Страж дома Господня: памяти Святейшего патриарха Тихона
Слово профессора протоиерея Сергия Булгакова
Трудно быть современником великих исторических событий и людей. Необходимо стоять на некотором расстоянии, чтобы видеть величие того, что действительно велико; нужно иметь возможность оглянуться, чтобы видеть вершину горы; и то, что мы легко можем рассмотреть издали, не охватывается зрением, если находится непосредственно перед нашими глазами. Кроме того, чтобы познать великое, необходима еще некоторая общность духа с ним, – нужно, чтобы душевные силы были одного с ним порядка и находились на должной высоте. Дело и страдания патриарха Тихона столь огромны, столь единственны в своем роде, что ускользают от холодного и равнодушного взгляда. «Сними обувь с ног твоих; ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». Слова изнемогают и отказываются служить, присутствуя при этом Гефсиманском борении и видя этот Голгофский путь, и только любовь и благодарность стремятся излить себя в словах.
Лишь немногие лица в Церкви столь трагичны в своей земной судьбе и в то же время столь явно отмечены особым помазанием божественного избранничества. Век, слабый верой, ищет знамений, но знамения не дадутся тем, кто не хочет видеть или слышать. Но для тех, кто имеет глаза и уши, наше время полно великих чудес, и из этих знамений и чудес одним из самых поразительных, как великая милость Божия к Русской Церкви в дни гонений и горя, был Патриарх Тихон.
Господь воздвигает Своих людей, когда приходит их время. Разве это не удивительно? Еще накануне своего избрания он был неизвестен России, он был скрыт в тени, ожидая предназначенного времени. И когда патриарший престол был восстановлен, сердца многих тревожились вопросом: кто достоин занять его? Последние годы монархии были трудным временем для епископата. Многие, оглядываясь кругом, спрашивали себя: если у нас будет патриарх, кто же им будет? Но когда из трех кандидатов, намеченных Московским Собором, жребий, брошенный пред иконой Владимирской Божией Матери, указал одного, – все с радостным облегчением увидели перед собой ясного и кроткого, благостного и смиренного Тихона. И все, вне зависимости от того, желали они восстановления патриаршества или боролись против него, приняли и полюбили Святейшего Тихона. И это наименование «Святейший», столь долго не бывшее в употреблении, стало привычным и дорогим, как бы собственным именем нового Патриарха. Личность Патриарха Тихона, казалось, заключала в себе все те черты, которые особенно присущи православию и русскому старчеству в особенности: смирение духа с полным отсутствием личных претензий или гордости, кротость, голубиная чистота вместе с детской ясностью и радостью о Господе. Святейший тотчас же стал для всего Собора любимым «старцем», прекрасным олицетворением русского старчества на престоле патриархов. Смирение и кротость – это величайшая сила в мире, так как они – сила Христова. В этом причина, почему Тихон был почти не замечен людьми, как он и сам не замечал себя, – пока он не был призван и возведен на свещник. Как день являл все более, что его простая скромность есть то подлинное смирение сердца, которое поддерживается непостыдной верой в Бога и полным доверием к Его путям, и что эта кротость была не только даром природы, но духовным плодом мира и радости о Духе Святе, так же, как и его удивительная способность защищать себя веселой шуткой или добродушным смехом, в то время, как большинство людей были бы полны обиды и негодования, есть та детская простота, обладание которой необходимо, чтобы войти в Царство Небесное. Здесь мы имеем высшую мудрость любви, которая не ищет своего и не радуется неправде, но сорадуется Истине, которая все переносит, всему верит, на все надеется. И этот дар дарован был Божиею Матерью Своему избраннику, посланному на великие испытания. Вот почему одно существование патриарха уже исполняло людей радостью и утешением; сердца смягчались и улыбка появлялась на губах в то время, когда людям вообще не легко было быть радостными. С самого начала Собор и народ любили своего отца. Здесь осуществилось то отношение между пастырем и пасомыми, которое характерно для Православной церкви, отношение не страха или строгой дисциплины, но отношение любви – любви в послушании и послушания в любви.
