочая вся»²⁶⁷, так что мыза «опустела» от федосеевцев «до конца».

Евстрат Федосеев бежал собственно опять в Польшу, поселившись во владениях пана Эльзана; другие ушли частию в Лифляндию, частию в Курляндию, частию в Валахию, – одни под «начальством» Терентия Васильева (Лифляндия, другие – Макара Никитина (Курляндия²⁶⁸, некоторые, наконец, переселились в Стародубье. «Обаче все тыя общежительства только основание свое увидеша, совершения же своего отнюдь узрети не возмогоша, но овии от насилия, овии же от несогласий многих вскоре разрушишася и в небытие преложишася»²⁶⁹.

Таковы были главные места поселений федосеевцев. Но семя, брошенное расколоучителями XVII века и потом Феодосием Васильевым, принесло большие плоды: в Новгородско-псковских пределах раскол распространился по всем направлениям. Относительно Новгорода Посошков, в сочинении «Зеркало очевидное», писанном около 1710 года, свидетельствует, что «в Великом Новеграде едва десятая часть обрящется правоверных» ²⁷⁰. Главным расколоучителем здесь был крестьянинъ Тимофей Иовлев. Известны также Козма Макаров, перекрещенный в раскол из попов, в Новгородском уезде – поп Тихон Федоров ²⁷¹. Из сёл Новгородского уезда особенно известны: Крестецкий ям, место прежнего служения Феодосия Васильева, и Вышневолоцкий ям. По показанию 1721 года, жители Крестецкого яма, ямщики, все были раскольники. В окрестных к яму деревнях было то же: «никто на исповеди» у приходского священника «не был и св. тайн не сподоблялся, и к церковному пению в воскресеные дни и в господские праздники приходили из мужеска пола малое число, а жены их и дети никогда не приходили, и со всякою церковною потребою в домы к себе пущали не самоохотно», а лишь с «принужденья» священника, а «жены» прихожан «объявляли» обычно «такие отговорки, будто они ко кресту и ко святыне идти недостойны», умирали без покаяния, новорожденных детей не крестили. Священник Матвей Никитин насчитывал у себя в яму 799 человек «церковных противников»²⁷². В Вышневолоцком яме раскол завелся с 1704 года. Долгое время укрывал здесь раскольников поп Платон Михайлов. А пропагандистами действовали два расколоучителя с Ряпиной мызы, которым удалось уговорить многих уйти на эту мызу²⁷³.

Много было раскольников и в Старой Русе. В начале XVIII века сюда не раз приезжали из мест своего жительства Феодосий Васильев и Андрей Денисов и находили себе здесь приют, конечно, в домах раскольников. По переписи 1722 года поручика Коптелова, в 10 Старорусских приходах он нашел «неисповедавшихся» сначала 678 человек, а потом 2904²⁷⁴. До 1725 года здесь поддерживал и укрывал раскол поп погоста Черенчиц Флор Харитонов, перекрещенный в раскол Феодосием Васильевым²⁷⁵.

В царствование Петра распространился раскол федосеевского толка и в соседних с Новгородской губернией уездах. Житие Феодосия отмечает в этом отношении «Копорские и Ямбургские пределы». Из Копорья за поблажку расколу был уволен поп Исидор Алексеев еще в 1715г.²⁷⁶.

Здесь распространял раскол преимущественно ученик Феодосия Васильева Константин Федоров ²⁷⁷, впоследствии протоиерей в Ямбурге. В 1721 году сюда был послан для розыска раскольников поручик Зиновьев²⁷⁸. По его донесению, наибольшее сосредоточение раскола в Копорском уезде представляли деревни: Заречье и Фолилеево, вотчины князя Меньшикова, и Грязная, вотчины царицы Прасковьи Феодоровны²⁷⁹. В деревне Ухарове поручик Зиновьев открыл расколоучителя Тимофея Широкого²⁸⁰. Что касается Ямбургского уезда, то по указанию Константина Федорова здесь раскол содержался преимущественно в деревнях: Черной и Сосницы²⁸¹. Поручику Зиновьеву поручен был розыск раскольников и в этом уезде²⁸².

