Странная встреча

После моего рукоположения меня некоторое время обучали практическому богослужению в Александро-Невской церкви. Надо сказать, что я с трудом усваивал церковный устав и обрядность. Я был в то время в каком-то состоянии отключенности от внешнего – никак не мог поверить, что я священник; мне казалось, что алтарь, куда я вхожу, священническая риза, в которую облачаюсь,– это только сон; я не мог сосредоточиться на словах, которые мне говорили мои учителя – старшие священники. Однажды протоиерей Николай Кигурадзе, добрейший человек, рассердившись, что я не мог повторить за ним правильного порядка каждения, потеряв терпение, воскликнул: «Или он дурак, или я дурак, или мы оба дураки!». С трудом меня научили основам литургики и потом отправили для дальнейшего изучения устава в Ольгинский монастырь.

Именно тогда у меня произошло знакомство с одним человеком, которое было непродолжительным, но оставило память на всю жизнь.

Однажды ко мне подошел мужчина заметно старше меня (мне тогда было 24 года), которого я иногда видел в Александро-Невской церкви. Он был русскоязычный, но в то же время на русского не похож; национальности и имени его я так и не узнал, да это было и не нужно. Обычно он становился в углу храма, где теперь надгробие митрополита Зиновия. Молча стоит во время службы, не обращая ни на кого внимания, а по окончании ее тотчас выходит. Видел я его и в других храмах: и там он стоял на службе неподвижно, у стены, словно желая втиснуться в нее, чтобы его никто не видел. Он казался углубленным в молитву, только иногда судорога боли пробегала по его лицу. Когда ему задавали вопросы, он не отвечал, словно не слышал их. В церковь приходит много больных, они чувствуют благодать Божию, и прихожане решили, что этот человек тоже со странностями, и не обращали на него внимания.

Однажды после службы этот человек догнал меня в церковном дворе и сказал, что хочет поговорить со мной. Я предложил ему пройти в квартиру моих родных, где я в то время остановился. Он согласился. Родственники были на работе, в комнате оставались мы одни. Я предложил ему сесть на диван, а сам присел напротив. Странное дело: он молчал, и я ни о чем его не спрашивал. Так мы сидели в тишине, каждый из нас погруженный в свои мысли. Нервно стучали часы на стене, словно торопя нас начать разговор. У меня было чувство, что он ушел отсюда куда-то, в моей комнате только его тело, а мыслями он где-то далеко. Я помню, что не удивился этому, как будто все шло так, как надо. Если я окликну его, то поступлю так же невежливо, как если бы стал трясти и тянуть за волосы спящего, чтобы он проснулся. Я взял книгу, лежавшую на столе, и стал читать. Вдруг он посмотрел на меня взглядом, исполненным боли и в то же время жалости, и тихо спросил: «Верите ли вы в существование демона?». Я ответил, что не только верю, но и ощущаю демоническую силу в искушениях, которые постоянно борют меня. Тот сказал: «А что вы знаете об искушениях?» ¹⁴¹ – таким тоном, каким раненый в боях говорит ребенку: «А что ты знаешь о войне?». Теперь я посмотрел на него с удивлением. Мой путь к Церкви был сложным и неровным. После монашеского пострига нападения темной силы стали более изощренными, хотя и более тонкими и скрытыми. Сколько раз я был обманут демонической силой, сколько раз изнемогал в борьбе, а этот светский человек говорит мне: «Что вы знаете об искушениях»! Я почувствовал какое-то глухое раздражение, но сдержал его и спросил: «Мы до сих пор с вами не знакомы, как ваше имя?». Он ответил: «Можно не называть его? Я продал свое имя». Я сказал: «Имя, как и благодать Крещения, нельзя потерять». Он опять спросил: «А если это имя продано диаволу?». Я ответил: «Все человечество было отдано диаволу, но Христос пришел на землю, чтобы спасти всех нас – рабов и пленников диавола. А Христос не был, а есть, не только спас, а спасает». Тот спросил: «А если человек при жизни своей уже горит в аду?». Я ответил: «Христос пришел не только на землю. Он душой сошел во ад, чтобы спасти тех, кто жил в покаянии и с верой в Него или же принес раскаяние в последние минуты жизни, как многие из людей во время Всемирного потопа; Христос спасает всех, кто хочет спастись». Опять спросил этот человек то же самое, как будто эта мысль преследовала его, как собственная тень: «А если согрешит человек, как диавол?». Я ответил: «Если человек согрешит, как диавол, то он сам не захочет спастись,– в этом разница между демоном и грешником: оба добровольно отдали себя греху, оба добровольно стали врагами Божиими, но для грешника есть надежда, а для диавола – нет; он презирает свою надежду, ненавидит любовь и смеется над верой. Я читал в житии преподобного Антония, что если бы сатана покаялся, то его простил бы Господь. Но сатана – это дух всецелой гордыни, смириться для него так же невозможно, как перестать существовать». Он сказал: «Я каялся и исповедовался, стараясь ничего не утаить, но, наверное, у меня нет надежды, поэтому в душе моей постоянная тревога и тоска».

