Беседы о Божественной Литургии

Где же Бог? Так вопрошает себя ныне человеческий разум и совесть перед лицом совершающегося в мире.

Если Бог есть, то как Им попускается это? Если Он любовь, то как же Он не сжалится над родом человеческим?

Если Он всемогущ, то почему Он этого не упраздняет властью Своей?

Если премудр, то почему не укажет исхода из того тупика, в который забрело человечество?

Мы остаёмся одиноки в ужасе жизни без Бога.

И нет ответа на наши вопросы безответные, как будто и Его нет или же нечего на них и Ему ответить. Если же Он есть, то остаётся, подобно Иову, состязаться с Богом о мире Его, который как будто является страшной ошибкой Творца, или же такое его состояние свидетельствует и об Его бессилии. Так мы совопросничаем злорадно и безнадёжно, в сознании какого-то своего на то права и своей правоты. Однако же спросим себя, почему мы только теперь, перед лицом всех этих ужасов войны и всей лжи в мире, забеспокоились о бытии Божьем, так что стали о нём вопрошать? Почему мы оставались равнодушны к Нему, пока жизнь наша катилась по ровной дороге, без опасных толчков и ухабов? Были ли тогда мы столь близки к Богу, что не могли и рождаться в нас нынешние недоуменные вопрошания, и всё казалось понятнее в мире, нежели теперь? Или, напротив, тогда-то мы по-настоящему забывали о Боге, просто не думали о своём к Нему отношении, пребывали в беззаботном и несознательном безбожии?

Да, именно так это и было для многих из нас, – если только не для всех, по крайней мере, в известные времена жизни. А потому не стали ли мы именно теперь больше, по крайней мере, думать, вспоминать о Нём? Перед нами властно встали эти вопросы о мире, о нашей жизни, о добре и зле, обо всём, о чём мятётся ныне душа наша, мучается и изнемогает. В уши наши как будто ворвался звон с высоты. Мы мечемся, внемля этому звону, ещё не понимая, куда и к чему он зовёт, о чём говорит. Однако всё же уже ищем понять этот зов.

Но где же нам искать ответа, как не у Учителя, который Сам есть Путь, Истина и жизнь, в словах Своих и делах: как же Он Сам в Своей земной жизни изживал страшное в мире, подобное чему и мы теперь изживаем? Его жизнь была исполнена богообщения и молитвы к Отцу, Он искал лишь творить Его волю, быть с Ним воедино. Перед Его боговедением бессильна была злоба душезлобного мира. Однако и в Его жизни наступило время, когда Он молчал, не отвечая на предъявляемые Ему вопросы, даже к удивлению вопрошающих (Мф.26:63; 27:14). А после сего молчания возопил велиим гласом, умирая на Кресте: Или, Или! лама савахфани? – Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? – и с этим воплем испустил (Мф.27:46, 50). И Ему дано было, вместе с приближением смерти, испытать безответность, молчание неба. И для Него жизнь предстала в богооставленности своей, в которой возможны явились смерть и положение во гроб. Однако, на этом не останавливаясь, учит нас далее наша вера: смертию попрал Он смерть, чтобы, воскреснув, вознестись на небо.

Однако так ли это? О каком же оставлении Им нашего мира можно думать, когда Он Сам, уходя от нас, нас уверил: се, Я с вами во все дни до скончания века (Мф.28:20)? Значит, Он с нами во всём и всегда (кроме грехов и преступлений наших), с нами и теперь, и в этом братоубийственном человеческом безумии. С нами и о нас страждет, но с нами и о нас молится Отцу. Нет, мы не оставлены Им, не одиноки на земле. Земное Он навеки воссоединил с небесным. Он пребывает на престоле славы, не оставляя и нашей юдоли смерти. Если же это так, тогда ничего уже не страшно последним страхом, ничего не скорбно скорбью безутешной. Он знал о них, потому что Сам сказал, уходя от нас: Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в Меня веруйте. (...) А если бы не так, Я сказал бы вам: «Я иду приготовить место вам». И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе... (Ин.14:1–3). Придёт, чтобы взять нас. И не только в грядущем придёт, но и здесь не оставляет: всегда, ныне и присно и во веки веков.

Но это значит, что так и может быть почувствована и опознана наша встреча с Ним уже здесь и теперь. Она и совершается подвигом веры нашей, нашим к Нему устремлением. Он отвечает на него пришествием Своим. Для сего повелел Он творить Его «Воспоминание» в Божественной Евхаристии.¹ В ней приходит к нам Христос, и мы к Нему. Она и есть обетованная встреча и Его пребывание с нами.

