Об одном пастыре

Под 54⁰9' сев. шир. и 6⁰48' восточ. долг. от Пулкова расположен маленький городок Крапивна на небольшой возвышенности, поднимающейся над реками Плавою и Упою при впадении первой во вторую. На низких берегах реки – за Упою находится деревня Орлово, за Плавою – ряд свобод. Все эти селения в религиозном отношении связаны с Крапивной, так как принадлежат к ее приходам. Когда возникла Крапивна, неизвестно. Местное предание, кажется, уже забытое или полузабытое теперешними поколениями, повествует, что на месте теперешней Крапивны некогда поселились два старца – Юдко и Белая Борода, и от них пошло крапивенское наведение, в значительной мере до последнего времени состоявшее из Юдиных и Белобородовых. В документах Крапивна встречается редко. В завещании Димитрия Донского 1371 г. Крапивна отказывается им жене: «а-се даю своей княгине свой промысел Скирменовскую слободку…, Крапивну с бортники». Слободы (Московская, Казачья, Пушкарская, Жилая) возникли по-видимому в правление Грозного в целях борьбы с татарскими набегами. В 1587 г. Крапивна была выжжена Крымскими татарами. В 1708 г. Крапивна вошла в состав Московской губернии, в 1719 г. была образована Тульская провинция, и Крапивна стала Тульской. В 1796 г. при учреждении Тульской губернии Крапивна осталась за штатом, но в 1802 г. она была вновь назначена уездным городом и остается им до сего дня, хотя опасность стать доштатным городом угрожала ей и во второй половине XIX столетия. Она была обойдена железной дорогой, прошедшей около имений гр. Л.Н. Толстого, кн. Гагарина; земские учреждения некоторое время были в селе Сергиевском (имени князя Гагарина). Железной дороги у Крапивны нет и теперь, но земские учреждения и все, полагается захудалому уездному городу, она имеет.

К западу и северу от Крапивны идет Засека. Так она имеет около себя и леса и реки, сама она утопает в садах, а ее улицы густо засажены тополями. В Крапивне много яблок и немало цветов. О природе Крапивны и ее уезда легко себе составить понятие по многим описаниям Тургенева и стихотворениям Фета. Л.Н. Толстой дает описание Ясной Поляны в Анне Карениной, но от его описания не получается вполне того впечатления, которое дается местной природой и которое получаем, читая «Записки охотника», «Дворянское гнездо», «Рудина» Тургенева или «Осень» и др. Фета (см. приложение у Ниве 1912 г. – стихотворения Фета, Т.1, кн. 2, стр. 174 следующ.). И Тургенев, и Фет – не туляки, а орловцы, но Мценский уезд недалек от Крапивенского, да и писатели эти знали Крапивенский уезд.

В политическом отношении Крапивна всегда входила в состав Руси. Этого нельзя сказать о соседних с ней городах. Одоев в XV столетии (до 1494 г.) был литовским, Тула в XIV веке одно время была татарской. В религиозном отношении Крапивна исстари является православной. Несомненно, на ее месте жили еще люди курганного племени (около самого города находится курган), жили затем финны (финские названия рек: Плава, Солова), жили вятичи до принятия ими христианства, но все это было давно и следов языческих верований в ней совсем не сохранилось; остались суеверия, но это другое дело. Иноверцы и христиане инославных исповеданий, представляющие собой элемент пришлый, не составляют и 3% городского населения, только случайно являлись здесь раскольники, нисколько не колебавшиеся обращаться к православному духовенству, о сектантах здесь не слышно; поэтому благочинный – предшественник того пастыря, о котором будет речь, – писал в годовых отчетах: «в Крапивне нет никакого толка».

Календари очень льстят Крапивне, определяя количество населения ее в 6 или даже 7 тысяч человек. На самом деле население ее в настоящее время доходит до 3 тысяч человек. Цифры, превосходящие три тысячи, получаются от сложения населения города с населением слобод и деревни Орлова. Но как ни мала Крапивна, изучение ее и подобных ей городов в бытовом, экономическом и религиозном отношениях представляет не малый интерес и немаловажное значение. Этот маленький городок представляет собой одну из таких клеточек, из которых состоит государственный организм России и тело русской православной церкви. Его история отразила на себе историю России, в его настоящей жизни в миниатюре отражается все то, чем живет, чем волнуется и к чему стремится Россия. Поэтому и история отдельных лиц, деятельность которых влияла на судьбы Крапивны, не может не иметь интереса и значения. Одним из таковых был недавно почивший пастырь – протоиерей Сергей Иванович Глаголев.

Сергей Иванович Глаголев родился 21сентября 1839 г. Он был младшим сыном диакона села Богучарова, (Алексинского уезда, Тульской губ.), Ивана Ивановича Глаголева. Семья была небогатая, богобоязненная, трудолюбивая. Глубокая религиозность, безусловная покорность воле Божией, способность довольствоваться немногим и работать не покладая рук, вот что характеризовало отца и мать, трех дочерей и двух сыновей семьи. Может быть, это и не специфические черты семьи, может быть, ими характеризовались многие семьи духовных того времени. Но теперь иные времена. И слушая рассказы об этих людях давних годов и наблюдая оставшихся живыми из них, удивляешься их смиренно спокойному отношению к тому, что мы называем несправедливостью судьбы и людей, удивляешься из нетребовательности. Эти духовные старого времени работали всю жизнь в храме нерукотворном – на лоне природы, вели свое хозяйство – небольшое по объему, немудреное по технике; в храме рукотворном они служили духом – Богу истины, совершали священнослужение, приносили Богу молитвы и умели молиться. Как хозяйственное обучение, так и религиозное воспитание в старых духовных семьях дети получали дома.

Школа, в которой они учились, имело мало отношения к жизни: хозяйству она не учила, скорее от него отучала; нечего, конечно, говорить о том, что не школа учила и молиться. Перефразируя Пушкина, позволительно выразиться, что школа учила мыслить и страдать. Никаких положительных знаний она не сообщала, ничем реальным не увенчивала она и способностей, и трудолюбия, но она, несомненно, развивала формально, а того, кто противился этому развитию, она научала терпению. В эту школу – в Тульское духовное училище – Сергей Иванович поступил в 1850 г. В 1854 году он перешел в семинарию (без приемных экзаменов). В противоположность ученикам училищ, семинаристы назывались тогда учениками благородных наук. В семинарии Сергей Иванович стал уже сам содержать себя, давая уроки. В 1860 году он ее окончил со званием студента. Тяга в высшие школы тогда была весьма слабой. О светских заведениях имели очень смутное понятие, а академии не могли влечь к себе. В школу идут для познания истины, но тогдашние семинаристы были людьми верующими, истину они знали, и академия могла представляться им лишь как учреждение, разрешающее второстепенные и третьестепенные вопросы, а не вопросы жизни. Не сулила академия и благ житейских. Профессор семинарии был также беден, как и сельский диакон. Академия могла привлекать тех, кто, по апостолу, желал епископства, но и епископство давалось не скоро.

Со школой у С. И-ча не было связано никаких скорбных и неприятных воспоминаний, но недостатки ее он сознавал ясно. Когда при нем один священник по поводу очерков бурсы Помяловского сказал: «он описал только темные стороны бурсы, но коснулся светлых», С. И-ч спросил с улыбкой: «а в чем они заключались?» Из его личных воспоминаний вытекало, что тогдашние жрецы науки не могли воспитывать своих питомцев, потому что сами были не воспитаны и жили далеко не в тесном общении с культурой. Мало помогало должно быть и сокращенное изложение правил благоприличия и вежливости, помещенное в грамматике Бантыш-Каменского. Не могли тогдашние жрецы науки и учить многому из того, чему обязаны были учить. Учителя духовных училищ не знали арифметики и географии. Не было учебников, не было карт, не было книг географического содержания. Математической географии учитель не понимал сам, сообщений физической географии он не представлял, в его кругозор, ведь, помещались только родное село, может быть какой-нибудь уездный город да Тула. Приведение дробей к одному знаменателю было Рубиконом, пред которым останавливались не только ученики, но и поседевшие в науке педагоги. Учили в духовном училище русскому, латинскому и греческому языкам, учили недурно, хотя и не читали, и не переводили ни русских, ни латинских, ни греческих классиков.