Прошло еще некоторое время, я отложил книгу. Он сказал: «Хотите, я расскажу свою жизнь?». Я ответил: «Если вы исповедовались, то в этом нет необходимости, может быть, лучше не вспоминать прежних грехов, а только молиться о прощении их». Тот ответил: «Я все-таки хотел бы, чтобы вы выслушали меня, я постараюсь быть кратким». Я ответил: «Если вы считаете, что это принесет вам облегчение, то, пожалуйста, я слушаю вас». Он начал свой рассказ. Я заметил, что он смотрит мимо меня, куда-то в пространство. Голос его был сдавленным и глухим, а взор пустым, как будто погасшим.

«Кто я и откуда, не имеет значения. Я воспитывался в христианской семье. Мое детство пришлось на годы жестоких гонений на Церковь. Но родители сохранили Библию, жития святых и другие книги. Я помню, у них стоял чемодан с этими книгами, а в шкафу был сделан тайник, заложенный доской; там стояла икона и горела лампада. Мои родители вынимали доску и молились перед иконой. Если бы стало известно, что мой отец верующий, то нашей семье грозила бы ссылка. Но все-таки мои родственники тайком водили меня в церковь в другом городе. Я помню, что несколько раз к нам домой вечером приезжал какой-то человек. Он оставался у нас на ночь, а потом уезжал. Отец и мать о чем-то наедине беседовали с ним. Теперь я думаю, что это был священник, который тайно приходил исповедовать и причащать их. Я верил в Бога и с радостью становился на молитву вместе с родителями. Помню, один раз они не позвали меня. Я так огорчился, что втихомолку плакал и думал, что теперь Бог не будет меня любить.

Затем жизнь моя изменилась. Окончив школу, я уехал и поступил в вуз, получил диплом, устроился на работу, женился и через несколько лет стал отцом двух детей. Веру я не терял, но она постепенно слабела. Я молился только иногда, в трудные минуты моей жизни. К этому времени скончались мои родители, почти одновременно: сначала отец, потом мать. Приехав на похороны, я даже не взял с собой родительскую икону как благословение, а подарил ее и священные книги своим родственникам, сам же занялся тем, чтобы продать дом и вещи. Впрочем, я оставил своим родным деньги на заочное погребение и поминовение моих родителей в храме. Однако после похорон я даже не пошел на могилу матери, а уехал к себе домой.

И здесь я познакомился с кружком спиритов. Мы собирались по вечерам и занимались тем, что вызывали души умерших, которые через медиума отвечали на наши вопросы. Иногда эти ответы были поразительно точными, иногда нелепыми, иногда насмешливыми, как будто вызванная душа издевалась над нами. Теперь я знаю, что там присутствовала темная сила и под видом душ умерших нам являлись демоны. Но это было столь увлекательное занятие, что часто мы проводили ночи напролет за «говорящими» столиками. В то послевоенное время уже окончились кровавые гонения на верующих, но тайная слежка за ними продолжалась, они считались потенциальными противниками строя, но так или иначе нас не трогали.