Господь Сам посылает крест Своему избраннику. И тяжелый крест был возложен на плечи патриарха Тихона, почти нестерпимый крест патриаршего достоинства в черную годину истории Русской церкви и русского народа. Стать жертвой греховного времени, видеть крушение всего, не принимая в этом участия, и в то же время нести всю ответственность за неизбежное зло, которое должно придти, – такова судьба всякого, кто был бы призван на патриаршество в этих обстоятельствах. Кормчий Русской церкви встал за руль в тот самый момент, когда разразился ураган, разрывая паруса и ломая мачты. Черные тучи антихристова гонения за веру уже заволакивали небо, когда патриарх, неся в руке жезл святителя Петра, митрополита Московского, взошел на древний престол. В это время не место было неведению или легкомыслию. Только глядя прямо в лицо свирепого и безжалостного врага, только с полным самообладанием и полной готовностью принести себя в жертву было возможно взойти на престол патриархов. Бремя власти всегда связано с бременем ответственности и с принесением в жертву личной свободы. Но в такое время, только для того чтобы сохранить ясность и присутствие духа, только для того чтобы стойко стоять и благополучно выдержать бурю, необходимо было принести себя в жертву, умереть прежде смерти, осуществить Гефсиманское самоотречение: «Да будет воля Твоя!» Жертва должна покорно покориться принесению себя в жертву, как и пророк сказал, предзря Жертву из жертв – Сына Божия, распятого за грехи мира: «Как овца веден был Он на заклание и как агнец перед стригущими Его безгласен». Образ этого Агнца запечатлелся на Святейшем Тихоне с первых дней его служения. Следует ли мне говорить о своем личном переживании? Тем не менее заверяю, что я с трепетом был свидетелем этого жертвенного самоотречения во время его молитвы о помощи Небесному Отцу в Успенском соборе утром 21 ноября (4 декабря) 1917 года, когда в Кремле, изувеченном снарядами, он восходил на престол под звуки ликующего песнопения: «На гору Сион взыди благовествуяй».
То, что произошло в нем, – смерть еще до смерти, прохождение через огонь жертвенного очищения, – оставило неизгладимые черты на его духе; он был закален и вырос духовно, как никто другой. То была особая царственная свобода с полным отсутствием страха за свою судьбу. Каждый ощущал радость в присутствии патриарха, так как он не знал страха, хотя и был окружен постоянной грозящей опасностью. Даже мужественные сердца подчас испытывали тайный страх, но он оставался ясным и светлым, даже когда находился на волосок от смерти, потому что уже с первых дней палачи русского народа жаждали его крови. Я даже скажу больше: было ясно, что патриарх даже стремился быть принесенным в жертву за свой народ; казалось, им руководит тайная мысль, что его смерть может быть выкупом за свободу народа. Но ему не было дано стать мучеником в эти первые бурные месяцы. Его уделом был не короткий и блаженный момент мученичества, но долгий и суровый крест исповедничества вместе с подавляющим и невыразимым бременем ответственности, явно превышающей силы слабой природы человека. Страшное бремя власти заключается в невозможности для его носителя оставаться бездеятельным, так как самое бездействие есть уже действие. Он не может быть бездеятельным, даже если отсутствует всякая свобода, даже более того, всякая возможность действия. Таким-то образом с самого начала патриарх был кормчим, который, связанный по рукам и ногам, все же оставался на своем посту.
Первый период его патриаршества был периодом, когда все отношения между церковью и государством быстро менялись. Государство было одушевлено духом воинствующего атеизма и преследования христианской веры. Наступление антихриста против церкви первоначально проводилось под формой лишения церкви ее законных и гражданских прав, запрещения всякого религиозного преподавания и закрытия многочисленных церковных учреждений. В первые месяцы после восстановления патриаршества происходило множество печальных заупокойных служб, оглашаемых слезами и криками страдальцев, которым не было возможности помочь. В то же время началось истребление духовенства в его как высших, так и низших рядах, и разлился поток безбожия и разврата, заставлявший вспоминать допотопное человечество. Затем начался грабеж церквей под предлогом помощи голодающим и судебные процессы церковников. Полилась кровь мучеников, и патриарх был брошен в тюрьму. В этих невыносимых условиях он подвергся обвинению в том, что занял неправильную позицию по отношению к Советской власти; обвинение исходило из некоторых кругов церкви, явно поощряемых политической полицией (Чека). Воры и разбойники появились во дворе церкви и сделали попытку сместить патриарха. К лишениям его заключения они добавили тревогу за будущность церкви, насилуемой захватчиками – послушными орудиями советского правительства. Ужаснее смерти – быть преданным, оставленным и выданным врагам. Вместо мучителей тела мучители духа, послушные своим хозяевам, пришли с приговором духовной смерти и с угрозой объявить террор всем, кто не изменил ему. В своем заключении патриарху пришлось узнать о новых муках верующих и о новых бесчинствах нарушителей церковного порядка. В эти дни патриарх из мрака своей темницы сиял всему христианству. Он стал надеждой русского народа. И молитвы о нем возносились христианами всего мира. Волей Божией было освободить его из рук мучителей.