Соседняя с Новгородской Псковская губерния, издавна зараженная расколом, давала приют расколу и в рассматриваемый нами период времени. Мы видели, что в Вязовской волости жили федосеевцы, вышедшие из Польши. Сюда же, в Псковский уезд, бежали некоторые из них с Ряпиной мызы, при разорении ее²⁸³. В свое время здесь, во Пскове, был совращен в раскол Иван Иларионов, известный своим «исповеданием» 1718 года²⁸⁴. До 1710 года здесь, во Пскове, распространял раскол некто Ульян Григорьев, впоследствии дерптский бурмистр²⁸⁵. По донесению провинциал-инквизитора 1724 года, раскольники жили в волостях Никольской и Михайловской, в вотчине генерал-прокурора Ягужинского, близь польского рубежа²⁸⁶. По донесению поручика Зиновьева 1723 года, раскольники жили в разных монастырских и дворцовых вотчинах, близ Польского рубежа, а также в городе Велье²⁸⁷. В 1722 году окладных с раскольников денег здесь собрано было только 58 рублей, а в 1724 году – 1752 рубля²⁸⁸.

В соседней Швеции появившаяся еще в XVII веке поповщина держалась некоторое время и теперь. До 1704 года в Нарве жил раскольнический поп Иосиф, к которому новгородские раскольники ездили венчаться²⁸⁹.

Москва не была главнейшим центром раскола. Но все видные центры имели с нею сношения. Таковы и Керженец, и Выг, и Ветка. По 15 января 1721 года записалось в раскол «Московских жителей» сначала 1104 человека, да уездных жителей 4475 человек; потом еще 127; всего 5706²⁹⁰. В 1722 году снова записалось в раскол 403 человека²⁹¹. В документе 1728 года значится раскольников в Московской губернии: в 1720 году 5496 человек; в 1721 году 2453; в 1722 – 849; в 1723 – 409; в 1724 – 258; в 1725 – 129²⁹². Тут обозначены: жители гостинной сотни; городовые и посадские люди; крестьяне: дворцовые, монастырские, синодальные, помещичьи. В ведомости Приказа церковных дел за 1724 год значится: записалось в раскол московских жителей 1364, да обратившихся 159²⁹³. В синодальной выписке из Приказа церковных дел, поданной в Сенат в 1724 году, значится «московских жителей» – раскольников 1068 человек²⁹⁴. Как видим, цифры разногласят и объясняется это, вероятно, тем, в одних случаях счет ведется только жителям Москвы, в других же – и уездным. Вторая особенность в этих числовых данных та, что число раскольников с течением времени все уменьшается. Объясняется это, вероятно, тем, что раскольники в большом числе переселялись из Москвы. В одном синодальном документе 1722 года говорится, что «многие домы, которые раскольники бежали безвестно, отписаны» на государя Приказом церковных дел и «ныне стоят пусты»²⁹⁵. Вообще же раскольников в Москве было очень много. Известный Посошков в своем сочинении «Зеркало очевидное», писанном около 1710 года, так выражается: «в царствующем граде Москве близ половины обрящется последующих лжеучительству» раскольников²⁹⁶. В доношении попов Феоктистова и Михайлова 1721 года показано в Москве 60 попов-укрывателей раскольников²⁹⁷. Из уездов Московской губернии наиболее были заражены расколом: Московский, Коломенский и Можайский²⁹⁸. Из прилегающих к Москве сел в этом отношении более известны: Красное²⁹⁹, Покровское³⁰⁰,

Танинское³⁰¹, Павлово³⁰², Старый Ям³⁰³, Запонорье³⁰⁴.

Разделялись московские раскольники по согласиям, прежде всего, на поповщину и безпоповщину. Поповщинская сходка 1704 года по поводу спорных писем Аввакума состояла из жителей «Царствующего града» – «священнического чина, иноческого чина, пустынножителей и мирских жителей»³⁰⁵. На допросе 1712 года колодник Иван Андреев показывал, что около 1706 года, когда он жил в Москве, то «имел отца духовного, приезжего из Поморья, черного священника Филарета, а которой обители не знает, и у него исповедывался и св. тайн причащался – тем таинством, которое отец его духовный приносил из Поморья»³⁰⁶. До 1710 года жил в Москве поп Василий, «который, оставив церковь, жил по домам тайно», и исправлял для раскольников требы³⁰⁷. В том же допросе колодник Никита Кириллов показал, что в подмосковных селах и деревнях около 1709 года венчали свадьбы, исповедывали и причащали приезжие из «Керженских лесов» поп Яков Михайлов и поп Григорий, которого называли «черным священником»³⁰⁸. С конца 1719 года по 7 августа 1720 отправлял службы и требы в Москве поп Авраамий, арестованный на Керженце», а в Москве бежавший из под^: стражи³⁰⁹.