Но для этого нам, прежде всего, надо жизненно понять и усвоить, что содержит Божественная Евхаристия, что значит она, мимо чего в неведении и в не постижении мы рассеянно мимоходим. Чем именно является, вернее, чем должна для нас являться Божественная Евхаристия, как наша молитва и богослужение, как наша жизнь во Христе и со Христом. Об этом должны мы спросить себя, чтобы внять зову и обетованию Христа, данному Им через учеников Своих Церкви. Аминь.

Когда Христос был на земле, Он ходил по стране Иудейской, уча в синагогах их и проповедуя Евангелие Царствия, и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях. (...) И следовало за Ним множество народа... (Мф.4:23, 25). В эти блаженные дни жизни мира всякий, кто хотел, мог Его видеть и слышать. Об этом и Сам Господь говорил ученикам: Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат, ибо истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали (Мф.13:16–17; Лк.10:23–24). Не вспоминают ли о том невольно и многие из нас в эти дни мировой скорби: «О, если бы и мы могли Его видеть, и знали, где Его встретить! С какой радостью и упованием присоединились бы и мы ко всем за Ним следующим!»

Однако этими словами Господь не хотел умалить пророков и праведников, но, напротив, их возвеличить. Они, и не видевши, и не слышавши Его на земле, зрят ныне в небесах, Кого предзрели в дни жизни своей, уча о Нём и пророчествуя ещё прежде Его пришествия в мир. Но подобно им и мы также не лишены Его близости и после Его отшествия от мира. Ибо, отходя, Он Сам это подтвердил: и се, Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28:20), а если всегда, то значит, и теперь. Как можем мы ощутить Его присутствие, где Его искать? Его нельзя уже познать внешними чувствами. Конечно. Но по воле Своей Господь может и теперь явиться, подобно как Савлу, который услышал голос с неба: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? (Деян.9:4). Будем чаять, что некогда услышат Его и другие Савлы, ныне Его гонящие. Однако не исключительно к явлению суда и гнева относится обетование о радостном с Ним общении.

Где же Его искать? Не в храме ли? Даже в ветхозаветном храме, который при освящении его наполнила во облаке Слава Божия (3Цар.8:10), там молился Соломон: Да будут очи Твои отверсты на храм сей день и ночь, на сие место, о котором Ты сказал: «Мое Имя будет там» (3Цар.8:29). И сказал ему Господь: Я услышал молитву твою и прошение твое... Я освятил сей храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут очи Мои и сердце Мое там во все дни (3Цар.9:3). Но то, что сказано о храме ветхозаветном, имеет ещё большую силу в отношении к новозаветному. И не только во храме рукотворном, но и во храме сердца нашего совершается наша молитвенная встреча с Богом силой Имени Божия, сладчайшего Имени Иисусова. По свидетельству делателей молитвы Иисусовой, Христос посещает сердце наше, и Имя Его есть как бы место Его духовного присутствия.

Но Он нам обетовал даже и большее, прямое Своё присутствие, пребывание в мире через «воспоминание», не умственное только или душевное, но жизненное, исполненное силы действительности. Именно таково и есть Его пребывание во Святых Тайнах. Перед Чашей Христовой исповедуют веру к ней присягающие: «Яко воистину еси Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир...»² Пусть наше сердце и разум вместят всю силу этого исповедания и правду его. Разве не имеем мы здесь исполнение нашего сокровенного и пламенного желания – встречи со Христом и соединения с Ним? Правда, эта встреча есть не явная, но таинственная, доступная лишь очам веры. Однако её действительность является не меньшею, нежели пребывание Христа на земле, до Воскресения и после него.

Таинство Евхаристии в том, что хлеб и вино здесь силою преложения суть Тело и Кровь Христовы, в них пребывает Христос в полноте Своего Боговоплощения и Вочеловечения. Это чудо любви Божьей совершается на Божественной литургии, которая через это и становится местом пребывания Христа на земле. И перед Чашей не соединяемся ли мы во Христе? О первохристианской Церкви, образ которой является руководящим, так говорится: И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах (Деян. 2:42). Об их единодушии и взаимной любви даже сказано: У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа (Деян.4:32), и: Из посторонних же никто не смел пристать к ним (Деян.5:13). И наше общение в Евхаристии должно также иметь последствием внутреннее сближение, в котором преодолевается взаимная отчужденность. Если нами утеряно чувство такого единения, то к нему всё-таки ведёт нас литургийное общение. Сердце наше невольно расширяется через участие в жертвоприношении "о всех и за вся«, как в широте его беспредельной, так и в определённом устремлении, в памяти любящего сердца о живых и отшедших. Отблеск радости такого единства подаётся и нам во дни общего причащения, в недели Великого поста, в Великий Четверток, в день самого установления Христом святейшего таинства. Эти чувства должны в нас воспитываться непрестанно, возрастая вместе с разумением всей силы великого таинства. Аминь.