У хозяина дома, где мы собирались для спиритических сеансов и чтения литературы, преимущественно Кардека, была большая библиотека, доставшаяся ему от отца. Каких книг там только не было! Рядом с творениями святых отцов стояли руководства по магии, книги Рамачарака и Вивекананды по йоге, теософская литература, история инквизиции, номера журнала «Ребус» и вместе с тем труды европейских ученых по психологии, истории и этнографии. Я стал жадно читать эту литературу и постепенно пришел к мысли, что христианство – это религия для детей, что она по-своему прекрасна, но надо познать тайны мира и человека глубже, чем учит об этом христианство. Надо изучить энергетические силы, заложенные в человеке, и управлять ими, как учит йога; надо заниматься не только молитвой, но и теми упражнениями медитативного и физического характера, посредством которых душа может выходить в астрал и общаться с другими мирами, а придерживаться одного христианства – это значит жить с закрытыми глазами. Надо сказать, что к нашему спиритическому кружку принадлежали люди, посещающие церковь, более того, к нам иногда приходил священник, разумеется, в светском костюме. В прошлом он был обновленцем, и на спиритических сеансах вызывал «души» епископов-обновленцев Антонина и Евдокима ¹⁴². Впрочем, на одном из сеансов «душа» Антонина сказала: «Слава Ленину – лучшему из христиан», чем вызвала конфуз у присутствующих, и они просили его не беспокоить покойных архиереев.

В этом кружке я сблизился с двумя молодыми людьми. Они принадлежали к какой-то тайной сатанинской секте и уговаривали меня вступить в нее. Учение этой секты представляло собой странную смесь учений альбигойцев, манихеев, шиваитов, буддийского тантризма и демонизма в той форме, в которой он описан в черной магии. Я согласился, скорее из любопытства. Меня в то время увлекала теософия. Я изучал книги Штайнера и Блаватской. Штайнер казался мне одним из «великих посвященных», подобно тем, о которых писал Шюре ¹⁴³, но язык его отталкивал меня своей сухостью и серостью. На нем лежала печать немецкого педантизма, и требовалось усилие воли, чтобы дочитать его. В противоположность Штайнеру, книги Блаватской были похожи на картину, написанную сочными красками; они читались, как увлекательный роман. Но главное, что я извлек из всей этой литературы, было оправдание Люцифера. Он представлялся как тайный благодетель человечества. Его падение рассматривалось как наказание за желание, чтобы люди сразу покинули материальный мир, освободились от гнета вещества и стали бы подобными космическим духам. Само люциферианство представлялось как высший спиритуализм, а миссия Люцифера – миссией будущего.

В моих новых знакомых я видел интеллигентных и дружелюбных людей. Так началось наше общение. Я приходил в дом одного из них. Мы читали мантры, писали каббалистические знаки, определенное время отводили молчаливой медитации и т. д. Этот кружок посещали еще несколько лиц, в том числе и женщины. Одна особенно интересовалась жизнью цыган и говорила, что у них своя религия, что цыгане только внешне принимают веру тех народов, с которыми живут, а на самом деле остаются демонопоклонниками. По ее словам, искусство гадать передается у цыган из поколения в поколение: это конспиративная наука, секреты которой тщательно скрывают от посторонних глаз. Она говорила, что у цыган есть свой язык, своя история, свое управление; что цыганский табор подобен еврейскому гетто в Средние века. Она также утверждала, что у цыган есть своя народная медицина, что редко можно видеть больного цыгана, даже старика. Далее она рассказывала о другом племени – иезидов, выходцев из горной Сирии, которые почитают диавола, называя его Мелик-Тауз, и считают, что настанет эра Мелик-Тауза. Диавола они изображают в виде петуха, который будит людей от сна и первым приветствует солнце. Обращаясь к своему жрецу, называемому шейхом или пиром, иезид обязательно приносит к нему живого петуха. Эта женщина называла себя аспиранткой какого-то института истории или этнографии. В общем, разговоры сводились к тому, что христиане напрасно относятся к сатане с пренебрежением и отвергают его помощь.

Наступило время, когда мне сказали, что если я желаю вступить в союз «сыновей Люцифера», который они называли «братством», то должен пройти определенную инициацию. Я согласился. Странное дело, я жил двойной жизнью. На службе я числился хорошим специалистом и дисциплинированным работником, в семье любящим отцом, хотя мою жену беспокоили мои отлучки. Она не разделяла моих увлечений, ей скучно было читать книги, которые я приносил домой, но она сдерживала свое недовольство, наверно, надеясь, что это со временем пройдет.