Более выдающеюся была деятельность в Москве коломенского попа Якова Семенова, продолжавшаяся около семи лет. Он был рукоположен в попы к Воскресенской церкви в Коломне архиепископом Коломенским и Каширским Павлом Моравским. К раскольникам в Москву перешел 13 января 1713 года, по уговору и при содействии подьячего Михаила Губина и человека Гостинной сотни Алексея Диева. Жил поп Яков частью у Алексея Диева, а потом «безысисходно» в доме москвича Ивана Иванова Завязошникова. Тут, «в хоромах» племянника Завязошникова Якима Федо-' рова Нанина, поп Яков служил «вечерни, утрени, часы, молебны, панихиды». В праздники Рождества Христова и Пасхи Яков ходил по домам «с крестом». Требы «по домам» совершал частию у городских жителей, частию у приезжих в Москву, принадлежащих к «чинам»: подьяческому, посадскому, крестьянскому и конюшенному. «Читали и «пели» при службах этого попа керженский трудник Иван Викулин, Епифаний Лукьянов и Павел Захаров. Следствие по делу попа Якова обнаружило, что он совершил: молитв новорожденным младенцам 11, перемолитвований 30, крещений 17, «довершений» крещения 32, исповеданий 91, причащений 32, венчаний 3, перевенчиваний 9. В действительности треб совершено попом Яковом, конечно, гораздо более³¹⁰. Но и из данных попом Яковом показаний видно, что он, исполняя «требы», колесил по Москве «вдоль и поперек»³¹¹.

Кого же можно назвать из более видных деятелей московского раскола? Посошков, хорошо знавший Москву начала XVIII века, называет «раскольничьих наставников» в лице Адексея, «словомого философа», и Ерофея Андреева. Кто такой этот Алексей? Посошков об «учителе философе» упоминает всего три раза. В одном месте он говорит: «иный же ваш раскольничьей поповщиной ереси учитель, нарицаемый философ». В другом месте: «пришел ко мне славный учитель, словомый у них философ». В третьем: «вопросих лучшего вашего учителя Алексея, словомого философа»³¹². Итак, был расколоучитель поповец, по имени Алексей, называвшийся как «славный учитель», «философом». От того времени, когда было писано Посошковым его сочинение о расколе, известен раскольник – москвич Алексей Диев, поповец. Он упоминается в «Сказании» о керженских спорах по поводу догматических писем Аввакума, и в следственном деле попа Якова. В 1704 году в Москве в его доме был «совет» об отложении писем Аввакума. Известно также его столкновение с Тимофеем Лысениным, противником Онуфрия³¹³. Из второго документа видно, что Алексей Диев принимал деятельное участие по переходу попа Якова в раскол и по устройству его в Москве³¹⁴. Судя по этим данным, мы думаем, что у Посошкова, когда он говорит об Алексее – «философе», разумеется москвич Алексей Диев. Посошков говорит об этом «учителе – философе», что он так говорил о кресте Христовом: «аще крест с подножием и с надглавием, а не изображено при нем трости и копия, таковому кресту не подобает кланятися»³¹⁵. С этим вполне согласуется то известие, что Алексей Диев стал на сторону онуфриан³¹⁶.

Вторым поповщинским «учителем» Посошков называешь Иерофея Андреева. Это – весьма известный расколоучитель – своею защитою писем протопопа Аввакума. Посошков называет его «славным лжеучителям»³¹⁷. Против Иерофея было несколько многолюдных «сходов»³¹⁸.

Третьим поповцем, игравшем видную роль в московском расколе, был Иван Викулин, трудник Керженских скитов. До 1713 года, пока у московских раскольников не было попа, они удовлетворялись чтением Псалтыри, молитв и канонов со стороны Ивана Викулина. Когда приехал в Москву поп Яков, то общим раскольническим собранием было решено послать Якова в Керженские скиты – спросить: годится ли Яков в попы? – и отправили его с Иваном Викулиным. Принявший в раскол Якова священноинок Досифей, прощаясь с ним, «приказал ему во всем слушать Ивана Викулина, и в Москве, что он, Викулин, повелит отправлять, то и говорить». От Викулина Яков брал причастие, которое тот достал много лет тому назад от какого-то попа Ивана Александрова, и миро. Всякую службу в домах раскольников поп Яков совершал «по наряду» Ивана Викулина. Все москвичи особенно чтили и уважали Викулина³¹⁹. В защиту керженского старца Онуфрия, по поводу догматических писем Аввакума, Иван Викулин писал особые «письма». Поэтому на него обращало особое внимание московское послание на Керженец³²⁰.