Тьма сгущается над миром, и на сердце ложится чёрная тоска. Таков вопль беззвучный, который стелется над землёй, такова слёзная жалоба, плач человека о самом себе перед лицом происходящих бедствий.

И кажется ему, что совершающееся в судьбах мира происходит нежданно, по чьей-то ошибке и злобе.

Пусть это в частных случаях будет даже и так, но не забывается ли общее предварение Христово, обращённое, без обозначения времени, ко всем, по крайней мере, указующее такую возможность? Господь так говорил ученикам на горе Елеонской о «кончине века», иначе сказать, о всех временах человеческой жизни без ограничения, до самого её окончания: Также услышите о войнах и военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это ещё не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это – начало болезней (Мф.24:6–8). Главным же бедствием будет оскудение любви в людях: и возненавидят друг друга ... и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф.24:10, 12).

Что значит это «надлежит сему быть»? Надлежит быть тому, от чего стынет сердце и опустошается душа? О какой неотвратимости всего этого, как бы предустановленности его говорит Господь? Но на это Сам Он не дал ответа, оставляя его на наше уразумение. Только одно лишь прибавил: Претерпевший же до конца спасется (Мф.24:13), и тогда придет конец (Мф.24:14), конец, как некая полнота земного свершения, после которой будет пришествие Сына Человеческого (Мф.24:27).

Этим Господь заранее отвечает и на жалобы, и на изнеможение. Он призывает к мужеству терпения. Какого же терпения хочет от нас Господь? Есть ли оно рабское, бессильное оцепенение в испуге и унынии, безнадежности и отчаянии пред тем и от того, от чего по-человечески может быть нельзя и не отчаиваться? Или же оно есть нечто совсем иное, есть приятие судьбины Божьей во Христе и со Христом, Который её прорекал и Сам именно так её принимал от Отца Своего: Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф.26:39)? И трижды повторил Он Сам эту молитву о терпении в борении Гефсиманском. Он подъял тогда бремя скорби всего мира в человечестве Своём, Он приял её за все времена и народы, судьбы которых прорекал на горе Елеонской, и в человечестве Своём с нами её разделяет. Ибо это именно и значило Его прорицание. Он не прорицал бы, если бы Сам не изведал, не принял, не сделал Своим всякое человеческое страдание, чрез Своё сострадание с ним.

Но как мы можем приблизить к себе Его сострадание, Его близость, Его любовь, Его спасительную помощь? Но Он Сам же и указал к этому путь: Сие творите в Мое воспоминание (Лк.22:19), в котором Он пребудет с нами во все дни до скончания века. Это же «воспоминание» есть Его собственное присутствие во Святых Его Дарах, в Божественной Евхаристии. Мы должны знать, что мы приближаемся через неё к Самому со-страждущему с нами Христу. Мы не оставлены Им в Его Вознесении на небо, Он пребывает с нами со-человечным, как и был на земле. Его Гефсиманская скорбь и спасительная страсть как бы продолжаются в мире, и, сидящий одесную Отца, Он с нами, – Богочеловек, но и со-человек с человеками.

Мы приближаемся к Нему, подобно тому, как приближались тогда толпы народные, теснившиеся около Него, каждый со своею мукой, со своим искушением и немощью. Он знает всякого, кто к Нему прикасается, как почувствовал Он жену кровоточивую, прикоснувшуюся к Нему и в этом прикосновении приявшую силу и исцеление. Но оно не должно оставаться как бы случайным и только телесным касанием теснящейся толпы, но вольным движением веры и упования, нашим внутренним устремлением ко Христу. Мы должны искать встречи со Христом, её жаждать. И если мы остаёмся холодны и безразличны во дни благополучия, то сердца наши открываются страданием и согреваются состраданием со Христом. Господь слышит вопль нашего сердца, а мы можем слышать это Его слышание, даже во всякой молитве через призывание Его Имени, нарочито же в таинстве Тела и Крови, спасительного Его воплощения. Он даровал нам эту встречу, как дар «воспоминания», не только чрез причащение Святых Его Таин, но и в духовном приобщении, молитвенном предстоянии на Божественной литургии.

Да будут же наши мысли и скорби, недоумения и вопрошания, сомнения и изнеможения к Нему обращаемы, и буря нашего сердца, страх и смятение утишатся таинственным, неизреченным чувством Его близости, которая станет тем ощутительнее, чем настойчивей наше моление: Господи! спаси нас, погибаем. И говорит им: что вы так боязливы, маловерные? (Мф.8:25–26).