Наконец настал день моей инициации. Мы собрались вечером. Такие вечера бывали у нас раз в неделю. После обычных мантр и упражнений руководитель группы сатанистов прочел заранее написанное на листке прошение к Люциферу, в котором я просил его принять меня в число его «сыновей», обязался хранить тайны «братства», помогать им во всех нуждах, и вручал Люциферу свои душу и тело, чтобы он помогал мне в земной жизни, а после смерти возвел мою душу в свое огненное царство (было написано буквально «к огненным высотам»). Я прочел и заколебался. Я знал из Евангелия, что демон – это злой дух, противник Бога,– почему я должен был отдавать ему свою душу? Меня объял страх, как будто мне предлагали прыгнуть в пропасть. Я спросил: «Почему я должен сделать это? Вы говорите о свободе, что рабом христианского Бога быть постыдно, а здесь я становлюсь рабом неизвестного духа». Руководитель сказал: «Как – неизвестного? Сколько времени ты служишь ему? Кто посылал души умерших говорить с тобой на спиритических сеансах? Кому мы здесь читали мантры, кого призывали на помощь, кого называли каббалистическими именами? Мы не носим креста, но у нас есть свои тайные знаки. Ты удивляешься, почему мы никогда не читаем Евангелие; но у нас есть своя библия, которая называется «Книга Каина». У нас есть евангелие от Иуды. Это сокровенные книги, а Библия, о которой ты говоришь,– для профанов. У нас есть свои «святые» – это Каин и Иуда. Потом ты узнаешь, что совершили они для человечества и как неблагодарно люди поступили с ними. Ты давно стал рабом Люцифера, а теперь мы хотим, чтобы ты стал его сыном и познал те взлеты и падения, которых не испытывал никогда. Впрочем, Люциферу нужны мужественные люди; если ты боишься, то можешь оставить нас». И опять какое-то жгуче чувство овладело моим сердцем: что это за взлеты и падения, что это за вершины и бездны, куда возводит своих поклонников Люцифер? Я колебался: уйти или остаться? Но какое-то чувство, подобное опьянению или сильной страсти, овладело мной. Я помнил учение оккультистов и теософов: «Надо испытать все – и добро и зло, чтобы стать мудрым». Наконец я сказал: «Дайте мне чернила, я подпишу прошение Люциферу». На это руководитель ответил: «Ты должен расписаться своей кровью – это древний обычай; в крови пребывает душа человека, кровью соединены люди друг с другом, кровью ты соединяешься с Люцифером». Мне дали иглу, похожую на заостренную спицу, чтобы я проколол себе руку, но я попросил бритву. Как только я прикоснулся бритвой к коже, ощутил невыносимую боль. Это было вторичным предупреждением. Чувство боли было необычайным, как будто вместо кожи был один нерв. Я отложил бритву в сторону. Увидев это, руководитель сказал: «Читай за мной мантру – обращение к Люциферу». После этого я снова взял бритву, разрезал руку и подписался кровью на листе. Мне показалось, что что-то оборвалось в моей груди, что мое сердце окаменело. У меня не было ни радости, ни раскаяния. Когда я пришел домой, жена спросила меня: «Что с тобой, ты болен?». Я как мог успокоил ее, но она показалась мне совершенно чужим человеком. Наутро, когда дети подбежали ко мне, я должен был внутренне убедить себя, что это мои дети,– у меня пропала любовь к ним. Прошло некоторое время. Я, как артист, играл любящего супруга и отца, а в сердце желал, чтобы моя супруга и дети умерли или оставили меня.

У сатанистов есть своя обрядность; большей частью это кощунственное подражание Таинствам Церкви. У них есть свой календарь, где отмечаются дни античных философов, Платона, Порфирия, императоров – гонителей христианства, особо известных оккультистов, ересиархов и т. д. В дни их памяти совершались особые собрания. У них был обряд, пародирующий Причастие. По очереди одна из женщин должна была изображать собой живой престол: разжигали камин, устроенный из старой голландской печи; женщина, обнаженная, ложилась на пол, на грудь ее ставили какой-то сосуд с вином, напоминающий чашу без ножки; она должна была лежать не шевелясь, чтобы не пролить ни капли вина, иначе обряд считался недействительным. По окончании мантр с ее груди брали чашу и каждый пил из нее; все, что оставалось, должна была допить сама женщина. До этого в вино бросали щепотку золы из очага. Я не буду рассказывать вам о всех мерзостях, которые совершали сатанисты. Когда-то в молодости я читал «Историю инквизиции», тогда подобные вещи казались мне бредом психически ненормальных людей, но теперь я пережил все это сам. Мне стали понятны бессмысленная жестокость, ненависть к Богу, разрушение церквей и монастырей в недавнем прошлом,– это был коллективный сатанизм, это была одержимость, которая охватила часть народа, они исполняли волю демона. Почему они убивали и жгли – они сами не знали, но они действовали не только по приказу атеистической власти, но и по влечению другой, непреодолимой, невидимой силы. Это была демоническая оргия на огромном пространстве страны.