В семинарии наук было множество. Кроме общеобразовательных, древних языков и богословских преподавались сельское хозяйство, медицина, геодезия, новые языки. Геодезист, он же, понятно, математик и физик, носил прозвище «поршень», – намек на существование воздушных насосов в физическом кабинете, опыты с электрической машиной ему не удавались систематически, и это явление он объяснял кратко: «отсырела». Знакомство учеников с математическими терминами выражалось в том, что они праздничные пироги звали логарифмами. По медицине преподавание сводилось к приятным разговорам: «а что будет, если я съем лягушку?» и т.п. Все это, конечно, неудивительно, но удивительно, что патристика, входящая тогда в цикл философских наук, совершенно игнорировалась, Священное Писание и Церковная история считались второстепенными предметами. В риторике главным делом по-видимому было писание хрий, в философии – серьезное место отводилось логике, в богословии увенчивала здание Догматика (Антония). Тогда появились архиеп. Иннокентия – последние дни земной жизни Христа Спасителя и большая догматика Макария. Профессор Нового Завета и догматист читали ученикам эти книги на уроках. Экзамены тогда были не для учеников только, но и для профессоров, как именовались тогда семинарские педагоги. Ректор делал заключение о наставниках, архиерей приезжал прямо с целью ознакомиться с ними. На экзаменах при архиерее спрашивались не все, а по выбору. Экзамен отчасти имел вид спектакля. Епископ от времени до времени высказывал какие-нибудь положения, семинарское начальство и преподаватели по его приглашению высказывали мнения, лучшие ученики отжаривали билеты, средина и низы играли роль зрителей. Было тогда все своеобразно. Так, один из товарищей С. И-ча, впоследствии его сослуживец, почему-то решил, что его не спросят на предстоящем экзамене с архиереем, но как человек любознательный он от экзамена не уклонился, а решил явиться на него и послушать ответы коллег и речи экзаменаторов, но решил он слушать с комфортом: принес с собой тулуп, разложил его на задней парте и лег, будучи незрим для экзаменаторов. Здесь полеживая с приятностью на мягкой овчине, он впитывал в себя мудрость экзаменационного стола и вдруг услышал, что к этому столу вызывают его. Растерявшись от неожиданности, он надел тулуп на себя и в этом виде подошёл к столу испытаний. Дело было петровским постом. Ректор, увидевши странную фигуру, не растерялся, но обратившись к архиерею, сказал: «вот – Ваше преосвященство, хороший ученик, но страдает лихорадкой, сегодня у него приступ болезни». «А, сказал Владыко, ну Бог с ним, пусть идет домой».

Но как ни как, формальное развитие школа давала хорошее. Любопытно, что семинария той эпохи, не давая своим ученикам фактических знаний, не развивала в них склонности к резонерству, бесплотному философствованию, праздным и горячим спорам. Напротив, у многих питомцев тульской семинарии того времени – теперь уже сошедших в могилу – можно отметить спокойную вдумчивость по отношению к тому, что им сообщалось, готовность прежде всего познакомиться с фактом, поэтому шестидесятые годы и не захватили их врасплох. С. И-ч оканчивал курс семинарии с сознанием, что и семинария в своем настоящем виде должна оканчивать существование и быть преобразована по существу и форме. Четверть века спустя по окончании курса он с удивлением узнал от своих сыновей, поступивших тогда с Московскую духовную академию, что там существует институт старших. Он сказал: «это – учреждение, которое было устарелым в духовных семинариях еще в 50-х годах. Это – анахронизм, который должен исчезнуть». Действительно, этот анахронизм, поддерживавшийся в Академии допотопными ректором Смирновым и инспектором Горским, исчез вместе с ними осенью 1886 г. У студентов того времени это событие получило название «свержение 18 тиранов», но оно не заслужило столь громкой клички.

Поучительной особенностью Сергея Ивановича является то, что он не определял сам путей своей жизни. От Господа пути направляются. И Сергей Иванович ждал воли господней, во всю свою жизнь он ничего не искал для себя. От брал то, что его давали, и исполнял свой долг.

Но относительно того, какое служение его ожидает, он не имел сомнений. В доме его отца была икона свят. Николая Чудотворца на деревянной доске старинного написания. Потом эта икона находилась в доме Сергея Ивановича. Она было предметом особого почитания со стороны маленького Сережи, он видел сны, в которых эта икона и свят. Николай являлись ему в особом сиянии. В одном из таких снов свят. Николай сказал ему: «ты будешь служить мне». Отец, которому маленький сновидец рассказывал свои сны, решил: «ну, видно, Сережа, быть тебе священником в храме свят. Николая Чудотворца». И Сергей Иванович не сомневался в этом. Но случилось как будто не так. По окончании курса он отправился домой к своему родителю. Тогда учебный год кончался после половины июля. Не долго Сергею Ивановичу пришлось пробыть на родине. Из города Крапивны, где у него был товарищ по семинарии, ему пришло предложение занять священническое место, женившись на сестре этого товарища. Тогда, как это отчасти в духовном сословии существует и теперь, за невестами давались места и, сверх этого, в приданое за невестами давали сирот. Сергей Иванович принял предложение, на место он определен был.

Но определен он был к кладбищенской церкви Всех Святых и не переставал оставаться уверенным, что служение его ожидает не здесь. Так и произошло. Он не служил совсем в церкви Всех Святых. В Крапивне освободилось место в Соборной Николаевской церкви, за местом этим давалась сирота, дочь диакона, но и ранг сироты и слабо кончивший семинарию жених в глазах епископа не подходили к собору. Он дал жениху место в церкви Всех Святых, а Сергея Ивановича перевел в собор.

В это время епископ Алексей (Ржаницын) был переведен из гор. Тулы. Сергею Ивановичу пришлось за посвящением ездить в Рязань, где он и был рукоположен во священники архиепископом Смарагдом 26-го октября 1860 года.

Много нелестного рассказывается об этом святителе, но Сергей Иванович сохранил о нем доброе воспоминание. Преосвященный Смарагд не задержал его в Рязани и дело посвящения совершил очень скоро. Контрибуции с Сергея Ивановича взято не было. Бывшие вместе с Сергеем Ивановичем у архиепископа Смарагда рязанские духовные и ставленники говорили: «ишь как он хорошо обращается с чужим, а с своими не церемонится». Они даже объяснили это желанием архипастыря приобрести себе добрую славу в чужой епархии. Посвятив Сергея Ивановича, архиепископ Смарагд сказал: «поминай меня всегда после отца и матери». Завет этот был исполнен. Впоследствии и другим духовным о. Сергий указывал, что хиротонисовавшего их епископа им нужно поминать после родителей.

Сергей Иванович был глубоко религиозен, его православную веру не колебали никогда никакие влияния, но его религиозность не была показной. Постороннему наблюдателю он порой мог показаться даже холодным к вере, он спокойно выслушивал отрицательные взгляды на веру, христианство, православие, радушно принимал в своем доме иноверцев и инославных, никогда не проявлял религиозного фанатизма и формализма. Со стороны нельзя было заметить, что в основе его жизненного уклада была религия, потому что религиозность не подчеркивалась во вне, не проявлялась резко в домашней обстановке. Многие русские беллетристы, изображая священников, приписывают им елейность, постоянные церковнославянские обороты речи. Это совершенно неверно. Таким священников очень немного, если только они есть. Не был таким и Сергей Иванович. Не было в нем и религиозного легковерия. К сообщениям о чудесах, явлениях он относился с крайней осторожностью. Когда один афонский монах, бывший лютеранин, питомец Дерптского университета, стал описывать ему современный Афон, как обитель чудес, он ему дал понять, что такие описания могут привести к соблазнам и печальным последствиям, и тот тогда стал откровенно описывать таким, каков он есть, с его святыми и с его темными сторонами. Но относясь осторожно к фактам и сообщениям о фактах, он твердо верил и в пути Провидения и в его знамения и указания. Об одном его знаменательном сне было рассказано. Точно также он утверждал, что в сновидениях был уведомлен о кончине своего отца (в 1861 г.) и матери (в 1878 г.). Оба сновидения были, кажется, похожи. В его спальня входит его старший брат Андрей Иванович, бывший священником недалеко от места служения их отца. Лицо о. Андрея серьезно и печально. «Ты что брат?» – спрашивает Сергей Иванович. Андрей Иванович заявляет, что имеет сделать его важное сообщение, но «нет, я не могу», – говорит он, – «я лучше тебе напишу». Он садится писать письмо. Сергей Иванович видит это письмо, сообщающее ему в одном случае о смерти отца, умершего на месте своего служения, в другом – о смерти матери, скончавшейся в доме о. Андрея. Утром, проснувшись, Сергей Иванович высказывает предположение о правдивости сна, и сон действительно немедленно оправдывается.