Одною и тою же в вечной неизменности своей остаётся Божественная литургия, меняются лишь человеческие волны, к ней притекающие. Но да будет ведомо, где искать Божественного укрепления, мира и утешения, и как его искать: исступлением веры, воплем любви, усилием упования, молитвенным созерцанием Тайн Христовых.

...Пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам! Сказав это, Он показал им руки и ноги, и ребра Свои (Ин.20:19–20). Аминь.

Всякому человеку суждено переживать испытания, «удары судьбы»: несправедливость и жестокость человеческую, разлуку и скорбь, утраты и болезни, и всякие иные горести. И он легко склоняется к тому, чтобы считать себя онеоправдованным³ и обиженным, как жертва жестокого и непонятного жребия. Такое чувство несёт он в сердце и им отравляется. Действительно, нелегко принять то, что является для нас непонятным и страшным. Не вопиял ли к Нему сам праведный Иов: ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и, чего я боялся, то и пришло ко мне (Иов.3:25), и протаял день свой (Иов.3:1), хотя и сам только что говорил жене своей: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? (Иов.2:10 )? Так тяжек был его удел, хотя и ублажает его апостол за долготерпение: Вы слышали о терпении Иова (Иак.5:11). Но и Сам Христос, восприяв полноту человеческого естества, познал до глубины и всю тягостность его испытания. И о Нём сказано, что Он во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти (Евр.5:7), и был пот Его, как капли крови, падающие на землю (Лк.22:44), так что явился Ему ангел с небес и укреплял Его, и, находясь в борении, прилежнее молился.

О чём же было борение и эта молитва? Она была такова: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! (Лк.22:42). И учеников своих звал Он к той же молитве: встаньте и молитесь, чтобы не впасть в искушение (Лк.22:46), ибо дух бодр, плоть же немощна (Мк.14:38).

Даже для Богочеловека неминуемый удел являлся таким, которому противилось святейшее человеческое естество. Однако и Сына Своего не освободил от сего удела Отец Всеблагий. Лишь пройдя борение Гефсиманское, дано было Ему превозмочь «немощную плоть» и в полноте любви и покорности трижды рещи: если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя (Мф.26:42).

В Богочеловеке согласно соединились две воли, Божеская и человеческая, нераздельно и неслиянно. Решения воли Божеской не нужно было домогаться особым усилием, то была Его собственная сыновняя воля. Но ей предстояло до конца склонить к согласию с собой волю человеческую, которую, «Себя умалив», вместе с плотию, принял в Себя Сын Человеческий. Но ей Он не противился Божественным Своим всемогуществом. Последнее молчало, оставляя полную свободу самоопределения воле человеческой, доколе эта последняя сама не подклонила себя воле Божественной, которая есть и Отчая воля: Я ищу воли пославшего Меня Отца (Ин.5:30).

Вместе с Сыном Человеческим, для каждого человека существует та же борьба и выбор, неизбежный и спасительный: принять или же не покориться судьбе своей, в которой выражается о нас воля Отчая. Такое решение не часто совершается в краткое мгновение, но может простираться на долгие годы, иногда на всю жизнь. Решение Христа в Гефсиманском борении ожидалось Творцом и творением, небом и землёй, ангельским собором и человеческим родом. Однако когда оно за всех было принято, навсегда нерушимое, теперь от каждого из нас оно так не ожидается. Но оно ждётся от нас уже Самим Христом, за Себя и за всех единожды ответившим: «Да будет воля Твоя!..» Теперь Он Сам склоняется Своим человечеством к нашему изнеможению, Он хочет, чтобы Его ответ сделался и нашим, Он состраждет с нами во тьме нашей Гефсиманской ночи, ожидая от нас труднейшей победы – над собой самими: как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь (Евр.2:18). Он протягивает утопающему спасающую руку, которая им и должна быть принята.

Но как? Как можем мы действительно призвать Христа, чтобы соединиться с Ним, познать Его спасающую силу? Конечно, это происходит во всяком сердечном Его призывании, однако с исключительной силой и действительностью в спасительном «воспоминании» Его вочеловечения, в таинстве Тела и Крови, в Божественной литургии, в которой Он жертвоприносится «о всех и за вся». В эту её вселенскость вмещаются наши беды и горести, борьба и изнеможение, но и вместе с победой над нашей немощью.