Что я переживал в это время – трудно сказать. Иногда у меня бывали приступы какого-то веселья, как у пьяного: когда хочется хохотать, не понимая, над чем, но они быстро сменялись глубокой тоской, и если бы меня в то время спросили, чего я хочу, то я ответил бы, что я хотел бы покончить жизнь самоубийством, но прежде взорвать этот мир огромной бомбой. Какое странное чувство – испытывать приступы веселья, похожие на приступы пароксизма, но никогда не ощущать радости.

У сатанистов особый культ разврата. Это не просто патология, а именно ритуал – осквернение человеческого тела, осквернение человеческого семени как возможности новой жизни. Сам разврат рассматривался как форма демонопоклонения. Но не буду останавливаться на этом; самое страшное было для меня впереди».

Затем этот человек обратился ко мне и сказал: «Я, наверно, утомил вас, но мне почему-то захотелось рассказать вам об этом. Я прошу помощи, если она возможна». Я ответил: «Нет, я внимательно слушаю вас, но скоро начнется вечерняя служба, и мне надо идти в храм; я нахожусь там в роли ученика – это моя семинария». Тот ответил: «Я постараюсь говорить кратко, хотя мне это нелегко».

Он продолжал: «Руководитель, или, как его называли, “старший сын Люцифера”, сказал мне однажды, чтобы я готовился к инициации в следующую ступень (в их общине было несколько ступеней). Я принял это спокойно, скорее даже с удовольствием. Если у меня осталось еще какое-нибудь чувство, то это было чувство азартного игрока, хотя в своей игре я только проигрывал. Мне сказали, что при этом ритуале человеку завязывают глаза. Я ничего не возразил – что надо, то надо. Затем меня повезли куда-то. Машина остановилась у незнакомого дома. Мы сошли по ступеням в нижнее помещение, похожее на большой подвал. Со мной было три человека: один – руководитель, а двое – неизвестные мне. На столе лежал какой-то узел. Руководитель сказал: “Ты должен принести жертву Каину, он первый из людей принес жертву Люциферу”. Узел развязали, там оказался грудной ребенок. “Ты должен убить его своей рукой”,– сказал мне руководитель. И вдруг со мной произошло что-то необычайное. Как будто я разделился надвое и смотрю со стороны, что делает мое тело: оно подходит к столу, как автомат, берет в руки нож, а затем говорит: “Я лучше задушу его” – и душит ребенка; затем у мертвого разрезают горло, раздается какой-то хрип, в моей руке окровавленный нож, и я пришел в себя. Нельзя сказать, что я делал это бессознательно, под каким-то гипнозом, нет, сознание мое было совершенно ясным; я хотел это сделать, чтобы угодить сатане. Совершенно спокойно я вытер нож о пелены ребенка. Мне снова завязали глаза, предупредив, что никто не должен знать о происходящем.

Дальше у меня начались кошмары. Хотя я перестал быть человеком, но, видимо, не превратился в демона. Меня стала мучить совесть. Это был ад, и теперь я нахожусь в этом аду.

Я сказал вам, что понимаю, почему была кровавая бойня христиан в 30-х годах, я сам пережил тогда эту ненависть к Богу: проходя мимо храма, я думал, что хорошо бы взорвать его динамитом или устроить оргии в самом алтаре. Но то побоище – это только прелюдия к всемирной гекатомбе, к концу мира, когда осатанеет человечество. Почему не развратничают животные и звери, почему до этого додумался человек? – Потому что людей хочет погубить демон; а разврат – это тоже обряд демонопоклонения, только люди не понимают этого.