Сергей Иванович 21 года стал настоятелем соборной церкви в г. Крапивне (там был еще другой священник) и в течение более полстолетия он оставался настоятелем это храма во имя свят. Николая, только круг его дел и обязанностей все расширялся. Не красна было его жизнь священнослужителя в ту пору. Весь доход с прихода, состоявшего из горожан, слободских крестьян и деревни, и с земли достигал, кажется около 400 руб. в год. А нужно было содержать не только себя и жену, но и сирот. Нужно было помогать и бедным родным. Молодой священник скоро обратил на себя внимание. Он был сделан учителем в сельской школе государственных имуществ и уже в 1863 году был назначен духовником Крапивенского духовенства. Вместе с тем был назначен увещателем по присутственным местам. Шестидесятые годы сказались на Крапивне, как и на всей Руси, так, как никакие годы не сказались потом никогда доселе. Движение последних лет ничего не внесло нового в жизнь. Тогда совершилась отмена крепостного права и возник ряд новых учреждений – новые суды, дума, земство, школы, банки. Молодой священник, привлекший к себе симпатии населения и обративший на себя внимание общества и духовенства своей энергией, способностями и отзывчивостью, немедленно был привлечен к делу осуществления реформ в Крапивне, он стал членом уездного училищного совета, одновременно с графом Львом Николаевичем Толстым, который тогда еще не был радикалом, и по школьным делам Сергею Ивановичу приходилось сносится с графом, наводнившим (тогда – не бесплатно) своими книгами для чтения все школы уезда. В период с 1868-го по 1874-й год он был выборным председателем училищного совета до тех пор, когда должность председателя стала в нем обязательно замещаться предводителем дворянства. Он любил школьное дело, он побывал многократно во всех школах уезда, он взял на себя труд заведывания школьными пособиями, выдачей жалования учителям и учительницам, и в его доме перебывали все работник и работницы школьного дела уезда, и в беседах с ними он выяснял школьные нужды по уезду. Молодой священник был привлечен к общественной деятельности. Его выбрали гласным городской думы (с 1868 г.), земским гласным от мелких земледельцев. Его неоднократно даже выбирали членом ревизионной комиссии по банку. И он принимал деятельное участие и в городских и земских делах, стремясь направлять все к духовному благу. Из земских дел, для него, кончено, было ближе всего школьное; город, совместно с другими, он подвинул к открытию женской прогимназии, законоучителем которой стал со дня ее основания (1871 г. 10 октября) и оставался им до осени 1915 года. Он был законоучителем трех поколений (матерей, дочерей и внучек).

Сергей Иванович был человеком прямым и откровенным, любившим ясность, определенность и аккуратность. Аккуратность называют вежливостью королей, но она есть вежливость и людей всех рангов. Сергей Иванович никогда не опаздывал и не запаздывал. Не любил он неясности и недоговоренности. Предшествовавший ему благочинный говаривал ему: «в консисторию нужно писать по возможности темнее, а то сейчас придерется». Но Сергей Иванович не следовал этому правилу, и, однако, во всю его жизнь никто не сумел к нему придраться. Он в шутку отмечал, что даже, когда секретарем Тульской консистории был В., впоследствии видевший в тульской остроге, который брал взятки даже с архиерейского дома за свои подписи об отчетах по расходам дома, он и на этого секретаря не издержал ни копейки и не имел с ним столкновений. Но никогда не поступаясь принципами и будучи человеком прямым, Сергей Иванович умел жить с людьми, он был очень хорош с дворянством и купечеством. Богатое дворянство мало соприкасалось с Крапивной, но дворяне средние заняли места в земстве ив иных учреждениях, после 1861 г. они переживали экономический и социальный кризис. Недостаток доходов от имений пришлось восполнять платной службой. Отношения к другим сословиям трактовавшимся, как низшие, пришлось изменить. Экономическое положение духовенства стало улучшаться, вместе с тем стало улучшаться и его общественное положение. Нужно еще заметить, что духовные, привыкшие жить скромно, не имели долгов. Многие дворяне совершенно запутались в них. От этого они нередко оказывались в более зависимом положении, чем духовные. В Крапивне как-то скоро и просто между средним дворянством и духовенством установились отношения равенства. Крапивенское купечество встретило реформы с большими упованиями и надеждами. Оно было малограмотно, первогильдейские купеческие жены оказывались совсем неграмотными, но по-видимому все думали, что самый факт преобразований всецело приобщал их к европейской культуре. Предприимчивые купцы видели, что новые порядки открывали возможность широких и новых предприятий; купцы непредприимчивые и недалекие с удовольствием приветствовали банк, который давал деньги довольно охотно и щедро на первых порах под 8%-!0%, между тем как прежде местные благодетели умели давать по 40%-50%. Купеческие отцы города, кажется, трактовали реформы не в демократическом смысле, а в том, что они стали господами и благородиями. В новых учреждениях они облеклись в мундиры и треуголки, причем крапивенский портной, твердо знавший главенство в организме правой части, снабдил их шпагами на правой стороне. Охотно купцы подписывались своими новыми званиями по новым должностям. От того времени сохранились подписи: «товарищ банка» (=товарищ директора банка), «товарищ прогимназии» (очевидно, товарищ председателя какого-нибудь совета прогимназии). Но приобщившиеся культуре крапивенские деятели 60-х годов были себе на уме, они учитывали и культуру; одно дело говорить: образование – великая вещь, другое дело дать образование хотя бы и собственным сыновьям. На последнее решались только самые самоуверенные, впрочем, неудачно: сыновья возлагали надежды не на образование, а на родительские капиталы. Менее самоуверенные, боясь непочтения со стороны ученых сыновей, ограничивали их образование местным уездным училищем, где обучалось все мужское население Крапивны. Когда возникло дело об учреждении в Крапивне женской прогимназии, крапивенцы очень охотно взялись за него: во-первых, громкое название; во-вторых, изумительная дешевизна содержания: начальнице 200 руб. в год, учителям по 200 руб., надзирательнице 100 руб., но вскоре их стали обуревать сомнения. Наконец, в городской думе был решительно поставлен вопрос: «что же у нас жены будут умнее мужей». Сергей Иванович решил тогда спасти положение вещей, он не стал говорить о пользе образования, о нужде в образованных женах и матерях, нет, он выступил с доказательствами, что жены не будут умнее мужей: во-первых, учителя те же, что и в уездном училище; откуда же у них явится новая мудрость? Во-вторых, оклады в прогимназии меньше, чем в училище (там 300 руб., а здесь – 200 руб.), а где меньше платят, там хуже учат; наконец, в-третьих, число лет обучения в училище и прогимназии одинаково, но девочки, как сосуды немощные, конечно воспримут меньше, чем мальчики. После этого думцы без колебаний решили открыть прогимназию, а после заседания говорили Сергею Ивановичу: «Вы, батюшка, нам все разъяснили и нас успокоили». Впоследствии эта прогимназия дала очень много учительниц для Крапивенского уезда, да и для других уездов Тульской губернии. В прогимназии обучалось все женское население Крапивны. Правда, некоторые купеческие дамы сетовали, что прогимназистки – хотя бы и крайне бедные – не идут в горничные, но сетования эти были робкими и единичными, да и горничных в окрестностях можно было найти гораздо больше, чем сколько их требовалось для умевших обходится без них крапивенцев.

Хорошо бы было жить молодому священнику, перед которым открывалось такое множество дела по приходу, по школам, по делам помощи и благотворения, по всякого рода запросам, если бы у него было все благополучно в семье. Но здесь ему пришлось перенести тяжкие испытания. Чахотка проникла в семью его жены и одного за другим убивала ее членов. Очередь дошла и до молодой матушки. Два года тяжко страдала она и, оставив мужу двух малолетних – 4-х и 2-х лет мальчиков, перешла в мир иной (3 декабря 1867 г.). Много забот принял с этими детьми молодой вдовец. Теперь старший их этих мальчиков – протоиерей Дмитрий Сергеевич состоит профессором Богословия в Демидовском Юридическом лицее, младший Сергей – ординарным профессором по Основному Богословию в Московской духовной академии.

Заботы по воспитанию осиротевших детей вместе с Сергеем Ивановичем приняла сестра его покойной жены Серафима Никитична Мерцалова, она отказалась от замужества, от личного счастья и заменила детям мать. Религиозная, чрезвычайно честная, благожелательная к другим, но в тоже время своим женским чутьем умевшая порой угадывать и разгадывать людей лучше, чем сам Сергей Иванович, она оберегала детей от вредных влияний, между тем как отец внушал им добрые навыки и занимался их обучением; чтению и письму он обучал их сам, затем поместил из в местное училище, но и здесь следил за их уроками и сам учил их латинскому языку для поступления в духовное училище, куда того и другого отдал во 2-й класс. При массе занятий и должностей он находил еще время возиться дома с арифметическими задачками и латинскими экзерцициями.

Первые 33 года служебной деятельности Сергея Ивановича протекли при архипастыре Никандре, который во всю свою долгой жизнь служил лишь одной кафедре – Тульской и отклонял предложения занять кафедру более видную. На этого престарелого архипастыря священнослужители Тульской епархии привыкли смотреть, как на благостного отца. Он был для них образцом постоянства служения, он не любил карать, он был в высшей степени осторожен в своих решениях, умел привлекать к себе людей, он был для своих пастырей руководственным правилом и назидательным примером. Так смотрел на него Сергей Иванович. Архиепископ Никандр обратил внимание на молодого священника. Он давал ему различные поручения и возлагал на него новые и новые обязанности.