Исповедник снова принял свой жезл, чтобы поражать призывающих к мятежу внутри церкви. Но на пороге тюрьмы его ждало новое испытание. Ему пришлось совершить новое самопожертвование для благополучия церкви, так как он должен был ограничить свою задачу и свести ее к защите своего стада от так называемой «Живой церкви». Когда грозит кораблекрушение, то в море бросают даже ценный груз, чтобы спасти то, что всего ценнее. Не легко принять всю ответственность за такое решение. Когда Святейший патриарх увидел, что его жребий мученичества вновь изменился на жребий исповедничества, он понял необходимость сосредоточить все усилия ради одной цели ниспровержения и покорения лже-церкви, – и подчинить все остальное этой главной и для данного момента единственной задаче церкви, спасти ее от ереси и раскола. Только патриарх обладал силой, способной выполнить это. Но эта новая задача требовала и нового отношения к государству, отношения, которое является источником соблазна для многих. Несомненно, патриарх не мог изменить своего отношения к духу безбожия и антихристианства в советском правительстве. В начале своего правления он осудил этот дух перед лицом всего мира, и он никогда не отрекался от этого осуждения, да и не мог отречься. В первые годы, когда никто не верил, что эта чудовищная и неестественная форма правления будет долговременной, патриарх был готов принести в жертву свою жизнь за освобождение страны. Но когда длительный и хронический характер этой болезни Русского государства (которая есть также болезнь и русского духа) стал очевидным, он понял необходимость учитывать это обстоятельство и подчиниться фактам, подобно тому, как ранние христиане подчинялись факту правления Нерона. И это тем более, что его внимание было теперь сосредоточено на борьбе с «Живой церковью». Это необходимое сужение фронта нашло выражение в известном примирительном заявлении по отношению к Советской власти. И так как мы не в состоянии отличить истину от лжи в этом царстве лжи и подлогов, то благоразумнее судить не по самому тексту документа, опубликованного от имени патриарха, но по общему направлению событий.
Эти уступки патриарха мы должны рассматривать как его последнее пастырское самопожертвование для благополучия своего духовного стада: вместо венца мученичества бесчестие и унижение мира с теми, кому на время было дозволено мучить нашу страну. Будем откровенны: в другом человеке такое поведение было бы предосудительным, но исходя от патриарха, оно было новым самопожертвованием, добровольным самоуничижением во Христе. Именно так оно было воспринято народом в его неизменной любви: «Любовь все переносит, всему верит, на все надеется, все терпит» (1Кор 13:7). Последние дни патриарха были омрачены многими скорбями: преданные церкви священники непрерывно заключались в тюрьмы и ссылались, а патриарх оставался среди врагов без надежных помощников. Солнце его жизни закатилось в облаках. Даже если он умер естественной смертью (что не совсем достоверно), его жизнь была сокращена тюремным заключением и нравственными мучениями, и его имя перейдет в историю, как имя священноисповедника. Наш отец и глава нашего священства говорит нам словами апостола: «Ибо я уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный...» (2Тим 4:6–8).
Таков подвиг, которым подвизался патриарх Тихон. Но каковы же его результаты? Патриарх был ангелом Русской церкви в дни испытаний. Он был хранителем и стражем достоинства верховной власти и свободы церкви. Он учил нас видеть в ней высшую и абсолютную ценность, которая не может быть подчинена каким бы то ни было практическим соображениям, как бы высоки они ни были, подобно тому, как нельзя менять первородство на чечевичную похлебку. Его вдохновляла идея Церкви, чистой и непорочной. Патриарх был хранителем чистоты веры и неодолимости церковного здания, ограждая церковь одновременно от националистических страстей и от социалистической демагогии. Патриарх принял свое служение в переходное время, когда Московский собор восстановил высшую церковную власть, принципы которой были омрачены в теории и подавлялись на практике при управлении Синода. Церковное общество следовало возвести к идее соборов и соборного самоуправления, к свободе в послушании и послушанию в свободе, без чего нет истинной соборности в церкви. Патриарх смотрел не назад, а вперед, и полагал свою надежду на живые силы общества. Я вспоминаю, как при начале нового высшего церковного управления в 1918 году, в то время, когда патриарх и все члены Собора были в большой опасности за свою жизнь, – он открыл первое собрание словами: «Мы живем в радостное время, мы видим осуществление идей соборности». Так усматривал он вехи церковной истории. Но новому устройству не пришлось оформиться среди гонений. В своих сношениях с государством, которое под личиной отделения церкви от