«Великий противник святой церкви» был и житель Хамовой слободы Иван Дубовский. Он занимался пропагандою раскола, у него бывал на праздники Рождества Христова и Пасхи поп Яков. По представлению архимандрита Антония в 1721 году судии Церковного Приказа, с Дубовского причиталось штрафа за раскол 640 рублей. Игнатий, митрополит Сарский, когда к нему был прислан известный иеромонах Иосиф Решилов, призвал «для разговоров о вере с ним нескольких раскольников во главе с Иваном Дубовским. И тут Дубовский смело заявил, «что быть в раскольнической вере» он «уволен» царскими указами, и «разговора» не состоялось³²¹.

Деятельное участие в «жизни московского раскола принимал Иван Иванов Завязошников. По отзыву иеромонаха Иосифа Решилова, «в доме Завязошникова есть великое раскольническому злому мудрованию действие и сонмище, к которому из них, раскольников, имеют пристанище». Осмотр дома, по распоряжению Приказа церковных дел, вполне подтвердил это. Тут, у Завязошникова, «безвыходно» жил поп Яков Семенов. Сам Завязошников «жену свою, и дочь, и жильцов своих и других, расколу научал, и от церкви святой отвращал». Жена Завязошникова Марфа Панкратьева» «по бывших еретиках и раскольниках чинила поминовение, Псалтырь, и каноны читала, и панихиды певала». В 1723 году дело Завязошникова вызвало в Синоде подробное определение³²².

Когда на Керженце возник вопрос о догматических письмах протопопа Аввакума, то споры происходили и в Москве. Относительно некоторых из перечисленных лиц достоверно известно, что они стали на сторону старца Онуфрия. Но были и противники онуфриан. Таков был прежде всего Тимофей Матвеев Лысенин. В самом начале XVIII века он жил еще в Москве, а потом скоро перешел в село Городец, на Керженец³²³. Противников онуфриевщины в Москве было очень много. Сохранилось два послания из Москвы на Керженец, писанные против онуфриан: 1704 г. и около 1707 года. Известен от того времени и «учитель дьяконова согласия» в Москве – некий Федор Мясников, совративший в раскол в 1705 году москвича, жителя Таганной слободы, Ивана Елисеева Беляева³²⁴.

Таковы более видные, представители поповщины, бывшие в Москве. Что касается безпоповцев, то Посошков много раз называет Косьму Ксенофонтова. В одном месте он говорит: «Некогда меня призвал к себе славный безпоповщинной ереси вождь, зовомый Косьма Ксенофонтов». В другом месте рядом с Косьмою Ксенофонтовым Посошков называет еще расколоучителя-безпоповца Михаила. О Косьме Ксенофонтове Посошков замечает, что «ныне», т. е. около 1710 года «в брынских лесах обретается предводителем»³²⁵.

В селе Старый Ям Домодедовской волости, Московского уезда, жили безпоповцы Спасова согласия, или нетовцы. Всего их числилось 38 человек. Из них Яков Родионов Чертулин совратился около 1716 года, по увещеваниям приезжих с Керженца. С своею женою жил «в разных избах», так как спасовцы учили «супружества не иметь». «Еще повелевали в сутки класть поклоны, и притом пройти семь лестовок, сиречь четок, а в начале молитвы класть семь поклонов, в том числе один земной: да еще повелевали в баню не ходить, и сопредать тело свое на вся страсти, и ниже мытися». «В домах своих к молитве и учению имели особые избы». Раскол содержали тайно – «под платежи оклада не записывались»³²⁶.

Если керженские раскольники за старопечатными книгами ездили на Макарьевскую ярмарку, то в Москве книги легко добывали и дома. Продажей старопечатных книг занимался выходец из Нижнего Новгорода Иван Яковлев, живший у Красного пруда. При случае, дом Яковлева служил прибежищем и для беглых раскольников³²⁷.

П. Смирнов