Архиепископ Никандр, сойдя в могилу в 1893 года, заключил собой эпоху, которая человеку настоящих дней может показаться мертвой. Он как будто руководился принципом laissez passer, laissez faire, не предъявлять требований, не предпринимал никаких начинаний, очень подозрительно относился к ним, если они шли со стороны, не обнаруживал охоты награждать, безусловно не любил карать, относясь снисходительно даже к несомненным слабостям. Не любил и бумажных дел, не любил проповедовать. Его представляют, как человека ленивого, больше любившего покой. Верно ли это или неверно? На это на самом деле очень мудрено ответить. Мы слишком склонны в последнее время внешний шум и треск широковещательных предприятий принимать за выражение трудолюбия, энергии и ума. Несомненно, что между архиепископом Никандром, который раньше, чем стал епископом Тульским, был ректором Тульской семинарии, и тульской паствой была крепкая духовная связь. Каждое его слово было священно, каждое его замечание – делались они не часто – принималось глубоко, все его предложения исполнялись неукоснительно. «Не по мне должность благочинного», – говорил Сергею Ивановичу брат его Андрей Иванович, – «но я принял ее во исполнение священной для меня воли нашего владыки». «Наш владыка все любовью покрывает», – говорил об архиепископе Никандре другой пастырь. От архиепископа Никандра передавалось духовенству тульской епархии какое-то благоговейно-религиозное настроение – правда, скорее созерцательное, чем деятельное, но очищающее и согревающее душу. Архиепископ Никандр был человеком очень образованным, до последних дней своей жизни он следил за академической духовной литературой, был человеком очень тактичным, умевшим привлекать к себе всех и превосходно знал людей: едва ли когда-нибудь какой-либо аферист из духовных и светских сумел провести его.

Тридцать три года священствовал С.И-ч при архиепископе Никандре.

Трудно говорить о деятельности священника. Ее плодотворнейшее зерно заключается в интимнейших отношениях пастырей и пасомых: в том, чтобы в трудные минуты жизни духовный сын и духовная дождь шли к своему духовному отцу или посылали за ним, чтобы они руководились его указаниями и наставлениями в важнейших решениях. Это деятельность пастыря не может подлежать человеческому наблюдению и человеческому учету. Можно указать лишь, что пастырь, к которому приходят советоваться с запросами смущенной совести, такой пастырь не может быть назван наемником. А много людей видел у себя Сергей Иванович, искавших у него совета в важнейших вопросах жизни.

Как и где учить детей? Начитать ли то или другое предприятие? Просить ли себе такого-то места? Выдавать ли замуж дочь или женить сына? Как устроить расстроившийся мир в семье? Со всеми этими вопросами приходили озабоченные и недоумевающие люди к С. И-чу. Приходили и с просьбами о местах, помощи и ходатайствах. Нужно вымолить прощение у отца или начальства, смягчить властный гнев, устранить надвигающееся горе, обращались к С. И-чу. И нередко можно было видеть, как приходили со слезами и рыданиями, а уходили утешенные и успокоенные. С особенной осторожностью С. И-ч давал советы о браках, вообще же он предпочитал по возможности уклоняться от вмешательства в брачные дела. Даже люди, достигшие звания «почетного гражданина г. Крапивны», обращались по этим делам к нему. Приходит вдовый купец европейской складки и крапивенского образования посоветоваться о женитьбе на учительнице прогимназии – тоже вдове, далее С. И-чу даются на цензуру письма к этой невесте. С. И-ч просматривает, «вот это у вас что-то непонятно написано», говорит он, – «проблема этого обстоятельства не требует никаких комментарий?» – «Ничего, говорит жених, ведь, она – образованная, ей надо писать по образованному», – «Ну, пишите по образованному», соглашается невольный цензор.

Постепенно преобразовывался соборный приход. Самый храм, довольно бедный в начале, стал благоукрашенным и благолепным. Жизнь шла. О. Сергея призывали к новым служениям. Со смертью старого благочинного он занял этот служебный пост (1884 г.). Возникло дело о церковных школах. К нему он был привлечен немедленно. Трудно и тяжело было это дело в начале. Денег не давалось на школы. Нужно было изыскивать средства, т.е. просить у состоятельных людей, убеждать крестьянские общества. Насколько успешно шло это дело по Крапивенскому уезду, можно видеть из того, что здесь одна помещица пожертвовала на церковные школы гораздо более 100 тысяч. В 1889 году были образованы уездные отделения Епархиального Училищного Совета. О. Сергий стал председателем Крапивенского отдела и оставался им до 1915 года. И никогда, нужно отметить, между земскими и церковными школами уезда не было конфликта. И в городе доселе всегда был мир религиозный и политический. Чтобы оценить это, нужно иметь в виду, что если на Крапивенском уезде не сказалось влияние политической пропаганды, то во всяком случае в уезде распространялись учения чуждые и враждебные православию. Можно указать два пункта в уезде, откуда шли новые религиозные учения (Ясная Поляна и Сергиевское) – Толстовское и Гагаринское. Но любопытно, что они и в уезде не имели никакого успеха; может быть это произошло от того, что как новые учения, так и старая истина опирались только на самих себя, новые учения не прибегали к насильственной и наступательной пропаганде, вечная старая истина базировалась на сомнительной помощи администрации.

Поучительно сопоставить крапивенское православие с крапивенской моралью. В этом тихом православном городе люди конечно такие же люди, как и в других местах. Однако их вера как будто удерживает их от много дурного. Об убийствах не сдыхать в Крапивне. Самоубийств в Крапивне на протяжении слишком пятидесяти лет возможно насчитать 5 или 6, но и относительно этой цифры нужно оговориться: в 1875 г. застрелился мировой судья, но он был чужим для Крапивны, десять лет спустя застрелился нотариус, он тоже не был крапивенским, еще приблизительно лет через десять слишком застрелился кадет от любви, не крапивенский по происхождению и образованию. Не слышно в Крапивне о разводах. Легкий взгляд на брачные отношения опять-таки вносит пришлый элемент. Грабежи неизвестны. Воры, конечно, имеются, но по-видимому воры-дилетанты, ворующие лишь то, что плохо лежит. Об обстоятельствах и серьезных кражах, которые были бы совершены согласно требованиям современной воровской техники, здесь не слыхать.

С. И-ч любил общество, у него часто собирались, для этого в Крапивне не нужно было иметь ни больших апартаментов, ни больших средств. Его дом представлял своего рода небольшой салон во вкусе французских XVII века, где дебатировались и никогда не решались вековечные вопросы. Политикой, впрочем, в доме С. И-ча не занимались. Вообще она не возбуждала интереса в Крапивне. Это ставило в затруднительное положение крапивенского исправника, который был человеком религиозным, по-видимому честным, но который везде видел и искал крамолу и сомневался в благонадежности каждого. Один местный нотариус, получивший образование в духовной семинарии (преемник того, который был упомянут), говорил об этом исправнике, что в нем две ипостаси – исправничья и человеческая, и что, как исправник, он сомневается в своей благонадежности, как человека. Исправник имел взгляды твердые и определенные и утверждал, что русский строй создан по образцу небесного. У него спросили: есть ли на небе урядники и берут ли там взятки? На это он ответил, что взятки – злоупотребление и на небе их нет, но вопрос об урядниках остался открытым. Исправник любил тайну, он, например, чрезвычайно таинственно и с большими купюрами рассказывал о похождениях М.Е. Салтыкова (Щедрина), под начальством которого служил в Туле. Это купюры, – правда, опять-таки с купюрами – не так давно были напечатаны в Историческом Вестнике. Когда С. И-ча назначили благочинным, исправник прислал ему пакет с надписью: «совершенно секретно», в пакете содержалась бумага, заключавшая в себе только следующие слова: «прошу Вам доставить мне сведения для всеподданнейшего отчета по примеру прежних лет». Вероятно, он пожалел об этой бумаге, ибо в маленькой Крапивне нельзя было скрыть, что он просил «совершенно секретно» статистических сведений о родившихся, бракосочетавшихся и умерших и просил, по примеру прошлых лет, какого примера в данном случае не существовало. О всяком проявлении вольномыслия исправник доносил. Так, когда учитель приходского училища К. сказал ученикам, что у кита горло узкое и он не может проглотить человека, и ученики законоучителю Р., рассказывавшему о том, как пророк Иона был проглочен китом, заявили: «этого не может быть», исправник немедленно сделал донос, но донос остался без последствий. Исправника в губернии считали хорошим, но знали его слабость к отыскиванию социалистов и атеистов и считали эту слабость несколько маниакальной, да и относительно твердости политических и религиозных устоев в Крапивне губернское начальство не сомневалось. Так и обстояло дело. Самые рьяные вольнодумцы в Крапивне в царские дни подтягивали «Боже Царя храни» и говели на Страстной. У С. И-ча были «Отечественные записки» и «Дело», но крапивенские обыватели не интересовались социальными и политическими статьями этих журналов, а читали беллетристику, причет как-то так было, что наибольшее внимание оказывалось произведениями не только не выражавшим направления либеральных журналов, но можно сказать, попавшим в них по недоразумению. Там с большим интересом читали «Подросток» Достоевского, который печатался в «Отечественных Записках», где Н.К. Михайловский, Г.И. Успенский были решительными противниками взглядов Достоевского.

Но научные и религиозные вопросы занимали умственный верх крапивенского общества. В маленькой гостиной С. И-ча дебатировались вопросы о происхождении видов, о происхождении человека, о древности земли, о каналах на Марсе, о метеорах, о радуге от луны (вместе со своим младшим сыном С. И-ч видел эту радугу в Крапивне около полуночи 22 юля 1882 г.), о громовых стрелках, электричестве, местных рудах (каменном угле, железе, серном колчедане) et de rebus omnibus. Богословские вопросы поднимались о неправедном домоправителе, о восхищении ап. Павла на третье небо и т.д.