Господь становится близок нам в причащении не только устами, но и духовном. Он ныне и присно, как бы сходя с небеси, в земном пребывании с нами со-страждет, не гнушается нашей малостью. И мы с верою и дерзновением должны ответно припадать к Нему со скорбями и недоумениями, сомнениями и малодушием. Незримо, неведомыми путями Он приближается к нам, посещает нашу душу, целит её, воскрешает, дарует ей мир и небесную радость, как капли росы её освежающую. В нас появляются новые силы жизни, новая воля к несению своего креста за Ним и вместе с Ним. Посему, христиане, несите ко Христу, присутствующему во Святых Своих Тайнах, и ко Кресту Его свои собственные кресты, ищите благодатного от Него осенения и помощи в молитве, наипаче же в Божественной литургии, в которой «смерть Господня возвещается, дóндеже придет» Христос, жизнь наша и радость. Аминь.

В литургии приносится крестная жертва Христова, «сие творится в Его воспоминание». Это не есть только человеческая память о ней, но она сама, таинственно продолжающаяся через приношение руками священника, который в нём являет собой Самого «Иерея вовек по чину Мелхиседекову», Господа Иисуса Христа. Господь есть «и Приносящий и Приносимый» (как говорится в тайной молитве на Херувимской).

Любовь Божья к миру и человеку, раскрывшаяся в Боговоплощении, продолжает и ныне являть себя миру в этой вселенской жертве, приносимой за всех людей и о всём человеческом бытии, от лица всего творения, приявшим человеческое естество Сыном Божьим. Она одновременно есть жертва любви Его к Отцу в вечной жизни Святой Троицы, как и Сына Человеческого от лица человечества и всей твари. В этом смысле со Христом, в Его Богочеловечестве, и мы её приносим Богу. Полноту этой истины и должны мы вместить в своё немощное и ограниченное сознание.

Но можем ли мы говорить о вселенской силе этого жертвоприношения, если оно является ограниченным в пространстве и времени, участвующие же в нём члены Церкви составляют лишь малую часть всего человечества? Принадлежит ли Христу вся эта Его другая часть, или же она остаётся Ему чуждою, неведающею или отрицающею Его?

Извне может так и казаться, что это человечество не есть Христово, хочет принадлежать самому себе, а через то отдаётся во власть «князя мира сего», хотя внутренно и подорванную, но ещё продолжающуюся. Однако, вопреки этой мнимой очевидности, человечество в естестве и судьбах своих остаётся единым. Оно безраздельно воспринято Христом в Его Богочеловечестве. Для нас является ещё тайной, сокрытой в запредельности, как и когда раскроется и осуществится это единство рода человеческого, и жертва ныне приносится лишь христианами от лица Церкви. Однако сила и действенность её распространяется на всё человечество, которое предстанет и на Страшном Суде в этом своём многоединстве. И как в первородном грехе Адама всё оно соединяется, так и в Боговоплощении подаётся ему искупление, хотя и во всём своём многообразии. Таково радостное обетование и упование нашей веры.

Но      в нём ещё и другая светлая сторона. Вместе со Христом и мы в этом жертвоприношении участвуем, с Ним его соприносим, как «мысленную и бескровную службу». И в этом одновременно выражается молитвенно наша любовь и к Богу, и к человеку. Это есть хваление и благодарение Богу, соединяемые со всяким приношением, относящимся к нашей человеческой жизни.

Однако для нас является непосильным моление о мире и о всём человечестве, какова была молитва Христа во тьме Гефсиманского сада. Наше сердце ограниченно, как и наше сознание. Оно едва вмещает молитвенную память о тех немногих, которые даны нашей молитвенной любви и попечению. О них мы молимся всякою молитвою и прошением, сознавая всю свою ограниченность, но и всю единственность их значения. Её приносим самому Христу, предлежащему нам во Святых Своих Дарах. И эта молитва – мы опытно это знаем – особым огнём, который принёс Христос на землю, зажигает наше сердце. Эта потребность запечатлеть нашу любовь в молитве выражается и внешне в поимённом поминовении, как живых, так и умерших, которому даётся особое место в чине проскомидии.

Таким образом, в трепетной памяти молитвенного сердца связуется в некоторое единство вся наша жизнь во всём многообразии её и событий. Конечно, при этом нам следует различать, о чём уместно и достойно молиться, да не уподобимся язычникам, молясь, говорящим лишнее (Мф.6:7), однако своею молитвою мы питаем и любовь свою.

Молитесь о близких и дальних, о любящих и враждующих, и через то ткётся тайная ткань взаимной любви нашей пред лицом Господним. И эта наша любовь срастворяется с любовью к нам Господа нашего, нас ради человек сшедшего с небес и воплотившегося от Духа Свята. Аминь.

1941 г.