государства было открыто враждебно церкви, патриарх работал для сохранения церковной независимости. При существующих условиях, когда все возможности нормальных взаимоотношений между церковью и государством были исключены, – эта независимость могла осуществляться только при помощи обособления церкви от государства – другими словами, церковью, стоящей вне политики и тем самым, несомненно, отделенной от государства. Хотя такое состояние само по себе совсем не является желательным, при данных условиях оно лучше всего отвечало достоинству церкви. Патриарх охранял церковь от отождествления с белым движением, так как это движение не выражало желаний большинства народа, который не исцелился от болезни большевизма. Он охранял церковь от слишком тесной связи с какой бы то ни было политической группировкой, как стало явно после Карловацкого собора эмигрантских церквей. Он охранял церковь от поглощения зловещими элементами «Живой церкви», которые стремились сделать ее послушным орудием советского правительства. Борьба против «Живой церкви» была борьбой за церковь, за Ее достоинство и свободу, за чистоту непорочной Невесты Христовой. «Живая церковь» получила рождение в недрах политической полиции, там находила постоянную поддержку. Она ни в какой мере не имеет духовного значения, напротив, скорее она есть продукт разложения. Тем не менее она представляла опасность и источник вреда для церкви, потому что православие было в оковах, а наглость и бесстыдство агентов «Живой церкви» было очень велико. Опасность до сих пор продолжает существовать, так как из острой фазы она перешла в хроническую, а социалистическая фальсификация христианства будет продолжаться. Но главная волна разбилась. В открытой борьбе с церковью «Живая церковь» была побеждена, и патриарх вышел победителем, сильный верой и доверием к народу, хотя и заключенный в тюрьме. Трудно предположить, как безнадежно было бы положение Русской церкви, если бы злоба живоцерковного движения не разбилась бы об эту скалу.
В патриархе Русская церковь потеряла живой символ церковного единства, а русский народ – образ национального единства. Если в прежнее время Россия была империей, теперь она стала патриархией: царя всероссийского сменил патриарх всероссийский. Только в этом титуле продолжает сохраняться до лучших дней святое имя нашей страны. Ныне Моисей отозван, не увидев обетованной земли, и его народ оставлен без вождя в пустыне. Кого-то воздвигнет Господь, чтобы занять его место?
Зависит это от воли Божией, но нужно помнить, что у нас есть завещание патриарха своему народу, в подлинности которого нет оснований сомневаться. Мы не должны поддаваться малодушию и гаданиям, но должны твердо идти по путям Господним. Пусть каждый спросит свою совесть, является ли он сыном, достойным своего Святейшего отца, принесшего себя в жертву за свой народ. Мы склонны восхищаться его мученичеством издалека, как зрители, но каждый из нас должен принять в нем участие в меру своих сил. В именах и датах жизни патриарха имеется сокровенный символизм. Он вошел на престол под звуки церковного песнопения Вербного воскресения («На гору Сион взыди благовествуяй...»), и в Вербное воскресение его тело было погребено в царствующем граде Москве. Наш Господь вошел в Иерусалим как Царь кротости. Он явил Себя как Царь, как Сын Давидов, но только тогда, когда пришел в Иерусалим на распятие. Его шествие, когда Он ехал на осле, было шествием на Голгофу, и расстилание пред Ним одежд уготовляло Его путь на Крест. На этот путь призывает Господь Своего избранника, которого Он прославил. Восшествие на патриарший престол было для патриарха восшествием на крест. Он был возведен в это высшее достоинство, чтобы он мог нести крест служения. Ныне он молится за народ страдающий и ослепленный, чтобы он стал верным, чтобы он смог сохранить в чистоте святое сокровище православия, чтобы он мог возлюбить Бога более, чем свою собственную жизнь. Патриарх в узах во главе России, в узах стал светом мира. Никогда от начала истории Русская церковь не была столь возвышена в своей главе, как она была возвышена в эти прискорбные дни испытаний. И во всем христианском мире нет имени, которое повторялось бы с таким уважением, как имя главы Русской церкви. Оно выполняет апостольское служение вселенского православия. Этот тихий и мягкий свет привлекает к себе и покоряет. И патриарх выполняет всемирное дело проповеди православия, он призывает всех к единству под его сень. И это его дело приносит и будет приносить духовные плоды, хотя и неведомые миру. Разве это не чудо Божией благодати к Русской церкви, что ей была дарована подобная духовная сила во всех ее земных уничижениях!
И святое имя, которое венчает ее в дни испытаний, есть имя мученика в церкви, терпящей мучения, отца его недостойных детей, Святейшего патриарха Тихона.
14/27 апреля 1925 г., Прага