С дарвинизмом Крапивну наиболее познакомил один из ее священников – конечно совершенно православный, но местный абориген, проявлявший наибольшую и совершенно бесплотную умственную энергию, составил о нем своеобразное двустишие:

И сам Гаврила

Твердить, что мы – от гориллы.

Этот абориген был несомненно очень способным, но совершенно сбившемся с пути человеком. Мальчиком он бросил гимназию и стал покупать книги и читать. Библиотека его была крайне бестолковой. У него были греческие и латинские классики в подлиннике, Дант по-итальянски в роскошном издании, много исторических монографий, масса книг по естествознанию, отсутствовали книги по философии, богословию и математике. Средства у аборигена исчезли, и он жил в большой нужде, занимая без уплаты или зарабатывая чем попало – какой-то адвокатурой, хотя по самому характеру своему он не мог познать законов, переводом коммерческих писем – хотя ни одного языка он не знал и в коммерции безусловно не понимал ничего. Жил он, как птица небесная, любил природу и восхищался ею, любил произведения великих умов и тоже восхищался ими, но в природу он на самом деле не всматривался и в произведения великих умов не вчитывался. У самого его несомненно был литературный талант, он написал поэму «Муравейник», под которым размелась Крапивна и где точно и правдиво изображались крапивенские обыватели. Поэма эта должно быть погибла. Только в памяти некоторых лиц сохранилось несколько отрывков. Описание крапивенцев высшего ранга начиналось в «Муравейнике» так:

Четыре коллежских советника живут в сем городишке:

Исправник, потом казначей, да двое уездных врачей,

В лечении искусных подобно косматому мишке.

Об одном из этих врачей далее уже другим размером он говорит:

Пред вами эскулап

Высок, плечист, дороден.

Их его врачебных лап

К всякой смерти путь свободен.

В «Муравейнике», кажется, были изображены все мало-мальски заметные в Крапивне фигуры. Абориген – его звали Григорием Ивановичем – знал Крапивну и все дела ее, хотя с увлечением и энтузиазмом говорил лишь о Ренате, Дарвине, Араго, Тьерри, Шекспире. У С. И-ча он бывал часто, гулял с ним за городом, играл в шахматы с его сыновьями, брал книги для чтения. Приходит и говорит: «сейчас шел к вам и дорогой само собой сложилось

Есть пища для желудка,

Нет пищи для ума,

А это, ведь, не шутка.

Как раз сойдешь с ума».

Дело было на святках. Пища, значит, была, а книг не было. Но и пища бывала нечасто. Нужно заметить об аборигене, что, несмотря на бедность, он не питался на чужой счет, не оставался обедать или закусывать, вина он не пил, но взять деньги взаймы и не отдать он считал совершенно естественным. Один купец нанял его для чтения и толкования «Русских Ведомостей», которые, понятно, были выписаны по его указанию. Это дело он вел исправно. Но тут случилась одна история. Наступил великий пост – ранний в том году. Купец задумался о душе своего лектора и сказал, что он должен говеть. Лектор ответил, что это и его искреннейшее желание, но что ему не в чем причащаться. Купец соорудил ему пару и дал старую шубу для хождения в церковь. Лектор очистил свою душу покаянием у С. И-ча. Прошло несколько дней. Возвратившись домой днем, С. И-ч находит у себя Григория Ивановича холодного, греющегося около печки. – «Что вы, Григорий Иванович? Спрашивает он. – «Шубу отняли», жалуется Григ. И-вич. – Кто? – «Купцы». – «Почему же?» – «Ведь, они – византийцы», жалобно отвечает холодный гость. Оказалось, что один пункт договора спасающий душу ближнего и спасаемый ближний поняли различно. Пара по естественному порядку, как сшитая на кающегося, отдавалась ему навсегда, но шуба по мысли купца давалась ему лишь для говенья, а по мысли Григ. И-ча – тоже навсегда. Обе стороны почему-то при договоре уклонились от выяснения этого пункта, но у каждой из сторон была своя reservation mentalis. Дело кое-как уладили хотя с неособенной честью для Григ. И-ча, но с несомненной для него пользой.

Этот жалкий, оборванный человек, иногда в июле являвшийся в валеных сапогах, но всегда державший себя прилично, с достоинством и никогда не впадавший в уныние, был несомненно полезен для умственной жизни Крапивны. Он не был для крапивенцев ни Сократом, ни Диогеном, он был страшно ленив, много врал, никогда не держал своего слова, но за всем тем он был преисполнен исключительно духовной жажды, он страстно любил книгу, литературу, научные произведения в их широких обобщениях. Мировой судья, впоследствии застрелившийся, назвал его «нравственным гермафродитом». У него не было пороков: он не играл в карты, не пил вина, был скромным вдовцом и говорил С. И-чу: «в жизни мужчины, батюшка, бывает два счастливых момента, когда он женится и когда хоронит жену». Эти циничные слова, разумеется, не выражали его убеждений, они было лишь попыткой пустить «красное словцо», ради которого люди несравненно сильнейшие, чем Григ. И-вич, – Вольтер, Гейне, у нас гр. Алексей Толстой жертвовали и отцом и верой. Твердых принципов Григ. И-ч не имел; конечно, был либералом, но на путь отрицания и разрушения шестидесятые годы его не толкнули. Для этого баз сомнения были причины в свойствах его духа, но можно указать и одну специальную причину. Хотя он любил природу и накупил очень много книг по естествознанию, его душа не лежала к естественным наукам, никогда он не мог овладеть даже элементами математического и естественнонаучного знания, и он не был настолько наивен, чтобы на слово поверить выводам этого знания. Поэтому, а не из боязни исправника, об обезьяне он говорил уклончиво. Да, и вообще он больше любил ставить вопросы, чем решать их; больше любил возбуждать сомнения, чем их рассеивать. Он был полезным совопросником, он будил мысль, возбуждал идейные интересы, в споры и обсуждения вопросов он вносил легкость, живость и благодушие.

В доме С. И-ча принципиальные вопросы вообще обсуждались sine ira et studio. В полемике любили легкую шутку, но не одобряли кусательных слов Гипотезы и предположения допускались всякие. Принимали как истину, что земля движется, но, когда в семидесятых годах один аферист выпустил брошюру «земля неподвижна», вздохнули с облегчение и не потому, что Коперник им казался в несогласии с Моисеем, а потому что Коперника они понимали плохо, Моисей же был для них ясен. Отрицание Коперника освобождало их от обязанности напрягать свой ум для усвоения гелиоцентрической концепции. Учитель географии (всех видов и, следовательно, математической в частности) едва ли представлял положение земли в пространстве, но он все-таки ex officio поддерживал творца новой астрономии и не сдавался на новую брошюру.

В начале 70-х годов у нас увлекались спиритизмом. В ряду его адептов были химики Бутлеров и зоолог Вагнер. В доме С. И-ча обсуждались и вопросы о спиритизме, но чисто с академическим бесстрастием. Никто не обнаруживал охоты к опытам, никто не видал духов и никто не боялся их.

За беллетристикой следили. Журналы получались. Но к беллетристике обыкновенно подходили совсем не с той стороны, с которой к ней подходят учителя словесности. Довольно решительно ставили вопросы: кого описал и насколько приврал? Гл. Ив. Успенский изобразил свою сестру – начальницу Крапивенской прогимназии – скромной и забитой девушкой, на самом деле это была бойкая, остроумная, симпатичная и пользовавшаяся общим вниманием особа (умерла нынешним великим постом). Учителя чистописания С-ва Глеб изобразил глупым и влиятельным человеком, но он был только глуп и был предметом общего смеха. Гр. Л. Н. Толстой изобразил в «Анне Каренине» свою семью, но с вариациями и отступлениями. У Левина (= Льва Николаевича) брат женат на цыганке и у гр. Л. Н. Толстого брат Сергей Ник., Крапивенский предводитель дворянства, был женат на цыганке, но дальше роман и действительно расходились. Постройка Вронским больницы (в Анне Каренине) взята в князя Гагарина (постройка больницы в Сергиевском), но дальше точек соприкосновения не оказывалось. Николай Васильевич Успенский, сначала стяжавший себе известность, но потом опустившийся и забытый, изобразил в карикатурном виде семью Глеба Ив. Успенского (его двоюродного брата), в таком же виде изобразил одного крапивенского священника, своего родственника. Для крапивенцев такие произведения имели не художественный, а житейский интерес, даже интерес скандала. Мать Глеба, сестра, братья, жили в Крапивне. Никол. В. Успенский уже после того, как пережил славу, сделался даже сельским учителем в Крапивенском уезде, но, разумеется, учителем он быть не мог и в один зимний день просто на просто ушел из своей школы, ни с кем не простясь. Потом года через 2–3 он пришел к С. И-чу, ведавшему и земские школы, и просил доплатить ему якобы не дополученное им жалование. Этот талантливый человек, которого некогда посылали для развития таланта заграницу, на которого некогда возлагали большие надежды, опустился до того, что ради 2–3 рублей, а иногда может быть и пятачка мог говорить и просить что угодно. Добыв в Туле крокодила (крокодил издох и его выбросили из цирка), он явился в Крапивну и говорил, что был в Египте и привез с собой крокодила оттуда. Чучело этой нильской святыни он показывал за две копейки, однако ему даже в Крапивне обыкновенно давали деньги, но отказывались и видеть крокодила и слышать о нем. Щедриным в Крапивне были недовольны между прочим за привлечение им Крапивны к виноградному виноделию. Описывая, как производятся виноградные вина в городах и весях, где виноград не произрастает, Щедрин помянул и Крапивну. Но дело в том, что Крапивна не только виноградных вин не производила, но боролась энергично с употреблением виноградных или якобы виноградных вин. Борьба эта велась не из-за принципа трезвости. В Крапивне, когда все население ее сводилось может быть к 700 душам, уже было три водочных завода. Трезвости в ней было немного. Но Крапивна производила наливки из сквернейшей сивухи на дешевейших ягодах с прибавлением патоки, глицерина, ратафии и иных элементов, представлявших секрет изобретателя. Эти истинно русские наливки Крапивна противопоставляла русским виноградным винам, которые, впрочем, и сами обыкновенно именовали себя по-иностранному и присутствие винограда в которых порою было сомнительно. Русские вина сначала было очень плохи и улучшались постепенно. Наливки долго боролись с винами, но в конце концов вина не крапивенские – одержали победу. Таким образом, здесь происходило противоположное тому, что утверждал Щедрин. Крапивна не создавала вин, а боролась с винами.