Я пришел в церковь и исповедовался у священника. Он смотрел на меня как-то удивленно, но прочел разрешительную молитву и сказал: “Пусть Бог простит тебя”. Но совесть продолжала терзать меня. А после обращения моего к Церкви темная сила стала еще более жестоко мучить меня – так, как хозяин бьет своих непослушных слуг. Я пришел к одному старцу, который жил недалеко от города, и исповедовался у него снова. Он выслушал меня внимательно и сказал: “Если не умиротворится твое сердце, то пойди и заяви на себя, что убил ребенка, только не называй своих сообщников, скажи, что ты сделал это один, сам”. Я обрадовался этому совету и попросил, чтобы меня принял прокурор. Имя его я называть не буду. Тот решил, что я пришел к нему с какой-нибудь жалобой, и вежливо предложил сесть. Я сказал, что прошу арестовать меня немедленно, что я убил человека. Они пристально посмотрел на меня и сказал: “Расскажите, в чем дело”. Я стал рассказывать, и вижу, что лицо его меняется, что нечто вроде улыбки появилось на губах. Он сказал: “Мы сделаем все, чтобы помочь вам, подождите, пожалуйста, в приемной”. Я вышел и стал ждать. Через час меня позвали снова. У прокурора сидел какой-то мужчина довольно оригинального вида, пожилой человек с черной тростью, которую он не выпускал из рук, а около него лежала его собака. Он был одет подчеркнуто неряшливо. Прокурор говорил с ним, как со своим близким знакомым. Как видно, он уже вкратце рассказал мое дело. Этот человек стал задавать мне вопросы. Как я впоследствии узнал, это был известный психиатр. После беседы я вышел и услышал, как он говорит: “Бред религиозного содержания, мания преследования и в то же время навязчивая идея самоубийства. Нуждается в немедленном лечении. Представляет потенциальную опасность для общества, особенно для своих родных, за последствия я не ручаюсь”.

Вместо тюрьмы меня отправили в дом умалишенных и долгое время кололи разными препаратами. С работы меня, разумеется, уволили, но дали приличную пенсию. Может быть, этот диагноз выручил меня, а то бы мне трудно было отделаться от сатанистов. А так – что можно требовать от сумасшедшего?

Теперь я хожу по церквям, но никто не понимает, как мне тяжело. Жена и дети тоже считают, что со мной произошло что-то неладное, и жалеют меня. Я хотел бы быть сумасшедшим, но беда в том, что я не сумасшедший. Я отдал кровь свою и невинного ребенка, как залог сатане. Можете ли вы чем-нибудь помочь мне?»

Я сказал: «Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей произнес дерзновенные слова: “Если бы Иуда покаялся, то Господь не только простил бы его, но принял бы его как апостола. Но Иуда отчаялся, потому погиб”. Поэтому берегитесь больше всех грехов, которые вы сделали,– отчаяния. Апостол Павел пишет: Надежда не посрамляет» ¹⁴⁴.

Тот опять спросил: «А что же мне делать?». Я ответил: «Если вы спрашиваете моего совета, то я думаю, что вам лучше всего оставить вашу пенсию семье, поступить в какой-нибудь монастырь и нести епитимию за свои грехи. Или же найдите духовного отца и всецело вверьтесь ему. Но мне кажется, первое лучше для вас».

Он поблагодарил меня и ушел. Прошло несколько недель, и я снова встретился с ним. Он с какой-то робкой улыбкой сказал мне: «Я, кажется, наговорил вам что-то несуразное, забудьте об этом. Я ведь подвержен галлюцинациям».

Вскоре меня перевели на другой приход, и я больше не видел этого человека. Не знаю, было ли то в действительности, что он рассказал мне, или это была только галлюцинация больного. Но, так или иначе, он приоткрыл мне сатанинские глубины. Для меня стало понятным и почти зримым, что мы находимся на внешней оболочке земли, а под нами ее ядро – огненное царство ада, и волны из преисподней все с большей силой выплескиваются на поверхность земли.

Я написал об этой встрече почти через 50 лет. К тому же его рассказ был в какой-то степени похож на исповедь, поэтому я прошу тех, кто прочитает эти строки, помолиться о рабе Божием, имя которого знает Господь.