Литературу в Крапивне оценивали со стороны достоверности изображавшихся в ней фактов. Науку не оценивали, ею восхищались, богословие тоже не оценивали, в него верили. Но по отношению к практической и канонической сторонам религии допускалась умеренная критика, сводившаяся к тому, что и у нас не все благополучно. Когда парижский протоиерей Васильев завел полемику с нантским архиепископом о православии и католичестве, старый благочинный любивший иносказания и темному, высказал предположение, что Васильев и католический прелат согласились между собой указать недостатки своих церквей и решили, что католик будет обличать православных, а православных – католиков. Оттого самовосхваления у них слабы, а обличения сильны. По поводу чего священник, некогда вышедший на экзамен в тулупе и постоянно употреблявший в речи «на то, того, энтого и тому подобное», сказал: «на то, того, что-то не похоже, уж больно сильно ругаются».

Религиозного творчества в Крапивне не было, здесь была религиозная вера, но за то в других, никого не трогающих областях, допускались очень широкие и смелые полеты мысли. Местный математик решил задачу о трисекции ушла путем деления прямой линии (хорды) на три части, и он же решил задачу о квадратуре круга, обтянув медный пятачок ниткой и смерив ее. Это решение он предложил составителю математических учебников Малинину, который приезжал в Крапивну на открытие прогимназии, и «Малинин, по словам местного Ньютона, разинул рот и остолбенел». Этому можно поверить. Крапивенский географ интересовался шестой частью света «отрытою к югу от Австралии». Учитель чистописания, описанный Глебом Успенским, интересовался литературною критикой и называл Белинского Марлинским и Добролюбова Белогубовым. Но за всем тем у всех этих людей с очень скромными познаниями, с очень скромными средствами слышались идейные бескорыстные интересы. С течением времени эти интересы стали слабеть.

Странные вещи совершаются на Руси. Образование как будто повышается. Высшие и всякого рода школы открываются ежедневно. Но если обратиться к отдельным сторонам жизни, то здесь приходится встречаться не с повышением, а с понижением образовательного ценза. В семидесятых годах от псаломщика требовался семинарский аттестат; не имевшие такового считались лишь исправляющими должность. Поэтому в Крапивне все эти почтенные церковнослужители подписывались: «исправляющий должность пса». Эти исправляющие должность могли пускать в оборот много латинских фраз, знали и любили устав, не чужды были некоторого скромного богословствования, были духовными по плоти и духу. Теперь люди, не менее их образованные становятся штатными священниками, люди без церковной традиции, без элементарного духовного образования. И не в одной церковной области так. В области народного просвещения инспектора прежде назначались исключительно с высшим образованием, теперь назначают часто из учительского института, т.е. назначат людей, знающих технику элементарно обучения, но в сущности без образования. А главное – чувствуется, что исчезают люди идейного образования, они вытесняются людьми какого-то шкурного образования. Интересы и разговоры этих людей сводятся к двум требованиями: 1) улучшения их материального положения и 2) ослабления контроля над их деятельностью, т.е. они ищут денег и свободы. Конечно, нужны и деньги и свобода, но жаль, что они не ищут ничего больше. Не к Крапивне прилагается это рассуждение. Там тот же образовательный ценз священников, в сущности те же традиции, но только там по естественному порядку вымерли чудаки, жившие высшими вопросами, и по какому-то стечению обстоятельств на смену их нового поколения чудаков по-видимому не появилось.

Умер местный абориген, умиляясь на наступающую весну и читая Евангелие. Почти одновременно с ним умер математик, раньше Линдемана и совсем по-иному решивший задачу о квадратуре круга. Умер в сан священника географ, открывший шестую часть света раньше, чем Шельтон достиг южного полюса. Многие умерли и многое умерло. Новые люди стали около С. И-ча. Тех, с которыми он начинал свою службу, с которыми осуществлял свои начинания, уже не было. Как человек общества, он принимал у себя и изредка бывал у других, но это были уже собрания для отдыха; обсуждения и решения вековечных вопросов не поднималось, каждый берег из про себя: поднимались скорее вопросы практические: как поступить, что сделать?

Время шло. 26-го октября 1910 г. исполнилось пятидесятилетие пастырского служения Сергея Ивановича. Крапивна торжественно отпраздновала юбилей любимого и почитаемого пастыря.

Торжество не носило официального характера. Торжество было просто, безыскусственно и вместе светло и радостно. Юбиляр отклонял чествования; к ним, пожалуй, приготовлялись менее, чем сколько их было проявлено.

Накануне 26-го в соборе всем духовенством благочиннического округа во главе с юбиляром и вместе с сыном юбиляра профессором Демидовского юридического лицея протоиереем Дмирт. С-чем была совершена всенощная с акафистом св. Николаю Чудотворцу при пении хоров городских церквей. Задушевно и благоговейно совершенное богослужение произвело умилительное и трогательное впечатление на молящихся. 26-го в том же священно и церковно служительском составе была совершена торжественная литургия при громадном стечении молящихся, в присутствии представителей города и уезда.

По окончании литургии, юбиляру была поднесена икона св. Николая Чудотворца (во имя храма) от духовенства, и о. И. А. Куликовский прочитал приветственный адрес, в котором обозревалась широкая и плодотворная деятельность юбиляра и характеризовался он, как начальник и человек. Далее от городских и сельских прихожан было поднесена икона Спасителя и прочитан адрес И. И. Щепиловым. Наконец, староста собора И. Т. Юдин лично от себя поднес икону преподобного Сергия Радонежского (патрона юбиляра). О. С. И-ч отвечал каждому из приветствующих. Он говорил о том духе мира и любви, в котором они все и всегда жили совместно, говорил о своих личных отношениях, просил простить его, если кому его слова или действия могли показаться обидными; просил молиться за него, когда его не станет. Церковь наполнилась плачем. Плакали и женщины и мужчины, взрослые и дети. Церковное торжество закончилось благодарственным молебном и провозглашением многолетия Царствующему Дому, Синоду, архипастырям и юбиляру. Юбиляр провозгласил многолетие граду, ктитору и молящимся.

Дальнейшее чествование происходило в доме юбиляра. Духовенство в облачениях из церкви принесло в дом юбиляра поднесенные иконы. Здесь его приветствовали различные депутации. Прежде всего приветствовал С. И-ча от имени дворянства Крапивенский предводитель дворянства И. М. Долинино-Ивановский. (Потом дворяне предлагали ему вписаться в состав дворянства тульской губернии, заявляя, что с него даже не будут взяты установленные пошлины). Затем от земства приветствовал председатель земской управы Н. А. Игнатьев. От города юбиляру поднес хлеб соль городской староста Е. И. Юдин. После этого ученицы прогимназии пропели юбиляру специальную кантату и от служащих в прогимназии был поднесен адрес. От земского училищного совета приветствовал юбиляра учитель – инспектор Н. Н. Знаменский. от церковно-приходских школ были поднесены хлеб – соль и работа учениц, и юбиляра приветствовала учительница Л. И. Шереметьева. Председатель земской управы Н. А. Игнатьев охарактеризовал юбиляра, как земского деятеля. Речь, характеризующую юбиляра в различных сторонах его деятельности, произнес почетный попечитель церковно-приходских школ по Крапивенскому уезду А. И. Волынский. Приветствовал юбиляра местный воинский начальник. Приветствовал местный исправник. Юбиляр отвечал на каждое приветствие особо. После юбиляра говорил его сын – профессор Московской дух. Академии С. С. Глаголев. Он говорил о любви своего отца к месту своего служения и к лицам, с которыми он служил и служит. Эта любовь объясняется добрыми качествами лиц, с которыми совместно работал юбиляр; этими качествами объясняется, что в различных сферах местной жизни создалась благодарнейшая почва для плодотворной деятельности.

Было прислано юбиляру много приветственных писем и телеграмм. Вот – текст поднесённых ему адресов.

1) От духовенства.

Ваше Высокопреподобие,

Глубокоуважаемый Отец Протоиерей,

Сергий Иванович!

Сегодня исполнилось ровно 50 лет Вашего служения в священном сане. Наша мысль – Ваших подчинённых сослуживцев невольно обращается назад, чтобы окинуть взором Вашу деятельность и труды в полувековой период времени. Тяжелы труды священника православной церкви и несение их в течение 50 лет без останова, без ошибки достойно высокой похвалы! Пастырство с первых же дней своего служения Вы соединили со школою. Здесь Вы начали с самого низа, выступая работником в качестве сельского учителя, трудясь не покладая рук несколько лет. Ваша энергий, Ваша опытность, Ваша любовь этого дела были замечены Епар. Начальством и достойно оценены. Из заурядного работника Вы поставляетесь на место руководителя, или наблюдателя над школами, а затем, с открытием Земского Училищного Совета, назначаетесь Еп. властью членом этого Совета, в одно время были даже Председателем Совета по выбору, работая и трудясь здесь с честью и похвалой до сего дня. Но Ваша школьная деятельность не исчерпывается одной земской школой. Когда 25 лет тому назад, раздался призыв с высоты духовной власти, – призыв к открытию церковных школ, Вы один из первых откликнулись на это святое дело. Вы организуете Крапив. Отделение Тул. Еп. Учил. Совета, заняв в нем место с самого начала и до сего дня председателя. Вы открываете цер. школы по Крапивенскому уезду. Своей энергией будите дух деятельности среди духовенства. Находите средства к постройке школьных зданий и поставляете дело церковной школы в нашем уезде на должную высоту. Но всем этим далеко не исчерпывается Ваша деятельность. Как человек способный, тактичный, деятельный, Вы обращаете на себя внимание Еп. Начальства и постоянно получаете от него разные назначения, Вы назначаетесь депутатом на епархиальные съезды, исполняете обязанность духовного следователя и, наконец, назначаетесь благочинным, каковую должность с почетом проходите более 25 лет. Как начальник – Благочинный, Вы поставили себя в такое положение, что Ваше начальство не составляет бремени для подчиненных; и даже более этого: они смотрят на Вас не как на начальника, а как на отца, всегда стоящего за правду, руководящего неопытных и исправляющего ошибки погрешающих. Ко всему этому нельзя не прибавить: как человек, Вы имеете особую необыкновенную способность собрать, съютить, сорганизовать около себя кружок своих собратий. Вы, оставаясь в преклонном возрасте бодрым и энергичным, сохранили ясность и твердость ума и способность к работе. Вы – центр духовенства в г. Крапивне! Мы здесь живем в мире и согласии, в духе Христианской любви – по-братски. Пошли Бог Вам здравия и долголетия на многие, многие лета! Пошли Бог, чтобы эти мир и согласие между духовными г. Крапивны в память о Вас сохранились во веки веков! Как залог нашей любви и нашей преданности к Вам примите, Отец, от нас икону свят. и чудотворца Николая, под покровом которого Вы служили в течение полвека.

2) От прихожан.

Глубокоуважаемый Батюшка Отец Протоиерей

Сергий Иванович!

Сегодня в день пятидесятилетия священствования Вашего в этом храме, мы, признательные прихожане Ваше, и прихожане общества крестьян Пригородной слободы – приветствуем Вас.

Примите от нас, батюшка, святую икону Спасителя в знак преданности, любви и уважения к Вам.

3) От города Крапивны.

Достоуважаемый Отец Протоиерей

Сергий Иванович!

Мы уполномоченные, как представители города Крапивны, приветствуем Вас в день Вашего юбилея по случаю исполнения пятидесятилетнего Вашего служения в священном сане. Приносим Вам глубокую благодарность за Ваши пастырские труды в городе Крапивне в полувековой период времени. Благодарим Вас и за то, что Вы, как уполномоченный от духовенства, принимали много лет деятельное участие в Городском Управлении. Наконец, большое Вам спасибо, батюшка, и за то, что Вы, как законоучитель Прогимназии, воспитываете наших дочерей; Вы воспитали наших жен; Вы воспитали целое поколение. Признательные жители города Крапивны – подносим Вам хлеб – соль.

4) От Крапивенской женской прогимназии.

Глубокоуважаемый Сергий Иванович!

Ныне исполнилось 50 лет Вашего пастырского служения. Разнообразна и многоплодна была Ваша деятельность за это время. Не нам, конечно, судить о ней и подводить ее итоги. Все служение Ваше прошло на глазах у многих здесь присутствующих. Не так давно (10 октября 1896 года) Ваши сослуживцы по женской прогимназии отметили Ваши труды и заботы по учебно-воспитательной части в самой прогимназии. Ныне позвольте, Глубокоуважаемый Сергей Иванович, присоединиться к чествующим день пятидесятилетнего Вашего пастырского служения, позвольте принести наше искреннее поздравление и сердечное пожелание Вам здоровья, сил на продолжение служения Вашего еще многие годы.

Но за юбилеем обычно следует некролог. После полувекового служения церкви и людям юбиляр стал слабеть, по просьбе епархиальной власти он продолжал еще дело служения, его прошение об увольнении от должности председателя отделения по школам не было принято, и архиеп. Парфений и еп. Евдоким вместо того, чтобы удовлетворить его, на прошении письменно выразили настойчивое желание, чтобы он продолжал дело служения. Но его силы были сломлены, и его дни были сочтены. Он должен был оставить служение. В самой семье его постигла тяжелая утрата на 70-ом году его свояченица Серафима Никитична Мерцалова, воспитавшая его детей, заботливо ходившая за ним и оберегавшая его от всяких волнений.

Никогда не имевший крепкого здоровья, он не имел и какой-любо определенной болезни, он только постепенно все более и более терял силы, у него очень ослабели ноги, ослабел слух, но зрение до конца оставалось прекрасным и его темные глаза были ясны и чисты. Перед самым концом он как бы почувствовал некоторое улучшение. Прощаясь 2-го июля со своим младшим сыном, профессором Московской Духовной Академии С. С. Глаголевым, он говорил с ним о свидании в сентябре, при чем не сказал, что настоящее их свидание может быть последним, между тем в последние годы при прощании он всегда ставил вопрос: «даст ли Бог еще увидаться?». В первый раз вопрос не был поставлен, и это было предзнаменованием, что это свидание последнее. 17-го июля утром его сын стоял уже около его бездыханного тела.

15-го числа протоиерей Сергей Иванович чувствовал себя хорошо, составлял некоторые проекты относительно ближайших дней, но в то же время делал распоряжения, касающиеся смерти, между прочим по его распоряжению были сожжены некоторые письма и бумаги. Ночью он почувствовал себя дурно, он позвонил и к нему явился гостивший к него старший сын Димитрий. Сергей Иванович заявил, что испытывает сильную быль в груди, и что ему очень плохо. Немедленно послали за духовником свящ. Флегонтом Михайловичем Бобринским. О. Флегонт исповедал его и причастил Свят. Таин. После этого сын Дмитрий стал читать ему молитвы по святом причащении, Сергей Иванович повторял за ним слова святых молитв, затем опустился на подушку, вздохнул и испустил дух в полном сознании, которого никогда не терял в течение своей долгой жизни.

Очень скоро около почившего собралось духовенство. Усопший был облачен, им было все заранее приготовлено к погребению. Начались панихиды и непрерывное чтение Евангелия. Дом, который стал пуст, потому что глав его навеки покинул его, стал постоянно полон, потому что народ приходил в дом непрерывно на панихиды, просто помолиться и проститься с покойным. Совершенно как живой, спокойный и серьезный лежал он в гробу, величественный в священническом облачении с крестом в руках и Евангелием на груди. Вечером 18-го июля при громадном стечении народа был совершен торжественный вынос тела почившего в собор и совершён парастас. 10 июля были совершены заупокойная литургия и отпевание. Служил сын почившего протоиерей Димитр. С-ч, участвовало все городское духовенство, участвовали священники и диаконы из уезда. После запричастного стиха преемник почившего по настоятельству в соборе протоиерей Г. Н. Зеленецкий сказал следующее слово.

Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Священницы Твои облекутся в правду… Возглавляющий несколько лет крапивенское духовенство протоиерей Сергий Иоаннович склонил свою главу. Стоявший выше других на целую голову теперь лежит во гробе.

И вот мне, младшему его сослуживцу, приходится говорить ему последнее слова, надгробную речь. Что реку и что возглаголю? Трубно говорить о таких людях. Не потому, чтобы нечего было сказать, а наоборот, потому, что уж очень много нужно бы и должно сказать. Он так много нем обязанностей, что едва ли кто другой мог совместить их в одном лице. Хотелось бы дать характеристику по всем многочисленным его обязанностям, но боюсь утомить ваше внимание.

Раз человек отмечен природой по своим дарованиям, возвышен пред другими своим положением, то естественно в таких людях нужно поискать, нет ли в них чего-нибудь особенного, нет ли чего-либо такого, что могло бы послужить примером и уроком для нас в жизни. Чтобы оттенить особо заслуживающее внимания качество покойного протоиерея Сергия Иоанновича, я сравню и противопоставлю его одному ветхозаветному лицу.

Новопреставленный протоиерей Сергий Иоаннович был настоятелем этого храма, так сказать, первосвященником. В ветхом завете, в одно время, при храме, который тогда назывался скинией, был первосвященник Илий. У него было два сына. Эти сыновья были плохого поведения, и отец на это, по своему слабому характеру, не обращал внимания и не учил, не вразумлял детей. За это Бог на него прогневался. Через пророка Самуила было открыто Илию, что так как он небрежет о своих детях, плохо их учит и они худо ведут себя при храме, за это весь дом Илия истребится. Илий с покорностью выслушал приговор. И действительно, вскоре несчастным образом погибли его дети и он сам. – Не то мы видим здесь. У покойного также два сына. Но как они воспитаны? Протоиерей Сергий Иоаннович старался и заботился о воспитании своих детей, внушал им страх Божий, почтение и уважение к родителю и старшим, прививал достодолжные отношения к другим, одним словом, старался сделать их хорошими людьми и полезными гражданами. Он заботился о главном, чтобы у человека была хорошая душа. Правдивость и честность у него были на первом месте. Занимая высокое положение, он был светильником горящим и светящим, поставленным на высоком пьедестале. На него смотрели все, к его голосу прислушивались и с его мнением считались. На всех собраниях голос его был авторитетен и властен. Это потому, что он не был мелочен, не был односторонен. Он рассматривал предмет с разных сторон и всегда умел выбирать в нем самое главное, на что и обращал внимание других, при решении разных вопросов.

Его называли строгим. Да, он был строг. Но эта строгость растворялась любовью. Он желе каждому добра. Что такое была эта строгость? Его строгость выражалась в неуклонном требовании, чтобы человек не забывался, знал свои границы, не выходил, так сказать, из рамок. У всякого есть свои слабости и недостатки. Покойный обладал способностью распознавать людей и проникать в тайники скрываемых недостатков. Он не стеснялся указывать эти недостатки. В этом случае все были для него одинаковы: бедный, богатый и человек с положением. Вот эта-то правда, им высказываемая, некоторым, конечно, не нравилась. «Правда глаза колет», – говорит русская пословица, и правдивость покойного укалывала самолюбие. Некоторые боялись его. В действительности же они боялись не его, а той правды, которую высказывал покойный, или, вернее сказать, боялись того своего недостатка, который обнаруживался в данном случае. Несмотря на это, те лица, которые получали от почившего замечания, опять тяготели к нему, как будто в нем был какой-то притягивающий магнит. Почему? Да потому, что замечания были справедливыми; они хотя и укалывали на время самолюбие, но зато после приносили пользу. Да, в нем было что-то особенной, влекущее. Некоторые великое счастье и удовольствие испытывали тогда, когда говорил с ними покойный.

Так вот какая была эта строгость! Он желал того, чтобы всякий исполнял свой долг, был правдив и честен. Если бы каждый относился с такой строгостью к самому себе и к другим, то не было бы той разнузданности, которая так часто в настоящее время встречается среди нашей молодежи. И это от того, что почти никто на эту важную сторону русской общественной жизни не обращает внимания. Родители как бы закрывают глаза на поведение своих детей, а посторонним до них нет дела, да и самолюбие родителей не позволяет, чтобы делались замечания их детям посторонними лицами. Покойный не выносил распущенности, смеха и разговоров во время крестных ходов и часто делал замечания тут же. Не выносил он без призора стоящих в храме детей своим поведением напоминающих детей ветхозаветного первосвященника Илия. Распущенность молодежи и небрежение родителей о благоповедении детей, быть может, были одними из главных причин ниспосланного нам Провидением наказания в виде настоящей злосчастной войны.

Так пусть же имеющие детей, при воспитании их, имеют эту строгость почившего протоиерея Сергия Иоанновича, строгость, растворенную любовью. Тогда подрастающее поколение даст хороших людей и полезных членов общества и государства. Аминь.

Пред отпеванием произнес речь сын покойного профессор С. С-ч.

Почитатели усопшего! Настоятель храма нашего только что назвал детьми сыновей почившего, а детей, лишившихся родителей, называют сиротами. На что такое дети? Это существа сами по себе беспомощные, не знающие среды, в которой живут, не имеющие средств и не умеющие к ней приспособиться, а сирота, это тоже беспомощное дитя, но которому никто не обязан помогать. Странное зрелище представляется у этого гроба. Стоят два сына – дети почившего, сироты, но каждому из этих детей более пятидесяти лет и уже более четверти века каждый из них служит и помогает другим.

Конечно, не в словах дело. Но вот, что от всей души и от всего сердца скажу я: по отношению к почившему до последних дней мы были детьми и теперь, потеряв его, потеряли руководителя, в котором нуждались до могилы. Ведь на самом деле не одни дети, а все не имеют знания действительности и правильного понимания окружающего, а что касается до помощи, то мы беспомощны все, о чем говорит и этот гроб.

Но в разной мере мы не знаем жизни и в разной мере беспомощны. Почивший стоял неизмеримо выше нас – своих детей – в деле понимания и силы.

В течение своей почти семидесяти семи летней жизни он никогда не терял ясности сознания и чувства правды и был для нам разумом, совестью и радостью.

Разум и совесть! Обыкновенно представляют, что на пути жизни люди теряют совесть и приобретают разум. Это не верно. Теряя совесть, люди теряют и разум. Потеря разума заключается в том, что человек, дешевое ценит выше дорогого: яйцо ценит дороже курицы и платье дороже человека. Потеря совести состоит в том, что, стремясь – все равно к дешевому или дорогому – человек не разбирается в средствах, вместо того, чтобы заработать деньги, вскрывает чужой ящик с деньгами.

Жизнь сложно и трудна, она полна искушений и опасностей, и почти всякий может сказать, что, как ягненок на репьях, на жизненном пути развеял в прах своей души он дарования.

На свете очень много бородатых ягнят, которые принимают репья за смоквы. Отец учил нас различать те и другие. Он предостерегал нас своим примером от стремления к сомнительным благам и от употребления для этого нечестных средств. В угаре жизни меня, готового пасть пред искушением, иногда останавливал образ моего отца, одно воспоминание о нем. Желание иметь разум и совесть отца удерживало меня от неразумного и бессовестного.

Но отец не был разумом, состоящим из скучных сентенций, и совестью, отвертывающеюся от всего сладкого. Нет, он любил чистые радости жизни и учил нас любить их. Христианство не запрещает, а одобряет это. Христос начал свое служение не с того, что выгнал торгующих из храма, а с того, что явился на брак, благословил любовь жениха и невесты и претворил воду в вино к радости пирующих. Отец любил красоты природу, голубое небо, как ныне; цветы, как те, которые лежат на его гробу; общество добрых людей, как то, которое теперь провожает его в последний путь. Он видел Бога в природе и находил Бога в сердцах людей. Последнее гораздо труднее! Последнему он всего более служил: он учил нас мирить, а не ссорить; оправдывать, а не обвинять. Горе мой жизни заключается в том, что я был плохим учеником собственного родителя.

Он подвигом добрым подвизался, течение совершил веру соблюдал, теперь ему соблюдается венец правды, как он соблюдается всем, возлюбившим учение Христа.

Он сошел во гроб и немного спустя сойдет в могилу. Но как разум, как совесть, как чистая радость, он нужен мне до самой могилы, и в том, что его уже нет более, может, быть, нужно видеть указание Провидения. Руководитель нужен делателя, а мое дело, может быть, уже недалеко от своего конца.

До недалекого свидания, отец!

Пред чтением 1-го Апостола на погребении уездный наблюдатель протоиерей А. А. Вьюков сказал слово, в котором развил взгляд христианской церкви на смерть и выяснил, на чем утверждаются надежды христиан на жизнь вечную. Перейдя к почившему, проповедник охарактеризовал его как энергичного, разумного труженика на ниве Христовой, как образцового духовника и примерного законоучителя. Указав на истинно христианскую кончину почившего, проповедник заключил свою речь словами пропетого вслед засим прокимна: блажен путь, в он же идеши днесь душе.

В два часа дня с плачем опустили тело почившего в могилу около храма, которому он служил более полвека, среди города, которому он отдал всю свою жизнь.

Те, которые начинали свою деятельность вместе с ним, все сошли в могилу раньше его. Около его гроба не было не только сослуживцев его по 60-м, но и по 70-м годам. Только могилы некоторых из них находятся около его могилы. Его сыновья в некотором смысле оказались одними из старейших среди его со работников. С ним сошла в могилу целая эпоха.

С. Глаголев.